Она пребывала в состоянии полнейшего смущения: ее мысли и эмоции метались между радостным восторгом и отвратительным чувством вины. Она находилась на грани любовной связи и отлично понимала это, но как бы ей ни хотелось просто оказаться с ним в постели и испытать невероятное счастье, сама мысль о неверности жестоко терзала ее сердце.

Ни в новогоднюю ночь, ни на следующее утро он не попытался заняться с ней любовью. Алексей просто устроился рядом с ней, вялой от принятого снотворного, вытянулся и быстро заснул. На следующий день, когда Сидония проснулась, он уже был в ванной, громко распевая что-то по-русски.

— Вам это ничего не напоминает? — спросил он, высунув голову из-за двери ванной.

— Что?

— Ночь, проведенную вместе в Москве, когда вы сбежали от Найджела.

— О, да.

— Вы хорошо выспались? Чувствуете себя лучше?

Алексей вышел из ванной, закутанный только в огромное полотенце, и Сидония залюбовалась его телом — ладно сложенным и сильным, с мускулистыми от многолетних упражнений на скрипке руками.

— Намного. Сейчас встану.

— Не спешите. Я схожу и принесу вам завтрак.

— Лучше я пойду с вами — я не вынесу, если пробуду в этой комнате еще немного.

Они вместе отправились в маленький ресторанчик и пробыли там все утро, попивая кофе и бренди. Затем отправились в репетиционный зал Алексея, и Сидония, удобно сидя в кресле и чувствуя себя совершенно испорченной, слушала его игру. Впоследствии они были приглашены на ленч к Моник Амбуаз, ужасно обеспокоенной несчастным случаем с Сидонией, а к тому времени, когда они вышли на сумеречные улицы, все полностью изменилось. Ибо на первых страницах вечерних газет красовалась огромная фотография Алексея и статья под броским заголовком «Русская сенсация приходит на помощь».

Сидония внимательно следила, как Алексей уселся читать газету и в конце концов объявил, что все написано чертовски верно. Каким бы недобрым ни казался очаровательный знакомый Сары из прошлого века, глаза которого загипнотизировали Сидонию, он явно благосклонно отнесся к Алексею.

На вечеринке у Пьера Севинье присутствовали сливки парижского общества, в том числе директор французской телевизионной сети, редактор крупной и популярной ежедневной газеты, имеющий большие связи, не говоря уже о двух чрезвычайно влиятельных музыкальных критиках. Алексей ворвался в их жизнь и стал настоящим откровением. Достаточно было уже того, что музыкант привлекательно выглядел, был необычайно одаренным и прибыл из таинственной страны, внутренние события в которой нельзя было назвать иначе, чем хаосом. Внезапно о русском скрипаче захотел узнать весь Париж.

Следующие несколько дней прошли странно, но впечатляюще. Все утренние газеты поместили статьи об Алексее, и в результате его концерт 3 января в Пале-де-Шальо прошел с полным аншлагом — слушатели стояли в проходах и позади рядов. На следующее утро вместе с обзором новостей, в котором, так или иначе, упоминался Алексей, в газетах появились фотографии Сидонии с подробным описанием ее головокружения и последующей травмы головы. Все это неоспоримо свидетельствовало о том, что оба музыканта стали людьми не только месяца, но и всего предстоящего года: их буквально осаждали с требованиями дать интервью, и впервые в их жизни фотографы следовали за ними по улицам, а в вечерних газетах постоянно появлялись снимки, на которых музыканты гуляли по улицам Парижа рука об руку. Это последнее слегка встревожило Сидонию, которая внезапно вспомнила, что французские газеты вполне могут продаваться в Канаде.

К этому времени она начала подозревать, что спонсоры благотворительного концерта в Шамборе имеют какое-то отношение ко всей этой шумихе, потому что концертные билеты уже продавались на черном рынке по бешеным ценам. Бульварные газеты уже давно пришли к выводу, что Сидония и Алексей — любовники, и эта новость вместе с восторженными дифирамбами их гениальности заставила всех мало-мальски уважающих себя людей возжелать послушать их игру.

Несмотря на то что фаворитом прессы, несомненно, был Алексей, французы обожали несколько подробностей из жизни Сидонии: она училась в Париже у француженки, была любительницей французской литературы, была красива, талантлива, к тому же потеряла сознание в объятиях блестящего русского скрипача — по крайней мере, так эта история была представлена в газетах. Известность и все, что связано e ней, пришла внезапно и казалась похожей на сон.

— Думаю, пора воплотить все это в реальность, — сообщил Алексей, пока они мчались во взятой напрокат машине из Парижа к долине Луары.

— Что вы имеете в виду?

