— Пошел вон, скотина! — толкнул меня бородатый солдат. — Убирайся отсюда!
Разозленный, я захватил его руку борцовским приемом и бросил грубияна через плечо на землю.
Сзади донесся восторженный клич, и Махмуд с Гаруном ринулись к месту стычки.
Солдаты быстро окружили меня, но на моей стороне были месяцы упражнений и сила, приобретенная на галере. Я ударил одного кулаком в зубы, а второго двинул в живот. Непривычные к таким ударам и боли, они попятились в испуге. Я мгновенно отскочил назад и выхватил меч.
Пыльная, жаркая от зноя улица замерла, шум базара внезапно стих. Бородач, которого я бросил наземь, поднимался на ноги, и лицо его было мертвенно бледным. Другой, получивший удар в живот, все ещё судорожно хватал ртом воздух, но остальные обнажили мечи.
Из жаркой тишины дня вышла смерть. Пот заструился у меня по щекам, когда они двинулись вперед — хорошо обученные бойцы, стойкие, с железными мышцами…
Я смотрел в их лица — и тут бок о бок со мной встали мои друзья.
— Бери среднего, Неверный, — сказал Махмуд. — А мы с Гаруном возьмем остальных!
Солдат сплюнул кровью через расквашенные губы:
— Детишки! — глумливо ухмыльнулся он. — Я вам животики раскрою, чтобы туда мухи слетелись!
Он сделал выпад, но я отразил его клинок. Острие моего меча взметнулось, и рука противника у плеча окрасилась кровью. Пока он менял стойку, девичий голос надо мной явственно произнес:
— В полдень, в Апельсиновом дворе!
С этими словами всадница ударила верблюда, и он тронулся с места.
Раненый бородач отчаянно схватил верблюда за повод, но девушка направила животное прямо в базарную толпу, разбрасывая людей во все стороны. Солдаты попытались было прервать схватку, но я вдруг сообразил, что девушка была их пленницей, а теперь убегает…
Резким поворотом кисти я отразил клинок противника и ударил сам. Мой скимитар на всю длину вонзился в грудь солдату, пытающемуся вырваться из боя и преследовать девушку, и он рухнул с пронзительным предсмертным криком.
На улице послышался топот бегущих ног, и Махмуд схватил меня за руку:
— Быстрее! Бежим!
Полоснув с плеча ближайшего противника, я помчался за Махмудом и Гаруном, улепетывающими через переулок на соседнюю улицу. В дальнем её конце Махмуд прыгнул на стену, перекатился и спрыгнул на другую сторону. Мы с Гаруном последовали его примеру.
Раздался дружный визг, скорее возбужденный, чем испуганный, и пронзительные гневные вопли оскорбленного евнуха. Мы рванулись через сад, прокладывая себе путь среди доброй дюжины хорошеньких и скудно одетых женщин. Махмуд на миг задержался под абрикосовым деревом — ровно на столько, чтобы схватить пухленькую, смазливую девчонку, прижать к себе и быстро поцеловать, прежде чем мы перепрыгнули через дальнюю стену и попали на узкую тенистую улочку.
Мы ныряли и прошмыгивали через какие-то конюшни и старинные здания, чтобы вынырнуть, в конце концов, на другом базаре. А здесь мгновенно прекратили бег и стали степенно прохаживаться среди лавчонок и мастерских, остановившись наконец, чтобы заказать «натиф» и кофе. Пока мы сидели, через базар поспешно пробежали несколько солдат, свирепо озираясь вокруг.
Гарун взглянул на меня со смешком. Он был невысокий, приземистый человек, этот Гарун, один из лучших фехтовальщиков в академии, где мы обучались этому искусству.
— Знаешь, что это были за солдаты?
— Нет.
— Люди Ибн Харама.
Ибн Харам? Стало быть, всадница — Азиза! Неудивительно, что она показалась мне знакомой. Азиза… здесь?
Они глядели на меня:
— Ты хоть знаешь, кто такой Ибн Харам?
— Слышал о нем… А кто же о нем не слышал?
— Он — опасный враг и правая рука Йусуфа.
Что она сказала? «В полдень, в Апельсиновом дворе».
Мое случайное вмешательство дало ей случай бежать, но было ли место, куда она могла направиться?
