Я гнал этих шлюшек от самой мельничной плотины — я, Баллок Оксман, прежде не смевший поднять глаз на женщину!

— Я — Баллок! Грозный Медведь! Ррр-ррр-ррр! — Воплощая собой дух весны, я с ревом гнался за девушками.

Сбившись в кучу и толкая друг дружку, они громко визжали и неслись по улице Прачек, мимо ручья и отбивальных плит. Безумный топот их башмаков и оглушительные крики эхом отражались от стен домов. Я схватил одну из девиц за подол и смачно расцеловал в обе щеки, испачкав их чернотой.

— А-а, гадкий медведь! — завопила она, но я бросил ее и помчался дальше, прежде чем она успела меня ударить.

Почти все девчонки побежали прямо, но некоторые метнулись в узкий переулок Мучеников, за которым стоит монастырь Ордена Угря. Теперь требовалась сущая ерунда: если бы хоть одна из них споткнулась, все остальные кучей повалились бы на нее, а я прыгнул бы сверху и перемазал всех жирной сажей.

Ура! Мне повезло еще больше: с другого конца переулка навстречу бежали Филип и Ноэр. На Ноэре кроме медвежьей шапки была надета еще и маска, закрывавшая глаза.

Девицы взвизгнули и развернулись, намереваясь удрать в обратную сторону, но там уже поджидал я. Отличная получилась ловушка! От страха девчонки совсем потеряли голову и заверещали еще громче. Суматоха, писк, толкотня — я как будто накрыл крысиную нору, откуда во все стороны брызнули маленькие юркие детеныши.

Я пошире расставил руки, чтобы поймать как можно больше добычи, и бросился на толчею. Передо мной вдруг что-то сверкнуло, как будто мне по мозгам ударили молотком, каким подковывают лошадей, только серебряным, или ледяным, или… Потом, когда Филип и Ноэр навалились с другой стороны, все опять повторилось: вспышка, удар, холод и серебристая рябь перед глазами.

— Обязательно орать мне в ухо? — возмущенно пискнула девчонка впереди, хотя я не помнил, что кричал. Толпа все еще раскачивалась туда-сюда, и я вдруг услышал, как сперва Ноэр, а за ним Филип коротко тявкнули, как щенята, на которых наехала телега. Меня словно бы накрыло горячей волной страха, страха и растерянности перед непонятной серебряной вспышкой. Что это было? Остановиться бы на минутку и подумать.

Но в День Медведя останавливаться нельзя — остановить тебя могут только булочники. Мы должны бегать, пока не рухнем от усталости. Почти сразу же после этого Ноэр, наполовину слепой из-за своей маски, попался прямо им в руки. Его подкараулили на углу Перчаточной улицы, шарахнули по башке мешком с мукой — бум! — и все вокруг стало белым. Путь был свободен, я мог спокойно бежать дальше. Эх, лучше бы они поймали меня. Пот катился с меня градом, я едва передвигал ноги.

Вскорости булочники занялись и мной. Собрав последние силы, я рванулся бежать, но через некоторое время мешок с мукой глухо огрел меня по затылку, я ткнулся носом в булыжник, и мир накрыло белым. Голова больно стукалась о мостовую, пирожник Падер отчаянно молотил меня по ребрам.

Потом все пили, много и долго, в «Свистке» у Келлера, и я уже ни о чем не думал, только хохотал, подначивал Ноэра и распевал «Тощего солдата», все куплеты от начала до конца, а самые непристойные — особенно громко. Позабыв обо всем на свете, я макал кончик носа в славную белую пену, которая густо покрывала келлеровский эль, золотистый и мягкий, будто мед, холодный, горький и чистый, как мать-настоятельница Ордена Угря.

Затем все перебрались в главный зал ратуши, где нас ожидало пиршество. Святые небеса! Такой богатой еды я в жизни не пробовал. Там были моллюски, привезенные из Бродхарбора, похожие на кошельки или веретенца, которые нужно расколоть, чтобы добраться до белого мяса. Вкуснятина! Ко всем блюдам подавались невероятные соусы, таявшие во рту.

Где-то посреди празднества, среди вин, льющихся рекой, пения фанфар и барабанной дроби, я заснул. Этого следовало ожидать: я целый день пробегал, как сумасшедший, две ночи до этого не спал от волнения, так что ничего удивительного. Пир продолжался, но теперь уже словно во сне, в безумной круговерти искаженных страхом или сияющих лиц, мелькающей перед глазами булыжной мостовой. Воспоминания целого дня смешались, слились в одну расплывчатую бесформенную картину и заполнили собой глубокую чашу сна.

Следующим, что я почувствовал, был взрыв шума и света, который обрушился на мою голову. Оказалось, кто-то просто раздвинул шторы, и из окна хлынул яркий свет весеннего солнца, бьющего сквозь кучерявые белые облака.

Я обнаружил, что лежу в каком-то странном помещении, в одной из гостевых комнат трактира, причем не самой дешевой. Помимо меня тут же находились трое остальных Медведей: Денч уже избавился от медвежьей шапки и куртки и обнажил волосатую грудь; Филип и Ноэр еще не сняли шкуры, сквозь прорези в Ноэровой маске было видно, что его глаза крепко зажмурены.

— Ну и вонь! Сперва перепились пивом, а потом всю ночь портили воздух! — воскликнула сестра Келлера, заслоняя свет своей тушей. Выставив огромную грудь, она уперла жирные руки, похожие на свиные окорока, в такие же необъятные бедра.

— Погоди, еще не так завоняет, когда я скину штаны, — проворчал Денч, закрывая глаза рукой и щурясь от слепящего света.

Сестрица Келлера расхохоталась своим громовым смехом и, тяжело топая, убралась из комнаты.

— У меня все болит, — пожаловался Филип, не открывая глаз.

Я с трудом сел в постели, при этом медвежья шапка почему-то осталась у меня на голове. Я взялся за нее сомлевшими за ночь руками и потянул, но она не снималась. Я потянул сильнее, подергал туда-сюда — не терпелось освободить потные слипшиеся волосы и как следует почесаться. Однако шапка застряла намертво, черт ее дери! Пришлось остановиться, чтобы не вывалить остатки вчерашних устриц на мохнатые коленки. Сейчас об этих устрицах и думать не хотелось — белое сочное мясо и густые соусы, фу-у.

— Пришили они нам эти шапки, что ли? — проворчал я. — Или приклеили ночью?

Денч, сидевший без шапки, вытаращил на меня глаза. Филипп поднял руку и похлопал себя по голове.

