Я проснулся оттого, что замерз. Одеяло мое упало на пол, и я лежал, дрожа от холода. В хижине было темно, по крыше барабанил дождь. Огонь в очаге погас. Сверкнула молния, на мгновение осветив комнату. Мне стало ужасно одиноко — я был болен, впервые в жизни серьезно болен, а рядом никого не было.

Перекатившись на другой бок, я сел и опустил ноги в грязных сапогах на пол. Голова моя пылала, мысли путались; сквозь туман в мозгу я попытался сообразить, что мне надо сделать. Спотыкаясь, я добрался до очага и пошевелил кочергой тлеющие угли и не сгоревшие остатки веток.

Собрав все свои силы, я сгреб ветки в кучу и стал дуть на угли. Ветки задымились, но огня не было. Я поискал по комнате, чем бы разжечь огонь, но ничего подходящего не нашел, и в конце концов оторвал несколько прутьев от веника и бросил их в очаг.

Над прутьями взвился тоненький язычок пламени, и я побыстрее подбросил несколько кусочков коры и веточки, чтобы огонь не погас. Дотронувшись до чайника, я увидел, что он еще не остыл, налил себе чаю и медленно выпил.

Съежившись от холода, я уселся у очага, чтобы согреться. Одной половине моего тела было жарко, а другой — холодно. Я подбросил еще несколько веток в огонь, а потом с трудом поднял пару поленьев и тоже бросил в очаг.

И тут я заметил приспособление для снятия сапог. Зацепив за него одну ногу, я стянул с нее сапог, а потом и другой. После этого я дошел до постели и, забравшись под одеяло, скрючился под ним. Поначалу я дрожал от холода, но затем мне все-таки удалось согреться, и я уснул.

Я спал беспокойным сном, в мозгу моем одно за другим проносились видения. Мне приснилось, будто я стою на ледяном поле, а на меня движется целый отряд всадников в боевом строю. Ноги их были прижаты к бокам лошадей, как у жокеев, а в руках они держали черные кожаные щиты и кривые сабли. Один из них, выхватив саблю, бросился на меня, и я стал отбиваться от его ударов. Почувствовав, как лезвие сабли вонзилось в меня, я упал.

Долго я лежал посреди ледяного поля, пока наконец не проснулся. Тут я увидел, что лежу на полу, огонь снова погас, а в комнате все еще темно. Я подполз к очагу, пододвинул ветки к углям, и пламя вновь вспыхнуло. Я прислушался к шуму дождя и завыванию ветра за окном… Когда же наконец кончится эта ночь! Ветер раскачивал деревья, а дождь стучал по крыше хижины. Кое-как я добрался до окна и выглянул него. По стеклу стекали потоки воды. С трудом я добрался до постели и улегся, уставившись в потолок.

Чуть позже я опять встал и подбросил дров в огонь. Их осталось уже совсем немного. Вскоре мне будет нечем топить.

Я снова уснул, и мне опять приснился кошмар. Только на этот раз мне снилось, будто я цепляюсь за огромную скользкую скалу, холодные волны перекатываются через меня.

Я из последних сил цеплялся за трещину в скале, и вид огромных волн заставлял меня замирать от ужаса. Пальцы мои онемели — сколько я еще продержусь?

Когда я проснулся окончательно, за окном было уже светло. Дождь кончился, и ветер утих. Я был слишком слаб, чтобы двигаться. Ночью из раны текла кровь, но сейчас кровотечение остановилось. Во рту было сухо. Я пошевелил пальцами, чтобы проверить, на месте ли револьвер… он был там.

Несколько часов я лежал и дремал. Наконец я сбросил с себя дремоту и посмотрел в окно. Стоял пасмурный день, небо затянуло тучами, и в хижине было темновато. А может быть, уже наступил вечер и скоро совсем стемнеет.

Повернув голову, я посмотрел на очаг. В нем осталось еще несколько угольков, а над чайником поднималась тоненькая струйка пара. Из дров осталось всего две веточки.

