Глава 1

1468 год — 2 марта, Москва

Юный Иван Иванович замер, наблюдая за своим противником. А потом решительно двинулся вперед.

Выпад. Выпад. Шаг. Выпад.

Легкое копье в его руках очень опасно сверкало, стремясь поразить оппонента в ноги. И раз за разом вынуждая отступать, пятясь спиной и то и дело норовя упасть. Изредка противник пытался отмахиваться мечом. Но на это требовалось слишком много времени. И на ползамаха он вновь оказывался вынужден отпрыгивать назад.

На дворе была середина XV века. А значит фехтовальные школы только-только зарождались. Причем не на Руси. Здесь, конечно, какие-то навыки передавались в рамках дружинной культуры. Но весьма невысокие. В лучшем случае отдельные удачные ухватки. Да и то — не всегда и не везде.

Конечно, встречались мастера клинка. Но их было мало, да и являлись они всего лишь удачливыми самоучками, без всякой системы. Тут узнали один прием, там другой, где-то подсмотрели третий… так и росли, так и развивались. И хорошо если сыну или ученику ухватки свои передавали. Зачастую же все их мастерство отправлялось в лучший мир вместе с носителем.

Выпад. Выпад. Шаг. Выпад.

Оппонент Вани оступился левой ногой и замешкался на пару секунд. Этого оказалось достаточно. Копье скользнуло вперед и ударило затупленным наконечником в голень опорной ноги. Противник вскрикнул и потерял равновесие. Взмахнул руками, пытаясь устоять. И получил сильный, акцентированный удар в грудь. С подшагом. Прямо в пластину доспеха.

Раз.

И он рухнул навзничь, вышибая воздух из легких. А как чуть оклемался, принялся растирать ушибленную ногу. Копье хоть и затупленное, но все равно колющий удар — быстр и весьма неприятен.

— Молодец! — Громко произнес Иван III, который, как оказалось подошел совершенно тихо.

— Отец, — почтенно произнес наш герой и уважительно качнул головой.

— С мечом ты так же хорош?

— Нет, отец. Он слишком тяжел для меня. Пока. Но я стараюсь.

Великий князь довольно кивнул и улыбнулся. Раньше он с сыном мало общался, ведь ему было всего девять лет. А до отрочества малыш проводил время почти всецело на женской стороне. Потом же Ивана Васильевича слишком заботили дела, куда более неотложные, державные. И он закрывал глаза на излишнюю опеку супруги над сыном. Единственный ведь.

Но даже того невеликого общения оказалось достаточно, чтобы понять — трагедия подействовала на Ваню невероятно. Он словно повзрослел. Отбросил все детские забавы и со всем усердием взялся за воинские упражнения. Меч, копье, лук, верховая езда… всем этим он занимался с каком-то особым рвением. А еще ученостями премудрыми…

Конечно, в этом пространственно-временном континууме ни учебников, ни специалистов по физике, химии и прочим подобным дисциплинам было не сыскать. Пока. Но Ване они и не требовались. Чему они его научат? Поэтому он налегал на общепризнанные признаки высокой учености — чтение, письмо, языки и закон Божий. Особливо уделяя внимание латинскому языку, как самому полезному и перспективному. Как-никак — язык международного общения и дипломатии в те годы. Также он упражнялся в польском, татарском и греческом. С носителями, разумеется. Ну и местный учил, ибо доверять телу было в таком вопросе было не очень хорошо.

Вот так год и провел. Неполный. Помалкивая, отчаянно тренируясь и слушая, внимательно слушая за тем, кто, что и кому говорит. Вляпаться в какую-нибудь гаденькую интригу на ровном месте ему не хотелось совершенно.

Иван Иванович в прошлой жизни немало увлекался военно-исторической реконструкций. Но совсем не этой эпохой и регионом. Поэтому и не торопился с выводами и реакциями. Было страшно ошибиться. Игра это или нет, но ему совсем не хотелось проверять что с ним будет после новой смерти.