— В газетах пишут, что мы любовники или скоро будем ими — так почему бы нам не последовать их совету?

— Я намного старше вас, а, кроме того, я уже говорила вам о моем друге в Канаде.

— Он кретин. Русский мужчина не стал бы так тянуть, он бы просто сказал: «Сидония, я люблю вас, и этим все сказано!»

— Фу, как неромантично.

Алексей пожал широкими плечами.

— Вероятно, да, зато прямо. Терпеть не могу всякую осторожность — я всегда говорю то, что думаю.

— Вы молодец — особенно потому, что вспомнили слово «осторожность».

— Какая разница? Сидония, я обожаю вас еще с тех пор, как мы познакомились в России. Прошу, позвольте мне любить вас. Тот ублюдок в Канаде никогда об этом не узнает. Кроме того, у него, вероятно, уже есть компания, верно?

Сидония вновь явственно услышала хрипловатый женский голос с канадским акцентом на другом конце телефонного провода.

— Понятия не имею. Честно говоря, мне он кажется совсем другим человеком, — задумчиво произнесла она.

— Все мужчины одинаковы.

— Но некоторые более типичны, чем другие. Алексей, чем старше я становлюсь, тем меньше знаю — жизненный опыт ничего не стоит. Я всего лишь приобрела удивительную способность до невозможности запутывать собственную жизнь.

Русский скорчил гримасу:

— Конечно, Найджел был ошибкой. Он все еще гоняется за вами?

— Нет. Похоже, у него это бывает периодами.

— Как периоды луны.

— Вероятно. В конце концов, он — Рак и подвержен воздействию лунных фаз.

— А я — Лев. Огромная кошечка.

— И любитель пускать пыль в глаза.

Сидония снисходительно улыбнулась Алексею, отчетливо понимая, что этот невероятный человек способен изменить жизнь любого, кто знаком с ним.

— Может быть, и так, и что же в этом плохого? Сидония, что будет с нами?

— Не знаю, — ответила она.

Она и в самом деле ничего не знала, слишком запутавшись в своих чувствах, чтобы быть способной рассуждать здраво.

Вначале, оба музыканта поселились в отеле неподалеку от шато, но ввиду своей ошеломляющей известности они были приглашены к одному из спонсоров. Судя по отдаленному виду величественного дома, который показался в конце аллеи, как только машина свернула в окружающий его парк, месье де Шенериль был действительно богат.

— Все эти роскошества оказывают вредное воздействие, — заметила Сидония. — Не знаю, как после всего этого я буду привыкать к обычной жизни. Моя квартира — просто конура в сравнении с этим великолепием.

— Что же говорить о моей? — напомнил Алексей. — Вы ведь уже видели московскую жизнь.

Несмотря на шутливое настроение, оба молчали, пока автомобиль мчался по длинной аллее.

Ночью шел снег, и теперь повсюду, куда только достигал глаз, блистали россыпи белых алмазов. Огромные деревья, под которыми в свое время проезжали кавалькады французских дворян прошлого, сейчас стояли молчаливо и гордо, как великаны, пережившие дни возвышений и Падений, с достоинством несущие свои снеговые короны.

Под кедрами, увитыми белоснежным кружевом, лежали ровные лужайки, а сам дом выглядел как сказочный замок из взбитых сливок, прекрасный и удивительный, жемчужина, видная меж створок морской раковины.

— Какая прелесть! — выдохнула Сидония.

— Никогда не видел ничего подобного, — ответил Алексей, и она поняла его слова буквально, ибо ни одно из подобных по красоте мест России не осталось в частных владениях.

Владелицей дома оказалась женщина — элегантная умная особа неопределенных лет и с утонченными манерами.

— Шанталь де Шенериль, — представилась она, протягивая длинную гибкую руку со странно короткими, покрытыми красным лаком ногтями и унизанными дорогими перстнями пальцами. — Я пригласила сюда вас двоих из чистейшего эгоизма, — продолжала она приятно грассируя. — Дело в том, что я пианистка-любительница и обожаю музыкантов.

Алексей поцеловал протянутую руку:

— А я обожаю вас — за приглашение провести время в таком чудесном доме.

Шанталь промурлыкала «charmant!» весьма благосклонно.

«Он прирожденный игрушечный мальчик», — безжалостно решила Сидония и тут же, вспомнив о своих недавних мыслях, устыдилась.

— Я покажу вам ваши комнаты, — сказала хозяйка. — Надеюсь, они понравятся вам. Кстати, я взяла на себя смелость приготовить музыкальную гостиную для ваших упражнений — мне показалось, так вам будет удобно.

— Вот это здорово! — с энтузиазмом воскликнул Алексей.

