Разумно было бы предположить, что после всего услышанного и увиденного Титус Кроу без лишнего шума распрощался с этим проклятым местом и его обитателем; что он уехал в Лондон (а то и куда подальше), вернул Карстерсу аванс, аннулировал подписанный контракт и тем самым положил конец планам своего работодателя. Что ж, возможно, так бы он и поступил, но вино уже возымело над ним власть – крепкое, хмельное вино, которое вместе с железной волей Карстерса уже привязало его к этому дому, обиталищу безымянного зла.
Однако, даже чувствуя все возрастающее пристрастие к колдовскому напитку, даже услышав собственными ушами признание Карстерса, юноша все равно потянулся дрожащей рукой к бутылке и наполнил очередной стакан. В его мозгу один за другим проносились жуткие кошмары – хаотичные видения, граничащие с помешательством, страшные догадки, которые складывались из неясных подозрений и фактов. И все же Титус продолжал потягивать вино, пока все его чувства окончательно не притупились… Он уснул прямо за столом, подложив под голову руку.
И в очередной раз ему привиделся сон…
На этот раз их было только трое. Они молча прокрались в библиотеку, и кто-то – по всей видимости, Карстерс – поспешил выключить свет. Три фигуры выстроились кругом возле Кроу в выморочном сиянии луны.
– Видите, – произнес Карстерс, – моя воля плюс вино – и вот он снова здесь, как я и говорил. Теперь он прикован к этому дому невидимыми цепями. В некотором роде я даже разочарован. Сломить его волю оказалось чересчур просто. Или вино получилось слишком крепким.
– Хозяин, – произнес Гарбетт своим густым, липким голосом, – возможно, освещение здесь плохое и меня подводят мои слабые глаза, но…
– В чем дело?
– Мне кажется, он дрожит! И почему он не в постели?
На разгоряченный лоб Титуса легла холодная, влажная ладонь.
– Точно, он дрожит! Словно чем-то напуган…
– Что ж, – раздался голос хозяина дома, – твоя наблюдательность делает тебе честь, друг мой Гарбетт, ты достойный член нашего шабаша. Верно, хотя вино держит его в оковах, он дрожит. Возможно, узнал о чем-то, о чем ему знать не следует. Ладно, дело поправимое. Помогите мне. Не настолько же мы черствые, чтобы оставлять его здесь. Положим его в постель, там он вряд ли станет сопротивляться.
Кроу почувствовал, как три пары рук ставят его на ноги, тянут к алькову, раздевают и кладут в постель. Видел он очень смутно, почти ничего не ощущал, а вот слышал довольно отчетливо. Последним, что он услышал, засыпая, стал гипнотический голос Карстерса, который велел ему забыть все увиденное и услышанное. Ибо все это сон, а сны – это наваждение, безделица, их незачем помнить…
В понедельник утром юношу разбудил голос Карстерса. Неяркое январское солнце уже взошло, и наручные часы Титуса показывали девять.
– Что-то вы заспались, мистер Кроу. Впрочем, не важно: после суматохи выходных дней вам нужно немного отдохнуть. Верно я говорю? Мне нужно съездить по делам, вернусь ближе к вечеру. Может, вам что-нибудь купить?
– Спасибо, – отозвался Титус, – у меня есть все необходимое. В любом случае благодарю за любезность. – Он заморгал спросонья и тотчас ощутил первые признаки надвигающейся головной боли. – Какой позор… Проваляться до девяти утра! Впрочем, не могу сказать, что я хорошо спал.
– Вот как? – удивился Карстерс. – Прошу вас, не переживайте. Ничего страшного. Думаю, после завтрака вы почувствуете себя намного лучше. Ну что ж, прощаюсь с вами до вечера.
С этими словами Карстерс повернулся и вышел из библиотеки.
Кроу проводил его взглядом и еще какое-то время размышлял, не обращая внимания на туман в голове. Ему опять что-то приснилось, но что? В памяти не осталось ничего, кроме смутных образов, – словно подробности кто-то стер. Он точно помнил, что приехал в поместье раньше положенного, а потом… потом пустота. Наконец юноша поднялся с кровати, и взгляд его упал на початую бутыль с вином. Ясно! Проклятое вино!
Проклиная свою глупость, он привел себя в порядок, позавтракал и вернулся в библиотеку, чтобы заняться книгами Карстерса. Однако, хотя солнце сияло по-зимнему ярко, Кроу повсюду виделись темные тени, адом еще глубже погрузился во мрак…
На следующий день, когда Карстерс вновь ухал по делам, Титус исследовал дом от чердака до подвала. Правда, проникнуть в подвал он не решился, а лишь подергал дверь под лестницей. Как и следовало ожидать, та оказалась на замке. На втором этаже располагалось немало комнат, укутанных толстым слоем пыли и почти без мебели; кое-где на стенах выступила плесень, а мебель была изъедена червем-древоточцем. В общем, верхний этаж производил столь же гнетущее впечатление, что и нижний – тот же упадок и запустение, поэтому Титус не стал особенно ни к чему приглядываться. Только оказавшись рядом с кабинетом Карстерса, он остановился, так как на миг им овладело непонятное, пугающее чувство.