— Отец, ты так странно смотришь. Хочешь мне что-то сказать?

— Судьбу твою решаю, — задумчиво произнес Иван III, пристально глядя сыну в глаза. Тот этого словно и не заметил. В отличие от сверстников Ваня взгляда ни от кого не прятал и ничего не стеснялся. Это-то отца окончательно и убедило. — Поедешь со мной! — Наконец произнес он.

— Когда выступаем? — Деловито поинтересовался сын.

— А не интересно куда? — Усмехнулся Великий князь.

— Если я тебе нужен, то какая разница, куда ехать? Не Царьград же ты батюшка приступом брать решился?

— Царьград? — Удивился отец.

— Ну а что? Как Вещий Олег сесть на струги да дерзким, решительным рывком достигнуть города. Да подгадав момент, пока султан воюет вдали от столицы и град сей старинный никем толком не оберегается.

— Как-как? Ха! Дерзновенно! Но нет. Увы, не на Царьград идем. К Казани.

— Путь неблизкий. Верхом пойдем? — Осторожно поинтересовался сын.

— По воде. Доволен?

— Да, батюшка, — имитируя сдержанную радость, ответил Ваня. Это не укрылось от отца.

— Али недоволен? Может не хочешь?

— Хочу, — твердо произнес сын. — На сшибку мне по молодости рано. Но ты же даже пускать стрелы не дашь. Что это за поход такой?

— Какой есть, — жестко произнес отец. — Я в свое время тоже так ходил. И это не обсуждается. — Отрезал он и, развернувшись, удалился.

А Ваня, пожав плечами вернулся к тренировке. Его ждала работа связкой щит-меч. Ничего необычно, все такой же «колхоз». Но оружие для его юного тела было пока тяжеловато. Каких-то полтора килограмма весил меч, но им не раз и не два нужно махнуть, а уверенно и долго работать. Щит так и вообще — оттягивал руку самым безбожным образом. Видимо оригинальный Вань Ваныч не сильно утруждал себя тренировками. Тело, полученное нашим героем в подарок от судьбы, отличалось определенной рыхлость и изнеженностью.

И с этим требовалось бороться. Серьезно. Решительно. Посему ему даже сделали турники с брусьями. Скакалки смастерили. Кольца. Немного силовых снарядов. И он изо дня в день уделял им значительное количество времени. Слишком уж опасно было в эти времена быть слабым и дохлым.

Великий князь, впрочем, далеко не ушел. Вернулся на наблюдательную позицию в стороне откуда уже ни раз и ни два наблюдал исподволь за сыном. Там его ждал митрополит Московский Филипп I.

— Вижу ты недоволен?

— Этот сопляк хочет в драку лезть! — Раздраженно рыкнул Иван III. — В первом же походе!

— Чудно… — покачал головой Филипп.

— Почему?

— Помнишь? Раньше ведь его воинскими упражнениями не заставишь заниматься. А теперь всякие детские игры отбросив только и делает, что языки учит, закон Божий да оружием машет. Вон, ныне и в бой уже рвется.

— Смерть матери не прошла бесследно, — смягчившись, ответил отец. — Он стал мрачный, нелюдимый, молчаливый… Я боюсь, чтобы он чего не натворил сгоряча. Убьют ведь по дурости. Поговори с ним.

— Не расскажет, — покачал головой митрополит. — Уже пробовал и не раз. Смотрит подозрительно и, тщательно выбирая слова, ответ держит. Всегда по уму. Всегда то, что нужно сказать.

— Вот и я о том! Что он держит в себе? Чувствую ведь — гнетет его что-то. Отчего так рьян в упражнениях? Отчего не забавляется как иные сверстники? Мне нравится, что он повзрослел. Но меня пугает как это все произошло. Прошу тебя. Поговори. Я не хочу его потерять.

