Хотя Николь знала, что она спит и видит СОН, ей все равно было страшно. В комнате, кроме нее самой, находилось тело. Со страхом прислушавшись к монотонному звуку вентилятора, напоминавшему ей вздохи безнадежности, она вдруг поняла, что к телу подключена система для поддержания жизни. Она попыталась вглядеться в лицо, но, как и всегда, почувствовала, что не в силах этого сделать. Она почему-то переживала за эту женщину (она видела, что лежащее там тело – женское), ей очень хотелось, чтобы она выздоровела, и с ней все было в порядке. Непроизвольно заплакав, Николь проснулась и обнаружила, что слезы все еще текут у нее по щекам.

Она уже давно перестала надеяться на чудо, а может быть, это СОН каким-то образом перенес ее на вечеринку в квартиру Луиса. Теперь, просыпаясь, она уже не ожидала увидеть ничего, кроме обитой дубом комнаты Хазли Корта, колыбели с Мирандой, стоящей у самой кровати. Вид тяжелых драпировок не оставлял никаких сомнений в том, что она увидит именно это. Самым неприятным было то, что теперь ее интерес и волнение по поводу новой жизни сменились унынием и безнадежностью. Впереди у нее были безрадостные дни, которые разнообразило только изучение окрестностей, но она уже осмотрела достаточно, и продолжать прогулки ей вдруг сделалось невыносимо скучно. А если не гулять, то оставалось только одно – болтать с Эммет и иногда с сэром Дензилом. Однажды она, правда, сходила в гости к Джойс Милдмей – дочери ближайшего соседа, который жил в десяти милях от них. Но беседа со скучной особой из другого столетия оказалась настолько обременительной, что Николь не пыталась повторить визит. Теперь весь ее интерес был прикован к Миранде, и она с радостью наблюдала, как растет девочка.

«Господи, если я буду вести такой затворнический образ жизни и воспитывать ребенка, ты поможешь, мне вернуться в свое время?» – в отчаянии пыталась молиться актриса.

Потребность в половой жизни, которой она была лишена, тоже немало угнетала актрису, ибо этот вынужденный обед безбрачия совсем не привлекал ее. Ее мысли все чаще и чаще возвращались к Майклу, она все больше хотела получить от него весточку. Но от «бывшего жениха» не было никаких известий, и Николь решила, что он давно уже в Лондоне сражается против короля на стороне Парламента.

Актрисе совсем не хотелось расспрашивать сэра Дензила, который продолжал выказывать признаки того, что он не прочь переспать с ней, хотя внешне продолжал лицемерно притворяться, что он всего лишь выполняет долг любящего отчима. Но это был единственный способ получить хоть какую-то информацию о том, что происходит в стране. Он был слишком хорошо обо всем осведомлен для простого оксфордширского нетитулованного рыцаря, и Николь иногда приходило в голову, что он – королевский шпион. Но если это и было правдой, сэр Дензил очень тщательно хранил свой секрет.

С его слов она поняла, что массовый поход народных ополченцев в Лондон начался в Финсбури Филдз десятого мая и проходит вполне успешно. Население города отнеслось к этому событию как к празднику, все вышли на улицы, чтобы посмотреть на графа Эссекса, которому до этого салютовали Уорик и Голландия.

– Чертов голландский проходимец, – шипел отец Арабеллы, когда читал отчеты, – когда-то ведь он был любимец королевы, а теперь решил сменить окраску. И какой негодяй. Не захотел присоединиться к войскам короля в Йорке, предпочел отказаться от должности, совсем как лорд Чемберлен.

«Его мнение прямо противоположно мнению Майкла», – думала Николь, понимая, что вся история человечества состоит на свою беду из противоположных мнений, несогласия, различий во взглядах. Вот, например, по мнению Луиса, она была привлекательной, чувственной, талантливой актрисой. А по мнению ее «подруг», она была просто сукой, которая пробила себе дорогу к популярности, ложась в постель со всеми подряд.

– И все-таки и эта, и та, но это была я, – пробормотала Николь вслух и вдруг содрогнулась, осознав, что сказала о себе в прошедшем времени.

С тех пор, как доступ в столицу для короля был закрыт, новости поступали одна хуже другой. В Йорке, где он обосновался, к нему присоединились только один полк и двести нетитулованных дворян со всеми семьями. Положение Карла I было настолько безнадежно, что он обратился с призывом к именитым собственникам, и был очень удивлен, когда на его сторону встало сорок тысяч простолюдинов, а потом войско их стало расти столь стремительно, что он уже не мог его контролировать.

– Куча мала, – заключил сэр Дензил после того, как описал все это.

