Глава первая

Небывалый кроваво-красный закат, полыхавший в этот вечер, преобразил воду в окружном рве в вино, а обитавшую там пару лебедей – в фантастических розовокрылых птиц. Небо на западе горело величественным золотисто-багряным пламенем, постепенно переходящим вверху в малиновое свечение, исчезавшее затем под напором небесного индиго. Так триумфально заканчивался унылый зимний день 1333 года.

– Завтра будет ясно, – заметил от окна Джон Валье.

Мужчина, сидевший за шахматной доской, подперев рукой подбородок, не ответил.

– Ясный и свежий – как раз подходящий денек для охоты на лисиц. Ты поедешь со мной, Роберт?

Улыбаясь, шахматист поднялся и направился к очагу, полыхавшему в середине зала. Его длинное темно-зеленое одеяние волочилось по полу. Усевшись и протянув к огню ноги, обутые в сапоги из мягкой коричневой кожи, он отрицательно покачал головой:

– Нет, только не я. Я останусь здесь и дам отдых своим бедным костям. Делай что хочешь, Джон, но я буду сидеть в тепле.

Продолжая глядеть в окно, его собеседник пожал плечами:

– Ты становишься неженкой, Роберт. В былые времена ты мог охотиться весь день, а после этого пировать всю ночь как ни в чем не бывало.

– Времена меняются, друг мой. Вспомни, с тех пор я вступил на королевскую службу. Наши старые дикие тропы остались в твоем распоряжении.

– Никогда не думал, что услышу от Роберта Шарденекого такие слова.

– Да? Почему же? Ведь это тебя, а не меня за бесстрашие и дерзость прозвали Наглецом Валье. Ты получил это прозвище, когда тебе не было еще и пятнадцати.

Джон расхохотался.

– Шальная кровь, Роберт. Это у нас в роду.

– Ты это очень часто повторяешь. А теперь садись. Хочу доиграть эту партию, хотя всеми мыслями я уже в завтрашнем дне.

– В завтрашнем дне?

– Не делай удивленное лицо, Валье. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Прибытие архиепископа и прием.

Последовала пауза, в течение которой двое мужчин обменялись многозначительным взглядом. На секунду они даже сделались похожи друг на друга, хотя на самом деле были совершенно разными. Джон Валье – смуглый, широкогрудый, хорошо сложенный, с яркими быстрыми глазами цвета хорошего эля и ниспадающими на плечи черными волосами, и Роберт де Шарден – невысокий, легкий, с каштановыми волосами и серыми глазами, холодными, как морозный октябрьский день. Они говорили на франко-норманнеком диалекте, как было принято в те времена среди знати, но теперь вдруг почему-то перешли на язык уроженцев этой страны, когда-то завоеванной их предками.

Джон заговорил по-английски:

– Ей-Богу, Роберт, ты начал задирать нос. Бейлиф – архиепископ, управитель Баттльского аббатства. Если не остановишься и будешь продолжать в том же духе, твой язык скоро почернеет – от лизания чужих сапог и других мест, не столь низко расположенных.

Роберт изобразил усмешку: левая сторона его рта дернулась, правая осталась неподвижной.

– Возможно, возможно. Но если ты последуешь моему совету – ведь ваша семья обосновалась здесь, в Кентербери, уже очень много лет назад, – то будешь весьма осторожен с новым архиепископом. Он отнюдь не лилия в богатой рясе.

– Нет. – Темное лицо Джона Валье оставалось непроницаемым, пока он следил, как хозяин замка Шарден бросает в потрескивающий огонь очередное полено, на котором еще сохранились следы снега. – Нет, я тебе верю. Я слышал, что новый архиепископ пытается во всем подражать Томасу Бекету.

– Да, ему кажется, что между ними много общего.

На лице Джона Валье сверкнули белые зубы – из его груди вырвался смех, больше похожий на рык медведя.

– Надо надеяться, он не собирается окончить свои дни так же, как и Бекет.

– Поживем – увидим. Не нужно только недооценивать Джона Стратфорда. Он – настоящий «делатель королей». Эдуард обязан ему своей короной.

Некоторое время гость и хозяин сидели, молча глядя в огонь, но видели перед собой молодого длинноволосого воинетвенного короля – третьего по счету Эдуарда со времен Завоевания, и думали о жутких, кровавых событиях, приведших властолюбивого юношу на трон в возрасте четырнадцати лет, событиях, ведущую роль в которых сыграл Стратфорд.

Затем Джон произнес:

– Наконец король достойно вознаградил своего верного вассала, сделав его архиепископом. Должно быть, теперь он считает, что расплатился с ним сполна.

Роберт де Шарден еще раз криво усмехнулся:

– Королю никогда не избавиться от чувства вины, покуда он жив.

– Вздор! – энергично возразил Джон. – Он уже все забыл.

Роберт намеревался, как обычно, вступить в спор – всю жизнь он и его неукротимый соcед, более молодой, но столь же умный и острый на язык, как и он сам, вели долгие беседы и со знанием дела обсуждали события и темы дня, но теперь его остановил донесшийся с другого конца зала голос: «Господа, нас приглашают к столу».

К ним подошла Алиса Валье. Невысокая, изящная, с проказливым личиком эльфа, Алиса была прекрасной парой своему неистовому супругу. Вот и сейчас, радостно воскликнув: «Иди сюда, моя прелесть!», он элегантно подхватил и поднес к губам ее пальчики, одновременно обхватив и фривольно шлепая ее пониже спины другой рукой. Отмахнувшись от Джона, как от надоедливой мухи, Алиса обратилась к Роберту:

– Вы не сочтете невежливым, если мы покинем вас тотчас же после ужина? По правде говоря, я боюсь этих зимних ночей. К тому же завтра у архиепископа я хочу хорошо выглядеть.

Растянувшись в кресле, Роберт, улыбаясь, любовался ею. Ему всегда очень нравились ее вздернутый нос и причудливо изогнутые губы, так легко расплывающиеся в улыбке.

– Вы всегда прекрасно выглядите, – заметил он.

– Если бы только это было правдой!

Вcе с тем же невозмутимым лицом Алиса вновь стряхнула с себя назойливую руку мужа и, повернувшись, взглянула в тот конец зала, где на помосте возвышался огромный стол. Там, наблюдая за суетящимися слугами, стояла Маргарет де Шарден. На хмурившись, она сделала рукой нетерпеливый жест, призывая супруга наконец занять место во главе стола.

– Вы слишком увлеклись игрой. Боюсь, Маргарет сердится, – обратилась к хозяину Алиса.

Поднявшись, он наигранно вздохнул:

– Нынче это ее обычное состояние. Она переходит от зрелости к старости и испытывает вcе связанные с этим недомогания, приступы раздражения, жара и вcе прочее.

И действительно, подойдя поближе, Алиса обратила внимание на пылающее лицо и поджатые губы своей ближайшей подруги и соседки. Однако вихрем подлетевшего сзади Джона это ничуть не смутило.

– Вы – Ева-искусительница, Маргарет, – заявил он, поднося к губам ее руку и щекоча языком тонкие пальчики. – Когда вы гневаетесь, ваши глаза так сверкают, что вы снова кажетесь двадцатилетней.

Она ответила сердитым взглядом, но тут же смягчилась. Несмотря на свои сорок лет и намечающуюся полноту, Джон Валье продолжал оставаться неотразимо обаятельным. Польщенная, Маргарет улыбнулась и cела за стол, напротив нее разместилась Алиса. Только когда мужчины тоже заняли свои места, в зал торопливо вошли дети Маргарет: дочь Ориэль и сын Пьер.

Как обычно, глядя на них, Маргарет испытывала противоречивые чувства. Она знала, что должна благодарить Бога уже за то, что они живы, ибо семеро из рожденных ею десяти детей умерли при родах или в младенчестве. Однако вся ее привязанность сосредоточилась только на одном из выживших – ее первенце, Хэмоне. Даже сейчас, сидя за столом рядом с гостями, она замирала от счастья, вспоминая сладостное ощущение, которое испытала, впервые поднеся его к своей груди. О, Господи, как же она его любит! А теперь он уже взрослый мужчина, рыцарь и служит королю Эдуарду.

– … Ты простишь нас, мама? – прервал ее мысли странный, похожий на флейту голос Пьера.

Порой он тревожил Маргарет: что у него в голове, кто его друзья? Частенько Пьер брал лошадь и исчезал на несколько дней, а возвратившись, выглядел как-то необычно и никак не объяснял своего отсутствия. Даже гнев Роберта, обрушивавшийся на него после этих исчезновений, казалось, ничуть его не волновал.

При взгляде на Ориэль сердце Маргарет всякий раз начинало стучать сильнее. Нечасто бывает, чтобы женщина, которую с колыбели считали уродливой, произвела на свет такую красоту. Но ей, безобразной Маргарет де Шарден, это удалось. Конечно, она всю жизнь делала все возможное, чтобы выглядеть как можно лучше: подкрашивала губы, подводила глаза, румянила щеки, как когда-то научила английских женщин королева Элинор, и в чем они с тех пор преуспели. Кроме того, Маргарет всегда носила платья из ярких дорогих тканей и научилась особым образом покачивать бедрами и волочить за собой шлейф при ходьбе. Благодаря этому ей удалось заполучить в мужья Роберта де Шардена – наследника прекрасно го поместья, когда ей едва исполнилось пятнадцать.

Зато у Ориэль не было нужды прибегать к ухищрениям. По какой-то таинетвенной прихоти судьбы (поскольку Роберт тоже не отличался особой привлекательностью) дочь Маргарет от природы была одарена всем, чем только возможно. Золотые волосы, ниспадавшие ниже талии, стройная, точеная фигурка. Но даже если бы Ориэль была так же несчастна, как горбатый Бенджамин Баттон, на нес все равно бы заглядывались, потому что лицо ее, с глазами яркими, как лесные колокольчики, губами алыми, как ягоды рябины, и ресницами черными, как ночная тьма, было прекрасно.

Маргарет всегда старалась скрыть зависть, которую вызывала в ней красота дочери, чувство, причинявшее ей самой страшную боль. Вот и теперь, пытаясь сохранить бесстрастное выражение лица, она поинтересовалась:

– Где же ты была? Разве ты не слышала, как я звала вас?

– На веранде, любовалась закатом. Ох, мама, ты видела? Даже вода во рве казалась ярко-красной.

– Нет, – сухо ответила Маргарет, – я не видела. У меня были другие заботы.

Последовавшую за этим паузу нарушил Джон:

– Я видел. Закат был алый, как огонь, как кровь, как вино.

Благодарно кивнув, Ориэль подарила ему улыбку и, к своему ужасу, Джон почувствовал, как быстрее застучало его сердце. Он поспешно отвел глаза, но лишь для того, чтобы убедиться, как ему хочется еще раз взглянуть на нее. Джон впервые обнаружил, что дочь его друга может вызывать не только восхищение, но и желание. Пытаясь скрыть смущение, он вдруг выпалил:

– Пора искать тебе мужа, Ориэль.

Все удивленно посмотрели на Валье. Такие вещи вообще не принято было обсуждать, тем более за обеденным столом. Замужество дочерей означало сплетение имущественных, земельных и политических интересов и было постоянной заботой отцов, начиная с момента рождения ребенка. Все знали, что Ориэль вот уже несколько лет как помолвлена.

– Согласна, – неожиданно заявила Маргарет. – В возрасте Ориэль я уже была замужем и очень этому рада. А через год появился Хэмон.

– Ну, конечно, – промурлыкал себе под нос Пьер. – Как же нам не вспомнить про дорогого Хэмона.

Мать бросила на него уничтожающий взгляд, но увидев, что в арках появились слуги с деревянными блюдами в руках, решила промолчать. Однако Пьеру захотелось проявить остроумие, и он продолжил ту же тему, несмотря на то, что кто-то предостерегающе толкнул его ногой под столом.

– Мой брат – храбрый рыцарь, – сказал Пьер, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Он видел сражения в Шотландии, а теперь служит королю при дворе. Настоящий мужчина, с какой стороны ни взглянуть. Однако, оно и понятно – ведь он, матушкин первенец, намного старше нас с Орисль.

Алиса, мгновенно учуявшая подтекст в его словах, внимательно посмотрела на Пьера из-под подкрашенных бровей.

– Последуете ли вы его примеру? – спросила она. – Отправитесь ли и вы на войну в Шотландию?

Взмахнув рукой, слишком белой для мужчины и украшенной чересчур большим перстнем, Пьер уже приготовился ответить, но его остановил Роберт:

– Пожалуйста, хватит говорить о войне. Позволь те нам насладиться вкусной едой.

Все замолчали. На стол было подано разнообразное мясо, нарезанное так, чтобы его удобно было есть руками, огромный пирог с голубями, сквозь верхнюю хрустящую корочку которого торчали птичьи лапки, выдававшие его содержимое, студень из оленины и огромный кувшин вина.

Желая переменить тему, Роберт обратился к Алисе:

– Вы когда-нибудь видели нового архиепископа?

Личико эльфа расплылось в улыбке:

– Роберт, не издевайтесь надо мной. Как я могла его видеть, если всю жизнь провела в этой глуши? Да я такая неотесанная клуша, что даже путешествие в Лондон стало бы для меня главным событием в жизни.

Улыбнувшись, Роберт заметил:

– Думаю, он вам понравится. Он очень… сильный человек.

– И благочестивый?

– Кто может с уверенностью утверждать это об архиепископе!

Все засмеялись, и Джон сказал:

– Перестань заигрывать с моей женой. Ориэль смотрит.

Щеки девушки порозовели, и Алиса Валье в который раз удивилась, как же бедняжка Маргарет с ее толстым поросячьим носом и маленькими глазками под тяжелыми веками могла породить такую нимфу. Если бы Джон не уверил ее, что сам видел новорожденную, как только она появилась на свет, Алиса считала бы, что девочку подменили.

Стоило Ориэль покраснеть, головы всех присутствующих опять повернулись к ней. Наступившую тишину вдруг нарушила заунывная мелодия – это один из слуг заиграл на гитаре. Никаких других звуков не было слышно в обнесенном рвом замке Шарден.

Когда зимнее солнце достигло своей высшей точки в небесах, отряд, сопровождавший архиепископа Кентерберийского, выехал из леса и качал подниматься по крутому склону холма.

Первыми из-под сени деревьев показались рыцари в позвякивающих кольчугах, готовые защищать жизнь первосвященника тяжелыми мечами. Вслед за ними беспорядочной толпой ехали на лошадях монахи с выбритыми тонзурами в бесформенных коричневых одеяниях. Среди множества всадников нелегко было распознать того, кого все они были призваны охранять. Этот человек, Джон де Стратфорд, ехавший обособленно в середине кавалькады, был самым могущественным человеком в Англии после короля и теперь направлялся в свой замок в Мэгфелде.

Из-под капюшона малинового плаща посверкивали его глаза, цветом и прозрачностью напоминавшие горный хрусталь, а коротко остриженные седеющие волосы казались нимбом. В свои пятьдесят четыре года архиепископ оставался крепким, привлекательным мужчиной с руками ангела и телом… Однако не могло быть сомнений в том, что под маской его казавшегося невозмутимым лица с четкими, резкими чертами клокочут страсти, ибо история жизни Стратфорда была дикой, страшной, полной тайн и загадок.

Всадники достигли вершины холма и остановились. Начальник отряда – крупный мужчина с изуродованным шрамами лицом – приблизился к архиепископу.

– Вон там, милорд, – взмахнул он затянутой в латную рукавицу рукой. – Вот он, дворец Мэгфелд.

Стратфорд взглянул в указанном направлении. С поросшего кустарником высокого плато, где они находились, на много миль вокруг были видны квадраты полей, островки лесов и поблескивавшие извилины рек.

– Где? Там, справа?

– Да, милорд.

– Выглядит очень величественно. А эта лесистая долина слева от нас, полагаю, Бивелхэм?

– Совершенно верно, милорд. Владение Джона Валье.

– Какой здесь чудесный воздух, – заметил Страт форд.

Все с тем же невозмутимым выражением лица он разглядывал расстилавшуюся внизу живописную, пестревшую красками долину. Наблюдавший за ним начальник отряда пытался угадать, о чем думает этот молчаливый человек, о котором кто-то сказал, будто он возродившийся Томас Бекет. Однако ничего нельзя было прочитать в светлых, немигающих глазах, и через некоторое время рыцарь осмелился нарушить молчание:

– Если не возражаете, милорд, пора трогаться. Через час вы будете в замке.

– Сейчас, еще одну минуту.

Взгляд архиепископа вновь заскользил по Бивелхэмской долине.

– Говорят, где-то здесь у святого Дунетана была кузница, где он предавался своему тайному увлечению – работе с металлом. Вы знаете, где она?

– Нет, милорд, от нее уже давно не осталось и следа.

– Жаль. И вряд ли удастся найти место, где она стояла?

– Боюсь, что так, милорд.

Рыцарь вновь занял свое место во главе колонны и, высоко подняв руку, крикнул: «Вперед!» Отряд начал спускаться вниз, оставляя слева красивую долину и направляясь через лес к селению Мэгфелд.

Архиепископ Кентерберийский никак не мог понять, зачем понадобилось Дунетану Гластонекому, архиепископу и могущественному вельможе при дворе саксонеких королей, построить замок, церковь и кузницу в этом заброшенном и отдаленном уголке. Однако оставалось фактом, что признанный впоследствии святым царедворец поступил именно так. Впрочем, теперь, спустя почти триста пятьдесят лет после его смерти, здесь не осталось ничего из первоначальных деревянных построек. Каменный дворец начали строить при архиепископе Бонифации, продолжили при его преемниках и закончили лишь при архиепископе Рейнольдсе девять лет назад, в 1324 году.

Испытывая некоторое волнение, Стратфорд проскакал по булыжнику подъездной дороги и с легкостью, вполне объяснимой для человека сухощавого телосложения, выпрыгнул из седла.

Замок был очень высоким: западная башня достигала шестидесяти футов, основная часть здания была трехэтажной. Красивые окна и изящные арки, создающие ощущение торжественной величественности здания, произвели на архиепископа огромное впечатление. Испытывая радость и воодушевление, Стратфорд впервые переступил порог своей новой резиденции. Полы его малинового плаща развевались под порывами зимнего полуденного ветра.

Как только архиепископ показался в дверях, все ожидавшие его слуги опустились на колени. Стратфорд поочередно обошел всех, позволив каждому поцеловать свою руку. В полумраке засверкал огромный перстень Кентербери, надетый поверх перчатки архиепископа.

– Да благословит вас Господь, – произнес он, перекрестив их, и, склонив голову, начал подниматься по широкой каменной лестнице.

Прибывшие с ним монахи уже хлопотали внизу, распаковывая багаж. Шедший впереди домоправитель, почтительно указывавший Стратфорду дорогу, провел его через две комнаты, каждая из которых была больше предыдущей, и ввел в третью, самую красивую и величественную. Это был просторный зал, простиравшийся с запада на восток вдоль всего внутреннего дворика. Через высокое западное окно комнату заливало золотисто-алое сияние заходящего солнца, казавшегося багряным шаром.

Но Джона Стратфорда в этот момент интересовало только одно, и он спросил:

– Бекет спал в этой комнате?

Домоправитель смутился:

– Нет, милорд, считается, что в то время еще не было этой комнаты. Однако северной стене, гардеробной и малой часовне уже больше ста лет, так что, по-видимому, они существовали уже во времена святого Томаса.

Архиепископ не ответил, на его лице появилось выражение странной холодности. Домоправитель подумал, не туговат ли его новый хозяин на ухо.

– Это все, милорд?

– Да, пока все, – тут же отозвался архиепископ. – Но, Веврэ…

– Слушаю, милорд?

– Сегодня вечером, когда стемнеет и пиршество будет в самом разгаре, к заднему крыльцу доставят человека и передадут на ваше попечение.

– Человека?.. – непонимающе повторил управляющий.

– Вот именно. – Архиепископ отвернулся и, сняв перчатки и плащ, бросил их на кровать, стоявшую напротив очага.

Стоя спиной к домоправителю, он добавил:

– Я хочу, чтобы вы заботились о нем, выделили ему комнату. Пусть это будет небольшое помещение, но обязательно отдельное.

Веврэ кашлянул в кулак.

– Не будет ли бестактностью с моей стороны, милорд, спросить, кто этот человек?

– Будет. – Резко развернувшись, архиепископ бросил на домоправителя тяжелый взгляд. – От вас требуется только, чтобы вы обращались с ним так же заботливо и уважительно, как со мной. Это понятно?

– Да, милорд.

Домоправитель низко поклонился, но в уме его уже роились все слышанные раньше слухи и сплетни.

– И вот что, Веврэ…

– Милорд?..

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь из гостей его видел. В ваших интересах выполнить все, как я прошу.

– Разумеется, милорд. Желаете ли вы, чтобы я сообщил, когда джентльмен уже будет здесь?

– Обязательно, но потихоньку.

Выходя, управляющий бросил последний взгляд на сухощавую фигуру архиепископа, неподвижно за мершую у окна, сквозь которое виднелось прячущееся за темную громаду леса солнце.

Замок готовился отмстить прибытие нового хозяина: как того требовал старинный обычай, крестьяне принесли в замок вино и продукты. Поздним вечером этого же дня, увидев, какие приготовления сделаны для торжественного пира, который он устраивал в эту ночь в большом зале замка для своих соседей, архиепископ пришел уже совершенно в другое настроение.

Посреди зала стояла раскаленная докрасна жаровня, на ней громоздились специально доставленные из леса поленья и ветки. В запахе дыма, который поднимался от очага кверху, к деревянному потолку, опирающемуся на три гигантских арки, и выходил наружу через специальное отверстие, можно было различить ароматы всех пахучих пород деревьев, растущих в этой местности. Запах этот был таким мощным и приятным, что ни один из прибывающих гостей не упустил случая немного постоять возле жаровни и насладиться им, прежде чем пройти дальше, к возвышению в конце зала, где сидел новый архиепископ, облаченный в пурпурную рясу. Каждый из гостей прикладывался к протянутой для поцелуя белой руке с перстнем.

На столах уже стояли глиняные кувшины с вином, темная густая жидкость в них тускло мерцала, отражая свет от пылающих факелов. Все это – тепло, яркие огни, высокие колонны, украшенные изящной резьбой, блеск серебряной посуды – создавало весьма уютную и притягательную картину.

Самым первым гостем, явившимся на пир и поспешившим преклонить колени перед архиепископом, был Роберт де Шарден. Облаченный согласно требованиям этикета в темно-зеленое, отделанное кротовым мехом одеяние, он тем не менее выглядел довольно неприметно, в то время как стоявшая позади него Маргарет была разодета и накрашена столь пышно и ярко, что в первый момент показалась Стратфорду хорошенькой. Сразу вслед за ними появились Пьер и Ориэль, причем брат был одет весьма нарядно, а его сестра неожиданно скромно: в простое темно-синее платье. Однако ее красота сразу приковала внимание архиепископа, не ожидавшего встретить такое чудо в уединенной и непримечательной деревушке, спрятавшейся в глуши лесов Суссекса. Значит, есть в этой местности нечто, способствующее появлению и красоты, и силы, заключил архиепископ, глядя на склонившихся перед ним Джона Валье из Глинда и его миловидную изящную жену, которые также не были исключением из этого правила. Они извинились за отсутствие старого сэра Годфри – отца Джона, который был уже слишком слаб и немощен, чтобы выезжать из дому, даже ради архи епископа.

Не успели они занять свои места за стоящим на возвышении столом, как появилась следующая гостья, очень высокая и неуклюжая, выглядевшая весьма экстравагантно, несмотря на платье с длинным шлейфом из очень дорогой ткани и золотую сетку, покрывавшую ее волосы. С первого взгляда архиепископ распознал в ней богатую вдову.

Когда она подошла поближе, он увидел, что не только фигура, но и лицо ее с блеклыми близорукими глазами, крупным некрасивым ртом и уродливо торчащими вперед огромными зубами весьма непривлекательно. Несмотря на это, Джулиана де Молешаль, по-видимому, считала себя обаятельной. Глупо и самодовольно улыбаясь, она рухнула перед прелатом на колени и проблеяла:

– О, милорд!

Стратфорд торопливо отдернул пальцы от ее рта, но обнаружил что его рукой тут же завладел какой-то молодой человек.

– Мой сын Джеймс, – представила Джулиана.

Бедняга был очень похож на мать, но его лицо к тому же было густо покрыто пятнами и прыщами. Пробормотав себе под нос нечто неразборчивое, Стратфорд поспешил перенести внимание на других гостей.

Не прошло и получаса, как все состоятельные жители окрестных селений – Бивелхэма и Мэгфелда, – уже расположились на предназначенных для них местах. Чести сидеть на возвышении рядом с архиепископом удостоились сэр Джон и Алиса Валье, а также Роберт и Маргарет де Шарден. За нижними столами разместились семьи менее важных гостей: Пети, Каде, Камден, а также Агнес де Вотре, Петер Гуло, Адам де Русден, Николас ле Мист, Томас Ред и Лорене де Ванборн. Двое опоздавших, Изабель де Бэйнден и ее муж, заняли места около самого помоста.

Стратфорд услышал, как Джулиана де Молешаль шепотом обратилась к своему сыну:

– Должно быть, она все-таки ведьма. Никто не может так выглядеть в шестьдесят лет, не прибегая к колдовству.

Не испытывая ни малейшего волнения, архиепископ поднялся, соединил ладони и начал читать молитву, не отказывая себе в удовольствии наблюдать за своими благочестиво закрывшими глаза гостями. Он замечал всякие мелочи: например, что в волосах Джона Валье уже серебрится еедина, а Пьер Шарден потихоньку нежно поглаживает руку сидящего рядом с ним Джеймса Молешаля. Мысленно отметив в памяти это обстоятельство, Стратфорд продолжал все так же монотонно, ни разу не запнувшись, произносить слова молитвы.

Он увидел, как Николас ле Мист потихоньку встал и выскользнул из зала, но через несколько минут вернулся – видимо, выходил облегчиться. Пробираясь на свое место, он ухмылялся и одергивал одежду, за что заслужил осуждающий взгляд Агнес де Вотре. В ответ Николас подмигнул и сделал непристойный жест, на который, к удивлению архиепископа, она отозвалась поощрительной улыбкой.

Кашлянув, Джон Стратфорд завершил молитву и, подняв чашу с вином, провозгласил:

– Да благословит вас всех Господь!

На секунду архиепископ задержал взгляд на Николасе, но не обнаружил на его лице никаких следов раскаяния. Приблизив к губам усыпанную драгоценными камнями чашу, Стратфорд отпил большой глоток.

Наблюдая за ним, Джон Валье вспоминал историю о том, как Стратфорд вместе с юным королем, переодевшись купцами, чтобы остаться неузнанными, отправились в путешествие за море. Без сомнения, новый архиепископ – человек, с которым нельзя не считаться. Джон заметил, как за креслом хозяина появился домоправитель Веврэ и, наклонившись, прошептал что-то ему на ухо. Стратфорд кивнул, задал домоправителю какой-то вопрос и, судя по всему, остался удовлетворен услышанным ответом. Однако Валье не расслышал ни одного слова из тех, которыми обменялись архиепископ и Веврэ, потому что как раз в это время громко заиграл небольшой оркестр, состоящий из флейты, волынки, барабана, скрипки и гобоя. Начался пир.

За стенами замка сумерки холодного февральского вечера сменились тьмой, но внутри его царили тепло, свет и веселье. Вино лилось рекой, не меньшим успехом пользовалось угощение: бедро оленя, запанированное в пшеничной каше, жареные лебеди в перьях, павлины, фазаны и огромные кабаньи головы.

Но среди всей этой шумной компании, стрекочу щей, как стая вспугнутых птиц, один человек оставался молчаливым. Архиепископ, евший и пивший весьма умеренно, с непроницаемо спокойным выражением лица наблюдал за своими веселящимися гостями. Он отметил, как от выпитого вина потемнели глаза Джона Валье и стала более широкой улыбка его жены; увидел, как Роберт Шарден украдкой разглядывает хорошеньких молодых женщин, как рука его сына Пьера медленно ползет от колена к бедру Джеймса Молешаля; не упустил и того, как Николас ле Мист, счастливо улыбаясь, вернулся в зал через несколько секунд после Агнес де Вотре.

Вновь появился Веврэ и, наклонившись к архиепископу, спросил, не пора ли открыть новую бочку вина. Стратфорд кивнул, улыбаясь, и продолжал слушать музыку, смех и рассматривать наряды и украшения, которые при дворе сочли бы убогими и жалкими, но которые были вытащены из сундуков и надеты в его честь. Затем он внезапно поднялся и обратился к присутствующим:

– Дорогие леди и джентльмены, вы можете пировать и веселиться всю ночь. Я же должен предаться молитвам, а затем отдохнуть, поскольку сегодня проделал трудный путь из Кентербери.

Не произнеся больше ни слова, архиепископ стремительно развернулся и исчез под аркой, оставив своих гостей в недоумении.

– Ну и как? – неспешно протянул Роберт Шарден.

– Ты был прав, – ответил Джон. – Это не лилия в рясе. Ты обратил внимание на то, как он иногда застывает, как будто покидает на время свою земную оболочку?

– Мне кажется, это случается, когда он глубоко задумывается. Но все равно выглядит впечатляюще.

– Интересно только, о чем он думает?

– Может быть, об убитых королях и властолюбивых королевах?

– И это осторожный Роберт?.. Ведь болтать вслух о таких вещах всегда было только моей привилегией. Я не хотел бы видеть, как ты, подражая мне, попадешь в беду.

Роберт собрался было громко рассмеяться в ответ – выпитое вино заставило его слегка поза быть о приличиях, но в этот момент кто-то подергал его за рукав. Повернув голову, Роберт увидел Джулиану де Молешаль, буравящую его прищуренными глазками.

– Роберт, – отрывисто произнесла она, – я хочу вас видеть.

– Вы уже видите меня. Я перед вами.

Она разъяренно фыркнула:

– Я хочу сказать, что желаю повидать вас на будущей неделе по важному делу.

– Понятно. Ну, и когда же вам угодно посетить меня?

– В следующий понедельник. Утром. Желательно, чтобы и Маргарет присутствовала.

– Маргарет?

– Да, Маргарет. А сейчас мне пора. Доброй ночи.

– В один прекрасный день я удавлю эту старую каргу, – процедил ей вслед Роберт.

– Не такая уж она, в общем-то, и старая, – возразил Джон. – Она родила Джеймса в четырнадцать, значит, сейчас ей около тридцати пяти.

– Но выглядит она старше.

– Потому что она отвратительна.

Подошедшая к ним Маргарет тут же спросила:

– Кто это отвратителен? – Она всегда бывала настороже, когда речь заходила о чьем-нибудь уродстве.

– Джулиана. Она явится к нам в понедельник, хочет обсудить какое-то дело. Ты не знаешь, что бы это могло быть?

– Понятия не имею, – пожала плечами Маргарет. – Хотя… – Она вдруг запнулась, и никакие уговоры не заставили ее продолжить свою мысль.

Но Алиса догадалась сама.

– Джулиана хочет женить Джеймса на Ориэль, – с уверенностью заявила она мужу, когда они уже взбирались по склону холма к Бэйндену, дому, где они останавливались, когда бывали в Мэгфелде.

Джон хмуро взглянул на нее:

– Господи помилуй! – воскликнул он.

– Не сомневаюсь, что я права.

Их лошади, бредущие бок о бок, осторожно лавировали между сугробами.

– Но, если я не ошибаюсь, Ориэль была помолвлена с сыном Гилберта Мериведра?

– Он не вернулся из Шотландского похода. Вот уже девять месяцев, как он сгинул.

– Клянусь кровью Христовой, Роберт никогда не согласится на Джеймса. Или ты думаешь, это воз можно?..

И в его голосе прозвучала тень сомнения. В ответ на окрик их слуги открылась тяжелая дубовая дверь. Сквозь проем был виден холл и слуги, мирно спавшие вокруг жаровни с тлеющими угольками.

– Роберт честолюбив, – задумчиво проговорила Алиса, глядя на мужа. – Он уже многого достиг, но если он хочет идти дальше, то ему совсем не помешает обвенчать свою дочь с деньгами Молешалей.

И Джон, и Алиса вздрогнули, когда под порывом ледяного ветра вдруг загремела, захлопнувшись, дубовая дверь. Холодное дуновение проникло даже внутрь сквозь закрытые ставнями, но незастекленные окна.

 

Глава вторая

Утренний туман тяжелым покровом лег на Бивехэмскую долину, белые клубы его скрыли мягкие очертания полей и лесов. Вокруг замка Шарден туман был таким густым, что все казалось окутанным паром. Зато высокое плато за лесом было неправдоподобно ярко освещено солнцем. И даже бесстрашная Джулиана, когда ее лошадь наконец вскарабкалась наверх, обрадовалась, словно попала из когтей дьявола в светлое Божье царство. Она даже задержалась на несколько минут на вершине, оглядывая все вокруг прищуренными, похожими на щелочки глаза ми, отнюдь не украшавшими ее некрасивое, с резки ми чертами лицо.

Лежащая вокруг земля превратилась в белое море, из которого торчали, как мачты затонувших кораблей, стволы деревьев, а вершины холмов казались одинокими островками. В застывшей в туманном безмолвии природе было нечто настолько прекрасно-неземное, что когда Джулиана увидела вдали реющий над белесыми клубами крест, то вначале приняла его за плод своего воображения.

Но вскоре ее уши, более острые, чем глаза, различили стук копыт и позвякивание упряжи. Джулиана поняла, что со стороны Мэгфелда движется кавалькада и сообразила, что это может быть только архиепископ. По каким-то непонятным ей самой причинам – ибо Джулиана не виделась с архиепископом со дня его прибытия и не имела никакой нужды уклоняться от встречи – Джулиана отъехала с тропинки в сторону.

Процессия проследовала в нескольких футах от нее – вооруженная свита, монахи и сам служитель Божий. Лицо закутанного в меховой плащ архиепископа имело такое сосредоточенно-бесстрастное выражение, словно он обдумывал нечто чрезвычайно важное и был всецело погружен в свои мысли. Тем не менее, когда он поравнялся с ней, Джулиане показа лось, будто его светлые глаза на мгновение обратились в ее сторону. Она подумала было, что он ее заметил, но больше ничего не последовало, никаких признаков того, что Стратфорд обнаружил ее присутствие. Успокоившись, Джулиана смотрела вслед удаляющемуся в восточном направлении отряду, раздумывая о том, почему же все-таки она предпочла остаться незамеченной. В архиепископе было что-то отпугивающее. Джулиана понимала, что ни ее деньги, ни драгоценности ничего не значат для него; что, как бы она ни старалась произвести впечатление на этого странного, уклончивого и отчужденного человека, это было бы напрасной тратой времени и сил.

Немного расстроившись от этих мыслей, Джулиана продолжала спуск и вскоре достигла опушки леса. Видимость здесь была еще хуже, чем наверху, и Джулиана обрадовавшись, наконец выехав из-под деревьев на открытое пространство вокруг усадьбы Шарден. Ей, которая ничего не боялась, или, по крайней мере, утверждала это, сегодня все время чудился голос, окликавший ее откуда-то из лесной чащи. Нервно оглянувшись через плечо, она поторопила коня и через несколько минут, мысленно поздравив себя с благополучным окончанием пути, уже входила в замок.

– Вы, наверное, замерзли?

Очаровательный Пьер, которым так восхищался ее сын Джеймс, склонился перед ней так низко, что его широкие рукава коснулись пола. Несмотря на простое деревенское воспитание, молодой человек всегда старался хорошо одеваться, однако его вычурные костюмы из самых дорогих тканей казались нелепыми на фоне сельской жизни.

Сверкнув лошадиными зубами, Джулиана присела:

– Нет, благодарение Богу, не замерзла.

Улыбаясь чересчур широко, Пьер сказал:

– Значит, вам надо благодарить Бога дважды: за это и еще за цвет вашего платья.

Джулиана с подозрением взглянула на него, но потом решила, что это комплимент. Она громко рассмеялась и собиралась продолжить приятную беседу, но ее остановил голос Роберта де Шардена:

– Добрый день. Моя жена ждет вас в своей гостиной.

Поклонившись, Пьер вышел за дверь, не говоря ни слова, и Джулиане ничего не оставалось, как последовать за хозяином дома.

Замок Шарден был построен дедом Роберта, Джоном, в 1260 году и, по мнению Джулианы, был просто грандиозен, даже по сравнению с витиевато украшенным Молешалем, которому было всего двадцать лет.

Деревянная лестница из холла вела наверх, в жилые помещения, расположенные над кухней и кладовыми. Одетая в лучшее платье Маргарет де Шарден, делая вид, будто занята рукоделием, поджидала гостью в гостиной. Маленькие глаза озабоченно глядели с ее широкого хмурого лица. Когда Джулиана показалась на пороге, Маргарет встала со словами:

– Добро пожаловать в Шарден, мадам. Прошу вас, садитесь и сообщите нам, чему мы обязаны честью вашего визита.

– Дело в том, – сообщила Джулиана, благопристойно складывая руки, – что я хочу поговорить с вами насчет Ориэль.

– Насчет Ориэль?..

Роберт выглядел озадаченным, а на лице Маргарет появилось выражение обреченности.

– Вот именно. Уже прошло около года, как сын Гилберта Мериведра сгинул в Шотландии. Семья считает его погибшим. То есть, как я понимаю, в настоящее время Ориэль ни с кем не связана словом, не так ли?

– Да.

– Буду говорить без обиняков, господин Роберт. Я хочу женить на ней своего сына Джеймса. И я даже готова взять ее без приданого.

Воцарилась мертвая тишина, которую, наконец, нарушил хозяин:

– Почему?

Лицо Джулианы приобрело удивленное выражение.

– Мой сын утверждает, что влюблен в нее.

– Влюблен? – изумленно переспросила Маргарет. – Да я ни разу не видела, чтобы он хотя бы смотрел в ее сторону. Вы уверены?

– Так он говорит. Если честно, я была поражена не меньше вашего.

Роберт покачал головой.

– Не знаю, что и сказать, мадам. Сам не могу объяснить почему, но мне кажется, во всем этом есть что-то странное.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Что, если бы он когда-нибудь оказывал ей хоть какие-то знаки внимания, это не было бы столь неожиданно.

Джулиана слегка нахмурилась.

– Я никогда не заключала помолвки для Джеймса, сэр, поскольку всегда хотела, чтобы у него оставалась свобода выбора. Когда меня против воли выдали за Мартина де Молешаля, я проплакала не меньше трех месяцев. Ему было уже за шестьдесят, а мне – только тринадцать.

– Ну и?.. – нетерпеливо дернулся Роберт, но Джулиана не отреагировала.

– И только Джеймс стал моим спасением. Моя крошка, мой котенок, сыночек мой. – Опомнившись, Джулиана вернулась к своей обычной манере разговаривать: – Вот почему, пусть это даже покажется странным, я хочу, чтобы он сам, по своей воле, выбрал себе невесту. Я делаю вам исключительное предложение – я согласна принять вашу дочь без какого бы то ни было приданого. Что вы на это скажете?

Прорвавшись сквозь облака тумана, в комнату проник одинокий луч солнца и лег светлым пятном у ног Маргарет. Она заговорила, не глядя на мужа:

– Мы обсудим ваше предложение. Нам нужно поговорить наедине. Вы застали нас врасплох.

– Вот именно, – протянул Роберт. – Я и не думал ни о чем подобном. Правда, я интересовался, нет ли в какой-нибудь семье подходящего младшего сына…

Джулиана презрительно фыркнула:

– Младшего сына! Я считала вас более честолюбивым, сэр. Мне казалось, вы стремитесь высоко взлететь. Подумать только, ставить каких-то младших сыновей на одну доску с Джеймсом де Молешалем! – Она резко встала. – Если бы не желание моего сына, я бы просила вас забыть об этом предложении.

Джулиана была в ярости, ее глазки так и метали молнии.

Подавив желание ответить ей грубостью, Роберт примирительно произнес:

– Прошу вас, мадам, успокойтесь! Поймите, мы просто очень удивлены вашим предложением, но оно заслуживает самого внимательного рассмотрения. Мы отдаем себе отчет, какую честь вы нам оказали.

Выговаривая эти слова, Роберт испытывал презрение к самому себе. Ему казалось, что он слышит, как Маргарет шепчет себе под нос: «Лицемер!» Джулиана, однако, смилостивилась и вновь уселась, отпив добрый глоток из стоящего перед ней кубка.

– Итак, когда же вы дадите мне ответ?

Маргарет, по-прежнему не глядя на Роберта, ответила:

– Через два дня, мадам. Видите ли, я хочу узнать мнение Ориэль.

– Ориэль? – теперь пришла очередь удивляться Джулиане.

– Разумеется, мадам. Если вы предоставляете Джеймсу свободу выбора, то почему же мы, сколь необычно это ни выглядит, не можем дать своей дочери такую же возможность? Роберт?

Муж вопросительно взглянул на Маргарет и увидел на ее лице хорошо знакомое ему упрямое выражение, означавшее, что она намерена твердо стоять на своем.

– Очень хорошо, – неохотно выдавил он.

Джулиана вновь встала.

– В таком случае, я буду с нетерпением ждать положительного ответа и скорой свадьбы.

Когда они выходили из гостиной, комната вдруг наполнилась светом: солнце, окончательно победив туман, позолотило все вокруг. Увидев это, Джулиана издала радостный возглас, который стал еще более искренним, когда она заметила внизу, в холле, Пьера, уже закутавшегося в меховой плащ и определенно собравшегося выезжать верхом. Ее сердце даже забилось чуточку быстрее, потому что, взглянув на нее, Пьер отвесил изысканный поклон.

Проезжая по подъемному мосту, вдова услышала позади себя стук копыт и голос весело поющего Пьера. Но, обернувшись, Джулиана, к своему разочарованию, увидела, как он повернул коня в сторону, противоположную той, куда она направлялась. Блеклые глаза Джулианы вдруг увеличились от внезапно набежавших слез. Медленно отвернувшись, она отправилась в обратный путь домой.

Высоко в небе над полем, лежащим далеко от замка Шарден, за Бэйнденном, парил, выслеживая добычу, ловчий ястреб. Снизу его распростертые крылья, четко очерченные в лучах яркого солнца, напоминали латную рукавицу. Наблюдавший за полетом свирепой птицы Пьер Шарден запрокинул голову и прикрыл глаза ладонью. Увидев, как ястреб стремительно пикирует на суслика, Пьер довольно хохотнул.

Стоял славный яркий денек, один из тех приятных дней на исходе зимы, когда природа, просыпаясь, нежится в лучах еще нежаркого полуденного солнца. Почки на деревьях уже набухли и готовы были распуститься, а поросшие травой холмы, старые и величественные, как само время, возвышались округлыми темно-зелеными глыбами. Рассмеявшись еще раз, Пьер рванул верхнюю пуговицу куртки.

Вьющиеся темные волосы выбивались из-под пол ей украшенной перьями шляпы.

– Я люблю тебя, – сказал Джеймс де Молешаль.

– Знаю, – кивнул Пьер, бросив мимолетный взгляд на своего друга, который, подстелив плащ, растянулся на земле рядом с ним.

– Тебе понравился ястреб?

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я хочу услышать об этом от тебя. Для меня важно знать, что ты доволен моими подарками.

Джеймс сел, в его блеклых близоруких глазах, точно таких же, как у матери, появилось тревожное выражение. Заметив это, Пьер присел на корточки и, приблизив лицо к лицу друга, заговорил самым серьезным и искренним тоном:

– Ты же знаешь, как мне нравятся твои подарки, Джеймс. Это единственная радость, которая есть в моей тусклой жизни.

Благодарно взглянув на Пьера, Джеймс с горечью заметил:

– Но уж не такой тусклой, как у меня. Представь, каково целыми днями сидеть взаперти в Молешале с матерью и думать только о том, как бы побыть с тобой.

Пьер прикинулся сострадающим.

– Не очень-то приятная жизнь, но скоро этому придет конец. Когда ты женишься, то сможешь уезжать и приезжать, когда захочешь, а Ориэль должна будет оставаться в Молешале, выполняя пожелания хозяйки дома и прислуживая ей.

– Почему ты так о ней говоришь?

– Потому что презираю ее слабость.

В ярком солнечном свете многочисленные прыщики на лице Джеймса особенно бросались в глаза. Он внимательно разглядывал Пьера.

– Но меня ты никогда не возненавидишь, правда? – спросил Джеймс.

Лицо Пьера смягчилось и, протянув руку, он положил ее на плечо уродливого юноши.

– Нет, Джеймс. Ты такой безобидный и добрый. Я уверен, ты скорее умрешь, чем согласишься причинить мне зло.

Джеймс положил свою костлявую руку на ладонь Пьера.

– Ты знаешь, что это правда, – подтвердил он. – Я с радостью пожертвовал бы ради тебя своей жизнью.