— Я попробую, — тяжело вздохнув, ответил митрополит. И с тоской в глазах взглянул на площадку, где Ваня старательно работал в спарринге с ратником. Даже ему было видно, что меч со щитом для него тяжеловаты. Вон какие скупые и аккуратные движения. Но и ратнику сладко не приходилось — отрок постоянно ловил его на контратаках и прочих ухватках. Да так ловко…

 

Глава 2

1468 год — 29 апреля — 1 мая, Муром

Выступив из Москвы Иван III оказался вынужден возвращаться назад едва отъехав. Гонец догнал с известиями о какой-то нехорошей возне в Литве. Дескать, собирают войска. Правда или нет, но обстоятельства оказались такими, что оставлять столицу без прикрытия Великий князь не решился. Посему большой поход оказался сорван.

А вот Ваня уперся.

Возвращаться из похода он отказался наотрез. Обещал быть тихим, смирным, послушным и вообще — лучшим в мире сыном. Только бы отец его не унижал этим возвратом…

— Отец, ты хочешь, чтобы меня презирали?

— Чего?! — Опешил Великий князь.

— Сам ты в свои девять лет воинство возглавлял и крепость брал. А меня, словно несмышленыша за ручку таскаешь? Не думаешь о том, что твои люди обо мне думать станут? Добавит ли мне твой поступок уважения в их глазах?

— Успеется, — продолжал настаивать Иван III.

— Что успеется? Береги честь смолоду! Али тебе то не ведомо?

— Как-как? — Удивился отец, услышав незнакомое, но любопытное выражение.

— Уважение окружающих легко потерять, но сложно заслужить. Если ты вот так станешь меня унижать прилюдно, то как я смогу тебе наследовать? Кем я окажусь в глазах окружающих? Маленьким, изнеженным мальчиком, который чего-то стоит только как твой сын. Кто меня уважать станет? Кровь-кровь, дела-делами. Или ты хочешь, чтобы при моем наследовании началась смута вроде той, в которой оказался дед?

— Ты деда не трогай! — Рявкнул Иван III.

— Царствие ему небесное! Славных дел был человек! — Произнес Ваня с выражением и перекрестился, что смягчило отца. Он задумался. Постояли. Поиграли немного в гляделки. И Иван Васильевич, тяжело вздохнув, согласился отпустить сына в поход. Но при условии, что тот будет во всем слушаться своего дядьку-наставника. Так Великий князь развернулся обратно в столицу, а Ваня продолжил поход с небольшим отрядом. До Нижнего Новгорода. Большого похода теперь точно не будет, но пограничных стычек не избежать.

Дошли до Мурома. Заночевали. А утром оказалось, что можно никуда не спешить. Татары сами объявились.

Казалось бы, город. Целый город! Чего бояться? Однако княжич испытывал нешуточное волнение. Город-то имел всего сотню жителей и был с гулькин фиг размером. Вполне типичный Средневековый город, большинство из которых не превышали и тысячи человек населения.

Командовал гарнизоном Даниил Холмский, имевший под рукой полсотни бойцов. Не Бог весть что, но хотя бы доспехи были у всех. Правда жиденькие — кольчуги да легкие, открытые шлемы. Для Руси — нормально. Хотя в достаточно широком обороте имелись и иные варианты снаряжения. Так, например, сам Холмский, а также все два десятка из сопровождения Вани, носили поверх кольчуги «кирасу» типично русского стиля. То есть, «жилетку» из крупной клепанной чешуи с развитыми плечами-руками и юбкой. И она серьезно повышала степень защиты в условиях региона, встречаясь не так уж и редко.

Иван Иванович в свое время немало занимался военно-исторической реконструкцией. Но другой эпохой и регионом. Поэтому про старую Русь знал довольно мало и только самые яркие исторические маркеры, вроде эпохи Ивана Грозного. Русь же XV века в его голове почти полностью выпадала. Да он даже об Африке на тот период мог рассказать больше, чем о Руси.