— А-а, я еще в ней?

— Хорош орать, — простонал Ноэр из-под одеяла.

— Царица небесная, а я ведь и вправду не могу ее стащить! — Филип разлепил веки.

— Развяжи завязки, — попросил я и повернулся к нему спиной.

— Баллок, они развязаны, — ответил Филип. — Булочник Сансом вчера вечером ослабил все шнурки, разве не помнишь? Он еще назвал нас лучшими Медведями за всю историю города.

— Ну тогда снимай ее с моего котелка, а то у меня не получается.

Филип потянул с обеих сторон за плечи.

— Слушай, кажется, она прилипла!

— Дерни посильней, — велел я, — как будто отрываешь бинты от раны.

Он дернул, и я взвыл от нечеловеческой боли.

— Баллок, чтоб тебя! — Ноэр на мгновение оторвался от подушки. Лицо у него было ужасно бледное и помятое.

— Что же они такое сделали?! — Я уже чуть не плакал. Вчерашнее спиртное опять ударило в голову, глаза выпучились, как бутылочные пробки. — Пришили треклятую шапку к телу?

Филип стоял сзади и с интересом разглядывал мою шею: я чувствовал тепло его дыхания. Хвала небу, мой нос не различал запахов, не то желудок вывернулся бы наизнанку.

— Клея вроде бы нет, — сообщил он. — Подойди ближе к свету, дружище. Нет, никакого клея и ниток тоже. Шапка просто… приросла. Выглядит так, будто она сверху прилеплена к коже, и если поддеть снизу, она слезет, ну, как шкура с овцы, только вот ничего не выходит.

Медвежья голова Филипа маячила у меня за плечом. Я взялся за нее и потянул.

— Эй, прекрати! — завопил Филип. — Со мной проделали ту же штуку!

Ноэр, наконец, сел в кровати. Его покрасневшие глаза в прорезях маски, казалось, метали молнии.

— Да что с вами такое, а? — Он схватился за шапку и едва не оторвал собственную голову, потом, пораженный, сполз на подушку и накрыл ладонью рот.

Денч расхохотался.

— Не понимаю, с чего вы так обессилели, что не можете скинуть шкуры. — Он встал, и меховые штаны свалились с него на пол. Денч с удовольствием подставил тело свежему ветерку, дующему из окошка. — Медведь не может себя раздеть! Где это слыхано?

— Видишь? — Филип взялся за свою куртку. — Так и есть.

Денч перешагнул через вытянутые ноги Филипа и взял с резного комода сложенные штаны, потом натянул их, наблюдая, как Ноэр воюет с шапкой, а я со своими медвежьими штанами, которые сидели так же крепко, как все остальное.

— Ерунда какая-то, — пробормотал Филип. — Снять шапку я не могу, зато внутрь рука проходит совершенно свободно. Смотрите, щупаю: вот моя кожа, потная и скользкая, а вот — отдельно — медвежья шкура. Шлеп, шлеп.

Я последовал примеру Филипа. Да, я мог просунуть пальцы под шапку и потрогать собственные волосы, но как только убирал руку, медвежья шкура вновь прирастала к коже.

— Не нравится мне все это, — сказал я. — Сколько мы вчера выпили? А что, если это просто сон или похмельный бред?

Денч потянулся за рубахой и с громким треском выпустил газы.

— На-ка, получи. Вдруг от этого тебе тоже что-нибудь пригрезится.

Я бросился на кровать прямо поверх Филипа и уткнул нос в одеяло.

— Черт тебя побери, Денч, — выругался Филип. — Чем ты набил брюхо?

— Воняет, да? — довольно ухмыльнулся Денч. — Кто бы мог подумать, что столь изысканная еда породит такой отвратный запах?

— Посплю-ка я еще, — сказал я. — Может, когда проснусь, шапка отлипнет.

Меня, однако, никто не услышал. Филип выбрался из-под меня и, сцепившись с Денчем, катался по полу, а заодно и по Ноэру, который умолял дерущихся не давить ему на живот, иначе его вырвет.

Мне удалось заснуть. Спал я долго: когда проснулся, уже горели свечи. Ноэр с мрачным видом сидел на противоположном конце кровати.

— Ты все еще медведь, — сказал я. Голова у меня была ясная и холодная, остатки сна улетучились.

— Угу, — кивнул Ноэр. — И ты, и Филип тоже. Мы останемся такими на веки вечные.

— Не может быть. — Я потянул за шапку, за рукава…

— Может, — устало сказал Ноэр. — Все перепробовали: и мыло, и нагретое масло, и примочки с растворяющим отваром — бесполезно. Видишь? — Он продемонстрировал многочисленные ссадины и царапины на шее. — Тут дело не в клее, — заключил Ноэр, — а в чем-то похуже. Когда мы вышли из трактира и показались на люди, нас едва не обвинили в колдовстве. Священник аж слюной брызгал. Хорошо еще, что у Филипа язык подвешен как надо, не то быть бы нам забитыми камнями. Филип убедил всех, что мы не колдуны, а невинные жертвы чужой волшбы. Мол, кто-то навел на нас чары, подлил в вино зелья, вот мы и пострадали.

Мне опять стало не по себе. Я постарался унять руки, беспокойно теребившие шею.

— Но кто мог это сделать? Кому это нужно?

— Понятия не имею. Говорят, какая-нибудь ведьма, которая хочет родить ребенка от Медведя. Другие утверждают, что мы сами навлекли на себя проклятие, не сняв шкуры до полуночи, хотя… Помнишь Блейза — он был Медведем пару лет назад? Так вот, он сидел на площади в медвежьих шкурах и травил свои байки почти весь следующий день, но потом снял костюм без всякого труда.

В первый раз со вчерашнего вечера мы с Ноэром посмотрели друг другу в глаза.

— Это не сон? — тихо спросил я.

— Боюсь, что нет, Баллок.

Мы оба вздохнули: я — лежа, он — сгорбившись.

— В голове не укладывается, почему это с нами стряслось, — сказал я.

— А мне плевать, почему да отчего. Я просто хочу вернуть человеческое лицо, — тоскливо отозвался Ноэр.

— Да уж, тебе пришлось хуже всех. И в шапке-то чувствуешь себя ужасно, а у тебя еще маска на глазах. Чешется небось?

— Да нет, просто не снимается, и все. Мы как будто в сбруе. Или в цепях, как арестанты.

— Но мы можем свободно двигаться!