Пьер смотрел в другую сторону, на ястреба, подлетевшего к ним с добычей в когтях и усевшегося на его запястье.

– Думаю, я скоро уеду отсюда, – вдруг бросил Пьер.

– В будущем году, когда тебе исполнится восемнадцать?

– Нет, я не могу ждать так долго. Мне надоело рассчитывать на подачки отца, я хочу иметь собственные деньги. Ты поедешь со мной, Джеймс? Ведь скоро мы с тобой породнимся.

– Как прекрасно это звучит – быть твоим родственником. Конечно, я поеду с тобой. Пусть Ориэль, а не я, остается с моей матерью и исполняет свой долг. Но ведь она еще не согласилась выйти за меня.

Пьер резко обернулся.

– Что значит – еще не согласилась? Кто ее будет спрашивать? Зато отец все больше склоняется к тому, чтобы принять предложение твоей матери. Иногда ты бываешь чертовски глуп, Джеймс.

Казалось, что Джеймс не выдержит и возмутится, но он лишь вяло пробормотал.

– Но не всегда же.

Ястреб вновь устремился ввысь, к солнцу.

– Хватит об этом, – властно распорядился Пьер. – Давай и мы поохотимся, как эта тварь. Кто знает, что мы сможем найти…

 

Глава третья

В самый темный полуночный час Джон де Стратфорд, направляясь к своему замку, галопом скакал по спящей Бивелхэмской долине. Шумное вторжение переполошило всех ночных тварей, но архиепископ не обращал внимания ни на расползающихся змей, ни на вспугнутых землероек, стремящихся избежать копыт его лошади. Лицо всадника, по обыкновению ничего не выражающее, было обращено вперед, в сторону Мэгфелда, и только его развевающийся на ветру плащ указывал направление, откуда он прибыл, – Кентербери.

Архиепископ был сложным и противоречивым человеком, под маской внешней невозмутимости этой выдающейся личности таилось множество разнообразных черт, подобно тому, как луковица цветка, спящая под слоем темной почвы, несет в себе все многообразие оттенков будущего цветения. И хотя многие люди считали, будто хорошо знают архиепископа и могут судить о его мыслях и чувствах, все они ошибались. Никто не понимал Джона де Стратфорда.

Он был загадкой. В нем таились глубины, в которые он и сам не осмеливался заглядывать.

Превыше всего для него стояли его собственные, личные отношения с Богом. В отличие от большинства людей того времени Стратфорд не был одержим суевериями и страхом. Наоборот, он пытался как бы посмотреть Богу прямо в глаза, конечно, не как равный равному, но и не как униженный, дрожащий проситель. Примас английской церкви думал о себе как об одном из избранных. Он с юности верил, что предназначен для величия и славы, что избран среди всех, чтобы подняться над ними, и что избравшие его могущественные силы позаботятся о том, чтобы ни кто и ничто не остановило его неуклонного продвижения вверх.

Однако, как ни странно, эта вера не породила в нем чувства превосходства над людьми. Он лишь считал чем-то естественным, полагавшимся ему по праву, чтобы все двери раскрывались перед ним, в этом отношении он был похож на боевую лошадь, которую невозможно свернуть с пути.

Но под этой неуязвимостью и целеустремленностью лежала темная сторона. Не только в голове у архиепископа могли рождаться черные мысли, но он умел претворять их в черные дела. По природе своей Джон де Стратфорд был заговорщиком и убийцей, человеком, который может бесконечно и терпеливо ждать своего часа, а затем, спустя годы, наслаждаться мщением.

Но параллельно с этим в его душе находилось место состраданию, любви к прекрасному и доброте. Это была странная, беспокойная, мятущаяся натура, совсем не похожая на тот облик, который ее обладатель демонстрировал миру. Иногда Стратфорд всерьез думал о том, что в нем возродился Томас Бекет, что каждая его мысль, любая испытываемая им эмоция уже была пережита когда-то архиепископом-мучеником.

Вот и теперь, подъезжая к своему дворцу, он чувствовал учащенное биение сердца: сегодня ночью он преклонит колени и будет молиться в той же самой маленькой часовне, где когда-то склонялся святой Томас. Конечно, и в Кентербери он ходил по тем же коридорам и аллеям, что и Бекет, но здесь, в Мэгфелде, была некая интимность, которая позволяла ему ощущать гораздо большую степень близости и родства с душой великого убитого предшественника.

Выехав из леса, Стратфорд покинул владения Джона Вале и пересек границу своего поместья. Ему оставалось проехать не более трех миль, и подобие удовлетворенной улыбки появилось на его обычно бесстрастном лице. Он одиноко скакал в ночи: ни свиты, ни реющего впереди креста. Фактически архи епископ потихоньку улизнул из своей Кентсрбсрийской резиденции и в темноте паломничьими тропами перебрался из Кента в Суссекс. До сих пор затянутое облаками небо оставалось беззвездным, ночь была полна звуков и шорохов, но когда перед архиепископом уже выросла темная громада Мэгфелдского замка, на бархатном черном балдахине вверху вдруг засияла одиноким бриллиантом единственная звезда.

Принявший лошадь архиепископа привратник выглядел озадаченным.

– Милорд! Вас не ждали. Вес спят. Я разбужу поваров, чтобы вам приготовили ужин.

– Нет-нет, не стоит. Немного вина и фруктов – вот все, что мне требуется. Веврэ тоже лег?

– Давно, милорд. Прикажете разбудить?

Стратфорд, уже начавший подниматься по широкой лестнице, покачал головой:

– Не нужно никого из-за меня беспокоить. Я тоже скоро лягу, если вы быстро принесете мне в кабинет то, что я просил.

Поклонившись, привратник направился в кладовую. Убедившись, что он ушел, архиепископ, вместо того, чтобы пройти в свои покои, поднялся по каменной винтовой лестнице этажом выше, и, миновав огромный красивый солярий, расположенный как раз над его спальней и занимавший почти всю южную часть верхнего этажа, очутился в коридоре, куда выходили двери нескольких небольших комнат.

Остановившись возле одной из них, он несколько секунд прислушивался, а затем, осторожно отворив дверь, вошел внутрь.

Через узкое высокое окно лился неровный свет луны, то и дело заслоняемой бегущими по небу облаками, и падал на стоявшую напротив окна простую кровать и лицо спящего на ней человека. Стратфорд сделал шаг вперед и склонился над спящим, внимательно всматриваясь в черты видневшегося из-под темной шапки густых волос лица.

Лицо это, казалось, было создано богами в минуту веселья. До смешного курносый нос, губы, которые даже во сне оставались растянутыми в улыбке, густые загнутые ресницы, черной щеточкой лежавшие на круглых белых щеках. И руки, одна из которых лежала поверх одеяла, – нелепые руки с широкими ладонями и короткими обрубленными пальцами, годившиеся на первый взгляд лишь для того, чтобы ковыряться в земле. Однако, несмотря на внешние недостатки, от спящего исходила атмосфера одухотворенности, явственно свидетельствующая, что это не простой крестьянин спит так мирно и безмятежно в присутствии примаса всей Англии.

Луна окончательно скрылась, и в темноте спящий, наконец, почувствовав присутствие архиепископа, вдруг заворочался и захныкал.

– Не бойся, Колин, – тихо успокоил его Страт форд. – Это я, Джон.

– Джон? Почему ты здесь? Веврэ сказал, что ты в Кентербери и я должен вести себя тихо.

– Веврэ? Он что, неласков с тобой, или плохо обращается?

– Нет, он любит меня. Он часто со мной играет, и танцует, когда я играю на гитаре.

Луна выглянула на минутку, спряталась, но тут же засияла вовсю. Освещенный ее серебряным светом, Колин сел в постели. Архиепископ взглянул на его трагикомическое лицо и улыбнулся. До сих пор он ни разу не задумывался о том, любит или ненавидит он своего слабоумного брата.

– Я привез для тебя кое-какие лакомства. Нет-нет, не вставай. Утром ты сможешь получить их.

Обрадованный Колин со смехом встал в кровати на колени и неожиданно поцеловал руку старшего брата.

– Ты так добр ко мне! – воскликнул он.

Стратфорд отвернулся к окну, на мгновение его лицо исказилось под влиянием нахлынувших чувств. Не было дня, чтобы он не мечтал о том, чтобы Колин заболел какой-нибудь неизлечимой болезнью и тем самым разрешил загадку своей жизни. Но в, то же время, каждый день его брат совершал что-нибудь трогательное, доброе и невинное, и даже мысль о его возможной смерти заставляла архиепископа терзаться чувством вины.

Ибо создавшаяся ситуация была неподвластна даже такому великому и могущественному человеку, как Джон Стратфорд. По каким-то неизвестным при чинам, а скорее всего просто потому, что в сорок лет их мать была уже слишком стара, чтобы рожать, умственные способности Колина навсегда остались на уровне восьмилетнего ребенка, хотя его тело было телом взрослого мужчины. В его младенчески чистой душе не было места для зла. Он не был по-настоящему сумасшедшим, но и не был вполне нормальным. Он был всего лишь очень простым, добрым и бесхитростным существом: маленький мальчик, заключенный в телесную оболочку тридцатилетнего мужчины.

Архиепископ опять повернулся к брагу.

– Ложись спать, Колин. Увидимся завтра утром, после того, как я помолюсь.

– Можно мне помолиться вместе с тобой?

– Нет. Ты не должен, как и всегда, никому показываться. То, что мы сейчас далеко и от Лондона, и от Кентербери, ничего не значит.

Губы Колина вдруг слегка задрожали:

– Я в чем-нибудь провинился, Джон? Ты сердишься?

Раздираемый противоречивыми чувствами, Страт форд положил руку на плечо брата.

– Я рассержусь, если ты тотчас же опять не уснешь. Веврэ приведет тебя ко мне, когда я не буду занят. – Архиепископ направился к двери, но вдруг обернулся: – Ты уверен, что он добр к тебе?

Колин, успевший зарыться в подушки, поспешно ответил.

– Да, вполне уверен. В общем-то, мне нравится здесь, в этом каменном дворце. Я надеюсь, мы останемся здесь надолго.

Ничего не ответив, архиепископ аккуратно прикрыл за собой дверь.

В трех милях от дворца архиепископа, в замке Шарден, в эту ночь не спал никто, кроме Пьера, объявившего, что ему до смерти надоела вся эта история. Наверху плакала Ориэль. И не просто тихо и благопристойно плакала, чего естественно было ожидать от девушки, обычно столь покорной и мягкой, но так отчаянно кричала и рыдала, что ее было слышно даже в зале. И такими жалобными и душераздирающими были ее рыдания, что слуги даже не осмелились занять свои обычные места вокруг очага, а попрятались, кто где, по углам.

Маргарет, с мятежным и предвещающим бурю выражением на своем некрасивом лице, сидела у огня в своей комнате и метала яростные взгляды на Роберта, который делал вид, будто не замечает их, всячески стараясь изобразить невозмутимость, и усердно строгал ножом кусок дерева. После показавшегося ей вечностью молчания Маргарет наконец не выдержала:

– Ну?

– Что ну? – отозвался Роберт, не поднимая на нее глаз.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Что ты решил?

Муж продолжал строгать брусок, как будто в этот момент не было ничего более важного. Маргарет, сердце которой было переполнено эмоциями, накалялась все больше. За несколько часов, прошедших с того момента, как Ориэль поставили в известность о предложении Джулианы, в душе Маргарет произошел переворот. В жизни ее дочери, которой она всегда втайне завидовала, впервые разыгрывалась трагедия. Всегда живая, прелестная Ориэль вдруг согнулась и смялась, как тряпичная кукла.

– О, пожалуйста, не надо! – кричала она, бросившись на колени и, как ребенок, цепляясь за юбку матери. – Он такой мерзкий, такой отвратительный! Лучше умереть, чем стать его женой! О, спаси меня, мамочка, пожалуйста!

– Но он утверждает, что влюблен в тебя, – резко оборвал ее Роберт.

– Нет! – в голосе Ориэль зазвучали истерические – нотки. – Он не любит меня. Он даже никогда не смотрел в мою сторону. Да что там, он любит Пьера гораздо больше, чем меня.

Что-то в этом замечании насторожило Маргарет. Глядя на лицо дочери, красное и распухшее от плача, она впервые пожалела ее. Чувство сострадания еще больше углубилось, когда она обняла Ориэль и прижала к себе, вдруг ощутив, что любит ее, пожалуй, не меньше, чем Хэмона. Означало ли это, что Ориэль нужно было быть уродливой, чтобы заслужить привязанность матери? Однако Маргарет не стала задумываться над этим, искренне радуясь тому, что наконец избавилась от разъедавшей ее сердце зависти. Она твердо решила, что нельзя принуждать Ориэль к замужеству против ее воли. Выпятив нижнюю губу, с выражением непреклонной решимости, Маргарет не сводила с Роберта ледяного взгляда.

– В конце концов, что ты мне ответишь? – не отступала она.

Муж поднял голову, хотя руки его механически продолжали стругать дерево.

– Это очень хорошее предложение, – наконец выдавил он.

– И это все, что ты можешь сказать? – вышла из себя Маргарет.

– Маргарет… – предостерегающе произнес Роберт, но ее уже невозможно было удержать.

– Ты откровенно презираешь Джулиану, и я знаю об этом не хуже тебя. И тем не менее ты собираешься продать ей единственную дочь! Да, я сказала ПРОДАТЬ! Потому что, если бы не деньги, ты никогда бы и мысли не допустил о том, чтобы Шардены могли породниться с Молешалями!

Теперь и Роберт выглядел не менее разъяренным, чем жена.

– Маргарет, ты слишком далеко заходишь!

– Ничего подобного! Роберт, ведь ты же видел девочку. Она обезумела от горя. Принуждать ее к этому браку – просто чудовищно. – Немного успокоившись, Маргарет продолжала: – Вспомни, Роберт, твой отец позволил тебе выбрать самому. Смягчи же и ты свое сердце.

– Мой отец предоставил мне выбрать одну из двух: тебя или Анну де Уинтер. Поскольку ваше приданое было одинаковым, ему было все равно. Вот и все, что было мне дозволено.

К глазам Маргарет подступили непрошеные слезы.

– Какие ужасные вещи ты говоришь. А я-то всегда верила, что ты выбрал меня, потому что я тебе нравилась.

Роберт выглядел раскаивающимся:

– Ну, конечно, нравилась. Я только сказал, что мне вовсе не было позволено выбирать по своему усмотрению. – Проговорив это, он сразу же понял, что еще больше все испортил, и попытался исправить положение: – Маргарет, ну не смотри же на меня так. Ты знаешь, что я выбрал тебя из-за твоего изящества и элегантности. Да рядом с тобой Анна де Уинтер казалась просто стогом сена! – Опустившись на колени рядом с женой, Роберт поцеловал ее в кончик носа.

Смягчившись, Маргарет сказала:

– Но, Роберт, так что же будет с Ориэль? Прошу тебя, подумай о ней и взвесь все как следует.

– Хорошо, дорогая, хорошо. Но пойми и ты меня – ведь это лучшее предложение из всех, что нам когда-либо делали.

– Может быть, и так, но я чувствую, что во всем этом есть что-то странное. Наша дочь говорит, что Джеймс гораздо больше интересуется Пьером, чем ею.

Роберт резко поднял голову и пристально взглянул на Маргарет.

– Что ты предполагаешь?

– Ничего. Я просто повторила ее слова.

Не отвечая, Роберт подпер рукой подбородок и хмуро уставился на огонь. Только слышавшиеся снизу голоса слуг и приглушенные рыдания Ориэль нарушали тишину. В дальнем темном углу огромной комнаты заворчала собака, одна из любимых гончих Роберта. От лежавшей на полу дорожки, сплетенной из свежего тростника, исходил приятный аромат, смешивавшийся с запахом дыма от горящих пахучих поленьев и веток. Если бы не напряженная и тревожная атмосфера, сцена казалась бы вполне мирной и уютной.

Чувствуя, что обстановка немного разрядилась, Маргарет помалкивала, и прошло довольно много времени, прежде чем Роберт заметил:

– Конечно, ты права. Джеймс и не думал об Ориэль. Так что либо это интрига Джулианы, либо…

– Что?

– Что-то, чего мы пока не знаем.

Маргарет встала:

– Значит, ты принял решение отказать? Роберт медленно кивнул.

– Ты сам объявишь об этом Ориэль, или мне это сделать? – Маргарет старалась говорить как можно спокойнее, скрывая свои чувства.

– Мы должны сделать это вместе. Джоан, – окликнул он, – пригласи сюда госпожу Ориэль.

Маленькая неуклюжая служанка выскочила из-за ширмы и метнулась к лестнице. Когда она скрылась из виду, Роберт тихо сказал:

– Ты не должна быть слишком мягкой с Ориэль. Нельзя, чтобы она думала, будто может оказывать родителям неповиновение. Я хочу твердо дать ей понять, что такую штуку ей удалось проделать в первый и последний раз в жизни.

– Конечно, Роберт, – смиренно согласилась Маргарет, но внутри у нее все пело и ликовало: она добилась своего, Ориэль спасена от Джеймса.

Наверное, улыбка на лице матери сказала Ориэль обо всем прежде, чем она успела услышать хотя бы одно слово, потому что, торопливо вбежав в комнату, девушка бросилась в объятия Маргарет, плача от счастья еще безудержней, чем от горя.

– Ориэль, я решил не принимать предложения Джеймса, – очень строгим тоном начал Роберт. – По твоей реакции и по поведению твоей матери мне стало ясно, что этот брак совершенно неприемлем для вас обеих. Как тебе хорошо известно, многие отцы не приняли бы во внимание это обстоятельство, но я верю в христианское милосердие. – Выдержав паузу, он продолжал: – Из уважения к твоей матери я решил, что и в будущем мы никогда не вернемся к рассмотрению этого предложения.

Роберт едва устоял на ногах, когда Ориэль прильнула к нему, прижавшись мокрым лицом к его твердой, холодной щеке.

– Выслушай меня, дитя мое, – сказал он. – Я предупреждаю тебя, и больше не желаю к этому возвращаться. В следующий раз, если я сочту подходящим сделанное тебе предложение, тебе придется беспрекословно повиноваться моей воле. Ты хорошо поняла это?

– Да, отец. Я с радостью приму любое ваше решение. Но только не Джеймс. В мире нет никого отвратительнее. Обещаю, что больше такое никогда не повторится.

– Вот именно, никогда, – подтвердил Роберт. – Уж в этом ты можешь быть уверена.

В тот час, когда обитатели замка Шарден наконец успокоились и уснули, Изабель дс Бэйнденн – одна из самых зажиточных арендаторов сэра Годфри Вале, обычно присматривавшая за усадьбой Бэйнденн в отсутствие хозяев, – пробудилась ото сна. Изабель приснилось, будто ее первый муж, умерший много лет назад, стоит в ногах ее кровати и грозит ей костлявым пальцем скелета. Затем он укоризненно покачал головой и исчез.

Испуганная Изабель, не до конца придя в себя, оглядела темные углы спальни, решив, что покойник явился с того света, чтобы поглядеть на ее второго мужа, Адама, и высмеять саму Изабель за ее безрассудное замужество. Потому что, когда Изабель выкупила Адама Гильо, двадцатичетырехлетнего крепостного сэра Вале и спустя полгода взяла его себе в мужья, никто не называл ее иначе, как безумной.

Сейчас, любуясь им в первых рассветных лучах, Изабель счастливо улыбалась. Он был потрясающе хорош собой. На его казавшемся золотым теле не было ни грамма лишнего жира. Адам был почти на тридцать лет моложе ее и, выходя за него, Изабель совершила самый необъяснимый и экстравагантный поступок в своей жизни. Однако с ней самой время обходилось более чем милостиво. Тело Изабель, не знавшее радости материнства, было таким же стройным и крепким, как сорок лет назад. Ее высокая грудь, тонкая талия и округлые бедра и сейчас заставляли мужчин оборачиваться, когда она проходила мимо.

Несколько по-другому обстояло дело с ее красивыми черными волосами. Здесь Изабель помогала, или считала, что помогает, природе. Каждое утро, без исключений, когда муж и слуги еще спали, она вставала на рассвете и купалась в Ривер-Роз. Войдя в реку, Изабель делала глубокий вдох и погружалась в воду с головой, насколько ей хватало дыхания. Повторив этот ритуал не менее дюжины раз, она выходила на берег и умывалась утренней росой. Изабель была убеждена, что именно в этом заключается секрет вечной молодости ее тела, кожи и волос, но никогда никому о нем не говорила.

Изабель услышала, как завывает снаружи свежий мартовский ветер, и подумала, что сегодня, пожалуй, не очень-то приятный денек для ее омовений, хотя зимой ей не раз приходилось разбивать лед, прежде чем начать ежедневный ритуал. Вот и теперь, несмотря ни на что, Изабель храбро опустила босые ноги на каменный пол и, пронзенная холодом, поспешила одеться. Обмотав голову теплым платком и надев сверху шляпу, она бросила еще один ласкающий взгляд на Адама и вышла на площадку перед домом.

С того места, где она стояла, на много миль вокруг открывался прекрасный вид на долину. Слева от Изабель, на востоке, первые лучи солнца уже испещрили розовыми пятнами лесистые холмы, прямо перед ней до самой реки расстилался густой зеленый ковер пастбища, а на юге долина упиралась в крутой, поросший лесом склон величественного холма. И, как всегда, у Изабель перехватило дыхание. Она родилась, выросла и прожила всю жизнь здесь, на этом холме, в этом обдуваемом ветрами доме, и тем не менее всякий раз, когда она любовалась этим неописуемо прекрасным видом, у нее замирало сердце.

Повинуясь многолетней привычке, ее лошадь сразу же направилась к реке. Изабель сидела в седле, обратив лицо к солнцу и вдыхая всей грудью про хладный живительный воздух. Утро и впрямь было очень холодным, но Изабель с восторгом наслаждалась им, раздувая ноздри и впитывая в себя прелесть солнца, свежего воздуха и несравненного пейзажа.

Однако, добравшись до берега реки, она отчасти потеряла энтузиазм. Вода была ледяной. Чистая, кристально прозрачная, журчащая, она так быстро текла вдоль берегов, как будто боялась куда-то опоздать. Храбро скинув одежду, Изабель повесила ее на куст боярышника и прыгнула в реку. Однако, не успела бесстрашная женщина окунуться с головой, как, к досаде и огорчению, обнаружила, что она здесь не одна. Вдалеке Изабель увидела двух всадников, двигающихся по направлению к ней со стороны замка Шарден.

Прежде чем они приблизились настолько, что могли заметить ее присутствие, она выбралась на берег и поспешно оделась. Но затем, вместо того, чтобы поздороваться с ними, а Изабель уже увидела, что это Роберт и Пьер де Шарден, что-то побудило ее отступить и спрятаться за могучим дубом.

В облике приближавшихся мужчин было что-то воинственно-напряженное, и Изабель предпочла бы покинуть свое убежище и незаметно удалиться, но была вынуждена оставаться на месте, так как любое движение неминуемо выдало бы ее.

– …Уже давно подозревал… – Голос Роберта раз носился далеко, но Изабель могла разобрать лишь обрывки фраз и отдельные слова. – …Позор… грех Содома… слезай тотчас же, ты…

Потрясенная Изабель увидела, как хозяин Шардена ударом кулака сбил сына с лошади.

– Поднимайся!.. Вот тебе… еще… и еще!

Очевидно, Роберт Шарден специально привел сына в это укромное местечко, подальше от людских глаз, чтобы задать ему хорошую трепку. Судя по доносящимся до Изабель звукам, он всерьез принялся за дело, обрабатывая беспомощно лежащего на земле Пьера широким кожаным ремнем.

– Нет… нет… Отец, пожалуйста, не надо!

– Можешь убираться… Лондон… дам коней… станешь мужчиной…

– Да-да, хорошо… Пожалуйста, не надо!

Отдуваясь, Роберт наконец дал руке отдых и некоторое время стоял, глядя на корчившуюся на земле фигуру. Затем, пробормотав проклятие, он развернулся, вскочил на коня и ускакал в сторону Мэгфелда, не обращая более внимания на окровавленного хнычущего Пьера.

Изабель продолжала молча стоять за дубом, раздумывая, как ей поступить. Христианское милосердие требовало не оставлять страждущего без помощи, но, с другой стороны, вмешиваться в семейную распрю, да еще вдобавок столь серьезную, значило ступать на весьма опасную почву.

После некоторого колебания Изабель решила не терять благоразумия. Потихоньку пробравшись к своей лошади, она взобралась на нее и неслышно двинулась вверх по лесистому склону в сторону Бэйнденна.

Но, видимо, всему свету не спалось в это раннее утро, так по крайней мере подумала Изабель, услыхав негромкий свист и увидев Николаса ле Миста, справлявшего нужду под деревом. Изабель скромно опустила глаза, но коротышка, нимало не сконфузившись, окликнул ее по имени и помахал рукой, призывая подойти поближе. Поджав губы, Изабель укоризненно покачала головой, но это только заставило его ухмыляться еще шире, показывая редкие неровные зубы, торчащие во рту, как валуны в скалистом ущелье.

Не проехала она и пятидесяти ярдов, как убедилась, что неподалеку есть еще кто-то. В утреннем прохладном воздухе разливались волшебные, изысканные звуки необычайно искусной игры на гитаре. Заинтригованная, Изабель направилась к месту, откуда доносилась музыка, и, к своему удивлению, увидела на поляне Веврэ и с ним незнакомого смуглого человечка, сидевшего, скрестив ноги, на земле, и перебиравшего гитарные струны смешными коротки ми пальцами.

– Доброе утро, – поздоровалась Изабель, и оба мужчины испуганно оглянулись.

Веврэ вскочил на ноги и ответил на ее приветствие, но другой едва взглянул на нее и продолжал играть. Изабель не сомневалась, что перед ней истинный гений, ибо никогда в жизни ей не приходилось слышать такого богатства звуков, лившихся из-под этих грубых нелепых пальцев. Как будто этот человек уже побывал у небесных врат и принес обратно на землю услышанные там гимны.

Не в силах противиться притягательной силе музыки, Изабель спешилась и, тихонько подойдя поближе, восхищенно взирала на незнакомца. А он продолжал играть так увлеченно и вдохновенно, как будто здесь не было ни ее, ни Веврэ. Дворецкий перехватил ее удивленный взгляд, но ничего не сказал. Все трос молчали, и только сладостные, чарующие звуки продолжали разноситься в лесу.

К ним подошел Николас ле Мист, его ноги уже нетерпеливо отплясывали на месте.

– Ну-ка, молодой человек, – воскликнул он, – сыграйте нам что-нибудь повеселее, чтобы мы могли потанцевать.

Музыкант мгновенно заиграл самую веселую и жизнерадостную из всех мелодий, которые когда-либо доводилось слышать Изабель. Невозможно было устоять на месте, и вот уже она, смеясь, закружилась в паре с Николасом, позабыв и о своем возрасте и обо всем на свете.

– Кто это? – спросила запыхавшаяся Изабель, когда музыка смолкла.

– Да это же полоумный Колин.

– Кто-кто?

– Ну, младший брат нашего архиепископа. Его, правда, ото всех прячут, но это он.

– Какой же он полоумный, если так играет?

– Ага, вот это самое загадочное. Но кто может ответить на этот вопрос, кроме Господа Бога?

Изабель никогда не видела господина ле Миста таким серьезным и рассудительным. Она заинтересованно взглянула на него.

– Он действительно сумасшедший?

– Да нет, не всерьез. Просто он слегка не в себе: мальчик в теле мужчины. Он совершенно безобидный и очень добрый.

Изабель перевела взгляд на гитариста и увидела самую добрую и красивую улыбку, какую только можно себе представить, так и лучившуюся чистотой, простодушием и весельем. Женщина сознавала, что видит перед собой нечто исключительное, совершенно особенное, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Сумев лишь благодарно и уважительно улыбнуться в ответ, Изабель сделала церемонный реверанс и, садясь в седло, позволила Николасу подержать стремя ее лошади. Возвращаясь в Бэйнденн, она слушала дивную музыку: пение жаворонка, присоединившего свой голос к гитаре Колина.

 

Глава четвертая

Нескончаемая упрямая зима 1333 года, наконец, кончилась. Настоящей весны так и не было, просто в один прекрасный день ледяные ветры и морозы сменились легкими бризами и теплом. Прекрасная Бивелхэмская долина расцвела и засверкала, как бриллиант в солнечных лучах. Синели армии ярких колокольчиков, гроздьями висели готовые лопнуть почки, склоны покрытых цветущими растениями холмов издали казались аметистовыми, розовыми, желтыми.

Теплая погода заставила покинуть дома всех тех, кто провел зиму, сидя у очага, прячась от сырости и сквозняков своих промерзших жилищ. Щуплый Роберт де Шарден, проворный и подвижный, как белка, легко взлетел в седло и направился в сторону аббатства Баттль, где должен был исполнить поручение архиепископа. Ибо Роберт занимал множество важных постов: он был не только управляющим делами аббатства, надзирающим за всеми его обширными владениями, но еще и судьей, а также бейлифом архиепископа, призванным следить за соблюдением законов, вольностей и привилегий всех сословий.

Исполнение этих многочисленных обязанностей требовало частых отлучек из дому и разъездов по графству.

Но сегодня Роберт, отъезжая от Шардена, думал не только о делах службы. Его волновал вопрос, почему у Маргарет так задрожали губы, когда он сказал, что будет отсутствовать целую неделю. Не ужели она догадалась, что в Баттле у него есть любовница, девятнадцатилетняя прелестная вдовушка, чей муж-солдат был убит в Шотландии? Если так, то его жена, должно быть, невыносимо терзается. Но нет, не может быть, ведь он был так осторожен, так скрытен. Ничто не заставило бы его причинить боль матери своих детей, но… он просто не в силах устоять перед звонким смехом, красивыми глазами и раскрытыми объятиями своей милой. С Николь де Ружмон – такой юной и такой страстной – он вновь чувствовал себя сильным и неутомимым, как тридцать лет назад.

Ход его мыслей заставил Роберта подумать о Пьере, и воспоминание о противоестественных склонностях младшего сына, как всегда, неприятно кольнуло его. Вдобавок его дружком оказался Джеймс де Молешаль, что еще больше усложняло ситуацию. В глубине души Роберт почувствовал облегчение, когда Пьер отправился в Лондон зализывать раны, что-то бормоча о необходимости самому прокладывать себе дорогу. Однако радости его не суждено было длиться долго – через неделю окольными путями (поскольку Джулиана теперь прекратила всякие отношения с обитателями Шардена) пришло известие, что и Джеймс уехал в Лондон. Очевидно, юнцы заранее обо всем сговорились и таким образом обвели вокруг пальца свои семьи. Роберт невольно пожалел, что своими руками не придушил Пьера в то утро, когда имел такую возможность.

В то время как обуреваемый столь мрачными мыслями Роберт ехал в Баттль, его жена, объявив, что у нее болит голова, заперлась у себя в спальне и, бросившись на кровать, зарыдала. Никогда еще не чувствовала она себя такой несчастной, как в последнюю неделю, с тех пор, как случайно обнаружила в кафтане своего мужа секретный карман, пришитый возле сердца, а в нем – надушенную маленькую перчатку.

Маргарет ни минуты не сомневалась, что перчатка принадлежит женщине – такой от нее исходил сильный и опьяняющий аромат дорогих восточных духов. Тщательно исследовав находку, Маргарет с отвращением швырнула ее в огонь и никому ничего не сказала.

Сейчас, в одиночестве лежа в своей спальне, она наконец решилась взглянуть правде в глаза. Ей было сорок семь лет, и вот уже почти год, как в ее организме произошли печальные перемены, означавшие переход к старости, кончились женские кровотечения, сменившись неприятными частыми приливами жара. Кроме того, Маргарет, всю жизнь мучавшаяся от сознания своего уродства, начала полнеть и теперь с ужасом следила за расползающимися линиями шеи и подбородка. Глядя в зеркало, она порой думала, что предпочтет умереть, чем видеть свое увядание. Но прежде чем умереть самой, Маргарет хотелось – о, хотелось больше всего на свете! – вытрясти душу из владелицы этой крошечной перчатки, а потом станцевать джигу на ее могиле.

Новая слезинка вытекла из-под век Маргарет и упала на подушку. Она могла проплакать так весь день, и лишь мысль о том, что от слез лицо распухнет, и она станет выглядеть еще хуже, заставила ее взять себя в руки. Встав, Маргарет охладила свои пылающие щеки водой из стоявшего рядом с кроватью кувшина, переоделась в одно из своих лучших платьев и спустилась в конюшню. Она отправится в Бэйнденн и узнает, там ли сейчас Алиса Валье.

Выехав из замка, Маргарет увидела Ориэль и ее служанку, верхом на лошадях едущих на прогулку в лес, и недовольно нахмурилась. Она считала, что Ориэль чересчур свободно разъезжает по всей округе и может, не дай Бог, увидеть что-нибудь совсем неподходящее для девичьих глаз, например, Николаса ле Миста, гоняющегося по лесу за девушками или, о ужас, уединившегося с одной из них.

Но мысли Ориэль витали очень далеко от господина ле Миста. Ее гораздо больше интересовало, станет ли отец во время своей нынешней поездки в Баттль заниматься поисками жениха для нее. Скорее всего, это будет какой-нибудь младший сын – эти редко бывают помолвлены с самого рождения, хотя порой имеют виды на будущее. Но и эти мысли вылетели из ее головы, как только она услышала доносящийся из леса звук гитары. Музыка была так прекрасна, что Ориэль не могла бы сказать, слышала ли она что-либо подобное.

Это была даже не совсем музыка – скорее, это была беседа между играющим и Богом. Каждая нота, каждый тон, каждый аккорд исходили из глубины души, парящей в заоблачной выси, души, уже коснувшейся благодати Всевышнего.

Спешившись и оставив Эмму с лошадьми, Ориэль неслышно приблизилась к тому месту, откуда доносилась музыка. Она увидела музыканта – смуглого молодого человека, сидевшего на поваленном дереве и всецело поглощенного своим занятием. Его лицо было комичным и в то же время бесконечно печальным.

Ориэль вдруг почувствовала себя незваной гостьей, бесцеремонно вторгшейся в чужой дом, и спряталась за деревом, боясь подойти ближе, но слишком захваченная музыкой, чтобы уйти. Ей казалось, что она простояла так, едва дыша, не шелохнувшись, целое столетие, как вдруг молодой человек прекратил играть, поднял голову и посмотрел прямо на нее.

Странный это был взгляд, первый взгляд, которым они обменялись. Ориэль сразу же охватило всепоглощающее чувство узнавания, будто она знала этого человека всю жизнь. И таким мощным был этот импульс, что она, не отдавая себе отчета, что делает, улыбнулась и протянула ему навстречу руки. На какую-то долю секунды ей показалось, что и он узнал ее, но в следующее мгновение на лице музы канта вдруг появилось выражение слепого, беспричинного ужаса. Вскочив на ноги, он закричал. «Веврэ! Веврэ!» – и, бросив на Ориэль еще один дикий взгляд, скрылся между деревьями.

Ошеломленная этой сценой, Ориэль некоторое время не могла двинуться с места. Разве она похожа на людоеда, на чудовище, на дракона? Или он принял ее за тень святого Дунстана, работающего в своей кузнице, которая, по местному поверью, является человеку накануне его смерти? Единственным разумным объяснением, которое смогла найти Ориэль, было то, что он перепутал ее с кем-то, кого очень боялся. Неожиданно почему-то опечалившись, Ориэль медленно побрела назад к тому месту, где ее ожидала Эмма с лошадьми.

– Кто это играл, миледи?

– Не знаю. Я никогда раньше не видела этого человека, но, что удивительно, у меня такое чувство, будто я всегда его знала, – в замешательстве призналась Ориэль.

Путешественники из Гаскони, спустившись по деревянному настилу стоявшего на якоре корабля, едва не были подхвачены течением. В какую бы сторону они ни взглянули, море было бурным, пенящимся, переливающимся всеми оттенками синего, серого и бирюзового. Грохот прибоя перекрывался шумом бесконечного проливного дождя, и старший из всадников поспешил опустить забрало шлема, в то время как младший натянул капюшон плаща. Вы бравшись на берег, они сели на лошадей и направились в сторону Кентербери.

Они скакали бок о бок, не разговаривая. Старший путник был невысоким и толстым, его короткие пухлые ноги, вдетые в стремена, смешно торчали над лошадиными боками. Однако, несмотря на полноту, он сохранил подвижность, а его лицо с крупным носом и изогнутыми губами, по-видимому, когда-то было красивым. Блестящие темно-карие глазки, живые и веселые, как у полевой мыши, и сейчас придавали его круглому лицу приятное и обаятельное выражение. Да и в целом у него были манеры общительного, компанейского человека.

Насколько старший из мужчин был дороден, настолько же строен и худощав был его спутник. Высокий, тонкий, он ссутулился, сидя в седле, и только его острые, как у ястреба, сверкающие глаза, то и дело постреливали по сторонам. Густые волосы орехового цвета доставали до плеч, а одна, самая непокорная прядь, то и дело падала на лоб, и он нетерпеливым движением отбрасывал ее назад. У него были длинные, костистые, привычные ко всякой работе пальцы и твердый, как скала, рот. Он производил впечатление человека, которому лучше не становиться поперек дороги.

Двое мужчин ехали быстро, миля за милей покрывая расстояние между Дувром и Кентербери. Из-за разыгравшейся бури было темно, почти как ночью, намокшие ветви деревьев низко нависали над дорогой, заставляя путников пригибаться над шеями лошадей. Преодолев несколько ручьев, вздувшихся от дождя и превратившихся в реки, они наконец облегченно вздохнули, увидев перед собой стены кафедрального собора.

– Здесь мы и остановимся, – сказал старший. – А завтра на рассвете отправимся в Лондон.

– Я слышал, что путники могут найти приют в аббатстве святого Августина. Узнать, как туда проехать?

Не успели они достичь городских ворот, как небо потемнело еще сильнее, и дождь полился сплошной стеной. Путешественники, люди закаленные и не робкого десятка, невольно съежились в седлах и очень обрадовались, найдя укрытие в прочном и надежном здании аббатства.

Войдя, они увидели толстые стены, сложенные из потускневших от времени камней, и мощенный каменными плитами пол. Все это едва освещалось лучами света, с трудом проникавшими сквозь узкие, высоко расположенные окна. Однако разносившийся под сводами аббатства запах ладана, цветов, свежих и сушеных трав был очень приятен. Старший из путников с удовольствием втянул его в ноздри, и впустивший их юный монах понимающе улыбнулся:

– Мы выращиваем в нашем саду множество растений. Аббат считает, что они играют весьма важную роль не только в кулинарии, но и в медицине. У него даже есть книга старинных рецептов.

– Было бы очень интересно взглянуть на нее. Я тоже убежден в целительной силе растений. Однако позвольте представиться: Поль д'Эстре, рыцарь из Гаскони. А это мой оруженосец, Маркус де Флавье.

Монах слегка наклонил голову.

– О, вы проделали дальний путь. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Трапеза начнется не раньше, чем через час, так что у вас будет время отдохнуть.

– Вначале я должен позаботиться о лошадях, – отрывисто проговорил младший из гостей. – Они хорошо послужили нам сегодня и должны быть в полном порядке завтра, если мы намерены за один день добраться до Лондона.

Кивнув, монах поинтересовался:

– У вас там дело?

– Очень важное дело, – ответил Поль. – Дело, с которым мы должны припасть к стопам самого короля, если хотим добиться справедливости.

В гаснущем свете дня спальня хозяйки Бэйнденна как будто раздвинулась до необычайных размеров, так что дальние неосвещенные углы казались темными провалами пещер. Весь дом поскрипывал и стонал под порывами разыгравшейся за стенами бури.

– Мне не следовало приезжать, – поежившись, признала Маргарет де Шарден. – Не знаю, как я теперь доберусь до дома.

– Останься здесь, у нас, – предложила Алиса. – Раз Роберт в Баттле, тебе некуда торопиться.

Маргарет продолжала хмуриться.

– Я должна была предвидеть, что будет такая погода, и сидеть в Шардене. Вчера я уже приезжала сюда и Изабель сказала, что ты будешь только сегодня. Но я хотела поскорее тебя увидеть. Алиса, я нуждаюсь в помощи.

– Какого рода помощи? – остро взглянула на нее собеседница. – Что случилось?

– Ничего особенного. Точнее, ничего особенного для всех, но не для меня. Просто Роберт любит другую, но даже сознание этого гложет меня, как язва. Ни днем, ни ночью я не могу думать ни о чем, кроме этого.

Наступила пауза, во время которой не было слышно ничего, кроме барабанящего в окна дождя и завывающего ветра. Отодвинувшись в тень, Алиса думала о том, до чего же все-таки странное создание человек. Если бы ей надо было назвать имя женщины, страдающей от ревности, то последней, о ком бы она подумала, была Маргарет. Более того, наблюдая за их жизнью в последнее время, Алиса считала, что Маргарет в душе уже почти готова к тому, что Роберт заведет любовницу.

– Почему это так тебя задевает? – спросила она, пряча удивление. – Большинство мужчин имеют любовниц, а многие женщины – любовников.

– Мне от этого не легче. Я уязвлена в самое сердце.

– Ты боишься, что он оставит тебя ради нее?

Немного поразмышляв, Маргарет ответила:

– Нет, я не думаю, что это возможно.

– Тогда отчего же ты так переживаешь? Роберт никогда не пожертвует своей семьей или своим будущим ради смазливой бабенки.

Маргарет громко втянула воздух, глядя на Алису полными слез глазами.

– Тебе хорошо говорить, Алиса. Сэр Джон тебя обожает, это всем известно.

– Может быть, потому что он смотрит на меня отчасти как на любовницу. Ведь я настолько моложе его, и он сам остановил на мне свой выбор после того, как его первая жена умерла.

Маргарет снова начала тихо плакать, ее нос сразу же покраснел и распух, губы дрожали.

– Но я люблю его, Алиса. Пусть Роберт не любит меня, но я-то люблю его! Что же мне делать? Какой путь избрать?

Алиса встала и начала мерить комнату шагами, не обращая внимания на длинный шлейф юбки, волоча щийся за ней.

– Стыдись, Маргарет. Никогда не думала, что могу услышать от тебя такие слова. Используй все средства, какие только есть в твоем арсенале. Роберт – твой муж, ты должна за него бороться.

Ее подруга подняла заплаканное лицо:

– Но как же, как?

– Следи за собой, красиво одевайся, старайся обворожить всех его друзей. Скоро ему станет интересно, что же заставило тебя так измениться. Ты не можешь сдаться без борьбы. Где твое мужество, Маргарет?

Последовала новая пауза. Маргарет с виноватым видом высморкалась и, достав из кармана пучок освежающей мяты, приложила к щеке.

– Я буду вести себя так, как ты советуешь, – наконец сказала она. – Но сначала я хочу увериться, что мои усилия не пропадут даром.

– Но как же ты можешь это сделать?

– Алиса, я хочу, чтобы ты погадала мне на своих магических камнях. Прочти, что они скажут, и открой мне правду.

Леди Валье выпрямилась.

– Ты же знаешь, как это опасно. Такие вещи запрещены не только церковью, но и моим мужем. Если он узнает о твоей просьбе, его гнев будет ужасен.

– Но он никогда не узнает. Пожалуйста, Алиса. Я нуждаюсь в руководстве и наставлении. Помоги же мне. И тогда, обещаю, я выполню все, о чем ты говорила.

– Ну, хорошо. Но учти, я иду на это против своей воли.

Сняв с шеи ключ, Алиса Валье открыла маленькую деревянную шкатулку, которую достала из тайника за кроватью. Маргарет напряженно следила за тем, как открылась крышка, и была слегка разочарована, не увидев внутри ничего, кроме небольших отполированных камешков, похожих на таблетки, испещренных необычными письменами. Однако когда она положила на них руку, ей показалось, что они ожили и задрожали под ее пальцами. С чувством благоговейного трепета Маргарет наблюдала, как Алиса перемешала камешки и разбросала их на каменном полу.

– Почему ты так делаешь?

– Так полагается.

– Кто тебя научил этому?

– Моя мать. Эти камни в ее семье переходили из поколения в поколение. Я думаю, что когда-то наши предки привезли их из Норвегии.

Камешки покатились и наконец замерли. Встав на колени, Алиса с отстраненным видом склонилась над ними. Леди Валье начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, прядь темных волос выбилась из ее прически и упала на лицо, придав ему еще более странное, отсутствующее и даже отчасти нечеловеческое выражение. Бессознательно Маргарет осенила себя крестным знамением.

– Тебе никогда не суждено избавиться от своей соперницы и в то же время скоро ты навсегда от нее избавишься.

Маргарет изумленно взирала на подругу.

– Что это значит?