Но не все было так гладко для поверженного монарха. Члены Парламента, становясь с каждым днем все настойчивее, издали «Девятнадцать требований», где лишали короля права самому назначать министров, а предоставить это военным, которые имели бы право также распоряжаться судьбами его детей. Не веря в то, что король на данный момент согласился на их требования, члены Парламента, однако, уже подготовили следующее постановление от шестого июня, где говорилось о том, что король должен сложить свои полномочия, так как он не в состоянии нормально управлять страной.

«Бедный маленький педик», – подумала Николь, вспоминая из учебников по истории, что Карл I был тщедушный маленький человечек не выше пяти футов ростом.

И вот наступила «развязка», хотя сэр Дензил такого слова не произносил. Всем, даже непричастным к политике людям, но следившим внимательно за событиями в стране, было ясно, что Карл никогда не согласится на предлагаемые ему условия капитуляции, и это вызвало волны одобрения среди тех, кто ему симпатизировал. Тринадцатого июня король издал контруказ, где явно выражал свои агрессивные намерения. И он не преминул последовать им, издав ряд законов в ответ на «Девятнадцать требований», которые в конечном итоге привели к ужасным последствиям, ввергнув всю страну в пучину переворота, заставляя граждан выступать против монархии.

– Несмотря ни на что, они ничего не хотят слушать, – мрачно сказал как-то сэр Дензил, вставая из-за стола после ужина и останавливаясь у окна посмотреть на поздний июньский закат. – По всей стране катится волна небольших, но безобразных бунтов, народ разоряет дома, которые, как им кажется, принадлежат баптистам. А к концу лета дела пойдут еще хуже, помяни мое слово.

– Они действительно так боятся баптистов или просто хотят погреть руки на грабежах? – спросила Николь.

Сэр Дензил внимательно посмотрел на нее, его темные глаза сверкнули.

– Как ты правильно заметила, у всех этих людей нет иной цели – только грабеж и нажива.

– Как всегда, – произнесла Николь, – ничто неизменно в этом мире. Этой деревенщине только дай повод для драки.

– Довольно странное суждение, если учесть, что ты еще совсем ребенок, – ответил он тем тихим голосом, который всегда ее ужасно нервировал. – Когда это ты успела узнать жизнь так хорошо, чтобы утверждать, что при политических конфликтах всегда происходит одно и то же? И что, моя дорогая, ты имела в виду под словом «деревенщина»?

– Я оговорилась, – поспешно ответила она, – я хотела сказать простолюдины.

– А, понятно, – сказал сэр Дензил, по привычке соединив кончики пальцев.

Наступила тишина, слышно было лишь пение дроздов, провожающих уходящий день. Суровая зима и капризная весна уже давно кончились. В садах стоял одурманивающий аромат множества цветов, но надо всем с необыкновенной силой доминировал запах роз, любой обитатель, на любом этаже огромного дома мог различить его среди всех запахов. Водяные птицы прилетели на озеро, которое раньше было рвом, и когда они чистили свои разноцветные перья, вокруг разлетались целые каскады радужных брызг. На территории Хазли огромные массивные вязы мирно грелись в лучах ласкового солнца, а поля вокруг были покрыты похожими на пятна крови маками, которые щедро наполняли воздух тяжелым ароматом. Николь думала о том, что лето будет просто прекрасное: без машин и выхлопных газов, без длинных верениц рассерженных мотоциклистов, и эти мысли подбадривали ее совсем было поникший дух. Этому даже не могло помешать сознание того, что вся страна вовлечена в гражданскую войну и всем обитателям Хазли Корт, включая и ее саму, угрожает постоянная опасность.

– Королевские поверенные записывают всех добровольцев, согласных сражаться на стороне короля, – как бы между прочим сказал сэр Дензил, снова наполняя бокал вином.

Николь еще раньше заметила, что он пьет больше, чем обычно, и подумала, что для него это способ заглушить свои чувства к ней.

– Вы пойдете воевать?

– Как я могу? Я ни за что не решусь оставить все свое нажитое веками имущество в руках семнадцатилетней девушки.

Она не могла ответить ему, не имела возможности объяснить, что ее мозг на самом деле на десять лет старше, и если бы хозяйство оказалось в ее руках, она вполне смогла бы хорошо его вести. Поэтому она промолчала.

– Даже если эта девушка самая очаровательная и самая красивая во всей стране, – продолжал он, и его лицо заметно оживилось, – это просто чудо, Арабелла, как роды изменили тебя. Раньше ты была просто прелестным ребенком, а теперь ты превратилась в настоящую красавицу.

