Лето 1643 года унесло много жизней и поселило отчаяние в душах и роялистов, и «круглоголовых». Люди умирали не на поле боя, не от вражеских пуль и мечей, а от страшных болезней. Июнь выдался жарким, в Оксфорде солдаты спали прямо на улицах, совершенно не заботясь о гигиене и санитарных условиях, в которых им приходилось жить. В то же время все другие приезжие, начиная от знатных дам и кончая простыми конюхами, ютились в жилищах, которые были слишком малы для такого количества людей. Все они в один прекрасный день почувствовали, что задыхаются, что им не хватает воздуха, что они уже давно дышат вонью, исходящей из их собственных дорожных туалетов и ночных горшков, и вонь эта смешивается с запахом гниющих отходов, заваливших весь город и его окрестности. И вот, когда все водостоки и канализация были забиты настолько, что ими уже не было никакой возможности пользоваться, когда вонь сделалась совершенно невыносимой, в городе разразилась эпидемия, первые симптомы которой дали Николь Аттвуд – так она теперь себя мысленно называла – изрядный повод для беспокойства.

Она никогда не разбиралась в медицине, ей хватало того, что она иногда заглядывала в «Краткую медицинскую энциклопедию», которая была у мачехи. Однако у нее в голове очень хорошо отложилась статья о том, что эпидемия тифа обычно возникает в жаркое время года, в густонаселенных местах, где ей очень легко распространяться с помощью обыкновенных вшей, так легко перескакивающих с одного немытого тела на другое. Поэтому в доме, где она жила, слугам были даны строгие указания держать все и всех в чистоте, она так категорично требовала ее соблюдения, что те взбунтовались и хотели все дружно покинуть дом, пока Эммет не объяснила им, что хозяйка имеет дар ясновидения и знает, что главные виновники смерти – вши. В этот суеверный век девушка не могла придумать ничего лучшего, но процедура мытья и проверки волос у всех в доме стала обязательной и ежедневной. Всю одежду, в которой кто-нибудь выходил в город, тут же сжигали, и вскоре всей округе стало ясно, что дом леди Аттвуд – единственное место, где можно не бояться подцепить эту заразную болезнь.

Джекобина Джермин в панике бежала из своего дома на Хай Стрит и попросила приютить ее в доме Николь. Но даже ее заставили принять ванну с крепким раствором лечебных трав, тщательно вымыть и расчесать волосы, а всю ее одежду слуги тщательно стряхнули, выбили специальными палками для выбивания пыли и прокоптили в дыму разведенного во дворе костра. Когда во всех церквах колокола беспрестанно звонили, возвещая в который раз о чьей-то смерти, придворных волновало одно – королева может в любой момент двинуться на юг и оказаться рядом с ними в этом объятом болезнью городе.

Между тем, ее величество выехала из Йорка четвертого июня, сто пятьдесят повозок с оружием сопровождало множество придворных и солдат. Сама же Генриетта-Мария скакала верхом во главе колонны, называя себя главнокомандующим и обществе двух самых преданных ей людей: Генри Джермина и благородного Чарльза Кавендиша, второго сына графа Девоншира, человека, без всяких сомнений, горячо влюбленного в свою королеву.

– Неужели королева действительно так притягивает к себе мужчин? – спросила Николь Джекобину, когда они обе сидели за скромным ужином в саду дома возле церкви Святого Илии.

Волосы у обеих были распущены, на обеих после бани не было ничего, кроме длинных атласных рубашек.

Новая подруга обдумывала вопрос, ее нежное личико сделалось очаровательно серьезным:

– Да, в какой-то степени. Его величество просто без ума от своей жены, хотя, как мне рассказывали мои родители, сначала их брак был довольно несчастливым. А вообще-то королева – очаровательное милое создание, к тому же она прекрасно умеет держать власть в своих руках. И все уже привыкли к тому, что окружающие ее мужчины просто по уши в нее влюблены.

– А она с кем-нибудь из них спит? – спросила Николь полушутливо-полусерьезно.

Джекобина рассмеялась и ответила так, как могла бы это сделать женщина из двадцатого века:

– Конечно, нет, хотя это огромный соблазн, как ты понимаешь. Королева обожает, когда вокруг нее вьются молодые люди, но если хоть кто-то из них осмелится попытаться склонить ее к сожительству, она, не задумываясь, обвинит его в государственной измене.

– Ну а твой брат? Он-то как вошел к ней в доверие?

