Генри Розитер вместе с Барби-Энн, Беном Ропером и Денни поехали в фургоне, а мы с Фуэнтесом — верхом.

Здание школы возвышалось на пологом холме, примерно в двадцати пяти ярдах от которого протекал ручей, давший название самой школе. Вокруг собралось не меньше дюжины экипажей — в основном фургонов, — но среди них стояли также пролетка, двухместная бричка и армейский санитарный фургон.

Что касается лошадей, на которых прибыли верхом, то тут их насчитывалось не меньше полусотни. Я бы не поверил, что в этих краях проживает так много народу, однако, как убедился потом, здешнее общество походило на любое другое общество Запада, и некоторые из прибывших добирались целый день, чтобы только попасть сюда. Вечеринки, танцы и благотворительные ужины устраивались не так уж часто, поэтому всякий раз собирали кучу народу.

Только что подкатил Сэддлер. На сиденье рядом с ним сидела худая, усталая женщина, как я потом узнал, его жена. Рядом с ними спешился худощавый, но широкоплечий мужчина.

— Это Клаус, — прошептал Фуэнтес. — Он получает сороковник в месяц.

Как только представилась возможность, я рассмотрел его. Он носил при себе револьвер, а под курткой — если я не ошибался — еще один, засунутый за ремень. Прежде я его не встречал.

Кто-то наигрывал на скрипке, стоял запах кофе.

Неожиданно раздался крик:

— А вот и майор!

Он приехал в бричке, совершенно новой, блестящей и элегантной, в окружении шести всадников. В бричке сидели Энн — одетая скромно, но со вкусом — и мужчина, который, по всей видимости, и был майором, — высокий, с сильными плечами и безукоризненной во всех отношениях выправкой.

Он сошел первым, затем помог дочери. С ними прибыла еще одна чета, также хорошо одетая. Но лиц я не смог разглядеть из-за тусклого освещения. Никого из его всадников я не знал, но они были широкоплечими парнями, прекрасно державшимися в седле — ни дать ни взять настоящие кавалеристы.

Поскольку я стоял в тени, Энн Тимберли не заметила меня, когда входила в школу, чему я очень обрадовался. Я достал свой дорогой, сшитый на заказ черный костюм из тонкого сукна и надел очень элегантные воскресные сапоги, начищенные до блеска, а также белую рубашку и узкий черный галстук.

Энн была прекрасна. Честное слово — она была прекрасна и сдержанна; когда она величаво вошла в школу, никто не сомневался, что появилось нечто необыкновенное. Я решил, что она держалась бы точно так же, если бы входила в лучшие дома Чарлстона, Ричмонда и Филадельфии.

Энн все еще стояла на пороге, когда раздался громкий стук копыт и залихватский гик кучера. Фургон, мчавшийся на полной скорости, занесло в сторону, а запряженные в него лошади попятились назад. Как только фургон остановился, мужчина соскочил с коня и подхватил на руки девушку, спрыгнувшую с кучерского места.

Он поймал ее и, прежде чем опустить на землю, покружил в воздухе, но она, не оглянувшись ни на него, ни на повозку, широким шагом направилась прямо к дверям.

Я лишь успел заметить блеск темно-рыжих волос, зеленые озорные глаза и несколько веснушек на прелестном носике, а потом услышал, как кто-то в зале воскликнул:

— А вот и Хина!

Она прошествовала в школу всего на несколько шагов позади Энн Тимберли, и я, проталкиваясь сквозь толпу, последовал за ней, присоединившись к уже образовавшейся за ее спиной свите. Здоровенный парень, снявший ее с фургона, шел прямо позади меня.

Когда он принялся отталкивать меня в сторону, я бросил через плечо:

— Потише. Она никуда от вас не денется.

Он посмотрел на меня сверху вниз. Сейчас мой рост превышал шесть футов на два дюйма, а весил я обычно около ста девяноста фунтов, хотя многим казалось, что гораздо меньше, однако рядом с этим великаном я выглядел просто жалкой тенью. Он возвышался надо мной как минимум на четыре-пять дюймов и весил на добрых пятьдесят фунтов больше. К тому же не привык, чтобы у него путались под ногами.