— У вас есть клавикорды, мадам? — с любопытством спросила Сидония.

— Разумеется. Думаю, они находятся здесь, в шато, по крайней мере, двести лет. Недавно их пришлось реставрировать, чтобы сохранить в порядке.

— Клавикорды работы Бланше?

— Нет, английского мастера Блассера.

— Боже милостивый, прямо как мой! Я имею в виду, как мой домашний инструмент. Он был изготовлен в Лондоне в 1745 году.

Шанталь воодушевленно улыбнулась:

— Мои — тоже из Лондона, изготовлены в 1753 году. Сейчас я помогу вам устроиться и докажу инструмент.

Внезапно Сидонию охватило предчувствие того, что судьба задалась целью ставить на ее пути ошеломляющие события, и она уже почти знала, что ответит мадам де Шенериль на ее вопрос: «Ваша семья всегда жила здесь?»

— Нет, совсем нет. Этот дом был построен в пятнадцатом веке для одного из приближенных короля, в семнадцатом был подарен маркизой и герцогиней Этуаль, известной под именем мадам де Помпадур, герцогу де Гонто. Он считался фаворитом маркизы, хотя я и не могу поверить, что они были любовниками — маркиза отличалась холодностью в сексуальном отношении.

— Этого я не знала.

— Действительно, странно слышать такое о первой фаворитке Людовика XV. Герцог де Гонто в свою очередь подарил особняк своему сыну Арману, герцогу де Лозану.

— Де Лозан, де Лозан… — повторила Сидония. — Откуда мне известно это имя?

— Вероятно, вы читали о нем. Он был великим сластолюбцем, ходили слухи, что он практиковал колдовство и гипноз и, Богу ведомо, что еще, дабы совершать свои победы. — Шанталь улыбнулась, и ее прелестное, покрытое мелкими морщинами лицо приобрело чудесное живое и насмешливое выражение. — Каков мужчина, да? Похоже, спальни в этом доме могли бы поведать немало любопытных историй.

С этими словами она распахнула дверь просторной комнаты, где в массивном камине полыхали поленья, отбрасывая свет и тени на темно-розовую обивку стен и отделку огромной кровати с пологом напротив высоких окон.

— Здесь уютно и забавно, как только можно было обустроить дом пятнадцатого века, — почти беспечно заметила Шанталь. — Рядом, в бывшей гардеробной, — ванная комната. А вы, юноша, будете жить напротив — в спальне принца Конти.

— Да, видимо, ночи в ней останутся незабываемыми, — усмехнулся Алексей.

Шанталь загадочно улыбнулась:

— Видимо, да. А теперь приведите себя в порядок и спускайтесь в салон. Горничная распакует ваш багаж. Мы что-нибудь выпьем и осмотрим остальной дом.

Расположенный совсем недалеко от Парижа, особняк казался сном, ибо производил совершенно сказочное впечатление. Внизу, в подвалах, еще сохранились мозаичные полы, прикрытые прозрачным, но прочным материалом.

— Здесь некогда была римская вилла? — с трепетом спросила Сидония.

— Да, неподалеку обнаружили руины храма примерно того же периода.

— Значит, люди живут здесь с незапамятных времен?

— Не так давно, но все же значительное время.

— Здесь есть призраки? — спросила Сидония, пока они спускались по лестнице.

— О, да. Часто по дому бродит римский воин, из музыкальной гостиной доносятся звуки.

— Расскажите об этом, — возбужденно попросил Алексей, и это заметили и Сидония, и хозяйка шато.

— Кто-то играет на клавикордах, — объяснила Шанталь, повернувшись к Сидонии.

— Как таинственно! Интересно, кто бы это мог быть?

— Полагаю, сам герцог. Я считаю, что он был недурным музыкантом, хотя ума не приложу, как он находил время упражняться при всей своей страсти к женщинам и прочих увлечениях.

Осматриваясь с бокалом превосходного кларета в руке, Сидония ясно представляла, что огромный зал населяют воспоминания прошлого. Комнату украшали картины и портреты с общей музыкальной темой, обрамленные резными рамами, и казалось, что комната полна людей. В ней находились инструменты — редкостные, отлично сохранившиеся и красивые сами по себе; единственным достаточно современным исключением был стейнвеевский рояль.

— Я училась в консерватории, — просто объяснила Шанталь, — но с мечтой о карьере музыкантши пришлось расстаться, когда я вышла замуж. Моим мужем был промышленник, старше меня на пятнадцать лет. Он погиб при взрыве вертолета несколько лет назад.

— Как ужасно…

Шанталь выразительно развела руками:

— Он оставил мне все это и больше денег, чем я способна потратить. Увы, у меня нет детей, и мне не с кем ими делиться.

