Мировой кризис

 

Глава 35

Спустя неделю. Великобритания. Лондон.

— Сэр, — обратился секретарь к Эдуарду Дерби. — К вам посетитель. Говорит, что вы будете рады его видеть, но, признаться, он вызывает у меня подозрения.

— И как он представился?

— Неким Абрахамом фон Бирч.

— Оу… — несколько смутился сэр Дерби. — Зовите его.

…

— Что случилось? Вы же должны были находиться при Шувалове.

— Он умер. И… у нас неприятности. — Эдуард Дерби внимательно посмотрел на хорошо знакомое лицо старого, проверенного агента, но выдавил что-то только спустя минуту.

— Какие неприятности?

— Как я уже вам докладывал, некоторое время назад господин Шувалов увлекся одной молодой особой из числа аристократок Кейптауна. Завязался роман. В общих чертах всех этих событий, вы в курсе. Он пожелал избавиться от груза императорских регалий и за солидную сумму передать их нам. А самому уехать в Австралию, купить там большое имение и жить счастливым, не опасаясь каких-либо угроз.

— Да. Я хорошо помню эту несколько идиллическую историю. Даже более того, именно я добыл для этого дела векселя банка Англии на двести тысяч фунтов стерлингов. Кстати, что с ними?

— Дело в том, что в первую же ночь после совершения сделки беглый канцлер Шувалов покончил с собой, повесившись.

— Вы сами-то в это верите? — Усмехнулся Эдуард Дерби.

— Нет. Но это основная версия, которая гуляет по Кейптауну.

— А в чем собственно проблема? Регалии мы получили, деньги можно вернуть, так как слуги у него — наши люди, человек, способный нас скомпрометировать — умер. Все отлично. Я так понимаю, вы сами помогли ему покончить с собой?

— В том-то и дело, что нет. Мало того, что он умер совершенно внезапно для нас, так еще уходя, Шувалов смог создать для нас две очень серьезные проблемы. Во-первых, деньги, уплаченные за регалии, пропали, как и все ценности, что были в его доме.

— Сколько? — Невозмутимо спросил сэр Дерби.

— Двести тысяч фунтов стерлингов векселями на предъявителя, около пятидесяти тысяч фунтов стерлингов наличностью и какое-то неопределенное количество драгоценностей. Этот русский ведь смог похитить не только Императорские регалии. — Хью Чилдерс несколько побледнел.

— А что говорят слуги?

— Они все исчезли. Боюсь, что они мертвы. Хотя по Кейптауну ходят слухи, что это именно слуги ограбили Шувалова и сбежали.

— И кто их мог убить? Русские?

— Я думаю, да. Никогда в жизни я не встречал, чтобы за одну ночь все было настолько тщательно зачищено. Даже дворник и тот пропал — как в воду канул. Впрочем, следов борьбы в особняке не обнаружено, да и на его теле нет никаких синяков и ссадин. Очень похоже на то, что он повесился или сам, или принял свою судьбу без сопротивления. Впрочем, версию участия русских подтверждает еще то, что этот… — Абрахам замолчал, скривив губы в гримасе отвращения.

— Что?! Говорите!

— Он сфотографировался в окружении регалий и разослал эту фотографию по разным газетам мира. В изданиях Кейптауна мы смогли изъять эти материалы, но вот как обстоят дела в других местах, мы не знаем. Ситуация усугубляется еще тем, что там шло сопроводительное письмо выставляющее Великобританию в ужасающем свете. Я… я не знаю, что теперь будет.

— Вы уверены, что Шувалов разослал это письмо по всем редакциям наиболее крупных газет мира?

— Нет, конечно, нет. Я убежден, что и копии письма, и фотографии будут достигать своих адресатов по русским дипломатическим каналам. То есть, бомба взорвется тогда, когда это станет удобным для Александра. А те две мелкие газеты в Кейптауне выступили как элементарный звоночек. Русский Император нас шантажирует.

— Хоть регалии при вас? — Медленно покачал головой Дерби.

— Да. Безусловно. Мы их вывезли из Кейптауна в Лондон. На всякий случай. Однако нас тревожит то, что в перечне переданных опальным вельможей материалов далеко не все, что названо похищенным. Конечно, корона, скипетр, яблоко и прочие важнейшие атрибуты Императорской власти времен Александра II находятся в наших руках, но, я думаю, кое-какие мелочи он все-таки оставил себе, на черный день.

— Боюсь, что премьер-министр и королева будут очень недовольны сложившейся ситуацией. — Сэр Эдуард Дерби очень сильно разнервничался, хоть внешне это и не было заметно. Его мысли вились диким роем, пытаясь выстроить стройную картину реального положения дел, но ничего не получалось, особенно в свете довольно наглого и самоуверенного выражения лица русского Императора на том знаменательном совете коалиции, где было принято делить Францию как трофей между участниками. В те несколько дней, что шли переговоры, он не мог понять, чем вызвано такое поведение этого хитроумного варвара, но сейчас ситуация начинала потихоньку вырисовываться. И как обычно, вместо небольшого фейерверка, Александр успел борт могучую мину под борт корабля Великобритании. Эта мысль ударила по самолюбию сэра Хью так, словно он вдруг почувствовал жуткую зубную боль. 'Как он смог проиграть? Ведь получилось же раскусить и вывести на чистую воду столько всяких пособников русских. Неужели все это лишь отвлекающие маневры?' Эдуард не знал, что ему делать. Очевидно, что в сложившихся обстоятельствах Великобритания будет вынуждена ворчливо принимать все предложения русских, опасаясь публикации компромата, даже состав которого был до конца не ясен. 'Как остро не хватает информации…' — подумал сэр Эдуард — 'Эта игра похожа на боксерский поединок с завязанными глазами. А этот варвар вновь обходил Туманный Альбион, и все так же изящно, оставив на подносе небольшую пригоршню обглоданных костей, дабы насытить глупцов из палаты представителей. Ведь вся палата будет ликовать, узнав, что Великобритания возвращается на материк, а ее извечный противник — Франция, не только будет разгромлена, но и вообще прекратит свой земной путь. Но что стоит за этим шагом? Поймут ли эти самодовольные лорды, что это всего лишь игра… заманивание Великобритании в ловушку, из которой совершенно неизвестно, сможет ли она выбраться? Не закончит ли Туманный Альбион свой жизненный путь столь же печальным образом?

— Сэр? — Абрахам фон Бирч взволнованно смотрел на совершенно остекленевший взгляд Эдуарда Дерби. — С вами все в порядке?

— Да. Все в порядке. — С трудом сфокусировав взгляд, сказал министр иностранных дел. — Спасибо вам большое за предоставленную информацию. Она многое мне объяснила и очень помогла.

…

В тот же день в кабинете премьер-министра Великобритании.

…

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — Гладстон был настолько шокирован новостью, что даже слегка побледнел.

— Да. Мы снова проиграли. И, признаюсь, я пока не вижу способа выйти из этого затруднения без сильных потерь.

— Вы уверены, что Александр располагает многими копиями этого письма и фотографиями?