Донеслись ли до солдат её слова об Апельсиновом дворе? Мои друзья не сказали ничего, так что, наверное, ничего не слышали, а противники все внимание сосредоточили на мне.
Если они услышали или вспомнят, то Апельсиновый двор может стать ловушкой. Но в какой из дней? Неважно: Азиза придет туда, и я её встречу.
— Прими мой совет и не выходи на улицу несколько дней. Я уверен, ты убил того человека, — проговорил Махмуд — озабоченно и как будто рассеянно.
Что-то такое было в его глазах, чего я не замечал прежде. Ревность? Расчет?
Когда стемнело, мы разошлись; и я пробирался к дому осторожно, по темным и пустынным переулкам.
Когда я вошел, Ибн Тувайс сидел за вазой с фруктами и стаканом чаю.
— Ты попал в беду? — спросил он.
Мое лицо раскраснелось от быстрой ходьбы, а поведение, должно быть, выдавало мое состояние. Тогда я впервые рассказал ему о Малаге, о бое на берегу и об исчезновении Азизы и графа Редуана.
— У неё найдутся друзья, — сказал он. — Я догадываюсь, куда она могла отправиться.
— А Редуан?
— Есть слух… он в заключении, я думаю, в Сарагосе. — Ибн Тувайс выбрал себе спелый апельсин. — Ты нажил могущественного врага… Ну что ж, о человеке можно судить и по тому, кто его враги и какова их сила.
— Что бы ты мне посоветовал?
— То же, что и твой друг: подожди, не высовывайся на улицу и держись подальше от чужих глаз.
Подождать… конечно же, именно это я и должен делать… на Апельсиновом дворе, причем ежедневно.
Двенадцатый век был неспокойным временем в Европе. В неё исподволь проникали новые идеи, расшатывая устои старых верований.
Второй крестовый поход отошел в прошлое, но крестоносцы возвратились, изумленные и очарованные другой жизнью, и не хотели больше довольствоваться своими грязными холодными замками, где летом и зимой вольно гуляли сквозняки.
Более ста лет прошло с той поры, как Вильгельм Завоеватель и его норманны вторглись в Англию, и теперь Генрих II укреплял свою власть над Ирландией и Уэльсом, подавляя последний феодальный мятеж.
В маленьком городке под названием Оксфорд, что значит Бычий Брод, был основан университет, в стенах которого властвовали старые традиции. В других местах почитатели и знатоки арабской науки Аделярд Батский и Роберт Честерский передавали свои знания ограниченному кругу последователей.
В Германии Фридрих Первый по прозвищу Барбаросса, то есть Рыжая Борода, основал Священную Римскую империю и во время пятого похода на Италию потерпел поражение от ломбардских горожан при Леньяно.
В Китае Северная Сунская династия, со временем правления которой совпала эпоха расцвета пейзажной живописи, закончила свои дни; время пейзажной живописи, однако, не кончилось. Произведения, отличающиеся величественной широтой перспективы и изысканностью деталей, а также скупостью линий и удивительными контрастами света и тени, создавали, среди прочих, Туан Юань, Куо Ши, Ли Кунлинь, Ми Фэй.
Великие историки, эссеисты, поэты и ученые часто становились и государственными деятелями.
Правители Южной Сунской династии вели вялую войну с мятежными северными племенами. В 1161 году Ю Туньвэнь при разгроме племени Чинь впервые применил взрывчатое вещество.
Художники-керамисты создали великолепный белый фарфор Сун, а живописцы эпохи Южной Сунской династии обратились от изображения живописных нависающих угрюмых скал и гор к туманным озерам, холмам и деревьям более мягких ландшафтов.
В Индии Мухаммед Гури начал завоевание Хиндустана, а арабские суда вели торговлю вдоль восточного побережья Африки, чем они постоянно занимались на памяти человечества. Их корабли плавали в Китай, исследовали отдаленнейшие острова Индонезии и возвращались с грузом в порты Красного моря и Персидского залива.
Купцы и путешественники со всего мира стекались в Кордову, привлекаемые богатством и блеском её общества. Оно группировалось в домах дюжины прекрасных женщин, которые задавали тон в Кордове, собирая вокруг себя лучшие творческие умы арабского мира.
Да, Кордова была тем местом, где я хотел бы оставаться и дальше, однако многое зависело от того, что случится после свидания с Азизой.