Неожиданно его бросило в дрожь, а по всему телу выступил холодный пот; Кроу почти вспомнил голоса, которые гулким загробным эхом отдавались у него в голове. Эти ощущения длились считанные секунды, однако этого хватило, чтобы Титусу стало дурно, а ноги его подкосились. Злясь на себя и не слишком задумываясь о последствиях, он потянул за ручку двери – и та отворилась. Кабинет Карстерса разительно контрастировал с остальными комнатами дома.
Ни пыли, ни беспорядка. Это было довольно просторное и ухоженное помещение. На восточном ковре выстроились столы и стулья. Еще один массивный письменный стол подпирал стену, на которой выстроились в ряд шесть живописных полотен, выполненных маслом, все в одинаковых золоченых рамах. Они привлекли внимание Титуса в первую очередь, и он подошел поближе. Под каждой картиной имелась небольшая табличка с датами, но без имен.
На первом портрете был изображен смуглый мужчина с крючковатым носом, в тюрбане и грубом бурнусе – очевидно, араб. На табличке значилось: 1602 – 1668. На втором – еще один азиат ближневосточного типа, но уже в шелковых одеждах шейха или принца, а цифры на табличке стояли другие: 1668 – 1734. Третий датировался 1734 – 1790 годами, а сам портрет изображал мускулистого негра с высоким лбом и волевыми чертами лица – судя по всему, эфиопа. На четвертом портрете хмурился молодой человек в парике и коротких штанах в обтяжку, а табличка под ним гласила: 1790 – 1839. С пятого смотрел бородатый темноглазый мужчина в жилете и с моноклем, страшно бледный. Даты были такие: 1839 – 1888. На шестом же…
На шестом красовался не кто иной, как сам Карстерс, а под рамой стояли цифры 1888 – 1946!
Кроу вновь оглядел таблички, недоумевая, что все это может значить и почему даты точно следовали одна за другой. Может, все эти люди в прошлом возглавляли некий культ, и цифры означают годы их правления? Но 1888… да, здесь прослеживалась логика. Вряд ли это год рождения Карстерса, поскольку в таком случае ему было бы всего пятьдесят семь лет! А ведь выглядит старик как минимум лет на пятнадцать, если не все двадцать, старше! Несмотря на свою удивительную энергию, он явно производит впечатление человека в летах. А что означает эта последняя дата? 1946 год? Неужели он способен предугадать день собственной кончины? Или это всего лишь последний год его «председательства»?
Титус пробежал глазами назад к первой картине, на которой был изображен крючконосый араб, и вдруг в его сознании что-то щелкнуло. Знакомая дата – 1602 год! Ему вспомнилась цифра, нацарапанная красными чернилами на полях старого атласа. 1602, предполагаемая дата рождения Антихриста… в месте, некогда известном как Хоразин Проклятый!
И все равно выходит какая-то несуразица? Или?… В голове у Кроу по-прежнему стоял туман, или, вернее сказать, в нем образовалась некая бездна, которая отчаянно пыталась чем-то заполнить себя; некая ментальная разрезная картинка, в которой не хватало множества фрагментов, отчего она упорно отказывалась складываться в единое целое. Титус догадывался, что где-то в глубине его сознания наверняка таятся ответы, просто они не желают всплывать на поверхность.
Выходя из кабинета Карстерса, он с опаской оглянулся через плечо на портрет хозяина дома. И в этот миг откуда-то с края рамы шлепнулся на бухарский ковер белый извивающийся червяк…
Никто ему не мешал и не следил за ним, и Кроу проработал весь вторник, среду и утро следующего дня, не разгибая спины. Однако после легкого обеда в четверг он решил, что не мешало бы глотнуть свежего воздуха. Надо сказать, одновременно ему попался в библиотеке очередной червь, и Титус отметил про себя, что непременно нужно поговорить на эту тему с Карстерсом. Кто знает, вдруг эти твари представляют угрозу для здоровья?
Поскольку день за окнами стоял солнечный, Титус вышел прогуляться по саду. Правда, вместо широкой подъездной дороги он выбрал одну из узких запущенных тропинок.
Юноша с упоением, полной грудью дышал свежим январским воздухом, и вскоре его усталости как не бывало. Он даже подумал, что неплохо бы совершать такие вылазки почаще: если все время работать, не давая себе развеяться, то недолго и самому покрыться пылью и плесенью под стать особняку.