— Абсолютно. Кроме того, я убежден, что это письмо и фотокарточка только часть компрометирующих нас материалов, которые он собрал благодаря этому русскому беглецу. Ведь Шувалов, насколько мне известно, хранил кое-какую переписку и свои дневники. При обыске их не обнаружили, а его личный сейф оказался совершенно пуст.

— Насколько серьезными там были материалы?

— Сложно сказать. Через известного вам человека шли переговоры о подготовке к государственному перевороту в России, так что значительная в своем объеме рабочая переписка вполне могла пройти через его руки и осесть там. Да и потом, мы же планировали использовать его в качестве эмигрировавшего лидера нации. Совет вполне однозначно поставил перед нами задачу вернуть свои позиции в Российской Империи, и мы готовились к этому.

— Вы серьезно собирались эту задачу решать через Шувалова? — Недоверчиво спросил Гладстон.

— После ряда консультаций мы пришли к выводу, что установившийся в Российской Империи режим с приходом Александра к власти, можно подкосить через либеральную риторику. Например, собирая под свои знамена творческую элиту и всевозможных разночинцев, грезящих республикой и ростом гражданских прав. Предварительный обзор ситуации говорит нам о том, что эта варварская Империя не настолько однородна, как кажется, и есть довольно серьезные заделы для формирования полноценной оппозиции, способной в будущем захватить власть. Поэтому, с Шуваловым шла серьезная работа по написанию 'мемуаров'. После завершения этой общеевропейской военной вакханалии и стабилизации положения Великобритании мы собирались опубликовать его воспоминания о том, насколько кровожаден и деспотичен Александр к своим подданным. Само собой с душераздирающими примерами. Он выходит победителем на полях сражений, а мы начали готовить ему разгром в сердцах людей. Ненависть к нему позволила бы нам сплотить Европу, представить его в качестве исчадия Ада, Антихриста. А беглого канцлера показать как человека, стремившегося установить в Российской Империи цивилизованную форму правления, уважающую гражданские права и свободы людей.

— Это замечательно, но…

— Мы вели с ним активную переписку, присылали инструкции и материалы, для написания 'мемуаров'. Все это исчезло.

— Вы думаете, он сам вышел на русских? — Спустя минуту молчания, спросил Гладстон.

— Не знаю. Эти подробности нам не известны. Однако никаких следов обыска в его особняке мы не обнаружили. Все выглядело так, что этот изгнанник сам все свои ценные вещи и документы извлек из тайников и передал в руки русской разведке, преследуя какие-то свои цели.

— Хорошо. Какие будут ваши предложения?

— Я убежден, что русский Император специально проинформировал нас о том, что имеет на Туманный Альбион много компрометирующих материалов. Публиковать их, думаю, он не будет. Это обычный шантаж с целью заставить нас вести себя аккуратно и лояльно России. Ведь грядет очень серьезная международная конференция по послевоенному разделу мира. Боюсь, что он делает заготовки для лоббирования своих интересов.

— Заготовки? — Вопросительно поднял бровь Гладстон. — Кроме Шувалова у него есть что-то еще?

— Именно. Например, мне стало известно, что в среде европейских банкиров, имеющих, как правило, самое прямое отношение к еврейской диаспоре, ведутся активные переговоры. Очень много поездок и деловых встреч, большинство которых территориально проводится на Корсике и в прибрежной зоне Италии, Испании и Франции. Что они обсуждают, я выяснить не смог, но на этих встречах не раз присутствовал лично Александр и Альберт Ротшильд. Один раз был Гарибальди. Так что, оставить без внимания подобную активность мы не можем.

— Опять Ротшильд, — с явным неудовольствием сказал Гладстон. — Кстати, Александр сказал, что будет с французскими Ротшильдами?

— Нет, но вряд ли он будет афишировать их предстоящую судьбу. Насколько я знаю, на данный момент они практически банкроты. Грабежи, накрывшие Францию незадолго до начала войны, ударили по ним самым решительным образом. Не было ни одного филиала их коммерческих учреждений, которые бы не подверглись сокрушительному разгрому. Причем, в отличие от других банков и касс, в отношении людей Ротшильдов не было никакой жалости.

— То есть? м- В некоторых филиалах был вырезан персонал поголовно. Ротшильды понесли катастрофические потери в деньгах и обученном персонале. Когда война закончится, Джеймс и остальные пойдут по миру. Если доживут, конечно.

— Предсказуемо, — слегка поморщился Гладстон. — Что-то еще из заготовок русского Императора вы смогли обнаружить?

— Пока нет. Но даже эти две говорят о том, что мы, фактически, будем вынуждены лишь улыбаться и очень скромно вести себя на послевоенной мирной конференции. Я не исключаю того, что он подготовил нам и другие сюрпризы, о которых мы пока не догадываемся.

— Может быть, мы можем как-то компенсировать хотя бы этот инцидент с Шуваловым?

— А как? Да, чисто гипотетически мы можем торжественно передать Александру все регалии российской Империи, которые похитил Шувалов, но это создаст нам еще больше проблем. Во-первых, этот русский часть из них разрушил, вытаскивая драгоценные камни для продажи нам. А это значит, нам придется не только вернуть все на свои места, но и отремонтировать эти произведения искусства. Как вы понимаете — это недешевое и весьма не быстрое дело. А если поступить иначе, то Александр сможет смело спекулировать ситуацией. Во-вторых, мы теряем весьма серьезные деньги. В-третьих, это мало что меняет, так как на фотографиях, что сделали русские агенты, есть неоспоримые свидетельства того, что Лондон был причастен к укрытию от справедливой кары этого преступника. После Венской трагедии — это будет колоссальный удар по нашему политическому престижу, после которого нам придется очень долго оправдываться. Да, конечно, мы не складывали все яйца в одну корзину и провал проекта 'канцлер' хоть и сильно бьет по нашим интересам в России, но оставляет другие варианты. Однако боюсь, что если мы начнем действовать, то спровоцируем Александр на резкие поступки. И одного Богу известно, чем закончиться эта карточная партия. А разве это то, что нам нужно? Великобритания сейчас переживает не лучшие свои дни, чтобы ввязываться в столь опасные авантюры.

— Хорошо. Пусть будет все так, как есть. Но, дабы исключить недоразумения, начните консультации с Александром. Нужно понять, что он хочет получить и какую публичную позицию по этому вопросу нам нужно выработать.

 

Глава 36

Из протокола допроса капитана французской армии Эжена де Фюнеса, взятого в плен двадцать седьмой прусской пехотной бригадой.

…

— Получается, что вы дезертировали из своего полка?

— Нет, месье, никак нет. Полк был разбит, куда отступать я не понимал в той обстановке.

— И в такой сложной ситуации, вы, вместо того, чтобы сражаться с противником, пытаясь хоть как-то изменить ход боя, решили спасти свою жизнь?

— Вы не понимаете. Боя не было. Наша атака через Марсово поле на русские позиции стала изощренным самоубийством.

— Вы можете о ней рассказать?

— Я командовал сводной ротой, набранной из отступивших со своих позиций бойцов. Они все бежали от русского удара и, в качестве шанса на спасение им предложили искупить свою вину в решительной штыковой атаке. Мы надеялись опрокинуть русские передовые части и если не выбить их за пределы внешнего радиуса обороны, то хотя бы потеснить.