Он снова посмотрел на меня и только решительней принялся отпихивать. Я стал вполоборота к нему и, когда он быстро шагнул вперед, завел свою стопу под его двигавшуюся лодыжку и поднял ногу вверх. Потеряв равновесие, он пошатнулся и начал падать. Требовалось лишь легкое движение, чтобы удержать его в тот момент. Но я воздержался, и верзила с глухим стуком грохнулся на пол, а я сразу же склонился над ним:

— Извините, вам помочь?

Он уставился на меня, не совсем уверенный в причине происшедшего, но я напустил на себя чрезвычайно серьезный, извиняющийся вид, так что он принял предложенную руку, и я помог ему встать.

— Поскользнулся, — пробормотал он. — Наверное, я поскользнулся.

— Время от времени такое случается со всеми, — кивнул я, — особенно если чересчур чем-то увлечься.

— Эй, послушайте! — взорвался он. — Не…

Но я тут же исчез в толпе и пробрался в другой конец зала. Обернувшись, обнаружил, что Хина Бенн смотрела на меня неожиданно серьезно, словно пыталась понять, что я за человек.

Ко мне подошел Фуэнтес:

— Что случилось, амиго?

— Он слишком сильно толкался, — ответил я, — и, похоже, поскользнулся.

Фуэнтес достал сигару. Его глаза весело блестели.

— Играешь с огнем, амиго. Разве не глупо?

На длинном столе в глубине зала были расставлены коробки с угощениями, приготовленные девушками, чьи имена тщательно скрывались. Все делалось достаточно просто. Продавец аукциона брал коробку и показывал ее содержимое, потом начинались торги; коробку получал тот, кто назначал самую большую цену. А затем купивший обычно съедал угощение вместе с девушкой, приготовившей его.

Безусловно, тут хватало всякого рода нарушений правил. Если девушке хотелось, чтобы кто-то из парней купил ее коробку, она всегда ухитрялась дать ему знать, какой шедевр кулинарии принадлежал ей. Поэтому участвующие в торгах остальные ковбои, ранчеро и владельцы городских лавок нарочно набавляли цену, чтобы собрать побольше денег. Доход от аукциона всегда шел на какое-нибудь достойное дело. К тому же всем доставляло удовольствие подразнить того, кто жаждал заполучить коробку.

Ну и конечно, тут был повод гордиться — для той, чья коробка была куплена за самую высокую цену.

— Большие ставки пойдут за коробки дочери майора и Хины Бенн, хотя еще не появилась одна пухленькая блондинка. Чья коробка тоже очень хорошо пойдет… — шепнул Фуэнтес. — Некоторые женщины постарше готовят отменные угощения.

Зал заполнился. На время вечеринки столы и стулья убрали в сарай, а вдоль стен расставили скамейки. Некоторые мужчины проводили большую часть вечера в беседах друг с другом. Здесь хватало юнцов всех возрастов, которые болтались под ногами и, видимо, радовались гораздо больше, чем кто-либо из нас.

Девушки расселись по скамейкам, некоторые — в окружении поклонников.

Приехала Барби-Энн, хрупкая, бледная и очаровательная. Она быстро огляделась, конечно же высматривая Роджера Бэлча.

Затем в дверях появилась невысокая, хорошенькая девушка с огромными темными глазами, одетая в какое-то блеклое и до болезненности аккуратное платье из простой ткани в клетку. Внимательно приглядевшись, я решил, что она не такая уж и хорошенькая. Конечно, и кому-то еще она могла показаться довольно обыкновенной, но было в ней нечто такое, что привлекало внимание, — какое-то внутреннее сияние, свидетельствовавшее о силе духа.

— Кто это? — спросил я Фуэнтеса.

Тот пожал плечами:

— Никогда ее раньше не видел. Похоже, она одна.

Когда я осматривал зал, мои глаза встретились с глазами Энн Тимберли. Она вызывающе отвернулась, и я, неожиданно почувствовав себя значительно лучше, засмеялся.

Здесь все знали друг друга — хотя бы немного. По крайней мере, не первый раз встречались. Я же для всех оказался темной лошадкой.

Неожиданно рядом с Сэддлером и его женой появился Бэлч, а с ним худой человек с неприятным и злым лицом, которого я тут же узнал. И почему только его имя не всплыло в моей памяти сразу, когда Фуэнтес впервые упомянул его?

Ингерман… один из людей Бэлча, стрелок. Узнал ли он меня? Я сомневался в этом, хотя как-то встречался с ним в Пьоч и еще раз… в Сильвер-Сити.

