Нет, это были не проделки ветра. Где-то в этих горах, я-то знаю, есть что-то... или кто-то...

Когда рассвело, я уже забрался далеко в горы. Там, где я ехал, троп не было. На юг шла тропа, но я с неё свернул. Я заехал под деревья, потом слез с лошади и переобулся в мокасины. Прошел обратно по своим следам и загладил их. Я после снова поднялся в седло и направился вверх.

Сосны росли густо, теснимые елями. Временами я пробирался между стволами, растущими так близко, что едва хватало места проехать, половину времени мне приходилось пригибаться пониже, чтобы ветки не цепляли, или вообще идти пешком по мягкой подстилке из сосновых иголок и вести за собой аппалузу на поводу.

Я все прикидывал, что выберусь на хребет невдалеке от первого узкого прохода, той самой замочной скважины, - так оно и вышло. Я оказался на гребне, откуда было видно далеко во все стороны.

На севере расправил плечи на фоне яркого неба могучий пик, известный под названием Король Бурь, и солнце блестело на его снежной шапке. Каньон Вальеситос, по которому я поднимался сюда, круто спадал у меня из-под ног, а с правой стороны миля за милей тянулась самая зубастая местность, что мне в жизни видеть приходилось.

Я въехал в верхнюю долину, где находилось призрачное озеро. Оно казалось точно таким же - пока я не подобрался ближе. Прежняя дорога была частично покрыта водой. После моей последней поездки тут, видно, прошли дожди, и озеро стало на многие акры больше - вода не успевала стекать.

Дорога по ущелью вдоль водостока выглядела почти такой, как и раньше. Может, чуток больше воды покрывало тропу, но не настолько, чтобы помешало проехать. Наконец я выбрался в свою безлюдную долину - и чувство у меня было такое, будто я возвратился домой.

Прежде всего я проверил дерево, на котором повесил мясо, уезжая. Мясо исчезло, но костей вокруг не было - а должны бы валяться, если это какие-то звери стащили его на землю. Может, какие-то следы после того и остались, но дождь их смыл.

Потом я отправился к шахте и слегка поразведал вокруг. Я тут оставил все, как раньше было, только застолбил заявку. Границы заявки я нарисовал на куске дубленой кожи, так что у меня имелась карта на всякий случай, скажем, если дойдет до споров.

После я взялся разведывать всю долину, потому что у меня в мозгах крепко засело, что должна тут где-то быть дорога наружу полегче. И обнаружил, что поток, сбегающий по желобу, действительно течет на север. Только потом делает резкий поворот на запад и устремляется с горы в долину, чтобы там влиться в Вальеситос. Вот тут в первый раз я понял, что речка, возле которой мы с Кэпом стали лагерем, вовсе не та, что стекает по желобу.

Едва заметная тропка, может быть, оставленная древними индейцами, уходила на восток, и далеко впереди я рассмотрел ещё несколько высокогорных озер. Мы с аппалузой выбрались через лес на вершину гребня, откуда можно было рассмотреть местность сверху, и я обнаружил, что за долиной и гребнем начинается ещё одна вытянутая долина. Речка текла через неё почти строго на север.

Хребты, разделяющие эти долины, окаймляла понизу полоса деревьев. Под ними травы было немного, но само ложе долины занимали луга, богатые и зеленые. Вспоминая низкотравные прерии Техаса и высоких равнин, я подумал, какое можно бы устроить в здешних долинах отличное летнее пастбище.

Но сейчас мне нужно было найти новую дорогу вниз к Вальеситос и, если получится, дознаться, кто же это живет тут наверху и забрал мое мясо.

Я ехал на север и глядел вдоль хребта, высматривая его конец. Долина казалась полностью закрытой, но, забравшись подальше, я увидел, что она резко сворачивает в сторону, сужается и упирается в стену леса.

И вот там, под деревьями, я нашел свежий отпечаток ноги.

