Изображаю из себя работника социальной сферы — помогаю бездомным и нищим с Бауэри-стрит и Грэнд-сентрал. Таскаю им сэндвичи, выпивку и бинты. Недавно их вытурили из винного магазинчика на углу. Был там один замечательный дядька лет под пятьдесят по прозвищу Госпожа Диана. Изображал из себя женщину. Одевался в потрепанные костюмы, выброшенные за ненадобностью из костюмерных третьеразрядных театров. Носил неряшливые парчовые тюрбаны, накрученные на два-три фута в высоту над полусгнившими блондинистыми париками. Приехал в Нью-Йорк в начале шестидесятых — откуда-то с юга, где его окончательно затравили. Если дать ему мелочь — чтобы хватило на яичницу и на булочку, — он споет тебе песенку. Что-нибудь из «The Supremes», «Martha and the Vandellas» и «The Shangri-Las»,

«Осадок» был угрюмым и замкнутым. Грязный, кожа да кости — вечно таскался с полудюжиной здоровенных мешков, набитых заплесневелой одеждой. Я ему периодически подбрасывала то доллар, то пончик, то кусок пиццы. Он кивал головой, складывал перед собой ладони, как будто собирался молиться, опускал глаза и шептал беззвучное спасибо. Жуткий запах гангрены — ядовитое облако разложения.

«Нос» дежурил на другой стороне улицы. Его раздувшийся хобот был слишком чувствительным к запахам — гнилой помидор, весь в сочащихся язвах. Призывает прохожих освободиться от материальных благ. Уйти жить на улицу. Не платить свои кровные денежки алчным домовладельцам. Бросить работу. Рабский труд. Раздать все деньги и всю одежду своим собратьям в его лице. Призывает прохожих восстать из змеиной ямы. Забыть про жадность. Отказаться от всех своих мелочных устремлений и жалких амбиций. От своих лжебогов. Безрассудных надежд. Кричит, что «КОНЕЦ УЖЕ БЛИЗОК… БЛИЖЕ, ЧЕМ ВЫ СЕБЕ ДУМАЕТЕ…» — и протягивает свой пластиковый стаканчик, в котором звенят монетки. Раздражающий детский стишок, бьющий по нервам. Вызывающий дрожь.

Эдди— Ветеран жил в картонной коробке на углу Принс-стрит. Съехал с нарезки, когда попал в плен в Дананге, и с тех пор так и ходит повернутый. Галлюциногенные сны наяву -мишени для злобных тирад. Враги скрываются в красных «тойотах», в «хондах», в хетчбэках. А все таксисты — военнопленные США. Он утверждал, что знает их всех. Узнавал каждое проезжающее мимо такси. И у каждого была своя история. Если он начинал говорить, его было уже не заткнуть. Страшные истории мчались за тобой следом и обжигали затылок.

Углядела его на 86-й стрит. Молоденький мальчик-пуэрториканец. Никак не больше четырнадцати. Тонкий, маленький, хрупкий. Детские брови печально нахмурены. Мы пожираем друг друга глазами.

Он улыбается, и я чувствую, как колотится кровь у меня в висках. Я высовываю язык — так бы и съела его целиком. Знаю, чего я сейчас хочу: всосать губам его большой рот. Он двигает бедрами в мою сторону. Такой худенький. Улыбается, дразнит — доволен, что на него обратили внимание. Выходим на 34-ю стрит. Он исчезает в толпе. Замираю с отвисшей челюстью. Не верю, что я его упустила. Обычно я своего добиваюсь. Догоняю. Убалтываю. Отвожу в сторонку. Увожу с собой. Но он ускользнул еще прежде, чем я успела хоть что-то сказать.

Две недели спустя. Та же сцена. Возвращаюсь домой на автобусе. Я тогда только что перебралась в Испанский Гарлем. На 34-й заходит он. Это я его вызвала. Все мои сны о его тонких руках, твердом члене и пухлых губах, кажется, начинают сбываться. Я улыбаюсь. Он весь сияет. Хватает брата за руку. Быстрый испанский. «Я же тебе говорил, братишка, я же тебе говорил, что я снова ее увижу…» Я спросила, где ему выходить. На 110-й. Моя остановка. Слишком близко к дому. Не еби, где живешь. Всегда стараюсь держать дистанцию. Ничего личного и душевного. Никаких доверительных отношений. Перипихнулись по-быстрому — и до свидания. Мне нужен секс. Только секс. А не щенячья любовь.

Но на этот раз я себе изменила.

Он соврал и сказал, что ему шестнадцать. Я солгала и сказала, что мне двадцать два. Но это было не важно. Мы оба знали, чего нам надо. Влажные сны начинали сбываться. Он сказал, что проводит меня до дома. Они вместе с братом проводят. Но у меня не стояло на «неподсудных» малолетних любовников. Брат был уже староват. Щетина на роже. Нет. Он меня не возбуждал.

Мы договорились встретиться в маленьком сквере на 103-й. Одно название, что сквер… две здоровенных бетонных клумбы, втопленные в асфальт, где остатки призрачной травы не давали ни пятнышка тени. На этот раз мне не хотелось гнать. Все равно все закончится очень скоро. Но меня вдруг пробило на любопытство. Захотелось узнать что-нибудь про него. Типа, что он ворует. Чем он вставляется. Продает ли себя на улицах. Сколько у него братьев. Близко ли он живет. В Нью-Йорке расстояние даже в пару кварталов может означать совершенно другой мир.