– Не знаю. Иногда камни говорят загадками. Но можешь быть уверена, Маргарет, эта женщина недолго будет досаждать тебе. Роберт по своей воле вернется к тебе.

– Я буду благодарить Бога, если это произойдет.

– Но это еще не все.

– Что же еще?

– Грядут перемены. Великие перемены, которые коснутся не только тебя, но и всей вашей семьи. – Алиса подняла на Маргарет косящие зеленые глаза, похожие на кошачьи. – Ты должна быть осторожна, Маргарет. После того, как появятся чужестранцы, все пойдет по-новому.

По спине Маргарет пробежал холодок.

– Что еще за чужестранцы?

– Двое мужчин, каждого из которых ты будешь любить, но совершенно по-разному.

– Любить? Я? Алиса, что за выдумки?

– Это не выдумки. Запомни мои слова: двое мужчин уже переплыли морс, чтобы добраться сюда, и, оказавшись здесь, они уже никогда не покинут это место. С их приездом начнутся перемены.

– К лучшему или к худшему?

– Камни говорят только, что во власти этих чужестранцев изменить ход событий, об остальном они умалчивают. Нам остается ждать и наблюдать, тогда мы узнаем.

Воцарилась напряженная тишина, которую нарушил донесшийся из холла, где собрались слуги, взрыв хохота.

– Молю Бога, чтобы эти чужеземцы не оказались посланцами дьявола, – вздохнула Маргарет.

– Аминь, – отозвалась Алиса.

И в то же мгновение луна, прорвавшись сквозь тучи, засияла на небе, а одинокий серебряный луч, проникший сквозь высокое узкое окно, осветил разбросанные на полу камни и встревоженные лица склонившихся над ними женщин.

В эту же ночь луна появилась и над Кентербери, и вечерняя трапеза в аббатстве святого Августина проходила при свете единственной свечи. Настоятель произносил слова молитвы, тени, падавшие на лица, смягчали и сглаживали черты, и вес сидящие за столом – и монахи, и путешественники, нашедшие приют в аббатстве, – казались очень похожими друг на друга. Даже ястребиное лицо Маркуса разгладилось, и в тот момент, когда он преломил хлеб и с жадностью набросился на еду, сделалось добрым и мальчишеским.

Справа от аббата сидел Поль д'Эстре, удостоенный этой чести в качестве гасконского рыцаря. Когда вино было разлито по чашам, а еда разложена по тарелкам, оба ученых мужа погрузились в беседу. Они были до смешного разными: худой, истощенный аббат ел рассеянно и мало, запивая крошечными глотками разведенного водой вина, в то время как дородный Поль показал себя завзятым едоком. Он в одиночку расправился с целым зайцем, отдал должное жареной утке, съел несколько приправленных специями котлет, половину крупной щуки и только после этого откинулся на спинку стула, раздувая щеки и удовлетворенно похлопывая себя по животу.

– Восхитительная трапеза, милорд, – похвалил он. – И вижу, ваши повара знают толк в использовании специй и трав, улучшающих вкус блюд.

– Наше аббатство гордится своими растениями. Хотя сам я мало интересуюсь вкусом пищи. Вот уже много лет, как я страдаю жестокими болями в желудке, которые усиливаются, стоит мне съесть больше нескольких ложек. Я перепробовал множество средств, но ничего не помогает.

На всегда вежливом и внимательном лице Поля появилось выражение особого интереса.

– Конечно же, вы пробовали лечиться травами?

– Очень многими. Но почему вы спрашиваете? Вы сведущи в этом?

– Один монах, много лет проживший на Востоке, обучал меня арабской медицине. Смею надеяться, если мне удастся найти в вашем саду или на лугах нужные растения, то я изготовлю лекарство, которое облегчит ваши страдания.

Аббат откинулся на спинку стула, его изможденное лицо осветилось недоверчивой улыбкой.

– В таком случае, умоляю вас попробовать, сэр Поль. Вы поможете не только мне, но и облегчите участь наших братьев, которые не осмеливаются есть вволю, видя, как воздержан в пище их аббат.

Несмотря на то, что аббат говорил очень тихо, его слова были услышаны всеми монахами, и Поль почувствовал на себе любопытные взгляды.

– Смелые слова, сэр, – вступил в беседу остролицый монах с выцветшими, как осенние листья, карими глазами. – В течение многих лет я пытался вылечить нашего господина аббата, но безуспешно.

Не желая наживать себе врагов, Поль ответил отменно вежливо:

– Это только попытка, брат. Попробовать помочь вашему настоятелю – самое меньшее, что я могу сделать, чтобы отплатить за гостеприимство. Кое-какие корни, соединенные с некоторыми цветами и травами, порой очень помогают в таких случаях.

Монах недоверчиво шмыгнул носом, но аббат положил конец намечающемуся спору.

– Я хочу попробовать. Меня заинтересовало знание сэром Полем арабской медицины.

Он встал, подав знак к окончанию трапезы, и монахи покорно склонили головы в молитве, своими выбритыми тонзурами и неуклюжими фигурами, похожими на кочерыжки, напомнив Маркусу грибы. Голос аббата, такой же тонкий и сухой, как он сам, поблагодарил Господа за хлеб насущный и за жизнь, после чего настоятель вышел из трапезной, сопровождаемый неизменно улыбающимся Полем. Маркус втихомолку улыбнулся. Его хозяин, рыцарь, которому Маркус служил оруженосцем еще будучи мальчишкой, приобрел важного союзника. Настоятель аббатства святого Августина пригласил гасконца продолжить беседу в своем личном кабинете.

Монахи потихоньку расходились по кельям, и Маркус, внезапно почувствовав усталость, отправился в отведенную ему каморку. Сбросив сапоги и кожаную куртку, он улегся на низкую жесткую кровать, положив руки под голову, и стал рассматривать нависающий над ним закопченный потолок. Им овладело странное настроение – не веселое и не печальное, вернее, у него появилось какое-то предчувствие, ощущение неизвестности и ожидания.

Он перебирал в памяти события своей жизни, в результате которых в эту весеннюю дождливую ночь он оказался здесь, в чужой стране, в убогой келье незнакомого монастыря. Когда-то его, двухлетнего, бросили, оставили посреди незнакомой деревушки, лежавшей у подножия холма, на котором возвышался небольшой замок. Маркус смутно помнил, как его привели к сэру Полю, владельцу замка, и как тот без малейших колебаний согласился оставить подкидыша у себя в доме.

Вот уже много лет Маркус не переставал удивляться, почему, из каких побуждений гасконский рыцарь принял на свое попечение безвестного мальчишку, который еще не умел толком говорить, а о своей матери не знал и не помнил вообще ничего, а потом, спустя несколько лет, именно его назначил своим оруженосцем. О матери у Маркуса осталось лишь смутное воспоминание об удлиненных золотисто-зеленых глазах и запахе мускуса. Должно быть, это она пришила к его чепчику кольцо, массивное муж ское кольцо, которое сэр Поль вначале держал у себя, а затем вернул Маркусу, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Это был единственный знак, единственный ключ к его происхождению.

Маркус всегда ненавидел свое положение бастарда, и даже забота и расположение сэра Поля не помогали ему забыть о том, что он не знает своих родителей. Множество ночей он провел, разглядывая кольцо на своем пальце и пытаясь разгадать его тайну. Однако и сейчас, в двадцать один год, он знал о своем происхождении не больше, чем в тот день, когда его впервые привели в дом сэра Поля.

Тяжело вздохнув, Маркус перевернулся на бок. Завтра его ожидал длинный тяжелый день, и неизвестно, сколько еще трудных дней и недель ждут их с сэром Полем, прежде чем им удастся сделать то, ради чего они сюда прибыли. Однако сэру Полю нужно во что бы то ни стало добиться вмешательства и защиты английского короля, поскольку земли в Гаскони, принадлежавшие английской короне с тех пор, как Элинор Аквитанская стала супругой Генриха II и королевой Англии, минувшей зимой были захвачены армией – Филиппа Валуа. Солдаты французского короля уже в течение трех лет совершали набеги на эти владения, демонстрируя растущие притязания дерзкой Франции.

«Скоро я буду не только незаконнорожденным, но и бездомным. Интересно только, чем вес это кончится…» – с горечью думал Маркус.

 

Глава пятая

Смеркалось, и Джон де Стратфорд, сидя на каменной скамейке в саду своего замка, наблюдал за последними отблесками заката на старинных стенах и наслаждался атмосферой тихого, теплого вечера, характерного для Суссекса в начале лета.

На востоке небо было фиолетовым, но на западе, за башней, полосы сиреневого перемежались с мазками жемчужно-розового. Внизу, в зале, уже горели светильники, из окон лился ровный желтоватый свет, но вот архиепископ увидел ярко-алую вспышку – это означало, что зажгли главную жаровню. По доносящемуся из открытых окон шороху шагов и стуку расставляемых тарелок Стратфорд понял, что прислуга уже начала накрывать на стол – сегодня в узком кругу с ним должны были обедать Шардены.

В глубине здания, за большим залом, располагались основные помещения, кухни и кладовые размещались в северном крыле, в целом же дворец был построен в виде четырехугольника с открытым внутренним двориком посередине. Сейчас из кухни разливался восхитительный запах жарящегося мяса, странным образом сочетавшийся с ароматом полевых цветов, долетавшим с лугов.

С того места, где сидел архиепископ, ему были видны окна его спальни и кабинета, расположенных на втором этаже, над залом, а еще выше – витражи солярия, в которые сейчас ударяли, отражаясь, последние солнечные лучи, не давая возможности увидеть, что происходит внутри. Однако архиепископ знал, что у одного из этих окон в одиночестве сидит Колин, поскольку вдруг, как заклинание, как мольба, перекрывая все обыденные звуки и шумы, запел сильный и чистый голос гитары.

И сразу же, показалось Стратфорду, все вокруг смолкло и замерло в восхищении, даже птицы прекратили свою вечернюю Песнь, прислушиваясь к упоительной мелодии. Архиепископ бессознательно ухватился за край скамьи – такой мучительной и безвыходной, как никогда, представилась ему ситуация с младшим братом.

Но затем мысли Стратфорда потекли в другом направлении – вторая, темная сторона его натуры вдруг проснулась и начала терзать его душу. И как всегда в таких случаях, он снова увидел перед собой ту сцену, которую предпочел бы навсегда вычеркнуть из памяти, увидел так ясно, как будто это происходило вчера. А было это уже… сколько же лет прошло с тех пор? Два? Три года?

«Нет! – изумленно сообразил архиепископ. – Уже семь!» Он даже вспомнил точную дату – 16 января 1327 года. Никогда не расстаться ему с воспоминаниями об этих жестоких, зловещих событиях. Никогда не изгладится из его памяти картина: жалкая, с головы до ног затянутая в черное фигура короля Эдуарда II, замершая посреди огромного зала Кенильвортского замка и суровые, мрачные лица стоящих вокруг людей.

Депутацию возглавлял сэр Уильям Трассел, обладатель громкого, зычного баса и маленьких злых глаз, сторонник Томаса Ланкастера, произнесший в свое время смертный приговор Хьюго Деспенсеру, любовнику короля. Тогда, семь лет назад, Трассел уже открыл было рот, собираясь, по обыкновению, загреметь вовсю, но не успел произнести ни звука – король бесформенной кучей, как тряпичная кукла, повалился на пол в глубоком обмороке.

Его привел в чувство и заставил подняться на ноги епископ Орлстон, тот самый епископ Орлстон, который накануне, во время приватной аудиенции, проходившей в присутствии еще только одного человека – епископа Уинчестерского Джона Стратфорда, чрезвычайно жестоким и грубым обращением сам довел короля до нынешнего жалкого состояния.

Даже сейчас, сидя в уютном саду Мэгфелдского дворца, архиепископ ощутил леденящий озноб, вспоминая, как Орлстон ударил Эдуарда II кулаком по лицу и произнес: «Вы конченый человек, государь. Вся страна требует вашего отречения. Слишком уж много смазливых юнцов перебывало в вашей постели».

Конечно, король был отъявленным распутником, но Стратфорд никогда не думал, что услышит, как к помазаннику Божьему обращаются с такими речами. Однако, хоть сам Стратфорд никогда не позволял себе обращаться к королю с оскорблениями, и он в прошлом был не менее жесток по отношению к Эдуарду. Когда началась борьба за власть, будущий архиепископ примкнул к партии королевы Изабеллы, вытерпевшей от своего мужа множество унижений, начавшихся еще в ту пору, когда король отобрал у нее все свадебные подарки и самые лучшие драгоценности и подарил их своему тогдашнему фавориту Пьеру де Гавестону. Чаша терпения королевы переполнилась, когда муж оставил ее, беременную на третьем месяце, в одиночестве, спрятавшись от осуждающих глаз со своим любовником в замке Скарборо.

Это последнее оскорбление не могло быть забыто; именно тогда мысль о мести прочно обосновалась в голове шестнадцатилетней Изабеллы. Ей было недостаточно того, что Гавестон был схвачен и казнен без суда и приговора; дочь короля Франции хотела во что бы то ни стало добиться падения своего супруга – не зря же ее прозвали «французской волчицей».

Сидя в своем цветущем, благоухающем саду, архиепископ чувствовал, как покрывается холодным потом – не от снедающих его черных мыслей, а от воспоминаний о том времени, когда Англия едва не оказалась во власти дьявола. О том, каким слабым было королевство в ту пору, когда сменивший горячо оплакиваемого королем Гавестона юный Деспснесер стал королевским фаворитом, о том, как разъярилась Изабелла, до тех пор находившаяся с мужем в состоянии напряженного перемирия. Ей не понадобилось много времени, чтобы соблазнить Роджера Мортимера, графа Марча, и в темных уголках королевской постели они могли спокойно плести заговоры против короля. Они сумели привлечь на свою сторону наиболее могущественных в стране людей, в том числе епископа Уинчестерского Джона Стратфорда. То, что произошло в Кенильворте, было уже развязкой: король стал пленником, Хьюго Деспенсер был повешен и четвертован. Изабелла и граф Марч могли наслаждаться своей жестокой победой, четырнадцатилетний сын королевы готовился надеть английскую корону. Перед мысленным взором Стратфорда вновь встала сцена в Кенильвортском замке: позеленевшее от страха бородатое лицо того, кто еще недавно был владыкой Англии. Поставив короля на ноги, Орлстон громко воскликнул:

– Вы должны отречься, государь! С вами покончено навсегда. Только своим добровольным отрсчением вы обеспечите преемственность вашего сына.

Тяжело было видеть взрослого мужчину плачущим, хныкающим, как дитя, но именно это зрелище предстало их взорам. Эдуард громко рыдал, отвратительно брызгая слюной и хлюпая носом.

– Ну? – нетерпеливо спросил епископ Орлстон и с угрожающим видом шагнул к королю.

– Пусть мой народ отрекся от меня, – последовал неожиданный обескураживающий ответ, – но я радуюсь по крайней мере тому, что он счел возможным, чтобы мой сын наследовал мне.

Возмущенный Уильям Трассел издал звериное рычание.

– От имени всего королевства я объявляю вас низложенным и лишаю всех привилегий королевского сана. Царствование Эдуарда Второго окончено.

Как только он закончил говорить, сэр Томас Блаунт, королевский лорд-камергер, переломил свой жезл через колено в знак того, что свита короля распущена. Не произнеся больше ни слова, депутация покинула зал, оставив бывшего короля бессмысленно уставившимся в пространство.

«Если бы на этом все кончилось, – тоскливо подумал Стратфорд. – Если бы только этим ограничилось дело!» Он благодарил Бога за то, что ему не пришлось участвовать в заключительной, самой жестокой части заговора. По приказу графа Марча бывший монарх был перемещен в замок Беркли, однако вскоре была предпринята только по случайности не удавшаяся попытка его освобождения, после чего Эдуарда бросили в подземелье, в зловонную яму рядом с разлагающимися тушами, в надежде, что его убьют ядовитые испарения. Но этого не произошло – каким-то чудом король продолжал жить, хотя заговаривался и весь покрылся невообразимо омерзительными язвами и наростами.

Через некоторое время было объявлено, что Эдуард скончался, а смерть его вызвана естественными причинами. И действительно, сановники, приехавшие исследовать тело, не нашли на нем следов насилия. Однако по стране разнесся слух о том, что король все-таки был убит и способ, каким его умертвили, был изощренной, чудовищно жестокой пародией на те извращенные удовольствия, которым он когда-то предавался.

Лицо Стратфорда приняло свойственное ему холодное выражение: аскетическая сторона его натуры восставала против подобных дикостей. Он гнал от себя даже мысль о том, что он сам, прямо или косвенно, являлся соучастником тех событий, хотя и не запятнал себя насилием. Правда состояла в том, что лютая ненависть сначала к Гавестону, а затем к Деспенсеру привела его в лагерь сторонников Изабеллы, и именно он составлял статьи Акта об отречении, в котором монарха обвиняли во всех мыслимых и немыслимых грехах, вплоть до нарушения коронационной присяги. Так что, как бы ни была эта мысль невыносима для архиепископа, и на нем лежала доля ответственности за смерть короля Англии.

Мелодия резко оборвалась, и архиепископ невольно поднял голову. Там, наверху, его брат, помахав рукой, поспешил отвернуться и отойти от окна.

Архиепископ заметил, как печально опустились его плечи. Стратфорд почувствовал, что Колину очень хочется спуститься сюда, к нему, что его несчастный младший брат тяготится своим насильственным уединением.

«А почему бы нет? – вдруг подумал Джон. – Какой смысл его прятать, когда все и так знают о его существовании? Если они не видят его, то уж во всяком случае, слышат его игру. Кого я пытаюсь ввести в заблуждение?»

В эту минуту Стратфорд искренне раскаивался в том, что столько лет стыдился и скрывал своего слабоумного брата, ибо, в конце концов, разве не был Колин таким же творением Господа, как и он сам? Однако прагматик быстро вытеснил кающегося. Несомненно, для самого Колина лучше находиться подальше от мирской суеты. Кроме того, он был бы тяжкой обузой для окружающих. И, тем не менее, рано или поздно придется что-то решать – ведь настанет время, когда ни Джон, ни его брат Роберт уже не смогут заботиться о Колине. И если, согласно естественному ходу вещей, они с Робертом умрут раньше младшего брата, что тогда? Какое будущее ждет ребенка, заключенного в тело мужчины?

Тяжело вздохнув, архиепископ поднялся со скамьи. Судя по солнцу, до прибытия гостей из Шардена оставалось еще около получаса, и Стратфорд привычно прошел в свой кабинет, а оттуда – в маленькую часовню, где когда-то беседовал с Богом Томас Бекет. Сегодня, под гнетом тяжелых мыслей о Колине, Стратфорд чувствовал, что нуждается в руководстве и помощи, что должен забыть о прошлом и помолиться о будущем. И что могло сделать его молитву более искренней, чем сознание того, что на этих самых каменных плитах когда-то простирался, обращаясь к Всевышнему, святой Томас, борясь со своими собственными дьяволами?

Как раз в то время, когда архиепископ уединился в часовне, гасконский рыцарь и его оруженосец вошли в одну из пивных на Хлебной улице и уселись за грубо сколоченные козлы, бывшие там единственной мебелью. Оруженосец, которому пришлось согнуться едва ли не вдвое, чтобы пройти в дверь, приказал подать им эля, и одна из дочерей хозяина, смазливая замарашка с капризным алым ротиком, восхищенно взирая на молодого человека, поторопилась выполнить заказ. Ей едва исполнилось тринадцать лет, она еще не была помолвлена, и Маркус, с его огромным ростом и резкими, ястребиными чертами, казался ей неотразимым.

Перехватив ее улыбку, Поль шепнул своему спутнику.

– Похоже, ты покорил ее сердце, – но Маркус лишь недовольно дернул плечом и ничего не ответил.

– Как долго все это может продлиться? – спросил он. – Мы пробыли в Лондоне уже месяц и только один раз издали видели короля. По-моему, его не слишком-то заинтересовало наше прошение.

Поль вздохнул.

– Он поглощен своими собственными делами. У него и без нас хлопот полон рот.

– Вы имеете в виду Шотландию?

– Шотландию, Францию, все вместе. Ходатайство какого-то малоизвестного гасконского рыцаря средней руки наверняка занимает одно из последних мест в списке его интересов.

– Что же нам, в таком случае, делать?

Не отвечая, Поль допил эль и со стуком поставил кружку на стол, чтобы привлечь внимание прислуги. Тотчас же девушка подбежала к нему и, наклонившись очень низко, так, что ее грудь коснулась рукава рыцаря, налила ему еще эля. Настала очередь Маркуса улыбаться, и его обычно мрачное лицо сразу же изменилось и посветлело. Однако их внимание в этот момент привлекли двое разряженных щеголей, непонятно зачем ввалившихся в убогую таверну.

«Точнее, – подумал Поль, приглядевшись к вошедшим, – один щеголь, а второй – так себе».

Один из новоприбывших был хорош собой, с вьющимися волосами и блестящими, как черные жемчужины, глазами, в то время как лицо другого портили уродливые пятна и прыщи. Однако и он, и его товарищ были разодеты по последней моде в камзолы с длинными рукавами и туфли с загнутыми остроконечными носами, что в простой и грубой обстановке таверны выглядело весьма неуместно.

– Эля! – громко распорядился красавчик. – Самого лучшего, какой у вас есть!

Головы всех присутствующих дружно повернулись к нему, и по залу прокатился смешок.

– Самого лучшего! – писклявым голосом передразнил кто-то из дальнего угла.

Не обращая внимания на враждебность, разряженные приятели расположились за столом, где уже сидели несколько человек, в том числе д'Эстре и Флавье.

– Как здесь гнусно! – заметил красавчик. – Кошмар! Если бы я не умирал от жажды, ноги моей здесь бы не было!

У него была жеманная, вычурная манера разговаривать, которая Полю показалась кривляньем, но, видимо, произвела глубокое впечатление на дочь хозяина, потому что она закружилась вокруг новых гостей, призывно поводя бедрами. Когда она наклонилась к ним, всем своим видом излучая готовность, Поль заметил, как в черных глазах молодого человека вспыхнула искорка интереса. «Стало быть, ему все равно, с какой стороны постели ложиться!» – подумал Поль.

Быстрым мимолетным движением черноглазый ущипнул девушку за округлую ягодицу. Она вспыхнула и отпрыгнула в сторону, успев, правда, метнуть своему кавалеру очередной завлекающий взгляд. Он ответил ей ленивой слащавой улыбкой, в то время как его снедаемый ревностью приятель жалобно вздохнул. Как будто нарочно дразня его, красавчик подмигнул девушке и поманил ее поближе.

– Какая редкость – встретить цветущую розу среди подобной грязи, – напыщенно начал он. – Позвольте представиться: Пьер Шарден, а это мой друг – Джеймс Молешаль.

Девушка не ответила, а лишь залилась краской. Чем ярче разгорались ее щеки, тем бледнее становился Джеймс. Он выглядел так, будто лишился всех жизненных сил. Полю казалось, что он читает мысли молодого человека, когда тот повернулся к Маркусу и спросил:

– Вы, кажется, недавно в Лондоне, сэр?

– Да, я приехал из Гаскони, – последовал короткий ответ.

– И долго вы намерены здесь пробыть?

– В данный момент трудно сказать.

Поднявшись, Джеймс отвесил изысканный поклон, такой низкий, что его рукава коснулись грязного пола.

– В таком случае, позвольте мне показать вам город. Я тоже провел в Лондоне всего месяц, но, мне кажется, уже кое-что повидал.

Пьер, вынужденный делить внимание между девушкой и пытавшимся казаться безразличным Джеймсом, раздраженно хмыкнул.

– Нет, боюсь, что это невозможно, – ответил Маркус. – Я оруженосец сэра Поля д'Эстре и нахожусь здесь только для того, чтобы служить ему.

Поль не мог припомнить, чтобы Маркус когда-либо еще был столь холоден.

– Джеймс, – окликнул Пьер, – замолчи.

– Нет, не замолчу, – воспротивился несчастный юноша. – Я имею право говорить, с кем пожелаю.

Почувствовав неладное, дочь хозяина предпочла отойти в сторону, поближе к отцу, молча наблюдавшему за происходящим.

– Когда ты со мной, изволь вести себя как подобает! – грубо одернул Пьер.

– Не смей так со мной разговаривать! – вспыхнул Джеймс. – Не забывай, что живешь на мои деньги!

Его визгливый голос прозвучал неожиданно громко. Все разговоры в таверне мгновенно прекратились, послышался шум отодвигаемых стульев – это те, кто сидел подальше, спешили занять места в первом ряду, чтобы не упустить ни одной детали разгорающейся ссоры.

– Я не стану обращать внимания на твои слова, – заявил Пьер, пытаясь сохранять спокойствие.

Но прежде чем Джеймс успел раскрыть рот, Маркус вдруг вскочил и его гигантская фигура нависла над ссорящимися.

– Будет лучше, если вы продолжите выяснять отношения за дверью, – сказал он. – Вы беспокоите сэра Поля.

– Плевал я на сэра Поля! – воскликнул Пьер, добавив грязное ругательство.

Он не успел заметить взметнувшийся кулак Маркуса и осознал, что произошло, только лежа на спине на заплеванном вонючем полу. Его изысканный на ряд был безнадежно испорчен. В преддверии неминуемой стычки в таверне возникло всеобщее смятение: поеетители покинули свои места и подошли поближе, а жена хозяина поспешила увести дочерей.

Обуреваемый дурными предчувствиями, Поль воскликнул:

– Оставь их, Маркус!

Но было уже поздно. Успевший подняться Пьер с угрожающим видом надвигался на Маркуса, в его руке поблескивал кинжал. В этот момент Джеймс, забравшись на стол, повис на Маркусе сзади. Какое-то время не было видно ничего, кроме клубка из трех сплетенных тел, и лишь слышались глухие звуки ударов.

Стремясь защитить своего оруженосца, Поль д'Эстре попытался оттащить от Маркуса намертво вцепившегося в него Джеймса, но тут Пьер, каким-то образом ухитрившийся выпутаться из свалки, размахивая оружием, с диким криком бросился на молодого гасконца. Послышался леденящий душу звук вонзающегося в плоть клинка, затем наступила абсолютная тишина и вес увидели, как Джеймс, с изумлением глядя на хлынувшую из его сердца кровь, вначале рухнул на колени, а затем растянулся, бездыханный, на грязном полу.

– Ты убил его! – взвизгнул Пьер. – Ты убил его с такой же точностью, будто это твоя рука держала нож!

– Ну уж нет! – гневно возразил Маркус. – Это ты виновен в его смерти. Ты промахнулся, а не я!

– Уберите их отсюда, – распорядился хозяин. – Выкиньте их всех прочь, пока не начались неприятности.

Тут же из дверей вышвырнули, как будто это был мешок тряпья, истекающий кровью труп. За ним последовали оба гасконца и Пьер Шарден. В дверях с угрожающим видом толпились завсегдатаи пивной, успевшие вооружиться мисками, сковородами и табуретками. Гасконский рыцарь вынужден был самым постыдным образом, забыв о дворянском достоинстве, обратиться в бегство. Верный оруженосец, подхватив сэра Поля под руку, потащил его куда-то в сторону. У Пьера тоже не оставалось другого выхода, как, сбросив свои щегольские длинноносые туфли, ринуться в противоположном направлении. Однако напоследок он успел выкрикнуть:

– Я еще расквитаюсь с тобой, гасконец! Смерть Джеймса Молешаля не останется неотомщенной!

Маркус обернулся, но его свежеиспеченного врага уже и след простыл, только эхо его голоса еще отдавалось в лабиринте узких грязных улочек.

– …Что вы об этом скажете, госпожа Ориэль? – Откинувшись на спинку кресла, облаченный в пурпурное одеяние Джон де Стратфорд, держа в руках усыпанную камнями золотую чашу с вином, с интересом разглядывал пятнадцатилетнюю дочь Роберта де Шардена.

Если бы не было известно, что архиепископ связан обетом безбрачия, то можно было бы подумать, будто он за ней ухаживает. Ориэль сидела, чинно сложив руки и застенчиво опустив глаза.

– …Итак?

Ориэль знала, что от нее ждут ответа, но единственное, чего ей сейчас хотелось – это продолжать слушать музыку, не отрывая глаз от пляшущих язы ков пламени в очаге. Она находилась в каком-то мечтательном полусне, как и все последнее время с того дня, когда встретила в лесу таинственного музы канта.

Голос архиепископа назойливо пробивался сквозь ее мысли:

– Вы любите музыку? При королевском дворе много менестрелей.

– В самом деле? – постаралась изобразить внимание Ориэль.

Архиепископ улыбнулся слегка насмешливо, как будто догадывался о том, что девушка грезит наяву.

– Да. При дворе играют на трубах, волынках, рожках, не говоря уже о цитрах, тамбуринах, барабанах и скрипках. В военное время, естественно, они превращаются в военный оркестр.

– А гитары? Есть ли там гитары? – вопрос слетел с губ Ориэль раньше, чем она успела что-либо сообразить.

Архиепископ нахмурился, глаза его вдруг потемнели.

– Нет, гитар нет. А почему вы спросили?

– Я… я слышала одну несколько дней назад, – медленно произнесла Ориэль. – На ней играл какой-то незнакомый мне молодой человек. Я никогда не думала, что можно играть так прекрасно.

Казалось, она могла бы и не говорить, так мало внимания обратил архиепископ на ее слова. Однако, осушив до дна свою чашу, он вдруг спокойно сказал:

– Да-да. Я знаю, о ком вы говорите.

– Знаете? – встрепенулась Ориэль, в один миг очнувшись от оцепенения.

Последовала долга пауза, во время которой архи епископ не сводил с Ориэль испытующего взгляда. Холодные глаза сверлили ее, как будто могли проникнуть сквозь телесную оболочку и заглянуть в сокровенные тайники души девушки. В такие моменты служитель Божий обретал пугающий обликразгне ванного архангела. Наконец он заговорил:

– Да, я знаю этого человека.

Роберт, которому надоело молчать, решил вмешаться в разговор:

– Наверное, моя дочь утомила вас, милорд? Она выросла в деревне и еще не очень хорошо умеет вести себя в обществе. Помолчи, Ориэль.

Лицо архиепископа вновь изменилось и, к удивлению Ориэль, приобрело почти добродушное выражение.

– Вовсе нет, совсем не утомила, – необычайно любезно ответил он. – Ваша дочь всего лишь упомянула о том, что видела игравшего на гитаре человека, и спрашивала меня, не знаю ли я, кто это.

– На гитаре? – вздернула тонкие брови Маргарет.

– Да, мадам. В общем, этот человек – мой брат. Он нелюдим и страшно застенчив, но при этом – блестящий музыкант, причем, должен заметить, его никто не учил. Это дар Божий.

Супруги Шарден недоумевающе посмотрели друг на друга.

– Ваш брат? – помолчав, переспросил Роберт. – Я не знал, что у вас есть брат, милорд.

– У меня их два. Один, Роберт, живет в Лондоне, а младший, Колин, здесь, в Мэгфелде.

Пока родители обменивались очередной серией удивленных взглядов, Ориэль, умоляюще сложив руки, обратилась к архиепископу:

– Значит, может быть, я еще услышу его игру?

Стратфорд рассмеялся. Шардены впервые слыша ли его смех.

– Все возможно, дитя мое. Но Колин избегает людей. Он очень стеснителен и не любит общества.

Лицо архиепископа стало безразличным, но внутри у него все напряглось.

– Конечно, я попрошу его еще раз сыграть для вас, моя дорогая. Он будет счастлив доставить вам удовольствие.

Его гостья заалела, как роза.

– Благодарю вас, милорд, – еле слышно прошептала она, опустив голову и внимательно разглядывая содержимое своей тарелки.

Архиепископ направил стрелы своего обаяния на главного гостя – бейлифа округа.

– Как провели время в Баттле, господин Шарден?

Под пристальным взглядом хозяина Роберт почувствовал себя весьма неуютно. Неужели архиепископу что-то известно? Неужели кто-то шепнул ему, что Роберт де Шарден посещает дом некой молодой вдовы?

– Я председательствовал в суде, милорд, посетил тюрьму и проверил питание заключенных.

– Да-да. И что же?..

Роберт внутренне содрогнулся. Если бы Стратфорд не был так необычайно любезен, он бы уже решил, что тут какая-то ловушка. Или, возможно, эта вежливость – всего лишь прелюдия катастрофы? Может быть, прелат всегда так развлекается, прежде чем нанести удар?

– И… О чем вы, милорд?..

– И что же насчет Уильяма Нортропа? Присутствовал ли он тоже в суде?

Облегченно вздохнув, Роберт поспешил ответить:

– О, да, милорд. Были и он, и Джон Итфилд, и Томас Фэверхэм.

– Прекрасно, прекрасно.

Архиепископ улыбался, и Роберт немного успокоился.

– Вот что, господин де Шарден, – вдруг заговорил Стратфорд, понизив голос.

Роберт вновь напрягся: как необычна для Стратфорда такая официальная форма обращения! Нет, явно что-то назревает… Не в силах вымолвить ни слова, Роберт лишь покорно наклонил голову.

– Я хочу переговорить с вами, Шарден. По личному делу.

Услыхав конфиденциальный тон архиепископа, Роберт окончательно пришел в ужас. Не смея поднять глаз, он промямлил:

– Конечно, милорд. Когда я должен посетить вас?

Стратфорд помедлил с ответом.

– Не торопитесь. Особой срочности нет. Ну, скажем, когда вы в следующий раз вернетесь из Баттля?

– Хорошо, милорд.

Увидев, как Джон де Стратфорд, таинственно усмехаясь, поднимает в честь гостя чашу с вином, Роберт понял, что предпочел бы находиться в тысяче миль от этого места.

На следующий день после кончины Джеймса де Молешаля три всадника еще до рассвета поспешно покинули Лондон. Опасаясь последствий убийства, к которому все они так или иначе были причастны, они стремились поскорее оставить между собой и местом трагического события как можно большее число миль.

Первым за городские стены выехал Пьер. Его черные глаза воспалились от недосыпания, сердце заледенело в груди. Быть вынужденным вернуться в Шарден, к отцу с его узким умишком, к вечно раздраженной матери, к тонкокостной скромнице сестре – что может быть ужаснее? Нет, нужно во что бы то ни стало как можно быстрее навсегда вырваться оттуда.

Джеймс и некий богатый купец, в чьей шелковой постели тайно от друга успел побывать Пьер, наполнили его кошелек, однако Пьер хорошо знал себя и свое ненасытное стремление к красивым вещам. Он думал о дорогих тканях, полных сундуках нарядов, нежном мясе и сладком изысканном вине, об услаждающих его слух красивых молодых менестрелях, и при мысли о том, что он может лишиться всего этого, его сердце сжималось от отчаяния.

Когда же он подумал о том, что ему предстоит сообщить Джулиане Молешаль о смерти ее единственного сына, то совсем пал духом. Содрогнувшись, он представил себе Джулиану: тусклые подслеповатые глаза, неуклюжее бесформенное тело. Ничего удивительного, что за столько лет вдовства она так и не смогла заполучить к себе в постель ни одного мужчину.

И вдруг, как вспышка молнии, Пьера осенила идея. Еще мгновение назад он прощался со своими мечтами, как вдруг ему явилось простое и легкое решение. Издав радостное восклицание, Пьер благодарно перекрестился и, пришпорив коня, устремился по направлению к Мэгфелду.

Ненамного отстав от него, по этой же дороге скакали Поль д'Эстре и Маркус Флавье. Они ехали в Кентербери, надеясь найти убежище у настоятеля аббатства святого Августина. Уезжая, рыцарь оставил аббату огромный кувшин настоя, собственноручно приготовленного им из разного рода трав и кореньев, и теперь собирался узнать, подействовало ли его снадобье – не самый худший предлог для того, чтобы на некоторое время покинуть Лондон.

– Вы думаете, у нас могли быть неприятности? – спросил Маркус, когда они выехали за городские ворота.

– Нет. Это был всего лишь несчастный случай. Тебя не могли привлечь к ответственности за то, что ты затеял ссору – все свидетели подтвердили бы твою невиновность. Однако я счел за лучшее исчезнуть на некоторое время.

– А как же наше дело к королю?

– Это может подождать. – Поль взглянул на своего спутника, и ему бросились в глаза бледность Маркуса и огромный фиолетовый синяк – след вчерашней драки. – Ты выглядишь уставшим. Тебе нужно как следует выспаться, Маркус. Сегодня вечером я дам тебе успокоительный настой.

– Это пустяки, – нахмурился Маркус. – Будущее – вот что меня тревожит.

Дородный рыцарь невозмутимо пожал плечами.

– Будущее само о себе позаботится. У меня есть кое-какие планы.

– Вы не посвятите в них меня? Гасконец покачал головой:

– Пока нет. Давай лучше поспешим в Кентербери. Я чувствую, что там мы найдем ключ к решению всех наших проблем.

Маркусу пришлось удовлетвориться этими слова ми, и они быстро поскакали вперед, вздымая пыльное облако копытами своих коней.

 

Глава шестая

На следующий день после возвращения в родительский дом Пьер де Шарден, провалявшись все утро в постели, наконец встал и велел слуге приготовить ему ванну. Дожидаясь, пока огромную деревянную лохань втащат по лестнице и внесут в его спальню, пока слуги, бегая вверх-вниз с дымящимися кувшинами в руках, наполнят ее горячей водой, Пьер лениво перебирал струны цитры и критически осматривал свой гардероб, с трудом помещавшийся в огромной, выдолбленной в стене нише. Когда все было готово, он, никого не стесняясь, разделся догола и с удовольствием погрузился в теплую воду, приятно благоухавшую благодаря брошенным в нес сушеным лепесткам розы.

Прикрыв глаза, Пьер расслабился, предоставив теплу проникать в глубь тела, прогревая вес косточки, в то время как мозг его напряженно работал, шлифуя последние детали плана, который казался молодому человеку все более и более приемлемым. Когда-то, впервые услышав рассказ о том, как его тезка, Пьер Гавестон, будучи фаворитом короля, явился на коронацию Эдуарда II облаченным в королев кий пурпур, в одеянии, усыпанном золотом и драгоценностями, всем своим видом скорее напоминая бога Марса, нежели простого смертного, Пьер Шарден понял, чего он хочет от жизни. У него тоже должны быть пышные наряды, великолепные драгоценности, дорогая красивая утварь, такая же, как у самого короля, роскошная ванна с четырьмя фонта нами в виде бронзовых львиных голов по углам. Пьер жаждал музыки и веселья, поэзии и сладких песен, и если для того, чтобы достичь красоты и изящества, сначала нужно совершить какие-то подлые и злые дела – что ж, он готов.

Открыв глаза, он удовлетворенным взором окинул свое тело – крепкие мускулы играли под гладкой упругой кожей. Сейчас он в самой подходящей форме, чтобы добиться осуществления своего плана – обольстить и завоевать Джулиану, и таким образом прибрать к рукам все богатства семейства Молешаль.

Готовясь нанести визит вдове, Пьер, досуха вытершись и умастив тело ароматическими маслами, облачился в великолепный черный, расшитый серебром наряд, который привез из Лондона. На ногах у него были модные туфли с длинными загнутыми носами, на голове щегольской берет, а поверх костюма он набросил широкий малиновый плащ, очень похожий на тот, что носил архиепископ.

В последний раз осмотрев себя и оставшись очень довольным увиденным, Пьер спустился в конюшню и вывел из стойла вороного жеребца Роберта. Никому ничего не сказав, он вскочил в седло и напрямик по узким тропкам, через холмы, направился к поместью Молешаль. Достигнув границы владений Джулианы, Пьер натянул поводья и осмотрелся. Лет двадцать назад муж Джулианы, успешно занимавшийся торговлей, воздвиг величественный дом на холме. Сощурив глаза, Пьер критически осмотрел здание и нашел множество деталей, свидетельствующих о дурном вкусе ее прежнего владельца. Затем он поехал дальше, обдумывая, как устранит недостатки и как хорошо и красиво все устроит, когда в скором будущем станет здесь хозяином.

Однако Пьеру недолго пришлось предаваться приятным размышлениям, ибо, не успел он переступить порог замка, как увидел перед собой госпожу Молешаль. Грациозно опустившись на одно колено, Пьер поднес к губам ее руку.

– Мадам, – произнес он низким и звучным, как бы слегка трепещущим голосом.

– Мне сказали, что прошлой ночью вы один возвратились в Шарден, – агрессивно начала Джулиана. – А где же Джеймс?

Пьер поднял на нее полные печали глаза и, сделав вид, будто не в силах вынести ее взгляда, тут же опустил их. Он не произнес ни слова, но весь его вид свидетельствовал о безутешной скорби.

– Кровь Господня! – ахнула Джулиана, хватая ртом воздух. – Что произошло? Где мой сын? Он болен?

Пьер поднялся на ноги и сделал движение, заставляющее предположить, что, если бы не условности, он успокаивающе обнял бы ее.

– Увы…

– Он умер?! Ну, говорите же, господин Пьер! Откройте мне правду.

Он устремил на нес скорбные, затуманенные слезами глаза.

– Увы, мадам… Джеймса больше нет с нами. Он умер в Лондоне.

Пьер запнулся, обдумывая, что сказать дальше. Конечно, было очень соблазнительно изобразить убийцей гасконца, однако он хорошо знал, что прав да имеет опасное свойство каким-то таинственным образом рано или поздно выходить наружу, и решил описать кончину Джеймса как можно неопределеннее. Но он бы все равно уже не смог ничего сказать, поскольку при одном взгляде на Джулиану потерял дар речи.

На секунду ему показалось, что она лишилась рассудка: подбородок и губы тряслись, по щекам струились потоки слез. Вдруг она завыла, в пароксизме душевной муки намертво вцепившись в рукав Пьера. Испугавшись, как бы дорогая ткань не порвалась под ее ногтями, Пьер инстинктивно едва не попытался вырваться, и лишь огромным усилием воли заставил себя вновь принять соболезнующий вид.

– Мадам, – прерывающимся голосом повторял он, – о, дорогая мадам…

Но Джулиана не слушала его. С каждым мгновением все сильнее осознавая свое горе, она металась по залу, не переставая рыдать.

– Джулиана, – еще раз проникновенно начал Пьер, но ему помешала неизвестно откуда вдруг появившаяся старая, похожая на ведьму служанка, которая обняла свою госпожу и по-матерински привлекла ее к своей необъятной жирной груди.

– Сюда, сюда, моя маленькая, – приговаривала она. – Иди сюда, старая Джоанна здесь, старая верная Джоанна утешит тебя.

Пьер почувствовал, как его лоб покрывается испариной – никогда в жизни ему не приходилось видеть более отталкивающей парочки. На мгновение его охватила паника, и он подумал, что никогда не сможет заставить себя обнять хозяйку Молешаля, пусть она будет хоть в десять раз богаче, чем на самом деле. Пьер повернулся, чтобы уйти, но его остановило слабое движение руки Джулианы.

– Останьтесь, – приглушенно вымолвила она, не покидая объятий старой ведьмы. – Останьтесь, дорогой Пьер, и расскажите мне, как мой дорогой мальчик встретил свой конец.

Пьер колебался – в этот миг он еще мог устоять и навсегда покинуть Молешаль. Но искушение было слишком велико, и, подумав обо всем этом бесполезно пропадающем богатстве, молодой человек приблизился к Джулиане, глядя на нес нежно и печально.

– Мадам… Джулиана… – прошептал он. – Я останусь здесь, пока вы будете во мне нуждаться.

Он произнес эти слова просто, без каких бы то ни было многозначительных интонаций, но надеялся, что они и так привлекут ее внимание. И действительно, Джулиана бросила на него короткий пристальный взгляд – и тут же отвела глаза.

– Да, останьтесь, Пьер, останьтесь. Скоро я немного приду в себя и смогу говорить с вами. Джоанна, проследи, чтобы все желания господина Пьера были исполнены.

Шатаясь, как лунатик, она вышла из комнаты, а служанка повернулась к Пьеру, молча ожидая приказаний.

– Вина, – коротко распорядился он. – Самого лучшего. И еды – не позже, чем в течение часа. – И глядя вслед старухе, пробормотал себе под нос: – Кажется, сегодня ночью меня ждет тяжелая работа.

В тот самый час, когда Пьер уселся за стол в замке Молешаль, Поль и Маркус разделяли трапезу с аббатом монастыря святого Августина. Они сидели в личной келье аббата, хозяин – во главе массивного дубового стола, гости – по обе стороны от него. Пока рыцарь и священник оживленно беседовали о лекарствах, мазях, притираниях и ядах, Маркус с интересом рассматривал жилище их друга и покровителя.

Небольшая келья аббата располагалась в западном крыле монастыря и была очень скромно, по-спартански, обставлена – ни ковра на каменном полу, ни занавесей, только у стены стояла старинная инкрустированная конторка. На одной из панелей была изображена свинья, сбивающая с дуба желуди для своих поросят, на второй – красочный восход солнца. Маркус почему-то подумал, что в конторке обязательно должно быть секретное отделение, в котором аббат хранит бумаги и ценности.