Конечно, эпоха первого царя была известна ему относительно неплохо. Без каких-то имен или деталей, но все ключевые явления и тенденции он знал. Да вот беда — в середине XV века регион оказался совсем иным по очень многим показателям. В том числе и в военном плане. Ни тебе стрельцов-оборванцев, ни помещичьей голытьбы в товарных количествах.

Кавалерия, которой располагал Великий князь, оказалась пусть и не очень многочисленной, но сплошь «кованной». Пусть кольчужка, но была у каждого ратника. Более того — хватало тех, кто имел «чешую». Да и лошади в полевых отрядах применялись отнюдь не степные доходяги, а куда как получше. В среднем выходило, что на каждого воина при Иване III шло в три-четыре раза больше средств, чем при Иване IV Грозном, что существенно поднимало боевые качества.

Но только не сегодня…

Потому как к славному городку Мурому татар подошло что-то слишком много. По оценке Вани — сотен восемь, а может и больше. Из-за чего хмурился и Холмский, и Беззубцев, и ратники. Обыватели так и вообще — ходили мрачнее тучи. Конечно, данные татары не блистали снаряжением, имея кольчуги лишь у двух или трех десятков. Остальные же обходились без них. Но даже в этом случае их получалось много, слишком много. И на взгляд княжича, и на взгляд местных.

— Чего им нужно? — Поинтересовался Ваня у Константина Александровича, аккуратно наблюдая в бойницу за диспозицией.

— Так ясно что, — усмехнулся Даниил. — Тебя требуют выдать.

— Глупо, — невозмутимо констатировал Ваня.

— Не боишься? — Заинтересованно спросил Константин Александрович.

— А чего бояться? — Удивился княжич. — Даже если город возьмут приступом, убивать меня не станут. Да и пытать тоже. Я им нужен живым и здоровым для переговоров с отцом.

— А отчего же ты считаешь их требование глупым, — поинтересовался Холмский, удивленный весьма разумной и спокойной реакцией десятилетнего парня.

— Выдать меня вы не можете. В бою — есть шанс выжить и победить. А сдав меня — нет. Отец будет в ярости и не простит. Да и урон чести несмываемый. Это понимаете вы, это понимают они. Вот я и говорю — глупо. Зачем ставить такие условия?

— А какие нужно? — С мягкой улыбкой, поинтересовался дядька.

— Да мало ли вариантов? Например, потребовать сдачи крепости с правом спокойно ее покинуть защитникам. Лить в уши любые обещания. Главное — убедить, покинуть крепость. Даже разрешив ее подпалить. А потом, как мы окажемся за стенами, напасть. Главное при этом, не показать свою осведомленность о том, что я здесь нахожусь. И, вроде бы как и не за мной.

— Это будет большой урон чести, — заметил с укоризной Беззубцев.

— Константин Александрович, вы такой большой, а простых вещей не знаете, — покачал головой Ваня.

— Это каких же? — Нахмурился его визави.

— Клятва, даваемая мусульманином христианину не обязательна к исполнению. Да, это не будет хорошо, но и огонь преисподней за это не полагается. Это мелкий, малозначительный грех. Тем более, если он совершается к вящей выгоде единоверцев.

— Но… — начал было что-то говорить Беззубцев и осекся.

— Кроме того, с точки зрения ислама есть только одна клятва — Богом. Все остальное — недействительно. Поэтому можно и даже этих малых душевных мук избежать, подбирая правильные слова.

Ваня замолчал, а все, кто стоял на стене, уставились на него широко раскрытыми глазами. Нашему герою же было все равно. Он оказался уже всецело поглощен вопросами осады.

— Они пойдут на приступ?

— Должны, — кивнул, вышедший из ступора Холмский. — Но не сейчас. Вон в той рощице сначала палок нарубят да лыка надерут. Свяжут лестницы. И по утру завтра полезут.

— И как думаете воевать?

— В вылазку нужно сходить, — неуверенно произнес начальник гарнизона.