— Тебе быстро расхочется гулять, когда увидишь вытаращенные глаза людей. С какой, по-твоему, радости я вернулся сюда? Буду наслаждаться уютом этой прекрасной комнаты до тех пор, пока трактирщица не вспомнит, что мы не платим за постой. Потом окажемся на улице, и все будут охать и креститься, глядя на нас.

Мы обвели взглядом богатые пологи над кроватями, резные спинки стульев, толстый ковер, на котором, словно павший в бою солдат, валялось скомканное одеяло Ноэра.

— Когда-нибудь это наваждение закончится, — сказал я и просунул палец под шапку.

— Они сейчас терзают Филипа. Надеюсь, вот-вот постучат в дверь и скажут, что нашли средство, — мрачно сообщил Ноэр.

Дверь, однако, стояла на своем месте, и из-за нее не доносилось ни звука.

Мы втроем смущенно переминались с ноги на ногу, стоя у парадного входа в особняк госпожи Энни Байвелл, и внимательно прислушивались.

— Говорят, она страшная, как смерть, — негромко произнес я.

— Да по мне пускай будет какая угодно, лишь бы помогла сбросить шкуры, — фыркнул Филип.

— Я видел ее, — подал голос Ноэр. — Не красавица, конечно, но ничего особенного — обычная старуха, высохшая и в морщинах.

— Надо было одежкой запастись, — запоздало сообразил я. — Если все получится, я больше не хочу ходить в этом гадком костюме, даже если смогу свободно снимать и надевать его. Черт его знает, а вдруг опять прилипнет!

— Ха! Помните, как мы мечтали влезть в медвежьи шкуры? — усмехнулся Ноэр. — А теперь они сделались нашим проклятием.

— Тихо! — шикнул Филип, и мы все поглядели на дверь.

В щели показалось совсем не уродливое, а, напротив, симпатичное лицо, хоть и незнакомое. По правде сказать, даже очень симпатичное. Ясные глаза бесцеремонно оглядели нас, поморгали, а потом это смазливое личико разразилось звонким хохотом. Честное слово, будь девчонка не такой красавицей, я бы жутко разозлился, но ее красота смягчила мой гнев, и я был готов услышать в этом смехе доброту и сочувствие.

— А-а, — сказала незнакомка, — слыхала про вас. — Она открыла дверь шире и, продолжая улыбаться, впустила нас в дом. — Батюшки-светы, ну и вид, — негромко воскликнула она, почти себе под нос. — Входите, господа.

Девушка провела нас в какую-то залу, в которой стало немного светлее, только когда она раздвинула занавеси, еще более плотные и богатые, чем в лучшем номере келлеровского трактира. Фигурка у нее была что надо. Держалась незнакомка очень уверенно. В ее внешности мне почудилось что-то колдовское. А что, если это и есть ведьма, при помощи своих чар ставшая молодой и красивой?

— Присаживайтесь, — сказала она. — Я сообщу госпоже, что вы пришли.

Мы сели в изящные кресла с позолоченными ручками и бархатной обивкой, утонув в мягких сиденьях так, что наши мохнатые коленки оказались на уровне груди, и принялись вертеть головами, разглядывая огромную люстру, картины в тяжелых золотых рамах и мягкий ковер под ногами, похожий на кроваво-красное облако.

— Ух ты, — выдохнул Ноэр. — А мы одеты не по случаю.

Пришибленные роскошью, мы почти не разговаривали и просто сидели в раззолоченных креслах, пока снаружи не донеслось хриплое бормотание и слабые шаркающие шаги. Заслышав их, мы вскочили на ноги и выпрямили спины.

Шурша подолом, в комнату вошла ведьма — маленького роста, сухонькая. И действительно, в ней не было ничего сверхъестественного: обычная старуха в парчовом домашнем платье и чепце, морщинистая, с длинным крючковатым носом.

— Доброе утро, господа, — поздоровалась она.

— С добрым утречком, мэм, — смущенно проговорил Филип и назвал наши имена. — Мы пришли просить вашей помощи.

— Я знаю о вашей беде, — кивнула старуха. Ее птичьи лапки были унизаны перстнями с отполированными до блеска камнями. Белые волосы она заплела в тугую косу, конец которой спускался через плечо на грудь, словно хвост диковинной зверюшки.

— Дайте-ка поглядеть, как медвежья шкура соединяется с кожей. — Зубы у нее были вставные, цвета топленого молока, самые дорогие, какие только можно купить за деньги.

— Баллок, покажи лучше ты. — Ноэр неожиданно подтолкнул меня вперед. — Тебя не так истерзали опытами.

Филип развязал шнуровку у меня сзади, я встал спиной к окошку и оттянул медвежью шкуру, насколько это было возможно.

Старая госпожа освободила руку от груза перстней — украшения тяжело звякнули, — затем провела пальцем сверху донизу по тому месту на моей коже, где она срослась со шкурой. Я изо всех сдерживал дрожь. Она уже начала колдовать? Сейчас шкуры спадут? Это из-за ее волшбы меня так трясет?

Нет.

— Хм-м… — протянула ведьма. — Что именно вы делали, когда это произошло?

— Спали, — ответил Ноэр. — В лучшей комнате у Келлера. Келлер — хозяин «Свистка», трактира и постоялого двора, мэм. Это рядом с «Фонарем» Гарнера — вы, наверное, знаете.

— Вы употребляли какую-нибудь пищу или напитки?

— Мы пировали в ратуше, мэм, — вставил Филип. — Отмечали День Медведя. На празднике ели и пили почти все жители города, из одних и тех же тарелок и кувшинов, но с другими ничего похожего не приключилось.

— С нами был четвертый Медведь, — добавил я. — Он пировал вместе с нами, однако же на другой день смог раздеться. Снял костюм без всяких трудностей, как положено. — Я с завистью вспомнил, как Денч с голым торсом стоял перед окошком.

— Так, — сказала колдунья. — Припомните тот момент, когда вы находились втроем, без посторонних.

Мы переглянулись.

— Такого вроде не было, — пожал плечами Филин. — Мы встретились, когда Баллок погнал толпу девчонок через переулок на нас с Ноэром. С той минуты и до тех пор, когда мы обнаружили, что шкуры не снимаются, с нами все время был кто-то еще, человек шесть-семь, не меньше.

— Вот оно! — завопил я. От неожиданности мои приятели чуть не подскочили. — Я понял, где все случилось! В переулке!

— Что случилось-то? — посмотрел на меня Филип.

— Почем ты знаешь? — удивился Ноэр.