— На что вы надеялись? Ведь русский корпус был очень хорошо насыщен легкими полковыми орудиями и пулеметами. Вас бы попросту посекли на подходе. Почему вообще вы решили атаковать широким фронтом по Марсовому полю?

— Решение об атаке принимал не я. Я лишь исполнял приказ.

— Ясно. Продолжайте.

— Мы вышли из укрытий на рассвете и, не теряя времени, решили атаковать в надежде, что русские еще спят. Однако мы ошиблись. — Полковник Хайнс Шварцнегер вопросительно поднял бровь. — Моя рота шла тихим шагом, стараясь максимально не шуметь, но уже через минуты две, когда укрытия остались достаточно далеко за спиной, по нам открыли ураганный огонь. В тот момент мне показалось, что они собрали против нас всех солдат, что у них были. Вокруг воздух гудел от пуль. Вдруг, над головой ахнуло что-то и нас накрыло шрапнелью.

— Почему вы упали? Вас ранило?

— Нет. На меня навалился сзади солдат, по всей видимости. Я не устоял на ногах и упал, ударившись головой о брусчатку и потеряв сознание. Позже на меня упал еще один солдат, придавив сверху. Видимо это и спасло мне жизнь. Выбраться я смог, только когда все прекратилось. Был уже вечер. Я огляделся — русских уже не было, а все Марсово поле казалось полностью завалено трупами французов. Чудовищный вид!

— И как вы поступили?

— Выбрался из-под заваливших меня трупов и попытался уйти подальше от этой бойни.

— Не пробовали искать таких же выживших, как и вы?

— Нет. Я был чрезвычайно напуган. Вы никогда не приходили в сознание в горе трупов, будучи залитым кровью практически с головы до пят? Даже оружие не взял. Хорошо, что у меня на поясе был револьвер, а то бы так и ушел, как есть.

— Как вы думаете, в чем был секрет успеха русских?

— Не знаю, — покачал головой Эжен. — Признаюсь, я думал об этом. Пока я сидел в том доме, заняться мне было особенно не чем, вот и ломал голову. Но до сих пор не могу понять, что же дало им победу. Вроде и оборона у нас была хороша, вон как других держала крепко. Да и солдаты обстрелянные, подготовленные. А все равно — смяли нас.

— Вы участвовали только в этом бою против русских?

— Нет. Я был во внешнем радиусе, в укреплении, оборудованном в небольшом каменном домике возле Сены. Перед тем, как русские начали свое наступление они практически непрестанно держали в воздухе воздушные шары и дирижабли. Мне казалось, что над нашими позициями эти серые чудища висели постоянно. Некоторые солдаты нервничали и стреляли по ним, но те находились слишком высоко, чтобы пули могли до них долететь. Не раз слышал о том, что было бы неплохо для этого дела приспособить какую пушку небольшого калибра, но до дела так и не дошло.

— Для чего русские использовали дирижабли?

— Думаю, для разведки. Только мне не ясно было, как они оперативно передавали полученные сведения на землю. В голову приходили только мысли о том, что они как в море использовали сигнальные флажки или еще что-то подобное.

— Почему вы решили, что сведения передавались оперативно? — Вмешался майор Альберт Шварц.

— Они постоянно переносили огонь своей артиллерии по наиболее интересным целям. Намного быстрее, чем менялись на дежурстве дирижабли. Я видел далеко не все, но артиллерийскую батарею, которую попытались развернуть на новом месте под прикрытием моих митральез, накрыли шрапнели уже через десять минут после ее прибытия. Со стороны русских она не просматривалась. Ее вообще тайно перенесли.

— Вы видели наступление русских?

— Нет. Когда они начали наступать, я уже плыл по Сене, пытаясь выбраться на северный берег.

— Почему? Вы струсили?

— Нет. Мы ночью развели костер, чтобы приготовить себе горячей еды. А наутро по нашим позициям начали прилетать фугасы. Мы ведь очень удачно фланкировали бульвар. Первоначально обстрел был редким и слабым — очевидно стреляли полковые орудия, которые были для нас не страшны. Однако на десятой минуте, прямо перед бойницами взорвалось что-то куда более существенное. Солдат засыпало осколками и землей. Кое-кого убило. Спустя несколько секунд прилетел еще один гостинец, вошедший уже в само здание и серьезно его повредивший. А потом, началась мерная бомбардировка, нацеленная, по всей видимости, на полное разрушение нашего укрепления. Примерно на пятнадцатом тяжелом снаряде, потеряв уже убитыми и раненными половину вверенного мне подразделения, я скомандовал отступление и начал отходить.

— А как вы оказались в реке?

— Взрывом меня едва не засыпало обломками. Вот я и прыгнул в воду, чтобы выжить.

— Ясно. Кто-нибудь из вашего отряда тогда смог уйти?

— Да. Двенадцать человек. Бомбардировка нашей позиции продолжалась недолго. Видимо, увидев, что из здания стали выбегать люди, с дирижабля передали о подавлении цели. Как раз минут пять-семь еще продолжали размеренно стрелять по нашему дому, превращая его в руины.

— Что было дальше?

— Я выбрался из воды и услышал, что на наших старых позициях раздаются хлопки винтовочных выстрелов, которые непривычно резанули слух после взрывов. Но все довольно быстро затихло. Когда я смог добраться в расположение своего полка… остатков своего полка, все было закончено — он отошел на второй радиус укреплений, а русские интенсивно втягивались в прорыв и теснили наших соседей, дабы те не ударили им во фланг.

— И все?

— Да. Меня назначили командиром сводной роты, которую я и повел в бой через день.

…

Спустя двадцать минут.

— Что думаете, Альберт? — Полковник Хайнц Шварцнегер прибывал в глубокой задумчивости.

— Мы опросили уже шесть французских офицеров, сражавшихся с русскими, но так и не смогли понять, как именно они производят наступление.

— Кроме того, что они интенсивно применяют короткоствольную артиллерию и дирижабли.

— Да. Это полезная информация, но не дает ответ на главный, ключевой вопрос — как идет в бой их пехота. Наши наблюдатели были только на командных пунктах русского корпуса и реального боя не видели.

— Мы же посылали наблюдателей с их полками, что, они все погибли?

— Увы. Почти никому из них не удалось добраться до линии атаки. У некоторых не оказалось каких-то специальных пропусков и их просто не пустили в расположение атакующих частей (русские потом принесли извинения за нечёткую работу своего штаба, но было уже поздно), трое внезапно заболели, как капитан Дитрих, который третий день лежал в лазарете с подозрением на дизентерию. Ближе всех к успеху был майор Штейнглиц, сумевший принять участие в атаке, но…

— Что, он погиб?

— Нет, просто не может ничего вспомнить. Последнее, что удержала его память, это тост за здоровье короля после выигранного им пивного пари на ужине в офицерском собрании полка. В себя майор пришёл уже после успешной атаки, упав в лужу на дне первой линии французских траншей. И, хотя все бывшие рядом русские утверждают, что он не уронил чести прусского офицера, ворвавшись в ту траншею одним из первых, сам герой не в состоянии вспомнить ничего из своих подвигов.

