Погода изменилась, стало жарко, и ехать с подветренной стороны от гурта стало сущей пыткой — от животных волнами накатывало тепло. Никому не хотелось наслаждаться этим долго, и мне не больше других.

Почти все время мы с Шэдоу по очереди ехали вожатыми, потому что только мы знали дорогу. Это была нелегкая работа. С наступлением жары животные стали раздражительными, идти они не хотели, а если уж шли, то не хотели идти куда следует.

Они видели горы неподалеку и хотели отлежаться в каком-нибудь тенистом каньоне возле проточной воды; я и сам бы не прочь так, но необходимость заставляла продолжать путь.

Индейцы, которые следовали за нами вдоль обрывов Меса-Верде, исчезли. Может, они добрались до такого места, где уже было невозможно ехать вдоль обрыва, а может, у них что-то другое было на уме. Я изо всех сил надеялся, что они не собираются напасть. По такой жаре только драться не хватало.

Дорога впереди немного сужалась, а дальше снова расширялась, к северу и к югу от нее местность была изрезана холмами и оврагами, а впереди лежала река Манкос. Я остановил коня, пропуская гурт мимо себя и ожидая, пока подъедет Пармали.

В первый раз я увидел его покрытым пылью. Но самую малость. Он придержал лошадь, мы дали стаду пройти, а потом он сказал:

— Мы их еще будем поить по эту сторону Манкоса? Ты как будто говорил, что здесь есть ручей…

— Если он не пересох.

— Ну, если пересох, тогда придется ждать до Манкоса.,. Смотри!

У Пармали была винтовка в руке, и он поднял ее, показывая на что-то. Это приближались индейцы, спускались по склону с Меса-Верде… да нет, это не военный отряд. Их всего семеро… нет, вон и восьмой.

Это был Пороховое Лицо.

— Не беспокойся, — сказал я Пармали. — Это те индейцы, которых я нанял.

Пороховое Лицо остановился, остальные собрались вокруг него. Двое из них были совсем мальчишки, лет по четырнадцать, не больше.

— Мы пришли работать, если тебе нужно.

Я начал было приветствовать их как положено, но тут у меня появилось какое-то предчувствие.

— Пороховое Лицо, — сказал я, — вы нам больше поможете, если до ночи будете держаться в стороне. По-моему, — добавил я, — кто-то хочет разогнать наш скот, а потом украсть его. Когда мы остановимся на ночь, три человека будут сторожить стадо, а потом, когда пройдет половина ночи, они лягут спать, а трое других выедут им на смену. Я хочу, чтобы вы сейчас спрятались, а ночью проехали и помогли охранять стадо.

Я подумал и добавил еще:

— Стадо — это мясо на зиму для вас, как и для нас, и еще на много зим. Если скот угонят, мне нечем будет кормить вас.

— Мы следить, — сказал он. — Ты ехать.

Они растаяли как дым, не оставив после себя ничего, кроме россыпи следов. Любой, кто наблюдал за этим со стороны, решил бы, что они пытались выклянчить бычка, а мы их прогнали.

Мы остановили стадо на ночь у небольшого ручейка милях в пяти к западу от Манкоса. Вокруг было много хорошей травы. Коровы попаслись вдоволь, потом легли. Пармали, Мансон и Тайлеры, два брата, выехали на первую ночную стражу, а мне, Нику Шэдоу и метису Чарли Фарнуму досталась вторая.

Была одна из тех тихих, прекрасных ночей, когда треск сломанной веточки можно услышать за полмили. Но я ничего не слышал. Я устал как собака, мне хотелось искупаться, и был такой голодный, что никак не мог оторваться от еды. Наконец я отошел в сторону, забрался под теплое одеяло и мгновенно уснул.

В час ночи меня разбудил Пармали.

— Нам один час осталось дежурить, — сказал он, — пока все тихо. Поднимается ветер, так что будьте повнимательнее.

Натягивая сапоги, я спросил:

— Кого-нибудь из индейцев видели?

— Нет. А что, должны были увидеть?

— Нет, наверно. Они, видимо, забрались в лес поглубже и спят без задних ног.