– Он все устроил так, что она считает его просто незаменимым. Но, поверь мне, его дружба далеко не бескорыстна, потому что он законченный карьерист. Сама убедишься, когда с ним познакомишься. Между прочим, принц Руперт его просто ненавидит, – грустно улыбнулась Джекобина.

– Тогда зачем ты приехала и дожидаешься его здесь? Не лучше ли тебе было остаться дома и не подвергать себя опасности этой эпидемии?

– Сейчас, когда идет война, это самое безопасное место, да и потом, я ужасно люблю рисковать. Мне кажется, подвергать себя риску – это единственный способ выжить. Я надеюсь, что моя жизнь будет полна всяких авантюр до самой глубокой старости.

Николь громко рассмеялась:

– А сколько тебе сейчас лет, дорогая?

– Наверное, столько же, сколько и тебе – девятнадцать.

Несмотря ни на что, она еще не научилась сдерживать свой язык, который произносил слова прежде, чем она успевала подумать:

– Но мне-то – двадцать восемь, – сказала Николь.

Джекобина в недоумении нахмурилась:

– Да простит меня Бог, но это не может быть правдой! Ты совсем не выглядишь на столько лет. Между прочим, моя служанка сказала, что тебе скоро должно исполниться девятнадцать, а уж тому, что говорят слуги, можно верить безоговорочно. Ты же сама знаешь.

Николь замерла в нерешительности, не зная, как ей на это ответить. Она прекрасно сознавала, что это – первая женщина, не считая Эммет, с которой у нее завязывается нечто похожее на дружбу, и ей не хотелось сказать или сделать что-нибудь такое, что могло бы помешать этой дружбе.

– О, прости меня, – наконец произнесла она, – иногда я чувствую себя на десяток лет старше. Конечно, ты права. Мне исполнится девятнадцать шестнадцатого июня.

Бледное миловидное личико слегка покраснело.

– А это правда, – едва переводя дыхание спросила Джекобина, – что ты – ясновидящая и можешь сказать, что произойдет в будущем?

Николь помедлила:

– Кто тебе об этом сказал?

– Все считают, что в тебе есть что-то таинственное. И еще все знают, что ты – единственная, в чьем доме нет этой заразной болезни.

Николь показалось, что ей представляется великолепная возможность. Она просто мечтала сказать правду, и, может быть, в лице этой девушки она нашла благодарного слушателя, который поверит ей. И все-таки существовал риск того, что эта правда напугает ее новую подругу и заставит поверить в то, что Николь – просто сумасшедшая. Немного поколебавшись, она сказала:

– Да это же просто здравый смысл и немного медицинских знаний. А что касается остального, то нет, я не ясновидящая.

– Почему же тогда у тебя вырвались слова, что принц Уэльский не переспит с женщиной, пока ему не исполнится пятнадцать?

– Я просто высказала догадку! И думаю, что ошиблась! – Николь хитро улыбнулась, прекрасно понимая, что тринадцатилетний принц вообразил себе, что по уши влюблен в Арабеллу Аттвуд и сделает все возможное, чтобы об этом узнали все.

На самом деле, согласно истории, Карл II не мог вести половую жизнь до пятнадцати лет, потому что попросту не был до того времени зрелым в сексуальном плане. В пятнадцать он соблазнил или его соблазнила его собственная гувернантка. Николь была совершенно уверена в одном: она ни в коем случае не собирается принимать ухаживания этого малолетнего дьяволенка, хотя у нее возникло подозрение, что кое-кто в Оксфорде готов неправильно истолковать ее роль во всем этом, и скорей всего, эти лживые слухи уже поползли по городу.

Джекобина вздохнула с сожалением:

– Ужасно жаль.

– Чего? Что принц такой развитый не по годам?

– Да нет, то, что у тебя нет дара предвидения. Я-то думала, что ты мне предскажешь будущее, – глаза у Джекобины вдруг загорелись. – Ты знаешь, я слышала, что в Вулверкоте живет одна цыганка, она может гадать и на картах, и на магическом кристалле. Это за городом, поэтому там нет этой ужасной болезни. Может, съездишь со мной к ней?

Поняв, что щекотливый разговор закончен, Николь с облегчением вздохнула.

– Конечно. Мы можем это сделать даже завтра, если ты так хочешь, – сказала она.

– О, это было бы чудесно.

– Хорошо. А теперь ты не хочешь сдержать свое обещание?