Я надеялась, что…

Очередная история злоключений в Нью-Йорке. «Раньше» он двигал кокс с подачи своего дядьки, доминиканца со 113-й. Мелкие партии. Что называется, розничная торговля. Во что-то серьезное даже не лез. Сам никогда свой товар не пробовал. Ага, детка, так я тебе и поверила… Потому что ему не нравилось, что он с тобой делает. И что ты делаешь сам, когда торкнет. Насмотрелся на своих братьев, которые потребляли немеряно. И доигрались, в конце концов. Стали уродами. Да, уродами. А он только травку покуривает, и все. От нее весело и хорошо. И вставляет так мягко, и приятная тяжесть в теле. Он украдкой передал мне косяк. Улыбнулся. Дешевая, грязная мексиканская смесь. Ну и ладно.

Солнце дрогнуло, зацепив лучом его губы-ириски. Луч разбился о россыпь красивых шоколадных веснушек на его красивом носу. Я наблюдала, как он нервно теребит руками костлявые коленки под легкими черными брюками.

Схватила его за запястья. Повела за собой. Шесть кварталов и вверх по лестнице — пять пролетов. Ко мне в квартиру. Захлопнула за нами дверь. Схватила в ладони его лицо. Облизала. Вкус солнца, мыла и сладких испанских щечек. Целую его взасос, языки колотятся друг о друга. Прижимаю его к двери. Сокрушаю своей искушенностью. Опытом. Властным стремлением подавлять. Прижимаюсь к нему, верчу бедрами. Жестко. Запускаю руку ему в штаны. Сжимаю член, яйца, тугую мальчишескую эрекцию. Руке становится жарко. Вынимаю его хозяйство. Держу в руке — не отпускаю. Тихий стон — с приоткрывшихся детских губ. Которые я буквально засасываю всем ртом. Теряюсь в его глубоких и влажных глазах. Потом набираю полный рот слюны и щедро смазываю его член. Совершенная цель. Влажный сочащийся член в хватке жизни и смерти. Верчу головку на грани боли. Проверяю его на прочность. Хочу посмотреть, на что он способен. Отталкиваю от себя. Иду в комнату.

Разумеется, он идет за мной. Встает в изножье кровати. Трогает наручники. Он не знает, для кого эти штуки. И никогда не узнает. Грубо толкаю его на кровать. Лицом вниз. Кусаю за шею, за плечи, за задницу. Лежа на нем, расстегиваю его брюки. Стаскиваю до колен. Улыбчивые оливковые шары. Мну их, развожу в стороны. Пускаю слюну. Густая белая слюнка блестит, как пенистая пленка на его анальном отверстии. В отдалении мерцает видение: ритуальное жертвоприношение юных девственников в Южной Америке. Вонзаю язык, словно жертвенный нож, ему в отверстие. Горько-сладкая выемка. Переворачиваю его на спину, нежно сжимаю его подростковый член. Потом — сильнее. Душу его в кулаке. Облизываю. Кусаю. Сосу. Золото. Соль.

Сбрасываю одежду. Забираюсь на него сверху. Сажусь верхом. Держу его руки. Тонкое хрупкое тело. Почти беззащитное, почти уязвимое. Бедра к соскам. Волшебно. Медленно трусь о него. Он кончает, заливая мне весь живот. Прижимаюсь к его пухлым губам. Выпускаю его молофье ему в рот. Смотрю, как оно течет ему по подбородку. Вжимаюсь в него. Заставляю лизать мой клитор. Лизать. Сосать. Кусать. Золото. Соль. Всасываю его губы своей пиздой. Которую он приоткрыл двумя пальцами. Раскорячил перед собой эту набухшую сучку. Тычет своим ненасытным розовым языком в ненасытную розовую плоть. Я кончаю, когда он жует меня, как поросенок, зараженный вирусом бешенства.

Хочу его член. Тонкий мальчишеский причиндал легко проскальзывает в меня. Он начинает долбиться в меня, как маньячный отбойник. Я напрягаю мышцы, сжимаю его изнутри. Свожу ноги. Чувствую в себе его возбужденную головку. Тонкая кожа натянута до предела. Готова взорваться. Я то вся подаюсь ему навстречу, то слегка отстраняюсь. Его член — как лоза, а я как будто разыскиваю подземный источник.

Кусаю его за плечи, за шею, за губы. Говорю ему, чтобы быстрее кончал. Хочу посмотреть, как он кончит. Снова. Заливая себя всего. Хочу, чтобы он кончил одновременно со мной. Сделал так, чтобы я кончила одновременно с ним. Он заливает своей струей нас обоих, грязно ругаясь по-испански. Глаза закрыты. Он бьется в конвульсиях, пока я отчаянно тру и щипаю свой клитор. Слезаю с него. Отталкиваю от себя. Говорю, что ему пора домой.

Нью— Йорк -как пламя, манящее мотыльков. Слетаются отовсюду. Второе и третье поколение восточных европейцев. Китайские иммигранты. Изгои с Ближнего Востока. Гаитяне. Кубинцы. Пуэрториканцы. Итальянцы. Русские. Корейцы. Ребята со Среднего Запада, из Библейского пояса, из предместий и пригородов. Администраторы из Коннектикута. Продюсеры из Хэмптонса. Музыканты из Нью-Джерси. Неудачники актеры из Мотор Сити. Будущие фотомодели — свеженькие, только что с фермы. Такое причудливое фондю — и все тяжко больны неизлечимым стремлением преуспеть. Подняться. Поймать свой шанс. Перевернуть свою жизнь. Победить любой ценой. Забывая о том, что за все нужно платить. По зверским расценкам. Не обращая внимания на набат. Не взирая ни на какие преграды. Вопреки всем и вся. Плевать на уровень жизни. Замызганные клетушки в многоквартирных домах. Непомерно завышенная арендная плата. Плохие условия труда. Порча. Гниение. Распад. Перезрелая, вывихнутая, больная тоска. Ночные утехи.