Ваня не знал, что в оригинальном варианте 1468 года он так и сделал. Пошел в вылазку и вынудил татар отступить. Но тогда их было много меньше. Сейчас же это предложение выглядело весьма рискованным. Настолько, что скептический взгляд отрока заставил Даниила потупиться и опустить глаза. Он и сам понимал, насколько странно прозвучало его предложение.

— Как думаете, откуда они на приступ пойдут?

— От реки не пойдут, — уверенно произнес Даниил. — Там неудобно…

Даниил Дмитриевич и Константин Алексеевич погрузились в обсуждение. А Ваня задумался, молча.

Небольшая прямоугольная деревянная крепость Мурома стояла на холме у реки. С двух сторон его огибала река, с третьей — ручей, с четвертой — был вырыт сухой ров. Добраться в город можно было только по одному деревянному мосту, который, разумеется, никто не разбирал и не сжигал. Сдвоенная же надвратная башня была, как и все прочие, невысокой.

— А что это такое? — Прервал беседу Холмского с Беззубцевым Ваня, указав на крайне любопытный объект, стоявший на стене. Сразу он его не заприметил. Вчера вечером было темно, а с утра оказалось не до изучения укреплений.

— То тюфяк, — ответил Даниил. — Для огненного боя.

— Тюфяк? Хм. Сколько их всего?

— Пустое, — махнул рукой Холмский. — Ядра по первому снегу вывезли в Нижний Новгород, а иных не привезли.

— А они только ядрами бьют?

— Конечно. А чем еще? — Удивился как Беззубцев, так и Холмский.

— Обслуга где их?

— Было три человека, так они и повезли ядра. Зачем они тут? Пущай в Нижнем Новгороде на прокорме стоят.

— Порох тоже увезли?

— Еще три бочки оставалось.

— Хорошо, — изрядно повеселев, произнес Ваня, уверенным шагом подойдя к этому орудию. — Итак. Сколько у тебя этих тюфяков?

— Пять штук.

— Ох… — выдавил из себя княжич, заглядывая в ствол. Скованный из железных полос на оправке, он был изнутри весь кривой и убогий. — Из них хоть в кого-нибудь попадали? Не отвечай. Мда. Ладно. Но для нашего дела прекрасно подойдут.

— Для чего подойдут? — Насторожился Беззубцев.

— Вы до чего договорились? Как татары на приступ пойдут? Через мост?

— Так, — важно кивнули оба. — Может еще через овраг, но раз мост есть — его попробуют взять.

— Щиты большие из лозы сплетут и пойдут, — продолжил Холмский. — А потом бревном ворота выбивать станут. Потому я и предлагаю — мост сжечь.

— Даниил Дмитриевич, — покачал головой Ваня. — Мост — это замечательная приманка. Не надо его жечь. Хочешь в осаде сидеть? Много у тебя тут провианта?

— Приманка для чего?

— Вот для чего, — произнес Ваня и похлопал рукой по тюфяку.

— Но я же говорю — нету ядер.

— Да и не надо. Зачем они нам?

— Как зачем?

— Нужно найти несколько камней и поколоть их на куски с куриное яйцо размером. Пару корзин хотя бы.

— Зачем? — С напором произнес уже Беззубцев, давая понять, что Ваня лишь номинально здесь старший.

— Как враг пойдет на приступ, выстрелим таким дробом. Он полетит недалеко и неточно, рассеиваясь словно рой. Но нам далеко и не надо. Так ведь?

— Так… — кивнул заметно повеселевший Холмский.

Ну и завертелось. В совершенно деревянной крепости оказалось не так много камней. Пришлось печи разбирать и колоть, благо они не из кирпича, а из камня были сложены.

Ваня тем временем изучал инвентарь обслуги, брошенный здесь пушкарями. Совочки там всякие и прочие приспособления. Открыли початый бочонок пороха. Сверху порох оказался покрыт коркой из-за сырости. Пробив ее, княжич пощупал пороховую мякоть. Она была суха и вполне пригодно для дела.