Но я просто шутил, и Парм это понимал. Индейцы были где-то здесь, они все видели и все слышали.

Я присел у огня и все моргал — пытался прогнать сон, пока наливал себе в кружку кофе. Это был настоящий «шестизарядный кофе» — горячий, черный, как дымоход в преисподней, и такой крепкий, что револьвер плавал бы. Я взял ломоть хлеба, немного вяленого мяса и начал жевать, пока Ник Шэдоу продирал глаза.

Когда ему приходилось вставать среди ночи, он вечно бывал злой как черт и неразговорчивый. А я ночью всегда чувствовал себя хорошо и поднимался в любой час без затруднений. Зато и засыпал я тоже без затруднений в любой час, лишь бы случай подвернулся, вот только случай нечасто подворачивался.

Чарли Фарнум, тот вообще в любое время предпочитал помалкивать, так что они с Ником друг другу под пару были. А у меня хватало мозгов не распахивать кормушку. Вот и сидели мы вокруг костра и молча пялились в огонь, как три чурбана, пока кофе из нас сон понемногу выгонял. Через некоторое время я поднялся и пошел бросить седло на маленькую соловую лошадку, на которой ездил по ночам.

Она умела двигаться как кошка и видела в темноте как кошка; этой лошадке я мог довериться при ночной работе, да и она, похоже, держала меня за своего. Она сунулась ко мне носом, и я скормил ей огрызок морковки, которую стянул из ящика у повара.

В западных краях человек должен быть верным другом своей лошади, а то у него никогда не будет вообще никакого друга, а может, и вообще не понадобится ему никакой друг. В диких местах человек без лошади может и до вечера не дожить — вот почему тут конокрадство всегда считалось самым страшным грехом. Во многих случаях, уведя у человека лошадь, вы его приговариваете к смерти, куда менее приятной смерти, чем если б вы его просто пристрелили.

Соловая пару раз подкинула меня, выгибая спину, чтобы показать, что она в хорошей форме, готова к работе, а заодно — что не потерпит никаких глупостей от своего седока. Это лошадка хотела убедиться, что я вполне проснулся, а я, после того как она меня встряхнула разок-другой, и в самом деле вполне проснулся.

Шэдоу и Фарнум тоже сели на лошадей, и мы выехали к стаду, сменяя наездников, которые отдежурили свою смену, и глядя, как они собираются к огню. Сейчас, наверно, выпьют кофе, пожуют маленько сала и завалятся на боковую — да, устали они. Работа на перегоне так выматывает человека, что у него не остается духу разыгрывать из себя сову. Ничто лучше долгого перегона не превращает человека в доброго христианина… по крайней мере, на время перегона.

Маленькая соловая лошадка уверенно шла, неся меня вокруг стада. Ночью все выглядит по-другому, чем днем, так что на первых двух кругах я в основном интересовался местностью и высматривал среди бычков знакомых буянов. Стадо было смешанное, а такое вообще легче впадает в панику и кидается в стампиду, чем если б они все были какой-то одной породы… да еще имелись у нас два бычка и одна корова совсем уж пугливые, готовые вскочить и лететь сломя голову при малейшем шуме.

Мы им пели. Они тогда слышат приближающийся голос и не шарахаются, заметив тебя. Приблизься к быку слишком быстро, и он сиганет в небо прямо с земли и удерет за границы штата. Голос у меня не так чтобы очень, но я часто рассказываю людям, что я певец и что мне приходилось петь даже для трехтысячной толпы. Я, правда, не упоминал, что это была коровья толпа, но они ведь слышали мой голос, так что могли и сами догадаться. А если они судили по тому, что я брат Галлоуэя, так могли бы и поверить, он-то певец будь здоров. Шэдоу, когда мы с ним. второй раз встретились, остановился перекинуться словом-другим.

— Метис говорит, что, по его мнению, слишком тихо кругом. Никто не шуршит в кустах, как обычно.

— Ну что ж, давай и мы поиграем в эту игру, — сказал я. — Давай и мы походим на цыпочках.