– Какое обещание?

– Ну, рассказать мне про принца Руперта, про брак короля и королевы… В общем, все, что я, по-твоему, должна знать про придворную жизнь.

Прелестная белая розочка удивленно приподняла брови:

– Принц Руперт – личность весьма загадочная. Он груб, высокомерен, совершенно не выносит дураков, но мне кажется, что за этой грубостью он пытается скрыть свою чувствительность и одиночество, – говоря это Джекобина слегка покраснела, и Николь пришло в голову, что девушка пылает страстью к этому неприкаянному племяннику короля Карла I.

– А в его жизни были женщины? – спросила Николь, надеясь увидеть реакцию девушки.

– Только несколько проституток и случайные любовницы. Он прежде всего – воин.

– А правда то, что он всегда носит ярко-красные цвета?

– Да, на нем всегда надето что-нибудь красное, если не костюм, то хотя бы пояс или подвязка. Ну, ты ведь знаешь, он одевается очень изысканно.

– Я очень удивилась, что не встретила его здесь, в Оксфорде, перед тем, как он уехал сражаться.

– О, принц Руперт просто избегает светской жизни и высшего общества. Он ненавидит все эти пустые жеманные беседы. Когда он был еще студентом, он предпочитал обсуждать морские путешествия с настоящими моряками, а не судить о них по слухам и разговорам друзей. Когда он в молодости был завсегдатаем гаагских таверн, он надевал на себя отвратительные старые рубища, чтобы выглядеть похожим на всех посетителей этих заведений.

– Мне кажется, – улыбаясь, произнесла Николь, – что ты к нему неравнодушна.

Джекобина смутилась:

– Да, надо признаться. Я влюбилась в него сразу, едва увидела, он только-только приехал в Англию. Именно поэтому я сейчас в Оксфорде: хочу встретиться с ним. Ну вот, теперь ты знаешь правду.

– Поэтому ты хочешь пойти к гадалке? Хочешь узнать, что будет между вами?

– Да, хорошее или плохое, но я должна знать.

Николь слегка поежилась, вечерний легкий ветерок коснулся ее влажных распущенных волос.

– А мне тоже невероятно интересно, – прошептала она в ответ, – что эта гадалка предскажет мне.

* * *

Окружающие Оксфорд деревни, все без исключения, обслуживали королевскую армию. В деревне Вулверкоте, находящейся в нескольких милях севернее Оксфорда, на мельнице мололи муку для солдат, расположившихся в Глостер-Холле, а в Осни все мельницы были реконструированы и теперь производили вместо муки порох. Шотоуверский лес вырубали на бревна для городских укреплений, а добываемая там же белая глина шла на изготовление солдатских трубок.

Николь с Джекобиной Джермин верхом на лошадях проехали мимо церкви Святого Илии, где лежали умирающие от тифа пленные, и, проехав по одному из укрепленных подъемных мостов, оказались в сельской местности. Они уже приближались к деревне Вулверкот, но огромной мрачной мельницы нигде не было видно, и это слегка расстроило Николь. Хотя настоящая причина ее беспокойства была скорее в том, что она боялась женщины, которая могла и вправду обладать даром ясновидения и распознать, что Николь явилась сюда из другого столетия, хотя причины самого переселения могли оказаться для нее загадкой.

Но, в конце концов, выяснилось, что направление, выбранное ими от Оксфорда, было совершенно правильным. Вскоре они увидели мельницу, а рядом с ней – узкую дорогу, уходящую вправо, по которой они и поехали. Эта дорога должна была привести их к узкой лесной тропинке. Чтобы выйти к хижине цыганки, им надо было спешиться и пройти пешком почти полмили по этой тропе. Они осторожно продвигались по лесу, низко наклоняясь, чтобы не задевать ветки деревьев, когда услышали слабый свист, подсказавший им, что они выбрали правильный путь. День был теплый и солнечный, цыганка сидела возле дома на деревянной скамье и насвистывала какую-то простую мелодию.

В этой согнутой фигуре было что-то, что заставило Николь встревожиться. Пол этого сидящего на солнце и игравшего на примитивном духовом инструменте существа было невозможно определить. Многочисленные длинные юбки и бесформенная рубашка мешали рассмотреть, мужчина это или женщина. Николь тут же поймала на себе взгляд проницательных глаз, устремленных на нее с грубого смуглого лица, которое скорее можно было назвать мужским, нежели женским. В этот момент человек накинул капюшон, оставив для изучения очень незначительную часть лица.