Ощутимая грусть повисла в комнате, и Сидония подумала о том, что некоторые утраты невозможно возместить никакими материальными благами.

— Вы позволите поиграть вам? — спросила она, чтобы разрядить напряжение.

— Я буду польщена.

— Как вам понравится вот это?

И Сидония заиграла веселый менуэт «Герцогиня Ричмондская», сочинение талантливого аристократа, графа Келли.

— Как странно! — покачала головой Шанталь, когда Сидония закончила пьесу.

— Что именно?

— Вы совсем недавно спрашивали меня о призраках и вот теперь сыграли ту самую мелодию!

— Значит, вы слышали именно ее?

— Я уверена в этом.

— Какое удивительное совпадение, — автоматически ответила Сидония. Но она не могла поверить в простую случайность, твердо зная, что ее приезд в шато имел какое-то весьма важное значение.

— Прелюбодеяние, — процедила леди Сара Банбери собственному отражению, которое сурово глядело на нее из зеркала, — не только отвратительное слово, но и отвратительное действие. Я обязана избежать его.

Ее отражение приподняло брови и цинично усмехнулось, ибо, по правде говоря, мысль об измене постоянно преследовала владелицу отражения, наполняя ее радостью и страхом. Никогда еще за ней так не ухаживали — ибо чего стоили усилия бедного Карлайла по сравнению с манерами светского француза? — и никогда еще Сара не чувствовала себя настолько затянутой в трясину грязной интриги.

Смущение преследовало ее повсюду, уязвляя сразу по нескольким направлениям. Обрадованная очевидным восхищением герцога де Лозана, порхая как бабочка перед его понимающими глазами, Сара содрогалась от стыда при мысли о том, что ее красавец Банбери — милый и воспитанный муж, какого только могла пожелать женщина, — будет обманут. Честно говоря, ее интимная жизнь оставляла желать лучшего. После каждого соития у Сары оставалось угнетающее впечатление, что Чарльз видит в этом скорее свой супружеский долг, нежели ищет удовольствия. Более того, никогда еще со своим мужем она не испытывала такого поразительного взрыва чувств, какого достигала когда-то в любви с королем.

— Боже, какое ужасное испытание, — вздохнула она и пожелала никогда не возложить на себя эту вину. После ночи, проведенной в Тампле, Лозан преследовал ее неотступно и искусно. Снискав расположение ее мужа, герцог ввел скучающего баронета в круг известных игроков, а потом, когда сэр Чарльз был благополучно удален, шептал изъявления любви на ушко Саре. Она пыталась сделать вид, будто не слышит его, но, получив письмо с теми же самыми изъявлениями, не смогла удержаться и несколько раз перечитала его. Разумеется, она вернула письмо и вскоре объяснила поклоннику, что не желает иметь французского любовника, что любовные связи влекут за собой скандалы и что, если он вновь заговорит с ней о любви, у нее не останется выбора, кроме как захлопнуть дверь перед его носом. Но по некой ужасной причине все эти протесты оказывали совершенно обратное воздействие на герцога, который продолжал всеми возможными способами признаваться Саре в своих чувствах.

Тем временем распутница мадам де Камбиз потребовала, чтобы Лозан сделал выбор между ней и Сарой. Нимало не смутившись, герцог собрал письма своей любовницы и вернул ей в объемистом пакете. В эту же ночь мадам де Камбиз разделила ложе с шевалье де Куаньи, но, узнав об этом, герцог просто расхохотался, победно подняв в воздух два пальца. Дело принимало серьезный оборот, соблазнение близилось, и Сара дрогнула, почти готовая к нему, но еще ожидая некоего знака судьбы, который бы подсказал ей, как поступить дальше. Они уже провели в Париже целый месяц и встретили здесь Рождество. Сара от души наслаждалась новыми впечатлениями. В канун Нового, 1767 года мадам де Буффлер, забавная любовница принца Конти, давала большой ужин в своем доме в Марэ. Предполагалось устроить бал, концерт и все прочие виды увеселений. Сара, зная, что в Марэ будет герцог, и уверенная, что он вновь будет объясняться ей в любви, позабыв о своей кошмарной репутации, оделась особенно тщательно, потребовав у горничной потуже затянуть корсет. Мастер соорудил ей прическу, напоминавшую настоящий цветник в фонтане локонов.

— Вы наденете бриллианты, миледи?