Ингерман не был обычным работником, хотя мог выполнять любую работу, но делал это только тогда, когда получал жалованье охранника. Очевидно, Бэлч и Сэддлер к чему-то готовились.

Понадобилось всего лишь несколько минут наблюдения, чтобы понять — первые красавицы на вечеринке Энн Тимберли и Хина Бенн. И если сегодня за коробки с угощением намечались крупные ставки, то именно они должны стать основными соперницами. Но у меня не возникло желания развлечься и показать Энн Тимберли, что здесь, кроме нее, есть и другие девушки.

Фуэнтес отошел в сторону со знакомыми мексиканками, а Бен Ропер выпивал со своими приятелями. Поэтому я остался в одиночестве и разглядывал толпу, заметив вскоре, что кое-кто из присутствовавших тоже разглядывает меня.

В конце концов, незнакомец, который не дурен собой, в элегантном черном костюме, сшитом на заказ, должен был привлечь к себе внимание. Я, так же как мой брат Барнабас, унаследовал от отца пристрастие к лучшим сторонам жизни, и поэтому, когда позволяли финансы, потакал своим слабостям. Хотя одного простого факта, что я —незнакомец, сейчас оказалось достаточным, чтобы меня выделили из толпы.

Заиграла музыка, первые два танца я наблюдал за кружащимися парами. И Хина Бенн, и Энн Тимберли прекрасно танцевали, но когда я решил, что мне пора включиться в этот водоворот, то пригласил Барби-Энн. Она неплохо танцевала, однако ее внимание предназначалось не мне. Она все время вертела головой и оглядывалась по сторонам — ей явно не терпелось увидеть Роджера Бэлча.

Он вошел совершенно неожиданно в сопровождении двух мужчин, в которых я, согласно описанию, узнал Джори Бентона и Накиса Вансена — охранников Бэлча и Сэддлера. Они возникли вслед за Бэлчем, оказавшимся крепко сбитым парнем не выше пяти футов пяти дюймов ростом, что всего лишь на дюйм считалось ниже среднего. Он явился в темном костюме, серой рубашке, черном галстуке и черных перчатках, которые так и не снял. Роджер нацепил на себя два револьвера, их, видимо, следовало считать деталью туалета. Но приходить с оружием на танцы? Такого я еще не видел.

Он остановился, широко расставив ноги и упершись кулаками в бедра.

— Это и есть Роджер Бэлч? — спросил я.

— Да.

Я сразу почувствовал, как Барби-Энн загорелась желанием, чтобы наш танец поскорее закончился. Хотя мне это не льстило, но я понимал ее чувства и ничего не имел против.

— А зачем ему два револьвера? — безразличным тоном спросил я.

Она напряглась, как бы защищаясь.

— Он всегда их носит. У него есть враги.

— В самом деле? Надеюсь, что не ваш отец. Он ведь теперь не пользуется револьвером и не нанимает охранников.

Неожиданно она посмотрела на меня:

— А вы? Я слышала, что вы — стрелок.

Где она это слышала?

— Я никогда не нанимался в охранники, — ответил я.

Что-то еще завладело ее вниманием. Она снова посмотрела на меня.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что мой отец больше не пользуется револьвером? Вы говорили так, будто знали его раньше.

— Просто я предположил, что до потери зрения он носил его. Как и большинство мужчин.

К счастью, музыка умолкла раньше, чем Барби-Энн успела задать мне кучу вопросов, и я оставил ее на краю танцевальной площадки, неподалеку от того места, где сидел ее отец. Я уже повернулся, чтобы уйти, когда меня остановил Роджер Бэлч:

— Вы ездите на лошади с тавром «МТ»?

— Я.

— Не хотите перейти на работу к Сэддлеру и Бэлчу?

— Я работаю на «Стремя».

— Знаю, я спрашиваю: не хотите ли вы работать на нас? Мы платим жалованье охранника.

— Извините, — улыбнулся я. — Мне и у них неплохо. К тому же я не охранник. Обыкновенный ковбой.

Он не успел ничего сказать, как я неспешно отошел от него и неожиданно столкнулся лицом к лицу с Энн Тимберли. Она была почти уверена, что я собираюсь пригласить ее на танец, и уже приготовилась ответить отказом. Об этом свидетельствовала каждая черточка ее лица. Посмотрев на нее, я улыбнулся, но прошел мимо — к Хине Бэнн.