– Добрый день, – вежливо окликнула цыганку Джекобина, – мы пришли из Оксфорда и хотим узнать свое будущее. Ты поможешь нам в этом, добрая женщина?

Странный голос – полушепот, полукудахтанье, – произнес:

– Позолоти ручку, госпожа. Позолоти мне ручку, и я расскажу тебе всю правду.

«Это точно мужчина, – с уверенностью подумала Николь, – но зачем, черт возьми, ему нужен этот маскарад?»

Уже явно обеспокоенная, она произнесла:

– Я побуду на улице, Джекобина. Мне совсем не обязательно слушать то, что касается тебя. Но если я понадоблюсь, буду рядом.

Она заметила, как сверкнули черные глаза, но гадалка ничего не сказала.

– Хорошо, – ответила подруга, и Николь, по тому, как непроизвольно дернулся ее подбородок, поняла, что она тоже изрядно нервничает.

Ступая нарочито твердо, чтобы скрыть свой страх, Джекобина зашла в хижину вслед за цыганкой.

Присев на бревно у края поляны, Николь закрыла глаза, отдаваясь прелести весеннего дня. Тепло сияющего высоко в небе солнца укрыло ее подобно уютному одеялу, пение птиц и писк новорожденных птенцов, которыми был наполнен лес, действовали на нее успокаивающе, а нежный запах цветов и каких-то трав, посаженных в крошечном, но тщательно ухоженном садике в тени дома, кружили голову. Сама того не желая, Николь задремала.

Она не успела сообразить, что происходит, как к ней пришел СОН, испугав своей четкостью и неожиданностью. Она опять находилась в комнате, где лежало тело. Внимательно вглядевшись в лицо, она впервые поняла, что это лицо очень похоже на ее собственное. До этого момента Николь не приходило в голову узнать, кто это лежит, но теперь, вглядевшись в такие знакомые черты, она содрогнулась от страшной догадки: это она. Пока ее освобожденная душа блуждает где-то в другом столетии, ее тело вот уже несколько месяцев лежит на больничной койке.

Ей сделалось ужасно грустно, она наклонилась и дотронулась до руки женщины, затем обвила ее тонкие пальцы своими. Они были не теплы, не холодны. У нее возникло странное чувство: она держала своей собственной рукой свою собственную руку. Тело женщины слегка шевельнулось, как если бы она почувствовала, что ее душа где-то совсем рядом.

– О, Господи! – от ужаса почти завизжала Николь. – Помоги ей, пожалуйста! Помоги нам обеим!

Она тут же проснулась и обнаружила, что Джекобина вместе с цыганкой вышли из хижины и смотрят на нее.

– Что с тобой? – закричала подруга, бросаясь к ней. – Ты что, уснула?

– Да, да. Извините меня, я немного задремала.

– Тогда заходите в дом, миледи, – произнес странный шипящий голос, – вы расскажете нам сон, а мы постараемся разгадать его.

– Я бы хотела, чтобы вы просто предсказали мне будущее, – ответила Николь и, стараясь преодолеть страх, неохотно шагнула за зловещей фигурой в мрачное полутемное жилище.

Возле камина, в котором, несмотря на жаркий день, горело несколько веток хвороста, стоял стол, над огнем кипел закопченный чайник. На столе лежали магический кристалл и старая колода карт. Посмотрев внимательней, Николь поняла, что это старинные карты «Таро», и ей вдруг стало любопытно, как это существо, живущее в столь далеком времени, может ими пользоваться.

– Перекрести ладошку, – говорила между тем гадалка, протягивая руку, через ладонь которой проходил ужасный горизонтальный шрам.

Николь вытащила из висевшей у нее на запястье сумочки монетку, перекрестила ею ладонь, касаясь уголков шрама.

– Откуда это у вас? – спросила она.

– Это было ужасно, – последовал ответ, после чего рука подняла кристалл, и темные глаза стали внимательно вглядываться в него.

Капюшон при этом слегка съехал на затылок, и у Николь не осталось никаких сомнений в определении пола сидевшего перед ней человека. Напротив нее сидел мужчина и внимательно разглядывал мерцающий стеклянный шарик.

– А что случилось с настоящей цыганкой? – тихо спросила она.

Он перевел взгляд на ее лицо, глаза у него сузились:

– Она умерла, и я похоронил ее в лесу. О, не беспокойтесь, причина смерти была самой естественной. Я просто послужил ей как могильщик.