Как и повсюду в аббатстве, здесь витал запах ладана и сушеных трав. Но к этому, уже привычному для Маркуса запаху, почему-то добавлялся аромат мускуса, как всегда, вызвавший у Маркуса полустершееся детское воспоминание. Он снова увидел женщину с удлиненными глазами, медленно удаляющуюся по переулку после того, как она прикрепила кольцо к чепчику маленького мальчика. Даже сейчас он помнил плавные движения ее бедер, и то, как она шла, не оглядываясь и ступая осторожно и тихо, будто крадучись. Маркус помнил и свои ощущения и переживания, когда он стоял там, беспомощный, одинокий и испуганный, ожидая ее возвращения, помнил, как заплакал, когда она так и не появилась.

Маркус посмотрел через стол на своего патрона. В этот вечер гасконский рыцарь был оживлен и обаятелен, как никогда. Он буквально расцветал под похвалами и благодарностями аббата, которого приготовленное сэром Полем снадобье избавило от мучительных болей. К аббату вернулся отличный аппетит, и уже за эти несколько недель его щеки заметно округлились, а истощенное тело начало обрастать плотью.

Разговор перешел на другую тему, и сэр Поль вздохнул весьма озабоченно, когда аббат участливо спросил.

– Каковы же ваши планы на будущее, сэр Поль? Что вы намерены предпринять, раз король слишком занят, чтобы уделить вам внимание?

Рыцарь развел руками.

– Не имею представления, милорд. Возвращаться в Гасконь не имеет смысла. Я подумывал о том, чтобы предложить свои услуги в качестве лекаря какому-нибудь знатному и богатому английскому семейству.

– Вы, стало быть, не женаты?

– Я вдовец.

– Значит, нет причин, которые помешали бы вам обосноваться в Англии?

– Никаких, милорд, при условии, что найдется место и для моего оруженосца.

Аббат задумчиво сгреб подбородок в ладонь.

– Как вы понимаете, сфера моего влияния весьма ограниченна, однако я с удовольствием дам вам рекомендательное письмо к архиепископу Кентерберийскому. Он занял этот пост только в прошлом году и, возможно, нуждается в таких людях, как вы. Сейчас он находится в Мэгфелде.

– В Мэгфслде?..

– Да, это недалеко отсюда, в Суссексе. Там у него прекрасный дворец, где он с удовольствием проводит время. Поездка туда станет для вас приятной утренней прогулкой.

– Сам Господь вложил в ваши уста эти слова, милорд, – торжественно наклонил голову сэр Поль. – От всей души благодарю вас. Завтра же мы будем иметь честь засвидетельствовать свое почтение архиепископу.

Аббат наполнил два кубка светлым и прозрачным, как солнечные лучи, вином.

– Я пью за вашу удачу, сэр Поль, – сказал он.

Гасконец принял предложенный кубок и рассыпался в благодарностях. Маркус встал и поклонился:

– Милорд, сэр Поль, прошу извинить меня. Если можно, я хотел бы перед сном подышать свежим воздухом.

Еще раз поклонившись, он вышел. Ему хотелось побыть одному. Перед ним раскинулись сады аббатства, за которыми простирались зеленые луга и поля, а за ними виднелась извилистая лента реки. В этот закатный час в ее холодном серебряном зеркале, резко контрастировавшем с темной синевой неба, отражались одновременно и луна и солнце. Маркус поднял голову. «И это же солнце, и эта же луна, – думал он, – светят над Гасконью, над бывшими владениями сэра Поля д'Эстре. Может быть, он уже никогда не увидит места, которые привык считать своей родиной. Что же ждет его впереди, если ему удастся поступить в штат архиепископа?»

В эту минуту тревожно зазвонили колокола аббатства, сзывая монахов на вечернюю молитву. Почему-то их перезвон показался Маркусу зловещим. Поеживаясь, он прошел в отведенное ему помещение и обрадовался, найдя там заботливо приготовленное для него сэром Полем успокоительное питье. Одним глотком выпив его, Маркус почувствовал в желудке приятное тепло. Он лег, и скоро пришло забвение: ни мечты, ни видения, ни воспоминания о погибшем в Лондоне юноше уже не тревожили сон Маркуса.

 

Глава седьмая

Пробуждение было внезапным, резким и пугающим. Только что Ориэль пребывала в ином мире – мире сна, где звук гитары вдруг превратился в горестный крик большого белоснежного лебедя, где на каждом шагу на ее пути вырастал молодой мужчина с длинными каштановыми волосами, – а в следующее мгновение она уже лежала, проснувшись, с бешено колотящимся сердцем, и разглядывала потолок, сжимая покрывало повлажневшими руками.

Однако ничего необычного и страшного не было, и, лежа в тихой утренней прохладе, Ориэль прислушивалась к каждодневным мирным звукам пробуждающегося дома: звяканью цепей, хлопанью дверей, голосам слуг.

Быстро выскочив из постели, Ориэль простучала босыми ногами по грубым доскам пола и подбежала к тому окну, из которого открывался самый лучший вид на окружающие замок земли. Серебряное, еще не набравшее полную силу солнце с трудом пробивалось сквозь туманную дымку, лебеди еще спали на берегу рва, сверкавшего изумрудно-зеленой водой. Струящийся снизу дымок говорил о том, что в зале уже разожгли огонь, а приятный аромат подсказал, что скоро будет готов свежий хлеб.

Склоны окружного рва едва просвечивали сквозь туман, но на дальних, более высоких холмах хорошо были видны деревья, стоявшие в полном летнем убранстве. Через два часа туман разойдется и станет жарко – отличный денек для прогулки верхом. Ориэль перебежала в соседнюю спальню – посмотреть, проснулась ли ее мать или еще спит.

Во сне Маргарет выглядела гораздо лучше – рассыпавшиеся по подушке волосы и смягчившиеся черты делали ее моложе и привлекательнее. Она спала одна – Роберт снова уехал в Баттль, – и ее фигура на фоне огромной постели казалась маленькой и уязвимой. Ориэль вдруг ощутила чувство вины – вины за то, что часто обижалась на мать и не могла простить ей приступов раздражения. Повинуясь безотчетному порыву, она обняла ее и поцеловала и щеку.

– Роберт? – еще не проснувшись, пробормотала Маргарет.

– Нет, мама, это я, Ориэль. Спи.

Однако Маргарет уже открыла глаза и увидела, что лежит в своей спальне, а над ней склонилась и с любовью заглядывает ей в лицо дочь.

– Еще совсем рано, – сказала Маргарет. – Почему ты уже встала?

– Я не могла спать. Мне снился странный сон, он-то и разбудил меня. Мама, сегодня будет прекрасный день, можно нам выехать?

Маргарет, зевая, уселась в постели:

– Я собиралась вместе с Коггером съездить во дворец, у меня приготовлена битая птица в подарок архиепископу. Если хочешь, поедем вместе.

И хотя Маргарет знала, что должна была предложить дочери сопровождать ее, на секунду она все же пожалела о вырвавшихся у нее словах. Застарелое чувство зависти вновь овладело ею: будь воля Маргарет, ее бы никогда не видели рядом с Ориэль, чтобы редкая, изысканная красота дочери лишний раз не подчеркивала уродство матери.

Поглядев на дочь из-под полуприкрытых век, Маргарет увидела изящный абрис скул, водопад золотых волос и яркие, как васильки, глаза.

– Ты красивая, – задумчиво вздохнула она.

Ориэль порозовела от смущения:

– Нет, мама, что ты, я обыкновенная. Вот ты по-настоящему красивая.

Маргарет уставилась на дочь. Впервые в жизни их беседа с Ориэль приняла такой оборот.

– Что ты говоришь, Ориэль? Посмотри на себя и на меня. Я похожа на ведьму: толстый широкий нос, маленькие глаза.

– Но, мама, ты всегда такая яркая, живая, а я бледная, робкая. Рядом с твоими красками я всего лишь тень.

Маргарет медленно переваривала услышанное. Неужели умение искусно краситься и эффектно одеваться может заменить красоту? Или, может быть, когда она бывает в ударе, ее способность вести блестящую беседу ослепляет слушателей?

– Ориэль, – внезапно вырвалось у Маргарет, – ты любишь меня?

– Ты же знаешь, что да, мама, – без малейшего колебания ответила дочь.

Они молча рассматривали друг друга. В те трудные времена было не принято открыто выражать свои чувства, в том числе между родителями и детьми. Слова нежности и любви с трудом сходили с языка и тех, и других. Сыновей производили на свет для продолжения рода, для военных подвигов, для того, чтобы они превзошли отцов. Дочери годились лишь для того, чтобы удачным замужеством упрочить положение семьи, завязать новые связи. Весь уклад семейной жизни был сосредоточен вокруг этих интересов. Для всего, что касалось чувств, места уже почти не оставалось.

– Мы обязательно выедем сегодня, – в щедром порыве нежности пообещала Маргарет. – Ты и вправду можешь сопровождать меня в Мэгфелд.

Ориэль слегка вздрогнула, ее щеки вдруг побледнели:

– Мне снилось, будто в лесу на моем пути встретился незнакомец, но, конечно же, я все равно поеду. С теми, кто сидит дома, никогда не происходит ничего интересного.

Маргарет с упреком взглянула на дочь.

– В твоей жизни еще будет много интересного, когда отец найдет тебе подходящего мужа, дитя мое.

Ориэль ничего не ответила.

Еще раньше, чем дамы из Шардена, в этот день встал и оделся Маркус Флавье. Его длинные пальцы с привычной быстротой и ловкостью справились с многочисленными пряжками и завязками. Все вокруг почему-то вызывало его недоверие, лицо Маркуса было суровым и мрачным, плечи и все тело находились в напряжении, как будто он постоянно ожидал нападения и в любой момент готов был броситься на врага. Вчерашняя победа казалась ему чересчур легкой. Архиепископ принял к себе на службу и Маркуса, и сэра Поля с такой готовностью, почти не задавая вопросов, что можно было подумать, будто он был осведомлен об их приезде и заранее ожидал его.

Надевая куртку, Маркус перебирал в памяти события предыдущего дня. Они с сэром Полем предстали перед архиепископом после полудня, когда солнце уже начало клониться к закату. Сидя на скамейке в саду, хозяин Мэгфелдского замка был занят чтением рекомендательного письма от аббата, которое заранее было послано с нарочным. Наконец, Стратфорд поднял голову и взглянул на них:

– Аббат пишет, что вы излечили его от болей и потери аппетита благодаря знанию арабской медицины, сэр. Он сообщает также, что вы и ваш оруженоеец желаете поступить на службу в Англии, покамест король не рассмотрит и не решит ваше ходатайство.

– Совершенно верно, милорд. Я осмелился предположить, что, возможно, вы знаете дом, где мы могли бы быть полезны.

Прозрачные и холодные, как кристаллы льда, глаза обратились на собеседника:

– Сведущий в травах и лечении рыцарь везде будет принят с радостью. Что же до вашего оруженосца…

Архиепископ замолчал и внимательно осмотрел Маркуса с головы до ног.

– Вы выглядите так, будто никого и ничего не боитесь, – наконец сказал он. – Это действительно так?

Необычный вопрос привел Маркуса в замешательство, и он не нашелся, что сказать. Не изменив выражения лица и не повысив голоса, архиепископ потребовал:

– Ну же, отвечайте!

– Милорд, я страшусь того же, чего и большинство людей: умереть в мучениях и боли, получить увечье, стать калекой.

– А боитесь ли вы необычного? Таких вещей, которые другие сочли бы странными?

– Это зависит от обстоятельств, милорд.

Стратфорд погрузился в столь долгое молчание, что Поль в конце концов не выдержал и, вежливо кашлянув, спросил:

– Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы приютить нас, милорд?

Губы архиепископа раздвинулись в улыбке, хотя взгляд оставался таким же холодным.

– Я думаю, вы оба можете остаться здесь, – произнес он. – Я уверен, что вы будете мне весьма полезны.

Слишком уж легко это случилось, думал Маркус, проходя между колоннами. Что-то иное лежало за решением архиепископа. Если бы речь шла не о дворе самого примаса английской церкви, Маркус решил бы, что их заманивают в ловушку. Он ступил во внутренний дворик, и его с новой силой охватили сомнения. Что же за всем этим кроется? Что за тайны хранят эти стены? Чего на самом деле хочет от них архиепископ?

Услышав чей-то мягкий, тихий голос, Маркус вздрогнул от неожиданности. Его рука мгновенно взметнулась к висящему на поясе мечу. Никого не увидев, он уже собрался продолжить свой путь, как вдруг к его ногам упала роза. Маркус поднял голову. Верхние ветви деревьев еще были скрыты пеленой утреннего тумана.

Раздался шаловливый смех, и тот же голос позвал:

– Сюда, сюда, выше!

Там, наверху, на одной из горизонтальных толстых веток сидел человек с проказливой, лукавой физиономией и шапкой темных курчавых волос и держал в руках вырывающегося кота. Он ласково улыбался, но по рассеянному и слегка бессмысленному взгляду незнакомца Маркус сразу понял, что тот не вполне нормален.

– Я спускаюсь, – заявил он. – Лови меня!

И, не дожидаясь согласия Маркуса, он выпустил кота и спрыгнул с ветки прямо в объятия гасконца. Необычайное и незнакомое чувство вдруг овладело Маркусом: как будто он прижимал к себе горячо любимого, бесконечно дорогого и близкого ребенка.

– Ты – новый слуга? – дурачок разглядывал его неестественно ярко-голубыми глазами.

– Да, в некотором роде. Вчера вечером я посту пил в свиту архиепископа.

– Ты принадлежишь Джону?

Маркус не верил своим ушам. Кто же этот парень, если он позволяет себе так фамильярно именовать архиепископа?

– Я принадлежу сэру Полю д'Эстре, гасконскому рыцарю. Я – его оруженосец, и мы приехали в Англию, чтобы искать заступничества короля. Пока мы здесь, мы поступили на службу к архиепископу.

– О, как хорошо! – воскликнул странный человечек, хлопая в ладоши. – Значит, я смогу часто играть с тобой. Видишь ли, я его брат.

– Брат архиепископа? – переспросил пораженный Маркус.

– Ну да. Так обидно, что я совсем никудышний, в то время как он – такой умный и необыкновенный, но я очень стараюсь быть хорошим. Если я буду хорошим, ты станешь дружить со мной? Ты же знаешь, ты всегда был моим другом.

Не поняв последней фразы, Маркус тем не менее сказал:

– Да, я буду вашим другом. Как вас зовут?

– Колин, – ответил тот. – Или как-то иначе? Не могу вспомнить. Нет, Колин. – Дурачок начал прыгать, перескакивая с одного булыжника на другой. – Я знал, что когда-нибудь ты придешь, – бросил он через плечо и поскакал к дверям кухни, откуда доносился запах свежеиспеченного хлеба.

Остановившись у порога, Колин помахал рукой.

– Я спрошу у Джона, нельзя ли, чтобы ты присматривал за мной вместо Веврэ, – крикнул он и исчез внутри.

Маркус озадаченно глядел ему вслед. Он так крепко задумался, что не услышал шагов подбежавшего к нему слуги и очнулся, только увидев мальчика прямо перед собой.

– Господин Маркус! – произнес запыхавшийся подросток. – Архиепископ желает немедленно видеть вас у себя в кабинете. Пожалуйста, поторопитесь!

Однако, войдя в кабинет, оруженосец подумал, что особых оснований для спешки не было: Стратфорд молча стоял у окна и разглядывал окружающие замок поля, как будто впереди у него была вечность.

– Вы хотели меня видеть, милорд? – спросил, поклонившись, Маркус.

Он почувствовал некоторое раздражение, когда в ответ на его реплику архиепископ обернулся и, ничего не говоря, начал с непроницаемым выражением лица разглядывать Маркуса. Наконец он заговорил:

– Да. Со вчерашнего дня я все раздумывал о том, каковы будут ваши обязанности, Флавье. Но теперь все встало на свои места, и я понял, в чем состояла Божья воля.

– Милорд?

– Вы уже встречались с моим братом и поняли, что он… не такой, как все. Он… болен от рождения, но в его душе нет ни малейшей злобы или жестокости.

– Я почувствовал это, милорд.

– Только что он был у меня. Он просил, чтобы отныне вы стали его опекуном и телохранителем вместо моего управителя, Веврэ. Интересно, но я и сам уже подумывал о том, чтобы его заменить, и присматривал подходящего человека. Теперь вы различаете промысел Божий?

Во внезапной вспышке озарения Маркус понял его: он оказался здесь в результате целой цепи событий, каждое из которых, на первый взгляд, могло и не произойти. Но он здесь, и это означает, что он и слабоумный брат архиепископа должны были встретиться. Слова «Я знал, что когда-нибудь ты придешь» эхом зазвучали у него в голове.

– Вы принимаете это поручение? – продолжал архиепископ.

– Если сэр Поль не станет возражать, забота о вашем брате доставит мне большую радость, – с поклоном ответил Маркус.

Стратфорд лишь торжественно кивнул в ответ и поднял руку, чтобы благословить гасконца, который, повинуясь безотчетному импульсу, опустился перед святым отцом на колено.

Когда и в Шарденском, и в Мэгфелдском замках уже вовсю бурлила дневная жизнь, в Баттле Роберт де Шарден еще только просыпался в постели своей любовницы. Открыв глаза, он счастливо и удовлетворенно вздохнул. Любоваться хорошеньким свежим личиком и касаться разметанных по подушке роскошных рыжих волос было удовольствием, которое никогда ему не надоедало.

Разумеется, Роберт и не подозревал, что его возлюбленная лишь немногим лучше обычной уличной девки. Ее скромно опущенные глаза, свежие розовые губки и приличные манеры полностью ввели его в заблуждение и заставили потерять голову. Он искренне считал эту молодую женщину несчастной вдовой, не зная и не задумываясь о том, что начиная с семнадцати лет, – с тех пор, как ее муж пал в сражении у Хэлидон-Хилл, – его милая продавала свое тело пожилым мужчинам, получая взамен средства к существованию и покровительство.

Однако и сама Николь де Ружмон отнюдь не считала, что она продажная женщина, а воспринимала себя лишь как любовницу – юную, прекрасную, влекущую, неутомимую и притом весьма искушенную в искусстве любви.

Вот и теперь, проснувшись, она увидела склонившегося над ней Роберта, и столько любви, желания, стремления вернуть утраченную юность было в его взгляде, что она лениво и поощряюще улыбнулась, затем прильнула к нему, изощренными ласками продлевая сладостную агонию, пока он вновь не ощутил себя обезумевшим мальчишкой. Все было проделано мастерски и с артистизмом.

Роберт понимал, что уже не сможет добровольно отказаться от Николь. Засыпая в ленивой любовной истоме, он обдумывал планы на будущее: Шарден, Николь, Маргарет, Ориэль… В его планах не было места только одному человеку – Пьеру. Мысли Роберта споткнулись, когда он вспомнил о Хэймоне – старшем сыне и наследнике, воевавшем в Шотландии и ныне удостоенном чести служить в свите самого короля. Роберт подумал о том, какое жестокое осуждение со стороны Хэймона вызовет все, что способно огорчить его мать. Нет, сейчас он будет думать не о Хэймоне, а только о Николь, решил Роберт, засыпая.

 

Глава восьмая

Неожиданный звонкий смех, раздавшийся посреди Бивелхэмской долины, казалось, покружил между холмами и, заблудившись, эхом обвился вокруг окруженного рвом замка. Всадника, едущего со стороны Мэгфелда, этот смех настолько удивил, что он тотчас же натянул поводья, остановился и начал оглядываться по сторонам, желая узнать, кто же так беспечно веселится в это светлое и ясное июньское утро. К своему изумлению, он увидел Маргарет де Шарден, едущую верхом по гребню холма бок о бок с каким-то незнакомцем. Их головы были повернуты друг к другу, и весь их вид, даже на расстоянии, свидетельствовал о гармонии и полном взаимопонимании.

Лицо Джона Валье потемнело: он был типичным представителем племени мужчин, уверенных, что все и всегда должно находиться в отведенных для этого местах: его дом, его управляющий, его вилланы, и, самое главное, его жена. И, кстати говоря, то же самое относится к женам его друзей и сверстников. Не подобает супруге уважаемого человека разъезжать тут и там без подобающего эскорта, и, уж тем более, весело хохотать и развлекаться в отсутствие мужа.

Как бы в насмешку, самому Джону досталась весьма умная и своенравная жена. Алиса Валье давно уже в совершенстве овладела искусством убеждать мужа, что во всем ему уступает и покоряется, в то время как сама втихомолку делала все по-своему.

Ни о чем не подозревавший Джон теперь счел своим долгом выяснить, что происходит с Маргарет, и повернул коня наперерез ей и ее спутнику, мирно спускавшимся с холма в сторону леса.

– Добрый день, – окликнул он их, заранее ощетинившись в преддверии неприятных открытий.

– Сэр Джон! – совершенно очевидно обрадовалась ему Маргарет. – Надеюсь, вы в добром здравии? А как поживает Алиса?

– Хорошо. Вполне хорошо. – Джон в упор разглядывал спутника Маргарет, давая понять, что ожидает объяснений.

– Позвольте представиться: Поль д'Эстре, несчастный рыцарь из Гаскони, прибыл в Англию в надежде получить возмещение за потерю своих владений, – заговорил Поль. – Ожидая, пока разрешится мое дело, я поступил на службу при дворе милорда архиепископа, где и познакомился с мадам Маргарет. И в данный момент, наслаждаясь ее обществом, в то же время совершаю столь необходимый моцион и любуюсь пейзажем. Увы, это просто наказание – быть тучным и неуклюжим!

Он похлопал себя по животу, твердому и круглому, как осенняя тыква, с выражением комического отчаяния, вскоре превратившегося в смущенную ухмылку. Сэру Джону было ясно, что перед ним завзятый обжора, не привыкший отказывать себе ни в обильной еде, ни в хороших винах. Что-то весьма симпатичное было в этом чужестранце, и англичанин, сам начавший полнеть, вдруг поймал себя на том, что сочувственно кивает головой.

– Какое наслаждение для меня, – продолжал Поль, – увидеть столь славные места.

– Вам раньше не приходилось бывать в Англии? – спросил Джон.

– О, конечно, – несколько загадочно ответил Поль. – Много, много раз. Но здесь, в Суссексе, – нет. Никогда раньше я не бывал в этой прекрасной долине, полной магии и веселья.

Маргарет и Джон переглянулись.

– Как хорошо сказано! – в один голос воскликнули они.

Польщенный Поль склонился в поклоне, нагнувшись к шее лошади. На мгновение его живот исчез из вида, и Маргарет успела подумать: «Должно быть, в молодости он был красив. Как жаль, что я не знала его тогда».

Она уже считала гасконца одним из самых очаровательных, приятных, интересных людей, когда-либо встречавшихся в ее жизни, и благословляла случай, приведший ее во дворец архиепископа и позволивший им познакомиться. Хотя Роберт, когда она выходила за него, и был привлекательным мужчиной, но никогда не обладал таким обаянием, которое излучал сэр Поль.

Почувствовав, что сэр Джон смотрит на нее с подозрением, Маргарет поспешно согнала с лица улыбку и с серьезным видом спросила:

– Наверное, нам пора возвращаться, сэр Поль? Как вы считаете, достаточно много вы сегодня увидели?

Мышиные глазки-бусинки хитро блеснули:

– Нет, миледи. Не могли бы мы еще взобраться на ту вершину, что над нами? Мне кажется, оттуда откроется прекрасный вид на много миль вокруг.

Он показал на то плато, откуда Джон де Стратфорд когда-то впервые увидел свой дворец.

– Я поеду с вами, – вдруг сказал Джон и поспешно добавил: – Конечно, если вы, Маргарет, не возражаете.

– Разумеется. – Но не прозвучало ли в ее голосе колебание? – Пожалуйста, поезжайте.

Трос всадников взбирались по склону под жаркими лучами солнца, сиявшего на чисто голубом, как глаза младенца, небе. Земля под копытами их лошадей крошилась и осыпалась, но вскоре они достигли вершины и замерли в восхищении. Поля, тянувшиеся от самого Велденского леса, переливались всеми оттенками цветущих трав. За вспаханными землями виднелись природные пастбища, по которым бродили стада неостриженных овец и рыжих коров. Но и там кое-где виднелись вкрапления ярких цветов: синих, желтых, красных. На дальнем склоне вдруг мелькнула розовато-коричневая дикая лань и скрылась в лесу.

– Рай! – выдохнул Поль.

– Но, наверное, – предположила Маргарет, – ваши собственные владения в Гаскони были не менее красивы?

– Да, они были прекрасны, – вздохнул Поль. – Сады, сбегающие по склонам гор до самой реки, виноградники, замок… Но здесь у вас я наблюдаю нечто совершенно особое: величие и красота здешней природы накладывает отпечаток на характер людей, которым посчастливилось здесь родиться и вырасти.

У Джона сильнее забилось сердце:

– Что вы имеете в виду?

– Твердость взглядов, горячая кровь, неистовость характеров соединяются у здешних жителей с добродушием, сдержанностью и нежностью души.

Англичанин низко поклонился человеку, которого еще несколько минут назад готов был считать незваным пришельцем и гнусным соблазнителем чужих жен.

– Почту за честь, сэр Поль, если вы согласитесь посетить дом моего отца в Глинде. Я уверен, что и отец, и моя жена будут весьма рады знакомству с вами.

Недавние мысли о женах, которые должны знать свое место, и о мужьях – полновластных хозяевах своих владений, полностью улетучились из простоватой головы Джона. Компания начала спуск по лесистому склону.

С вершины соседнего холма Ориэль, выехавшая на прогулку в сопровождении служанки, увидела, как они пробираются между деревьями, и, помахав рукой, окликнула их, но всадники не заметили и не услышали ее, и вскоре исчезли в зарослях. В это утро Ориэль и Эмма проехали гораздо больше, чем это было у них в обычае, потому что сегодня было особенно приятно быстро скакать, пригнувшись к самой шее лошади, прислушиваться к стуку копыт и, ощущая себя расшалившимся мальчишкой, выкрикивать что-то бессмысленное. Но Эмма уже выказывала признаки усталости, и Ориэль, выехав на тропинку, ведущую к замку, начала медленно спускаться.

Петляя между деревьями, она вдруг увидела впереди незнакомого всадника, стоявшего на небольшом холмике спиной к ней, и, по всей видимости, любующегося замком Шарден. Ориэль тотчас же вспомнила юношу из своего сна.

– Кто это? – шепотом спросила она у служанки.

– Должно быть, это оруженосец гасконского рыцаря, госпожа. Говорят, он необычайно высокого роста.

Ориэль с интересом взглянула на него. Когда они с матерью были во дворце архиепископа и познакомились с сэром Полем, тот упомянул в разговоре о своем оруженосце, но они не видели молодого чело века, и Ориэль с тех пор гадала, как он выглядит.

– Вы будете говорить с ним, госпожа?

– Да, конечно. Поступить иначе просто невежливо.

Их лошади пересекли гребень холма, и Ориэль заметила, что лишь послышался звук приближающихся всадников, как рука гасконца инстинктивно легла на меч. Когда же он оглянулся и увидел, что к нему направляются две женщины, то одним легким движением спрыгнул с коня и низко поклонился. Ориэль увидела костистое лицо, длинное поджарое тело и яркие глаза, в которых поблескивали золотые, как осенние яблоки, искорки.

– Госпожа Ориэль? – вежливо осведомился оруженосец.

– Да. Господин Маркус?

– К вашим услугам.

Они обменивались ничего не значащими, предписываемыми этикетом фразами, и Ориэль уже тяготилась беседой, раздумывая, что же еще сказать, как вдруг лицо гасконца осветилось выразительной улыбкой, мгновенно преобразившей его черты. Ориэль смутилась, почувствовав, как почему-то быстрее забилось ее сердце. Она всячески старалась не покраснеть, но против ее воли щеки девушки вспыхнули.

Однако гасконец, судя по всему, ничего не заметил и, к большому облегчению Ориэль, отвернувшись, снова начал разглядывать Шарден.

– Как удачно выбрано место, – заметил он. – Дом расположен на редкость удобно, как будто птичье гнездо приютилось на склоне холма.

– Очень поэтично сказано, господин Маркус, – улыбнулась Ориэль. – Я никогда не думала об этом в таких выражениях.

– Это потому, что для вас здесь все привычно. Редкостная красота воспринимается как нечто обыденное, если видеть ее ежедневно.

Он еще раз улыбнулся своей необычайной улыбкой, и Ориэль вначале отвела глаза, но увидев, что он пытается поймать ее взгляд, отважно взглянула на него. Мгновение спустя они уже не воспринимали друг друга такими, какими они были на самом деле, перестали замечать черты лица, глаза, волосы. Даже воздух вокруг молодых людей, казалось, был пронизан их невысказанными чувствами, страстными устрсмлсниями, молчаливыми признаниями. И Маркусу, и Ориэль в эту минуту почудилось, будто когда-то – только они не могут вспомнить, где и когда это было – они вот так же уже смотрели друг на друга…

Никто не мог бы сказать, как долго они простояли, не отрывая глаз друг от друга, ибо Эмма, в чьи обязанности входило защищать свою молодую госпожу от любых неприятностей, вынуждена была отвернуться, чтобы спрятать внезапно и непонятно почему навернувшиеся слезы. Простая суровая деревенская женщина, прожившая нелегкую, ожесточившую ее жизнь, не знавшая ничего, кроме неуклюжих примитивных ухаживаний, заканчивающихся где-нибудь в стоге сена, вдруг поняла, что видит чудо, о котором она только слышала, – чудо зарождения любви с первого взгляда.

Маркус первым нарушил молчание, сказав:

– Я всегда буду вашим покорным слугой, вы знаете это.

К стыду Ориэль, она тут же вновь превратилась в обыкновенную девушку, ответив:

– Мы совсем не знаем друг друга, господин Маркус. Вы не можете служить незнакомке.

Его лицо мгновенно сделалось твердым и печальным, улыбка исчезла:

– Мы уже никогда не будем незнакомцами, госпожа. По крайней мере, в это я верю.

Ориэль опять собиралась ответить какой-то банальной, не стоящей ее фразой, но, к счастью, внимание всех троих в этот момент было привлечено коричневой точкой, быстро движущейся по направлению к замку со стороны Мэгфелда. Они молча следили за ее приближением и вскоре разглядели, что это крошечный, высохший монах, исполнявший обыкновенно обязанности секретаря архиепископа, скачет что есть духу на непомерно огромной для него лошади.

– Интересно, что ему нужно, – недоумевающе заметила Ориэль, обернувшись к Эмме.

Неуклюже трясясь и подпрыгивая в седле, монах проскакал по подъемному мосту.

Взглянув на Маркуса, Ориэль вздохнула:

– Моя мать на прогулке с сэром Полем д'Эстре. Мне придется вернуться домой и принять посланца милорда архиепископа.

– В таком случае, позвольте мне попрощаться и удалиться.

Маркус поднес к губам ее руку, и легкое прикосновение прояснило и скрепило невидимой печатью все, что уже зародилось между ними. Оба они уже пылали любовью и хотели только одного, всегда быть вместе и никогда не расставаться.

На пути к дому Ориэль то и дело оглядывалась на удаляющегося всадника. Перед тем, как скрыться между деревьями, Маркус помахал ей рукой. Ориэль остановилась и махала в ответ, пока он не исчез из виду, так что Эмма сочла необходимым вмешаться:

– Вы не должны ему показывать, что он так сильно вам понравился.

Голубые глаза Ориэль лучились каким-то новым, особым сиянием.

Девушка серьезно взглянула на служанку.

– Я никогда не смогу прятать от него свои чувства, Эмма. Я чувствую, что он уже стал частью меня.

– Будьте осторожны, госпожа, умоляю вас. Ваш отец придет в ярость, если у него будет повод считать вас любовниками.

– Пока что у него нет для этого оснований, – засмеялась Ориэль, и Эмма вынуждена была замолчать и держать свои тревожные мысли при себе.

В эту ночь Алисе Валье приснился странный, показавшийся явью сон. Она увидела себя, стоящую на холме над обнесенным рвом замком. Все вокруг было в каких-то необычайных, неземных красках: ледяные кристаллы звезд на эбеново-черном небе; пурпурные холмы, вырастающие прямо из бездонных, цвета индиго, озер; серебряные ручьи, струящиеся между розовато-зеленых лугов.

«Может быть, я уже умерла, – думала Алиса, глядя на эту игру цвета и теней. – Во сне я испустила свой последний вздох, и теперь моя душа одиноко витает, любуясь колдовской красотой спящей долины?»

Однако она видела себя стоящей на земле, одетой в темно-голубое платье, с магическими камнями в руках. Глядя на них, Алиса в который раз спрашивала себя, является ли их тайна вечным поиском Бога или порождением темных сил? Пока она перебирала камни, вдруг показалась странная процессия: восседающая на белоснежном коне Ориэль де Шарден, а позади нее трос незнакомых Алисе молодых мужчин. Один – высокий, тонкий, поджарый, похожий на ястреба, другой – небольшого роста, темный, с трагическим лицом. Третий – держал под уздцы коня Ориэль, и когда он выступил из тени, Алиса с изумлением узнала в нем Адама де Бэйнденна – человека, которого выкупила из неволи и взяла в мужья Изабель.

Не замечая Алисы, они подошли совсем близко к тому месту, где она стояла, и то, что она увидела дальше, наполнило ее душу страхом. Конь Ориэль споткнулся, и девушка вылетела из седла, но ее тут же подхватил и не дал ей упасть Адам. Однако, едва она оказалась рядом с ним, он прижал ее к своей широченной груди и покрыл поцелуями ее трепещущий рот. В ту же секунду высокий юноша вырвал Ориэль из его объятий и, швырнув Адама на землю, начал наносить ему удар за ударом.

Алиса закричала, но с ужасом поняла, что ее никто не слышит. Затем она увидела, что грубая сила Адама постепенно берет верх. Теперь уже он навалился на незнакомца и избивал его, как куклу. Тогда маленький человечек вцепился в спину Адама. Но это было бесполезно, как если бы ребенок вмешался в стычку между взрослыми.

До Алисы доносились ужасающие звуки – хрипы и стоны человека, которого душат, но в этот миг луна скрылась за тучами, и она оказалась в кромешной тьме, безуспешно пытаясь что-либо разглядеть. Кого-то убивали в этом пустынном месте, но кого – она не могла разобрать. Она сделала шаг вперед, соскользнула с холмика и начала падать в бездонную пропасть, в самое сердце колдовской долины.

– О, помогите мне! – кричала Алиса. – Помогите! Это дьявол вышел на охоту сегодня ночью!

– Успокойся! – вдруг услышала она рядом с собой твердый голос Джона. – Это просто ночной кошмар. Ты кричишь вот уже несколько минут.

Алиса открыла глаза и увидела дневной свет, льющийся в ее спальню через узкое высокое окно.

– О-о! – простонала она. – О, благодарю тебя, Господи! Это было так страшно и казалось таким реальным. Я думала, это моя душа летает над землей. Там были такие краски, которых я никогда не видела в жизни.

– Все дело в этих злосчастных камнях, – недовольно проворчал ее муж. – Ты будешь видеть странные цвета и наблюдать ужасающие картины до тех пор, пока они лежат в твоем тайнике. Я уверен, что эти камни – дело рук дьявола.

– Или Бога, – медленно ответила Алиса. – Может быть, с их помощью, через их пророчества мы получаем божественное покровительство.

– Нет, нет и нет! Они должны быть стерты в порошок и закопаны как можно глубже.

Не обращая внимания на его слова, Алиса взобралась на стул и выглянула в окно. Уже совсем другим голосом она воскликнула:

– Какое утро! Совсем как бутон розы!

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался Джон.

– Ночью прошел дождь и вымыл все цветы, и траву, и листья. А воздух благоухает так резко и так сладко, что не сравнится ни с какими духами. Я должна немедленно выйти прогуляться.

Она спрыгнула со стула, начав одновременно умываться и одеваться. Вымыв лицо водой из кувшина, Алиса натянула чулки и нижнее платье – длинное и облегающее. Поверх него она надела другое, более короткое и свободное, похожее на тунику, с красивой отделкой и рукавами до локтя. На голове у нее был льняной чепчик, ленты которого она туго обернула под подбородком и закрепила над ушами.

Наблюдавший за ее торопливыми сборами Джон спросил:

– Куда это ты собралась?

– Хочу пройтись до Шардена и поговорить с Маргарет.

– В таком случае и я пойду с тобой.

Он спрыгнул с кровати и быстро оделся. Как и у Алисы, его костюм состоял из двух частей: верхней – кафтана с длинными рукавами и нижней, представляющей собой прилегающее, длиной примерно до колен, одеяние, из-под которого виднелись сшитые из разноцветных полос штаны. Вместо плаща с капюшоном Джон надел мягкий отороченный мехом берет. И муж, и жена для деревенских жителей одевались довольно роскошно, и нынешнее утро не было исключением.

– Я действительно хочу пройтись пешком, – заявила Алиса, заметив, что ее муж по привычке повернул к конюшне.

На мгновение на его лице появилось выражение наигранной властности, но затем он мягко ответил:

– Что ж, отлично. Сегодня и в самом деле прекрасный денек.

Они зашагали по чисто вымытому дождем лесу. На каждом листе, на каждой ветке еще трепетали прозрачные капли, вспыхивающие в пробивающихся сквозь листву лучах бриллиантовыми искрами. Паутина на кусте шиповника казалась сплетенной из тончайших серебряных нитей. Смыкавшиеся над ними кроны деревьев были такими густыми, что Алисе и Джону казалось, будто они идут по зеленому коридору.

Однако ничто так не красило это яркое золотое утро, с многочисленными звуками, похожими на голос трубы, как разливавшееся в воздухе благоухание. Аромат цветущих яблонь смешивался с запахом жимолости и роз, с острыми запахами полевых и лесных растений, и вес это вместе, соединяясь с мощным ароматом влажной земли, создавало неповторимое, волнующее сочетание.

Добравшись до Шардена, супруги Валье увидели, что ров почти доверху наполнился водой и лебеди теперь плавают почти вровень с окнами нижнего этажа.

– Теперь они хорошенько прочистятся, – насмешливо заметил Джон.

Он намекал на то, что все нечистоты и отходы замка по специально прорубленным в стенах шахтам стекали прямо в ров, и в случае сильных дождей возникала опасность, что вода со всем содержимым начнет подниматься вверх. Однако Алисе и Джону не пришлось дальше обсуждать этот вопрос – из одного из окон послышался шум, и, заглянув в него, они увидели Маргарет, чихавшую столь неистово, как будто она нанюхалась перца. Алиса поспешно вбежала в дом, поднялась по лестнице и увидела вышедшую ей навстречу Маргарет.

– Дорогая моя, ты что, заболела? – участливо спросила она.

– Нет, – ответила подруга, энергично высморкавшись. – Это проклятая летняя лихорадка, которая бывает у меня каждый год, и всякий раз как нельзя более некстати. Вот и сегодня, как назло, архиепископ пригласил Ориэль и меня отобедать в компании с его братом.

Алиса от изумления раскрыла рот.

– С его братом? Ты имеешь в виду Роберта де Стратфорда?

– Да нет же, нет! Самого младшего из трех, Колина. Он страшно застенчив и очень редко появляется в обществе, но, судя по всему, он живет во дворце с тех самых пор, как архиепископ приехал в наши края.

Алиса покачала головой, как будто с трудом могла поверить в услышанное, и Маргарет продолжала:

– Но я никак не могу ехать. Я только и делаю, что чихаю и сморкаюсь. Алиса, не могли бы вы с Джоном сопровождать Ориэль?

Маргарет с надеждой взглянула на подругу, но лицо ее сразу вытянулось, когда она увидела, как та отрицательно покачала головой:

– Мы с Джоном сегодня должны ехать в Глинд.

– Что же мне делать?

– А ты не можешь отправить ее со слугой?

– Нет, Роберт бы этого не одобрил. Алиса, как ты думаешь, не попросить ли мне Изабель де Бэйнденн?

Ночной кошмар с ужасающей ясностью возник перед глазами Алисы. Она снова увидела огромную фигуру Адама и трепещущую в его руках, как цветок в медвежьих лапах, Ориэль.

– О, нет! – закричала она, но было поздно.

Маргарет уже стояла возле лестницы и отдавала распоряжения:

– Коггер! Коггер! Немедленно снаряди мне посыльного!

Очень медленно Алиса прошла в комнату Маргарет и там проделала нечто ей совершенно несвойственное: налила и выпила полный кубок вина. Какая-то червоточина появилась в сияющем розовом утре Бивелхэма…

Городок Баттль, получивший свое имя от аббатства, вокруг которого он вырос, в это утро тоже проснулся чисто вымытым. Всю ночь дождь без устали колотил по крыше величественного храма, построенного по приказу самого герцога Вильгельма, дабы увековечить его славную, великую победу, победу, ради которой были пролиты реки христианской крови, в том числе крови английского короля. Главный алтарь монастыря, по-видимому, во искупление вины Вильгельма, был воздвигнут на том самом месте, где был убит последний из правителей Англии из саксонской династии – Хэролд, сын графа Годвина.

Однако Роберта де Шардена, выехавшего из дома своей любовницы, расположенного примерно в чет верти мили от самого аббатства, в то утро обуревали мысли, отнюдь не связанные с высокими материями.

Гораздо больше, чем давние и кровавые исторические события, Роберта волновали его собственные скромные беды.

Он чувствовал себя бесконечно несчастным, несчастным до такой степени, что в эту минуту, пожалуй, был готов поменяться местами с самым нищим вилланом. Ближайшее будущее, по мнению Роберта, также не сулило ему ничего хорошего. Во-первых, его ожидала беседа с архиепископом, во время которой, не сомневался Роберт, ему будет предъявлено обвинение в тайных амурных делишках. И тогда – о, ужас! – он должен будет встретиться лицом к лицу с Маргарет и сообщить о том, что хочет с ней расстаться. Роберт заранее представлял, как исказится ее лицо, вспыхнет и станет еще более некрасивым, как наполнятся слезами ее глаза, когда он скажет ей, что с их браком покончено…

«Если бы она не любила его так сильно, вздохнув, – уныло подумал Роберт. – Если бы она не посвятила всю свою жизнь ему и их детям. Если бы, подобно этой изящной Алисе Валье, у нее были какие-то интересы вне дома. И, в конце концов, как и все согрешившие мужья, Роберт пришел к очень удобному и успокоительному выводу, мысленно возложив на жену вину за все свои прегрешения. Конечно, она сама виновата в том, что произошло: ведь если бы она оставалась юной и стройной, оживленной и веселой, пылкой и желанной, разве стал бы он ей изменять? Нет, воистину вся ответственность лежит на Маргарет!» Почувствовав себя чуть-чуть счастливее, Роберт пришпорил коня.

По другой дороге, ведущей в Баттль из Лондона, в это время к городу приближался отряд вооруженных рыцарей под королевскими знаменами. Заметив их, Роберт прищурился: вдруг среди них едет его старший сын? Но всадники были еще слишком далеко и скакали чересчур быстро, вздымая вокруг себя грязную тучу, несмотря на то, что дорога еще была влажной после ночного дождя, так что Роберт не смог как следует их разглядеть. Поскольку вероятность того, что среди этих рыцарей окажется Хэймон, была крайне невелика, Роберт оставил мысль вернуться в Баттль и продолжил свой путь в Бивелхэм.

Как ни странно, но Хэймон де Шарден действительно въехал в то утро в Баттль в составе королевского отряда. Это был высокий, могучий, кряжистый мужчина – увеличенная и более грубая, более мужественная во всех отношениях копия Пьера. Не узнав в одиноком всаднике, удалявшемся от Баттля, своего отца, Хэймон, миновав западные ворота аббатства, подъехал к гостинице – каменному строению, примыкавшему к амбару, спешился и вошел внутрь.

Хэймон де Шарден принадлежал к числу воинов, по праву считавшихся сильнейшими в мире, ибо огромные валлийские луки, тяжелая рыцарская конница и мощная пехота делали английскую армию непобедимой. Хэймон был весьма своеобразной личностью, под его простой и грубой внешностью скрывались весьма противоречивые чувства и убеждения. Как ни странно, он, чьей профессией была война, а значит – смерть, с фанатичным пылом юноши верил в чистую, неземную любовь. Однако эта романтическая вера ничуть не мешала проявлениям обычной солдатской развращенности. Невозможно было заподозрить в распивающем эль, горланящем песни и лапающем девок солдате готовности отдать жизнь во имя прекрасной и светлой Любви.

