— Спасибо тебе, Питер. Проходи, присаживайся. Надеюсь, ты не откажешься от чашечки кофе? — будто не слыша тревожного предупреждения, пригласил отец спокойно.

— До кофе ли тут, Зак! Они отстали от меня всего на какую-нибудь одну или две мили!

— Время еще есть. Отведи лошадь в загон и заходи в дом. — Отец поднес к губам чашку с кофе, рука его не дрогнула. — Сколько их там?

— Как минимум пятеро. Может быть, и больше. Они расставили своих людей на всех дорогах и рыщут в округе.

Питер стремительно выбежал из дома, отвел лошадь в загон и вернулся с ружьем в руках. Когда входил в дверь, я заметил, что он весь мокрый от пота, хотя стояло еще раннее утро и вроде бы жарко еще не было.

— Во дворе дома есть источник воды и достаточно провизии, Питер, — успокаивал отец. — Этот дом наподобие укрепленного форта. Лучше дожидаться их здесь, чем встретиться в дюнах. Поэтому присаживайся.

Питер сел, с тревогой поглядывая на дорогу.

— Я знаю, Зак, и про воду и про припасы. Но ты не представляешь себе, что этот старый черт может выкинуть на этот раз.

— Не думаю, чтобы он сам появился здесь.

— Почему ты так уверен? Побоится индейцев?

Отец пожал плечами.

— Может быть, побоится, что его узнают.

Питер помолчал, потом вдруг спросил:

— А ты веришь, Зак, в существование Тэквайза?

— Нет, не верю! Что такое Тэквайз? По-моему, это устрашающий символ, родившийся из суеверий.

Отец повернулся ко мне.

— Ханни, я бы хотел, чтобы ты сейчас же пошел в самый дальний угол спальни и сел бы на пол, позади кровати.

— Но я хочу быть с тобой, отец!

— Спасибо, Ханни, но ты сделаешь то, что я тебе сказал.

— Я помогу заряжать вам ружья, папа...

— Может быть. Только попозже.

Питер, улыбаясь, смотрел на меня.

— Твой малыш ничего не боится, Зак.

— Это же мой сын! — сказал отец, и я ощутил в себе чувство гордости, хотя, признаться, и трусил... немного трусил.

Внезапно мы услышали топот лошадиных копыт, звонко отдающихся на затвердевшем, утоптанном песке двора. Я надеялся, что мои любимые ящерицы успели спрятаться — да, да, в такую минуту я почему-то подумал о них.

— Привет! Есть кто в доме? — неожиданно раздался голос.

Отец пошел к двери и по пути глянул в окно.

— Уверен, они не знают меня в лицо, — сказал он Питеру. — Не будем пока рассеивать их сомнения.

Отец открыл дверь, но не вышел во двор: просто встал в дверном проеме.

— Эй, ты! — бросил грузный англичанин в полосатой рубашке. — Мы разыскиваем Зачари Верна. Случайно, не встречал его?

— Не могу утверждать, что видел его, — спокойно ответил отец. — По крайней мере, с того момента, как открыл сегодня утром глаза.

— Он здесь? Он был здесь? — заметно разволновался англичанин.

— Ну да, здесь, — улыбнулся отец. — Но, по-моему, он собирался на несколько недель уехать отсюда.

Обернувшись, отец едва слышно сказал Питеру:

— Если сможешь, следи за углом дома!

— Ты сказал, что видел его? Когда это было? — все настойчивее, громко расспрашивал англичанин.

— Сегодня утром, когда смотрелся в зеркало... Я брился...

Они осмысливали слова отца ровно одну минуту. Потом один из мексиканцев, гарцевавших позади, догадался:

— Так это же он и есть, Зачари Верн!

— Ты? Ты — Зачари Верн? — не поверил своим глазам англичанин.

Отец стоял и улыбался.

— Ну? Что вам угодно, господа?

— Я пришел убить тебя! — заявил тот, что был в полосатой рубашке.

Даже я, шестилетний ребенок, видел, что этот человек чересчур медлительный. Пока он осматривался, поднимал свое ружье, лежавшее перед ним на седле, отец выстрелил, потом, совершенно не торопясь, уложил еще двоих. А последний, тот, который узнал отца, бросился сломя голову за дом.