– Зачем же вы решили заменить ее?

Мужчина рассмеялся и откинул капюшон, теперь она могла уже ясно рассмотреть черты мужественного и обветренного мужского лица.

– Потому что армейская жизнь – не для меня, хотя и по причинам, которые вы даже не можете себе представить, – ответил он.

– Откуда вы знаете, что я могу себе представить, а что нет?

– Потому что мы с вами оба – беглецы и, зная это, мы очень хорошо можем понять друг друга, – он встал и слегка поклонился. – Разрешите представиться – Паикман Дитч, названный так потому, что родился именно там. Раньше я сражался на стороне Парламента, теперь объявлен дезертиром и мошенником, – он посмотрел на Николь, ожидая, как она отреагирует на его слова, но она только спросила:

– А другого имени у вас нет?

Темные глаза слегка смягчились:

– Мою мать звали Эмеральд, и иногда я пользуюсь этим именем, хотя для армии, как вы сами понимаете, это не подходит.

– Могу себе представить!

Он коротко рассмеялся, и продолжал:

– Эмеральд была цыганкой, она умерла от родов в той самой канаве, в которой я родился. К счастью, другие цыгане услышали мои громкие вопли и подобрали меня, чтобы воспитать как цыгана. Это они научили меня любить землю и понимать, что говорят звезды, расшифровывать картинки в магическом кристалле и гадать на старинных картах.

– И теперь вы занялись этим всерьез?

– Может, я заслуживаю большего, чем это жалкое существование, что вела цыганка, в которую я превратился. Но эти изменения, которые произошли, и особенно эта неизбежная война… все это для меня совершенно неприемлемо и никак не вяжется с моими цыганскими убеждениями… Поэтому после Эджгилла я просто сбежал. Там я в первый раз в жизни убил человека, и уже, наверное, никогда не смогу после этого прийти в себя. Я просто ушел, стараясь попасть в Оксфорд, но к счастью, по дороге набрел на это место.

– А его хозяйка к тому времени уже умерла?

– Нет, это произошло через несколько дней. Сами понимаете, местные жители слишком ее боялись, чтобы приблизиться к дому. Поэтому она покинула этот мир в полном одиночестве, никто об этом не знал. Так что мне не составило большого труда просто превратиться в нее. А знаете, многие приходили ко мне из Оксфорда, но вы – первая, кто смог разгадать мой трюк.

– Как странно.

– Совсем нет. Просто мы оба находимся не на своих местах и, зная это про себя, видим, что другой тоже только играет чужую роль.

Николь вдруг задрожала от холода, несмотря на то, что в комнате было чересчур натоплено и душно.

– И какую же роль играю я?

– Я еще не понял этого. То, что касается меня, – тут все просто, я – это я, просто стараюсь быть похожим на кого-то другого. А вот ваша игра – это что-то гораздо более сложное. Кристалл показывает мне знаки, которых я не могу разгадать. Все, что я могу сказать, вы находитесь не там, где должны быть.

Николь быстро наклонилась вперед и схватила его обезображенную руку.

– А я вернусь туда, где мне положено быть? – спросила она.

Мужчина посмотрел на нее удивленно, его грубые черты исказила циничная усмешка:

– Как странно вы об этом спросили. Кто из нас может знать, ГДЕ ЕМУ ПОЛОЖЕНО БЫТЬ? Может быть, как раз то, другое место – не для вас, как не для меня поле боя, поэтому не из страха, а потому, что меня заставляет это сделать мое тщеславие, я должен задать вам вопрос. Считаете ли вы, что вам больше подходит то место, где вы находитесь сейчас?

– Вы мне заговариваете зубы, – ответила Николь, – ответьте только, вернусь я или нет.

Эмеральд развернул ее руку и поцеловал ладонь:

– Вернетесь, если захотите.

– Но я хочу.

– Для меня совершенно очевидно, что это не так. Ваши губы говорят эти слова, но пробовали ли вы спросить об этом у своей страдающей души?

– Вы все еще не ответили на мой вопрос, – продолжала настаивать Николь.

– Напротив, я ясно ответил. Вы можете вернуться, если хотите этого.

– Но СДЕЛАЮ ЛИ Я ЭТО?

Он помедлил, обдумывая свой ответ, и в этот момент на пороге комнаты появилась Джекобина.