В то утро в Баттле Хэймона обуревало вполне земное желание и, усевшись за грубо сколоченный стол, он окликнул копошащегося в углу сгорбленного слугу-виллана:

– Где здесь можно найти женщину? Неуклюжий, грязный старик, от которого к тому же отвратительно пахло, медленно повернулся к нему и, окинув Хэймона взглядом, поинтересовался:

– Вы – молодой Шарден, ведь так?

Удивленный рыцарь ответил:

– А ты откуда знаешь?

– Как-то раз видел вас вместе с вашим отцом, бейлифом.

– Понятно. – Хэймон вернулся к интересовавшей его теме: – Так что, есть в этой дыре женщины?

Странное выражение мелькнуло в выцветших глазах виллана.

– Разумеется, сэр. В Баттле много женщин.

Хэймон нетерпеливо нахмурился:

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Мне нужна женщина, продающая свое тело.

Слугой вдруг овладело беспричинное веселье. Упершись руками в бока, он зашелся в беззвучном смехе, раскрыв рот и обнажив гноящиеся вонючие десны. Хэймон поднес кулак к его лицу.

– Говори немедленно, вонючая скотина, не то я вышибу из тебя дух!

Сморщенная физиономия старика, в каждой складке которой застряла грязь, мгновенно стала серьезной.

– Пожалуй, есть одна, которая придется вам по вкусу, сэр. Она живет тут неподалеку, что многие джентльмены находят весьма удобным.

– Значит, она не станет ломаться?

– Думаю, что нет, сэр, – слуга раболепно поклонился. – У нее собственный домик, я объясню вам, как туда пройти.

– Отлично. Я отправлюсь к ней, как только поем.

– Как пожелаете, сэр. Но если вам угодно при слушаться к совету старого человека, сэр, не называйте ей своего имени.

– Почему?

– Она может испугаться, узнав, что вы сын бейлифа.

– А-а, понятно. Ну что ж, не буду.

Хэймон занялся едой и не увидел, как за его спиной слуга снова скрючился в беззвучном смехе.

Посланец из замка Шарден, стремясь поскорее выполнить поручение своей госпожи, пересек долину и, свернув в сторону Мэгфелда, пересек границу земель, арендуемых Изабель де Бэйнденн. Взбираясь на склон, он прокладывал путь через море синих колокольчиков, затем проехал между зелеными полями к холму, на котором стоял дом, и откуда открывался один из красивейших в Суссексе видов.

Там всадник спешился, привязал лошадь к коновязи и вошел внутрь. В этот полуденный час там не было никого, кроме Адама, похрапывающего на лежанке возле очага. От произведенного Ральфом шума он проснулся.

Как всегда, при виде мужа хозяйки Бэйнденна Ральф, слуга Роберта де Шардена, пришел в некоторое замешательство. Для него Адам по-прежнему оставался простым вилланом – таким же, как и сам Ральф. Однако между ними теперь существовала не преодолимая разница: в то время как молодой чело век был выкуплен и взят в мужья свободной женщиной, Ральф, как был всю жизнь слугой и крепостным, так им и оставался.

Войдя в дом, где Адам считался хозяином, Ральф как никогда остро осознал это. Лишь слегка кивнув головой в знак приветствия, ибо никакая сила в мире не заставила бы его поклониться, он сказал:

– Я привез послание для твоей жены от госпожи де Шарден. Могу ли я видеть хозяйку?

Лицо Адама порозовело.

– Моя жена, – неумело ворочая языком, проговорил он, – работает во дворе. Там ты ее и найдешь.

Взгляд Ральфа ясно спросил: «Тогда почему же ты валяешься возле огня?», и, словно прочитав его мысли, Адам поспешил добавить:

– Я болел, у меня был жар, и она сказала, чтобы я оставался дома.

Внезапно Ральф почувствовал необъяснимую жалость к нему. Адам мог распоряжаться собой еще меньше, чем когда он был собственностью сэра Годфри Валье. Он лишь перешел из одной неволи в другую.

– Если можно, я подожду здесь, – ответил Ральф, раскаиваясь в своих недостойных христианина мыслях, и уселся около огня.

Так они сидели молча, пока в дверном проеме не появилась, улыбаясь, Изабель.

Ральф взглянул на нее. Он твердо знал, что ей около шестидесяти, и тем не менее никто, в том числе он, не дал бы ей больше сорока. На ее чистой, гладкой коже имелись лишь слабые намеки на морщинки, а в выбивавшихся из-под чепца густых темных волосах не было ни одного седого волоска. Обтянутые синими чулками ноги, видневшиеся из-под юбки, которую Изабель для удобства подоткнула к животу, были по-девичьи стройными. А когда она, развязав, расправляла юбку, на мгновение мелькнули округлые крепкие бедра, белые, как мрамор.

Ральф встал:

– Мадам, госпожа Шарден просит вас об одолжении. Госпожа Ориэль сегодня приглашена на обед к архиепископу, а у ее матери летняя лихорадка. Она спрашивает, не могли бы вы и ваш муж сопровождать госпожу Ориэль.

Задумавшись, Изабель приложила пальцы к щеке, и на ее лице тут же появилось грязное пятно: Изабель возделывала землю своими руками, как обычная крестьянка, не скрывая и не стыдясь этого. И все-таки непреодолимая пропасть между ней и Адамом тут же проявилась, когда она ответила:

– Ну, конечно.

Обычно жена обязательно спрашивала мужа, не возражает ли он.

«Точнее, – подумал Ральф, – в любом другом браке решение принимал бы хозяин дома, а не его жена».

Его сочувствие к Адаму лишь возросло когда тот, чтобы загладить неловкость, как эхо, промямлил:

– Да, мы сможем.

Изабель поощряюще улыбнулась ему, как-будто он сделал невесть какое умное замечание.

– В таком случае, мадам, – поклонился Ральф, – я поспешу назад, поскольку моя госпожа с нетерпением ожидает ответа.

Изабель еще раз улыбнулась, став этого еще красивсе.

– Ну, раз уж я обедаю с архиепископом, мне надо принять ванну.

Не задумавшись и даже не осознавая, что он делает, Адам поклонился, сказав:

– Я сейчас же все приготовлю, – и вышел из комнаты.

Отыскать маленький домик Николь оказалось со всем нетрудно. Выйдя из аббатства через западные ворота, Хэймон прошел мимо странноприимного дома и оказался на центральной улице, делившей городок пополам. Затем, как его научил Уилл, трактирный слуга, он повернул направо и оказался на другой, более узкой улочке, по одну сторону которой виднелось зеленое поле, а по другую располагалось несколько домишек. Подойдя к первому из них, Хэймон убедился, что он соответствует полученному им описанию, и требовательно постучал в дверь.

Долгое время никто не отзывался, но когда Хэймон еще раз со всей силы стукнул по дереву, чей-то голос сверху окликнул:

– Кто там?

Отойдя на два шага назад, Хэймон задрал голову и увидел выглядывавшую в окно девушку.

– Мне посоветовали зайти сюда, – неопределенно ответил он, смущенный присутствием сопливого соседского мальчишки, с интересом за ними наблюдавшего.

– Что-что? – не разобравшись, девушка высунула из окна голову.

– Я остановился в аббатстве, – громко объяснил Хэймон, убедившись, что ребенок не сводит с него глаз.

– Что? Я не слышу!

Голова в окне исчезла, и через минуту дверь распахнулась. На пороге стояла молодая и очень хорошенькая женщина с огненно-рыжими длинными волосами, в наспех накинутом плаще: по-видимому, она спала, и Хэймон ее разбудил.

– Извините, если побеспокоил, – несколько смущенно начал Хэймон, – но мне посоветовали прийти сюда.

Девушка недоумевающе смотрела на него, и он продолжил:

– Мне сказали, что с вами можно договориться… Ну, что вы не станете ломаться.

Вспыхнув, девушка метнула на него негодующий взгляд и воскликнула:

– Ах, вот как, вам сказали!

– Да.

Под ее испытующим взглядом молодой Шарден чувствовал себя все более и более неуверенно. Девушка и в самом деле была чертовски соблазнительна. Он только никак не мог понять, чем вызван такой холодный прием.

– Может быть, я ошибся? – наконец предположил он после длительного молчания и смущенно улыбнулся.

Несмотря на то, что Николь была возмущена его наглостью, она улыбнулась в ответ. Было в этом мужчине с коротко подстриженными жесткими волосами, косым шрамом на лбу и жилистыми руками что-то такое, что сразу ей понравилось.

– Входите, – смилостивилась она.

Хэймон был так высок ростом и широк в плечах, что с трудом протиснулся в дверь.

– Вот что… – начала Николь, но больше ей не удалось вымолвить ни слова.

Солдат шагнул к ней и сгреб и объятия, как будто ее приглашение войти и было тем знаком, которого он дожидался. Он целовал ее так горячо и страстно, что у Николь закружилась голова – ни один из ее любовников, даже ее молодой муж, никогда не вызывали у нее такого мгновенного ответного желания.

Она знала, что должна оттолкнуть его, объяснить, что произошло чудовищное недоразумение, что она честная и добродетельная женщина, но тело уже не слушалось ее, и через несколько секунд она жаждала только одного: поскорее разделить ложе с незнакомцем.

Неожиданно выпустив ее из объятий, Хэймон пробормотал:

– Ты такая красивая и сладкая, что, наверное, очень дорого берешь. Не знаю, хватит ли у меня денег.

Уж теперь-то ей точно следовало выставить его вон, но вместо этого Николь услышала свой голос, произнесший:

– Большинство из моих клиентов – простые солдаты. Я беру столько, сколько они мне дают.

– Значит, я могу остаться?..

Вместо ответа она позволила Хэймону еще раз поцеловать себя и повела в спальню, где, сбросив плащ, настолько раздразнила его видом своих прелестей, что он уже не мог сдерживаться и без лишних предисловий овладел ею. Ни один из них ни разу не испытывал ничего подобного, они ощущали себя единым целым с момента его первого прикосновения и до самой кульминации страсти. На прощание, собираясь вернуться в аббатство, Хэймон долго и нежно целовал девушку, удивляясь, почему она так таинственно и лукаво улыбнулась, когда он вложил кошелек в ее сильную маленькую руку.

Войдя во дворец, Ориэль де Шарден поднялась по широкой лестнице в большую гостиную, где ее уже ожидал во всем блеске своего сияния и славы примас всей Англии архиепископ Кентерберийский. На его пальце сверкал алыми искрами огромный перстень с рубином.

Ориэль и следовавшая за ней Изабель де Бэйнденн преклонили перед ним колени, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и после того, как они по очереди приложились губами к перстню, архиепископ собственноручно помог им подняться.

– Милорд, – пояснила Изабель, очаровательно и бесстрашно улыбаясь, – мы с мужем сопровождаем Ориэль, поскольку господин Шарден еще не вернулся из Баттля, а у мадам жестокий приступ летней лихорадки.

Непонятное выражение – уж не облегчения ли? – на секунду промелькнуло на ледяном, как всегда, лице архиепископа, прежде чем он ответил.

– Вы всегда желанная гостья в моем доме, миледи. Добро пожаловать, Адам. Ну а вас, моя дорогая Ориэль, я особенно рад видеть. Мой брат Колин скоро присоединится к нам, – продолжал Стратфорд, – но должен предупредить вас, что он крайне застенчив и не привык к обществу. Больше всего на свете он любит играть на гитаре, в чем, следует признать, он достиг непревзойденного мастерства.

Изабель сразу же вспомнила рощу возле Бэйнденна, незнакомца со смешными короткими пальцами, извлекавшего такие дивные звуки из своего инструмента, и его необыкновенную улыбку – воплощение чистоты и веселья, и в то же мгновение увидела ее вновь – брат архиепископа молча стоял в дверях. На сей раз его непокорные темные кудри были аккуратно причесаны.

Наконец, по-видимому решившись, он вошел в комнату, застенчиво опустив глаза.

– А-а, Колин! – воскликнул Стратфорд. – Наши гости уже здесь.

Брат архиепископа очень медленно и неумело поклонился, и Изабель подумала, что он похож на подражающего взрослым ребенка. Она тепло улыбнулась молодому человеку, но увидела, что глаза его устремлены на Ориэль. То, что произошло в следующую минуту, еще больше растрогало Изабель: девушка протянула ему руку и Колин, не сводя с нес восторженного взора, прижал ладонь Ориэль к своей щеке. У Изабель мелькнула нелепая мысль, что они ведут себя так, будто уже давным-давно знакомы.

– Не угодно ли пройти к столу, мадам? – громко предложил ей архиепископ, отвлекая ее внимание.

– С удовольствием, милорд.

Подавая прелату руку, Изабель бросила мужу нежный извиняющийся взгляд. К своему ужасу она увидела, что Адам совсем растерялся: уставившись куда-то в сторону, он спотыкался и едва волочил ноги.

Дальше пошло еще хуже: сидя за столом, он ничего не ел и лишь с безнадежным видом переводил глаза с Колина на Ориэль и обратно.

Для Изабель было большим облегчением, когда архиепископ, наконец, дал знак менестрелям на галерее, чтобы они перестали играть, и обратился к брату:

– Колин, не сыграешь ли ты для нас? Это заветное желание госпожи Ориэль. Она уже слышала тебя однажды и будет рада услышать еще.

В наступившей тишине странно прозвучал голос Колина:

– Это было в тот день, когда я убежал от вас? – и тихий ответ Ориэль:

– Да.

И хотя в общем-то в словах Колина не было ничего необычного, но все сразу почувствовали его неполноценность, ущербность человека, которому не суждено стать мужчиной.

Гости замерли, не зная, как себя вести и что говорить. Наконец заговорил сам архиепископ:

– Робость Колина переходит всякие границы, – и многозначительно добавил: – Настолько, что иногда он может даже пуститься в бегство при виде незнакомых людей.

Стратфорд вполне очевидно давал понять, что настаивает на том, чтобы его брата считали не слабоумным, а чрезмерно застенчивым. Обе женщины улыбнулись, и напряженность исчезла. Не шевельнув ни одним мускулом, архиепископ продолжил:

– Но сейчас Колин попробует реабилитироваться. Начинай, братец.

Скрывались ли под его спокойствием и невозмутимостью обычные эмоции, или любые проявления человеческих чувств были незнакомы этому наместнику Бога на земле? Никто из присутствующих не мог ответить на этот вопрос. Колин послушно встал из-за стола и принес гитару.

Едва коснувшись струн, он весь преобразился. Как будто он услышал сигнал, голос, который не мог слышать никто, кроме него. Его глаза посмотрели ввысь, а потом закрылись. Пальцы перебирали струны с нежностью и любовью, словно он ласкал ребенка. Раздались первые звучные, сильные аккорды, и полилась могучая, прекрасная мелодия, полная страсти, которой ему не дано было изведать.

Никто не шевелился, никто и не мог пошевелиться. Лишь Адам почувствовал, как что-то скребет у него на сердце, и только потом понял, что это ненависть.

«Его следовало бы удавить еще в колыбели, – размышлял он. – И он бы горя не знал, и не сидел бы тут сейчас, играя для Ориэль де Шарден, будто поклонник».

Адам не мог понять, почему его вдруг стало трясти с такой силой, будто им вновь овладела лихорадка. Поймав на себе тревожный вопросительный взгляд жены, он тихо пробормотал:

– Снова жар. Пойду посижу на кухне, пока вы не закончите.

Поднявшись, он поклонился архиепископу, понимающе кивнувшему в ответ, и побрел на кухню, с тоской и болью осознавая, что ни Ориэль, ни Колин даже не заметили его ухода.

 

Глава девятая

На обратном пути из Баттля Роберт де Шарден сделал остановку в Льюисе и провел там ночь, воображая, как Николь, тоже в одиночестве, скучает и томится по нему. На следующий день он рано утром выехал в Бивелхэм, но у его лошади сломалась подкова, и она захромала, так что последние несколько миль Роберт вынужден был пройти пешком, ведя ее на поводу. Вступив в Бивелхэмский лес, он цинично усмехнулся и подумал, что в довершение всех его бед осталось только увидеть зловещую тень святого Дунстана, работающего в своей кузне. Однако он ничего не увидел и на протяжении пути в Шарден размышлял о том, насколько же доверчивы, суеверны и невежественны коренные обитатели Суссекса, всерьез относящиеся к подобным легендам.

И потом, когда его вилланы склонились перед ним, Роберт в который раз ощутил собственное превосходство над их тупостью, медлительностью и покорностью и поблагодарил Бога за то, что он настолько от них отличается.

Но, видимо, Господь решил тотчас же наказать его за гордыню, ибо Маргарет приветствовала мужа словами:

– Ты должен немедленно ехать в Мэгфелд, Роберт. Приезжал секретарь архиепископа и велел, что бы ты явился во дворец, как только вернешься.

В тот же миг Роберт сделался таким же раболепным и послушным, как любой смертный, услышавший, что за ним посылал всемогущий прелат.

– В чем дело? Почему такая срочность?

– Понятия не имею. Он даже не намекнул, о чем речь. Все, что я могла сообщить тебе, я уже сказала.

– Ну, ладно. Мне нужно переодеться – и выпить! Последние четыре мили я шел пешком. Помоги нам, Господи, хотел бы я знать, что нужно этому человеку.

Маргарет пожала плечами и повернулась, собираясь уходить:

– Чем скорее ты поедешь, тем скорее все узнаешь.

Роберт был озадачен таким холодным приемом.

– Это я уже понял, – ледяным тоном отозвался он. – Я отправлюсь, как только буду готов.

– Прекрасно. Как ты не устаешь нам напоминать, все нужно уметь делать быстро.

Да что это с ней происходит, в самом деле? Она не была такой язвительной вот уже лет десять! Сузив глаза, Роберт внимательно взглянул на жену. Ему показалось, или ее внешний вид действительно изменился к лучшему? Да, она и в самом деле неплохо выглядит: розовые щеки и губы, искусно подведенные мерцающие глаза.

– Как ты тут поживала в мое отсутствие? – поинтересовался Роберт.

– О, время пролетело так быстро, я даже не заметила, что тебя не было.

Роберт и сам не мог понять, отчего вдруг пришел в ярость.

– Вижу, я мог бы и не докучать тебе своим возвращением, – процедил он и с пылающим лицом ринулся к дверям в их общую спальню.

Маргарет, которая всегда в таких случаях бросалась вслед за ним, извиняясь и умоляя не сердиться, на сей раз не удостоила его вниманием и как ни в чем не бывало пошла вниз.

– Ну, погоди! – прошипел Роберт, но тут же опомнился: – Как бы то ни было, я должен быть снисходителен. Ведь у нес уже нет ни молодости, ни красоты, ни поклонников, чтобы черпать в них утешение.

Впрочем, как раз сегодня она выглядит оживленной; не хорошенькой, нет – хорошенькой она ни когда не была, но привлекающей внимание, интересной; сорт женщин, с которыми хочется познакомиться. Роберт обернулся, чтобы еще раз взглянуть на жену, но той уже и след простыл, только в воздухе еще витал незнакомый пряный аромат ее духов.

Направляясь во дворец, Роберт то и дело ловил себя на том, что вновь и вновь возвращается мыслями к таинственной перемене, происшедшей в Маргарет, и отвлекся от них, только когда его провели в кабинет архиепископа, полный игры света и теней и запаха цветущих трав.

Одна из этих теней взмахом белой руки предложила Роберту сесть, и, приглядевшись, он различил сидящего в глубоком кресле Стратфорда. Бейлиф поклонился, чувствуя, как его охватывает дрожь при виде неподвижной фигуры и устремленных на Роберта острых немигающих глаз. В этот миг он легко мог представить, как королева Изабелла и милорд епископ Уинчестерский, сблизив нахмуренные лица, обсуждают черные планы свержения Эдуарда II.

Однако заговорил архиепископ вполне дружелюбно:

– Как поживаете, дорогой Шарден? Как обстоят ваши дела в Баттле?

«Не играет ли он словами? Неужели он намекает на Николь де Ружмон?» – подумал Роберт, но вслух произнес.

– Все в порядке, милорд. А что нового в Кентербери?

– Я уже несколько дней там не был. Важные дела удерживали меня в Мэгфелде.

Наступила тишина. Роберт от волнения заерзал на стуле и наконец, не выдержав, спросил:

– Вы посылали за мной, милорд? Мне сказали, что дело срочное.

Архиепископ изобразил удивление.

– В самом деле? Прошу прощения. Мой секретарь склонен преувеличивать важность моих поручений, и иногда это приводит к конфузным ситуациям. Но он старинный и преданный слуга – он был со мной еще в Уинчестере, – и я не хотел бы с ним расставаться.

Это замечание не требовало ответа, и Роберт промолчал, в душе уповая, что сумеет разгадать следующую хитрость архиепископа.

– Вы, конечно, знаете, что являетесь наиболее вероятным кандидатом на пост шерифа графства Суссекс?

– Неужели, милорд? – в голосе Роберта не было особого энтузиазма: он очень хорошо понимал, что архиепископ лишь подбирается к тому, ради чего его вызвал.

– Именно так. – Все тот же ровный голос. – Разумеется, есть и другие претенденты, но, естественно, выбор короля падет на того, кто, во-первых, лучше других доказал свою преданность короне, и, во-вторых, обладает более высокими родственными связями. Короче говоря, это должен быть человек, которому можно было бы всецело доверять. Такой человек, как вы, Роберт.

– Милорд, это слишком большая честь для меня, – пробормотал Роберт, опуская голову, чтобы скрыть, насколько он поражен услышанным. Неужели Стратфорд говорит искренне?

– А почему бы и нет? Вы далеко не глупы, хорошо проявили себя на службе и, с соответствующими семейными связями…

Роберт исподлобья взглянул на архиепископа.

– О каких семейных связях вы говорите, милорд?

Стратфорд сидел неподвижно, лишь полы его черного одеяния слегка колыхались от сквозняка.

– О связях, возникающих в результате замужества. Одно ваше слово – и вы можете значительно укрепить положение своего рода. Я прошу руки вашей дочери Ориэль для моего брата Колина.

От неожиданности у Роберта отвалилась челюсть, настолько он был ошеломлен.

– Почему вы так изумлены? Ему всего лишь тридцать лет. Он никогда не был помолвлен и утверждает, что безумно влюблен в вашу дочь. Что же в этом такого странного?

– Но, милорд…

«Господи, но не могу же я вслух сказать, что все в один голос утверждают, будто Колин – идиот, что сплетни о его лунатизме ходят по всей Бивелхэмской долине!»

– Да-да, я слушаю?..

Роберт затряс головой.

– Не знаю, что и сказать, милорд.

Внезапно архиепископ потерял терпение и не счел нужным этого скрывать:

– Хочу заметить, Шарден, что меня удивляет ваша реакция. Я, признаться, полагал, что союз с братом архиепископа Кентерберийского польстит любому отцу в нашем королевстве.

В Роберте вдруг совершенно не к месту взыграл дух противоречия.

– Милорд, я ни в коей мере не хотел вас обидеть. Только сознание огромной чести, которую вы мне оказали, заставило меня лишиться дара речи. Естественно, мне было бы очень приятно самому встретиться с господином Колином…

– Понятно. – Архиепископ встал и подошел к столу – будто черный призрак вдруг вырос из-под земли.

Холеной белой рукой он наполнил вином два золоченых кубка.

– Не сомневаюсь, Роберт, что и до вас дошли слухи об исключительной застенчивости и робости моего брата. Конечно, многое из того, что болтают, сильно преувеличено! Но истина состоит в том, что он действительно не питает интереса к людям и сторонится их.

– Но как же тогда с Ориэль?

– Мне кажется, Колин нравится вашей дочери, а что до него, то он безмерно ей предан. По сути, они очень подходят друг другу. Во всяком случае, так я подумал, когда Ориэль вчера у нас обедала. – Сделав паузу, архиепископ отпил глоток вина и немного пожевал тонкими губами, наслаждаясь изысканным вкусом. – Само собой разумеется, учитывая упомянутые особенности моего брата, вопрос о приданом вообще не будет ставиться. Что вы теперь скажете?

Роберт едва не упал со стула: вначале Джулиана де Молешаль, а теперь – сам архиепископ Кентерберийский! И оба готовы взять его дочь без приданого!

– Я должен подумать, милорд, – осторожно ответил Роберт.

На лице Стратфорда не шевельнулся ни один мускул, но взгляд стал заметно жестче.

– Я ожидал от вас несколько иного ответа, Шарден.

Роберт опустил глаза.

– Милорд, сейчас я ничего не могу сказать. Совесть подсказывает мне, что следует спросить у Ориэль, не внушает ли ей… робость господина Колина… – Он откашлялся. – Не внушает ли ей…

К счастью, он был избавлен от необходимости заканчивать эту фразу – снаружи послышался звук гитары.

– Это он, – отрывисто произнес Стратфорд. – Взгляните сами.

Подойдя к окну, Роберт взглянул вниз и увидел безобидное создание, склонившееся над музыкальным инструментом с таким видом, будто в нем сосредоточилась вся его жизнь.

– Колин! – окликнул Стратфорд. – Сию минуту поднимись сюда. Тебя желает видеть господин Шарден.

Молодой человек перестал играть и поднял голову. Роберт увидел в его голубых глазах страх и удивление. Минуту или две спустя Колин все с тем же испуганным видом уже стоял в дверях, неловко кланяясь.

Архиепископ заговорил неожиданно громко и резко:

– Давай-ка, скажи господину Шардену о своей любви к его дочери. Говори! Я уже сделал от твоего имени официальное предложение, теперь твоя оч редь.

Его брат, побагровев, переминался с ноги на ногу, в то время как Стратфорд глядел на беднягу с таким видом, точно готов был его ударить. Роберт Шарден не отличался мягкосердечием, но сейчас и ему стало жаль молодого человека.

– Итак, вы хотите жениться на Ориэль? – как можно мягче спросил он.

– О, да! – воскликнул Колин, бросаясь на колени и в замешательстве целуя руку Роберта. – Пожалуйста, разрешите мне, сэр. Я всегда буду добр к ней, клянусь вам.

У Шардена упало сердце – молодой человек был явно не в своем уме.

– Я поговорю с ней, – устало ответил он. – Это все, что я могу сделать.

– Если она будет со мной, – заверил Колин, – я посвящу ей всю свою жизнь – как было всегда.

Выходя из дворца, Роберт де Шарден заметил у задней двери Колина и высокого худощавого юношу, которого он видел впервые. И пока Роберт взбирался на лошадь, незнакомец помог Колину сделать то же самое, а затем и сам вскочил в седло.

Проследив за взглядом Роберта, сопровождавший хозяина Коггер пояснил:

– Это один из новых домочадцев милорда; оруженосец, прибывший сюда вместе со своим хозяином, гасконским рыцарем.

– Что им здесь понадобилось?

– Рыцарь хочет получить возмещение за потерю своих земель. Однако поскольку король чересчур занят, чтобы уделить ему внимание, они оба пока поступили на службу к архиепископу. Говорят, оруженосец назначен присматривать за господином Колином.

– Стало быть, он действительно сумасшедший?

– О-о, совершенно, сэр, – беспечно ответил ни о чем не подозревавший Коггер.

Роберт покачал головой, но ничего не сказал. Когда они с Коггером выехали на дорогу, ведущую в Шарден, Роберт увидел, как гасконец и брат архиепископа повернули в направлении Бэйнденна.

– Интересно, куда они направились?

– Наверное, на речку, сэр. Должно быть, господин Маркус учит полоумного охотиться и ловить рыбу.

– А рыцарь? Он чем занимается? Коггер серьезно взглянул на хозяина.

– Становится лучшим другом каждого, с кем ему доведется свести знакомство. Он уже приглашен в Глинд, и я знаю, что мадам Маргарет ждала только вашего возвращения, чтобы пригласить его к обеду в Шарден.

Роберт опешил.

– Маргарет его знает?

– Конечно, сэр. Несколько раз они выезжали вместе на прогулки, и она показывала ему самые живописные уголки в наших краях.

Брови Роберта взметнулись. Так вот где лежит объяснение неожиданных перемен в его жене! Бедняжка потеряла голову, вообразив, что безземельный гасконец пал жертвой ее чар. По лицу Роберта промелькнула легкая тень неудовольствия, в глазах появилось холодное, расчетливое выражение.

– Надеюсь, этот человек должным образом оценил оказанную ему честь?

– По-моему, сэр, он очень признателен мадам Маргарет. Он уже приготовил для нее несколько настоев – как говорят, это арабские снадобья для красоты и здоровья.

У Роберта сразу возникло множество новых вопросов, но расспрашивать слугу было ниже его достоинства. Вместо этого он заметил:

– Спасибо, Коггер, но мне будет интереснее услышать обо всем от самой мадам.

Поставленный на место управляющий замолчал, и они отправились домой.

– Кто это? – поинтересовался в свою очередь Маркус, наблюдая за удаляющимися всадниками.

– Господин Шарден.

– Отец Ориэль? – оруженосец взглянул на далекую фигуру с новым интересом.

– Да. А скоро, наверное, будет и моим.

– Как это?

– Джон попросил для меня руки Ориэль. Он хочет, чтобы она стала моей женой.

Желудок Маркуса отреагировал так быстро, что на минуту ему показалось, будто сейчас у него начнется приступ рвоты, и он инстинктивно прикрыл рот ладонью.

– Что с тобой, Маркус? Тебе плохо? Ты заболел?

Невинные голубые глаза встревожено глядели на Маркуса.

– Нет, ничего страшного. Сейчас все пройдет.

Маркус сполз с лошади и прижался к ее теплому коричневому боку. Отныне ее запах всегда будет ассоциироваться, для него с невыносимой болью в груди, болью, означавшей, что его сердце разбито.

Его глаза скользнули в сторону, и он окинул Колина тяжелым, злым взглядом. Маркусу приходилось слышать, что сумасшедшие дики и необузданны, как животные, в проявлении своей страсти.

– Почему ты так смотришь на меня? – встревоженно спросил Колин. – Я в чем-нибудь провинился?

Маркусу вдруг стало стыдно. В самом деле, разве у него есть какие-то права на Ориэль? Он лишь однажды разговаривал с ней, вот и все. Если ее отец хочет с помощью архиепископа упрочить свое положение, какое дело до этого бедному гасконцу, оруженосцу разорившегося рыцаря?

– Прости меня, – сказал он. – Я задумался.

Колин простодушно улыбнулся.

– Да, ты очень задумчив. Тогда тоже.

– Что ты имеешь в виду? Когда?

– Ну, тогда, – многозначительно объяснил Колин. – В тот раз.

Они поехали дальше и скоро достигли владений Изабель. Маркус остановился возле большого пруда, заросшего серебристыми ивами, склонившими головы до самой темно-зеленой воды, и спешился. И хотя место было совершенно безлюдное, кто-то, судя по всему, начал строить здесь дом – на берегу пруда возвышались обмазанные глиной стены.

– Иди сюда, – предложил Маркус, решив больше не срывать гнев на маленьком человечке, – я покажу тебе, как бросать камешки, чтобы они прыгали по воде.

Он швырнул несколько плоских камней, один за другим, наблюдая, как они запрыгали по гладкой поверхности.

– Как здорово! Дай, дай я попробую! – Колин подпрыгивал от нетерпения, совсем как ребенок; может быть, такому невинному существу и в самом деле неведомы плотские желания?

Камешек, брошенный Колином, сразу утонул, но он тут же поднял следующий и, закусив нижнюю губу, старательно начал овладевать новой игрой, всецело погрузившись в это занятие. С улыбкой наблюдая за ним, Маркус сел на землю, прислонившись спиной к дереву, и снял куртку. Скатав в валик, он подложил ее к себе под голову и, разморенный жарой, прикрыл глаза.

Должно быть, он моментально уснул, потому что ему сразу же начал сниться какой-то необычный сон. Как будто он, проснувшись, увидел достроенный дом возле пруда, а рядом с домом девушку, долговязую худощавую девушку с длинными черными волосами. Напевая что-то себе под нос, она собирала цветы. Из открытой двери домика доносилось жужжание веретена, на крыльце спал большой белый кот.

Маркус встал, и это движение, видимо, привлекло внимание девушки, потому что она выпрямилась и взглянула на него. Он увидел ее лицо – узкое, худое, даже, пожалуй, костистое, а на лбу поросшее волосами родимое пятно, увидел ее блестящие глаза и бледную кожу.

– Ты должен был прийти, – сказала она.

Эти слова почему-то так напугали Маркуса, что он сразу проснулся, на этот раз по-настоящему, и, тяжело дыша, сел. Колин, все еще швырявший камешки, обернулся и поглядел на него.

– Я уже научился, – сообщил он.

– Молодец, ты очень быстро освоил эту игру. – Маркус поднялся на ноги, с удивлением ощущая, как у него ноет все тело.

Колин с серьезным видом разглядывал его.

– Это заняло не так уж мало времени, – сказал он. – Посмотри, солнце уже садится.

Он был прав. Вода в пруду уже не блестела под прямыми солнечными лучами, а тускло мерцала и казалась совершенно неподвижной. Маркус взглянул на дом и вновь увидел недостроенные стены, без крыши и окон.

– Должно быть, я немного поспал.

– Да, хотя глаза у тебя были открыты. Ты все время смотрел.

– На что?

– На этот маленький домик.

– Там кто-нибудь был?

– Нет, никого. Мы все время были здесь только вдвоем.

Маркусу вдруг стало холодно.

– Пойдем отсюда. Становится прохладно. Пора домой.

– Мы вернемся сюда завтра?

– Нет, не стоит. Завтра поедем на речку, как обычно.

Они сели на лошадей и в молчании направились в Мэгфелд. Поднявшись на вершину холма, откуда уже хорошо был виден дворец, они увидели, как из его главных дверей вышли ярко и пышно разодетые мужчина и женщина. Фигура мужчины показалась Маркусу знакомой.

– Кто это? – спросил он. Колин прищурился.

– Пьер Шарден, брат Ориэль.

У Маркуса упало сердце. В последний раз он видел Пьера над истекающим кровью телом Джеймса Молешаля.

Не поднимая глаз на Роберта, Ориэль сглотнула и снова уставилась на пол.

– Скажи же что-нибудь! – нетерпеливо потребовал Шарден. – Ну же, девочка, не стой, будто ты проглотила язык! Пойдешь ли ты за брата архиепископа? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Я даю тебе возможность отказаться, Ориэль, невзирая на твое обещание беспрекословно мне повиноваться. Почему я это делаю? Только потому, что считаю Колина де Стратфорда сумасшедшим лунатиком, вот почему.

– Это неправда.

– Что ты сказала?

– Он не сумасшедший, он просто большой ребенок.

Глаза Ориэль, обычно столь ясные и добрые, вдруг гневно засверкали, но она сразу же опять опустила их. Уже гораздо спокойнее Роберт примирительно уточнил:

– Значит, ты не находишь его отталкивающим? – Где-то в стороне от себя Роберт уловил движение обтянутой синим чулком ноги Маргарет, подающей дочери знак. Сделав вид, что он ничего не заметил, Шарден продолжал: – Если так, для нашей семьи будет большой честью породниться с самим архиепископом. – Он откашлялся. – Видишь ли, меня считают возможным кандидатом на пост шерифа графства. Когда настанет время делать выбор, Стратфорд может соответствующим образом повлиять на короля.

Роберт замолчал, и Ориэль мягко ответила:

– Отец, я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность отказаться. Однако Колин очень добр, и я согласна выйти за него.

Выйдя из тени, заговорила Маргарет:

– Ты уверена в этом, Ориэль? Честолюбивые планы твоего отца ничто по сравнению с необходимостью прожить жизнь рядом с человеком, которого, по самым скромным меркам, нельзя назвать иначе, как неполноценным.

Роберт повернулся к жене, но Маргарет встретила его таким твердым взглядом, какого он не видел у нее ни разу в жизни. Шарден мельком подумал, что его жена превращается в женщину, с которой нельзя не считаться.

Наступившую тишину нарушила Ориэль:

– Нет нужды больше говорить об этом. Мне пора наконец выйти за кого-то замуж, и Колин не хуже всякого другого.

– В таком случае, я сейчас же поеду и сообщу им, – решил Роберт и отвернулся к окну, чтобы Маргарет не увидела на его лице борьбу эмоций.

Но ему не пришлось предаваться раздумьям, ибо его внимание привлекла необычная кавалькада, приближавшаяся к замку. В сопровождении нескольких верховых рука об руку ехали разряженные в пух и прах его сын Пьер и Джулиана де Молешаль.

Даже на расстоянии Роберту было видно, что одежда Пьера сшита из самой дорогой ткани и украшена бриллиантами, а на голове Джулианы развевается расшитая золотом вуаль.

– Господи спаси, это еще что? – изумился Роберт, в то время как Маргарет и Ориэль, позабыв о только что закончившейся дискуссии, с не меньшим удивлением смотрели в окно.

– Так вот, значит, где он пропадал! – со злостью заметила Маргарет.

– Утешал несчастную мать! – в тон ей отозвался Роберт.

Процессия миновала подвесной мост, и вскоре из холла послышался пронзительно-возбужденный голос Пьера:

– Где мой отец?

– Здесь, здесь, – крикнул Роберт, перегнувшись через перила. – Где, интересно знать, тебя черти носили? – Он делал вид, будто не замечает Джулианы, семенившей за Пьером.

– Сэр! – драматически произнес Пьер и, решив держаться соответствующим образом, бросился перед отцом на колени.

– Встань, встань сейчас же! – сердито приказал Роберт, но пришел в ужас, увидев, как Джулиана, в свою очередь, опустилась на колени рядом с его сыном.

– Мы просим вашего благословения, отец, – сладким голосом произнес Пьер.

– Помилуй нас, Господи! – возопил Роберт. – Что ты еще натворил?

– Я женился, сэр. Женился!

– Ушам своим не верю! – воскликнула Маргарет. – Мадам, позвольте узнать, что здесь происходит?

Вместо ответа Джулиана, тяжело поднявшись на ноги, бросилась к Маргарет, взывая:

– Матушка! Матушка!

Роберт тяжело осел на ступеньку.

– Коггер, принеси мне вина! Единственное, что мне остается, чтобы перенести все это – как следует выпить.

Широко раскрыв глаза, Ориэль обратилась к матери:

– Неужели Джулиана теперь действительно моя невестка?

– Да, да, именно так, – подтвердил Пьер, поднимаясь на ноги и трепля сестру по голове скорее безжалостно, чем нежно. – Вчера у нас побывал священник, мы обвенчаны, наш брак скреплен как полагается, и мы уже побывали с визитом у архиепископа. Все, что нам нужно, чтобы окончательно подтвердить наше счастье – это ваше благословение.

Он вызывающе смотрел на Роберта, как бы говоря: «Да, я сделал это! Я женился на богатстве Молешалей, и можешь отправляться к черту, если тебе это не по вкусу!» Но губы Пьера продолжали победно улыбаться, в то время как Джулиана неуклюже приседала перед своими новоявленными свекрами.

– О-о, Господи, Господи, Господи, – причитал Роберт, осушив кубок. – Сразу двое в один день! Это больше, чем я в состоянии вынести, – и, отвечая на недоумевающий взгляд Пьера, пояснил: – Твоя сестра только что дала согласие на брак с Колином де Стратфордом, младшим братом архиепископа.

– С полоумным? – ахнул Пьер.

– Ты не должен так говорить о нем! – выкрикнула Ориэль. – Он добрый, он талантливый музыкант, и мне кажется, будто я знала его всегда. Он уже стал мне другом!

С этими словами Ориэль, резко повернувшись, выбежала из комнаты.

 

Глава десятая

Солнце ушло из лесистой лощины, где так уютно прилепился к одному из склонов обнесенный естественным рвом замок Шарден. Над ним начали сгущаться темные, пришедшие с моря тучи. Слышались отдаленные раскаты грома, затем наступила предгрозовая тишина, прерываемая только зловещими криками буревестника. Июньский день 1334 года обещал закончиться совсем не так красиво, как начинался. К великому облегчению домашних, Пьер настоял на немедленном отъезде в Молешаль, долго и шумно разглагольствуя по поводу того, что его новобрачная может промокнуть. Наскоро попрощавшись с родными, он помог Джулиане сесть на коня, а затем сам аккуратно взгромоздился в седло, тщательно оберегая свой костюм.

– Не знаю, что и сказать, – вздохнула Маргарет, когда они исчезли из виду.

– Зато я знаю, – выразительно сказал Роберт. – Пьер добился того, чего хотел; можно сказать, поймал удачу за хвост, женившись на этой ведьме. Жалею, что не отрекся от него.

– Так в чем же дело? Кто тебе мешал это сделать, когда он просил твоего благословения? – пожала плечами Маргарет.

В который раз Роберт был озадачен, столкнувшись с произошедшими в жене переменами.

– Я слышал, что гасконский рыцарь потчует тебя своими снадобьями, – резко сказал он. – Хотелось бы мне знать, кто научил его этому искусству?

Маргарет вспыхнула, но ответила:

– Не знала я, что ты уже опустился до того, чтобы сплетничать со слугами, Роберт. Но впрочем, это правда: сэр Поль готовит для меня настои. Его научил этому один монах, побывавший за Пиренеями и постигший там тайны арабской медицины.

Роберт почувствовал, что уже проникся неприязнью к человеку, которого даже ни разу не видел.

– Обязательно взгляну на этот образец совершенства, когда буду сегодня во дворце. Надо же – рыцарь, врач, средоточие знаний, да вдобавок еще воплощение обаяния! – раздраженно заявил он.

К некоторому его облегчению, Маргарет рассмеялась:

– Вижу, ты уже настроился против него, но тем хуже для тебя: лишишься интересного и остроумного собеседника. – Прежде чем ее супруг успел возразить, Маргарет переменила тему: – Если ты намерен ехать сегодня во дворец, лучше это не откладывать. Похоже, скоро разгуляется непогода.

Ориэль, до этого молча сидевшая в стороне, поднялась и спросила:

– Вы едете сообщить Колину о моем решении?

– Да, дитя мое.

Девушка кротко и устало улыбнулась.

– Надеюсь, он обрадуется. Спокойной ночи. Пойду лягу, пока не началась гроза.

Она тихо скользнула прочь, хрупкая и беззащитная, как цветок. Глядя вслед дочери, Маргарет нахмурилась:

– Не нравится мне все это. Совсем не нравится.

Роберт встал.

– Ты сама слышала, что она сказала. Наша дочь велела Пьеру попридержать язык, заявив, что Колин уже стал ее другом. Ты не можешь отрицать этого, Маргарет.

Но в глубине души Роберт не так уж был уверен в своей правоте и, выехав из замка, в какой-то момент уже готов был вернуться назад и сказать жене, что передумал.

Усиливающийся ветер срывал с Роберта плащ и трепал гриву его коня. Пригнувшись к шее лошади, всадник всячески понукал ее двигаться быстрее, вздрагивая при каждом завывании ветра, пронзительном и одиноком, как плач ребенка.

– Она сама утверждает, что он ее друг. Я же давал ей возможность отказаться, – вслух оправдывался Роберт.

Но ветер не ответил ему, и Роберт поехал дальше, петляя между черными тенями деревьев. Выехав на открытое место, он почувствовал облегчение и затрусил напрямик ко дворцу. Едва он миновал ворота, дождь хлынул стеной. Шарден торопливо вошел во дворец, то и дело оглядываясь и приговаривая: «Ну и погодка! Дьявольская ночь!» – размышляя в это время над вопросом, представится ли ему случай увидеть сэра Поля д'Эстре и наградить его испепеляющим взглядом.

Поднимаясь по лестнице, Роберт услышал голоса и, войдя в кабинет архиепископа, увидел с комфортом разместившегося возле очага Джона де Стратфорда, мирно беседующего над шахматной доской с каким-то незнакомцем.

При звуке его шагов они подняли головы, и не успел Роберт подумать: «Не может быть, чтобы это был он!» – как толстый коротышка, собеседник архиепископа, уже вскочил и раскланялся. Приглядевшись, Роберт заметил сверкающие умом проницательные мышиные глазки и понял, что этот человек не из тех, с кем можно не считаться.

Роберт вернул поклон и с прохладцей произнес:

– Роберт Шарден. Полагаю, вы и есть тот самый сэр Поль, о котором все вокруг твердят с благоговением и восторгом.

Гасконец улыбнулся.

– Господин Шарден, я также наслышан о вас и бесконечно счастлив, получив, наконец, возможность познакомиться с вами.

Не выпуская из рук шахматной фигуры, Джон де Стратфорд кивнул:

– Садитесь, Роберт. Полагаю, вы хотите сообщить мне кое-какие новости.

– Да, – сказал Роберт, тяжело опускаясь на стул и заставляя себя отвлечься от мысли, как лучше всего поставить на место Поля д'Эстре. – Я привез вам ответ.

Обитателям верхнего этажа буря казалась еще более свирепой и яростной, чем была на самом деле. Оконные стекла дрожали под бешеными порывами ветра, дождь неистово стучал в стены. Шум стоял такой, что Маркус подумал, уж не настал ли конец света, и выглянул в окно, но не увидел ничего, кроме темного, разрываемого зигзагами молний небесного океана, по которому неслись, как колесницы, черные грозовые тучи. Сидевший позади него Колин вздрогнул, услыхав очередной раскат грома.