Я спешился и пошел по едва заметным следам. То здесь, то там трава примята, значит, след оставлен, когда ещё лежала роса, то есть сегодня рано утром. Внезапно я обнаружил силок. Вокруг остались отпечатки ног, но ни крови, ни шерсти, так что, по-видимому, в силок никто не попался. Я присел на корточки и внимательно осмотрел его. Хитро сделано, похоже на индейские ловушки, которые мне приходилось видеть.

За леском начинался луг. Я поехал по нему шагом. Земля была почти сплошь покрыта альпийскими лютиками, ярко-желтыми, здорово приятными для глаза. А по берегам мелких ручейков, текущих из-под тающих снегов, росли примулы-первоцветы.

Деревья тут были в основном голубые ели, постепенно сменяющиеся осинником, а на высоких гребнях, выше кромки леса, попадались редкие щетинистые сосны, искривленные от бесконечной войны с ветром.

Несколько раз я находил места, где тот или то, что я выслеживал, останавливался - сорвать травинку или напиться воды из ручья.

И совершенно внезапно я добрался до места, где след обрывался. Здесь это существо взобралось на большую скалу, и подошвы оставили на камне травяные пятна. Вполне понятно. Он, она, оно, или что уж это там было, заметило, что я иду за ним по следу.

С верхушки скалы я посмотрел назад, на путь, по которому добрался сюда, и, будьте уверены, на протяжении последних миль он просматривался в добром десятке мест.

Ну, сел я на камень и какое-то время изучал местность не спеша. Если я не ошибаюсь, этот приятель засел где-то недалеко отсюда, сидит и смотрит на меня. А я хотел показать, что не замышляю ничего плохого.

Чуть позже я вернулся к своей лошади, которая пока паслась на доброй луговой траве. Я взобрался в седло, переехал мелкую струйку воды и двинулся шагом вверх по склону, вдоль длинной ложбинки, пока не взобрался туда, где не было ничего, кроме крохотных щетинистых сосенок да редких сухих деревьев, побитых молниями.

С правой стороны, чуть подальше, я увидел поток, стекающий с горы на северо-восток. Похоже, именно там был другой путь из этой мешанины хребтов, гребней и горных лугов.

Я тронул аппалузу и обратил внимание, что он поставил уши стрелкой. Проследив за взглядом коня, я заметил движение, далеко впереди, на опушке осиновой рощицы ниже по склону. Но раньше, чем я успел вытащить подзорную трубу, оно, ну, то, что там было, уже скрылось.

Я поехал дальше и нашел место, где кто-то опустился на колени у ручейка талой воды, видно, напиться хотел. Если я правильно прочитал следы, это уже третий раз за последние пару часов. Может, даже за меньшее время... и это высоко в горах, во влажном воздухе... что-то слишком часто оно пьет. Да и погода не такая уж теплая.

Озадаченный, я двинулся дальше. И вдруг следы стали ясными и отчетливыми. Кто бы это ни был, он двигался прямо к какому-то месту и слишком торопился добраться туда, чтобы думать о запутывании следов... а может, решил, что я отстал или сбился со следа где-нибудь внизу.

Через минуту я увидел место, где преследуемый упал, потом поднялся и двинулся дальше.

Больной... может, он и пил так часто из-за лихорадки.

Больной и, если я не ошибаюсь, совсем одинокий.

Следы исчезли. Несколько минут я крутился и искал, пока нашел, кажется, нужное место. Дальше я двигался скорее по догадке, чем по следам, потому что он перебирался по камням, а их тут была уйма.

Аппалуза с трудом взбирался на камни, пришлось мне спешиться и идти дальше ножками.

Приближалась ночь, а ночью мне с горы не спуститься.

Время от времени я останавливался, пытался услышать что-нибудь или унюхать дымок, но ничего не было.

Тот, за кем я гнался, уходил в дикую местность, где только и были камни да спаленные молнией деревья, и седые гребни, ободранные и исхлестанные бурей.