— Я помню. Вы тоже кричали, вы оба. Мы как будто прошли через… эту штуку. Я увидел вспышку… Что-то словно двинуло меня по башке — бац! Я почувствовал это дважды. Не знаю, что это было, но потом, в суматохе, я про все забыл. Как раз перед этим я снимал шапку у колодца, чтобы намочить волосы, но после того я ее уже не трогал и попытался снять только утром, поэтому и не сообразил раньше. Но все произошло именно в тот момент, клянусь! Неужели вы не заметили?

Они глядели на меня, как на чокнутого.

— Что мы должны были заметить, Баллок? — с нехорошей ласковостью спросил Ноэр.

— Ну, вы ведь оба крикнули. Вот так: йеп! Сперва ты, потом Филип!

— Как ты мог различить наши крики в той суматохе, осел?! — Ноэр по-настоящему разозлился.

— То же самое случилось со мной, поэтому я уловил в ваших голосах что-то вроде… — Ноэр смотрел так, будто хотел сорвать с меня медвежью шкуру вместе с человечьей, а затем облить щелоком, — …вроде испуга, — закончил я. — Мы рычали на девчонок и подбадривали друг дружку, но это были другие крики, а тут вы вскрикнули от неожиданности, будто вдруг получили пощечину или почувствовали укус пчелы.

— Тогда почему ни одна из девушек не застряла в своем платье, если, конечно, они просто не помалкивают об этом? — Ноэр сверлил меня сердитым взглядом, но Филип рядом с ним озабоченно сдвинул брови. Я не сомневался, что он почти вспомнил.

— Может, потому… что они не были наряжены медведями.

Ноэр заколебался. Я с надеждой посмотрел на Филипа, который задумчиво щурился, напрягая память. Я ведь ничего не придумывал, просто выложил все как было, не просчитывая, какой эффект произведут мои слова. Филип и Ноэр должны были почувствовать это, услышать в моем голосе. Они то и дело бросали на меня подозрительные взгляды, цепкие и быстрые, будто вокруг меня летала туча мух.

За дверью послышалось звяканье, и в гостиную вошла наша красотка. В руках она держала поднос с посудой и прочими принадлежностями для приготовления цветочного чая. Глядя на хрупкие малюсенькие чашки, я едва не воскликнул: «Не забывай, мы все-таки медведи!»

— Пожалуйста, садитесь. Выпейте по чашечке чаю, — сказала она, и мы, здоровенные олухи, послушно втиснулись в кукольные кресла.

Незнакомка легко и изящно, словно играючи, занялась чаем. Слабое солнце освещало чайник, чашки, ситечко и сам напиток, отчего казалось, будто девушка управляется еще и с солнечными лучами. Прежде чем передать каждому из нас чашку, она клала на блюдечко по два крохотных печеньица. Я предположил, что она носит траур, потому что платье на ней было совсем темное. Темное и подчеркивающее фигуру — очень стройную, как я уже говорил.

— Спасибо, Эдда, — поблагодарила старуха.

Мисс Чужестранка, Эдда, налила себе чаю и принялась пить его маленькими глоточками, глядя на нас смеющимися глазами. По крайней мере, мне так показалось. Что ж, вид у нас и вправду был аховый. Мы, конечно, смыли с себя сажу, но все равно оставались тремя увальнями в медвежьих шапках и вонючих шкурах, а Филип еще и в башмаках, чтобы не замерзнуть. Праздник Медведя закончился, поэтому костюмы утратили свое значение и смотрелись нелепо, да и мы уже не бегали с ревом по городским улицам, а чинно сидели в гостиной у богатой дамы. В наших ручищах серебристые чашки и блюдца казались совсем игрушечными, замысловатый выгравированный узор был едва различим — каким же крошечным инструментом мастер наносил его? Интересно, эта дерзкая барышня подала чай специально, чтобы еще больше посмеяться над нами? Я ей это еще припомню!

— Вы сказали, все произошло в переулке, — проговорила старая колдунья, уткнув нос в чашку. — В каком именно?

— Позади особняка Хогбека, — ответил Филип. — Он идет от Мертер-лейн до квартала Прачек.

Госпожа Энни пожевала губами, поморгала.

— Гм… Припомните, не делали ли вы в тот момент чего-либо непристойного или противозаконного?

— Видите ли, мэм, День Медведя для того и придуман, чтобы вести себя непристойно и нарушать правила, — продолжил Филип. — Мы с самого утра приставали к девушкам и женщинам, как и полагается.

— И все же, — настаивала старуха, — наверняка вы совершили что-то особенное. — Она оглядела нас блестящими птичьими глазками. — По моему разумению, коли сотворено что-то дурное, нужно это искупить. Умиротворить высшие силы.

— Мы делали только то, что положено каждому Медведю, — хмуро пробурчал Ноэр. — Куча других Медведей занимались тем же самым до нас.

— Искупить? — переспросил Филип. — Это значит поправить?

— Верно, — кивнула колдунья. — Исправить содеянное. Думаю, здесь не обойтись без жертвоприношения. Поскольку ваша беда связана с медведями, мне совершенно ясно, что нужно убить медведя, прочитать над ним заклинания и принести в жертву определенные части тела.

Вот так и вышло, что на следующий день рано утром мы очутились в лесу, высоко на склоне Олафред-Маунт. Ноэр взял свой лук; с нами пошел Соллем-стрелок и его сын Джем. Я и Филип, никудышные лучники, вооружились только ножами для разделки медвежьей туши. Старая колдунья велела нам съесть то, сжечь это, выварить кости добела и похоронить их вместе с черепом медведя под деревом Святого Олафреда — той сосны, которую надвое расщепило молнией во время грозы. Говорят, под ней святой старец сидел в окружении всех лесных животных, в мире и согласии, и царем среди зверей был тот самый медведь, чье изображение нынче можно видеть на всех флагах и гербах в городе.

Выглядели мы по-идиотски, и я порадовался, что Вольфхант и прочие мужчины остались в лагере у подножия склона, где позже будут свежевать тушу, а с нами пошли только охотники. Они, по счастью, хранили молчание, не видели в нашем походе ничего интересного и, по-моему, даже не особо думали о щедрой награде, обещанной мэром. Их глаза и уши словно слились с лесом, носы чутко улавливали каждое движение воздуха. Эти люди двигались совершенно бесшумно, в отличие от нас, городских жителей, которые громко топали, ломали сучья и мечтали поскорей вернуться к благам цивилизации.

Подъем оказался долгим и тяжелым. Мы уныло тащились за стрелками, спотыкаясь в темноте. С рассветом идти стало легче. Когда мы приблизились к пещерам, воздух словно зазвенел от напряженного внимания охотников, и я заволновался. Между деревьями почудились тени, мне пришлось отгонять мысли о размерах взрослых медведей и их особенной свирепости ранней весной.