Актриса поднялась:

– Благодарю вас за комплимент, отец. Боюсь, что сегодня я слишком устала. Спокойной ночи, – с этими словами она вышла из комнаты, даже не оглянувшись.

Закрыв за собой дверь, она услышала, как Дензил Локсли пробормотал проклятие и вновь наполнил бокал. Она понимала, что обстановка становится слишком опасной, что в один из ближайших дней ему не хватит даже целой бутылки вина, чтобы заглушить в себе влечение к ней.

«Господи, помоги мне, – думала Николь, – помоги и спаси! В мои времена мне стоило немалых усилий, чтобы отваживать от себя приставучих стариков. Теперь я попала в другое время, и здесь мне приходится заниматься тем же самым».

Но, благополучно улизнув от отчима Арабеллы, ей вовсе не хотелось идти в свою комнату и запираться там, повернув ключ в замке массивной дубовой двери. Она решила пойти прогуляться и, когда проходила через кухню, увидела Эммет, которая, несмотря на поздний час, все еще была там.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила она, наблюдая, как девушка вычищает кухонный камин.

Она считала, что это не входит в ее обязанности.

– Ведь завтра – канун Иванова дня, и я готовлюсь к нему – ответила Эммет.

– Что это значит?

– О, Арабелла, вы прекрасно знаете. Не далее как два года назад вы сами начали помогать мне делать это. Если хорошенько вычистить дымоход и печь и поставить рядом кружку с молоком и тарелку с хлебом, то это очень обрадует фей.

– Фей? – пораженная Николь уставилась на нее.

Эммет оглянулась:

– Не говорите это таким тоном. Ведь они прячутся повсюду и могут нас услышать. Послушайте, Арабелла, вы, конечно, изменились с рождением Миранды, но вы не должны смеяться над тем, чего не знаете.

Это было похоже на то, как Глинда говорила когда-то о привидениях.

– Я вовсе не смеюсь, – машинально ответила Николь.

– Тогда помогите мне вычистить камин, а потом мы оставим возле него туфли, чтобы феи положили туда трехпенсовик в награду за работу.

– Боже, дома мне ни за что никто не поверит, – ответила актриса и, покачав головой, поражаясь тому, что она делает, подобрала подол и начала мести, а потом поставила туфли с пышными шелковыми розочками прямо около камина.

В одних чулках она спустилась с крыльца и ступила на землю.

Где-то далеко в лесу пел соловей, простирающиеся вокруг луга были залиты светом почти исчезнувшего за горизонтом солнца, воздух был полон ароматов, присущих тому времени суток, когда ночь еще не вступила в свои права, но темнота уже готова окутать землю. Сделав глубокий вдох, который был похож на глоток вина, Николь медленно побрела через сад к озеру, видя перед собой высокие деревья, сквозь которые просвечивала темная гладь воды, казавшейся в лучах заходящего солнца темно-малиновой.

– Если здесь водятся феи, – проговорила она с сомнением, – я надеюсь, что кто-нибудь из них меня услышит и исполнит мое самое заветное желание – как можно скорее выбраться отсюда.

То, что случилось потом, она никогда до своего последнего дня не могла понять: у дальнего края озера возникло нечто белое и прозрачное, нечто, что исчезло раньше, чем она успела повернуть голову, чтобы получше рассмотреть ЭТО.

– Ну, это уж слишком, – прошептала она, смеясь над собой, – я уже начинаю верить во все эти глупые фантазии.

И все-таки, что-то там было, она могла бы поклясться в этом. Поняв, что мелко дрожит, она посмотрела вниз и увидела, что ноги у нее насквозь промокли; последние лучи солнца исчезли за горизонтом, и вечер вдруг сделался неожиданно прохладным.

* * *

Весточка от Майкла пришла накануне Иванова дня. Арабелла с Эммет были в саду, собирая все необходимое для праздничного костра: его зажигали на закате солнца, чтобы огонь оградил дом от злых духов. Служанка встала еще на рассвете, чтобы собрать нужные травы, пока на них не высохла роса, их тоже надо будет кинуть в огонь, они придадут ему еще больше колдовской силы.

– Все это ужасно необычно, – с улыбкой пробормотала Николь за завтраком, жуя бутерброд с вишневым джемом.

Эммет вспыхнула и сделалась, по мнению Николь, ужасно похожей на розу.

– Вы говорите так, как будто не помогали мне убирать камин, госпожа. И потом, разве вы не нашли монетку в своем башмаке?

– Да, но…

– И как вы думаете, кто ее туда положил?

– Мой отчим, – быстро ответила Николь.

– Ничего подобного. Это феи, и вы прекрасно знаете это.