Питер выстрелил в него и начал перезаряжать свое ружье. Я протянул ему винтовку, взял ту, из которой он только что стрелял.

Осторожно, без спешки, как учил Верн, я перезарядил и ружье отца, потом пересек комнату и встал позади него. Нападавших словно не бывало, исчез и последний. Во дворе неподвижно лежал англичанин — на том самом месте, где я совсем недавно рисовал рожицу Франческо. Возле двух других растекались пятна крови. Три лошади без всадников застыли около дома.

Внезапно тот, которого не успела настигнуть пуля отца, выскочил из-за дома и в безумной скачке помчался по тропинке прочь от нас. Отец хладнокровно наблюдал, держа его под прицелом.

— Нет необходимости стрелять! — решил он вслух. — Удирает, как заяц. И, думаю, уже не вернется.

— Потерял несколько пальцев на руке, — констатировал Питер. — Он как раз стоял позади лошади, я видел, и держался за седло, когда выстрелом в луку ее разнесло вместе с пальцами.

— Спасибо, Питер! — Отец повернулся ко мне. — И тебе спасибо, Ханни. Ты был очень хладнокровен. Мне нравится, когда мужчина в сложных ситуациях не теряет присутствия духа и головы.

Неожиданно отец опустился на стул, словно обессилев в одно мгновение. Он посмотрел на друга, обхватив свою голову руками.

— У меня нет сил, Питер! Нет былой выносливости!..

— Ты, Верн, выглядишь гораздо лучше, чем несколько недель назад. — Буркин встал и плотно прикрыл входную дверь. — Все придумываешь... насчет выносливости. Этот воздух очень полезен тебе.

— Возможно...

Питер вышел во двор. Когда я чуть позже последовал за ним, то увидел, к великому моему изумлению, что убитых во дворе уже нет, исчезли и пятна крови.

Мы с отцом остались одни, он с сожалением вздохнул.

— Лишить человека жизни — это, Ханни, очень плохо! Но не сделай я этого, в противном случае убили бы и меня и тебя. Поэтому выбора не оставалось. Надеюсь, этому когда-нибудь все же придет конец, и люди не будут столь кровожадны и мстительны.

— Кто был тот англичанин, папа? Это не дон?..

— Нет, всего лишь наемный убийца, как, впрочем, и остальные.

— Дон боится, поэтому и не едет сам?

— Нет, он не боится. Ему вообще неведом страх. Может быть, он просто посчитал, что это занятие не для него. И нанял людей, которые должны выполнить эту грязную работу. Как, впрочем, он всегда нанимает тех, кто объезжает его лошадей или уничтожает койотов...

Ровно месяц спустя Питер Буркин снова появился на тропинке возле нашего дома. Он прискакал на мощном гнедом мерине и привез с собой для нас много еды. И три книжки.

— Получил в подарок от владельца корабля, — пояснил он. — Твой отец очень любит читать, а мне нравится доставлять ему радость. Я веду небольшую торговлю. На днях продал партию шкурок морских выдр и вот получил в придачу к выручке эти книги.

Он легко соскочил с седла и повел лошадь в загон, продолжая на ходу рассказывать.

— Человек, давший их мне, помнит твоего деда и отца. Ты из семьи мореплавателей, мальчик. Твой отец, ты знаешь, провел в море семь лет, прежде чем обосновался в Калифорнии. Проси его почаще рассказывать о тех странах, где ему довелось побывать...

О звезды! — вздохнул вдруг Питер. — Когда я слушаю рассказы Верна, они ласкают мой слух, как песня. Какая музыка звучит в названиях городов: Рангун, Калькутта, Шанхай, Сингапур!.. Скажу одно: я мог часами сидеть и внимать ему. Немудрено, что Консуэло полюбила Зака. Слышал краем уха, половина девушек Калифорнии была влюблена в твоего отца, малыш. Он замечательный рассказчик! — Расседлав лошадь, Питер повернулся ко мне. — Слушай внимательно, Ханни, и запомни: эти головорезы могут вернуться сюда снова в любой момент. Должны пройти годы, прежде чем оттает сердце старого дона. Если вообще оттает...