— Идиот! Напился перед атакой и провалил ответственное задание!

— Не горячитесь, Хайнц. Думаю, нашим офицерам «помогли» русские. Слишком уж своевременно произошли все инциденты.

— Это все очень плохо. Впрочем, даже то, что мы знаем, позволяет задуматься о тактических решениях, которые они применяют.

— Но что нам это даст? Мы не видим всей картины.

— Мы видим хоть что-то. Это намного лучше, чем ничего.

 

Глава 37

Офицер Генерального штаба Прусского королевства Йоган Вайс трудился на своей ниве уже несколько лет. Его ценили за прилежание и хороший, трезвый ум, не раз помогавший руководству решать непростые логистические задачи. Но мало кто знал, что за этой возней с картами и бумагой скрывалось на самом деле.

… Эта встреча произошла по старой доброй традиции в небольшом пивном баре на Унтер-ден-Линден. Тихая, спокойная обстановка, приглушенный свет, небольшое количество посетителей — что может быть лучше для разговоров, которые не должны быть услышаны случайными людьми?

…

— Йоган, — улыбнулся Вильгельм, — я очень рад вас видеть. Давно мы уже не встречались в столь приятной обстановке.

— Взаимно, дорогой друг, взаимно. Вам снова потребовались мои отчеты?

— Я бы их мог и официальным письмом запросить.

— Тогда что?

— Вы совершенно измотано выглядите. Вот я и решил вас немного отвлечь от дел и поболтать.

— Да, наверное, вы правы. Признаться, я совершенно погряз в своей работе и не вылезаю на свет божий. Совсем канцелярской крысой становлюсь.

— От вашей работы много пользы, любезный Йоган, ради такого и не грех примерить мех этого зверька.

— Возможно, но отдохнуть хочется уже давно. Провести несколько месяцев в какой-нибудь глубинке, сходить на охоту, порыбачить, — Йоган сделал мечтательное лицо и замолчал.

— А что, ваше руководство совсем вам не дает отдыха?

— Тяжелые времена идут неустанно. То война с Австрией, то война с Францией, то подготовка к ним. Признаться, я даже выходные дни, бывает, провожу на работе, чтобы успеть выполнить, что требуется. Война не ждет, когда мы выспимся.

— Йоган, я вам серьезно говорю, вам пора отдохнуть. На вас лица нет. Хотите, я поговорю с вашим начальством?

— Да бросьте, Вильгельм, я понимаю, что вы можете мне помочь, но, думаю, выглядеть это будет не очень красиво. Вы же отлично знаете, как в моем ведомстве к вам относятся. Многие офицеры с зубовным скрежетом воспринимают острую необходимость вашей службы, считая ее чем-то недостойным.

— Но вы с ними не согласны? — Хитро подмигнул Вильгельм.

— Нет, конечно, нет. Разведка — это полезнейшая деятельность. Без добываемых разведкой сведений, мы не планированием будем заниматься, а гаданием на кофейной гуще. А вы, в отличие от военно-полевых любителей, занимаетесь этим вопросом серьезно и профессионально. Я убежден в том, что разведка одна из важнейших служб в армии, да и не только в армии, но вообще в государстве. Если ее не будет, то мы все станем слепыми котятами.

— Приятно осознавать, что хоть кто-то в Генеральном штабе понимает всю сложность ситуации, — таинственно улыбнулся Вильгельм Штибер. — Но вам, все-таки, нужно отдохнуть.

— В самом деле? — Настороже переспросил Йоган.

— Да. Вы очень ценный сотрудник, который знает свое дело лучше, чем многие. Именно поэтому я считаю, что вы мне сможете пригодиться.

— Вы хотите пригласить меня работать в свое ведомство?

— Именно. Мне нужны ваши способности.

— Вильгельм, как они могут вам пригодиться? Я ведь простой администратор, сижу и считаю — что кому нужно и как это доставить.

— И умеешь это делать лучше всех в нашей армии.

— Взысканий пока не было, — чуть помолчав, сказал с улыбкой Йоган Вайс, а потом уже совершенно серьезным тоном. — Зачем я вам? Разведчик из меня очень плохой.

— Мне нужна ваша голова. — Вайс вопросительно поднял бровь. — Я создаю аналитический центр при своем ведомстве и люди с такой светлой головой, как у вас, мне нужны как воздух.

— И все равно я не понимаю, о чем речь. Как вам пригодятся мои навыки?

— Вы сможете, благодаря своим способностям, проверять сведения, поступающие от агентурной разведки. Хм… я бы сказал больше, но не могу. Пока вы не дадите свое согласие — нельзя.

— Чем я рискую?

— Ничем. Будете работать тут же, в Берлине. Никаких внешних изменений не произойдет. Разве что здание, в котором вы будете трудиться, станет другим. Да ваш оклад вырастет в три раза. На первое время, разумеется.

— А отдых?

— Пожалуйста. Сейчас я дам вам три оплачиваемых месяца и потом — по месяцу в год.

— Даже не знаю… — Йоган Вайс задумался и уставился куда-то в небо.

— Йоган, решайтесь, здесь вы командуете перевозкой муки, а у меня от ваших расчетов будут зависеть судьбы мира.

— Никогда не стремился к таким вершинам.

— Но вы согласны?

— Я согласен. — Улыбнулся Вайс. — Боюсь, что даже если я сейчас откажусь, вы найдете способ заполучить меня в свое ведомство. Ваши связи и изворотливость ума не то, с чем можно и нужно бодаться.

— Добро пожаловать в наши ряды, дорогой друг, — расплылся в улыбке Вильгельм Штибер.

…

Из бара Вильгельм и Йоган уже вышли вместе и направились спокойной прогулочной походкой по этому бульвару. Погода была замечательная, а потому весь Унтер-ден-Линден оказался заполнен праздно шатающимися прохожими, которые создавали несколько необычный фон оживленности и мельтешения. На их фоне эти две, абсолютно уравновешенные личности совершенно диссонировали, однако их это не беспокоило. Они шли с чуть заметными улыбками, подставляя свои лица спокойному вечернему солнцу.

Штибер был чрезвычайно доволен переманиванию в свое ведомство хорошего армейского аналитика, дающего ему более совершенные инструменты для работы. А Йоган улыбался наивности Штибера, который не смог вскрыть подвох и вычислить его — русского разведчика. Поэтому его работа получала совершенно новый поворот и куда более интересные перспективы. Он был счастлив. Да, игра становилась намного сложнее, но держать в своих руках потоки важнейших разведывательных донесений прусской разведки было чрезвычайно ценно и важно.

 

Глава 38

— Джентльмены, — Джеймс Абрахам Гарфилд встал, начав заседание тайно собранного совещания, — я собрал вас всех для того, чтобы обсудить вопрос о сложившейся, мягко говоря, тяжелой ситуации.

— Почему вы не пригласили Моргана? — Удивленно поднял бровь Улисс Грант.

— Потому что присутствие представителя русского Императора на секретном совещании правительства Североамериканских соединенных штатов я считаю лишним.