Потом пришел черед картузов. Возиться с мерными приспособлениями в условиях боя он не желал совершенно. Глупо ведь. И долго. Шелка под рукой не было. Зато имелись другие тряпки, а значит не все так безнадежно и муторно…

Утро первого мая выдалось красивым. Спокойным. Даже тумана особого не было, несмотря на близость воды. Так — чуть на дне оврага стелился едва заметной дымкой.

Княжич качал права и убеждал своих командиров довольно долго и не только в вопросах употребления тюфяков. Но это дало свои плоды. Поэтому, когда татары пошли на приступ по мосту, на стенах почти никого и не было. Отряд сопровождения, тот, что в «чешуе» почти весь стоял за воротами, готовясь встречать супостата. А люди Холмского выстроились за стеной в плотную формацию с луками в руках.

Бах! Бах!

Ударили тюфяки, высыпая увесистые пригоршни камней в набегающих противников. В упор. Метров с пятнадцати. Из-за чего даже такие убогие орудия со столь дурным зарядом смогли отличиться. Просеки не просеки, но вся «голова» атакующих полегла. Вместе с большими плетеными щитами. Это стрелы в них застревали, а крупная картечь — пробивала их навылет. Во всяком случае — в упор.

Но это супостатов не остановило.

На место павших тут же подскочили другие бойцы и, подхватив таран, ринулись вперед — выбивать деревянные ворота. Они знали, что орудия в эти времена стреляют очень нечасто. Один выстрел за десять-пятнадцать минут для малого «ствола» уже прорыв. Вот татары и наседали. Под прикрытием лучников, разумеется. Они должны были мешать защитникам стрелять по нападающим. Да вот беда — отряду Холмского и не требовалось высовываться. Он стоял за стеной и бил по корректировки самого Даниила скупыми залпами. Сначала застрельщик делал выстрел, нащупывая угол возвышения и наведения. А потом следовал общий слитный залп в пятьдесят луков.

Бах!

Ударил тюфяк с соседней башни, осыпая картечью наседающего противника с фланга. Оттуда было очень неудобно стрелять — не было фланкирующей бойницы для орудия. Видимо строители крепости не думали о том. Но удалось с горем пополам разместить тюфяк на уровне бруствера. На подпорках и упорах.

Залп. Залп. Залп.

Гарнизон скупо расходовал стрелы. Их было не так много. Посему бил нечасто. Давал возможность татарам подтягиваться на мост, подменяя раненых и убитых.

Бах! Бах!

Вновь ударили тюфяки сдвоенной надвратной башни, отчего на мосту во все стороны полетели кровавые брызги. Плетеные щиты, даже дохленькие, больше не защищали нападающих. А значит невеликую энергию каменной картечи уже ничто не гасило. И била она заметно сильнее. Что немало удивило штурмующих. Слишком быстро тюфяки перезарядили. И двух минут не прошло.

Залп. Залп.

Бах!

Гулко ударил тюфяк с башни, стоявшей довольно далеко от ворот. Отчего Ваня немало удивился и отправил парнишку из местных сбегать туда и доложить то, что увидит. Ничего страшного там не произошло. Татары под прикрытием натиска на ворота атаковали крепость от наименее крутого оврага. Для чего сделали даже несколько длинных лестниц — длинные бревна с привязанными перекладинами. И удар картечи оказался для них полной неожиданностью. Крайне губительной и изрядно деморализующей.

Бах! Бах!

Вновь ударили фронтальные тюфяки со сдвоенной надвратной башни. И это стало финальным аккордом штурма. Противник, умывшись кровью, больше не рисковал идти на приступ. А все его приспособления остались валяться под стенами. Все плетенные большие щиты. Все лестницы. И даже таран. Много его воинов попадало с моста в ручей. Ограждений-то не было. Кто-то сам туда сорвался, кого-то спихнули наседающие товарищи, невзирая на то раненый боец или убитый. Довольно было и того, что валялся, мешая пройти.