В жизни ты встретишь многих людей. Не забывай никогда тех, кто был добр к тебе. Главное — сохрани в памяти их глаза и смех, и они всегда будут тобой. А еще запомни, малыш, очертания гор и холмов на закате и рассвете...

Он помолчал.

— Твоему отцу лучше?

— Думаю, да, немного лучше, хотя он все еще кашляет.

— Эх, что за отвратительная штука эта болезнь легких! Дыши свежим воздухом, Ханни! — Он потрепал меня по щеке. — Ты больше не встречал маленького индейца?

— Нет.

— Не отчаивайся! Он еще придет. Странные они люди, эти индейцы. А возможно, вовсе и не странные, просто не похожи на нас... Но твой дружок обязательно явится, вот увидишь. Я знаю его отца, он очень важная у них персона.

— Вы войдете в дом?

— Конечно, если не помешаю.

— Отец мне сейчас читал; к сожалению, теперь он читает гораздо меньше, чем прежде, кашель мешает.

— Ох, я бы тоже послушал! Если это Скотт или Байрон, было бы просто замечательно! Или Шекспир. Один ковбой рассказывал, что Шекспир — поэт, у него есть такие стихи, что сердце кровью обливается.

— Шекспир? — переспросил отец, услышав наш разговор, когда мы входили. — Только не сегодня. — Сейчас почитаем Гомера. Знаете, его герои очень похожи на нас. Ахиллес и Гектор такие же, как наши горцы, Дик Смит, Кит Карсон или Дуг Гласе, сумевшие защитить свои дома... как при осаде Трои.

— Троя? — переспросил Питер. — Я что-то слышал про город Трою. Кажется, там разгорелась война из-за какой-то женщины, вроде Елены, если не ошибаюсь?

— Она была только предлогом, Питер, — объяснил отец. — Троя контролировала проход из Черного моря в воды Средиземноморья, и греки хотели избавиться от этой ненужной им опеки. Не было бы Елены, нашлась бы какая-нибудь иная причина...

Это были восхитительные, незабываемые дни. Отец вдруг почувствовал себя бодрее, увереннее, чистый воздух, как целебный бальзам, пролился на его болезнь, мы подолгу с ним гуляли, даже иногда скакали на лошадях.

Время от времени встречали индейцев. Однажды я увидел Франческо и, приветствуя, подал ему знак рукой. Он стоял и смотрел, как мы с отцом неслись на лошадях, потом я оглянулся и обрадовался, увидев, как он помахал мне в ответ.

Отец рассказывал о многом — пустыне, книгах, людях, кораблях... Часто нас навещал Питер Буркин, и тогда мы гуляли все вместе, втроем. Его не оставляли мысли о коварном старом доне, и он нередко напоминал о нем отцу.

— Не думаю, что он будет беспокоить вас здесь, пока вы живете среди индейцев. Но если бы ты, Верн, жил в Лос-Анджелесе, я бы не поручился... После того, что произошло, они вряд ли станут тревожить тебя. Когда этот беглец вернулся с вестью, что в схватке с тобой один убит, а трое ранены, вряд ли после всего этого найдутся охотники сразиться с тобой, Зак.

Отец все же быстро уставал. Поэтому во время прогулок мы нередко присаживались прямо на землю и просто разговаривали. Обо всем. Мы с Питером заметили: когда отец переутомлялся, кашель беспокоил его сильнее.

Часто разговор заходил об индейцах, их образе жизни, вере.

— Белые не правы, — был уверен отец, — когда стараются обратить индейцев в свою веру. Сначала мы обязаны узнать побольше об их божествах, как они соотносятся с их жизнью. И, главное, индейцы должны быть всегда уверены в нашем уважении к ним.

— Вот Франческо почему-то не приходит ко мне, — пожаловался я отцу.

— Всему свое время, малыш. Они ведь считают, что мы живем в доме Тэквайза.

— Нет, папа. Думаю, дело в другом.

Отец не торопил меня с выводами, разглядывая облака, проплывающие над пустыней.

— Помнишь, я говорил, что встретил одного из его сородичей у Родников Индейцев? Старого человека с бирюзой на шее?

— Ты и в самом деле видел этого индейца, Ханни? — усомнился отец.