— Ну конечно — сегодня я намерена блистать. Она улыбнулась своей незамысловатой шутке, но порадовалась своему элегантному туалету, когда карета доставила на улицу Сент-Антуан ее, Чарльза и беднягу Карлайла. Изящные дамы и галантные джентльмены выходили из экипажей и неторопливо поднимались по двойной лестнице к мадам де Буффлер, ожидающей их на верхней площадке. Пышность их одежд не поддавалась описанию. Бархат, парча и шелк были так густо отделаны бантами, цветами, украшениями и драгоценностями, что из-под них почти не было видно основной ткани. С облегчением вспомнив, что ее собственное платье расшито тысячами блистающих бриллиантов, дополненных бриллиантовым ожерельем, серьгами и браслетами Сара гордо взошла по лестнице, вздернув головку и твердо зная, что в любом случае она будет одной из самых очаровательных дам вечера.

Конечно, Лозан уже ждал ее, разодетый в темно-зеленый атлас. Но, пока он целовал ей руку, быстро раздвигая языком пальцы, Сара вскрикнула от изумления:

— В чем дело?

— Мне кажется, я вижу знакомое лицо.

— Где?

— Вон там, мужчина в синем бархатном костюме. Это граф Келли!

Герцог проследил за, взглядом Сары:

— Это музыкант, который сегодня дает концерт.

— Значит, нам повезло. Граф считается самыми виртуозным исполнителем на клавикордах в стране, он учился у самого Иоганна Штамица из Маннгейма. Как вам известно, он председатель Эдинбургского музыкального общества.

— В самом деле? Я должен пригласить его поиграть у меня. Я обожаю клавикорды и считаю себя недурным исполнителем.

— Как и в искусстве любви? — дерзко осведомилась Сара.

— Надеюсь, что вскоре вы убедитесь в этом сами

С этими словами герцог отошел, а рядом с Сарой оказались Чарльз и Карлайл.

Хозяйка тщательно продумала весь вечер. Через час после ужина предстоял концерт в большом салоне, далее предполагалось подать холодную закуску в трех отдельных комнатах. Затем следовали бал и карточные игры, а перед наступлением Нового года все гости должны были пройтись в танце, возглавляемом самой мадам де Буффлер. Все развлечения были устроены остроумно и забавно, и все же Сару томило легкое беспокойство. Сам дух этого дома помимо ее воли заставлял ее мысли обращаться к призраку.

Она несколько месяцев — в сущности, почти полтора года — не видела эту женщину и уже начинала думать, что ее призрак исчез навсегда, что видение среди деревьев в саду Тиволи, которое растаяло прямо перед глазами Сары, было последним. Однако сегодня она испытывала ощущение, что незнакомка может появиться в любую секунду. Отгоняя прочь эти мысли, Сара под руку с лордом Карлайлом прошла в столовую, где ее сразу же окружила обычная свита поклонников. Шутливые разговоры с ними помогли ненадолго забыть обо всех неприятностях.

Но даже сплетни, лукавые речи и рискованные анекдоты не оживили ее. С облегчением вздохнув при возможности наконец-то посидеть спокойно, Сара одной из первых появилась в музыкальной гостиной, заняв место рядом; с Лозаном в первом ряду. Спустя десять минут на возвышение перед рядами поднялся Томас Эрскин, шестой граф Келли, один из самых одаренных музыкантов того времени.

— Браво! — воскликнула Сара, и граф ответил ей легким поклоном.

Граф был привлекательным мужчиной с почти седыми в его тридцать четыре года волосами, чистой свежей кожей и изогнутыми темными бровями над проницательными синими глазами.

Несколько дам воскликнули хором «о-ля-ля!», но граф не обратил внимания на них. Подбросив фалды фрака, он сел за инструмент и начал концерт двумя собственными пьесами — это были менуэты, посвященные герцогине Ричмондской и лорду Фотергилу. Лорд Келли часто писал музыку к светским вечерам, и Сара не сомневалась, что концерт завершит менуэт, Посвященный мадам де Буффлер.

Собственные пьесы настроили его на верный лад, и граф заиграл шестую сонату Паради, за которой последовало певучее произведение Арне, а затем — чрезвычайно трудная для исполнения соната Скарлатти под номером 264. Зачарованная каждой нотой, в бурном взрыве чувства Сара, не отрываясь, следила, как длинные сильные пальцы мелькают над клавиатурой — так быстро, что их очертания становятся почти неразличимыми.

«Какие у него маленькие для мужчины руки, — подумала она, — они кажутся почти женскими». Но тут же она ужаснулась собственной мысли.

Почти осознавая, что она сейчас увидит, Сара подняла глаза и увидела, что граф уже не сидит за клавикордами: На его месте, точно в той же позе, в которой сидел он, возникла рыжеволосая женщина. Сара почувствовала мгновенное смятение, ибо как мог призрак играть на клавикордах, как он мог заставить исчезнуть живого человека и занять его место? Боясь за свой рассудок, Сара погрузилась почти в каталептическое состояние.