– Там приближается группа всадников. Боюсь, как бы это не оказался отряд наших врагов, – произнесла она.

Эмеральд уже успел набросить на голову капюшон, скрывший его лицо, и ответил своим прежним, бесполым голосом:

– Нет, это очередная группа солдат, прибывшая на мельницу. Они каждый день приезжают сюда в это время, – он поднялся. – Надеюсь, вы обе удовлетворены, миледи.

Джекобина слегка нахмурилась:

– Мне бы хотелось, чтобы мое будущее было не таким запутанным и сложным.

– Жизнь сама по себе – очень сложная штука, – сказал Эмеральд Дитч. – И ни одна цыганка или цыган не в силах что-либо в ней изменить.

Николь встала.

– Я думаю, нам пора уходить. Спасибо вам за такие содержательные полчаса.

Прорицатель слегка поклонился:

– Вы не рассказали мне ваш сон.

Николь улыбнулась:

– Я думаю, что вы и без него узнали про меня достаточно.

Он пожал плечами и склонил голову набок:

– Возможно. Но помните о том, что я сказал. Окончательное решение, какой путь вам выбрать, зависит только от вас.

– Уж этого я ни за что не забуду, – ответила Николь, выходя из дверей хижины на солнечный свет.

* * *

Продолжающееся лето было наполнено жестокостью и военными конфликтами. Шестнадцатого июня, когда Николь, сама того не желая, справляла девятнадцатилетие Арабеллы (Джекобина, не придумав ничего лучшего, устроила для нее торжественный ужин), войска «круглоголовых» и роялистов сошлись в сражении возле Бата. И именно в этот вечер командующий королевским войском, сэр Ральф Хоптон, написал своему противнику, возглавлявшему войско парламентариев, и лучшему другу, блистательному и стремительному сэру Уильяму Уоллеру письмо, где предлагал ему встречу, чтобы на ней обсудить условия перемирия. Ответ сэра Уильяма явился документом, где в нескольких предложениях была отражена вся трагедия гражданской войны:

«Зная все Ваши достоинства и искренне ценя нашу с Вами дружбу, я с сожалением думаю о том расстоянии, которое теперь нас разделяет. Можете ни на минуту не сомневаться, что мои личные симпатии к Вам остались прежними, их ничто не может изменить, но я должен быть верен тем, с кем я служу. Один только Бог, живущий в моем сердце знает, как неприятна мне эта служба, как ненавистна мне война, в которой нет врагов… Бог был с нами в мирное время, Бог с нами и сейчас, в эти тяжелые военные годы. Мы с Вами – на огромной сцене и должны до конца сыграть каждый свою роль в этой великой исторической трагедии. Так давайте же делать это по совести, каждый на своей стороне, как велят нам наши убеждения. И какими бы ни были последствия и исход этой ужасной войны, я буду всегда надеяться, что мне не придется менять подпись, обращаясь к Вам:

Ваш самый преданный друг». Через несколько дней написавший это письмо и его адресат сошлись в сражении при Лэнсдаун Хилл, к северу от Бата. Победа осталась за роялистами, но досталась она им страшной ценой. Большая часть их кавалерии полегла, и с ней погиб сэр Бевил Гренвилл, главный предводитель корнуэльских солдат, неординарный ученый и выдающийся полководец, а Уоллер, целый и невредимый, отступил со своим войском в темноту леса и повел его обратно в Бат.

На следующий день после этого сражения в расположении роялистов взорвалась большая телега с порохом. Все, кто стоял рядом, погибли, очень многие были ранены. Сэр Ральф Хоптон тоже был сильно ранен в руку, ослеплен огнем, к тому же он получил большое количество ожогов. Всего израненного, его перевезли в Девайзес, где он узнал, что Уоллер с подкреплением, прибывшим из Бристоля, вышел ему навстречу и расположился с войском возле Раундвей Даун, готовясь к новому сражению.

Изнемогая от ран, Хоптон давал приказания, лежа на больничной койке. Принц Морис, младший брат принца Руперта, вместе с маркизом Хартфордом и графом Карнарвоном, видя, что осталось от кавалерии, поскакали в Оксфорд за подмогой, обещая, что не остановятся по дороге, даже если лошади умрут под ними. В Оксфорде же, несмотря на разбушевавшуюся эпидемию, шла подготовка к большому празднику в честь скорого прибытия Генриетты-Марии, которая была уже совсем близко. Принц Руперт отправился ей навстречу, чтобы проводить королеву через Мидленд.