Николь, вспомнив странное видение, промелькнувшее над водой, не нашла в себе сил рассмеяться в ответ. А вечером, как бы подтверждая колдовское очарование праздничного костра, мальчишка, который рядом с ней выкладывал веточки, украдкой сунул ей в руку смятый клочок бумаги, сказав при этом:

– Госпожа, мама велела передать вам записку.

– Спасибо, – он все еще не убирал руку, и она вложила туда монетку – никому ни о чем не рассказывай.

Она не осмелилась сразу прочитать записку, потому что сэр Дензил все время стоял на крыльце и со странным выражением на лице не отрываясь смотрел, как она помогает складывать костер.

«Он прямо-таки раздевает меня взглядом», – подумала Николь. И вдруг поняла, что страшно устала от этого затянувшегося перевоплощения, от пребывания в этом чужом столетии. Ей ужасно захотелось положить всему этому конец. С силой, горечью и отчаянием, на которые способен человек из двадцатого столетия, ей захотелось оказаться дома.

– Конечно, то время ужасно и с каждым годом становится все отвратительней, но я к нему привыкла, – вслух пробормотала Николь, обнаружив, что горько всхлипнула, готовая разреветься.

– Да вы не волнуйтесь, – проговорил мальчишка-садовник, не поняв ни слова из того, о чем она говорила, – пусть мне лучше отрежут язык, но я ни за что вас не выдам.

– Вы очень скучаете по господину Майклу? – шепотом спросила Эммет, встав таким образом, что загородила собой Николь от пристального взгляда сэра Дензила.

– Да, да, – проговорила актриса, понимая, что не лжет.

– Уверена, скоро вы с ним встретитесь.

– Что заставляет тебя так думать? – спросила Николь, зная наверняка, что девушка не могла видеть, как мальчик передал ей записку.

– Потому что я попросила об этом фей.

И тут Николь расплакалась, ее переполняло странное чувство, и она ничего не могла с собой поделать. Она вдруг поняла, что, говоря по совести, ни одна женщина в мире не любила ее, а в лице этой простой деревенской девушки она нашла такую преданную подругу, которая была способна на то, чтобы на Иванов день загадать желание не для себя, а для своей госпожи.

– Подойди ко мне, – сквозь слезы пробормотала Николь и изо всех сил обняла Эммет.

– Я готова умереть за вас, – прошептала девушка, – не терзайтесь так.

– Скажи мне, – вместо ответа проговорила Николь, – ты стала так относиться ко мне с тех пор, как родился ребенок?

– Нет, гораздо раньше, – ответила служанка, – просто теперь я поняла, насколько вы ранимы.

Николь была вполне удовлетворена таким странным ответом.

Записку она прочитала поздним вечером, при свете свечи, скрывшись от посторонних глаз под тяжелым пологом дубовой кровати.

«Дорогая, – говорилось в ней, – я пишу тебе из Лондона, но собираюсь вскоре уехать отсюда. К тому времени, как это послание дойдет до тебя, я уже буду в Оксфорде. Буду ждать тебя в Овечьей роще возле нашего дерева в Иванов день, начиная с сумерек и до захода солнца. Если ты не придешь, я все пойму, но я буду там, чего бы мне это ни стоило. Всегда и во всем преданный тебе, и, несмотря на то, что ты не носишь мою фамилию, все равно твой муж Майкл».

Николь улыбнулась тому, как подписался любовник Арабеллы, и подумала, что людей из этого далекого столетия нельзя критиковать, потому что они по-настоящему искренни. Она снова растрогалась, вспомнив благородный жест Эммет. Встав с постели, она подошла к окну и еще раз посмотрела на костер, в который девушка бросила свои волшебные травы, которые отпугнут злых духов от этого прекрасного места. Он все еще ярко горел, и даже в этот поздний час несколько слуг танцевали вокруг него.

На нее накатились тяжелые мысли. Она вспомнила, что Кромвель не только закрыл все публичные места для развлечений, но и отменил праздник Рождества, запретил употреблять в пищу специи, потому что они распаляют страсти, не говоря уж о том, как жестоко его приспешники разоряли огромные красивые дома тех, кто пытался противиться его порядкам. В тот момент ее поразило то, что пуритане отменили все эти мистические обряды, а гражданская война положила конец празднеству, свидетелем которого она стала сегодня. Стараясь трезво оценить все недостатки нынешнего короля, его несостоятельность как монарха, она не могла не признать, что он все-таки сильный и выдающийся человек, что он мог бы навсегда остаться таким в истории, если бы не Оливер Кромвель, который заявил на всю страну, что король не кто иной, как старый, никчемный брюзга.