Оценить потери противника было пока сложно. Поэтому Ваня не считал разумным делом контратаку. А ну как у них еще где люди есть? В лесу, например. Но ни Беззубцев, ни Холмский его в этом деле не послушали. Слишком вдохновились славным отражением натиска. Слишком их кровь возбудила и успех воинский.

Сели на коней да с разухабистым матерным кличем ломанулись через спешно открытые ворота, вытаптывая копытами тела раненых и убитых на мосту. На острие атаки — ратники сопровождения, ибо в чешуе. За ними — «кольчужные» из гарнизона. Не все. Приплывшие ведь были без коней. Вот Холмский и оставил с Ваней два десятка ратников гарнизонных, передав лошадей хорошо «упакованным» воинам, пришедшим по реке.

Татар еще оставалось довольно много, но они были изрядно деморализованы кровавым приступом. Слишком много людей они там сложили. Так что удар этой кованной полусотни пришелся очень кстати. Ведь Беззубцев и Холмский правили свой натиск на ставку супостатов. Куда без проблем и добрались, ударив в копья. Что и определило исход битвы.

Лишившись командования степное племенное ополчение начало спешно отходить. Оно и раньше было не сильно управляемо, представляя больше банду, чем войско. Теперь же все рассыпались маленькими группами да разъезжались, стараясь удалиться подальше от беснующейся полусотни. Ведь ребята, смяв копейным ударом ставку не успокоились, а выхватив мечи, ринулись дальше стяжать воинскую славу.

— Как дети… — тихо буркнул Ваня, старательно сдерживая свое раздражение.

— Отчего же? — Удивился тихо подошедший священник. Он с самого начала боя был возле воинов, стараясь оказать им моральную поддержку. Сейчас же приблизился к княжичу и стоял подле. Вроде как оберегая.

— Ты, отче, мог бы поручиться, что у татар в перелеске не запрятана сотня кованной рати?

— Да зачем им так поступать? Наоборот надобно все войско вперед выводить, дабы устрашить.

— Серьезно? — Неподдельно удивился Ваня. Он о таком формате как-то и не думал. Видимо, мозги по-другому работали. Все подвохи какие-то искал, уловки да хитрости.

— Да, сын мой. — Уважительно произнес священник. — Как же испугаться воинов, ежели их не видно?

— А если пугать не нужно? Выставил малое войско. Вынудил противника на вылазку. Притворился будто отступаешь. А укрытый отряд в бок али зад защитникам ударит. Они ведь увлекутся преследованием и прозевают нападение. Не так разве? Или такого быть не может?

— Может, — неуверенно кивнул священник.

— Поэтому я и негодую. Ну хорошо. Ударили в копья. Так и отходили бы. Чего рисковать задаром? Слава воинская в победах, а не попусту пролитой крови. Эх, — горестно махнул рукой Ваня и отправился проводить ревизию тюфяков. Он желал осмотреть их стволы — есть ли какие повреждения или они нормально пережили стрельбу…

 

Глава 3

1468 год — 10 мая, Москва

После завершения сражения под Муромом все занялись своим делом. Кто-то собирал трофеи, кто-то копал братскую могилу, а кто-то и уговаривал княжича вернуться домой. Дескать, опасно слишком дальше ехать. Вон — целенаправленно охотятся.

Наш герой скандалить не стал. Внимательно выслушал доводы. Задал наводящие вопросы. И согласился, но только на своих условиях. Да и чего ломаться? В большом деле он в этом году скорее всего уже не поучаствует, а риск действительно стал очень велик.

Почему Ваня выдвинул условия? Для удержания инициативы. Пусть номинально, но он здесь главный. Впрочем, ничего невыполнимого он не требовал. Да и доводы его были разумны. Так что Беззубцев охотно согласился.

Сутки просидели в Муроме. Наблюдали. Холмский даже разъезд выслал — посмотреть за обстановкой в округе. А на вторые, поздней ночью, загрузились в струг, и отчалили. По темноте.