Всадники прибыли в Оксфорд одиннадцатого июля. Все в грязи они падали с ног от усталости, они скакали всю дорогу, это чуть было не погубило их. Лошадей они загубили. Те, кто видел, как они приехали, в том числе один слуга из дома Николь, подробно рассказавший ей об этом, были свидетелями ужасного зрелища. Всадники спешились, шатаясь как пьяные, и тут же попросили о помощи, но им сообщили, что принц Руперт уехал. Не выдержав такого напряжения, принц Морис открыто заплакал. К счастью, король еще не успел отправиться навстречу королеве, и был все еще в городе. Он послал на подмогу Хоптону второй отряд под командованием лорда Уилмота (первый, под командованием сэра Генри, уже покинул пределы города).

Положение же в Девайзесе было весьма плачевно: провизия и порох сильно пострадали от дождя. Ральф Хоптон мучительно страдал от ран. Еще два дня, и с остатками войска было бы все кончено, но тут свершилось чудо. Несмотря на то, что он проскакал из Оксфорда со своим войском пятьдесят миль, Уилмот налетел на парламентариев как буря. Сражение продолжалось до тех пор, пока вражеская кавалерия не ударилась в бегство. Но он снова и снова атаковал их, заставляя двигаться к приготовленному заранее эскарпу, где почти все всадники и лошади нашли свою смерть. А в это время из города вышли корнуэльские солдаты и стали теснить пехоту «круглоголовых». В результате тридцать парламентских знамен оказались в руках роялистов вместе с полевыми орудиями и другим оружием, отобранным у пленных, которых было огромное количество. История, начавшаяся подобно поединку Давида и Голиафа, закончилась полной победой роялистов.

* * *

Королева приехала в Оксфорд четырнадцатого июля, перед этим король, принц Уэльский и его младший брат Джеймс, герцог Йоркский, присоединились к ней в Эджгилле. Некоторые, в том числе и Николь, решили, что король решил встретить именно в Эджгилле свою жену в память о тех, кто погиб там, сражаясь за него. Но Карл, как оказалось, поехал туда по просьбе жены и постарался тут же исполнить желание королевы наградить по заслугам ее любимого спутника Генри Джермина, брата Джекобины. Таким образом, новоиспеченный граф Сент Олбанс въехал в город в составе свиты королевы.

Рискуя подцепить заразу, Николь приехала в город, чтобы присоединиться к придворным, встречающим королевскую чету во дворе церкви Христа. Они въехали туда гордо, бок о бок, под величественно развевающимся флагом Тюдоров. Но бросив лишь беглый взгляд на Генриетту-Марию – знаменитую историческую личность, Николь больше не сводила глаз лишь с одного человека, за жизнь которого так часто молилась по ночам. Увидев его красивую темноволосую голову, Николь с облегчением вздохнула.

Она иногда спрашивала себя: что заставило ее так сильно привязаться к Джоселину Аттвуду, ведь, как она надеялась, она могла в любой момент уйти и оставить этого человека в прошлом. Но ее беспорядочные мысли находили на этот вопрос только один ответ: она не могла сдержать те чувства и страсть, которые он вызывал в ней. Они были столь велики и необузданны, что все разумные порывы Николь просто не могли им противостоять.

Сначала собравшиеся приветствовали процессию, но потом все бросились в объятия друг друга. Спешившиеся мужчины приветствовали своих жен и любовниц, обнимая и целуя их. Только принц Руперт, верный себе, с мрачным видом зашел в дом, не обращая ни на кого внимания. Даже Генри Джермин, который, по словам Джекобины, будучи первым придворным королевы, не имел права далеко от нее отходить, радостно обнял сестру, спеша поделиться с ней известием о своих победах.

– А ты, моя любимая, как поживала все это время? – спросил Джоселин, подбежав к Николь.

Он не поцеловал ее, просто взял за руки и держал, слегка отстранив от себя, чтобы видеть ее лицо.

– Я никогда в жизни не думала, что можно так скучать, – честно ответила Николь.

Джоселин усмехнулся:

– Даже несмотря на то, что принц Уэльский пытался заменить меня в мое отсутствие?

– Ты слышал об этом?

– Я слышал, что он воспылал к тебе юношеской страстью.

– Могу тебя заверить, что ничего не произошло. Сказать по правде, я стала на удивление верной кое-кому, – лукаво ответила Николь Холл.