«Но не мне об этом судить, – подумала Николь, медленно возвращаясь в постель. – Господи, не дай мне испытать все это в полной мере. Пожалуйста, помоги мне вернуться. Пожалуйста!»

Но страх был сильнее ее, страх не уходил, и она долго ворочалась с боку на бок. Она боялась, что может никогда уже больше не вернуться в девяностые годы двадцатого века, что навсегда обречена жить в семнадцатом столетии и ей больше никогда не попасть в свое время.

* * *

Было совсем нетрудно выяснить, какая из окружающих Хазли Корт многочисленных рощ называется «Овечья», а вот вопрос с «нашим деревом» был намного сложнее. Так и не выяснив ничего определенно, Николь, однако, подбодренная желанием увидеть Майкла, выскользнула из дома, как только начали сгущаться сумерки. В голове у нее была путаница, ее радовало то, что они наверняка будут заниматься любовью, и мысль о том, что это будет соитие двух людей из разных столетий, ужасно возбуждала ее.

Когда же солнце, наконец, стало клониться к закату, она скользнула под сень огромных деревьев, надеясь, что никакого риска нет. Потом Николь поняла, что в лесу никого нет, что все население Англии состоит сейчас от силы из пяти миллионов жителей, а ее ночная прогулка в лесу делает честь жителю двадцатого века. Она пробиралась по сумрачному лесу, размышляя обо всем этом, и сердце ее бешено колотилось. В поисках Майкла, она несколько раз позвала его.

– Я здесь, – наконец услышала Николь и побежала на голос.

Она увидела его под огромной раскидистой березой, куртку из бычьей кожи он скатал и положил под голову, а сам сидел на одеяле, аккуратно расстеленном прямо на земле.

«Ничего не скажешь, – подумала Николь, – он хорошо подготовился». Но колкость так и не слетела у нее с языка, когда она увидела, с каким счастливым лицом он вскочил на ноги, бросаясь к ней навстречу.

– Арабелла, ты пришла!

– Да.

– Благодарю тебя, Господи! – и он тут же опрокинул ее на землю рядом с собой.

Ее немного шокировало, что Майкл, не говоря ни слова, сразу приступил к делу, целуя ее в губы и лаская грудь. Но она тут же поняла, что она для него – старый партнер и любимая женщина, которая понимает: во время войны все надо делать быстро, и ему нужно возвращаться в свой отряд, а ей – домой. И этот натиск заставил Николь забыть, что в подобной ситуации она всегда была главной, заставляя партнера полностью подчиняться ей и делать то, чего хочет она. Вместо этого она почувствовала, что полностью захвачена его страстью, и испытала почти девический испуг и волнение в тот момент, когда он вошел в нее. Прижимаясь к нему всем телом и повторяя все его движения, она вдруг осознала, что никогда еще не получала такого удовольствия от секса. Потом, словно молния вспыхнула у нее в голове – она достигла оргазма и уголком сознания поняла, что Майкл Морельян тоже достиг его лишь на какое-то мгновение позже, чем она.

– О, любимая, – прошептал он, – я уже забыл, как это здорово.

– Так, значит, у тебя никого не было? – с любопытством спросила Николь.

– Конечно, никого, – он лег рядом с ней, не выпуская ее из объятий, и лежа так, с закрытыми глазами, вдруг произнес: – Все-таки роды сильно изменили тебя.

– Каким образом?

– Ты перестала сдерживать себя. Никогда не подозревал в тебе такую страсть. Я чуть было не поверил в тот глупый бред, будто ты стала кем-то другим.

– И все же ты в это не поверил?

Он открыл глаза:

– Как я могу в это поверить? Ведь я смотрю на тебя и прекрасно вижу, кто ты.

Николь замолчала, подумав о том, не стоит ли ей еще раз попытаться убедить его в своей правоте. Но она чувствовала приятную истому, свежий воздух летней ночи, наполненной голосами птиц, настраивал на умиротворенную ленивую дремоту, и она решила: сейчас не время что-то доказывать. У нее просто не хватит на это сил.

– Тебе видней, – пробормотала она и почти тотчас уснула в объятиях Майкла.

* * *

Когда она возвращалась в Хазли Корт, стояла ночь, полная лунного света. Посмотрев на небо, Николь подумала, что никогда еще не видела такого количества звезд и не замечала глубины черного, безоблачного неба. Ей казалось, что в ее столетии все эти небоскребы, антенны и заводские трубы портят красоту неба и отбивают всякое желание смотреть на него. Немного посмеявшись над своим открытием, она побрела к дому, с легкостью перепрыгивая через преграды, встречающиеся под ногами, на сердце у нее было легко, думать ни о чем не хотелось.