На горизонте собирались громадные черные грозовые облака, а я знал, что в грозу это место превратится в сущий ад. Нужно как-то спускаться отсюда вниз, и поскорее. Пару раз мне уже приходилось попадать в грозу в горах, но не на такой высоте. Я заметил молнии, проскакивающие от пика к пику, время от времени взметались целые простыни синего пламени.

Вокруг был каменный лабиринт. Громадные глыбы стояли торчком, словно замерли на лезвии ножа, с виду - как ряды сломанных зубов, расколотых и гнилых. И вдруг, без всякого предупреждения, передо мной открылся каньон глубиной, может, пятьсот футов; прямо из-под ног падал вниз почти что отвесный обрыв. Только слева виднелась тропинка - как бровь на лбу скалы.

Куда угодно с этого голого гранитного гребня, любое место мне сейчас покажется раем, - и я заторопился к тропинке. Я слышал, как из-под копыт лошади срывались камни, но мы продолжали спускаться - я шел пешком и вел коня за собой.

Наконец я достиг луга у подножия тропы и посмотрел вверх. Это было все равно как стоять на дне узкого провала. Только полоска темного неба над головой.

Через луг уходила тропа, и на ней виднелись те самые следы. Я кинулся по ним, подгоняемый бурей.

Гром грохотал, как будто в пустом каменном зале катались великанские кегельные шары. Внезапно в каменной стене передо мной обозначилось отверстие. Я натянул поводья и закричал.

Ответа не было.

Я соскочил с аппалузы и вытащил из чехла винтовку. Перед отверстием протянулась скальная полка, может быть, ярдов на тридцать вдоль обрыва и на десяток ярдов в глубину. Видно было, что когда-то здесь жили и работали люди. Я закричал снова, и мой голос эхом раскатился в глубине каньона.

Только замирающее эхо, только безмолвие и пустота. Упали первые крупные капли дождя. Я медленно двинулся через полку к зеву пещеры.

Тут была устроена вроде как стенка, частично прикрывающая отверстие. Она была сложена из подогнанных друг к другу камней, без раствора. Я обогнул её и заглянул внутрь.

На стене висела старая уздечка. В углу валялось ссохшееся седло, рядом - винтовка. В очаге, которым пользовались много раз, чернели мертвые угли. Под стенкой была устроена постель, а на постели лежала девушка.

Я зажег спичку - и тут у меня просто челюсть отвалилась. Это была молоденькая девушка, махонькая - и хорошенькая дальше некуда. Целая копна рыжевато-золотистых волос рассыпалась по рваным одеялам и медвежьим шкурам, на которые она свалилась без памяти. На ней было заплатанное платье и мокасины. Красные щеки просто огнем полыхали.

Я обратился к ней, но она не отозвалась ни звуком. Я наклонился и потрогал ей лоб. Она вся горела от лихорадки.

И тут разразилась гроза.

Я выскочил наружу и привел лошадь. Пару минут провозился. Там была ещё одна пещера - фактически, часть той самой, где лежала девушка, - а в ней что-то вроде простецкой кормушки. Когда-то тут держали лошадь или мула.

Привязал я коня, вернулся назад, взял дров из кучки возле входа, развел огонь в очаге и поставил воду греться.

При огне стало лучше видно, я нашел ещё одно одеяло и укрыл её сверху. По всему было видно, что раньше тут жили двое, хотя теперь она была одна. И, похоже, она оставалась одна уже какое-то время.

Винтовка была чистая, но незаряженная, и я не нашел нигде патронов, сколько ни искал. Разыскал только кремневый нож с кое-как обозначенным лезвием - видать, тот самый нож, которым она отрезала мясо тогда, в прошлый раз.

Так мне показалось, что эта девушка живет здесь довольно давно, и, судя по её виду, живет не шибко хорошо. Уж больно она худая, аж светится.

Когда вода закипела, я приготовил кофе и ещё малость бульона из моих запасов вяленого мяса.