– Неужели господин Шарден в самом деле приехал к Джону в такую бурю? – спросил он.

– Да. Я думаю, он хочет сообщить архиепископу свое решение относительно вашей женитьбы, – ответил Маркус, стараясь казаться безразличным.

С каким-то сверхъестественным прозрением Колин вдруг спросил:

– Тебе не нравится, что я женюсь на Ориэль, правда? Но это вовсе не означает, что мы и дальше не сможем оставаться друзьями.

Взволнованный, со сморщившимся от тревоги лицом и глазами, полными слез, Колин был так трогателен, что Маркус, повинуясь внезапному пор ву, сел рядом с ним и обнял его.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, ты ведь знаешь. Это просто так…

– Ты боишься, что я буду любить Ориэль больше, чем тебя? Обещаю тебе, что нет. Мы, все трое, всегда будем вместе.

Уставший от всех переживаний Колин вскоре закрыл глаза, да так и уснул в объятиях Маркуса. Оруженосец бережно уложил маленького человечка в постель, а сам, не раздеваясь, растянулся на полу возле кровати. Некоторое время он прислушивался к тому, что творилось снаружи, а затем незаметно погрузился в сон.

За ночь буря утихла, и на следующее утро о ней напоминали лишь облака, мчавшиеся, как гончие, по голубому небу. Солнце, стремясь наверстать упущенное, немилосердно жгло холмы и долины.

Поднявшись с постели еще до рассвета, Джон де Стратфорд вместо того, чтобы пройти во дворцовую часовню, уединился в своем большом кабинете, выбрав для молитв и размышлений то самое место, где когда-то, по преданию, преклонял колени Томас Бекет.

Сперва он позволил себе обратиться мыслями в прошлое: его участие в свержении Эдуарда II, последовавшая за этим опала и преследования со стороны Роджера Мортимера, любовника королевы; повторное возвращение к вершинам власти после того, как юный монарх самолично арестовал Мортимера. Ходили слухи, что Эдуард III ворвался в спальню графа и буквально вытащил того из постели, которую Мортимер делил с матерью короля. Королева умоляла сына умерить свой гнев и не убивать ее любовника, на что, якобы, Эдуард неохотно согласился. Однако архиепископ знал, что юный король и не замышлял ничего подобного: он был слишком умен, чтобы пачкать свои руки в крови. Вместо этого Эдуард позволил привлечь Мортимера к суду, а своего верного друга Джона де Стратфорда назначил канцлером и своим главным советником.

Стратфорд отдавал себе отчет в том, что боится своего короля ничуть не меньше, чем любит. Как и его предшественник Генрих II, Эдуард III отличался непостоянством и огромной самонадеянностью. Ни кто никогда не мог предсказать, каков будет его следующий шаг, и даже самый близкий друг не был уверен, что завтра вдруг не окажется злейшим врагом.

Готовясь к молитве, Стратфорд предпочел отвлечься от политики и обратился к своим семейным делам. И сразу же, как будто Господь услышал его, архиепископа захлестнуло огромное чувство вины за то, как он обошелся с Шарденами. Жестоко, хладнокровно и безжалостно он принудил юную прелестную девушку к замужеству, которое не могло принести ей счастья. Ибо, как бы добр и трогателен ни был Колин, он оставался ребенком во всех отношениях. И хотя его тело, может быть, и догадывалось о возможности физического соединения мужчины и женщины, в отличие от большинства сумасшедших, Колин не способен был осуществить этот акт. Ориэль де Шарден была обречена на жизнь без любви.

Но так ли это? Стратфорд ощутил холодок беспокойства: в этой сфере могли действовать неподвластные ему силы.

– Господи, помоги мне, – шептал он. – Я – самый могущественный и в то же время самый смиренный из всех твоих слуг. Укажи мне путь, помоги мне узнать, что правильно, а что неверно.

Внезапно он вздрогнул. Ему почудилось, будто рядом с ним стоит на коленях и молится еще кто-то. Стратфорд почти слышал, как шуршит ряса того, другого кающегося, и тут чей-то голос – или ему показалось? – прошелестел.

– Пусть все идет своим чередом.

Обуреваемый священным ужасом, Стратфорд перекрестился и закрыл глаза, как будто и впрямь опасаясь увидеть рядом с собой великого Бекета.

Но часом позже, когда рассвело и дворец зажил обычной утренней жизнью, архиепископ вновь был самим собой: лишенные выражения глаза на застывшем, как маска, лице.

– Я уезжаю в Кентербери, – сообщил он своему секретарю. – Будьте готовы в течение часа. И пусть разбудят сэра Поля д'Эстре, я хочу, чтобы на сей раз он меня сопровождал.

Во дворце царила суматоха, слуги и монахи сновали туда-сюда.

– Что происходит? – спросил Маркус у Веврэ.

– Мой господин неожиданно решил ехать в Кентербери. Мы должны быть готовы через час.

Не успев привести себя в порядок, Маркус поспешил подняться в комнату к сэру Полю, где увидел своего хозяина уже одетым для поездки. Пыхтя и отдуваясь, рыцарь натягивал на свои толстые ноги дорожные сапоги.

– Маркус, где ты пропадаешь? Мне нужна была твоя помощь, но твоя комната оказалась пуста.

– Колин боялся грозы, и я провел ночь в его спальне, – несколько раздраженно ответил Маркус.

– К счастью, тебе уже недолго осталось обременять себя такого рода обязанностями. Скоро он женится. Вчера вечером приезжал Роберт Шарден и дал согласие на брак Колина с его дочерью.

Не отвечая, Маркус наклонился и начал помогать рыцарю натягивать сапоги.

– Странное это дело, – продолжал Поль, не замечая скованных манер своего оруженосца. – Для нее в этом союзе не будет никакой радости.

Маркус на мгновение поднял голову.

– Почему? Вы хотите сказать, что между ними не будет настоящих супружеских отношений?

– Может быть, и так, но, возможно, Колин не оставит ее девственницей. И в том, и в другом случае ни к чему хорошему это не приведет.

Наконец-то обратив внимание на поджатые губы и побелевшие ноздри Маркуса, Поль замолчал. Почему такие острые переживания? Даже голос молодого гасконца стал тихим и трагическим, почти как у маленького мальчика с угрюмым лицом и прикрепленным к чепчику кольцом.

– В чем дело, Маркус? Ты не одобряешь этот союз?

– Мне отвратительна даже мысль о том, что эту молодую девушку приносят в жертву. Мне это не нравится.

– Каждый день молодых девушек приносят в жертву по тем или иным причинам, но до сих пор это нас нимало не трогало. Почему же ты так расстроился в данном случае? Я даже не знаю, знаком ли ты с ней.

– Едва ли это можно назвать знакомством – я всего лишь раз очень коротко разговаривал с ней.

Поль задумчиво покачал головой.

– Тем не менее, мне кажется, что у тебя появилась к ней привязанность. Будь осторожен, Маркус.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказал. Это опасный путь, Роберт де Шарден – жесткий и суровый человек.

– Мне нет до него дела, – почти свирепо отозвался Маркус, – но я не потерплю, чтобы его дочь страдала.

– И что же ты сделаешь, чтобы не допустить этого?

– Еще не знаю. Но что-нибудь сделаю. Рот рыцаря превратился в узкую щелочку.

– Ты не посмеешь даже пальцем коснуться брата архиепископа. Стратфорд – наш единственный покровитель в этой стране, и ты должен помнить об этом!

Маркус поклонился:

– Я буду помнить об этом.

Поль встал.

– Маркус, я знаю тебя слишком хорошо. Дай слово, что не наделаешь глупостей, пока меня здесь не будет.

– Клянусь.

Однако непредсказуемая сторона натуры оруженосца одержала верх, ибо, не успел Поль выйти из комнаты, как Маркус схватил и спрятал за пазухой склянку с настоем, приготовленным для Маргарет.

Он намеревался во что бы то ни стало увидеть дочь Роберта Шардена.

Глядя на себя в зеркало, Ориэль думала: «Неужели это создание с таким строгим и серьезным лицом действительно я? Неужели это Ориэль Шарден смотрит на меня без тени улыбки?»

Она внимательно изучила свое отражение: водопад золотых волос, темно-синие глаза, алые изогнутые губы, – и равнодушно отметила, что хорошо сегодня выглядит. Ориэль выпила немного вина, чтобы взбодриться, и теперь ее щеки порозовели, а глаза засверкали, как драгоценные камни. Однако настроение у нее было печальное – настроение человека, решившего покориться своей судьбе, какова бы она ни была.

Девушка сделала еще глоток, наслаждаясь приятным крепким вкусом вина, и, вновь обратясь к зеркалу, исследовала линии своего носа. Да, она красива; и она надеялась, что эта здоровая, полнокровная, золотистая красота даст ей мужчину, с которым она познает все прелести и опасности любви. Но оказалось, что ей уготована другая судьба – прожить жизнь рядом с добрым товарищем.

Послышавшиеся снизу голоса заставили Ориэль вскочить на ноги. Неужели это и вправду гасконец?.. Склонив голову набок, Ориэль прислушалась. Да, это Маркус Флавье говорит там о чем-то с ее матерью. Ориэль снова бросилась к зеркалу и увидела глаза, сияющие, как никогда раньше, и розовые губы, уже начавшие улыбаться. Чувствуя, что ее сердце вот-вот выпрыгнет из груди, Ориэль поспешила вниз.

Маркус поднял глаза, и Ориэль застыла на месте, споткнувшись о его взгляд. Гасконец не мог скрыть ни восхищения, ни своих чувств к ней. Они видели друг друга всего второй раз, но Ориэль уже знала, что Маркус Флавье любит ее.

Переполнявшие молодых людей чувства, казалось, наэлектризовали атмосферу в комнате до такой степени, что у Маргарет слова замерли на устах. Она видела, что молодой оруженосец смотрит на ее дочь так, как будто в любой момент готов заключить ее в свои объятия. Маргарет вспомнила, как когда-то, много-много лет назад, Роберт почти так же смотрел на нее, когда предпочел ее Анне де Винтер.

– Господин Маркус, – кашлянула она, – спасибо, что вы привезли этот бальзам. Мы бы, конечно, пригласили вас передохнуть, но дело в том, что мы как раз собрались выезжать.

Маргарет говорила неправду, и все прекрасно это понимали. Ценой огромного усилия Маркус взял себя в руки.

– Благодарю вас, мадам, но в любом случае я не мог бы остаться. Господин Колин нуждается в моих услугах.

– Останетесь ли вы его… э-э… компаньоном после свадьбы? – необычно громким для нее голосом поинтересовалась Маргарет.

– Пока не знаю, мадам, но думаю, что нет. Архиепископ еще не говорил со мной на эту тему.

– Но ведь вы все равно останетесь во дворце? – вдруг звонко выпалила Ориэль.

Маркус поклонился.

– И этого я тоже пока не знаю, госпожа Ориэль. Все зависит от сэра Поля, он распоряжается моей судьбой. Я могу только ожидать развития событий.

Последовала очередная насыщенная взглядами пауза, затем Ориэль, вспыхнув, к ужасу Маргарет, пробормотала:

– Надеюсь, вы останетесь в наших краях.

«Еще минута, – в отчаянии подумала Маргарет, – и они начнут целоваться! О-о, Господи Иисусе, и надо же было этому случиться именно сейчас, когда она выходит замуж. Я должна поговорить с Робертом. Необходимо удалить гасконцев из дворца». Но уже в эту минуту Маргарет знала, что не сделает ничего подобного, ибо скорее предпочтет, чтобы ее дочь пошла по плохой дорожке, чем лишится общества и дружеских советов Поля д'Эстре. Что же делать, если зеркало говорит ей, что она хорошеет с каждым днем, а сердце – что ей наплевать, пусть даже у Роберта будет сто женщин с надушенными перчатками.

Маргарет услышала свой голос.

– Да, я тоже очень надеюсь, что вы не уедете отсюда.

Маркус не услышал ее слов, полностью растворившись во взглядах, которыми они обменивались с Ориэль.

 

Глава одиннадцатая

В вечер накануне своей свадьбы Ориэль Шарден вдруг исчезла, и в течение некоторого времени никто не знал, где она. И лишь случайно Маркус увидел ее, сидящую в одиночестве на берегу реки в том месте, где заросший цветами и травами луг вплотную спускался к воде. Он увидел зеленый мох и серебристую иву, а на их фоне – неповторимые золотые волосы, и понял, что сама судьба привела его сюда, чтобы дать возможность встретиться лицом к лицу с Ориэль до того, как она выйдет замуж.

Она сидела спиной к нему, поджав колени к подбородку и обхватив их руками, и не слышала его приближения. Только когда его тень упала на нее, заслонив августовское солнце, она обернулась и без тени улыбки на устах и даже без обычного блеска в глазах серьезно взглянула на него.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и лишь пенис птиц и доносящееся с дальних пастбищ мычание коров нарушали тишину.

Наконец Ориэль спросила:

– Зачем вы пришли? Вы знали, что я здесь?

Маркус ответил вопросом на вопрос:

– Что вы делаете тут в одиночестве?

Она отвернулась к реке.

– Думаю.

– Ориэль, вы любите брата архиепископа? – неожиданно напрямик спросил гасконец.

– Не знаю. Я ничего не знаю о любви. Да и откуда мне знать? Я знаю только, в чем состоит мой долг – и здесь все ясно и понятно. Отец обещал меня Колину, и я должна повиноваться.

– Значит, в вашем сердце нет нежности к вашему нареченному?

Ориэль вновь повернулась к Маркусу.

– Я очень хорошо отношусь к нему. Я уверена, что он станет моим самым большим, самым близким другом. Но я не люблю его так, как женщина любит мужчину, если вы об этом спрашиваете.

– Да, я спрашивал именно об этом, – признал Маркус, бережным и нежным движением помогая Ориэль встать. – Можно мне задать еще один вопрос?

– Какой?

– В тот день, четыре недели назад, когда я приезжал в Шарден…

– Да?

– Почувствовали ли вы тогда так же, как почувствовал я, что между нами возникла некая привязанность? Привязанность, которая легко может перейти в любовь?

Ориэль чуть-чуть покраснела.

– Я почувствовала… Одним словом, да.

Маркус шагнул вперед и положил руки ей на плечи. Он был так высок, что Ориэль пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо.

– Во мне эта перемена уже произошла. Влечение превратилось в любовь.

Она смотрела на него очень серьезно.

– Вы не разыгрываете меня?

Вместо ответа его губы прикоснулись к ее губам, так легко и нежно, словно это был взмах птичьего крыла, затем они скользнули вниз, исследуя каждую линию, каждую впадинку на ее шее, и, наконец, вновь вернулись к губам. И сразу же поцелуй стал совсем другим, рот девушки раскрылся, в то время как Маркус крепко сжал ее в объятиях.

Когда они наконец оторвались друг от друга, Маркус сказал:

– Кровью Христовой клянусь, что не обманываю вас. Я люблю и желаю вас с первой же минуты, как только увидел.

Задохнувшись, Ориэль отпрянула от него:

– Но я не могу быть вашей, вы знаете это. Завтра – моя свадьба.

Ярость Маркуса была под стать силе его чувства.

– К черту свадьбу. Колин не будет вашим мужем. Если он осмелится хоть пальцем дотронуться до вас, я убью его.

Ориэль застыла в ужасе.

– Вы не должны причинять ему вреда! Ведь он всего лишь большой ребенок. Я буду только называться его женой.

Последовала пауза, во время которой они изучающе взирали друг на друга, пока Ориэль не добавила.

– Это будет нелегко для каждого из нас. Боюсь, что мы встали на гибельный путь.

Ястребиное лицо Маркуса отвердело:

– Мне все равно, если впереди меня ждет ваша любовь. Могу ли я надеяться?

– Да, – тихо ответила она.

Они еще раз поцеловались, осознавая, что сейчас им нужно расстаться и в следующий раз они увидятся уже только на свадьбе. Маркус помог Ориэль сесть на коня и долго смотрел ей вслед.

Когда она исчезла из виду, Маркус взобрался в седло и медленно поехал между полей и лугов Изабель де Бэйнденн. Впереди уже показалось поместье Джона Валье, когда оруженосец услышал топот копыт и обернулся, думая, что его хочет догнать Ориэль. Однако это была не она, а ее брат Пьер.

Словно желая подчеркнуть контраст между собой и сестрой, первым делом, подъехав к Маркусу, Пьер с отвращением сплюнул на землю.

– Узнав, что в свите архиепископа появились два гасконца, я сразу заподозрил неладное. А услышав описание вашей внешности, уверился в своей правоте. Маленький толстяк и молодой высокий, похожий на ястреба, – кто еще это мог быть, как не вы! Значит, мне не придется разыскивать тебя, чтобы отомстить за смерть Джеймса. Берегись, кровавый убийца!

Пьер не успел договорить, как Маркус уже слетел с коня и, ухватив молодого Шардена за воротник новехонького плаща, только что присланного из Лондона, наполовину вытащил его из седла. Если бы, на счастье Пьера, одна его нога не запуталась в стремени, он уже валялся бы на земле.

– Послушай, ты, мерзавец, – прошипел гасконец, вплотную приблизив свое лицо к лицу Шардена, – не забывай, что нож был в твоей руке. Если ты прознал о том, что мы с хозяином приехали сюда, так и я кое о чем слыхал. Например, что ты женился на мамаше своего любовничка и в благодарность за то, что ты хорошо ее ублажаешь, она вырядила тебя, как куколку, или, скорее, как я вижу, как шлюху. – Сильные пальцы дернули за бархатный воротник, послышался звук рвущейся материи, и Пьер возмущенно вскрикнул. – Попробуй только причинить мне хотя бы малейшую неприятность, и я тут же пойду прямиком к твоей содержательнице и расскажу ей всю правду о том, что во время ссоры ты даже не в состоянии был убить того, кого хотел. О том, как ты промахнулся и вместо меня прирезал ее сына.

Пьер яростно боролся, пытаясь вырваться из могучих рук оруженосца.

– Видит Бог, когда-нибудь я все-таки прикончу тебя, гасконец. А когда этот час настанет, я зарою тебя на шесть футов под землю и помочусь на твоей могиле!

– Чем больше ты болтаешь, тем большим выглядишь дураком. Смотри, как бы тебе первому не попасть на тот свет.

Маркус так резко оттолкнул Пьера, что тот слетел с коня и, лежа на земле, в ярости закричал.

– Советую тебе и во сне не расставаться с мечом, гасконец. Даю тебе жизни не больше шести месяцев!

Маркус вскочил на коня и развернул его в сторону дворца.

– Аu revoir. Постарайся вести себя прилично хотя бы на свадебном пиру.

Пьер поднялся на ноги.

– На свадьбе или на похоронах, поживем – увидим.

– Вот именно, – бросил Маркус через плечо, пришпоривая коня.

В день свадьбы долина была покрыта светло-сиреневой дымкой. Сквозь ее тонкую вуаль ласково светило солнце, золотя часы, которые должны были бы быть самыми счастливыми в жизни любой невесты. Когда туман рассеялся, на долину обрушилась яростная августовская жара, и гости, собравшиеся в замке Шарден, чтобы проводить невесту к венцу, очень скоро начали обливаться потом в своих пышных праздничных одеждах.

Разумеется, роскошнее всех – в шафранно-белое – был одет Пьер. Штаны так тесно обтягивали его ляжки, что ягодицы казались тугими и круглыми, как корочка ломбардского пудинга. Джулиана в своем бежево-черном платье выглядела смешно и нелепо, в то время как Хэймон, прибывший ради такого случая из Лондона, в темно-cером наряде, наоборот, казался весьма мрачным.

Наконец все были готовы, и свадебный поезд покинул прохладную тень Шардена и двинулся под безжалостным солнцем в сторону Мэгфелда. Впереди шли музыканты, следом крестьяне несли их инструменты и барабаны. За ними следовала основная часть гостей в сопровождении слуг. Процессию замыкал паланкин Ориэль, по обе стороны которого ехали Маркус и сэр Поль. Голубые занавески носилок были скромно опущены, дабы скрыть невесту от любопытных глаз.

Однако Ориэль сквозь просветы видела Маркуса, ехавшего в каких-нибудь двух футах от нее. Его лицо было каменно-мрачным, руки крепко сжимали поводья, глаза глядели куда-то вдаль. Ориэль отдала бы что угодно, лишь бы иметь возможность протянуть руку и дотронуться до него.

Спустившись по склону, кавалькада вступила в Бивелхэмскую долину, пересекла ее и въехала в деревушку Мэгфелд, выросшую вокруг архиепископского дворца. Собственно, вся деревня – и жилые дома, и церковь, и даже мельница – были расположены на одной центральной улице, берущей начало у ворот резиденции Джона де Стратфорда. В дверях скромных, обмазанных глиной домишек толпились их обитатели, желающие послушать музыку и взглянуть, как поведут к венцу дочь Шардена. Они знали, что и им перепадут остатки угощения и пива со свадебного стола, и заранее радостно гомонили в предвкушении этого счастливого момента.

Свадебный кортеж остановился у дверей церкви святого Дунстана, построенной около ста лет назад на том месте, где когда-то находился деревянный храм, воздвигнутый самим святым. На пороге, во всем великолепии своего парадного облачения, в котором до сих пор он появлялся только в Кентербери, стоял архиепископ, в то время как Колин нервно переминался с ноги на ногу у подножия крыльца.

Ориэль дрожащими пальцами раздвинула занавеси и в тот же миг почувствовала на своей талии руки Маркуса, одним движением перенесшего ее на землю. Она скользнула вдоль длинного тела оруженосца так близко, что услышала бешеный стук его сердца, но, увы, не могла ни подать ему никакого знака, ни даже просто обменяться взглядом. Словно опасаясь, что Ориэль может сбежать, архиепископ поспешил вложить ее руку в руку Колина и повел их в церковь.

Внутри было прохладно, пахло ладаном и сушеными травами. Под высоким сводчатым потолком и музыка, и людские голоса зазвучали приглушенно. Колин вдруг нервно задрожал, и Ориэль вопросительно взглянула на него. Он был очень бледен, что еще сильнее бросалось в глаза на фоне его расшитой серебром одежды.

Ориэль успокаивающе улыбнулась ему, и он ответил ей робким взглядом. Колин выглядел таким слабым и уязвимым, что Ориэль вздрогнула, вспомнив об угрозах Маркуса. Она спиной ощущала присутствие Флавье, слышала, как его рука то и дело нервно сжимает рукоятку меча, как будто он готов был в любой момент выдернуть его из ножен.

По внезапно воцарившейся тишине Ориэль поняла, что обряд начался и что архиепископ Стратфорд – возможно ли, что через несколько минут он станет ее деверем? – обращается к ней, предлагая принести брачный обет. Его глаза пронизывающе взглянули на нее, когда она, смешавшись, не сразу ответила. Затем настала очередь Колина, и пока он, уткнувшись в пол и с каждой секундой становясь все бледнее, неразборчиво и тихо бормотал слова клятвы, сердце Ориэль обливалось кровью от сострадания. Потом он долго надевал ей обручальное кольцо, накручивая его на палец Ориэль, как ребенок, балуясь, накручивает кольцо на палец матери. Наконец оно легло на место и Ориэль поняла, что дело сделано: отныне и навеки она жена Колина, пока смерть не разлучит их.

Пока длилась месса, Ориэль пребывала в оцепенении и очнулась только за свадебным столом, сидя на возвышении посреди огромного зала в окружении моря обращенных к ней лиц.

– За жениха и невесту! – раздался дружный хор голосов, и архиепископ, встав, ровным голосом объяснил, что его брат не может обратиться к гостям с ответным приветствием из-за сильнейшей простуды.

Как только он сел, грянула музыка и гостям для возбуждения аппетита подали первую закуску – маринованные вишни.

Как было принято в таких случаях, наиболее важные гости сидели на возвышении вместе с членами семьи, а остальные располагались внизу. За самым дальним концом нижнего стола сидели тринадцать самых бедных жителей деревни, кормящихся за счет щедрот архиепископа – обычай, который он завел много лет назад и которого неукоснительно придерживался.

Когда с закуской было покончено, подали первую перемену из одиннадцати блюд: кабанью голову, молодых лебедей, фазанов, цаплю, осетра, огромную щуку, а также ломбардский торт, приготовленный из сливок, яиц, фиников, чернослива и сахара. Гости, как голодные волки, набросились на еду, и лишь жених с невестой сидели с отрешенными лицами, почти не прикасаясь к еде.

Утолив первый голод, Хэймон де Шарден обвел взглядом отца, мать и сестру. Интересно, подумал он, – доводилось ли Роберту испытывать нечто подобное тому, что было у них с Николь де Ружмон? Ему вдруг стало жаль отца, он стареет, и скоро все эти удовольствия будут ему недоступны. Отмстив про себя, что его мать выглядит гораздо лучше, чем в последнее время, Хэймон задался вопросом, а известно ли ей что-нибудь о тех милых, кокетливых и слегка порочных любовных забавах, которыми так любят наслаждаться они с Николь? Но больше всего его занимало замужество сестры, неужели она действительно готова смириться с жизнью с сумасшедшим мужем, с жизнью, лишенной страсти и огня? Подали вторую перемену: кашу из сливок, пшеницы и яиц, молочно го поросенка, павлина в ярком оперении, журавля, выпь и ломбардские кексы – крошечные пирожки со специями.

Хэймон посмотрел на тринадцатилетнюю дочь Гилберта де Мериведера – казалось бы, в ней есть все, что ему нужно. Молодая, хорошенькая, скромная, наверняка невинная, и вдобавок с приданым. Но, увы, глядя на нее, он не испытывал ничего, кроме скуки.

Хэймон вынужден был признаться себе, что «сладкая девчонка из Баттля», как он прозвал Николь, заняла прочное место в его мыслях. Чтобы отвлечься, он сосредоточил свое внимание на громадной порции жаренного на вертеле мяса со специями. Музыканты старались вовсю, гости усердно ели, пили и вспоминали свои собственные свадьбы. Заиграли веселый танец, и те, кому уже надоело сидеть за столом, пустились в пляс, кружась и прыгая между столов и жаровен, которые дымились даже в эту теплую августовскую ночь. Через некоторое время за столом не осталось никого, за исключением архиепископа и новобрачных.

Если бы Хэймон больше внимания обращал на других людей, и не был так поглощен своими собственными делами, то, безусловно, заметил бы испуганное выражение на лице своей сестры и то, с каким состраданием поглядывает на нее ее бледный, как полотно, супруг. Но он ничего не заметил и, как и все остальные, закружился в танце, изо всех сил прижимая к себе миловидную Матильду де Аларден и мечтая о том, чтобы на ее месте оказалась Николь де Ружмон, с которой они могли бы потом продолжить праздник в постели.

Неожиданно архиепископ встал, подав музыкантам знак замолчать. Наступила внезапная тишина, в которой громко прозвучал голос Стратфорда:

– Жениху и невесте настало время удалиться.

По залу пронесся смешок, Колин удивленно и испуганно взглянул на Ориэль, и она смущенно опустила глаза.

– Все будет хорошо, – шепнула она ему. – Просто нам пора идти спать.

Успокоившись, Колин взял ее за руку – и кое-кто из зрителей тут же захлопал в ладоши, приветствуя этот жест. Молодую пару окружила толпа доброжелателей; начались дружеские тычки и похлопывания по плечам, многозначительные намеки и подмигивания, грубоватые шуточки, заставлявшие Ориэль сгорать от стыда.

Наконец их проводили до лестницы, Колина от вели в гардеробную, Ориэль – в спальню. На минуту они с Маргарет остались наедине.

– Дитя мое, – пробормотала мать, – я чувствую, что должна…

– Все будет хорошо, – перебила ее Ориэль, испытывая неловкость и сочувствие при виде огорченного лица матери.

В этот момент отворилась дверь, впустив растерянного Колина, на лице которого было написано откровенное страдание. Ориэль успела заметить в коридоре Маркуса, метавшегося под дверью, как ангел мщения.

– Ориэль, – предприняла еще одну попытку Маргарет, ее голос срывался от волнения, – ты, вероятно, представляешь себе… Ты понимаешь, о чем я, не так ли?

Ориэль кивнула. Дверь снова распахнулась, и в спальне появился сам архиепископ, направившийся прямиком к широкой брачной постели. Жених и невеста тоже подошли поближе и встали рядом друг с другом.

Архиепископ торжественно провозгласил.

– Именем Пресвятой Богоматери и Господа нашего Иисуса Христа благословляю ваш союз и это брачное ложе. Пусть плоды союза Колина де Стратфорда и Ориэль де Шарден растут в христианской любви и милосердии.

На секунду Ориэль встретилась глазами с архиепископом и успела прочитать в них, что он сам не верит в то, что говорит. Она поняла: он с самого начала знал, что шансов на то, что это будет настоящий брак, почти нет. Но тогда зачем все это, какой коварный план измыслил этот холодный и неискренний ум?

Жених и невеста взобрались на кровать, Стратфорд осенил их крестным знамением и, взмахнув своим развевающимся облачением, стремительно покинул спальню. Вслед за ним поспешили остальные, и Ориэль замерла, осознав, что лежит в тишине и в темноте наедине со своим сумасшедшим мужем.

Услышав голос Колина, Ориэль испугалась еще больше, хотя он говорил очень мягко, почти нежно:

– Нам обязательно уже нужно спать? Не могли бы мы еще чуть-чуть поиграть?

Ориэль быстро зажгла свечу и взглянула на него расширившимися от страха глазами:

– Что ты имеешь в виду?

– Если хочешь, я могу поиграть для тебя на гитаре. Или мы можем устроить бой между моими игрушечными рыцарями на лошадках.

Ориэль не знала, смеяться ей или плакать.

– Лучше сыграй мне, Колин.

Потянувшись, она поцеловала его в щеку, и он, радостно улыбаясь, спросил.

– Это и означает иметь жену? То есть ты всегда будешь здесь, чтобы играть со мной, и мы будем спать в одной постели?

Она кивнула.

– И ничего больше?

Ориэль вновь испуганно спросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Поварята и судомойки дразнили меня. Говори ли, что мне придется всю ночь танцевать джигу и следить, чтобы и ты плясала. Значит ли это, что теперь, когда мы женаты, мы должны танцевать, вместо того, чтобы спать?

– Не думаю, – в замешательстве ответила Ориэль.

Колин повернулся и взял со столика гитару. И как всегда, как только она оказалась в его руках, он весь преобразился, стал казаться старше, сильнее, мужественнее. Колин полностью погрузился в любимое занятие и не замечал ничего вокруг, но, едва полились волшебные звуки, как Ориэль увидела, что дверь приоткрылась и на пороге появился Маркус де Флавье.

– Нет, нет, он не прикоснулся ко мне! – отчаянно зашептала она, но Маркус уже не слышал ее.

Одним прыжком оказавшись возле кровати, он одной рукой зажал Колину рот, в то время как другая поднесла кинжал к горлу маленького человечка.

По каким-то необъяснимым причинам, которые Ориэль так никогда и не сумела понять, Колин продолжал играть. Звуки разливались по комнате, переполняя ее, и Ориэль увидела, что Маркус заколебался. Не раздумывая, девушка кубарем скатилась с постели и, бросившись к ногам оруженосца, обвилась вокруг них.

– Не убивай его, – молила она, рыдая. – Послушай, как он играет. Это гений, у него дар Божий. Если ты сделаешь с ним что-нибудь плохое, я никогда не смогу простить тебе!

Вслед за этим произошла еще одна необъяснимая сцена. Колин перестал играть и, отложив инструмент, поднял голову, чтобы посмотреть, кто это так грубо с ним обращается. Очень долго они с Маркусом в напряженном молчании смотрели в глаза друг другу. Затем Колин попытался что-то сказать, и Маркус разжал ладонь.

– Почему ты так рассердился? Обещаю, что буду хорошо себя вести, – проговорил идиот и, лишившись чувств, упал на кровать головой вперед.

В наступившей тишине Маркус и Ориэлъ взгляну ли друг на друга.

Она увидела, как его рука разжалась, кинжал упал на пол, и вдруг Маркус, зарывшись лицом в ладони, разрыдался.

– Будь он проклят! – повторял гасконец. – Будь он проклят! Я не могу убить его так же, как не могу убить тебя! Ох, Ориэль, что же нам делать?

Очень нежно, как будто он был ее ребенком, Ориэль привлекла его к себе.

– Мы можем только любить его и заботиться о нем.

– А как же мы?..

– Мы должны также любить и лелеять друг друга.

– И какое же будущее ждет нас?

– Будущее… Будущее таково, что мы – все трое – останемся вместе… Навсегда.

Маркус медленно кивнул, и в то же время на задворках его сознания вдруг промелькнуло видение: трое мальчиков в туниках скачут на лошадях по залитому солнцем берегу.

 

Глава двенадцатая

Кабинет архиепископа в этот пасмурный полдень казался затянутым паутиной серых теней, в центре которой сидел сам паук в малиновом облачении. Готовый к отъезду, Стратфорд ожидал кого-то, неподвижно сидя в одиночестве, с лицом настолько безжизненным, что можно было подумать, что это мумия.

Правда, в ответ на стук он все же откликнулся: «Войдите», но выражение лица ничуть не измени лось, как будто он действовал и говорил автоматически, а душа его была занята чем-то другим. Однако взгляд, устремленный на вошедшего Маркуса Флавье, был острым и оценивающим, а голос, когда он предложил. «Можете сесть, если хотите», – вполне нормальным человеческим голосом.

– Вы посылали за мной, милорд?

– Да, Флавье. Я хотел поговорить с вами, то есть главным образом спросить, какой видится вам ваша роль теперь, когда мой брат женился?

Маркус помедлил.

– Я не знаю, милорд. Вы не давали никаких указаний. Желаете ли вы, чтобы я продолжал заботиться о вашем брате, или у меня теперь будут другие обязанности?

Последовала длительная пауза, в течение которой светлые немигающие глаза в упор сверлили Маркуса. Было так тихо, что можно было расслышать все отдаленные шумы дворца – от перепалки Веврэ с поваром до повизгивания запертой в конуре гончей.

Стратфорд сидел неподвижно, в упор глядя на Маркуса, и у того появилось неприятное ощущение, что архиепископ читает его мысли.

– Я хочу, чтобы вы продолжали присматривать за Колином, а также и за его супругой, – наконец промолвил Джон де Стратфорд.

Немного помолчав, Маркус натянуто переспросил.

– Вы желаете, чтобы я был и ее телохранителем, милорд?

Стратфорд кивнул, в его глазах появился блеск.

– Знаете ли вы, Маркус, что многие душевно больные похожи на диких зверей? – проронил он. – На хищников, которые удовлетворяют свои аппетиты – все свои аппетиты – так грубо и так часто, как только хотят?

Маркус замер под вселяющим в него ужас взглядом.

– Милорд?

– Но мой брат не из их числа. Он аскет, настоящий аскет во всех отношениях. Вы меня понимаете?

– Не совсем, милорд.

– Я хочу, чтобы вы совершили то, что должно быть сделано, Флавье. Я хочу, чтобы вашей главной задачей было обеспечить моему брату – и его жене – полноценную, насыщенную, счастливую жизнь.

Теперь уже не было никаких сомнений относительно тайного смысла его слов, но Маркус, боясь совершить непоправимую ошибку, продолжал настаивать.

– То есть, милорд, я должен позаботиться о том, чтобы их брак был счастливым?

Выражение лица Стратфорда мгновенно и неуловимо изменилось. Выбросив вперед белую руку, од ним мановением он заставил Маркуса опуститься на колени.

– Теперь, перед лицом Господа нашего, поклянитесь, что вы всегда будете молчать об этом, так же, как и я, – устрашающим полушепотом приказал архиепископ.

Послушно склонив голову, Маркус приложился к руке архиепископа, коснувшись при этом губами перстня – символа его власти.

– Клянусь.

– Да сохранит тебя Господь, сын мой. – Стратфорд встал, черты его приобрели обычное безразличное выражение.

Уже совсем другим, спокойным, лишенным эмоций голосом он объявил:

– Этой осенью дела заставляют меня быть вдали от Мэгфелда. Всеми домашними делами будет управлять Веврэ, а за безопасностью и здоровьем домочадцев проследите вы с сэром Полем.

Маркус поклонился, непокорная прядь упала на обтянутую кожей скулу.

– Я постараюсь, чтобы нес было в порядке, милорд.

– Поступайте так, как считаете правильным, Флавьс. До тех пор, пока мы верны Богу, в наших действиях не может быть ошибок.

Он выплыл из комнаты, оставив оруженосца в недоумении взирающим ему вслед. Разве возможно, чтобы один человек с чистой совестью приказывал другому согрешить? Какой еще служитель Божий мог такое себе позволить? Но тут Маркус сообразил, что Стратфорд видывал куда большее зло. Он участвовал в заговоре против покойного короля, чтобы Англия могла получить молодого и энергичного монарха. А сейчас он фактически приказал Маркусу вступить в связь с женой Колина.

Флавье медленно спустился вниз как раз в тот момент, когда архиепископ со свитой выезжал с вымощенного булыжниками двора.

– В добрый путь, – пожелал он.

Стратфорд обернулся, чтобы бросить на Маркуса еще один непроницаемый взгляд. Коротко кивнув, он занял свое место во главе колонны, повернувшись спиной ко дворцу и всем его обитателям.

Задумчиво покачав головой, Маркус побрел назад. Сверху доносились смех и музыка. Поднявшись по лестнице, Маркус вошел в отведенную молодоженам гостиную и увидел танцующих Колина и Ориэль. При его появлении их головы одновременно повернулись к нему.

– Я должен быть вашим защитником, – сообщил Маркус. – Так распорядился милорд архиепископ Кентерберийский.

– Моим защитником? – удивилась Ориэль.

– Я буду охранять вас обоих.

Ориэль задумалась, ее личико чуть-чуть потемнело.

– Что это значит?

– Что я должен позаботиться о том, чтобы вы оба были здоровы и счастливы.

– Почему он отдал такой приказ?

– Потому что я люблю вас обоих, – ответил Маркус и немного погодя добавил:

– Так же, как, полагаю, милорд архиепископ – на свой, особый лад.

Подняв голову и прикрыв глаза испачканной ладонью, Адам де Бэйнденн проводил взглядом кавалькаду архиепископа и, когда она исчезла из виду, тяжело вздохнул. Его красивое лицо исказилось печалью.

Никогда в жизни не был он так несчастен, как теперь. Он все время представлял, как о нем говорят, что он всего лишь жеребец, купленный, чтобы обслуживать здоровую крепкую женщину. Знали бы они, что в последнее время, вдобавок ко всем его бедам, он и на это не способен. Беспомощно лежа ночами рядом с Изабсль, он чувствовал себя виноватым из-за того, что обманул ее ожидания, что его могучее тело упорно отказывается проявлять по отношению к ней хоть какое-то желание. Как бы он хотел исповедаться своей жене (которую по-своему любил) и признаться ей в том, что же является причиной столь жалкой и заслуживающей осмеяния слабости в таком сильном мужчине.

Бедная, бедная Изабель! Какое горе для них обоих, что Адам вдруг воспылал любовью к недосягаемой Ориэль и даже не может признаться в этом ни одной живой душе.

Сам он понял, что с ним происходит, в ночь после памятного обеда у архиепископа. Тогда, захлестнутый эмоциями, он так же, как и сейчас, обхватил голову руками и зарыдал. На что он мог надеяться? Адаму казалось, что в его жизни нет ни цели, ни смысла, что ему вообще незачем жить. А теперь, когда Ориэль стала женой полоумного, его мечты окончательно разбились вдребезги.

Глухое рыдание вырвалось из его груди. Тряхнув головой, Адам снова взялся за плуг и, покрикивая на волов, начал прокладывать новую борозду в темной, плодородной почве Суссекса.

Изабель на своей вороной кобыле объезжала поля, когда послышался отдаленный раскат грома и в небесах блеснула молния. Мадам Бэйнденн попридержала лошадь и огляделась, с пригорка, где она стояла, долина казалась затянутой голубоватой дым кой. Изабель заметила, как дикая лань промчалась по гряде холма и скрылась между деревьями, спасаясь от начинающегося дождя. Река, лентой петляющая по долине, отражая нахмурившееся небо, потемнела и стала синей, как барвинок.

Даже отсюда Изабель было видно, как Адам, бросив работу, зарылся лицом в ладони. Сердце Изабель дрогнуло, мысли заметались у нее в голове. Что происходит с ним в последнее время? Что причиняет ему такие страдания? Что мешает его счастью и спокойствию? Она выкупила его из рабства, дала ему домашний очаг, у него есть хорошая еда, доброе вино, теплая постель, удобная одежда и все, что нужно для жизни.

Подумав о том, что же может быть причиной странного поведения Адама, Изабель вздрогнула. Углы ее полных теплых губ печально опустились при одной мысли о такой возможности. Нет, не может быть, что он считает ее слишком старой! С помощью своих ритуалов, ледяных ванн и танцев в обнаженном виде на покрытых утренней росой лугах – с помощью всего того, за что ее признали бы ведьмой, стань об этом кому-нибудь известно – Изабель успешно боролась со старостью. Сейчас она не менее привлекательна и желанна, чем когда была непорочной невестой своего первого мужа. Изабель распрямила плечи, твердя себе, что ей нечего бояться. Но тут же увидела, как Адам, пнув плуг, погрозил небу кулаком Внезапно она потеряла терпение. Чем недоволен этот огромный дурень? Пока Изабель стояла, наблюдая за мужем, отдельные падающие с неба капли быстро превратились в настоящий дождь Изабель видела, как потемнела от холодной влаги промокшая на сквозь рубаха Адама, и боролась с искушением оставить его мокнуть и дальше. Так ему, неблагодарному олуху, и надо! Но потом в ней возобладал материнский инстинкт, и, сердясь на себя, Изабель подскакала к нему, крича.

– Адам, ступай домой! Что толку стоять здесь под дождем?

Застигнутый врасплох, он обернулся, и она увидела его хмурое, унылое лицо.

– А, это ты, – коротко бросил Адам.

Изабель окончательно вышла из себя.

– Да, это я, – язвительно ответила она. – А ты кого ожидал, что так разочарован? Какую-нибудь тайную любовь?

К изумлению Изабель, муж побелел, как растущая у них под окном омела, и ничего не ответил.

– Ну и отправляйся к ней! Скатертью дорога! – гневно выкрикнула Изабель и, не оглядываясь, поскакала к дому.

– Какое грозовое лето, – заметил Колин. – Вот так же гремел гром в ту ночь, когда твои отец приехал во дворец объявить, что мы помолвлены Ты помнишь, Ориэль?

– Нет, – улыбнулась она – Я тогда спала.

– Я тоже. Но я слышал, как он приехал. А ты помнишь ту ночь, Маркус? Когда ты спал на полу возле моей кровати?

– Помню, – кивнул оруженоеец.

Они втроем выехали из Мэгфелда в северо-западном направлении и теперь находились на поросшем густым лесом склоне. Далеко внизу в плодородной, пышной долине, паслись стада черно-белых коров, не обращая внимания на дождь.

– Быстрее, – сказал Маркус. – Здесь недалеко есть лачуга, там мы сможем укрыться от дождя.

Ориэль неожиданно предложила.

– Проводи туда Колина и возвращайся. Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Маркус взглянул на нее, но не смог ничего прочитать на лице с непостижимыми и загадочными, как звезды, глазами.

– Но ведь ты промокнешь! – забеспокоился Колин.

– Это неважно, – спокойно ответила Ориэль.

– Да, конечно. – На мгновение показалось, что Колин лучше, чем Маркус, осведомлен о том, что имела в виду Ориэль, – такое выражение сочувствия и понимания появилось у него на лице. – Ты никогда не боялась промокнуть.

И Ориэль вдруг увидела мальчика в мокрой тунике, скачущего вдоль незнакомого, чужого берега, и мириады искрящихся блестящих капель, брызжущих во все стороны из-под копыт его коня…

– Тогда поторопимся, – сказал Маркус. – Ориэль, жди меня под этим деревом.

В глазах у него стоял немой вопрос, но Ориэль предпочла не встречаться с ним взглядом и, поминутно оглядываясь, Маркус уехал вместе со своим подопечным. Ориэль осталась одна. Наконец-то она взяла на себя смелость распорядиться своей судьбой. Да, это было ее, ее собственное решение – здесь и сейчас, в этом уединенном месте, под теплым, щекочущим кожу дождем, она расстанется со своей девственностью и переступит черту, из-за которой уже нет пути назад.

Вернувшись, Маркус нашел ее обнаженной. Она смотрела на него снизу вверх с безрассудной отвагой, за которой прятался внутренний страх.

– Пусть это произойдет сейчас, – сказала она.

– Здесь, в такую бурю? Тебе не страшно?