Титус не мог с уверенностью сказать, где в этот час находится его хозяин, однако, дойдя круговым путем до главных ворот, он сделал вывод, что Карстерс в отъезде. По крайней мере за корреспонденцией он явно не приходил. Титус заметил в почтовом ящике несколько писем; два верхних торчали наружу, мешая металлической крышке до конца закрыться. Титус уже успел порядком озябнуть и потому, вынув из ящика корреспонденцию, поспешил по извилистой тропинке назад в дом. Из чистого любопытства он принялся разглядывать конверты. На одном из них адресат был указан неверно. Письмо предназначалось мистеру Карстейну, юристу, проживающему в поместье «Могильники». Титус присмотрелся к бледному почтовому штемпелю и не без труда разглядел герб лондонского Сомерсет-Хауса.
Сомерсет-Хаус! Уж не там ли расположен главный офис бюро регистрации актов гражданского состояния? Да, но какое отношение к нему имеет Карстерс?
И вновь на Титуса нахлынула тошнота. Приподнятого состояния духа как не бывало; подозрительный конверт подрагивал в неожиданно ослабевшей руке. Внезапно мысли его пришли в движение; он отчаянно пытался что-то вспомнить, вести безуспешную борьбу с невидимым внутренним голосом, который пытался уверить его, что это, мол, все ерунда. Но теперь он знал: голос лжет.
Спрятавшись за буйно разросшимися кустами, чтобы никто не мог его заметить из дома, он вытащил из пачки пухлых конвертов письмо со штемпелем Сомерсет-Хауса и положил его к себе в карман. Затем, обливаясь холодным потом, занес оставшиеся письма в дом и положил на столик перед кабинетом Карстерса. Возвращаясь в библиотеку, он обратил внимание, что подвальная дверь приоткрыта. Было слышно, что внизу кто-то ходит. Титус крикнул:
– Мистер Карстерс! Тут для вас почта. Я оставил её на столике рядом с вашим кабинетом.
Шаги тотчас прекратились, а спустя мгновение донесся голос Карстерса:
– Благодарю вас, мистер Кроу. Сейчас я поднимусь наверх.
Не дожидаясь его появления, Кроу поспешил в библиотеку и какое-то время сидел за рабочим столом, не зная, как быть дальше, и дивясь бессознательному порыву, который заставил его похитить чужое письмо. В первый же день Титус перенес в библиотеку электрический чайник, чтобы готовить себе кофе. И вот сейчас, случайно бросив взгляд на этот чайник, юноша принял решение. Теперь положиться можно лишь на собственную интуицию. Другого выхода нет.
Поскольку Карстерс мог в любую минуту нагрянуть в библиотеку, Титус обставил все так, будто готовит себе растворимый кофе – изобретение военных лет, против которого он, однако, ничего не имел. Наполнив кружку кипящей водой, он держал конверт над паром, пока не отошел клапан. Дрожащими пальцами Титус вытащил письмо, а конверт положил обратно в карман. Затем он поместил письмо между страницами своего блокнота, чтобы со стороны казалось, будто он работает.
Все эти предосторожности оказались излишними, потому что в библиотеке так никто и не появился. На официальном бланке Сомерсет-Хауса он прочел следующее:
Уважаемый мистер Карстейн!А пока остаемся искренне ваши…
Относительно сделанного Вами от лица Вашего клиента запроса спешим заявить, что никогда не сообщаем подобного рода сведения по телефону, равно как любым иным путем.
Исключение делается лишь для близких родственников, а также, в отдельных случаях, для полиции. Мы надеемся, что эти ограничения, навязанные войной, в скором времени будут сняты. Тем не менее, поскольку Вы пишете, что дело безотлагательное, ибо, по Вашим словам, заинтересованному лицу предстоит получить внушительное наследство, мы сделали для Вас исключение и навели соответствующие справки.
В Лондоне в 1912 году на свет появилось несколько Томасов Кроу и один Тревор Кроу, однако ни одного Титуса. В Эдинбурге родился Тимеус Кроу, а в Девоне – Титус Крю.
Сочетание «Титус Кроу» встречается крайне редко, и самой близкой к вашему запросу датой является 1916 год. 2 декабря 1916 года в Лондоне действительно появился на свет некто по имени Титус Кроу. Приносим извинения, если наши сведения не отличаются полнотой.
Если вы настаиваете на продолжении поисков, то мы со своей стороны будем вынуждены потребовать от вас документы, подтверждающие вашу личность и свидетельствующие о законности ваших интересов.
Чувствуя, как все его существо – и тело, и ум – охватывает оцепенение, Титус Кроу еще раз перечитал письмо. Документы, подтверждающие личность Карстерса и законность его интересов! Ничего себе!
Отлично! Что бы вокруг него ни происходило, Титус Кроу получил предупреждение, в котором так нуждался. А предупрежден – значит вооружен, как говорится. И ему воистину нужно быть во всеоружии! Чего он ни при каких обстоятельствах не должен делать – так это спасаться бегством от непонятной опасности, от неопознанной угрозы. Его привел сюда интерес к оккультным, эзотерическим явлениям, и тот же интерес должен придать ему сил.
В общем, он объявил своеобразную войну. Да, но каково оружие его врага и каковы его цели? Остаток дня Кроу уже не работал, а сидел в тишине и строил планы…