— Так ведь Его Императорское Величество продал свои акции American Investment Bank какой-то мексиканской инвестиционной кампании. А та, в свою очередь, перепродала эти акции на рынке малыми порциями. Морган сейчас играет сам по себе, будучи главным акционером банка.

— Он имеет всего двенадцать процентов акций. Да, это много. Но я уверен, что Александр никуда не уходил. Боюсь, что он просто реструктурировал свои активы, избавив AIB от лишней критики.

— То есть?

— Вам всем известна история с транспортной компанией 'Арго', формально находившейся в англо-бельгийской собственности. И то, что на самом деле, она оказалась русской, но под, так сказать, макияжем. В Лондоне до сих пор пытаются распутать тот чудовищный клубок сделок, пытаясь найти доказательства реального владения этой компанией русским Императором. Но пока их успехи не обнадеживают.

— Так может быть, это просто лобби конкурентов? — Возразил Грант. — Ведь 'Арго' очень динамично развивалась, создавая поистине передовой флот. Это наверняка кому-то в правительстве Великобритании не понравилось из-за того, что этот человек или эти люди имели свои интересы в других транспортных компаниях. Мне кажется эта версия намного логичнее и реальнее, чем официальная 'утка' Лондона.

— Вы не верите лучшим специалистам Скотланд-Ярда?

— Да. У страха глаза велики. Вот и решил кто-то воспользоваться истерией, связанной с обнаружением нескольких русских шпионов, дабы под прикрытием 'охоты на ведьм' решить свои проблемы. Я убежден, что не нужно искать какие-то подводные камни там, где их не может быть. Вы думаете, почему так долго ищут англичане хоть какие-нибудь доказательства? Потому что их нет.

— Но ведь как начался этот скандал компания 'Арго' довольно быстро стала плавать под русским флагом. Разве это не доказательство? — Поднял удивленно бровь президент Гарфилд.

— А какой у них был выбор? Англичане заморозили постройку нескольких весьма дорогостоящих клиперов, которые были заказаны компанией 'Арго'. На них начали травлю. И тут русский Император делает им предложение по размещению нового пакета акций, то есть, предлагает целевое инвестирование с переводом штаб-квартиры в Ригу. Какой здравомыслящий человек от этого откажется? Этот шаг доказывает только одно — компанией 'Арго' руководят трезвые и весьма разумные люди. Уйдя с территории, на которой их пытаются притеснить, они затеяли судебные разбирательства. Вам это кажется странным?

— В такой подачи материалов — нет, — задумчиво ответил президент. — Признаться, я и не допускал мысли о том, что компания 'Арго' не русская.

— Сейчас эта компания стала русской, но ее вынудили к этому поступку. Причем, замечу, с ней в Россию ушли более двадцати новейших клиперов, что чрезвычайно укрепило русский флот, не имевший возможности строить такие корабли самостоятельно.

— Допустим. Ладно. Компания 'Арго' вероятнее всего просто оказалась козлом отпущения, но я все равно не верю, что Морган работает самостоятельно. — На что Уиллис мило улыбнулся. Уже давно в правительстве САСШ было несколько основательно прикормленных политиков, которые выступали в роли своеобразного русского лобби. Хоть и тайно. И Морган действительно был их куратором. Впрочем, все делалось настолько аккуратно, что кроме своего непосредственного руководителя, агенты влияния не знали никого из этой неформальной организации. И это было правильно. Разумнее потерять двух, чем всех, в случае каких-либо политических репрессий. — А что вы улыбаетесь? — Обратился к Гранту Гарфилд.

— Потому что, против Моргана у вас примерно те же доводы, что и против 'Арго'. Боюсь, у вас тут какие-то личные интересы.

— Не говорите глупости! — Разозлился президент. — Морган вырос как специалист под руководством русского Императора. И я абсолютно убежден в том, что он если и не танцует под его дудку, то прислушивается к мнению из Москвы с огромным вниманием.

— Хорошо, допустим, вы правы. Ради чего вы собрали нас?

— После вмешательства русских и англичан в начале шестидесятых годов во внутренние дела нашего государства, мы понесли катастрофические потери. Сейчас, САСШ контролирует едва ли не четверть своих прежних территорий. Мы постоянно воюем с вооруженными до зубов индейцами. Экономический кризис, длящийся уже практически десять лет, очень серьезно ударил по нашему финансовому благополучию. Потерян флот. Практически прекратилась иммиграция населения. Наша страна больше не является 'Эльдорадо'… местом, где сбываются мечты.

— Все это мы знаем. Давайте ближе к делу.

— Я предлагаю начать переговоры с КША по вопросам взаимной интеграции. Мы должны исправить ошибки, допущенные в прошлом. Без примирения с этим соседом, через десять-пятнадцать лет мы станем обычной третьестепенной страной мира, без каких-либо шансов на возрождение.

— А вы уверены, что КША согласятся? — Возразил мужчина с сухим непроницаемым лицом.

— Почему нет? — Удивился Гарфилд. — Они тоже переживают не лучшие времена.

— Южане затеяли гражданскую войну по причине того, что мы их жестоко обирали, заставляя продавать нам сырье по дешевке, а покупать наши промышленные товары в три дорога. То есть, эксплуатировали наподобие колонии. Так со своими гражданами не поступают.

— И что теперь? Что было, то прошло.

— Во-первых, они нам никогда не простят причиненного зла. Вы даже не представляете, как они ненавидят 'янки'. Во-вторых, в самих КША нет никаких явных тенденций к интеграционным процессам. Например, день назад президент южан подписал постановление об удовлетворении прошения штата Калифорния о выходе из состава Конфедерации. А также, ряда других территории, отрезанных от КША бунтующими индейцами. Это опубликовано в их газетах утренних газетах. Причем, я хочу на это обратить особенное внимание, общественность не возмущается.

— Калифорния отделилась? — Тихо переспросил Гарфилд.

— Да. Теперь она является независимым государством. Республикой. Боюсь, что отложение наших западных территорий, отрезанных индейцами также не за горами.

— Я думаю, мы не допустим этого, — твердо и спокойно сказал президент Гарфилд.

— И как же мы это сделаем? Пошлем остатки нашего флота огибать Южную Америку, дабы столкнуться с неизвестностью в Тихом океане? — Улыбнулся Грант.

— Почему же с неизвестностью? — В усы ухмыльнулся Честер Алан Артур. — Самая страшная 'неизвестность' Тихого океана называет Российский Императорский флот. Он частью состоит из наших старых кораблей, а в остальном укомплектован вполне современными фрегатами, корветами и шлюпами, которые, между прочим, еще и превосходно вооружены. Думаю, учитывая объем инвестиций Москвы в наше восточное побережье, наши корабли 'утонут', попав в случайный шторм в Тихом океане, вместе с небольшой частью русского флота.

— Вы думаете, что русские пойдут на такой резкий шаг? — Удивился Гарфилд.