– Я боюсь всего – и ничего. Как Колин?

– В целости и сохранности.

Оруженосец спешился и, стоя рядом с девушкой, вбирал взглядом красоту ее тела: от плавного изгиба шеи к высокой упругой груди и тонкой талии, до изящно очерченных длинных ног. Ни слова не говоря, он подхватил ее на руки, отнес в глубь чащи и опустил там на землю, подстелив свой плащ.

Маркус медленно сбрасывал с себя одежду под испытующим взглядом Ориэль. Струйки дождя текли по его спине, когда он опустился рядом с ней на колени и покрыл поцелуями прекрасное тело, от шеи до лодыжек, готовясь провести свою возлюбленную через боль к таящемуся за ней блаженству. Их взаимопонимание было полным, вес их ритмы, движения и желания совпадали, а сердца бились в такт; и наступило мгновение, когда они одновременно содрогнулись, достигнув вершины страсти, как давние любовники.

А потом они лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь близостью своих влажных тел, и ни один из них не испытывал чувства вины. Капли дождя смешивались со счастливыми слезами Ориэль и смывали с ее бедер следы девственности, которую она с такой готовностью принесла в дар Маркусу де Флавьс. И когда они лежали так, не разговаривая, потому что не нуждались в словах, перекрывая шум дождя, вдруг раздался другой звук, такой печальный и сладостный, что они сразу поняли, что это.

– Колин играет, – шепнула Ориэль. – Играет для нас.

– Ты думаешь, он знает?.. – спросил Маркус.

– Он что-то чувствует, – ответила она, – но сам не знает, что это. – Ориэль привстала. – Ты никогда не обидишь его, правда?

– Нет, никогда. Тогда я был вне себя от ревности, но теперь… теперь он сделал мне самый огромный, самый бесценный подарок.

– И что же это?

– Ты, Ориэль. Он подарил мне тебя еще один раз.

 

Глава тринадцатая

Необычное и полное событий лето 1334 года так плавно перешло в осень, что поначалу никто этого и не заметил. Деревья слегка окрасились охрой, покраснели листья обвивающего стены дворца винограда, чуть глубже стал синий тон неба, немного удлинились полуденные тени, да и великое светило уже не так высоко взбиралось в небесах.

И как-то неожиданно для всех обитателей долины, в один день вдруг произошла смена времен года: листва упала к подножиям деревьев, задули холодные ветры, полились дожди. Исчезла зелень, и все вокруг окрасилось в цвета топаза и янтаря, пурпура и пламени. Год катился к концу. Пора было завершать начатое и задумывать новое, потому что скоро должен был родиться новый год.

Природа подала сигнал, и все живое начало готовиться к зиме. Люди думали о том, как выжить: пережить холода, перетерпеть метели и снежные заносы, избежать голода и болезней, словом, как сохранить жизнь на этой суровой и твердой, как железо, земле.

И в один из этих осенних дней Джон Стратфорд, во всем блеске величия и славы стоя перед королем и высшим духовенством, слушал поющий в его честь хор Кентербери и вновь думал о своем великом предшественнике – святом Томасе. А в это время его брат Колин, сидя среди высокопоставленных гостей на церемонии официального возведения архиепископа в сан, изо всех сил старался сосредоточиться на происходящем, но вместо этого ему в голову почему-то лезли мысли о горячем вкусном супе, о его гитаре, а главное, о его дорогих друзьях Маркусе и Ориэль, благодаря которым так волшебно преобразилась его жизнь и ради которых он готов был без колебаний пожертвовать этой жизнью.

Но в других головах в этот день бродили куда менее веселые и мирные мысли. Роберт де Шарден, например, думал о том, что хоть он и стал теперь основным претендентом на пост шерифа графства, это не очень его радует, он стареет, многочисленные обязанности оставляют ему все меньше времени для встреч с Николь де Ружмон и когда он в последний раз оказался в Баттле, ее почему-то не было дома. Роберт жаловался самому себе на то, что с тех пор, как Ориэль вышла замуж, Маргарет все меньше времени проводит дома, зато стала постоянной гостьей во дворце архиепископа. Неприятные подо зрения, что она использует эти визиты для постоянных встреч с Полем д'Эстре, то и дело терзали Роберта. Вдобавок она с каждым днем становилась все оживленнее и привлекательнее, и все это, увы, давало Роберту невеселую пищу для размышлений.

И действительно, никогда в жизни на душе у Маргарет не было так легко, как теперь. Куда делась ее былая зависть к Ориэль, куда исчезли слезы и переживания по поводу своей внешности! Она даже перестала тревожиться о том, что может потерять мужа – и все это благодаря гасконскому рыцарю, его очевидному восхищению, заботам и вниманию, благодаря его мазям и настоям.

Сэр Джон Валье, представляющий своего отца, старого сэра Годфри, тоже был в этот день в Кентербери. Сидя рядом с женой и сыновьями – двумя старшими от первого брака и двумя младшими, похожими на молодых длинноногих жеребят, от Али ы, – он наблюдал за тем, как на голову Джона де Стратфорда была возложена митра архиепископа.

– Gloria, – запел хор. – Gloria in excclsis Deo.

Свершилось. Англия получила нового архиепископа. Джон де Стратфорд стал вторым после короля человеком в государстве.

Осень быстро миновала, и на землю повалил, вначале медленно и робко, ранний, тихий и мягкий, первый снег. Затем задули холодные ветры, и небо заволокло тяжелыми тучами, обещающими продолжение снегопада. Несколько дней подряд на долину опускалась обманчиво легкая осенняя паутина, оста вившая, однако, многочисленные сугробы. Люди, прекратив всякую деятельность, попрятались в задымленных жилищах, с трудом отличая день от ночи, таким черным и зловещим было небо.

Затем снег повалил всерьез и шел без остановки целую неделю. Наконец, в одну из самых длинных и темных в году ночей он кончился, и наутро стало ясно, что пришла зима. Земля была скована морозом и покрыта искрящимся снегом и сверкающим льдом, и только кроваво-красные ягоды остролиста ярко пламенели на белоснежном фоне. Ров вокруг Шарденского замка тоже покрылся льдом, и лебеди лежа ли на снегу, белые перья на белых сугробах, и весь мир вокруг – белый, мир, обитатели которого, наконец, смогли вернуться к своим занятиям. Однако в этом белом мире двое тайных любовников вдруг обнаружили, что теперь им очень трудно найти место, где они могли бы видеться наедине. Даже серая лошадка Ориэль отчетливо выделялась на фоне заснеженных полей, а обнажившиеся стволы деревьев не давали возможности укрыться от посторонних глаз.

По этой причине, оставив Колина во дворце возле пылающего очага, Маркус и Ориэль отправились в путь пешком. Оруженосец привел свою воз любленную в заброшенную хижину дровосека и, расстелив на полу теплый плащ, развел огонь в маленькой жаровне.

В этот день они долго предавались любовной игре и наслаждались друг другом, пока, наконец, не слились в последнем, запредельном объятии. Одновременно достигнув блаженства, они оба не смогли сдержать восторженных возгласов, и именно в этот момент Маркусу послышался какой-то шорох возле двери. Быстро повернув голову, он успел заметить, как у порога промелькнула и исчезла чья-то тень.

Вскочив, оруженосец поспешно набросил одежду и кинулся к дверям. Снаружи никого не было видно, лишь цепочка тянущихся от порога к лесу следов говорила о том, что все это не почудилось Маркусу.

– Что случилось? – окликнула его Ориэль.

– Мне послышался какой-то шум, только и всего, – ответил Маркус, возвратившись в хижину.

– И что же, там кто-нибудь был?

– Нет, никого. – Маркус решил не расстраивать Ориэль.

Он успокаивающе улыбнулся, она встала и вдруг слегка покачнулась.

– Тебе нехорошо? – встревожился Маркус.

– Нет, все прошло. Наверное, просто замерзла. Пора возвращаться – Колин, должно быть, волнуется.

– Да, конечно. Иди сюда, поближе. Нужно поскорее отвести тебя в безопасное место.

Ориэль не пришло в голову спросить, что означают его слова. Держась за руки, они переступили порог и пошли домой лесу, на который уже опустились сумерки.

В этот вечер было так холодно, что Хэймон де Шарден, игравший со своим приятелем в шахматы в караульном помещении королевского Виндзорского замка, вплотную придвинулся к жаровне. Его мысли блуждали далеко от лежавшей перед ним доски, но думал он вовсе не о страшной зимней ночи, не о бушующей за стенами дворца непогоде, нет, он думал о себе, о том, что он, как последний дурак, влюбился в продажную женщину и ничего не может с собой поделать.

Вздохнув, Хэймон передвинул пешку и вновь погрузился в раздумья. Вот уже несколько месяцев он безуспешно пытался выкинуть из головы мысли о Николь, даже однажды без предупреждения нагрянул к Гилберту Мериведеру, чтобы еще раз оценивающе взглянуть на его незамужнюю дочь. Однако невинность и простодушие девушки вызвали в нем лишь скуку и раздражение. Разочаровавшись, он вернулся в Виндзор и бросился в объятия самых доступных женщин из местных публичных домов, но лишь еще сильнее заскучал.

Только тогда он, наконец, осознал, что с ним происходит. Из всех женщин мира его устраивала только маленькая потаскушка из Баттля, с которой он провел летом незабываемую неделю во время своего отпуска. Но какова же будет реакция его родителей на столь необычный союз? При мысли об этом Хэймой испустил очередной горестный вздох.

Его партнер удивленно приподнял брови.

– Что такое? Ты болен? Ты никогда еще не играл так слабо.

– Мне не до шахмат, – коротко ответил Хэймон. – У меня другое в голове.

– Думаешь о новом походе? – Хэймон имел громкую репутацию грозного воина, вызывавшую трепет даже у его товарищей.

– Том, похоже, что я, наконец, влюбился. Услыхав этот совершенно неожиданный ответ, собеседник Хэймона, к досаде молодого человека, залился безудержным смехом, хлопая себя по бокам и утирая слезы рукавом.

– Вот уж не думал, что доживу до этого дня! И кто же она?

– Вдова из Баттля.

Почему-то это сообщение еще больше развесело Тома, и он вновь разразился хохотом. У Хэймона появилось сильное желание дать ему тумака.

– Что-то тут не так, – вдоволь посмеявшись, проницательно заметил Том. – Почему-то мне кажется, что тебя угораздило влюбиться в потаскушку.

– Ничего подобного, – гордо выпрямился Хэймон, хватаясь за остатки своего достоинства, как утопающий за соломинку. – Она – уважаемая женщина, вдова, и я намерен жениться на ней. Я уже подал прошение об отпуске, и как только получу его, тотчас же отправлюсь в Баттль и договорюсь со священником.

Убедившись, что его друг говорит серьезно, Том притих и примирительно сказал.

– Наверное, твои родители будут довольны, что ты наконец-то женишься.

Не подозревая об истинном смысле своих слог, Хэймон ответил.

– Мать, скорее всего, будет довольна, что ж до отца, то тут я, честно говоря, сомневаюсь.

– Весной я рожу тебе ребенка, – изливалась Джулиана. – Знаешь ли ты, что я понесла с первого же раза, как мы легли с тобой? О, Пьер, дорогой мой, ты такой сильный и мужественный. – Она любовно улыбнулась ему.

– Это потому, что ты такая соблазнительная, милая, – автоматически отозвался Пьер, обдумывая в это время, как лучше начать любовную интригу с понравившимся ему мальчиком.

Если он возьмет мальчика к себе в услужение, совратит его и одновременно будет продолжать спать с Джулианой – будет ли это означать, что он, Пьер, окончательно и безнадежно испорчен? Эта мысль настолько заняла Пьера, что он не обратил внимания на вошедшего слугу.

– Мадам, там пришел господин, он желает знать, нет ли здесь госпожи Ориэль.

– Ориэль? – очнулся и навострил уши Пьер. – А почему она должна быть здесь?

Слуга деликатно кашлянул.

– Собственно, это пришел супруг госпожи Ориэль. Он очень смущен.

– О-о, нет, нет, только не полоумный! – застонал Пьер. – Неужели он пришел один?

– Следовало бы впустить его, – предложила Джулиана. – Не можем же мы оставить беднягу мерзнуть у дверей.

– Ну ладно, – нехотя согласился Пьер, – приведи его сюда.

Через некоторое время в зал молча вошел Колин в промерзшей, обметенной снегом одежде. Намокшие темные кудри разгладились и облепили голову.

– Ориэль здесь? – стуча зубами, спросил Колин и неуклюже поклонился.

Ошарашенная непосредственностью молодого человека, Джулиана встала и уставилась на него.

– Господин Колин, – сладким голосом начала она. – Что привело вас в Молешаль в такую ужасную погоду? Почему Ориэль должна быть здесь?

Почувствовав в ее голосе снисходительное пренебрежение, Колин еще больше растерялся.

– Видите ли, мадам, я разыскиваю свою жену и Маркуса. Несколько часов назад они вышли на прогулку и до сих пор не вернулись. Обычно я не волнуюсь, но сегодня настолько отвратительная погода, что я испугался за их жизнь. Мадам, я шел к вам сквозь холод и темноту… – У Колина задрожали губы. – Пожалуйста, помогите мне.

Пьер, который, развалясь на стуле, разглядывал своего зятя с гримасой нескрываемого отвращения, вдруг встрепенулся:

– Что это значит, господин Колин, «Ориэль и Маркус вышли вдвоем»? И часто они выходят вдвоем?

– Да, часто, – ответил ни о чем не подозревающий Колин. – Они часто гуляют вдвоем, но всегда возвращаются вовремя, в целости и сохранности, а сегодня такой холод и ветер… Я беспокоюсь о них. Если с ними что-нибудь случится, я… – Его голос дрогнул и оборвался.

– Садитесь, – вдруг гостеприимно предложил Пьер. – Не надо так расстраиваться. Немного креп кого вина – и вам станет лучше.

Он подал знак Джулиане, и та щедро наполнила кубок.

– Позвольте заверить вас, господин Колин, что все обитатели Молешаля сделают все, от них зависящее, чтобы найти пропавшую парочку. Скажите, пожалуйста, когда вы видели их в последний раз.

– В полдень. Они сказали, что идут на свою обычную прогулку, а я остался во дворце играть со своими деревянными рыцарями.

Пьер и Джулиана обменялись быстрыми понимающими взглядами.

– И часто они оставляют вас дома, когда выходят вдвоем? – уточнил брат Ориэль.

– О-о, нет, – заверил Колин. – В хорошую погоду я выхожу вместе с ними и потом собираю цветы, пока они беседуют.

– Вот как? – Пьер был похож на подстерегающую жертву змею. – И давно начались эти… беседы?

– Да, – безмятежно подтвердил Колин, с удовольствием потягивая вино, – на следующий день после венчания.

Пьер удовлетворенно потер руки.

– В таком случае, – произнес он сладким, как мед, голосом, – осмелюсь предложить вам переночевать здесь, а завтра утром мы отправимся во дворец и посмотрим, не вернулись ли они.

– Нет-нет, – возразил Колин, ставя кубок на стол, – я не могу так рисковать. Я должен сегодня же найти Маркуса и Ориэль. Понимаете, я не могу жить без них.

Подняв бровь, Пьер выразительно взглянул на Джулиану и встал.

Сбросив кафтан, он обнажил мускулистую грудь и начавший появляться от сытой спокойной жизни живот.

– Что ж, делать нечего, – драматически вздохнул он. – Придется мне ехать с вами, на ночь глядя. Джулиана, ты останешься дома – тебе нельзя рисковать ребенком.

Джулиана молитвенно сложила руки.

– О, Пьер! Какой ты добрый и заботливый!

– Разве можно по-другому относиться к такой хорошей жене, как ты?

Джулиана счастливо заулыбалась, обнажив сразу все свои огромные зубы, так что даже Колин выглядел слегка испуганным.

– Поспешим, дорогой зять, отправимся поскорее на поиски вашей жены – и ее друга. И можете быть уверены, что, когда мы разыщем их, у меня найдется для них несколько теплых слов.

– Что вы имеете в виду?

– Что я поприветствую их так, как они того заслуживают.

– А-а, – растерянно отозвался Колин и засеменил вслед за Пьером.

– Посмотри, Адам, как подмораживает, – сказала Изабель. – Видишь лед в долине? Завтра везде будет сплошной каток.

Стоя рядом с мужем на пороге своего дома, она смотрела, как преобразилась долина под магическим прикосновением зимы: чистота и прозрачность, хрустальный блеск льда, белизна полей, заиндевевшие ветви деревьев, простершиеся над струящейся в вечном движении рекой.

Пока они стояли так в молчании, вдали появились пляшущие огоньки факелов, движущиеся со стороны Мэгфелда. Огни шафранными пятнами ложились на снег, превращая строгую темноту ночи в искрящуюся симфонию льда и пламени. С той стороны, откуда приближались факелы, доносился тревожный лай собак.

– Что это? – спросила Изабель.

– Поисковый отряд, – коротко ответил муж.

– А кто пропал?

– Наверное, Ориэль. Ориэль и ее приятель Флавье.

Изабель с любопытством взглянула на мужа. Его суровое и печальное лицо было обращено туда, где светились огни.

– Откуда ты знаешь?

– А я и не знаю, только предполагаю, – он повернулся к ней, и на минуту Изабель испугалась, такое строгое и непреклонное выражение было на его лице. – Я так думаю, потому что у них есть привычка бродить вдвоем по долине в любую погоду.

– Зачем?

Адам горько усмехнулся.

– Откуда я знаю? Должно быть, им это нравится.

По тому, как он это произнес, Изабель сразу поняла все: и то, что молодые люди были любовниками, и то, что ее муж знает об этом и страдает от ревности. В одно ужасающее и леденящее мгновение – леденящее, как эта зимняя ночь – все встало на свои места: странное поведение Адама во время памятного обеда у архиепископа, его постоянная грусть с тех пор, как Ориэль вышла замуж, и его внезапное бессилие и равнодушие в постели.

Волна нежности и сочувствия захлестнула Изабель. Она выкупила Адама, чтобы иметь молодого и сильного мужа, но не подумала о том, что он тоже человек, способный любить и страдать.

Ласково дотронувшись до его руки, Изабель сказала.

– Как бы там ни было, мы никому не должны говорить об этом.

Адам взглянул на нее с высоты своего роста.

– Ъ, об этом можешь не беспокоиться. Я никогда больше не упомяну об этом. Даже с тобой мне тяжело говорить о том, что Ориэль оказалась шлюхой.

– Должно быть, ты очень сильно любишь ее, – сдавленным голосом едва слышно произнесла Изабель.

– Если бы ты только знала… – так же тихо ответил он, но, опомнившись, попытался взять себя в руки.

Тряхнув головой, Адам огляделся по сторонам с таким видом, словно только что пробудился ото сна.

– Изабель… – в отчаянии прошептал он.

– Не будем больше говорить об этом. Пойдем и посидим возле огня.

– Наверное, мне тоже надо пойти с ними на поиски. Как ты считаешь?

Тяжелое предчувствие овладело хозяйкой Бэй-денна. Все пошло наперекосяк, а дальше будет еще хуже.

– Думаю, тебе не стоит идти с ними, Адам, уж очень ты сегодня взбудоражен. А завтра утром мы с тобой съездим во дворец и убедимся, что все в порядке.

Он бросил на нее долгий, темный взгляд.

– Во дворце никогда не будет вес в порядке, пока там торчат эти гасконцы.

– Не нужно так говорить, это опасно. Они здесь, и ничего уже нельзя изменить.

Адам не ответил и, не оглядываясь, прошел в дом, к теплу раскаленного очага.

Именно Маркус, возглавлявший вышедшую из дворца поисковую партию, в конце концов обнаружил измученного и замерзшего до полусмерти Колина на одном из холмов в окрестностях Шардена. Заметив оруженосца, несчастный бросился бежать навстречу, раскинув руки, проваливаясь и увязая в снегу. Добежав до Маркуса, Колин обхватил его руками и тихо заплакал.

– Где ты пропадал, скверный мальчишка? – вздохнул гасконец, помогая дурачку подняться. – Мы искали тебя повсюду.

– Но это я искал вас! Я решил, что вы с Ориэль в опасности, бросил своих деревянных рыцарей и отправился на поиски. Я пошел к Пьеру, он согласился мне помочь, но сказал, что мы должны разделиться, чтобы расширить круг поисков.

Маркус с ласковой укоризной покачал головой.

– Мы просто гуляли немного дольше, чем рассчитывали, вот и все. А когда вернулись домой, обнаружили, что тебя нет, и очень испугались.

– Вчера была самая подходящая погода для прогулок, не так ли? – раздался из темноты чей-то голос.

Это был Пьер, очень тепло одетый, верхом на крепкой молодой лошадке. Подъехав вплотную, он бросил Маркусу.

– Пару слов с глазу на глаз, Флавье. Пока не подошли остальные.

– Тогда слезай с лошади и отойдем в сторону. Колин, подержи поводья и никуда не отходи с этого места.

По щиколотку проваливаясь в снег, мужчины отошли так, чтобы Колину не было их слышно.

– Тебе не удалось ни на секунду обмануть меня, подонок, – без предисловий заявил Пьер. – Ты завлек мою сестру на путь греха и разврата, и, клянусь кровью Христовой, я позабочусь о том, чтобы ты заплатил за вес сполна.

– Что ты собираешься сделать?

– Разумеется, сказать архиепископу.

Маркус в ярости ухватил Пьера за воротник.

– Я убью тебя прежде, чем ты это сделаешь, ты, дитя Содома! Одно твое движение – и я оторву тебе то, чем ты больше всего дорожишь. Не надейся, что это пустая угроза – ничто не доставит мне большего удовольствия.

– Ты не посмеешь.

– Неужели? Я пощажу тебя сейчас, но только ради твоей матери и сестры. Однако учти, Шарден, – один неверный шаг, и дни твои сочтены. Нет ничего более отвратительного, чем шпион и соглядатай.

Глаза Пьера округлились.

– Ты это о чем?

– Ты знаешь об этом лучше меня.

– Я никогда не следил за тобой. Я догадался обо всем, послушав болтовню Колина. Все вы, чужеземцы, на один манер – вам бы только добраться до теплого местечка между женских ног…

Пьер не успел продолжить свою мысль – мощный удар сбил его с ног и опрокинул в снег.

– Будь ты проклят, Маркус де Флавье, – прокричал Пьер с земли. – Рано или поздно ты угодишь в ад, и я помогу тебе отправиться туда как можно скорее!

Вместо ответа Маркус развернулся, быстро подошел к Колину, помог тому взобраться на лошадь Пьера и повел ее под уздцы прочь.

– Стой! – выкрикнул Пьер, пытаясь выкарабкаться из сугроба – А как же я доберусь домой?

– Можешь прогуляться пешком, – донесся до него удаляющийся голос Маркуса, – или замерзнуть здесь в темноте – меня это мало волнует.

– Флавье! – заорал, брызгая слюной, Пьер. – Знай, что твои дни сочтены!

Ответа не последовало, и по движению факелов Пьер понял, что поисковая партия возвращается во дворец. Он остался один в леденящей вероломной тьме, и только кипящая в нем ненависть могла помочь ему вернуться домой живым.

 

Глава четырнадцатая

Многие люди пострадали в ту ужасную зиму. Некоторые умерли от голода, а еще больше – от холода, замерзнув в своих неотапливаемых жилищах, пока снаружи бушевала метель, укрывая землю белым саваном. Смерть не щадила ни стариков, ни грудных младенцев, чахли юные девушки, а сильные, зрелые мужчины от голода становились слабыми и беспомощными, как дети. Но, наконец, в один прекрасный день с моря донеслось соленое теплое дуновение; сквозь ледяные кристаллы стали видны набухающие почки; река Розер взревела и едва не вышла из берегов, взламывая и унося прочь ледяные глыбы. Зима подошла к концу, и все вокруг оживало снова.

И люди возвращались к привычному образу жизни. Крестьяне выгоняли на пастбища овец, проведших всю зиму запертыми в загонах, во дворец архи епископа повезли свежее мясо, Николаса ле Миста застукали позади амбара обнимающимся с молодой крестьянской девушкой. В долину пришла весна.

Как положено, в начале весны в Шардене состоялось первое заседание окружного суда, и, наблюдая, как его господин с торжественной величавостью переступает порог зала, Коггер провозгласил: «Встать, суд идет!» Роберт увидел перед собой море лиц: одни смуглые, обветренные и худощавые, другие круглые и розовые, но на всех одно и тоже настороженное, боязливое и вопросительное выражение: в каком настроении сегодня всемогущий судья, как отнесется он к их ходатайствам.

В одежде собравшихся, в основном изготовленной из грубой овечьей шерсти, преобладали коричневый, бежевый, светло-серый цвета, весьма подходящие, по мнению Роберта, к бледному цвету кожи ее владельцев.

Лежащие возле очага собаки; поднимающийся от жаровен к потолку дымок, затоптанные множеством ног камышовые коврики на полу, успокаивающий запах горящих светильников – все это отвлекло Роберта от бесконечных мыслей о своих внутренних неурядицах. Испытывая некоторый душевный подъем, он кивнул:

– Можете сесть.

– Слушайте, слушайте, – взывал Коггер, начиная официальную процедуру. – Слушайте внимательно! Пусть все, чьи дела будут разбирать в этом суде, подойдут сюда и заплатят пошлину.

Роберт занял свое место и, опершись подбородком на руку, наблюдал за тем, как к столу потянулась вереница людей, каждый из которых должен был заплатить по два пенса.

Поднялся и попросил слова сэр Джон Валье – не частый гость в этом собрании.

– Я предлагаю огородить часть территории в Хокесдене и устроить там заповедник. Я пришел сюда, чтобы испросить согласия милорда и его арендаторов, земли которых примыкают к означенному участку.

Роберт кивнул. Они с Джоном заранее обсудили этот вопрос, и он дал согласие, но теперь нужно было провести формальную процедуру. Джон продолжал говорить, но Роберт уже не слушал его, погрузившись в свои мысли.

Внезапно он вспомнил о Маргарет. Интересно, куда это она подевалась? Она уехала еще утром, заявив, что поедет раздавать милостыню, но повернула лошадь в сторону Мэгфелда.

Роберт недовольно передернул плечами. Он с первого взгляда невзлюбил Поля д'Эстре, сочтя его позером и пустозвоном. Однако факт оставался фактом. Маргарет под предлогом визитов к своей замуж ней дочери постоянно ездит во дворец, без сомнения, используя эти поездки, чтобы видеться с гасконцем. Наверняка они ведут долгие остроумные и тонкие беседы, наслаждаясь обществом друг друга. У Роберта мелькнула предательская мысль, что Николь, увы, неспособна вести умные разговоры. Более того, признался он себе, в сущности, она весьма тупая и недалекая.

– Милорд? – обратился к судье Джон.

– Да-да? – очнулся Роберт.

– Изъявляете ли вы согласие, милорд, на создание такого парка-заповедника на перечисленных мною условиях?

– Э-э… Да.

– И будет подписан документ, что в случае моей болезни или смерти мои наследники могут продолжить это начинание?

«Чего это он сегодня так важничает?» – подумал Роберт, но вслух сказал:

– Да, безусловно.

Удовлетворенно улыбаясь, Джон сел на место, и заседание продолжилось.

– Заявления и жалобы, милорд, – объявил Коггер.

Роберт обратился в слух, дела подобного рода обычно бывали весьма забавны.

– Симон Люк, пьянство.

– Два пенса, – без промедления высказались присяжные.

– Уильям Доси, кража курицы у вдовы Баттон.

– Шесть пенсов.

– Питер де Чиллоп, согрешил с женой Уолтера Кокереля из Мэгфелда.

– Четыре пенса.

– Джон Винтер, согрешил с Марджори Свитинг, Матильдой ле Кок, Кристиной Колин, Алисой де Эверсфилд и Матильдой де Ред, а также постоянно сожительствовал с вдовой Стелд, вдовой Чомелс и вдовой Баттон. Кроме того, обрюхатил Джулию Серимонд.

– Господи помилуй! – вырвалось у Роберта. – Джон Винтер, где вы, покажитесь!

Маленький человечек с заискивающим и виноватым выражением на обветренном лице выступил вперед и извиняющимся тоном произнес:

– Я это делал, только чтобы угодить им, милорд, уж больно они на меня наседали. Особенно вдовы, те так вообще проходу не давали.

Роберт поучительно заметил.

– Нужно было своей головой думать. Вы что, себя не контролируете?

Судорожно сглотнув, Винтер признался.

– Да не всегда получается, милорд.

«Кто я такой, чтобы судить его?» – с раскаянием подумал Роберт, в то время как присяжные объявили:

– По пенни за каждый грех. Вдовы от штрафа освобождаются. Когда родится ребенок, дело будет рассмотрено повторно.

По залу прокатился смешок. Винтер, побагровев от стыда, поспешил скрыться в толпе.

Заседание суда шло своим чередом, а Роберт вновь начал думать о Николь. Наконец откуда-то издалека до него донеслось, как присяжные объявили приговор по последнему из рассматриваемых в этот день дел. Коггер закончил принимать плату от арендаторов. Первая судебная сессия 1335 года завершилась.

Владелец Шардена встал и, окинув напоследок своих арендаторов строгим взором, направился к дверям. Люди, чьи жизни всецело зависели от него, тихонько переговариваясь, потянулись к выходу, навстречу холодному февральскому дню.

Зима, наконец, сдалась, и весна окончательно вступила в свои права на благословенной и прекрасной земле Суссекса. Ориэль, обхватив себя руками, закружилась по комнате, чувствуя, как смена времен года эхом отдается великими переменами в ее теле. Двухмесячное отсутствие связанных с луной кровотечений могло означать только одно: свершилось чудо зарождения новой жизни, и семя Маркуса де Флавье расцвело внутри нее; от великой любви двух людей появилось новое живое существо. С благоговейным трепетом ощутив причастность к этой вечной тайне мироздания, Ориэль расплакалась от нахлынувших на нее чувств.

Она была уверена, что точно знает, когда это произошло, в тот самый холодный зимний день, когда они были в хижине дровосека. Тогда, встав, Ориэль почувствовала внезапную слабость, и это – во всяком случае, так она считала – и был миг зачатия. Значит, даже когда они в тот день по сугробам и льду возвращались во дворец, она уже была беременна.

Ориэль захотелось пробежать по комнатам и поделиться своей радостью со всеми, слугами, стражниками, поварами и кухарками. Но наверху никого не было, и, сбежав по широкой каменной лестнице, Ориэль выпорхнула на крыльцо и увидела Поля д'Эстре, который сидел на садовой скамейке, зажмурившись и подставляя лицо еще совсем слабым, робким лучам ласкового весеннего солнышка.

– О-о, дорогая моя, – он открыл глаза, слегка подпрыгнув от неожиданности, когда она дотронулась до его рукава, – это ты, Ориэль, дитя мое. А я, кажется, задремал.

Ориэль улыбалась, глядя на него, и рыцарь ласково потрепал ее золотые волосы.

– Моя милая девочка. Ты сегодня выглядишь такой счастливой.

Ориэль ничего не могла с собой поделать, она знала, что поступает неразумно, но не могла больше скрывать переполнявшую ее радость. Чмокнув Поля в пухлую щеку, она рассмеялась:

– О, сэр Поль, я и в самом деле очень счастлива – потому что у меня будет ребенок.

Вздрогнув, д'Эстре отстранился от нее.

– Что ты сказала, Ориэль? Ты уже говорила кому-нибудь, кроме меня? Твоя мать знает?

У Ориэль внезапно подступили слезы к глазам.

– Нет, я никому пока не говорила… А вы совсем не рады? Почему вы так нахмурились?

– Потому что вероятность того, что отец этого ребенка – Колин, слишком ничтожна, чтобы ее можно было воспринимать всерьез.

Ориэль испуганно посмотрела на него.

– Но… Колин ведь мой муж. Неужели кто-нибудь заподозрит…

– Правду. Что ты и Маркус все это время были любовниками. Что это его ребенка ты носишь под сердцем.

День вдруг померк в глазах Ориэль, ей стало холодно.

– Откуда вы знаете? – упавшим голосом произнесла она.

– Потому что Колин – сущий ребенок во всех отношениях. Совершенно очевидно, что твоим любовником мог быть только Маркус.

– И все остальные тоже догадаются?

– Скорее всего. Но ты ни в коем случае не должна давать им повода укрепиться в подозрениях. Пусть болтают, что хотят, но ни у кого не должно быть оснований показывать на тебя пальцем. Умоляю тебя, Ориэль при твоем исключительном положении родственницы архиепископа даже тень скандала не должна касаться твоего имени.

– Но что я могу сделать?

– Немедленно прекратить особые отношения с Маркусом.

Ориэль не ответила и, развернувшись на каблуках, побрела в дом. Задумчиво глядя ей вслед, Поль озабоченно покачивал головой. Затем, видимо, придя к какому-то решению, он поднялся и, войдя во дворец, подозвал слугу.

– Оседлай-ка побыстрее лошадь. Нужно срочно отвезти письмо в Шарден.

– Хорошо, сэр. Мне подождать ответа?

– Обязательно. И возвращайся как можно скорее.

Ярмарочный день в Баттле. Едва въехав в город, Хэймон де Шарден, вынужденный в течение не скольких недель откладывать поездку к Николь из-за плохой погоды, оказался затянутым в бурлящий водоворот толпы. Крестьяне вели на продажу коров, овец и свиней, тащили корзины, полные яиц, колбас, сыров, у кого-то под мышкой или в лукошках кудахтали куры и гоготали гуси, скрипели возы и телеги, ржали лошади, и покрикивали возницы, и посреди веси этой шумной, веселой толпы танцевала на невысоком помосте девушка в широкой развевающейся юбке, позволявшей разглядеть крепкие длинные ноги, ей аккомпанировал на рожке мужчина на деревянной ноге.

В обычных обстоятельствах Хэймон с удовольствием потолкался бы среди этого разношерстного сборища людей, ему нравилась компания простонародья, бесхитростные, грубоватые развлечения, веселые и доступные женщины. Но сегодня ему не терпелось поскорее увидеться с Николь, и он попытался выбраться из толпы, но тут чья-то вспорхнувшая курица испугала его коня, и тот поднялся на дыбы, мимоходом задев женщину, тащившую огромный поднос со свежеиспеченной сдобой. Булочница упала, а ее товар оказался втоптанным в грязь, при виде чего женщина подняла такой крик, что Хэймону ничего не оставалось, как спешиться и поспешно сунуть ей в руку кошелек, в котором, наверное, было денег больше, чем ей когда-либо доводилось держать в руках.

Едва Хэймон успел избавиться от булочницы, к нему подошла смуглая улыбающаяся танцовщица и предложила свои услуги, но он со вздохом отказался. В былые времена, до встречи с Николь, он ни за что не упустил бы такого случая.

Девушка лукаво подмигнула.

– Может быть, в другой раз?

– Может быть…

Как и опасался Хэймон, в этот торговый день Николь не оказалось дома, и он, ведя на поводу лошадь, вновь повернул к рыночной площади. Привязав коня к кольцу в стене, Хэймон пошел гулять по рядам, разглядывая выложенные для продажи товары. Чего только здесь не было! Груды селедки рядом с изысканными сластями, яблоки, свежие сыры, множество вкусных вещей: горячие пироги и кексы, украшенные цукатами, яблоки в тесте, пирожки с мясом, засахаренные фрукты и, конечно же, кувшины ароматного эля. Такого изобилия Хэймону не доводилось видеть даже на лондонском рынке.

Молодой Шарден с трудом прокладывал путь сквозь разраставшуюся толпу, увеличенную в этот день еще и за счет паломников, прибывших помолиться на месте гибели последнего саксонского короля. Николь нигде не было видно, и Хэймон, не теряя надежды встретить свою подругу, остановился, чтобы посмотреть на карликов, пляшущих рядом с медведем.

В этот момент он вдруг ощутил себя частью толпы, он слушал перезвон монастырских колоколов, лай собак, крик младенцев, визгливые голоса карликов, возгласы торговцев, любовался наваленными на прилавки товарами, с удовольствием вдыхал запах жареного мяса, разгоряченных тел, мускуса и эля.

Хэймон наслаждался этим ярким, пестрым зрелищем, радовался, глядя на шумную толпу, собравшуюся в этот ясный весенний день в Баттле.

Вдруг он увидел Николь, в своем зеленом плаще похожую на лесную нимфу.

– Это я, Хэймон, я здесь! – закричал он, но толпа между ними вдруг задвигалась, привлеченная каким-то новым зрелищем, и Хэймон потерял девушку из виду.

Мимоходом отметив, что медведь, наконец, поборол карлика, Хэймон начал пробираться туда, где стояла Николь. Толпа поредела, и он снова увидел ее: она была всецело погружена в беседу с каким-то мужчиной, стоявшим спиной к Хэймону, но облик которого почему-то показался молодому человеку очень знакомым.

– Николь! – во всю силу своих легких заорал он.

На этот раз Николь услышала и начала вертеть головой, чтобы увидеть, кто ее зовет. Хэймон увидел, как на ее лице при виде него промелькнуло удивление, почему-то сразу же сменившееся на испуг.

Собеседник Николь тоже обернулся, и Хэймон застыл на месте, уставившись на человека, которого знал лучше, чем кого бы то ни было на этом свете. Роберт де Шарден тоже был в этот день в Баттле.

В этот вечер сплошная пелена тумана, опустившегося с гряды Тайд-Брук, заволокла Бивелхэмскую долину и поползла дальше, к Мэгфелду. Туман был таким густым, что, казалось, даже гасил всякие звуки. Все вокруг притихло, все живое куда-то попряталось: не пробегал в кустах заяц, не ухала сова, даже мышь не шуршала под опавшими прошлогодними листьями.

Лишь двое мужчин, покашливая от влажного воз духа, брели по лесу, безуспешно пытаясь понять, где они находятся. Возвращаясь с охоты, Маркус и Колин заблудились в тумане и теперь вряд ли могли рассчитывать попасть домой до завтрашнего утра.

– Нам придется здесь спать? – нервно спросил Колин.

– Нет, не здесь, давай пройдем еще немного. Не надо бояться. Дай мне руку.

Колин мгновенно успокоился и снова был доволен и счастлив. Сейчас он уже очень смутно помнил, какой была его жизнь до появления Маркуса и женитьбы на Ориэль. Ему казалось, что они были всегда – то ли потому, что с первой встречи он узнал в них старых друзей, которых когда-то потерял, а теперь нашел, то ли просто потому, что они сделали его жизнь такой интересной и насыщенной. И все-таки иногда в его замутненном сознании возникали какие-то неясные картины, полустертые воспоминания, которые, едва он пытался получше разглядеть их, сразу же расплывались и исчезали. В таких случаях он брался за гитару и, перебирая струны, тщетно пытался сосредоточиться на чем-то реальном.

Вот и теперь он сказал.

– Я не боюсь, – и тут же добавил. – А хорошо ли я сегодня стрелял из лука?

– Очень хорошо, – автоматически ответил Маркус, тщетно пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь плотную стену тумана.

– Когда-то у меня хорошо получалось, – заявил Колин.

– Что? – рассеянно переспросил Маркус.

– Когда мы бегали по холмам, – уточнил Колин, но Маркус не слушал его: оруженосцу показалось, будто где-то в стороне мелькнул свет.

– Кажется, я что-то увидел, – пробормотал он.

Колин улыбнулся. Как хорошо, значит, скоро он усядется возле очага, будет есть горячий суп и свежий хлеб и рассказывать Ориэль обо всех событиях дня, о том, как они спугнули цаплю, как метко он сегодня стрелял, как рассердился Маркус, когда они встретили в лесу Николаса ле Миста с какой-то девушкой. И Ориэль будет внимательно слушать и улыбаться ему в ответ, и он сможет любоваться ее блестящими волосами, и снова ощутит тепло ее губ на своей щеке, когда она поцелует его на ночь. Теперь уже недолго ждать.

Колин почувствовал, как Маркус дернул его за рукав:

– Вон там свет. Ты видишь?

Колин изо всех сил таращил глаза.

– Нет, не вижу. Где, Маркус? Где?

– Да вон же, – гасконец показал туда, где, как ему казалось, он ясно различал мелькавший между деревьями и кустами свет.

– Я ничего не вижу.

– Неважно, зато я вижу. Пойдем туда.

Маркус устремился вперед. Сомнений не было – он уже ясно видел кузницу, огонь, пылающий в горне, и даже слышал стук молота о наковальню.

Потом он увидел кузнеца Одетый в грубую рясу, как монах, тот стоял к ним спиной, склонившись над наковальней и сжимая в руке щипцы.

– Э-ге-гей! – закричал Маркус. – Вы можете нам помочь? Мы заблудились в тумане. Не могли бы вы приютить нас до утра?

Судя по тому, что кузнец по-прежнему неподвижно стоял в той же позе, он не услышал Маркуса.

– Эй, послушайте! – еще громче прокричал Маркус. – Можете вы пустить нас переночевать?

На сей раз человек в кузне, по-видимому, услышал его и начал медленно поворачиваться. Его движения были какими-то странными, будто замороженными. Монах повернулся, и Маркусу показалось, что он сейчас ослепнет, глаза незнакомца сверкали, будто две огромные звезды, из них исходило нестерпимо яркое сияние.

– О, Боже мой! – вырвалось у Маркуса.

Они с кузнецом продолжали молча взирать друг на друга, и в это время Колин спокойно спросил:

– Что такое, Маркус? Что ты увидел?

– Разве ты не видишь его?..

– Кого? Где?

– Кузнеца. Вон там.

Но кузнец уже отвернулся, и его тут же вместе с кузницей скрыл туман.

– Наверное, я его не заметил, – виновато пожал плечами Колин.

Но Маркус, охваченный страхом и каким-то другим, странным чувством, не ответил. Он понимал, что столкнулся с чем-то темным, ужасным и сверхъестественным, и, впервые в жизни по-настоящему испугавшись, думал, сможет ли он теперь остаться таким, как прежде.

 

Глава пятнадцатая

Неистовое мартовское утро; наполненный соленой влагой ветер несет дыхание океана и отдаленные крики морских птиц, под его напором уносится в глубь острова туман, открывая прозрачное и синее, как глаза ангела, небо, по которому летят стреми тельные белокрылые птицы-облака. Ярко сияет солнце; деревья гнутся под дуновением бриза, в воздухе пахнет весной.

– Какой прекрасный день, – сказал Колин. – Посмотри, Маркус, туман исчез.

Ответа не последовало, и некоторое время Колин сидел молча, глядя на своего спящего друга. Он увидел обтянутые кожей скулы, острые, ястребиные черты, глаза, укрытые тяжелыми веками, длинные темные волосы, которые трепал ветер, сложенные на груди жилистые руки с тонкими сильными пальцами, кольцо в виде стебля с цветком на мизинце.

Таким вечным, смертельным покоем веяло от распростертого на земле неподвижного тела, что Колином овладело чувство, будто ему довелось заглянуть в будущее, будто когда-нибудь его друг будет лежать вот так на зеленой траве, только не живой, а мертвый.

– О, Господи! – взмолился Колин, упав на колени. – Если это случится, сделай так, чтобы я тоже умер. Не давай Маркусу уйти одному!

Бодрящий свежий ветер дул в лицо Маргарет, пока она ехала из дворца домой. Остановившись на холме и глядя сверху вниз ни прилепившийся у подножия замок, она увидела на поверхности водяного рва небольшие волны, в которых с восторгом плескались лебеди, вытягивая длинные шеи навстречу ветру и солнечным лучам.

В последнее время Маргарет так радовалась жизни, словно что-то постоянно грело ее изнутри. Это Поль д'Эстре, не скрывавший своего искреннего увлечения ею, окончательно завершил давно начавшуюся в ней перемену. Она, наконец, стала зрелой, уравновешенной, интересной женщиной, какой ей и было предназначено стать.

К своему величайшему удивлению, Маргарет вдруг увидела Роберта, приближавшегося к Шардену с противоположной стороны. Что-то случилось, сразу поняла Маргарет, потому что, уезжая, Роберт ясно дал понять, что многочисленные дела в аббатстве потребуют его отсутствия как минимум в течение недели. Глядя на понурую ссутулившуюся в седле фигуру, она сразу же заключила, что муж поссорился со своей любовницей, и не смогла сдержать торжествующей улыбки.

Роберт все еще не замечал ее, и Маргарет, при щурившись, критически разглядывала его глазами женщины, знающей, что она любима другим мужчиной.

«А он стареет, – думала она. – Сейчас он похож на несчастного хомячка. Удивляюсь, что я в нем нашла в свое время? Или что в нем нашла эта девка, владелица надушенной перчатки? Ей-Богу, он просто жалкое ничтожество».

И действительно, Роберт выглядел глубоко несчастным.