Мы перемещались от одной пещеры к другой; Ноэр, Соллем и Джем всякий раз осматривали их, но ничего не находили. В конце концов все это мне изрядно надоело, и я уже решил, что медведей поблизости нет вообще.

После полудня мы так устали и изнылись, что Соллем и Джем оставили нас у ручья, а сами отправились вверх, чтобы осмотреть дальние пещеры, добраться до которых нам было бы затруднительно. Мы уселись на землю и принялись жевать хлеб с сыром, запивая его водой из ручья. Разговаривать не хотелось, на душе скребли кошки.

— Мы останемся Медведями навсегда, — мрачно изрек Филип, растягиваясь на усыпанной хвоей земле.

— Иногда настоящая охота растягивается на несколько дней, — заметил Ноэр. — Вечером охотники возвращаются в лагерь, чтобы поесть и согреться у огня, а утром снова идут на поиски, и так день за днем, день за днем. Когда припасы кончаются, стреляют кроликов и другую дичь.

— Да уж, им не позавидуешь, — вздохнул Филип.

Мы выбрали три местечка, освещенных послеобеденным солнцем, улеглись и, погруженные в свои мрачные мысли, один за другим уснули.

Когда я проснулся, солнечные лучи падали наискось. Странный запах неожиданно наполнил мои ноздри, тело, целую поляну. Этот запах воплощал в себе все дикое и лесное: все, что растет, течет, живет и движется, кровь и плоть природы. Я сел и шепотом позвал:

— Филип! Ноэр!

В двух шагах от нас стоял зверь, за которым мы охотились: крупная взрослая медведица утоляла жажду водой из ручья. Густой запах исходил от ее шерсти, груди и — особенно остро, волнами — от задней части.

— Ноэр! — снова прошептал я. — Ты должен ее подстрелить!

Как он мог это сделать, как мог убить ее — такую огромную живую гору, да еще стоящую так близко? Я втянул ноздрями этот запах, свежий, как осенний сидр, и чистый, будто первый снег, нетронутый следом зверя или человека.

— Ничего себе! — проснувшийся Филип изумленно вытаращил глаза. — Ну и громадина!

Медведица мотнула головой, обернула в нашу сторону морду, блестящую алмазными каплями воды, большую, как гостевое блюдо. Я напомнил себе, что эта пасть скрывает острые клыки, что у зверя есть мозги и брюхо — кто знает, насколько голодное после долгих зимних месяцев, проведенных в берлоге, где из еды только чертов мох и грибы. И все же мне было все равно. Больше всего я хотел приблизиться к ней, рассмотреть как следует, зарыться лицом и пальцами в бурый мех, упасть в ее объятия.

Ноэр проснулся, увидел медведицу и с диким воплем помчался вверх по склону. Я не мог отвести взора от ее морды, усыпанной алмазами воды, бархатистого сопящего носа, янтарных глаз, но боковым зрением заметил, что мой приятель-глупец уже взбирается на дерево. Между прочим, медведи тоже лазают по деревьям, подумал я, надеясь, что моя медведица останется рядом, хотя видел, как она поворачивается в его сторону, привлеченная криком, и уходит от меня.

— Постой, — взмолился я, кажется, даже вслух.

— Нет, — прошелестел Филип.

Однако огромная темная масса уже направлялась в сторону Ноэра. Новые, будоражащие воображение грани ее запаха ударили мне в нос, когда складки меховой шкуры задвигались, раскрываясь и закрываясь при каждом шаге. Я протянул руку, и медведица, проходя мимо, задела меня бедром. Жесткий мех щеткой скользнул по моей коже, всего лишь мех, но на пальцах у меня осталась капля какой-то густой волшебной жидкости — не то масла, не то краски, я и растерялся: что с ней делать? Облизать языком или втереть в ладонь? Что доставит больше наслаждения?

Ноэр держался за ствол дерева, точно обнимал стан возлюбленной, да и звуки, которые он издавал, очень походили на ахи и охи девицы.

— Не бойся, Ноэр, — зачарованно проговорил Филип. — Это волшебная медведица, она не причинит нам вреда.

Лично я не был в этом уверен, поскольку ее запах немного ослаб, и теперь, глядя на темно-серые когтистые лапы, я вспомнил про жуткие зубы и голодный желудок зверя.

Филип двинулся вслед за медведицей, а я в нерешительности замедлил шаг. Трое впереди напоминали статуи святых в гроте: юноша в медвежьей шапке и маске, вцепившийся в ствол дерева, под деревом — другой рослый парень, тоже в шапке с медвежьей головой, и рядом — мохнатая медведица.

— Спускайся, Ноэр, — со счастливой улыбкой позвал Филип. — Она тебя не обидит.

Облако медвежьего запаха уже поднялось вверх и достигло ноздрей Ноэра. Он улегся на толстый сук и свесил руку; кончики его пальцев почти касались влажного носа зверя. Медведица встала на задние лапы и прислонилась к стволу, а Ноэр принялся нежно ворковать и гладить ее, будто псарь — свою лучшую борзую. Филип тоже гладил медведицу, его рука белела звездой в густой бурой шерсти.

Одна часть моего сознания была объята страхом, а другая твердила: ну конечно, так все и должно быть между человеком и зверем! Мы и медведи — близнецы-братья, разделенные в ходе создания мира, мы — одно целое: медведи взяли себе огромные размеры и роскошный вид, а нам достался разум, чтобы понимать и приручать их.

— Ну же, Ноэр, давай! — слабо произнес я.

— Что тебе давать? — Он любовался широким круглым блюдом, которым сверху казалась сопящая морда медведицы.

Филип оглянулся на меня, словно двухлетний карапуз, которого я оторвал от интересной игры, велев вымыть руки и приступить к молитвам.

— Эй, вы, оба, идемте отсюда! — Голос мой внезапно осел. — Здесь творится волшба, и мне это совсем не нравится!

— А мне нравится, — хихикнул Ноэр. — Очень, очень нравится!

Филип уже запустил в густую шерсть обе руки, мял и ласкал спину медведицы, одурев от наслаждения.

— Идемте, — повторил я и в страхе отступил назад. Мне хотелось подбежать к товарищам и стряхнуть с них чары, от которых я пока был свободен, но одновременно душа моя изнывала от желания попасть в ту же магическую ловушку. К счастью, у меня хватило ума сообразить, что, если двое полностью заколдованы, третий должен сохранять ясную голову.