Когда я попытался подняться, голова у меня закружилась, но я все-таки встал. Вряд ли мне удастся пережить еще одну ночь, если у Меня не будет огня. Я медленно встал и, добравшись до очага, подбросил оставшиеся ветки в огонь и налил себе чаю.

Качаясь от слабости, я выпил чай, а затем с трудом добрел до кровати, взял револьвер и, засунув его за пояс, нетвердой походкой пошел к двери.

Несколько мгновений я стоял, прислонившись к дверному косяку, и изучал местность. Метрах в девяти от хижины стояла поленница дров. Держась за бок, я добрался до нее и вытащил из нее три или четыре полена — я боялся, что больше не донесу. Наклонившись, чтобы поднять их, я вдруг услыхал топот копыт… судя по звуку, всадников было несколько.

Морщась от боли в бедре, я опустился на одно колено. Высота поленницы была полтора метра, она была достаточно толстой, чтобы скрыть меня. Я присел, держа в руке револьвер. Меня окружала почти полуметровая стена из поленьев, надежно скрывая от посторонних взоров.

Первое, что я услыхал, был голос Хеселтайна:

— Послушай, Малыш, он мертв, и мы напрасно теряем время.

— Я поверю в то, что он умер, только тогда, когда своими глазами увижу его труп. Мы ведь и раньше два раза думали, что убили его, а он все жив.

— Из каньона нет выхода, а если бы даже и был, я не думаю, что он смог бы забраться на гору, ведь мы ранили его в ногу, и ходить он не может. Впрочем, Отсюда каньон поворачивает на юг.

— Все равно надо все внимательно осмотреть.

Скрипнуло седло, и по мокрой земле прошлепали сапоги. Я услыхал шаги на крыльце: мгновение тишины и затем раздался звук открываемой двери.

— Здесь никого нет, — неуверенно произнес Рис. — Огонь почти погас.

— Хватит заниматься ерундой, — раздался женский голос. — Пора сматываться отсюда, пока не пришли хозяева и не спросили, что мы здесь делаем.

— Плевать мне на это.

— Интересно, что ты им скажешь, Малыш? — В тоне Руби Шоу послышалось презрение. — Все жители Лидвилла знают, что вы украли деньги у Такера, так что, если его найдут мертвым, то все решат, что это ваших рук дело.

— Она права, Малыш.

Рис все еще колебался, но наконец, ворча себе под нос, вернулся к лошади. Снова послышался скрип седла, и я вдруг почувствовал непреодолимое желание выйти из-за поленницы и выстрелить им в след. Одного бы я наверняка убил… может быть, и двоих.

Но здравый смысл возобладал. Я был так слаб, что вряд ли смог бы удержать револьвер на вытянутой руке, не говоря уже о том, чтобы попасть в Боба или Малыша.

С пересохшим ртом и револьвером в руке я слушал, как удаляется перестук лошадиных копыт. Когда он совсем стих, я медленно убрал оружие в кобуру и, подняв поленья, сделал два неуверенных шага к дому. Вдруг за моей спиной чей-то голос произнес:

— А я уж думал, что начнется стрельба.

Я замер на месте.

«Не стой на месте, иди к дверям, — сказал я себе. — Если бы говоривший хотел тебя убить, он бы это уже давно сделал. Иди в дом и положи дрова. Твои руки должны быть свободными. Не оборачивайся, не поворачивай даже головы, веди себя так, как будто ты ничего не слышишь».

И я пошел к хижине. На крыльце я остановился, чтобы по привычке счистить грязь с сапог, но даже теперь я не оглянулся. Я вошел в дом и осторожно положил поленья в ящик для дров.

За моей спиной снова послышался голос:

— Мистер, у меня дружеские намерения, так что когда будете поворачиваться, не держите ничего в руках. — Эта фраза была произнесена очень сухо.

Я медленно повернулся.

В дверном проеме стоял немолодой жилистый мужчина, который держал в руках винтовку, направленную прямо мне в грудь. Если бы я и собирался выстрелить в него, то не успел бы даже выхватить револьвер, он убил бы меня раньше.