— Мисс Бенн? Меня зовут Майло Тэлон. Разрешите пригласить вас на танец?

Она оказалась удивительной девушкой — трепетной и прекрасной. Ее глаза встретились с моими, и она уже собралась отказать, но потом неожиданно передумала.

— С удовольствием. — Она обернулась через плечо. — Ты не против, Курт?

В ответ я получил лишь угрожающий взгляд, и тут заиграла музыка. А Хина Бенн умела танцевать.

Она и в самом деле умела танцевать, и музыканты это знали. Неожиданно ритм сменился, зазвучал испанский танец, однако я какое-то время жил по ту сторону границы — в Соноре и Чиуауа — и любил танцевать в испанском стиле. На несколько минут танцевальная площадка оказалась в нашем полном распоряжении… а она танцевала замечательно.

Я поймал на себе обжигающий взгляд Энн Тимберли; ее губы были плотно сжаты, как я надеялся, от гнева или раздражения. Когда танец закончился, со всех сторон раздались аплодисменты, и Хина посмотрела на меня:

— Вы прекрасно танцуете, мистер Тэлон. Я и не подозревала, что, кроме Фуэнтеса, здесь кто-нибудь еще может так хорошо танцевать мексиканские танцы.

— Мне доводилось ездить по Соноре.

— Вот как! Очевидно, — улыбнулась она, — вы там не только ездили. Давайте еще потом потанцуем, хорошо?

Расставшись с Хиной, я осмотрел зал и встретился взглядом с девушкой в блеклом клетчатом платье. Свернув на полпути, подошел к ней:

— Не хотите потанцевать? Меня зовут Майло Тэлон.

— Я знаю, кто вы, — спокойно ответила она, немного неуклюже приподнимаясь. — Спасибо за приглашение. Я боялась, что никто этого не сделает.

— Вы здесь никого не знаете?

— Я живу не очень далеко, но никогда раньше не бывала на танцах и не могу задерживаться надолго.

— Очень жаль.

— Мне тоже… я должна возвращаться. Мне нельзя отлучаться.

— А где вы живете?

Она проигнорировала мой вопрос.

— Мне просто необходимо было прийти! Мне так хотелось видеть людей, слышать музыку!

— Тогда я рад, что вы пришли.

Она держалась напряженно, осторожно и слишком тщательно выполняла каждое па. Не думаю, что ей доводилось часто танцевать.

— Вы приехали с отцом?

Она быстро посмотрела на меня, как бы прикидывая, что мне известно о ней.

— Нет… одна.

Все остальные девушки прибыли сюда в чьем-либо сопровождении — если не с другом, то со своими домашними или другими девушками, а жилья поблизости просто не было.

— Вам лучше найти кого-нибудь, кто проводит вас домой, — предложил я. — Ночи стоят очень темные.

Она улыбнулась:

— Я езжу верхом каждую ночь… одна. Я люблю ночь. К тем, кто ее понимает, она относится благосклонно.

Удивленный услышанным, я снова посмотрел на нее.

— Вам известно мое имя, — сказал я. — Его мало кто здесь знает.

— О вас я знаю больше, чем о ком-либо из них, — тихо произнесла она, — и если бы до них дошло, кто вы такой, то все — все без исключения — изумились бы.

Неожиданно ее поведение изменилось.

— Иногда они мне кажутся такими глупыми! Такими напыщенными! Так важничают! А майор! Он, наверное, и в самом деле хороший человек, если бы только оставил в покое свое дурацкое звание! Оно ему не нужно. Как и ей.

— Кому, Энн?

Она резко повернулась и посмотрела на меня:

— Вы с ней знакомы?

Встречались. Боюсь, что встреча получилась не дружеской.

Она улыбнулась, немного злорадно, хотя я не думал, что за этим стоит настоящий гнев.

— Если бы только они знали! Ведь ваши Пустоши больше, чем все их ранчо! И у вас больше скота, чем у Бэлча, Сэддлера и майора, вместе взятых!

Теперь я вытаращил от удивления глаза.

— Откуда вам все это известно? Кто вы?

— Не скажу. — Она сделала паузу, музыка смолкла, и мы остановились далеко от того места, где она сидела до этого. — Мое имя вам все равно ничего не откроет. Вы его никогда не слышали.

— Вы не замужем?

Мгновение она колебалась, но потом ответила:

— Нет. Не замужем. — И с горечью добавила: — И вряд ли выйду.