Гром снаружи грохотал просто жутко, молнии вспыхивали по две-три в минуту, как вроде пытались подпалить этот каньон. Дождь валил стеной, и при вспышках молний видно было, как блестят мокрые скалы.

А Кэп там внизу, в нашем лагере, один, а народу все прибывает, да все самого неприятного. Я уже понимал, что после такого дождя никому не взобраться по тому желобу-водостоку, и если не найдется другого пути наружу, так я здесь застрял. Да ещё с больной девушкой на руках...

Когда бульон сварился, взял я девчонку в охапку, посадил на постели и дал ей попить немножко. Она ничего не сознавала, как в горячке. Не иначе как добралась до пещеры из последних сил; но все ж таки она попробовала бульон, и он ей вроде пришелся по вкусу.

Чуть погодя она снова заснула.

У себя дома в Камберленде мы сами справлялись со всякими хворями и болячками, но в такую грозу не было у меня возможности выйти наружу и найти нужные травы, ягоды или корешки. Все, что я сейчас мог, - это не давать девчонке замерзнуть и подкреплять ей силы этим самым бульоном.

Может, она просто застудилась, и я молил небо, чтоб это не оказалось воспаление легких или ещё что похуже. Уж больно она ослабела, да и не питалась, видно, как следует. Своими силками она могла добыть сущую ерунду, а убить что-нибудь покрупнее, так у неё не было патронов. Но больше всего меня донимала мысль, как она вообще попала в это дикое безлюдное место, с самого начала.

Пока она спала, я обыскал пещеру и нашел стоптанные мужские сапоги и пальто, висящее на стене. Пальто я снял и укрыл её поверх одеяла.

Несколько часов спустя, когда ещё по-прежнему бушевала буря и молнии метались от пика к пику, она проснулась, огляделась по сторонам и позвала кого-то - только я не разобрал имени. Я ей ничего не мог дать, кроме этого бульона, но она его пила жадно, как грудничок материнское молоко.

Всю ночь я сидел возле очага и поддерживал яркий огонь на всякий случай, чтоб она не испугалась, если вдруг проснется в темноте. Ближе к утру буря выдохлась и с ворчанием уползла дальше в горы.

Я снарядил удочку и спустился к ручью. Шансы поймать что-нибудь после такой катавасии выглядели не очень обещающими, вода просто бурлила. Но я все равно забросил. И чуть погодя поймал форель, а потом ещё одну, примерно через полчаса.

Наверху, в пещере, эта рыжая девчонка спокойно спала; ну, я пока взялся за работу, почистил этих форелей и поджарил. Сварил кофе и вышел наружу.

Побродил вокруг - и нашел могилу. Я видел, что на самом деле это не выкопанная могила, а просто естественная трещина в скале. А после в неё накатили камней с обеих сторон и залепили щели глиной - она стала твердая как камень. Над могилой было нацарапано имя и две даты:

Х У А Н М О Р А Л Е С

1 7 9 О - 1 8 7 4

Выходит, он помер в прошлом году.

А это значит, что девушка прожила в этом каньоне совсем одна почти целый год. Неудивительно, что так ослабела.

Хуану Моралесу было восемьдесят четыре года, когда он умер. Слишком много, чтоб человеку лазить по горам с молодой девушкой. Судя по имени, он был испанец, но она вовсе не походила ни на одну испанскую девушку, что я в жизни видел. Слышал я, правда, разговоры, что среди них попадаются блондинки, так что, может, и рыжие бывают тоже...

Я вернулся обратно в пещеру и поглядел на свою пациентку. Она лежала с открытыми глазами, глядела на меня, и первое, что она сказала, было:

- Спасибо вам за оленину.

У неё были самые голубые глаза на свете.

- Мэм, - сказал я, - меня зовут Уильям Телл Сакетт, сокращенно - Телл, ну, а мясо, что я оставил, так это пустяк.

- Меня зовут Эйндж Керри, - сказала она, - и я невероятно рада, что вы меня нашли.

Единственное, чего я не мог понять, как это девушка такой красоты вообще могла затеряться тут.