«Она дала ему отставку, – безошибочно догадалась Маргарет. – Он стал слишком слаб и скучен для нее, несмотря на все его деньги и влияние. И поделом ему!» Вообще-то мстительность не была свойственна Маргарет, но слишком уж глубоко еще недавно она страдала от его измены, чтобы теперь не испытать некоторого злорадства. Не удержавшись от того, чтобы не подсыпать немного соли в кровоточащую рану, Маргарет окликнула.

– Роберт! Я здесь, напротив тебя. Что-то быстро ты вернулся!

– Да, – отозвался он, наконец увидев ее. – Я привез кое-какие новости. Спускайся, я вес расскажу.

Спустившись по противоположным склонам, они встретились на подъемном мосту.

– Ну-ну, – усмехнулась Маргарет, – ты вы глядишь весьма озабоченным. Случилось что-то плохое?

– Ничего особенного, – ответил муж, изобразив фальшивую улыбку. – То есть, скорее даже наоборот. Я совершенно случайно наткнулся в Баттле на Хэймона. Он, наконец, нашел себе невесту. Это молодая женщина, вдова, с которой я, тоже по случайности, немного знаком. Я вернулся, чтобы сообщить тебе, что пора начинать готовиться к свадьбе.

Маргарет в изумлении смотрела на мужа. Что за странная история… Возможно ли, чтобы это была та самая женщина?..

– Сколько ей лет, этой вдове? – вдруг спросила она. – И как она выглядит?

– Э-э… Лет девятнадцать или двадцать. Довольно хорошенькая, насколько я могу припомнить.

– Значит, ты не очень хорошо ее знаешь?

– Я же сказал, мы едва знакомы. Но скоро ты сама сумеешь составить о ней мнение. Я опередил их всего на несколько часов.

Он фальшиво рассмеялся, и Маргарет пронизывающе посмотрела на него.

– Почему ты так на меня смотришь?

– Ты выглядишь нездоровым.

С этими словами она направила коня по подъем ному мосту. Роберт понуро затрусил за ней, мысленно желая, чтобы настил раздвинулся и он провалился вниз, в ров. Ему казалось, что все несчастья мира были созданы специально для него. Приехать в Баттль с радостными ожиданиями и вместо этого услышать, что Николь больше не желает иметь с ним дела, уже было достаточно неприятно, но открыть, что предметом ее новой симпатии стал его собственный сын, – это уже больше, чем может вынести простой смертный! Чуть позже, глядя на себя в бронзовое зеркало, Роберт вдруг почувствовал себя стариком. Он впервые заметил мешки под глазами, морщины вокруг рта, какое-то неприятное выражение брезгливости на лице, не говоря уже о ясно видимой седине.

– Господи помилуй, – пробормотал он. – Пора мне уже сдаваться и где-нибудь в углу доживать свой век.

Но вначале он должен выполнить данное Николь обещание.

– Он не должен знать, – умоляла она Роберта в те последние мгновения, когда они были вдвоем. – Пожалуйста, Роберт, если в тебе сохранились ко мне какие-то добрые чувства, не говори ему. Никогда!

Роберт напыжился.

– Почему бы мне не сказать ему? Он взрослый мужчина, и ему приятно будет узнать, что его отец еще тоже кое на что способен.

Выражение, появившееся на лице Николь, окончательно добило Роберта. Одним коротким взглядом она умудрилась дать ему понять, что, по сравнению со своим сыном, в делах любви он, Роберт, – не более чем неопытный школяр.

Шарден мгновенно пришел в ярость.

– К черту его – и тебя тоже! Ты всего лишь шлюха, Николь Ружмон.

Она смерила его холодным взглядом.

– Думай что хочешь, мне все равно. Однако, поскольку на этой неделе я стану твоей невесткой, реши хотя бы, дашь ты нам свое благословение или нет.

– Ты чертовски самоуверенна. А что, если он откажется от тебя, когда узнает правду?

На губах Николь заиграла лукавая и загадочная улыбка.

– Не думаю, что такое возможно, – усмехнулась она, и Роберт понял, что эти двое обрели в постели такое блаженство, что уже ничто не заставит их отказаться друг от друга.

Он уже готов был дать ей уничтожающий ответ, но в этот момент к ним подошел Хэймон, выглядевший настолько безоблачно счастливым, что у Роберта язык не повернулся сказать хоть что-то, что могло омрачить его счастье.

Вспоминая эту сцену, Роберт печально вздохнул, а внимательно наблюдавшая за ним Маргарет, решив, что настал подходящий момент, ввернула.

– Вчера вечером я узнала, что мы скоро станем дедом и бабкой.

Роберт уставился на нее.

– Джулиана?..

– Насколько мне известно, нет, хотя и она в последнее время очень располнела. Нет, речь идет об Ориэль.

– Что?! Но идиот наверняка неспособен.

Помня о своей тайной беседе с Полем, когда они договорились, что никогда и никому не откроют правды, Маргарет улыбнулась.

– По-видимому, это вышло случайно. Ориэль говорит, что в холодные зимние ночи они спали обнявшись, чтобы согреться, и результат этого появится на свет осенью.

Роберт устало покачал головой.

– Значит, сплошные свадьбы и крестины?

– Да.

– Вот оно, значит, как. Круг замыкается. Пора уже и нам с тобой учиться быть стариками.

Маргарет одернула платье и вскинула голову.

– Ну, ты как хочешь, а лично я еще не собираюсь себя хоронить. У меня еще столько важных дел!

Роберт еще раз вздохнул.

– Ты так изменилась, Маргарет. Когда-то ты сходила с ума при одной мысли о том, что Хэймон может жениться не на той, кого ты сама ему выберешь.

– Тогда я была глупа. Сейчас я понимаю, что нельзя жить жизнью других, даже самых близких.

Роберт опустился в кресло, внезапно почувствовав себя очень усталым.

– Должно быть, этот проклятый гасконец научил тебя всем этим глупостям – или премудростям, как угодно. С тех пор, как он здесь появился, ты стала другой женщиной.

Маргарет кивнула:

– Он научил меня на многое смотреть философски.

– Кроме того, он, по-видимому, еще научил тебя кое-чему в постели?

Роберт никогда не говорил с женой в таком тоне, но она бесстрашно ответила ему презрительным взглядом, готовая отплатить ударом за удар.

– Не суди о других по себе, Роберт. Мне пре красно известно, что в последние месяцы у тебя была любовница в Баттле. Посмотри в зеркало – она вытянула из тебя вес соки! За считанные недели ты постарел на десять лет. – На лице Маргарет появилось выражение насмешливого любопытства. – Почему-тo мне кажется, что по какому-то роковому совпадению твоя девка и невеста Хэймона – одно и то же лицо. Я угадала?

Метнув на жену взгляд, исполненный неописуемой ярости, Роберт гордо промаршировал к дверям. Маргарет проводила его отступление ироническим взглядом.

– Очень убедительно, – сказала она себе, – но меня он не обманет. Как только я увижу ее, все станет ясно. Доживи я хоть до ста лет, безошибочно узнаю хозяйку той проклятой перчатки.

Успокоившись на этом, Маргарет отправилась к Коггеру, чтобы отдать распоряжения относительно свадебного пиршества.

В полдень этого же дня Маркус и Ориэль в последний раз гуляли вдвоем в Бивелхэмском лесу. Держась за руки, они взобрались на высокий холм, откуда открывался вид на долину и на далекие горы, за которыми лежало море. Они молча стояли, любуясь прекрасным пейзажем, и оба думали о той стран ной прихоти судьбы, что привела к их встрече.

Наконец Ориэль сказала:

– Иная дорога, иная встреча, и все могло сложиться по-другому. Ребенок, которого я ношу в себе, мог никогда не зародиться.

– Ребенок? – переспросил Маркус. – У тебя будет от меня ребенок?

– Он родится в октябре. Помнишь тот ужасный холодный день прошлой зимой? Тогда он был зачат.

Маркус ответил не сразу. Бесконечным счастьем засияли его глаза, незабываемая улыбка осветила и смягчила резкие черты гасконца.

– Наконец-то что-то мое, мое собственное, – произнес он. – Люди, подобно мне, не имеющие родителей, нуждаются в этом гораздо больше, чем все остальные Спасибо тебе, Ориэль.

Опустившись на колени, он покрыл поцелуями то место, где росло его дитя.

– Я уже люблю его, – прошептал Маркус, глядя на Ориэль с выражением, которое она запомнила навеки, – и я люблю его мать.

Поднявшись, он заключил ее в объятия, и они поцеловались торжественно и нежно, и любовь их в этот день была такой же строгой и торжественной, как ритуальный танец, как будто оба они предчувствовали, что это в последний раз, и что судьба отныне будет против них. Потом они долго лежали, прильнув друг к другу, пока удлинившиеся тени деревьев не напомнили им, что пора возвращаться во дворец. Тогда они оделись и рука об руку побрели по лесу.

– Представь себе, недавно я где-то здесь заблудился, – признался Маркус. – Интересно, где же эта кузница.

– Какая кузница?

– Блуждая в тумане, мы набрели на кузницу, кузнец стоял возле горна.

Ориэль вздрогнула.

– Но здесь нет кузницы – и никогда не было. Есть только глупое поверье, будто время от времени в долине появляется видение святого Дунстана, работающего в своей кузне, и что взглянуть в его лицо означает близкую смерть.

Маркус остановился, сжав ее руку.

– Но кузнец смотрел на меня. Его глаза сверкали, как два солнца.

Ориэль побледнела.

– Не может быть. Ты ошибся. Тебе показалось.

– Да, наверное, – медленно проговорил Маркус. – Наверное, я ошибся. Потому что Колин ни чего не видел.

Но ни он, ни она не были уверены в том, что Маркус ошибся, и весь остаток пути они молчали. А тем временем во дворце, высунув от усердия язык, Колин выстругивал из деревянного бруска лодочку и терпеливо дожидался их возвращения.

Едва взглянув на Николь де Ружмон, едва вдохнув терпкий, мускусный аромат ее духов, столь памятный ей по злополучной перчатке, Маргарет де Шарден уже наверняка знала, что перед ней та самая женщина, любовница Роберта, которая принесла ей столько страданий.

И именно эта женщина, по какой-то двойной иронии судьбы, одержала победу там, где столь многие до нее потерпели поражение, и заполучила Хэймона. Нетрудно представить, как ей это удалось, подумала Маргарет, с первой секунды возненавидевшая будущую невестку. Бьюсь об заклад, что она шлюха, решила хозяйка Шардена, глядя на длинные ноги, пунцовые губы и смелые веселые глаза, как будто хоть раз в жизни ей доводилось видеть настоящую проститутку. Однако интереснее всего ей было наблюдать за мужем, напустив на себя важность, Роберт, как ни в чем не бывало приветствовал прибывающих мужчин и сверхпредупредительно раскланивался с дамами, воображая, что ему удалось провести Маргарет.

Ей даже стало жалко его. Мимолетно улыбнувшись мужу – он разговаривал в это время с приехавшими из дворца Маркусом и Ориэль, – Маргарет всецело занялась невестой Хэймона.

– Давно вы живете в Баттле?

– Уже несколько лет, мадам.

– Значит, вы знаете моего мужа?

Николь бросила на нее недоумевающий взгляд.

– Все знают милорда бейлифа.

– Да, конечно. Но кое-кто, осмелюсь предположить, знает его лучше, чем другие.

– Может быть, – недовольно пожала плечами молодая вдова.

Наступила пауза, но тут к ним подошел Хэймон.

– Не могу прийти в себя от изумления: моя сестра ждет ребенка!

– Что же тут удивительного, – порозовела Ориэль. – Я уже больше полугода замужем.

– Да, но я не думал…

Хэймон замолчал, увидев, что все обернулись и смотрят на него, и Пьер не замедлил воспользоваться случаем.

– Джулиана тоже беременна. Похоже, отцовство просто носится в воздухе. Что вы на этот счет скажете, Флавье?

– Может быть, все дело во времени года, – спокойно ответил Маркус. – Долгие зимние ночи, знаете ли… По-моему, чаще всего детей делают именно в зимние месяцы.

– Надеюсь, что так, – отозвался Хэймон, с такой любовью глядя на Николь, что у Маргарет упало сердце.

«Я должна стараться быть доброй», – подумала она, но не смогла удержаться от последнего укола. Доверительно склонившись к Николь, Маргарет прошептала.

– Скажу вам по секрету, дорогая, Хэймон всегда был большим охотником до женщин. Именно поэтому ни я, ни отец не настаивали на том, чтобы он женился. Так что хочу дать вам добрый совет: если, когда вы уже будете обременены несколькими младенцами и не сможете уделять ему все свое внимание, он начнет погуливать на стороне, постарайтесь не обращать на это внимания. Все равно рано или поздно он опять вернется к вам. Это у них в роду.

На этом, чувствуя себя сполна вознагражденной растерянностью Николь, хозяйка Шардена решила поставить крест на прошлом и всецело сосредото иться на будущем.

Поздно ночью, переговариваясь и окликая друг друга, гости покидали Шарденский замок и разъезжались в разные стороны. В течение некоторого времени между деревьями еще мелькали огни их факелов, но потом и они исчезли, оставив засыпающий дом и лебедей, тихо плещущих крыльями по темной воде.

Маркусу пришлось возвращаться во дворец в одиночестве. Ориэль, за чью безопасность и благополучие он нес ответственность, неожиданно лишилась чувств, когда они уже выехали из замка ее родителей. Оруженосец едва успел подхватить ее, когда она вдруг выскользнула из седла и начала падать.

– Не нужно… – прошептала Ориэль. – Маркус, останься… Кузнец…

Больше она ничего не успела сказать, и Маркусу ничего не оставалось, как отнести ее назад в Шарден и вверить попечению Маргарет, а самому ехать во дворец.

Он скакал по темному лесу, в который раз думая над загадкой своего рождения. И вдруг ему в первый раз пришло в голову, что его мать, пришивая кольцо к чепчику, рассчитывала на то, что ребенка по нему узнают. Это могло означать одно из двух: либо кольцо было настолько известно и знаменито, что его сразу должны были узнать, либо… либо его должен был увидеть отец ребенка.

Испытывая необычайное возбуждение, Маркус сказал себе, что кольцо могло быть только письмом, знаком, посланием. Дешевое колечко, так, безделушка из корзинки разносчика. Скорее всего, это был подарок мужчины, того самого мужчины, которому теперь его мать возвращала его вместе с ребенком. Но почему там, в этом крошечном запыленном гасконском городишке?

Ответ пришел к Маркусу как озарение. Ну, конечно же! Как он мог не понять этого раньше, за столько лет? С глаз Маркуса словно спала пелена: он – сын Поля д'Эстре, кровь от крови и плоть от плоти человека, которого он всегда искренне любил больше всех на свете! Мать привела его во владения рыцаря, зная, что он обязательно попадется на глаза отцу.

Маркус покачал головой и понял, что плачет. Всю жизнь он чувствовал себя бастардом, подкидышем, неизвестно кем, и, наконец, это кончилось. Его воспитали в доме его отца с любовью и заботой, как признанного сына. Затем Маркус вновь подумал о матери. Кто она была? Что заставило ее оставить ребенка посреди узкой, душной улочки и уйти, не оглянувшись, не бросив на него последний взгляд? Он снова увидел это место, торопливых прохожих, высокие дома с узкими щелями окон, торговцев, зазывающих покупателей в свои темные лавчонки. И там, посреди этой шумной толпы, стоял маленький мальчик, сын Поля д'Эстре, и думал о том, скоро ли вернется его мама.

Маркус, прищурившись, огляделся и понял, что он уже в Бэйнденне. Вдруг в густом лесу на холме он заметил странный движущийся между деревьями свет. Что там происходит? Кто это гуляет там среди ночи?

– Эй, там, наверху! – закричал Маркус. – Кто это? Что случилось?

Ответа не последовало и, немного помедлив, Маркус направил коня в самую чащу, туда, где по-прежнему мелькал огонь. Однако свет вдруг погас, и Маркус оказался совершенно не готов к тому, что его лошадь, наткнувшись на невидимую преграду, вдруг встала на дыбы. Он балансировал, стараясь удержаться в седле, как вдруг чьи-то сильные руки обхватили его сзади и сбросили на землю.

Маркус так и не увидел того, кто напал на него, он успел ухватиться за рукоять меча, когда страшный, сокрушительный удар раздробил его череп, и гасконец, не издав ни звука, рухнул навзничь, обливаясь кровью. После этого послышался удаляющийся топот, и все стихло, лишь конь Маркуса пощипывал траву, да ухала где-то рядом сова.

 

Глава шестнадцатая

Менялись времена года, Солнце и Земля продолжали свой вечный диалог, лето полностью вступило в свои права, заплясал и задвигался ребенок во чреве Ориэль.

Только сейчас, когда прошло уже несколько месяцев с той ночи, когда исчез Маркус, Ориэль перестала отвергать мысль о том, что он, скорее всего, мертв, что где-то в лесу, так и не обнаруженное многочисленными поисковыми партиями, лежит и разлагается его тело. Что вся его красивая, сильная юность разрушена, исчезла, вернулась в землю, по которой он когда-то ходил.

Вначале она думала, что архиепископ послал его с какой-то секретной миссией, настолько тайной и важной, что Маркус не мог сообщить о ней никому, даже ей. Затем пришла тоскливая идея, что он ее бросил, что все его красивые слова и клятвы были ложью, что он попросту сбежал, испугавшись последствий, когда узнал, что она беременна. Но вскоре кое-какие слова Колина заставили ее раскаяться в подобных мыслях.

Глядя на нее колючими, как осколки льда, глаза ми, Колин заявил:

– Это Пьер убил Маркуса. Он давно угрожал ему. Говорил, что дни Маркуса сочтены.

– Мой брат так говорил? – воскликнула Ориэль.

– Да, – подтвердил Колин и, помолчав, сказал. – Позволь, я тоже кое о чем тебя спрошу?

– О чем же?

– Мальчишки с кухни донимают меня. Щиплют за бока и говорят, что, оказывается, я все-таки знаю, как это делается. Что я понимаю, как легче всего согреться холодными зимними ночами. О чем это они?

Он смотрел на нее так серьезно, что у Ориэль защемило сердце.

Ну почему еще и он должен страдать, подвергаясь грубым и жестоким насмешкам? Вместо ответа она взяла его руку и приложила к своему животу.

– Ты видишь, каким большим и круглым он становится?

– Да. А почему это так?

– Потому что там, внутри, растет ребенок. Так же, как у кобыл в животах развиваются жеребята, которые потом родятся на свет.

– А как он туда попал?

Поколебавшись, Ориэль ответила.

– Это Маркус, любя меня, вложил его туда.

Колин молчал, и она продолжала:

– Но это секрет, который мы никому не можем открыть. Даже Джону, особенно Джону. Колин, все должны думать, будто ты отец этого ребенка.

– Может быть, так и есть, – неожиданно сказал Колин, – ведь я люблю тебя так же сильно, как Маркус.

Ориэль улыбнулась:

– Ну что ж, пусть так.

После этого вес пошло по-старому, но Ориэль никак не могла забыть о том, что сказал Колин, и однажды, усевшись в носилки – беременность уже не позволяла ей ездить верхом, – велела отвезти себя в Молешаль. Проезжая по долине, она любовалась многоцветьем полей – янтарем созревшей пшеницы, изумрудными всходами озимых, темно-красной оставшейся под паром землей.

И вдруг ей показалось, что она скачет по золотистому песку вдоль аквамаринового моря, слышит радостный смех своих друзей, и чья-то до черноты загорелая рука вдруг хватается за уздечку ее коня. Смех становится громче, и вот обладатель смуглой руки уже поравнялся с ней.

– Маркус! – закричала Ориэль, узнав его, но увидела лишь удивленные лица слуг.

Значит, она снова грезила наяву…

– Вам плохо, госпожа? – встревоженно спросил один из слуг.

Прикрыв лицо ладонью, чтобы скрыть замешательство, Ориэль пробормотала:

– Просто немного устала, – и, откинувшись на подушки, замолчала.

Но когда они приблизились к усадьбе Молешалей, в уши Ориэль ударила такая какофония звуков, что она снова вскрикнула, на сей раз от удивления.

Перекрывая общий гомон, свирепо орал младенец – несколько месяцев назад Джулиана произвела на свет дочь. Кроме этого истошного крика, слышалось треньканье гитары, взрывы смеха и обрывки веселых куплетов, из чего можно было сделать вывод, что Пьер наслаждается вином и веселым обществом. Наконец, время от времени раздавался басистый стон хозяйки дома, по-видимому, доведенной до белого каления царящей в доме неразберихой.

Изрядно располневший от хорошей жизни Пьер, одетый в очень тесные штаны и распахнутый на груди бархатный халат, возлежал посреди зала на груде овечьих шкур с кубком в руке; ему прислуживал премиленький розовощекий мальчик.

– Это Криспин, мой протеже, – представил Пьер.

Не обращая внимания на юношу, Ориэль сказала:

– Мне нужно очень серьезно поговорить с тобой наедине, Пьер.

Тот пожал плечами.

– Криспин посвящен во все мои еекреты. Гово ри.

Ориэль неохотно начала:

– Колин говорит, что ты угрожал Маркусу Флавье. Что тебе известно о его исчезновении?

После короткой паузы Пьер ответил.

– Я ничего не знаю об этом, но не сомневаюсь, что он вернулся в Гасконь.

– Почему же он вдруг решил вернуться?

Похожие на две черные жемчужины глаза окину ли округлившуюся фигуру Ориэль насмешливым взглядом.

– В самом деле, с чего бы это, дорогая сестрица? Может быть, ему было чего бояться, а? Чего-то, что вот-вот могло выйти наружу?

У Ориэль забилось сердце, но внешне она осталась спокойной.

– Пьер, я думаю, что Маркуса нет в живых.

– В таком случае, туда ему и дорога. Но я хочу сказать тебе одну вещь. Если он действительно мертв – в чем я лично очень сомневаюсь, – то клянусь, что я к этому совершенно непричастен. Хоть я и был бы счастлив собственноручно отправить его на тот свет, кто-то другой лишил меня этого удовольствия.

Ориэль поверила ему. По выражению с детства знакомого лица, теперь ставшего порочным и обрюзгшим, она поняла, что он говорит правду.

– Тогда кто же это сделал?

Пьер встал и жестом приказал Криспину удалиться. Когда брат и сестра остались вдвоем, он наклонился к ней.

– Повторяю, я не верю, что его убили. Я считаю, что он сбежал, – Пьер понизил голос. – И хочешь знать, почему? Потому что он отец твоего ребенка, Ориэль. Я ни одной минуты не верил, что ты забеременела от своего дурачка.

Ориэль не в силах была ответить и, повернувшись, молча покинула дом. Слуги помогли ей забраться в носилки, и она вернулась во дворец.

Буйное цветение, обычно окрашивающее Бэйнденнский лес во все оттенки синего, голубого и фиолетового, уже кончилось, и сейчас, на исходе лета, лишь поблекшая зелень деревьев отражалась в стоячей воде пруда, на берегу которого стоял заброшенный недостроенный дом.

Изабель де Бэинденн казалось, что даже птицы не залетают сюда, в это мрачное, пустынное место. Она сидела на берегу, уныло глядя на свое отражение на гладкой, как зеркало, поверхности. Ни пения птиц, ни надежды, ни счастья – ничего не осталось в ее жизни. Вес рухнуло, все разрушено безвозвратно, ее Адам – бедный, несчастный Адам, из которого она тщетно пыталась вылепить что-то, чем ему не дано было быть – в конце концов не выдержал и ушел от реальности, замкнулся в своем маленьком мирке, словом, сошел с ума…

Сделав это открытие, Изабель сразу постарела. Начала обвисать и дрябнуть кожа, морщины появлялись и множились, как грибы после дождя, потеряли форму бедра, а глаза, еще недавно такие живые и блестящие, вдруг остекленели и поблекли.

А потом еще этот последний удар. Ровно семь дней назад, сидя на этом самом месте и предаваясь все тем же тоскливым мыслям, Изабель вдруг заметила под водой что-то блестящее. Опустив руку, она нащупала и вытащила начавшее ржаветь колечко. Вначале оно ни о чем ей не напомнило, но, приглядевшись, Изабель с ужасом признала в нем перстень, который всегда носил на мизинце Маркус де Флавье.

Изабель не сомневалась, что кольцо специально бросили в пруд, чтобы никто и никогда его не нашел. Чем дольше она смотрела на него, тем сильнее укреплялась в подозрении, что Флавье убили где-то на принадлежащей ей земле; что его тело надежно спрятали, а кольцо, которое, возможно, соскользнуло с пальца во время борьбы или перетаскивания тела, торопливо швырнули в пруд. Однако она случайно обнаружила его и разгадала тайну.

Изабель вспомнила ту ночь, когда был страшный снегопад, как они с Адамом, стоя на пороге своего дома, наблюдали, как долина укрывается белой искрящейся пеленой, как черны были слова Адама, когда он говорил об Ориэль и оруженосце, и ей стало трудно дышать.

Она еще долго сидела, опустив голову и вертя в пальцах кольцо Маркуса. Постепенно день начал увядать, на долину спустились сумерки, с реки пополз вечерний туман, и вода в пруду, окрасившись вначале в серовато-розовый цвет, потом засветилась темно-зеленой яшмой.

В последний раз печально вздохнув, Изабель раз жала пальцы, и кольцо Маркуса вновь опустилось под безмолвную толщу воды. Очень медленно она поднялась на ноги и побрела по лесу. Взобравшись на гребень холма, Изабель, как и ожидала, увидела идущего со стороны реки Адама. «Какой же он все-таки красивый, несмотря ни на что, – подумала Изабель. – Как будто для того, чтобы компенсировать слабые мозги, природа дала ему такое стройное, сильное, мускулистое тело».

Адам поднял голову и увидел ее. В первые годы их брака он ускорил бы шаги, заторопился, чтобы поскорее оказаться рядом с ней, а сейчас продолжал медленно тащиться, волоча ноги и опустив голову, словно баран, которого ведут на бойню.

Он начал взбираться на холм, его лицо оставалось неподвижным, как камень, но когда он подошел поближе, Изабель увидела, что по лицу Адама текут слезы.

– Не надо, Адам, – сказала она. – Не казни себя так. Что сделано, то сделано.

Адам подался к ней.

– Я не могу не любить ее, не могу, хоть она и предала меня. Она изменяла мне. Моя маленькая чистая девочка оказалась на самом деле шлюхой.

– Ориэль не шлюха, Адам, – ласково ответила Изабсль. – Она любила Маркуса.

– Но я видел их вместе прошлой зимой. Он скакал на ней, как жеребец на кобыле. Я не мог этого вынести.

– И поэтому ты убил его? – мягко спросила Изабсль.

Адам потрясенно взглянул на нее и переспросил:

– Я? Я убил его?..

Но для Изабель вопрос был уже решен. Достав из-за спины серп, она дотронулась его остро отточенным лунообразным лезвием до пульсирующей на шее Адама вены. Оторопев, он в изумлении смотрел, как вытекает из него жизнь, как кровь струится по его рубашке и впитывается в поросшую мхом землю.

– Изабель, – вымолвил он, – я не…

Покачнувшись, Адам тихо опустился на землю, его печальные глаза продолжали смотреть ввысь, на огромное небо, на верхушки деревьев. Гигантское распростертое тело казалось таким спокойным, будто он просто уснул.

Изабель ничего не сказала, лишь укоризненно покачала головой, будто укоряла за что-то провинившегося ребенка, и, держа в руках серп, спустилась к реке.

Когда она вышла на берег, последний яростный аккорд заката окрасил воды реки Розер в огненно-красные и янтарные тона. Изабель подняла серп и долго смотрела, как падающие с него капли крови смешиваются с кристально чистой водой. Затем она сбросила одежду и без любви и сожаления взглянула на свою стареющую плоть.

– Сделай меня вновь красивой! – крикнула она реке.

Войдя в реку, Изабель ощутила прохладу и свежесть. Стремительное течение подхватило ее, и вскоре струи сомкнулись над ее темной, начавшей седеть головой.

 

Глава семнадцатая

Время жатвы, вилланы и арендаторы с равным усердием попеременно сжимают в руках то серпы и косы, то кувшины с элем. Воздух отдает первым осенним ароматом созревших яблок; поля покрыты еле заметной, почти неуловимой дымкой, свойственной концу лета, но на самом деле эта дымка говорит о том, что год стремительно катится к концу.

Архиепископ в сопровождении блестящей свиты выехал из славного города Йорка; в сиянии золота и пурпура они движутся по всей Англии, через города и деревни, мимо пшеничных полей и зеленых лугов, днем – быстрая скачка под реющим над ними крестом, ночью молитвы и чаши с вином, и, наконец, в один прекрасный день оказываются на границе владений архиепископа, на древней и таинственной земле Суссекса. После почти годичного отсутствия, в течение которого он верой и правдой служил королю, исполняя обязанности канцлера и главного советника, архиепископ возвращается в свой старинный дворец.

«Как приятно, – подумал он, – вновь вдыхать эти острые, свежие осенние запахи Мэгфелда». А затем он задумался о своей невестке Ориэль, о младенце, которого она вот-вот должна произвести на свет, о той странной смеси любви и ненависти, которую он испытывает к своему несчастному сумасшедшему брату, об искуплении своей вины, обо всем, что он уже сделал и что еще предстоит сделать ради счастья и благополучия Колина.

Из кухни доносился запах жарящегося на вертеле мяса, пряной, приправленной травами похлебки, свежих овощей, выращенных здесь же, под теплыми розовыми стенами, и Стратфорд понял, что действительно возвратился домой. Улыбаясь, он окликнул.

– Эй, кто там! Веврэ! Где вы все?

Тотчас же началась толкотня и суматоха, все обитатели дворца, все слуги спешили поскорее приветствовать милорда архиепископа Кентерберийского Лошадей расседлали и отвели в конюшню, седого, как лунь, монаха, исполнявшего, несмотря на свои восемьдесят лет, обязанности секретаря Стратфорда, бережно опустили на землю.

Узнав о приезде архиепископа, спустились из своих комнат и Колин с Ориэль, первый вприпрыжку бежал впереди, радостно восклицая «Джон! Джон!», жена вперевалку шла следом за ним. Она дохаживала последние дни беременности, и ей уже не терпелось поскорее освободиться от тягости и прижать к груди дитя Маркуса.

С этими мыслями Ориэль сошла с последних ступеней каменной лестницы и снова, после стольких месяцев и стольких событий, увидела застывшее лицо и поблескивающие ледяные глаза своего всемогущего деверя.

Ориэль с трудом сделала реверанс и почувствовала на своем локте руку Стратфорда, помогающего ей подняться.

– Ты здорова, дитя мое? – спросил он.

– Да, благодарю вас, милорд.

– А ребенок?

– Он двигается внутри, милорд. Акушерка говорит, что уже совсем скоро.

Стратфорд бесстрастно взирал на нее, и Ориэль вдруг подумала, а не догадывается ли он об ее тайне.

Как будто прочитав ее мысли, архиепископ сказал.

– Я слышал, что Флавьс покинул дворец и многие считают его умершим.

Ориэль, уверенная, что это западня, ничего не ответила, и Стратфорд продолжал.

– Веврэ постоянно сообщал мне обо всех происходящих в Мэгфелде событиях. Он прекрасный корреспондент, и мало что может ускользнуть от его внимания.

И хотя лицо его даже не дрогнуло, Ориэль была убеждена, что в его словах было заключено адресованное ей тайное послание.

– Я очень рада, милорд.

Она видела, что он вновь готов был заговорить, но тут, к счастью, появился Колин, которого посыла ли на поиски Поля д'Эстре.

– Милорд, – проговорил рыцарь, преклонив колено и приложившись к Кентерберийскому перстню.

– Я уже знаю, что вы хорошо следили, за домом в мое отсутствие, д'Эстре. Я слышал также, что при весьма загадочных обстоятельствах вы лишились Флавье. Есть ли надежда, что он еще жив?

Поль тяжело поднялся.

– Пока не обнаружено тело, милорд, надежда остается. Но, очень хорошо зная Маркуса, я не могу поверить, что он мог по доброй воле уехать, не сказав мне ни слова.

Архиепископ кивнул, промолвив.

– Мы еще поговорим об этом. Зайдите ко мне в кабинет. Дадим молодежи отдохнуть перед вечерней трапезой.

Он проплыл мимо них и начал стремительно подниматься по лестнице. Д'Эстре не поспевал за ним, и к тому времени, когда рыцарь добрался до кабинета, архиепископ уже успел сбросить с плеч плащ, багряным холмиком упавший на пол, и теперь стоял спиной к Полю – одинокая, застывшая у окна прямая фигура в черном облачении.

– Сэр Поль, – не оборачиваясь, отрывисто заговорил Стратфорд, – если вы дорожите своим будущим, то должны быть со мной предельно честны и откровенны. Существует ли хоть малейшая вероятность того, что мой брат – отец ребенка, которого ждет его жена?

Испытывая невыразимые муки, гасконец смущенно переминался с ноги на ногу.

– Говорите же! Я должен знать правду. Вы были здесь все те месяцы, что я провел в Йорке, служа нашему королю. И хотя ни один мужчина не может быть причастен к интимным тайнам другого, есть способы узнать такие вещи. Скажите же мне вес, как есть.

Архиепископ наконец отвернулся от окна, и Полю на мгновение показалось, будто могущественный примас всей Англии лишился рассудка. Лицо архиепископа было белее снега, глаза остекленели, на виске пульсировала набухшая вена.

– Ну же, говорите! Это был Флавьс, не так ли? Это он сыграл роль, которую не в состоянии был исполнить Колин?

– Милорд, – с горечью отвечал выбитый из колеи сэр Поль, – неправильно, нехорошо, что вы спрашиваете меня о подобных вещах.

– Это правильно! – прошипел святой отец. – Одни поступки являются следствием других. Мне необходимо знать все до конца!

– В таком случае… Насколько мне известно, отец ребенка, которого носит ваша невестка, – Маркус де Флавьс.

На лице архиепископа появилось странное выражение – смесь торжества, отчаяния и облегчения.

– Так я и думал, – кивнул он. – Да свершится воля Господня. Вы никогда и никому больше об этом не скажете. Пусть в глазах всего мира отцом этого ребенка будет Колин.

В комнате было прохладно, и Поль почувствовал, что его пробирает дрожь. Как когда-то его сын, он на мгновение заглянул в сущность Стратфорда и увидел черную душу заговорщика, свергающего короля и возводящего на престол принца, увидел участника черных дел, которые Господь, в милосердии своем, никак не мог бы одобрить и оправдать; но одновременно, к своему удивлению, увидел и великого провидца, человека, ни перед чем не останавливающегося ради достижения той цели, которую он считает праведной.

– Что я могу сказать, милорд? – вздохнул Поль. – Меньше всего на свете я хочу, чтобы люди трепали имя Маркуса, равно как и имена вашего брата и Ориэль. Я уже очень давно понял, как важно уметь держать язык за зубами.

– Еще кто-нибудь знает?

– Только мать Ориэль, но из любви к дочери она будет молчать.

– Тогда так тому и быть. Мы должны забыть Флавьс и думать о будущем. – Казалось, теперь Стратфордом овладело приподнятое настроение.

– Разумеется, мы будем думать о будущем, милорд, что же до того, чтобы забыть Маркуса… Я никогда не забуду его.

– Да-да, конечно, – рассеянно повел худыми плечами архиепископ. – Благодарю вас, д'Эстре.

Одной фразой закончив разговор, архиепископ не оставил Полю иного выхода, кроме как раскланяться и удалиться, размышляя о странностях характера первого в Англии слуги Божьего.

Часом позже, сидя за столом в большом зале, гасконец имел возможность наблюдать еще одну его грань. Перед зрителями теперь появился гостеприимный хозяин, блестящий и остроумный, легко смеющийся собеседник. Звучным голосом произнося слова молитвы, он давал понять всем тем, кто слушал его, смиренно склонив головы, что он человек из плоти и крови, что он готов с пониманием отнестись к их маленьким слабостям и простить мелкие грешки, что он любит их и сострадает. И когда он сошел с помоста, чтобы собственноручно оделить сдои самых нищих и убогих, мало кто сомневался, что видит перед собой великого человека, подвижника, истинного посланника Божьего.

И только Ориэль в его присутствии чувствовала себя неуютно. Она понимала, что после первого короткого приступа храбрости, вызванного отчаянием, у нее уже недостанет сил, чтобы и дальше обманывать своего всесильного деверя. Она сидела, как готовая лопнуть почка, в своем широком, специально сшитом, но вес равно уже туго обтягивающем ее платье, и не могла заставить себя есть. Несмотря на то, что по случаю торжественного события в зале сделали уборку, от пола исходил застарелый отвратительный запах мочи и блевотины, вызывающий у Ориэль дурноту.

Сидевший рядом с женой Колин то и дело ветревоженно заглядывал ей в лицо и поминутно утирал ей выступающую на лбу и верхней губе испарину. Только он видел, что ей не по себе, и Ориэль повернулась к нему, страдальчески, но благодарно улыбаясь, когда Колин взял ее руки в свои.

– Скоро мы сможем пойти к себе, – шепнул он, и Ориэль подумала об их прохладной, тихой спальне, где теперь она одна занимала всю кровать, а Колин, как слуга, спал у нее в ногах.

Прошлой зимой они спали вместе, обнявшись, как дети, чтобы не замерзнуть, но сейчас она сделалась такой огромной, что Колину уже не хватало места.

– Только бы поскорее, – взмолилась Ориэль, и в это мгновение по ее телу прокатилась теплая волна, возникшая где-то в глубине ее чрева и заставившая ее выгнуться.

Дыхание Ориэль участилось и стало громче. Поль д'Эстре, стоявший позади кресла архиепископа, заметил это и, наклонившись, прошептал что-то на ухо хозяину. Ориэль почувствовала на себе взгляд прозрачных холодных глаз.

– Тебе нездоровится, Ориэль? – понизив голос, спросил Стратфорд.

– Да, немного. Вы позволите мне удалиться, милорд?

– Это связано с ребенком?

Она не в силах была ответить, но увидела, как Поль снова что-то зашептал, после чего Стратфорд еще раз повернулся к ней и кивнул.

– Можешь потихоньку идти. Я велю передать твоей матери, чтобы шла к тебе в спальню, а служанка сходит за акушеркой Джоан.

Колин поднялся на ноги одновременно с женой, и Стратфорд, увидев это, бросил:

– Останься здесь, брат. Это тебя не касается.

– Раз моя жена уходит, то и я уйду, – вдруг с вызовом заявил Колин.

Ориэль почувствовала, как все в зале, особенно Стратфорд, напряглись и замерли. У нее началась новая схватка, и, не заботясь о том, что о ней подумают, Ориэль еле слышно прошептала.

– Колин, пожалуйста, пойдем со мной.

Прикусив нижнюю губу, Колин твердо взглянул на брата.

– Да, я пойду с тобой. – И затем во весь голос объявил: – Это я вложил туда ребенка силой своей любви.

В любое другое время Ориэль не знала бы, куда деваться от стыда, но сейчас ей было уже все равно, лишь бы поскорее добраться до своей спальни. С трудом взбираясь по лестнице, она почувствовала, как между ног у нее заструилась вода.

– Что это? – испуганно воскликнула Ориэль.

– Это твой ребенок просится наружу, – раздался рядом с нею голос Поля. – Пойдем, Ориэль, нужно поскорее уложить тебя в постель.

– Как, уже началось?..

– Да, но не нужно бояться. Сейчас придут женщины.

Накатила новая волна боли, и Ориэль кое-как добралась до постели и рухнула лицом вперед, почти потеряв сознание. Чьи-то заботливые руки сняли с нее башмаки, стянули мокрое платье, надели чистую сорочку. Открыв глаза, Ориэль увидела наклонившуюся над ней встревоженную Маргарет, а чуть повернув голову, заметила, как в дверях Колин пытается вырваться из рук акушерки, тщетно старающейся выставить его вон из спальни.

– О, позвольте ему остаться, – выдохнула Ориэль. – Мне легче, когда он здесь.

Маргарет и Джоан обменялись недоуменными взглядами, но, в конце концов, мадам Шарден сдалась:

– Ну, хорошо, пусть пока сидит за дверью. Но потом ему все равно придется уйти.

Ориэль не смогла ответить – гигантская волна прокатилась по ней, оставив ее раздавленной и трепещущей. Когда боль немного отступила, она крикнула:

– Поиграй для меня, Колин. Поиграй, чтобы помочь мне, моя маленькая любовь.

Она успела в последний раз увидеть его родное испуганное лицо, когда он вбежал в комнату за гитарой, прежде чем его вытолкали из спальни и дверь за ним захлопнулась. И столько любви, столько сострадания было на этом лице, что Ориэль изумилась тому, как много нежности довелось ей уже испытать за ее короткую жизнь, и порадовалась, что двое мужчин любили ее так сильно и нежно. А потом все мысли исчезли, потому что снова пришла боль, накатила новая незваная волна, и бросала, и трепала о камни ее хрупкое тело.

Зазвучала, сначала тихо, но постепенно набирая силу, музыка и Ориэль поняла, что никогда еще Колин не играл так, как сегодня. Из-под его смешных коротких пальцев выходила неслыханная по красоте и печали мелодия, колыбельная для ребенка дорогого потерянного друга и возлюбленной подруги. Из-под сомкнутых век Ориэль заструились слезы, в то время как боль продолжала безжалостно терзать ее.

Никогда в жизни она не представляла, что человеческое существо может так невыносимо страдать. Ее носило по бушующему океану, и ей не за что было ухватиться; ее швыряло в бездну, и ледяная вода накрывала ее с головой; чудовищные волны подбрасывали ее, беспомощную, в поднебесье, и она падала с головокружительной высоты. Из бездны доносилось пение сирен, их голоса присоединялись к гитаре Колина, а Ориэль плакала и стонала, пока ее кружило в бесконечном водовороте…

Откуда-то издалека донесся голос Маргарет:

– Ради Бога, пошлите за сэром Полем. Может быть, он сумеет чем-нибудь помочь.

Из темноты ей ответила Джоан:

– Что-то не то с этими родами. Удел всех женщин – страдать, но таких мучений мне не доводилось видеть…

Где-то открылась дверь.

– Ориэль, – сказал Колин, – я здесь. Больше им не удастся выгнать меня. Я останусь с тобой, пока не появится ребенок.

И он снова заиграл, но теперь это был реквием. По ком – кто знает? Потом послышался голос сэра Поля:

– Ребенок чересчур крупный. Он тащит за собой мать.

– Спасите ее! – произнес голос, отдаленно похожий на голос Маргарет. – Пожертвуйте ребенком, убейте его, если это необходимо.

– Я ничего не могу сделать, – отвечал Поль. – Она такая маленькая, он сильнее ее.

Звук гитары рос, заполняя все вокруг, а потом вдруг раздался тоненький крик младенца. Слабо улыбнувшись, Ориэль вложила руку в ладони маленького смешного человечка, который рыдал, скорчившись возле ее ложа, как будто его сердце разбилось…

Полночь; мерцающие свечи и перешептывания по углам; двое братьев, каждый в своей часовне, заняты совсем разными делами. В комнате над порталом, где лежит Ориэль, слышны только рыдания Колина. В месте сокровенных молитв Бекета Джон де Стратфорд, держа в руках сына Маркуса, совершает обряд крещения.

Ориэль умерла тихо, ее крики и рыдания стихли после того, как Поль д'Эстре помог ребенку появиться на свет. Ее конец не был мучительным, ибо сэр Поль облегчил ее последние страдания своими чудесными снадобьями. Но, как будто ему передалась ее агония, Колин кричал и бился на полу. Пришлось перенести его в часовню, где теперь он бодрствовал возле легкого тела своей юной жены.

Выйдя из кабинета, архиепископ отдал распоряжения относительно похорон и, забран ребенка у кормилицы, заперся там, где он мог остаться наедине со своими мыслями. Джон де Стратфорд смотрел на спящего младенца с обычным, уже ставшим его частью застывшим выражением. Потом он перекрестил сына Маркуса и, окунув пальцы в сосуд со святой водой, окропил ею детское чело.

– Господь прощает мне убийство твоего отца, – прошептал он. – Слишком опасно было оставлять его в живых. После твоего рождения он мог бы не выдержать и заговорить. Но иногда приходится совершать небольшое зло ради конечного добра.

Как это оказалось несложно – подстеречь ничего не подозревавшего оруженосца, а потом навеки скрыть его тело, замуровав его в стене недостроенного заброшенного дома, спрятанного в никем не посещаемом глухом месте возле лесного пруда.

Младенец мирно спал, и, уложив его в колыбель, Стратфорд вернулся туда, где до него молился Томас Бекет.

– Господи, прости мне эту смерть, – молился он. – Так было нужно для будущего Господи, позаботься о том, чтобы оба они – и Маркус, и Ориэль – обрели покой.

Встав, он прошел в большую церковь и там молился вместе со всеми – за тех, кто уже ушел, и за всех, кто остался и кому еще предстояло страдать.