«Однако ночной секс в стоге сена – это именно то, что тебе просто необходимо», – думала она, сожалея о том, что Майкл вынужден был уехать в Оксфорд. Она так хотела, чтобы он остался с ней хотя бы на несколько дней. Но он, явно сдерживая свою молодую страсть, решительно оседлал коня, и она, затаив дыхание, помахала ему на прощание рукой. «Интересно, увижу ли я его до того, как найду способ убраться из этого столетия?» – подумала Николь. И хотя мысль о возвращении была для нее самым заветным желанием, она не смогла удержаться и с грустью подумала, что это ее приключение, может быть, больше никогда не повторится.

Все еще поглядывая на усыпанное звездами небо, она подошла к дому и открыла калитку, ведущую на задний двор. Но как только ее ноги коснулись порога, песенка, которую она мурлыкала, невольно замерла у нее на губах. Она инстинктивно почувствовала, что в доме что-то случилось, поэтому, ни о чем больше не думая и не останавливаясь, взбежала на заднее крыльцо и кинулась в спальню. Еще не добежав до нее, Николь услышала громкий плач Миранды и, подумав о том, что это очень странно, что ребенок остался один, вошла в комнату.

Эммет была там, она ходила туда-сюда по комнате, пытаясь успокоить плачущую малышку и, повернувшись к своей госпоже, вошедшей в комнату, вздохнула с невероятным облегчением:

– О, наконец-то вы пришли, госпожа. Я так молила Бога, чтобы вы поскорее вернулись. Мне кажется, девочка заболела.

– Что с ней?

– Бедняжка, по-моему, простудилась и поэтому так сильно плачет.

– Только и всего.

– Не будьте такой жестокой. Вы же знаете, что простуда может обернуться для крошки очень серьезной болезнью.

– Уверена, что никаких причин для беспокойства нет. Дай-ка ее сюда, – забыв о недавно охватившей ее панике, Николь с облегчением взяла на руки девочку и внимательно посмотрела в ее красное от крика личико.

Ребенок действительно выглядел неважно, но оттого ли, что она так долго плакала, или оттого, что она действительно заболела, сказать было трудно. Николь думала лишь о том, как она ненавидит все это, а потому она вряд ли сможет чем-то помочь ребенку. Но вдруг она вспомнила, какие смешные Миранда корчит рожицы, когда улыбается, как она старалась выразить свое удовольствие, когда Николь пыталась играть с ней, и актрисе стало стыдно.

– Ну-ну, перестань, – ласково проговорила она и нежно качнула малышку из стороны в сторону.

– Твоя мамочка пришла, – сказала Эммет, – успокойся.

Миранда громко чихнула и закашлялась, но плакать перестала, и Николь, с облегчением вздохнув, понесла ее к колыбели.

– Не нравится мне эта простуда, – вдруг заявила Эммет.

– Почему?

– Кое-какие признаки, я, правда, не совсем уверена. С виду вроде бы ничего особенного, но мне не нравится, что у нее так напряжена грудь, я слышу там шумы. То же самое было с моими братьями и сестрами.

– А что с ними случилось?

– Двое из них заболели лихорадкой и умерли.

– О, ради всего святого, Миранда поправится.

– Я в этом не уверена. Помните, я предупреждала вас, чтобы вы не выносили ее на улицу?

– Свежий воздух еще никогда никому не вредил. Ее просто где-то продуло, это обыкновенная простуда, которая пройдет через день-два.

И все-таки Николь вынуждена была признать: дыхание у ребенка было тяжелым и прерывистым, что для обыкновенной простуды не свойственно.

– Послушай, а эта болезнь, ну, которой болели твои братья и сестры, как она называлась?

– Круп. Но если он переходит в лихорадку, это становится очень опасно.

Актриса положила руку на лоб ребенка и почувствовала, что он действительно неестественно горячий.

– Что же нам теперь делать? – воскликнула она.

– Мы ни на шаг не должны отходить от нее ни днем, ни ночью. Она может задохнуться от собственного кашля.

«Это просто невозможно, – подумала Николь, – я, которая даже не люблю детей, обсуждаю, как поступить, чтобы малышка не умерла. Господи, я ничего не хочу знать!»

Однако она еще сильнее прижала к себе девочку.

– Есть какие-нибудь лекарства, которые ей можно дать? – спросила она.

– Пойду поищу что-нибудь. Но они могут и не помочь. Единственное, что ей может помочь, если это действительно лихорадочный круп, – только постоянный уход, – произнеся эти тревожные слова, служанка вышла, оставив Николь один на один с больной малышкой.