— У нас есть задание, — сказал я не столько им, сколько себе. — Есть цель. Не будь на нас этих шкур, мы бы наложили полные штаны, увидев медведицу. Вы бы давно сидели на верхушке самого высокого дерева и тряслись от ужаса!

По лицу Ноэра разлилось невероятное блаженство.

— Ах, но ведь они на нас есть, наши чудесные шкуры! Мы — медведи, как и она. Теперь мы с ней — одно и то же.

Филип, не переставая гладить мех, поглядел на меня невидящими глазами и бессмысленно рассмеялся.

Я отвернулся, чтобы набрать полную грудь свежего лесного воздуха, не зараженного колдовскими чарами. Потом я подбежал к дереву, схватил Филипа за руку и потянул на себя. Вообще-то я крупнее его, однако сейчас он стоял крепко, словно камни на Священном Холме, весь во власти медвежьей волшбы. Запах, исходивший от медведицы, кружил голову, взрывался в мозгу сверкающими звездами, холодил кожу каплями утренней росы, обжигал глаза, словно перец. Ее короткий выдох опьянил меня, точно молодое вино, привел в чувство, будто пощечина.

Я всем телом навалился на бедро Филипа, стараясь, чтобы он оторвался от медведицы, но не упал. Филип издал крик злого отчаяния, зашатался и начал отбиваться, но мне удалось застать его врасплох, и когда я отлепил его от медведицы, колдовские чары уже не имели над ним такой силы. Я поскорей повел его прочь, крепко обнимая за плечи, пока он не рухнул на землю и не разрыдался, как ребенок. Я стоял над ним и вдыхал чистый воздух — простой воздух, лишенный вкуса, запаха и магии, наполненный обыкновенной жизнью, — вдох-выдох, вдох-выдох. Я нарочно не оборачивался, так как знал, что, увидев медведицу, рванусь к ней в надежде испытать иные, сладкие ощущения.

— Надо как-то вызволить Ноэра, — проговорил я, стуча зубами от страха.

— Согласен, — ответил Филип. — Раз я не могу быть с ней, то и он не должен.

Видимо, он все еще находился во власти медвежьих чар. Я пихнул его в бок и откатил подальше. Он извивался и выл.

— Погоди, дай собраться с мыслями, — сказал я. — Как бы это стащить его с дерева?

— Я понял, — пробормотал Филип, глядя в землю, — понял. Она нас заколдовала! Так… о чем я сейчас думал? — Он опять вперил взор в огромную фигуру зверя. — Представляешь, я чувствую сразу и то, и это. Баллок, я влюбился в нее! Влюбился в медведицу! И в то же время я не влюблен в нее, то есть я вижу, что… — Филип закрыл лицо ладонями и попытался прогнать сумбурные мысли.

— Палка… — Я покрутил головой в поисках подходящего сука. — Нам нужна палка или ветка, и подлиннее, чтобы спихнуть Ноэра с дерева. А потом мы с тобой… — Я посмотрел на полусонного Филипа и понял, что толку от него мало. Придется справляться в одиночку.

Я нашел длинный сук, но он оказался слишком тяжелым, даже если бы Филип очнулся от своего оцепенения и мы взялись бы за дело вдвоем.

— Черт побери, — выругался я. С этой удобной веткой мы могли бы стащить Ноэра, не переходя границу, за которой действовали медвежьи чары.

Филип сидел на земле и размазывал по лицу грязные слезы, судорожно всхлипывая.

— Ну что, пришел в себя? — спросил я. — Мне нужна твоя помощь.

Медведица заурчала. От ее голоса у меня начало покалывать в висках и заныло в пояснице. Ноэр нежно замурлыкал в ответ. О, это было ужасно: шершавые змейки ревности поползли у меня по спине. Я надеялся лишь на то, что злость поможет мне освободить Ноэра, освободить всех нас. Где же найти подходящую ветку? Яростно топая, я ринулся в заросли.

— Мне кажется… кажется… — лепетал Филип.

— Какая разница, что тебе кажется! Ищи палку, а лучше две: одну, чтобы столкнуть Ноэра с дерева, а другую, чтобы ткнуть медведицу, если ей вздумается нас преследовать.

— Ударить ее? Палкой?!

— Послушай, Филип, я знаю, что мои слова звучат дико, но это все обман! Мы околдованы, поверь. Прошу тебя, давай найдем палку и покончим с этим. Ты же хочешь спасти Ноэра, правда? Или мы оставим его медведице?

Он с трудом поднялся и пошел за мной; мы вооружились более или менее сносными ветками.

— Теперь набери в грудь побольше чистого воздуха, — сказал я, — и вперед. Ты спихнешь Ноэра, я оттолкну медведицу, поскольку не люблю ее так нежно, как ты.

— Хорошо, — неохотно отозвался Филип.

— Ты со мной? — Я в упор посмотрел на него. — Мы должны вызволить Ноэра и сделать так, чтобы он застрелил зверюгу. Тогда мы сможем сбросить эти треклятые шкуры и все, что с ними связано, в том числе безумную любовь к медведям.

— Ну, не знаю… — Филип поглядел на медведицу со смешанным выражением страха и тоски. — Ты, конечно, говоришь складно, да ведь я люблю только одну медведицу, только эту, и, знаешь, так сильно, что готов с ней… соединиться.

Я начал молотить его куда попало.

— Размазня! — орал я ему в лицо. — Ты сам-то себя слышишь? Совсем одурел! Слушай меня и делай как я говорю! Бери палку и спасай Ноэра! Ноэра, который был твоим другом с самого детства и до последних минут, пока тебя не одолели животные страсти! Спихни его с дерева и тащи прочь от медведицы, слышишь? Ты меня слышишь?!

Пока я вопил и бесновался, Ноэр и медведица нежно ворковали между собой, и эти звуки причиняли мне невыносимую боль, как если бы крысы вгрызались в печенку. Неожиданно послышался глухой стук, и Филип охнул, будто его кто-то ударил, кто-то более сильный, чем я. Он повалился на колени, в его глазах мелькнуло удивление, затем они потухли, и Филип упал у моих ног, мертвее мертвого. Короткая арбалетная стрела вошла в его спину почти по самое оперение.

— Соллем! — крикнул я тени, бегущей по склону горы.

— Отличный выстрел, сынок! — донеслось до меня, и из-за деревьев вышли оба охотника.

— Что ты наделал? Ты попал в Филипа! Застрелил его! — Меня трясло с ног до головы.