— А им кто-то может помешать? — Ехидно улыбнулся Грант. — Вы понимаете, что мы сейчас находимся в полной изоляции, продолжая проводить самостоятельную политику. Пытаться, по крайней мере. Конфедерация потихоньку полностью переориентируется на экономическое и политическое взаимодействие с Москвой, понимая, что для нее это гарант независимости и стабильности. Собственно эти предположения возникли не на пустом месте. Русские на свои деньги развернули в Орландо несколько современных военных заводов, обеспечив оружием и боеприпасами не только армию КША, но и ряд своих тихоокеанских гарнизонов. Которые, кстати, потихоньку увеличиваются. Или вас не отрезвила русская оккупация Никарагуа? Они просто пришли и сказали, что это их земля. Даже войны не объявляли.

— Но их положение там неустойчиво.

— Кто вам это сказал? — Вопросительно поднял бровь Уилл Грант. — Несмотря на все усилия англичан, русские сидят в Никарагуа так крепко, что выбить их оттуда не сможет сейчас, пожалуй, никто. А большая часть армий тех необученных папуасов, что с легкой руки Лондона 'обрушилась' на русские позиции превратилась в удобрение для буйной тропической растительности. Или вы забыли, как русские сражали в Гражданскую войну? Мы просто ничего не могли им противопоставить.

— И? Вы хотите, чтобы мы опустили руки?

— Отчего же? Но вот планов изощренного самоубийства вынашивать не нужно. Мы, знаете ли, тут сидим не для этого. Вряд ли разумной будет идея сталкиваться лбами с Российской Империей. Она усиливается день ото дня, и мы ничего с этим поделать не можем. Вы в курсе того, как русская армия провела последние кампании?

— Вполне.

— Вы хотите эти полки увидеть под Вашингтоном?

— Почему вы доводите все до абсурда?

— Потому что я отлично представляю себе характер Александр. У него есть финансовые и политические интересы в Северной Америке. Это факт. Но разве он согласится просто так расстаться с теми заготовками, что он сделал? Не думаю.

— Ну уж нет. — Едва не стукнул кулаком по столу Гарфилд. — Ложиться под Российскую Империю САСШ точно не будет! Мы не для того сражались за свою независимость от Великобритании.

— Мы уже там, — со снисходительной улыбкой произнес Грант.

— Мистер Грант, я попрошу вас воздержаться от подобных пошлых оценок. САСШ свободная, независимая держава, которая еще в состоянии поднимать каждое утро свой флаг.

— Конечно, мистер Гарфилд, конечно. Вы совершенно правы, — с легкой улыбкой сказал Уильям Грант.

 

Глава 39

17 августа 1871 года. Париж. Марсово поле.

Наспех расчищенное от обломков и оборудованное импровизированными трибунами, Марсово поле имело довольно грозный вид, будучи покрыто воронками от снарядов, которые не успели закопать. Их замечательно дополняли декоративные стены из руин прилегающих к полю зданий. Да и вид большого вала братской могилы, которую для французских солдат устроили прямо тут, не вселял радости в прохожих. К счастью, Павлу Игнатьевичу, командиру седьмого пехотного полка, которому было поручено погребение погибших на Марсовом поле, хватило ума расположить братскую могилу достаточно аккуратно, с торца, выходящего к реке. А не сикось-накось.

…

Александр стоял на грубо и наскоро сколоченной деревянной трибуне в своем парадном черном мундире и наблюдал за обстановкой. Бисмарк, Гарибальди и другие представители коалиции победителей, стояли вокруг него и увлеченно обсуждали всякие пустяки. Ему тоже бельгийский король Леопольд II что-то увлеченно рассказывал, но его слова казались таким малозначительным шумом, что русский Император только из вежливости краем уха слушал своего коллегу по монаршему делу и время от времени вставлял формальные реплики, выказывая свой 'живой интерес'.

— Дорогой друг, — перебил Леопольда II Александр, — похоже, что начинается.

— Что? — Несколько осекся бельгийский король.

— Парад начинается, — уточнил Император, сверившись с часами. Повернулся лицом к импровизированному плацу и окинул его взором.

Вдоль западной стороны Марсового поля стояли французы — простые обыватели, которых согнали сюда чуть ли не силой со всего Парижа и окрестностей, а также часть военнопленных под охраной. Тысяч пятьдесят было точно. Для них соорудили простые наклонные многоярусные трибуны, впрочем, мест для всех все равно не хватило, так что многие просто толпились, не имея возможности наблюдать плац.

…

Но вот, назначенный час пробил, и в громкоговорителях захрипели легкие помехи. После которых начал свое выступление формальный лидер коалиции — английский премьер-министр сэр Уильям Гладстон.

Тут стоит пояснить только один факт — появление русских громкоговорителей в Париже на совместном параде. Дело в том, что никто из европейских правителей о них и не думал, однако Александр настоял на применении этого новшества. Были определенные проблемы, но довольно быстро все утрясли. В конце концов, возможность произнести нормальную речь перед солдатами и обывателями была крайне соблазнительна для сэра Гладстона.

…

— Господа! — Начал свое выступление Уильям Гладстон. — Мы собрались с вами в этот знаменательный день, чтобы парадом ознаменовать прекращение чудовищной войны. Войны, которая унесла два миллиона жизней и поистине ужаснула мир. Еще никогда во время столь непродолжительной военной кампании не гибло так много солдат. Я очень надеюсь, что весь цивилизованный мир сделает надлежащие выводы и постарается в будущем решать все свои противоречия за столом переговоров. — Гладстон сделал небольшую паузу. — Об этом еще долго можно говорить, вспоминая каждого ушедшего бойца, который честно отдал свою жизнь за интересы своей Родины. Но не время и не место для этого. Война закончилась. И я приглашаю войска стран победившей коалиции пройти с триумфом по этому полю, посвященному богу войны — Марсу, который, без всяких сомнений, увенчал славой самых достойных. — Гладстон замолчал и спустя десять секунд заиграл оркестр.

Александр решил не мелочиться и расставил микрофоны не только на трибуне, для выступления политических лидеров и комментаторов, но и перед оркестрами, которые были предоставлены всеми странами-участниками коалиции. Даже такие второстепенные 'вояки', как Дания и Богемия, выставившие всего по одной пехотной дивизии, и те, не постеснялись прислать для участия в параде полноценный оркестр.

Первыми шли англичане, как организаторы коалиции. И, надо сказать, Александр первым предложил этот порядок. Даже несмотря на то, что это именно русские войска переломили ход боев на французском фронте и взломали оборону Парижа. Нет, Император не старался каким-то образом умалить заслуги своих войск. Ни в коем случае. Просто он хорошо помнил из когда-то услышанной заметки о ведении публичного выступления, что самые сильные впечатления оставляют слова вступления и завершения. И хотел немного схитрить, уступив первый шаг своим политическим противникам, великодушно позволяя им попасть в расставленные для них сети.

Впрочем, Гладстон и Бисмарк о подвохе, который задумал Александр, ничего не знали, но напряглись основательно от странной уступчивости победителя. Впрочем, отказываться им было не с руки, так что пришлось, скрепя сердце, пойти впереди. Уильям Гладстон ожидал практически всего, чего угодно, вплоть до какого-то взрыва, совершенного сумасшедшим французским солдатом с кофром, наполненным нитроглицерином. Но подвох оказался совершенно в другой плоскости.