Не совсем уверенная в том, что она поступает правильно, актриса попыталась накормить ее, но Миранда казалась слишком слабой и, едва начав сосать, сразу же остановилась, устало утихнув.

Николь молча села и попыталась вспомнить все, что она знала об этой болезни, но вскоре поняла, что ее знаний очень мало для того, чтобы помочь ребенку из давнего столетия, которому требовалось какое-нибудь простое лекарство. Если бы она любила Миранду чуть сильнее, если бы у нее было больше терпения, она бы наверняка знала, как ей помочь. Взяв дочь Арабеллы на руки, Николь села около окна и, тихо качая девочку, стала наблюдать, как вечная луна описывает еще один круг по бездонному небесному своду.

* * *

«Это, наверное, испытание для меня», – думала Николь, после того как следующие три дня пролетели для нее, как одно мгновение. Она поклялась себе, что после всего, что она пережила в семнадцатом столетии, она никогда не заведет себе ребенка в двадцатом. Не было никаких сомнений в том, что Миранда Морельян без всяких уколов и лекарств, без квалифицированной медицинской помощи борется за свою жизнь совершенно самостоятельно. Рядом с ней постоянно находились ее ненастоящая мама и помогающая ей во всем доблестная Эммет.

Николь отказалась даже на порог пустить доктора Ричи, боясь, что он опять усмотрит в болезни девочки колдовство и предложит свои ужасные методы лечения типа кровопускания и промывания желудка, не говоря уже о том, что ей совсем не нравился состав его лекарств. Что касается сэра Дензила, то ему разрешалось только иногда заглянуть в комнату, а к колыбели его и на пушечный выстрел не подпускали, давая понять тем самым, что он не имеет никакого отношения к дочери своей падчерицы. «Единственное утешение, которое я нахожу в болезни ребенка, – думала Николь, – это то, что я вообще не вижусь с этим старым развратником, что мне вот уже несколько дней удается избегать его слишком пристального и выразительного взгляда. С этим человеком я чувствую себя как на вулкане, который вот-вот взорвется». Ей все чаще приходило в голову, что она должна сбежать с Майклом, чтобы спастись от отчима, но она понимала, что этот план может быть обречен на провал. Время от времени она вспоминала, что у нее есть еще один способ спастись – вернуться в свое время, но это, увы, казалось ей все менее реальным. И даже эта мысль не была теперь такой уж важной, она полностью, с головой погрузилась в заботы о Миранде.

Ребенок лежал в колыбели весь в поту и в жару, ее крошечное тельце содрогалось от жесточайших приступов кашля. Она почти не ела, и Николь с ужасом наблюдала, как ребенок тает прямо на глазах. Ситуация казалась совершенно безвыходной, и актриса злилась на себя, чувствуя, что выглядит как последняя беспомощная идиотка.

Как-то ночью, слушая, как большие часы в комнате отсчитывают короткие минуты, она вдруг кое-что вспомнила. Воспоминание было смутным и относилось к тем временам, когда она была маленькой и жила с бабушкой. Николь тогда сильно болела и постоянно кашляла, ей было очень тяжело дышать. И когда у нее совсем не было сил для того, чтобы вздохнуть, бабушка как-то среди ночи отнесла ее на кухню и заставила низко наклониться над кастрюлей с кипящей водой, закрыв ей голову зонтиком, как ширмой. После этого – она очень хорошо это помнила – кашель почти прекратился, дышать стало легче, и вскоре она выздоровела. На следующий день бабушка поставила в ее комнате испаритель, чтобы воздух был насыщен влагой, и после этого она никогда больше не болела крупом.

Актриса села на кровати и, отодвинув тяжелый полог в сторону, увидела Эммет, сидевшую возле камина с беспокойно спящей на руках девочкой. Служанка повернула голову, когда Николь подбежала к ним с громким криком: «Пар!».

– Что вы имеете в виду? – спросила Эммет, потирая рукой воспаленные веки.

– Мы должны отнести Миранду на кухню и дать ей подышать влажным воздухом. Пошли.

Не дожидаясь, пока Эммет что-то сообразит, она выхватила у нее девочку, которая была теперь легкая, как пушинка, и, выбежав с ней из спальни, помчалась вниз по лестнице, прижимая ее к себе и стараясь оградить от сквозняков, которые, несмотря на жаркую летнюю ночь, гуляли по всему дому.

И тут произошло нечто очень странное. Она почувствовала, что рядом с ее сердцем бьется сердечко Миранды. Николь вдруг поняла, что плачет, и причиной ее слез была не жалость к себе, как это всегда бывало раньше, а жалость к кому-то другому, к этой малышке. Она действительно хотела, чтобы девочка выздоровела, она молилась за нее, она делала для этого все, что могла, и была в шоке от того, что кто-то из живых существ смог родить в ней такие чувства.