Джем резко остановился, ахнул и отшвырнул в сторону арбалет, как будто тот раскалился добела и жег руку. Соллем-старший подбежал к мертвому телу и опустился на землю. Он осмотрел лицо Филипа, пощупал пульс на шее, прежде чем удостоверился в том, что произошло.

— Мамочки родные! О боги! — рыдал Джем. — Я думал, это медведь! Царица небесная, я убил человека! Баллок, я думал, что он напал на тебя, и я спасаю тебе жизнь! Он был так похож на медведя!

Гнев и ярость обычного, расколдованного Баллока вскипели во мне.

— А как он должен был выглядеть в этой дурацкой шапке?! Настоящий медведь вон там, там! — Я ткнул пальцем в сторону.

Однако медведица исчезла, и Ноэр — вместе с ней.

— Ноэр! Ноэр! — Я побежал за ними, но успел разглядеть лишь удаляющуюся фигуру животного, мелькнувшую в последних лучах заходящего солнца. Медведица несла Ноэра, как мать несет свое дитя, его руки и ноги обвивали ее, как цветные ленты — майский шест. В следующий миг они исчезли из виду, и на полянке остались только я, рыдающий Джем и его отец. Старый Соллем был до такой степени потрясен убийством, что даже не попытался преследовать зверя.

Вечером мы принесли Филипа обратно в Сент-Олафредс — стрелки и остальные члены отряда не нашли в себе сил продолжать охоту. Да и вообще, стоило ли оно того, когда из трех жертв колдовства, как это ни прискорбно, остался только я. Жертвоприношение, казалось, уже потеряло смысл — ведь один из нас погиб, а другого унес хищный зверь.

— Не надо себя обманывать: мы потеряли двоих, — сказал Вольфхант по пути домой.

По правде говоря, я так не считал, помня влюбленное воркование Ноэра и его мохнатой подруги, но, с другой стороны, не мог же я просто сказать: «Не переживайте, он сбежал по своей воле. Это любовь». Моим словам поверил бы только тот, кто, как и я, вдохнул запах сияющих звезд и алмазных капель росы, исходивший от медведицы, а насмешек мне хватало и без того.

Вольфхант проводил меня до дома, чтобы сообщить моим родителям о смерти Филипа. Сердце мое обливалось кровью, я не хотел слышать, как он будет разговаривать с Ма и Па, поэтому прямиком отправился в постель и забылся тяжелым сном.

Утром меня разбудила Ма, которая принесла завтрак: молоко с раскрошенным хлебом.

— Баллок, пора вставать, — сказала она. — Ты должен пойти к исправнику и рассказать ему, как все случилось. Кроме того, тебя ждут родители Филипа — они хотят с тобой поговорить… А-ах! — Мать выронила миску и попятилась, ее глаза расширились от ужаса.

— Что такое? — Я сонно посмотрел на мокрый матрас, медленно поднял взгляд на Ма.

— Сынок, ты за ночь весь… оброс.

И в самом деле, волосы на моих руках стали жестче и гуще, чем вчера, пальцы — короче, а ногти, наоборот, удлинились. Я потрогал лицо, насколько позволяли загрубевшие кончики пальцев: у меня не просто росла борода, нет! Щеки и подбородок, лоб и вообще все, кроме носа, было покрыто мягкой короткой шерстью.

Пока я ощупывал себя, Ма приблизилась к постели и трясущимися руками взяла миску. Все молоко пролилось, но раскисший хлеб остался на дне. Я прочел взгляд матери, услышал ее мысли ясно, как если бы она произнесла вслух: «Для медведя сойдет и так».

— Пойду приготовлю заново, — пробормотала она, заметив мой испуг, и торопливо вышла.

Я снова лег в кровать, отвернулся к стене. Мне не хотелось встречать этот день.

Ма принесла еду, убрала промокший матрас, постелила новый.

— Ну вот, — сказала она, — теперь все в порядке. Садись, кушай.

Не желая огорчать ее своим видом, я продолжал лежать, уткнувшись в стену.

Когда мать ушла, я немного поел и решил не показываться на люди, поэтому весь день провел в постели. Тем не менее весть обо мне быстро облетела город, и вскоре дом наполнился приглушенным бормотанием людей, обсуждающих мое несчастье. Пришлось поговорить с исправником, а также с отцом Филипа, который пришел выслушать меня, тогда как мать несчастного была слишком убита горем и страшилась моего звериного вида.

— Ох, — сказал отец Филипа, похлопав меня по мохнатой щеке, — ты в таком же положении, как наш бедный сын. Мы до сих пор не можем снять с него медвежьи шкуры, чтобы обмыть и похоронить как полагается. Он так и ляжет в гроб Медведем.

Я повесил свою уродливую голову. Мне было бы легче принять выстрел на себя, чем сидеть и смотреть, как страдает отец моего товарища.

Потом пришел Тизел Вурледж. Лучше бы он не приходил! Сперва я отказывался от встречи с ним, но он передал через Ма, что в прошлом году, когда он был Медведем, с ним произошло нечто подобное. Ободренный тем, что сейчас Тизел выглядит совершенно нормально, я разрешил впустить его.

Увидев меня, он тут же начал хихикать, негромко, но гаденько. Тизел потянул меня за уши на медвежьей шапке и развеселился еще больше, а подергав шерсть у меня на лбу и щеках, и вовсе согнулся в приступе беззвучного хохота.

— Тизел, как тебе удалось избавиться от звериного облика? — в отчаянии спросил я, решив не обращать внимания на его жестокость. — Что ты сделал, чтобы снова стать человеком?

— О, у меня все длилось гораздо дольше, — сказал он. — Мех полностью покрывал мое тело, у меня были длинные когти, острые зубы и огромный рост. Я был выше, чем лошадь, запряженная в телегу, вот так-то!

— Я ничего такого о тебе не слышал.

— Колдовство перенесло меня в другой мир, и в той Волшебной стране я провел три года в шкуре медведя, поэтому здесь меня никто не видел, и мне нечего было стесняться. А когда та же волшба вернула меня обратно, я сразу превратился в человека, и шкуры не успели прирасти.

— Чудесная страна… — задумчиво протянул я. В россказни Тизела я верил слабо, но зачем ему приходить ко мне и рассказывать небылицы?