— Не уверен только, был ли он индейцем. Но полагаю, что все-таки да, был. — Я долго молчал, потом с неохотой продолжил, боясь показаться смешным и глупым. — Не могу догадаться, на чем он стоял тогда. Думаю обо всем этом с того самого момента, как увидел его.

— Я тебя не понимаю.

— В самом низу, около края воды, оставался небольшой клочок твердой земли, на котором стоял я. А когда напился, оглянулся вокруг и увидел его.

— Рядом с собой?

— Скорее перед собой. Он стоял там, где... стоять было просто не на чем, понимаешь? — поколебавшись, пояснил я. — Зачерпнув воды, я и ему предложил, но он только молча смотрел на меня.

— И что было потом?

— Потом ты, папа, окликнул меня.

Отец долго молчал, потом тихо произнес:

— Знаешь, Ханни, мы очень плохо осведомлены о таких вещах. Наш мир гораздо сложнее, чем мы можем себе представить. Нам известны какие-то крохи, и мы всегда насмехаемся над тем, чего не понимаем. Индейцы по натуре своей одновременно и очень примитивны, и очень сложны, простота их, поверь, кажущаяся.

В пустыне и в горах встречаются тропы, проложенные Старым Народом, жившим здесь до появления индейцев. Неизвестно, кем они были и что с ними стало. Многие белые не верят в это. Отцы-миссионеры убеждают индейцев, что существование Старого Народа — это чистейший абсурд, и запрещают даже говорить об этом.

— Индейцам, которые живут в этих краях, тоже запрещено об этом говорить?

— Нет. В этом месте миссионеров не бывает. Некоторые индейцы время от времени уходят в Пале, но потом обычно возвращаются обратно. Здесь и священников еще нет.

— Папа, куда ведут эти дороги, о которых ты говорил?

— Никто этого не знает. Возможно, к воде. Иногда я думаю, они ведут к тайникам, где хранятся их письмена, нанесенные на камни.

— Что там написано?

— Обычно это всего лишь изображения животных, но порой встречаются совершенно непонятные рисунки. Никто не знает, что они обозначают.

— Я найду их и очень хочу разгадать их значение.

— Есть тропы, по которым не ходят даже сами индейцы. Когда-нибудь, при желании, ты сможешь по ним пройти, но прежде должен многому научиться.

Отец поднялся.

— Уже поздно, Ханни. Пора ложиться спать.

Нас окружали лишь дюны и кактусы да несколько невзрачных кустиков. Солнце близилось к закату. По песку, заметил я, что-то двигалось и оставляло после себя едва заметный след. Пристально приглядевшись, я так ничего и не обнаружил. Загадка!..

— Даже если это дом Тэквайза, — улыбнулся я, — все равно он мне нравится. Мы еще поживем тут, папа?

— Если он придет и потребует освободить его, — ответил отец, — нам придется уйти, хотя и мне он нравится. Потому что как бы воплощает в себе любовь. Любовь человека к делу рук своих, творчеству. А такое всегда достойно глубокого уважения. Знаешь, Ханни, я даже немного завидую таланту этого строителя.

У меня же из головы во время этого разговора с отцом все не выходили эти странные следы на песке. Может быть, их оставляла маленькая ящерица?..

— Как ты все-таки думаешь, папа, Тэквайз вернется?

— Кто знает? — Отец взял меня за руку. — Пойдем, надо возвращаться. Я вдруг понял, что очень устал, сынок. Мне бы хотелось...

Он не договорил, чего ему хотелось. Мы оба одновременно увидели, что они уже были там, неслышно подкравшись и поджидая во дворе. Четверо. Ближе всех к нам сидел на лошади седовласый старик. С суровым, неприступным видом и жесткими, недоброжелательными глазами.

— Это он! — рявкнул старик и приказал: — Убейте его!

— Сэр?.. — Отец заговорил спокойно, хотя несомненно слышал только что сказанное. — Позвольте мальчику уйти. Он же ребенок...

— Кончайте с ним! — будто не слышал отца старик. — И этого щенка тоже! Немедленно!

Пока он, полуобернувшись, отдавал приказания, отец со всей силой, на какую был способен, оттолкнул меня прочь и упал на землю сам. Его рука, как крыло, распростерлась надо мной, будто прикрывая от опасности, поэтому сам он не в состоянии был двинуться с места. Люди старика дважды в упор выстрелили в него, и я видел все это, прежде чем он сумел ответить своим врагам. Отец был ранен. Один из стрелявших упал. Второй выстрел отца разнес в щепки угол двери. К тому времени, сумев подняться, он снова оказался поверженным на землю.