Ибн Харам был не из тех, кому можно безнаказанно становиться поперек дороги. Он сразу решит, что стычка на базаре не случайность, как было в действительности, но часть заговора с целью освобождения пленницы. И не успокоится, пока не найдет, кто замешан в этом деле.
Каким-то образом нужно встретить Азизу и помочь ей вернуться к друзьям. Любая попытка совершить это может означать для меня смерть, причем из-за свары, к которой я не имею отношения. Что я, глупец, чтобы впутываться в такие дела из-за девчонки, с которой едва знаком? Азиза спаслась в городе. У нее, несомненно, были друзья, которые могли ей помочь, но девушка пожелала встретиться со мной — риск, на который она, кажется, пошла охотно.
Я беспокойно расхаживал по саду вокруг дома Ибн Тувайса. Апельсиновый двор и мечеть были мне знакомы, но на случай, если кто-то из солдат услышал её слова, нужно приготовиться к немедленному бегству.
«В полдень в Апельсиновом дворе!» Слова звучали в моих ушах, в ритме биения сердца.
Удалось ли ускользнуть Махмуду и Гаруну? Их могли схватить уже после того, как они расстались со мной; но если это и случилось, до меня никакие известия не дошли.
И потом, я не доверял Махмуду.
Мы были приятелями, не раз беседовали, сидели вместе в кофейнях. Но я знал, что он чрезвычайно тщеславен, и после того, как заявил во всеуслышание, что Азиза взглянула именно на него, обнаружить, что на самом деле глядела она на другого, — это могло сильно его задеть. Опять же, такой честолюбивый молодой человек вряд ли захочет становиться на пути Ибн Харама, который может даровать за услугу всяческие милости. Одним словом, что-то в глазах Махмуда вызывало недоверие.
Я сказал об этом Ибн Тувайсу.
— Доверься своим инстинктам, — кивнул старик. — Жизнь учит нас многому, о чем мы и не подозреваем. Наши чувства различают многие детали, не доходящие до нашего сознания, но впечатления от них дремлют в нас и влияют на наши суждения о людях и обстоятельствах. Но научись быть терпеливым. В нетерпении таится опасность.
Конечно, он был прав, но терпение — не самая доступная из добродетелей, а тем временем за этими стенами идут своим чередом события, которые могут означать для Азизы — повторное пленение, а для меня — смерть…
Когда я наконец лег в постель, то не надеялся заснуть, хотя на меня тяжким грузом навалилась усталость. Вспомнился вдруг жилистый моряк с лицом, исполосованным шрамами. «Смекалка и меч», — говорил он. Сейчас настал час для смекалки, но и для осторожности тоже.
Хуже всего, что мне, возможно, придется покинуть Кордову, околдовавший меня город, один из трех интеллектуальных центров мира наряду с Константинополем и Багдадом… Однако я принимал это утверждение с некоторыми оговорками, потому уже знал кое-что об Индии и о далекой стране Сине, иногда называемой Катай. Что находится там? Из новых книг стало мне известно, что города в тех краях не уступают здешним, а может быть, и превосходят их.
Кордова, как известно, достигла истинного величия во времена Абд ар-Рахмана III и его преемника аль-Хакама II, в годы с 961 по 976 от Рождества Христова, и при диктатуре — если это можно так назвать — визиря Али Мансура, прославившегося в Европе под именем Альманзор, с 977 по 1002 годы. Многие мили улиц были замощены и освещены; создано множество парков, базаров и книжных лавок.
Это город, по которому я так люблю бродить и с которым только начинаю знакомиться…
Ну, а царственная Валаба? Мои мысли о ней нечисты, ибо разве я не влюблен в Азизу? Да полно, влюблен ли?
Неважно; если ей нужна моя помощь, она получит её, но я должен действовать с величайшей осторожностью. В конце концов, Валаба — не более, чем красивая женщина, с которой я обменялся одним-двумя словами. Теперь она уже забыла меня; хотя мое тщеславие дергалось при этой мысли. Или нечто иное чем тщеславие? Может быть, какое-то духовное родство, которое мы оба сознавали?
Перед рассветом, когда ветер шевелил листья виноградных лоз и доносил до меня запахи жасмина и роз вместе с прохладой фонтанов, я наконец уснул.
Случится ли это сегодня? Встретит ли меня Азиза в Апельсиновом дворе?
Ждет ли меня там любовь? Или риск и смерть?