Что-то в ее неподвижности встревожило Лозана, потому что в этот момент он оторвал взгляд от своей возлюбленной и взглянул на исполнителя. Сара видела, как он испустил краткий вздох и застыл, как будто был вытесан из камня. Его глаза неподвижно и сурово устремились вперед.

«Он видит ее», — подумала Сара и по непонятной причине впала в панику, как если бы хотела защитить рыжеволосое видение, ворвавшееся в ее жизнь без предупреждения, но еще ни разу не причинившее ей вреда.

В смятении Сара вновь перевела взгляд на возвышение и поняла, что она действительно сошла с ума. Ибо за инструментом опять сидел граф, завершая блестящий пассаж, в то время как герцог де Лозан еле слышно присвистнул, и этот звук был так необычен, что сердце Сары вновь сжала рука страха.

— Боже! — пробормотала она. — Боже мой!

Последнее, что она помнила, было: она медленно и плавно соскальзывает с кресла, видит над собой ряд изумленных лиц, а потом неожиданно пол поднимается, надвигаясь прямо на нее.

Обед завершился. В великолепный салон принесли кофе и бренди. Сидония безуспешно боролась с сонливостью. Мысль о том, как приятно будет забраться в огромную кровать с пологом на четырех столбиках, заставила ее, наконец, сказать хозяйке:

— Если вы не возражаете, я хотела бы отправиться спать. Шов, который наложили вчера, по-прежнему немного побаливает, и это меня утомило.

Шанталь сразу поднялась на ноги:

— Конечно, дорогая. Я поднимусь вместе с вами и посмотрю, не нужно ли вам чего-нибудь.

— В этом совершенно нет необходимости.

— И все же мне бы хотелось проводить вас.

Они поднялись по широкой лестнице, ведущей на верхние этажи шато. Хозяйка дома улыбнулась:

— Я не могу дождаться, когда услышу, как вы завтра утром будете репетировать. Мне кажется, с этими звуками дом совсем оживет.

— Вы уже решили, кто из нас будет репетировать первым?

— Алексей предложил, чтобы вы репетировали второй — это дало бы вам возможность подольше побыть в постели. Он очень беспокоится за вас и, мне кажется, сильно вас любит.

Шанталь произнесла это с типично французской простотой. В тех случаях, когда англичанка стала бы извиняться за вмешательство в чужие дела, Шанталь вела себя открыто и искренне.

Сидония решила взять это поведение за образец:

— Я тоже люблю его. Но он слишком молод, а у меня есть другой.

— И он любит вас так же сильно?

— Этого я не знаю. Когда-то я была в этом уверена, но он, если выразиться несколько старомодно, так и не объяснился.

— Мужчины этого не любят. Думаю, следует выбирать подходящие моменты и просто спрашивать их.

— Но я боялась совсем отпугнуть его.

— Что за сложности! Будь я на вашем месте, я бы увлеклась этим юношей. Вероятно, это помогло бы вам многое понять.

— Что вы имеете в виду? — спросила Сидония, поворачиваясь к француженке и не отпуская дверную ручку.

— Пока вы вместе и еще не спали вдвоем, вас будут терзать сомнения. Уступите ему, и вы сможете сделать свой выбор.

— Никогда бы не подумала об этом, — ответила Сидония, не в силах сдержать улыбку. — Благодарю, вероятно, я последую вашему совету.

«Какое очаровательное распутство!» — подумала она, когда за Шанталь закрылась дверь.

Комната поспешила встретить ее, впитывая каждой своей частицей.

— Кровать, я уже иду! — воскликнула в ответ Сидония, быстро разделась, сполоснулась и прыгнула в мягкие глубины исторического ложа. Она заснула сразу же — глубоко, но беспокойно, ибо, несмотря на свое утомление, видела один из самых живых и ярких снов, какие только случались в ее жизни.

Ей казалось, будто она стоит на верхней площадке великолепной изогнутой лестницы, положив руку на перила и напряженно прислушиваясь. С комнаты на нижнем этаже доносились звуки клавикордов, и Сидония узнала двадцать седьмую сонату Скарлатти. Смутившись, но, желая узнать, кто играет, Сидония начала спускаться по лестнице, отлично сознавая, что она облачена в одну черную атласную пижаму, несмотря на особенно холодную ночь.