— Кстати, если ты думаешь, что я морочу тебе голову, имей в виду: Давит Рамстронг тоже там побывал. Можешь сам расспросить его при случае. Да-а… — Глядя на мое расстройство, он ухмыльнулся и многозначительно покачал головой, словно один из тех стариков, что сидят под Квадратным ясенем и думают, будто знают все на свете. — Славненько я там провел время! Был настоящим царем леса. У меня и царицы были — обзавидуешься! Правда-правда. Помимо прочего, природа снабдила меня здоровенным членом. — Тизел изобразил при помощи рук неправдоподобно большой размер, как всегда бывает в хвастливых россказнях. — И уж я пользовался им на всю катушку. Сразу хочу предупредить, Баллок, после того, как ты по самые яйца всунешь свой причиндал в медведицу, тебе навсегда расхочется кувыркаться с девками.

Взгляд Тизела заволокло дымкой воспоминаний, однако в следующий миг он пристально поглядел на меня, проверяя, какое впечатление произвели его слова. Можно сказать, я был смущен. Тизел совершенно сбил меня с толку, и теперь я изо всех сил старался не думать про Ноэра с его возлюбленной медведицей, оставшихся там, на склоне горы Святого Олафреда.

— Эти тощие задницы и жалкий клочок шерстки спереди, ха-ха-ха! — продолжал Тизел. — Никакого сравнения с настоящим удовольствием.

— Стало быть, ты не знаешь, как избавиться от медвежести? У тебя нет никакого средства? — перебил его я, просто чтобы оборвать неприятную тему.

— Нет. Странно, что ты какой-то половинчатый. Я-то сразу стал настоящим медведем, едва очутился в Волшебной стране, а возвратившись, опять превратился в мужчину, и с тех пор — вот! — Тизел красноречиво показал на себя: гляди, мол, какой я красавец.

— Что ж, — выдавил я, с трудом подавляя зависть (разумеется, я завидовал не его приключениям с медведицами, а лишь тому, что он — человек), — по крайней мере теперь мне понятно, что сама по себе шерсть не отвалится. Спасибо и на том.

Тизел с жалостью оглядел меня сверху донизу:

— На твоем месте я бы попытался удрать в ту страну и побыть там медведем. — Он оскалил зубы и скрючил пальцы, изображая когти.

В парадную дверь постучали. Я жестом попросил Тизела умолкнуть, делая вид, что прислушиваюсь, но на самом деле по горло был сыт визитерами и сплетнями и просто хотел, чтобы он заткнулся.

— Я слыхала, у вас стряслась беда, — прокаркал старческий голос; по полу застучала трость.

— Это госпожа Байвелл! — вполголоса воскликнул я. Представьте, как смердило в комнате от похабных рассказов Вурледжа, если появление старухи стало для меня радостью! — Тизел, тебе пора идти. Я должен поговорить с этой женщиной.

— Зачем? — Он скривился. — Думаешь, она сварит зелье, от которого твоя шерсть облезет? — Тизел приоткрыл дверь и поглядел в щелочку, потом обернулся ко мне: — Она топает сюда, твоя колдунья, а с ней Эдда, та чужачка, что слишком много о себе мнит. Все, я пошел. — Вурледж хлопнул меня по мохнатой руке, напоследок еще раз фыркнул и вывалился за дверь.

В коридоре он раскланялся с дамами: «Добрый день, госпожа; добрый день, мисс Эдда». «Здравствуйте, мистер Вурледж», — учтиво отозвалась девушка, а знахарка ничего не ответила, однако я почувствовал, что она молча проводила его взглядом, и от этого мне стало смешно. Старая лечуха разбирается в людях и знает, с кем стоит здороваться, а с кем нет.

Конечно, я стеснялся того, что предстану перед красавицей Эддой в неприглядном виде, но я был так рад наконец избавиться от гнусного Вурледжа, что смиренно вытерпел осмотр, который устроила старуха, и подробно рассказал ей о колдовских чарах и непреодолимом влечении к медведице, которое испытывали мы трое.

— Я помню, что вы велели сделать, — сказал я, — но эта медведица полностью лишила нас воли. Даже если бы мы ее изловили, ни у кого не поднялась бы рука убить ее, а потом съесть мясо и зарыть кости. Это все равно как если бы вы приказали мне съесть родную мать, верней, жену, будь я женат. — Я вновь отогнал воспоминание о Ноэре в объятиях медведицы, потому что не знал, как к этому относиться.

Старуха стояла с печальным и задумчивым видом, молоденькая чужестранка внимательно глядела на нее.

— Меня страшит мысль о том, что я могу еще больше все испортить, — промолвила знахарка.

— Прошу вас! Если вы хоть чем-то можете мне помочь… — Я в отчаянии схватил ее за руку своими ужасными медвежьими лапами.

— Я не собиралась бросать вас в беде, мистер Оксман. — Старуха стиснула мои короткие толстые пальцы и похлопала по ладони. — Я лишь имела в виду, что мне нужно время во всем разобраться. Дайте немного времени. Поразмыслю, что можно сделать.

— Ты знаешь, что надо делать, — заявила Эдда госпоже Энни на обратном пути.

— Правда? — Вдова растянула рот в нехорошей улыбке, обнажив безупречные зубы.

— Нужно обратиться к той женщине, мисс… как там ее, Ранс или Пранс, колдунье из Рокерли.

— С какой стати я обязана к ней обращаться, маленькая мисс Всезнайка?

— С той, что все это связано с дыркой между мирами позади монастыря Ордена Угря, той, через которую Коллаби Дот попал в мой прежний мир.

— Да что ты говоришь!

— И за которую ты в ответе, потому что именно ты отправила его к нам.

Старуха с невозмутимым видом продолжала шагать, умудряясь ставить трость точно в центр каждого булыжника на мостовой.

— В этот раз никто никуда не перемещался, — заявила она после паузы. — Не вижу сходства с твоим случаем.

— Энни, это все медвежья магия! На том самом месте. Кроме того…

— Перестань клевать меня, девчонка!

— Кроме того, вредная ты колдунья, в твоем чулане остался только один сундук, на четверть заполненный волшебным золотом и камнями.

— Говоришь, пора слазить в твой мир и принести еще?

— Сама прекрасно знаешь, что нет. — Эдда кивнула проходящей торговке. — Теперь ты можешь позволить себе исправить то, что натворила раньше. Мы с Рамстронгом обменяли фальшивые драгоценности на настоящие и спрятали за пределами города. Всего четверть сундука, Энни! Такая ерунда никак не скажется на твоем благосостоянии ни сейчас, ни в будущем.

Колдунья упрямо шла вперед, Эдда не отставала.

— Я понимаю, тебе страшно.

— Как она разозлится! — пробормотала старуха себе под нос. — Интересно, можно ли сделать как-нибудь так, чтобы мне больше не пришлось с ней встречаться?