— Подойди и убедись, что он сдох! — спокойно приказал старик своему подручному. — Такую падаль уничтожить сложнее, чем змею.

Человек подошел к отцу и еще раз выстрелил в него. Снова в упор. Второй целился в меня.

— Не здесь! — передумал вдруг старик. — Возьмем его с собой и бросим где-нибудь в пустыне, по дороге. Так будет лучше.

Бандит подошел и схватил меня, но я, извернувшись, изо всех сил вонзился зубами в его руку. Тот, рассвирепев, обрушил свой кулак на мое лицо.

— Попробуй только еще раз! — пригрозил он, оскалясь в злой лошадиной улыбке. — Уши оторву, прежде чем доставим тебя куда надо!

Его переносицу, увидел я, пересекал безобразный багровый шрам, который, казалось, разрезал нос пополам. Это был тот — я сразу узнал его, — который стрелял в отца, когда тот уже был недвижим.

— Возьми его! — приказал старик. — Пора уходить, а то скоро появятся индейцы.

— Мы перебьем их! — пообещал человек со шрамом.

— Дурак! — засмеялся старик. — Их много, а нас несколько человек. Они всегда любили его, как если бы он был одним из них.

Человек со шрамом жестоко заломил мне за спину руки, крепко держа и похохатывая, покуда я не перестал кричать от дикой боли.

— Может быть, тебя отдадут мне, — изрек в раздумье изверг. — Тогда уж точно наверняка услышим, как ты умеешь громко кричать. И едва я пошевелю рукой, как ты, змееныш, будешь дрожать от страха, а уж коли подниму руку, вот тогда завопишь от боли!..

Совсем стемнело, и они торопливо тронулись в путь, старательно объезжая все попадавшиеся тропинки. Без старика я насчитал их девять. Был с ними и один молодой, красивый, но чем-то очень неприятный человек. Он не отрывал от меня взгляда все время, повторяя с презрением:

— Надо убить его! Когда этот гаденыш умрет, все будет кончено.

— Отдайте его мне! — клянчил бандит со шрамом.

Старик резко обернулся.

— Молчать! Мы покончим с ним так, как я сказал: оставим в пустыне!

— Мы уклонились на восток! — внезапно, будто спохватившись, вернул всех к действительности красавчик. — Очевидно, сбились с пути?!

— Нет, направление взято верно! — властно перебил старик. — Пусть индейцы думают, что мы вернулись через перевал, и бросятся за нами в погоню. В темноте они вряд ли обнаружат следы, поэтому мы и скачем на восток.

Уже начинало светать, когда мои мучители наконец сделали привал. На совершенно голом месте. Повсюду, насколько хватало глаз, ничего, кроме песка, не было видно, лишь уныло торчали кое-где огромные валуны да кактусы.

— Здесь! — приказал старик. — Оставляйте его здесь! В конце концов, я не могу убить его, ведь в нем течет моя кровь. Пусть умрет сам!..

— Давайте покончим с ним! — настаивал молодой красавец. — Чтобы уж наверняка знать... что он мертв!

— Я сказал — нет! — нетерпеливо перебил старик. — Все! Прочь! Отпустите его! Пусть пустыня сделает это за нас. Я не могу поднять руку на того, в ком течет моя кровь, — повторил он. — Даже если она смешана с кровью этой падали!

Человек со шрамом грубо сорвал с меня веревку, стащил с седла, развернув лошадь так, что она в любую минуту могла растоптать меня своими копытами. Откатившись в сторону как можно дальше, я вскочил на ноги, отбежал и спрятался в ближайших валунах.

Они тронулись в обратный путь. Переполненный гневом и горечью, я замер среди камней.

— До свидания, дедушка! — что было силы крикнул я вслед ему.

И видел, как вздрогнул он, словно от удара. Его плечи поникли. Старик начал было в седле поворачиваться на мой голос, но молодой красавец зло бросил:

— Непокорный щенок! Такой же, как его отец!

Они ускакали, смолк стук лошадиных копыт, и я остался один.