Дело в том, что на 1871 год в распоряжении всех стран антифранцузской коалиции практически не имелось никаких достойных торжественных песен. Конечно, кое-что было, но те наработки, достигнутые Российской Империей за последние полтора десятилетия, были абсолютно вне конкуренции. Разрыв был настолько колоссален, что его можно сравнить с расстоянием, которое отделяет Антарктиду от тропических лесов Гвианы.

…

Вот из-за поворота на Марсово поле вышли последние коробки датских вооруженных сил, идущие под какое-то невнятное пиликание оркестра, попытавшегося за пару недель до проведения парада подобрать и доработать под внезапно появившиеся нужды какие-то камерные композиции. Впрочем, русские войска сразу после датчан не вышли, а выждали небольшое время, после чего из-за руин поднялись восемь малых дирижаблей, которые так замечательно зарекомендовали себя в минувшей военной кампании и двинулись относительно ровным строем на малой высоте вдоль площади.

Само собой, все внимание зрителей оказалось практически сразу приковано к этим летающим диковинкам, а не к датчанам, части которых завершали парадное шествие перед главной трибуной, идя просто как бедные родственники.

И вот, после того, как последняя датская шеренга минула микрофон комментатора, тот объявил: 'А теперь на Марсово поле выходят вооруженные силы Российской Империи! Поприветствуем первый в мире военно-воздушный флот, без которого не было стольких побед доблестной русской армии!' И через три секунды после завершения этой небольшой вступительной речи заиграл хорошо знакомый многим читателям марш Авиаторов, кое-как восстановленный по воспоминаниям Александра. Само собой, без слов, чтобы не дразнить слушателей некими крылатыми аппаратами, каковые только разрабатывались в секретном НИИ в России.

Через несколько секунд после начала игры музыки по дирижаблям пробежала волна приказов и, чуть вздрогнув, они сбросили большие полотна знамен Российской Империи, которые развернулись под тяжестью грузов. Причем, заметно убавив скорость хода.

Сразу же после этого акта из-за поворота выдвинулась русская пехота с ее, разительно отличавшейся от современников формой и силуэтом. Если бы какой-то житель начала XXI века взглянул на нее, то не поверил бы своим глазам, так как из-за поворота уверенным шагом в твердых, аккуратных батальонных коробках выдвигался анахронизм, совершенно не вписывающийся в 1871 год. Все дело в том, что Александр постарался воспроизвести советскую военную форму образца 1943 года, подспудно внеся в нее ряд технологических поправок. Например, повсеместно заменив гимнастерку кителем, да пехотный стальной шлем, использовал не советский, а немецкий, как более удобный. Но в целом, на Марсово поле в августе 1871 года вышла фактически советская пехота конца Великой Отечественной войны. Ее вид настолько диссонировал с прошедшими перед ней 'пафосными колоннами', что даже местные хроноаборигены, обратили на это внимание.

Самым интересным эффектом во всем этом деле было то, что с эстетической точки зрения, советская военная форма была для обывателя образца 1871 года не самой красивой. Ее бы даже назвали безвкусной или отвратительной, а русского Императора окрестили скрягой, который не желает разориться на приличную одежду для своих солдат. Но все это 'было бы', потому как ценность форме придает не внешний вид, а военные успехи, которые к этой 'чудной одежке' уже прилипли и не малые. Так что, французы, особенно из числа военнопленных, и приглашенные делегаты смотрели на эту непривычную форму с уважением и страхом, скрываемым в той или иной степени.

Пока русские солдаты шли по Марсовому полю Парижа, оркестр успел сыграть много разных композиций, плавно переходя между ними. Своего рода поппури. Тут были и 'прощание славянки', и 'марш артиллеристов', и 'марш танкистов', и 'марш защитников Москвы', и песня из кинофильма 'Белорусский вокзал' и прочие замечательные музыкальные композиции, выкованные в горниле тяжелой борьбы за выживание России в двадцатом веке.

Важной деталью, которую заметили далеко не все, стало то, как изменилась осанка Александра в его черном мундире, как расправились плечи, как потяжелел, слегка повлажневший взгляд. Стоящий рядом Отто фон Бисмарк заметил эти преображения всегда чуть расслабленного Императора, прошедшие волной с буквально первых нот марша Авиаторов. А потому вместо того, чтобы смотреть на дирижабли, солдат, тачанки, паровые тягачи с артиллерией и прочие особенности русской армии, он был буквально прикован к Александру, губы которого еле заметно шевелились. Они беззвучно напевали те незнакомые ему песни, что звучали в попурри. Да, кое-что он слышал уже на коронации, но там были другие слова… совсем другие. Отто читал по губам и бледнел, благо, что отменное знание русского языка и хорошее понимание русского менталитета, позволяли ему понять очень многое.

Завершала шествие русской армии сводная колонна военно-инженерных частей, которые, также как и несколько лет назад в Москве, ехали на паровых тягачах. Мало кто знал, что такой необъяснимый фанатизм Императора, стремившегося максимально, не считаясь с деньгами, насытить армию современными техническими средствами вообще и паровыми тракторами в частности, есть не что иное, как подготовка личного состава к созданию бронетанковых и механизированных войск. И там, где Мольтке и Гарибальди видели всего лишь причуду русского правителя, тратящего деньги на весьма дорогую, сложную в обслуживании и не самую полезную технику, Александр видел колонны танков и бронетранспортеров, сминающих своими стальными гусеницами врагов Отечества.

Отгремела перед трибуной последняя пара паровых тягачей. Укрылись за рекой дирижабли, севшие за развалинами, по специально установленным мачтам. Прекратил играть оркестр. На огромном поле воцарилась недолгая тишина. Никто не говорил ни слова, переваривая впечатления от парада и, особенно от последнего аккорда — русского выступления. Но когда всеобщее оцепенение вот-вот должно было прерваться шумом расходящейся толпы, во всех громкоговорителях внезапно раздался голос русского императора:

— Друзья! — Он говорил на французском языке, знакомом подавляющему большинству слушателей. — Только что мы закончили чествовать победителей в самой грандиозной битве в истории человечества. Но я хочу напомнить вам о тех, кто не дожил до этого дня, полностью исполнив свой долг. В битве за Париж сложили головы более пятисот тысяч человек: пятьдесят тысяч французов, двести шестьдесят семь тысяч солдат Пруссии, сорок две тысячи итальянцев…

Александр продолжал перечисление, а Бисмарк удивлённо думал о том, что многие из названных чисел ему ещё не известны: «Однако. Как же работает его разведка! Ну, хорошо, ни мы, ни итальянцы особенно не скрывали друг от друга своих потерь. Но из штаба британцев пока не донеслось ни одного внятного слова, а испанцы, похоже, и сами пока полностью не сосчитали погибших во всех своих отрядах. А как все засуетились-то, значит, цифры верные. Впрочем, это и так понятно — не тот человек этот русский, чтобы ради сиюминутного успеха дать кому-то возможность поставить под сомнение его слова. Но, чёрт возьми, какое разительное соотношение потерь!»