И тут я увидел еще кое-что. Из окна, которое открылось совершенно беззвучно, на меня смотрела еще одна винтовка.

— Я всегда любил гостей, — сказал я. — Заходите и чувствуйте себя, как дома.

Мужчина, стоявший в дверях, прошел в комнату. Ему было лет пятьдесят на вид, а может быть, и больше. Его худое, изможденное лицо выглядело таким старым, словно успело сменить за свою жизнь два или три тела.

— Входи, Ваш. Это о нем я тебе говорил.

Вслед за ним в комнату вошла девушка с винтовкой в руках. Она была молода и стройна, а на смуглом лице ее сияли огромные глаза.

Свободной рукой она убрала с глаз прядь волос и мелкими шажками прошла в комнату. Я машинально посмотрел на ее ноги — она была обута в мужские сапоги.

Старик закрыл за ней дверь, а потом обвел глазами комнату.

— Ты что-нибудь ел?

— Нет, сэр.

Он взглянул на меня и сказал:

— Ты лучше сядь, сынок. Ты выглядишь совсем больным.

— В меня стреляли, — объяснил я ему, обессиленно упав на кровать, — и ранили. Я, как мог, обработал рану.

— Сейчас мы поедим, а потом Ваш посмотрит твою рану, — ответил старик. — Она очень хорошо разбирается в огнестрельных ранах, — изучает их на мне с десяти лет.

Девушка сняла мужскую куртку, и я увидел, что фигура у нее — будь здоров! И что она скорее всего старше, чем мне показалась вначале. Наверное, ей уже исполнилось шестнадцать.

Девушка взяла чайник и заглянула в него.

— Смотрите-ка, вы сообразили, что надо вскипятить себе чай.

Она занялась приготовлением еды, а старик тем временем запер дверь и закрыл ставни.

— Видел тебя в городе, — произнес он. — Люди обсуждают твои дела.

Он повесил на крючок шляпу и плащ, подбросил дров в огонь, а потом уселся на стул и вытащил из кармана трубку. Он вставил ее в рот так, чтобы она торчала чубуком вверх.

— Научился этому у индейцев, когда был мальчишкой. Так вот и не могу отвыкнуть. — Он показал в сторону девушки. — Ее мама была из племени оглала.

— Я слыхал, что среди сиу это самое лучшее племя, — сказал я. — И что у них самые красивые женщины.

— Ну, все зависит от того, где они живут, и от вождя, как мне кажется. Если вождь хороший, то сиу — добрые и приятные люди. А вот с хункпапами и арикара у меня пару раз были очень неприятные встречи. Я приехал на Запад в 1833 году, добывал пушнину на севере и прожил с сиу лет двадцать, не меньше. — Старик чиркнул спичкой и, мотнув головой в ту сторону, куда уехали всадники, спросил: — Это те самые, за которыми ты гоняешься?

Я кивнул.

— У тебя была возможность убить их.

— Я решил не рисковать. Я не был уверен, что у меня хватит сил, чтобы удержать револьвер. Одного бы я, может, и убил, но второй убил бы меня наверняка. Я отпустил их, пусть едут — я до них еще доберусь.

— Вижу, — сухо сказал старик, — что ты не дурак. — Он помолчал минуту. — Когда дело дойдет до решающей схватки, парень, остерегайся женщины, которая едет с ними. Я думаю, что она опаснее Боба и того — второго.

— Эта хрупкая девушка?

— Да, она опасна, как гремучая змея, и, кстати, прекрасно стреляет. Год назад она убила человека в Виавервилле.

Я сидел на кровати, и по моему телу разливалось блаженное тепло. Так хорошо было согреться после холодной ночи. Но от тепла меня разморило, и я с большим усилием отгонял от себя сон. В конце концов прямо во время разговора я отключился.

Когда я снова открыл глаза, в комнате уже было темно, только в очаге горел огонь. Я лежал, не шевелясь, пытаясь сообразить, что произошло, пока я лежал без сознания.