Николь вдруг поняла, что целует девочку в горячий лобик, ласково гладит ее крошечное тельце и приговаривает: «Ну-ну, малышка… сейчас все будет хорошо… мамочка тебя вылечит…»

Эта вспышка нежности больше всего напугала Николь. До этого момента она думала о Миранде только как о дочери Арабеллы, а себя считала, несмотря на то, что испытала послеродовую боль, лишь жертвой гипнотического переселения. И вот теперь впервые она назвала себя «мамой».

– Это только потому, что она болеет, – вслух сказала она, не будучи уже уверена в этом.

Слезы продолжали бежать у нее по щекам, она все еще пыталась разобраться в себе, пока наконец не поняла, что сейчас этим заниматься просто глупо. Она сосредоточилась на спасении ребенка и одним махом преодолела следующий пролет лестницы.

Кухни в Хазли Корт мало изменились с тех пор, как был построен дом, и Николь в который уже раз, войдя туда, поразилась тому, насколько они огромны. Попав туда, можно было сразу же представить себе, как в прошлые времена величественный шеф-повар, окруженный кучей помощников-поварят, колдует над обедом для огромной семьи. Да и теперь не только обстановка кухни осталась прежней. Там и сейчас был главный повар и его помощники, которые выполняли все его указания, готовя каждый день обеды, по крайней мере, на дюжину человек.

В ту ночь Николь с облегчением обнаружила, что главный повар, утомленный духотой кухни и жаром летней ночи, освежился большой кружкой крепкого пива, а убежищем выбрал погреб, из открытой двери которого доносился теперь его мощный храп. Оказалось, что нет необходимости будить его, так как чайник, уже вскипевший, висел над огнем. В тот момент, когда Николь собиралась снять его с крючка, подоспела Эммет, и они вдвоем сняли чайник и вылили его содержимое в кастрюлю. Обернув головку Миранды полотенцем, которое она принесла с собой, актриса наклонила ее личико как можно ближе к поверхности только что кипевшей воды. Потом она вдруг снова заплакала, на этот раз от облегчения, потому что услышала, что дыхание девочки сделалось ровнее, ей явно стало гораздо легче наполнять воздухом свои крошечные легкие.

– Это просто чудо, – сказала стоящая рядом Эммет, – если бы я только знала об этом раньше, – тут она внимательно посмотрела на Николь. – Вы ее действительно любите, правда? Бывали моменты, когда, честно говоря, я не верила в это.

Вопрос был слишком сложен, чтобы актриса могла на него ответить. Вместо этого она молча кивнула, подумав о том, что сейчас с заплаканными глазами и красным носом выглядит так глупо, как никогда в жизни.

– Арабелла, пожалуйста, не надо, – произнесла Эммет, губы которой тоже заметно дрожали, – я не могу на вас спокойно смотреть.

Но Николь не слушала ее. Все ее внимание было приковано к слабым вздохам, доносившимся из-под полотенца.

– Ей лучше, – сказала она.

– Да.

– Нужно увлажнять комнату постоянно. Надо повесить там мокрые простыни и расставить горшки с кипятком. Я уверена, что это ей поможет, – с этими словами она сняла с Миранды полотенце и внимательно посмотрела на ее личико. – Эммет, я хочу отнести ее наверх и покормить. Теперь, думаю, самое время это сделать. Ты сможешь сделать все, что я сказала?

– Конечно смогу, мэм.

– Тогда поторопись. Нельзя снова доводить ее до такого критического состояния.

– Никогда бы не подумала, что вы способны на то, что сейчас сделали, госпожа. Честное слово.

– Говоря по правде, я и сама никогда бы не подумала, – слегка улыбаясь, ответила Николь.

Позже, когда горшок с кипятком был поставлен на столик возле огромной кровати, на которой она укачивала Миранду, актриса задумалась над тем, что же все-таки с ней произошло.

– Это ты во всем виновата, – проговорила она, обращаясь к девочке, – ты все-таки нашла способ, как пролезть ко мне в душу, а, маленькая бестия? Боже, когда я вспоминаю, что я всегда раньше говорила… и что стало со мной теперь? Луис никогда этому не поверит!

«А будет ли у меня возможность рассказать ему об этом?» – усмехнувшись, подумала она. Потом, вздохнув, она задула свечу. Но в ту ночь она так и не уснула, а просто лежала в темноте, пока не услышала, как в утренней тишине начали петь птицы.