Дверь в музыкальную гостиную была слегка приоткрыта, через щель Сидония могла разглядеть повернутого к ней в профиль исполнителя. Им оказался еще не старый, несмотря на совершенно седые волосы, мужчина. Сидония хорошо различала его моложавое лицо с темными бровями. Тихо и осторожно она пробралась вперед, туда, где могла видеть лучше, и застыла на месте, пораженная взрывом звуков, ибо подобную интерпретацию Скарлатти ей еще никогда не доводилось слышать. Все было совершенно иным — каждая нота, каждый оттенок, фразировка и интонация, повторы и переходы. Сидония в изумлении стояла на пороге, впитывая музыку, которую исполнял незнакомец, не ведающий, что за ним наблюдают. Внезапно в вихрь звуков блестяще исполняемой сонаты ворвался еле слышный шум шагов — кто-то шел со стороны лестницы.

С того места, где стояла Сидония, дрожа в своей тонкой пижаме, она могла разглядеть Сару Банбери, идущую под руку с тем отвратительным человеком, который вызвал обморок Сидонии в Марэ. Перепуганная, не зная, сон это или реальность, Сидония отступила в тень и застыла, сдерживая дыхание и почти слыша свое стремительно бьющееся сердце.

Они прошли мимо, обменявшись поцелуем, прежде чем войти в музыкальную гостиную, и Сидония услышала возглас Сары: «Прекрасно исполнено, милорд!» — когда соната подошла к концу.

— Боже милостивый, вы слушали меня, — по-английски, но с заметным шотландским акцентом откликнулся музыкант. — Вы долго здесь были?

— Нет, — ответил спутник Сары по-французски. — Мы только что спустились, А почему вы спрашиваете?

— Кто-то следил за мной с порога — по крайней мере, мне так показалось.

— Кто же?

— Похоже, это была женщина, но, честно говоря, мне не удалось как следует разглядеть ее.

— Вероятно, одна из служанок, — беспечно вставила Сара.

— Так я и подумал.

— Во всяком случае, сейчас ее здесь нет. Прошу вас, лорд Келли, сыграйте мой менуэт!

— С удовольствием! Итак, «Леди Сара Банбери». — И он разразился грациозной пьесой, удивительно тонко передающей характер той, кому она была посвящена.

Решив, что это может быть только сном, Сидония вновь наполнилась восторгом. Она удостоилась чести слушать неизвестное произведение графа Келли, посвященное одной из самых замечательных исторических персон! Очень осторожно она шагнула вперед и застыла.

Сара и француз танцевали, пока Томас Эрскин, лорд Келли, один из самых прославленных музыкантов своего времени, играл так виртуозно, что у Сидонии перехватило дыхание.

«Боже, только бы этот сон подольше не кончался! — молила Сидония. — Только послушать этого человека! Он просто гений. Мне бы хотелось, чтобы это длилось вечно!»

— Что это было? — вдруг воскликнул француз, по-видимому, сам Лозан.

— Что? Я ничего не слышала.

— Эта женщина снова стоит у двери, — заявил граф. — Я вижу ее углом глаза.

— Я покажу ей, как подглядывать, — решительно воскликнул спутник Сары и быстрыми шагами пересек гостиную.

Сидония рванулась прочь, чувствуя холодные ступени лестницы босыми ногами, охваченная настоящим ужасом. В таком состоянии она проскользнула по коридору, вбежала в свою спальню, прыгнула на громадную кровать и зарылась в подушку.

Вокруг стояла полная тишина — кажется, в ней было бы слышно, как пробегает по полу мышь, — и Сидония поняла, что все видение было иллюзорным, созданным ее воображением. Ибо что могли делать Сара и граф Келли в удаленном шато в долине Луары? Тем не менее присутствие герцога де Лозана насторожило ее. Неужели она опять путешествовала во времени и пространстве или всего лишь видела сон? Напряжение стало невыносимым, и Сидония вдруг разразилась слезами.

— Нет, нет, месье! — позвала его Сара. — Позвольте мне сделать это самой.

— Почему? Она же моя служанка.

— Я знаю. Но она могла перепугаться. Лучше я сама поищу ее.

С этими словами Сара скользнула мимо герцога и поспешила по лестнице, видя перед собой одетую в черное фигуру, пышные рыжие волосы которой она могла бы узнать где угодно.

— Что ты здесь делаешь? — тихо спросила Сара. — Что тебе надо от меня?

Ответа не последовало. Повернув в коридор, Сара успела увидеть, как незнакомка скользнула в ее собственную спальню и прикрыла дверь. Скорее охваченная любопытством, нежели гневом, Сара поспешила за ней, распахнула дверь и застыла на пороге, озираясь по сторонам.