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Вот смотри, — сказал я, — если что-то спугнет коров и они побегут, нам надо направить их в сторону от ребят, чтобы они никого не растоптали. Давай каждый раз, проезжая мимо лагеря, замедлять шаг, так, чтобы большую часть времени кто-то находился на нужном месте. Потом, если скот побежит, попытаемся направить его на восток и подальше от каньонов. Потому что если они попадут в каньоны и разбегутся по расщелинам, мы их оттуда не выгоним до белых мух — это значит, вообще, никогда не выгоним.

До рассвета оставалось еще больше часа, когда внезапно кто-то вышел на опушку и остановился. Я поехал туда с винтовкой наготове, хотя если он вот так меня поджидает, то вряд ли это враг. Действительно, это оказался индеец.

— Пороховое Лицо говорить сказать тебе приходить человек… может быть, десять, двенадцать люди.

— Благодарю, — сказал я, но индеец не спешил скрыться в кустах.

— Пороховое Лицо говорить, он думает они пробовать индейская хитрость. Пользоваться горный лев шкура.

На этот раз он исчез, но было спокойнее знать, что они поблизости.

Подъехал Ник Шэдоу.

— Ты с кем-то говорил?

Я ему рассказал. Он этот трюк знал не хуже меня. Индейцы обычно проделывают его со свежей шкурой пумы. Они подбираются поближе и начинают размахивать шкурой, и скот чует кошачий запах, а потом один из индейцев подражает рычанию — и тогда стадо срывается.

Мы разъехались, и я был почти возле самого лагеря, когда услышал это самое рычание, и коровы одним рывком подхватились с земли. Они рванулись к лагерю, я выхватил револьвер, выпалил в воздух и дико завопил, как команч. Часть стада отклонилась вправо, но до остальных мой шум не дошел, и они промчались через лагерь как черти. Кастрюли и сковородки полетели в разные стороны. Донесся револьверный выстрел, потом второй, потом крик — и вдруг стадо исчезло. Осталось только облако пыли и удаляющийся гром копыт.

Стадо направилось к реке Манкос, и это была одна из причин, почему я остался на месте, а не кинулся следом. Если они пробегут несколько миль и доберутся до реки, то, скорее всего, остановятся на водопой. Все-таки скот в этом гурте хорошо упитан, это вам не стадо диких лонгхорнов, которые могут бежать часами, помирая от жажды.

Я развернул лошадь и поскакал в лагерь. Он выглядел как после побоища. Прежде всего я увидел на земле человека — то, что осталось от человека. Это был один из братьев Тайлеров. Я смог узнать его только по «кончам» — серебряным бляшкам в виде ракушек, которыми был украшен его пояс.

Едва я спрыгнул с лошади, появился Пармали — слез с дерева. Повар выбрался из-за камней, а остальные двое прятались за фургоном. Мой выстрел из револьвера предупредил их буквально в последнюю секунду.

— Тайлер, — сказал я, — займись братом, тебе повар поможет. Пармали, а ты лучше поезжай вперед, помоги управиться со своим скотом.

— А ты что будешь делать?

— Собираюсь проехаться вверх по каньону. Хочу поискать следы.

— Я с тобой.

— Нет. Я возьму Чарли Фарнума. Если я не ошибаюсь, ты обнаружишь свое стадо возле реки, и мои индейцы тоже будут там.

Ник Шэдоу ускакал вслед за стадом, но я слышал, как лошадь Фарнума замедлила шаг, и понял, что он подумал о том же, что и я. Я выехал из лагеря. Он сидел в седле, поджидая меня.

— Я подумал, тебе захочется посмотреть, что к чему, — сказал он, и мы поехали медленным шагом, выбирая открытые места, где меньше был риск нашуметь некстати. Один раз мы остановились, чтобы прислушаться, и Чарли, выждав с минуту, спросил:

— Почему ты помогаешь этим индейцам?