Сапоги мои, да и брюки, с меня сняли. Я спустил ноги на пол и увидел, что девушка сидит у очага и глядит на огонь.

Когда я сел, она повернула в мою сторону голову и сказала:

— Долго же вы были без сознания! А сейчас вам надо поесть супу.

— Спасибо.

Я был очень слаб, но все-таки сумел добраться до очага и уселся на широкую каменную плиту перед ним. В хижине было тепло, и из соседней комнаты доносился тихий храп старика.

— Вы здесь давно живете? — спросил я.

— Папа построил этот дом лет пятнадцать назад, когда проходил мимо этих мест. Мы два или три раза приезжали сюда.

— А он что, был старателем?

— Нет, охотником. Впрочем, в рудах он тоже разбирается. Иногда ему удавалось найти месторождение, но он предпочитает охотиться и продавать мясо горным рабочим. Папа любит сюда приезжать. И еще — он много читает.

— Неужели?

Девушка кинула на меня быстрый взгляд.

— Вы, наверное, подумали, что он безграмотный бродяга. Но прежде, чем приехать на Запад, он десять лет учился, причем в очень хороших школах. Его зовут Лэндер Оуэн, и он происходит из очень образованной семьи, только ему больше нравится жить на Западе. Послушали бы вы разговор мистера Денига и отца… а ведь мистер Дениг был одним из самых умных людей на свете.

— Никогда о нем не слыхал.

— Не каждому дано столько ума. Он торговал мехами и приехал на Запад в том же году, что и отец, как мне кажется, и он женился на индейской девушке… вернее, на двух девушках.

— Я гляжу, он времени даром не терял.

Хозяйка хижины обожгла меня сердитым взглядом.

— Его первая жена сильно болела. Неужели он должен был бросить ее из-за этого? Мужчина не может без жены… так что мистер Дениг взял себе еще одну. Он знал об индейцах больше, чем любой другой белый человек. И он писал о них книги, некоторые из которых были опубликованы там, на Востоке. Люди специально приезжали к нему, чтобы послушать его рассказы об индейцах и об их жизни. Его звали Эдвин Томпсон Дениг.

Она с гордостью произнесла это имя. Мне очень понравилась ее манера говорить — глаза ее сверкали, голова была высоко поднята, а слова произносились быстро и звонко.

Дениг. Надо будет запомнить это имя и почитать о нем. Да, мне еще многому предстояло научиться.

Суп был горячий и вкусный. Я съел одну миску, а потом еще, и меня снова потянуло в сон. Однако мне очень хотелось поговорить — ведь это была первая молодая девушка, с которой я разговаривал за последние месяцы.

— Ваш отец назвал вас Ваш. Это ваше имя?

— Мое имя Вашти. Папа встретил такое имя в Библии, но на самом деле оно персидское. Один человек сказал папе, что оно означает «красивая».

— Он назвал вас очень верно. Вы и вправду красивая.

Девушка вспыхнула, странно посмотрела на меня, но тут же отвела взгляд.

— Вы так говорите, потому что хотите еще супа. Зря стараетесь — я вам и так дам.

— Нет, я и вправду думаю, что вы красивая. А супу я больше не хочу.

— Вам не понравился мой суп?

— Нет, что вы, очень понравился. Налейте мне еще одну миску.

Есть мне совсем не хотелось, но я не хотел, чтобы Вашти подумала, что мне не нравится, как она готовит, поэтому я съел все до последней капли.

Вашти сказала мне, что ее дедушку звали Лебедь, он был выдающимся вождем и прекрасным оратором. Я вспомнил, что слыхал это имя. В городе Додж, где мы продали свое стадо, один старый охотник за бизонами рассказывал нам о нем. Он говорил, что когда вождем племени оглала был Лебедь, они лучше питались, лучше одевались и жили спокойнее, чем когда-либо в другие времена.

Вашти отправилась мыть мою миску, а я дотащился до кровати и провалился в сон сразу же, как только моя голова коснулась подушки. И в этот раз меня не мучили кошмары,