Всего на секунду ей показалось, что она попала в чужую комнату, настолько изменилась в ней меблировка. Громадная постель была совершенно иной, задрапированной розовым пологом, лакированный туалетный столик, стонущий под грузом баночек, коробочек с пудрой и помадой, притираний и масел Сары исчез, а его место заняло зеркало с непонятными вещами на нем — странными флаконами и незнакомыми предметами, назначение которых она не могла угадать. На стуле висела одежда, подобной которой Сара никогда не видывала. Она моргнула, и тут же комната приняла свой обычный вид. Убедившись, что все в ней стало таким, как прежде, Сара вышла в коридор со странным чувством разочарования от того, что призрак вновь ускользнул от нее.

— Ну что? — спросил подошедший Лозан.

— Я не нашла ее. Должно быть, она убежала и спряталась.

— Она осмелилась появиться здесь?

— Нет, — солгала Сара.

Герцог посмотрел на нее прищуренными глазами

— Вы не увлекаетесь этим, миледи?

— Чем?

— Поисками истинного знания.

— Боюсь, я вас не понимаю.

— Значит, нет?

Теперь он глядел на нее с иронической усмешкой, так, что его изогнутые брови еще сильнее приподнялись у висков.

— Нет, нет, — поспешно произнесла Сара. — И все же о чем вы говорите?

— Вы слышали о клубе «Адское пламя»?

— Конечно, — ответила Сара. — Конечно, слышала.

Да и кто не слышал о нем? Основанный сэром Фрэнсисом Дашвудом, министром финансов во времена графа Бьюта, клуб вскоре стал знаменитым, поскольку унаследовал самые отвратительные из традиций клуба «Могок». В мрачных склепах Медменхэмского аббатства и пещерах Хай-Уайкомб повесы, щеголи и политические деятели совершали некое поклонение дьяволу, заменяя Христа Сатаной, а Деву Марию — Венерой. Но это было еще не все. Сара слышала ужасные рассказы о церемониях вступления в члены клуба, которые пародировали религиозное поклонение о черных мессах, в которых участвовали обнаженные женщины, об оргиях в Римском зале, куда бывали приглашены лондонские потаскухи. Говорили, что венерические болезни настолько распространены среди членов клуба, что они обращались друг к другу по прозвищам вроде Сеньор Гонорея или Месье Венерина Печать.

— Вам никогда не доводилось побывать там, Арман?

— Нет, не доводилось. Но несколько лет назад один из членов клуба приезжал повидаться со мной — некий Джон Уилкс.

— А, этот!

— Вам он не нравится?

— В газете «Норт Британ» он публикует ужасные вещи, жестоко оскорбляя короля.

— Короля? — повторил Лозан, приподняв брови. — И вы так преданы королю, что вас это тревожит?

Сара почувствовала неловкость и покраснела.

— Я считаю, что незаслуженные оскорбления непростительны.

— С этим я мог бы согласиться, — примирительно заметил герцог. — Но давайте вместо этого поговорим о колдовстве и алхимии, искусстве превращать свинец в золото.

— Как я понимаю, вы уверены, что я занимаюсь чем-либо подобным, — раздраженно произнесла Сара. — Но на самом деле это не так. Интересно, что заставляет вас так думать?

— У вас есть знакомая женщина. Я видел, как в канун Нового года она играла на клавикордах вместо графа Келли, и только что видел ее вновь.

— Значит, это не игра моего воображения, — еле слышно пробормотала Сара.

— Отнюдь.

Она повернулась к Лозану, ибо, несмотря на этот неприятный разговор, он нравился ей.

— Если вы тоже видели ее, скажите, кто она такая?

— Вероятно, призрак, или еще более сверхъестественное существо.

— Что вы хотите этим сказать?

— Возможно, она приходит совсем из другого века. Может быть, она даже еще не родилась, но каким-то образом ухитряется проникать в прошлое.

— Но это невозможно!

— Отчего же? Наоборот, возможно. Разве у вас никогда не было видений, которые исчезали как сон, но потом становились явью?

— Не совсем так…

— Конечно, это бывает по-разному, и это только пример выхода из ритма своего времени.

— Я верю в предчувствия, но вашим словам я никак не могу поверить.

— А! — воскликнул Арман и прищелкнул пальцами.

— Но если она так удивительна, если она — существо из другого века, почему вы смеялись, увидев ее?

— Я смеялся не над ней, а от собственного изумления. Я ошибочно полагал, что это оборотная сторона вашей натуры, ваша скрытая сущность. Похоже, между нами может, быть нечто большее, нежели простая привязанность.

— Ни слова больше, месье. Если вы окажетесь колдуном, я возненавижу вас.

— Нет, вот тут вы ошибаетесь, моя дорогая. Вы никогда, никогда не сможете возненавидеть меня — до тех пор, пока не кончится ваша земная жизнь.

— Я могу попытаться, — возразила Сара, повернулась на каблуках и пошла прочь.