А русский император, только что закончивший перечисление погибших сводкой по своей армии, помолчал пару мгновений и продолжил:

— Перед смертью равны все. Поэтому предлагаю воздвигнуть на этом месте, перед братской могилой, мемориал, где будут поимённо перечислены все, независимо от того, под чьими знамёнами они сражались. В назидание потомкам, дабы подобные трагедии не повторялись больше никогда. Но это позже. А сейчас давайте почтим память павших солдат минутой молчания. И, пока звучит метроном, напоминающий о беспощадном течении Леты, постараемся вспомнить лица тех, кого нам не суждено более увидеть никогда: своих соседей по траншее, разорванных снарядами, друзей, бежавших в атаку впереди и принявших пулю, предназначенную вам, сыновей, братьев, отцов, не вернувшихся к родному очагу — всех, кого поглотил безжалостный вихрь войны.

Александр замолчал, и над площадью стали разноситься удары метронома, такие, какими он помнил по прошлой жизни — медленные, чеканные, тающие долгим эхом, похожие на удары подкованного посоха по гранитной плите. Чтобы достичь такого звучания без соответствующей аппаратуры, музыкантам русского оркестра пришлось потрудиться и проявить недюжинную смекалку, но результат превзошёл все ожидания. Толпы людей, собравшихся на площади, замерли, как вмороженные в глыбу льда. Всю долгую минуту, пока из громкоговорителей падали удары Хроноса, не было слышно даже дыхания. Никто не только не шевелился, но даже и взгляды, казалось, застыли обращенными вспять течению времени. Когда же, на смену метроному пришли первые звуки великого реквиема, над площадью пронёсся стон единого выдоха. А наиболее впечатлительные слушатели не удержались и от сдавленного рыдания. 'Ни у кого из собравшихся, — подумал Бисмарк, когда стихла музыка, — глаза не остались сухими'. Даже он сам — сухарь, педант и циник, не смог удержать слёз. В этот момент Александр почувствовав, что на него кто-то пристально смотрит, повернулся и встретился взглядом с прусским канцлером.

— Невероятно! — Сдавленным шепотом произнес Отто, имея в виду явно не дирижабли и трактора и, даже — не его удачный ход с финальным выступлением и минутой молчания. Император это понял. Он смотрел в глаза человеку, который, наверное, оказался единственным во всем мире, начавшим понимать Александра. Безусловно, не полностью, не осознанно, а скорее на подсознании, но начал. Взгляд Бисмарка был непередаваем, в нем смешалось все: и ужас, и удивление, и восторг… да чего там только не было.

Они так смотрели друг другу в глаза около двадцати секунд, после чего Император по доброму улыбнулся, чуть кивнул головой и пошел к своему коню, что стоял с эскортом возле трибуны. Он был счастлив. Потому что впервые в этом мире он встретил человека, который смог его понять. Да, враг, да, с ним придется бороться, а то и уничтожить. Но как же это было приятно.

***

Последний и, возможно, главный скандал этого парада случился уже в самом конце, когда никто не ожидал подвоха. Спустившись с трибуны, Александр сел верхом на своего любимого черного фриза с могучей гривой и двинулся по Марсовому полю на юг, вдоль густой толпы зрителей. Его сопровождал церемониальный эскорт из двенадцати солдат кремлевских полка на конях той же породы и в форме, имеющей определенное сходство с французскими кирасирами времен Наполеона Бонапарта.

Впоследствии, он так и не смог понять, что заставило пытаться обыграть это сходство во время дефиле вдоль строя военнопленных, и никак не мог погасить подозрение в искусственности своего решения и всех последовавших за ним событий. Слишком уж хорошо произошедшее вписывалось в стиль шуток одного его знакомого. Того самого франта, что любил разгуливать по паркам в чёрном полупальто и с белым шарфом на шее.

Александром, внезапно, овладело желание ещё раз психологически надавить на французов, показав им образ истинного императора и отбить всякое желание воевать с ним. Почему? Ведь раньше он никогда не надеялся в таких вопросах на глупое везение, справедливо считая, что всякий удачный экспромт на самом деле требует долгой и тщательной подготовки.

Но, как бы то ни было, проезжая неспешной иноходью перед рядами французских военнопленных, император остановился и окинул их взором. Всматриваясь в лица людей своим фирменным спокойным и уверенным взглядом.

И вот, на сороковой секунде (на втором плане сознания в такие моменты у него постоянно отстукивал метроном), его взор остановился на каком-то молодом офицере в мундире капитана. Эжен де Фюнес поборол робость и поднял глаза на остановившегося буквально напротив него всадника. Их взгляды встретились.

Так сложилось, что Эжен воспитывался в семье, где пожилой дед был солдатом старой гвардии Бонапарта и прошел с корсиканцем не одну военную кампанию, от Египта до Москвы и Ватерлоо. Поэтому маленький Эжен впитывал как губка потрясающее его сознание рассказы и истории, которыми старый солдат сыпал как из рога изобилия. Как понимает уважаемый читатель, дед не делился со своим внуком негативными эпизодами, связанными с невзгодами и поражениями. В воспоминаниях бывшего гвардейца служба в армии обожаемого Бонапарта представала непрерывной чередой приключений и побед, что привело к колоссальной психологической накачке и так излишне впечатлительного ребёнка. Позже это все ушло на задний план, под давлением быта, газет и сослуживцев, которые увлеченно перемывали кости Наполеону III.

Но в этот миг совершенно колоссальной эмоциональной встряски от парада, очень удачно легшей на нервное истощение, вызванное кровавыми боями за Париж, Эжен смотрел на него этого незнакомого мужчину и увидел Императора, из его детских иллюзий, взращенных почившим дедом. Настоящего Императора, а не ту, смешную пародию, что тряся своей козлиной бородкой, довела Францию до столь ужасающего положения. Мощный, спокойный, чуть расслабленный Александр в своем черном мундире производил поразительное впечатление, которое особенно подчеркивалось холодным, спокойным взглядом, прекрасно сочетающимся с дубовым венцом из платины на чисто выбритой голове. И молодой капитан-бонапартист не выдержал. Неудержимой волной вырвались из детства слова деда вместе с прекрасным образом идиллии — могущественной, все сокрушающей Империи, олицетворяющей собой идеалы меритократии. Эжен вздрогнул и спустя пару секунд упал на колено, продолжая смотреть Александру в глаза. Да не просто так упал, а выдохнув 'Мон Омпрэ! '

Наступили мгновения тишины, когда казалось, все присутствующие смотрят на этих двоих. Но Александр не стал затягивать ситуацию и, слегка улыбнувшись уголками губ и глазами, кивнул капитану в знак одобрения, после чего поехал дальше. Но толпа пленных французов уже взорвалась. А вслед за ними хвалебными возгласами взорвалась и остальная масса зрителей. Это был триумф. Настоящий триумф. Кроме того, большей мины под раздел Франции Император заложить не мог, да и под свои планы как можно дольше оттянуть момент создания антироссийской коалиции тоже.

…

— Да… это судьба… — произнес Бисмарк.

— Что? — Переспросил кронпринц Фридрих.

— Мне кажется, что теперь это неизбежно, — покачал головой Отто. — А ведь и полвека не прошло, как почил Бонапарт…

— Вы о чем? — С недоумением посмотрел на Бисмарка Фридрих.

— Не обращайте внимания, я просто устал, — смущенно улыбнулся Отто.