— Они — хорошие люди, — сказал я, — и тут была их страна. Никто не виноват в том, что случилось. Где бы ни открыли новую страну, туда приедут люди, которым не хватает земли, и их никак не удержишь в Европе, где много людей помирает с голоду, когда тут их ждут несчетные мили незанятой земли. С индейцами нужно было бы договориться по-честному, да так бы оно и было, если бы не толпы жадных белых и не горстка индейцев, гоняющихся за скальпами. С обеих сторон были и правые, и виноватые. Я не проливаю слезы по индейцам. Они сражались, только у них никогда не было вдоволь ружей и боеприпасов, и белые продвигались все дальше. Но когда этот старик, Пороховое Лицо, пришел ко мне, он пришел честно и честно рассказал, кто он такой и что он делал, а я ответил ему «добро пожаловать». Я думаю, из этих парней получатся хорошие ковбои, и, пока это от меня зависит, они будут здесь всегда.

Мы замолчали и поехали дальше, и довольно скоро заметили, что наши лошади поставили уши стрелкой, как будто что-то увидели или учуяли. И точно, там горел костер, вокруг него собралось с полдюжины людей, а один молодой парень держал в руках эту самую шкуру пумы и со смехом рассказывал, как сорвалось с места стадо. Остальные, наверное, поскакали следом за стадом. Я надеялся, что Ник Шэдоу и Пороховое Лицо о них позаботятся.

— Чарли, — сказал я, — стреляй в первого, кто шевельнется.

Я сказал это в полный голос, и вам, наверное, сроду видеть не приходилось, чтоб несколько человек так сразу заткнулись! После я слез с лошади, поглядел на высокого светловолосого ковбоя со шкурой в руках, и говорю:

— Ты сегодня убил хорошего человека, такого, каким тебе никогда уже не стать. Так что бросай эту шкуру и доставай свой револьвер.

— Можно, я сперва положу шкуру?

— Как хочешь, — говорю, — но ты все равно не отвертишься.

Я сам от бешенства кипел весь. Они же хотели сровнять с землей наш лагерь и убить нас всех. Чистое везение, что это у них не вышло.

— Ты — Сакетт, — сказал высокий ковбой. — Что ж, Сакетт, а я — Авель Данн, и я собираюсь сделать за Рокера часть работы.

Он выронил шкуру, рука его метнулась вниз, пальцы сомкнулись на рукоятке шестизарядника, но мой револьвер опалил его огнем два раза подряд так быстро, что выстрелы почти слились. Он согнулся пополам и опустился на землю.

— Это за Тайлера, — сказал я. — А теперь слушайте: старый Бак Данн предупреждал меня, чтоб я убирался из этих мест. Отвезите ему Авеля, завернутого в эту кошачью шкуру, и скажите Баку Данну, что он может удрать из этой страны, может остаться, мне наплевать, но только если останется, так пускай начинает ходить в воскресную школу и живет, как там учат.

— Говоришь ты как большой человек, — сказал один из них. — Подожди, пока про это услышит Рокер.

— А ты ему расскажи, — сказал я. — Скачи поскорей и расскажи ему.

— Это тебе самому лучше скакать отсюда! Стада у тебя больше нет ни черта!

— Даром глотку надрываешь, — сказал я. — Мое стадо сейчас на Манкосе, целое и невредимое, и мои парни его стерегут. Вы чуток поторопились с этой вечеринкой по случаю победы.

Я увидел возле костра несколько бутылок и расстрелял их, а когда один из этих сообразил, что у меня в револьвере кончились патроны, и потянулся к кобуре, Чарли Фарнум прострелил ему руку.

Там же, прямо у них на глазах, я выбросил стреляные гильзы, из старого револьвера «данс-и-парк» и зарядил его снова. А потом шагнул прямо к ним и разрядил их револьверы — патроны побросал в костер, а сами револьверы зашвырнул подальше в кусты. И ушел оттуда.

Через минуту патроны начали рваться в огне, и эти Данны бросились прятаться кто куда.

Мы с Чарли Фарнумом двинули на восток, к стаду, и ехали рядышком. Когда проехали несколько миль, мы начали петь, и спели с дюжину песен, а после замолчали и оставили это дело койотам.

У этого Чарли Фарнума голос был получше, чем у меня.

Честно говоря, у койотов тоже.