Выявить наблюдателей «невооруженным глазом» не удалось, а оптики не имелось. Вообще не имелось. Нигде в мире пока еще. Был ли этот самый наблюдатель или нет — не ясно. Но фиксировать факт наличия крупного струга у причала Мурома несложно и аккуратно выглядывая из прибрежной травы противоположного берега Оки. Вот Ваня и предложил уйти тихо, незаметно. По темноте уйти можно довольно далеко. Так что куда струг направился — к Нижнему Новгороду или к Москве сразу и не понять.

Был ли наблюдатель или нет выяснить не удалось. Но, так или иначе, до столицы удалось добраться спокойно. Да еще и ветер благоволил, облегчая прохождение прогонов.

Иван III свет Васильевич немало удивился, узнав об их столь скором возвращении.

— Навоевался? — Усмехнувшись, спросил он. Но вся радость с лица сошла мгновенно, как только Беззубцев начал рассказывать о том, что приключилось.

— Измена… — глухо произнес Великий князь. — Опять измена.

— Почему измена? — Спросил сын.

— Весть о том, что Казимир собирает войско оказалась лживой, — недовольно буркнул отец. — В Смоленске никто о сборе войска литовского ничего не слышал. А должны бы. Через них пойдут. Но никаких приготовлений, никаких указов, ничего…

Иван III помолчал, пожевал губы, обдумывая что-то. А потом начал расспрашивать о том, как в осаде сидели. И чем больше Беззубцев рассказывал, тем сильнее удивление в нем просыпалось.

— Вот я и мню, — завершил Константин Александрович, — если бы не выдумки сына твоего, нас бы там татары взяли приступом. Больно их много оказалось.

— От восьми до девяти сотен, — добавил Ваня. — Точнее сосчитать не удалось.

— И кто тебе про тюфяки подсказал?

— Никто. Сам догадался. И сильно удивился, узнав, что раньше так не делали. Что за диво? Целым большим ядром да по снующим степнякам. Скольких оно зацепит даже если попадет? Одного? Двух? Только пугать, разве что. А так — каждому достанется по своему кусочку ядра. Далеко так не выстрелишь, но накоротке — очень дельно вышло.

— Хм. — Задумчиво хмыкнул Великий князь. — А в мешки почто порох и каменный дроб ссыпать велел?

— Так ведь проще. Не в лихорадке да волнении боя отмерять совочком, а в спокойной обстановке, с чувством, с толком, с расстановкой. Да перепроверив все. Тюфяки-то совсем поганые. Я им в ствол заглянул и ужаснулся. Они на честном слове держаться. Чуть пересыпь пороху — и все, разорвет.

— Отколь знаешь? — Оживился отец, не оставлявший мыслей о наличии тайного наставника у сына.

— Просто почувствовал. Я потому во время выстрела сам к ним и не подходил. Только заряжанием руководил. А потом — деру. Слишком ненадежно они выглядели. Их бы как колола лить…

— Не дурней тебя были, — фыркнул Иван III. — Пробовали. Разрывает такие колокольные тюфяки. Сам обломки видел. Как только мастер и жив остался. Чудо. Не иначе.

— Слышал я, что бронза разная бывает, — не унывал Ваня. — И та, что на колокола — дюже хрупкая.

— От кого? — Сделал стойку отец.

— Так от митрополита нашего, от Филиппа. Он мне много чего про колокола рассказывал. И о том, что в той хрупкости нет беды, зато звон лучше и чище. И чтобы хрупкости той звонкой добиться, в медь пятую часть олова кладут. Ежели меньше, то плохой колокол будет, слишком вязкая бронза, хрупкости той звонкой ей недостает… — произнес и улыбнулся, наблюдая за тем как лица отца и дядьки меняются, медленно переваривая услышанное.

А несколько секунд позже, когда к ним пришло понимание, едва не началась буря. Оказалось, что люди, предоставленные митрополитом и пробовали отливать орудия.

— Отец, так зачем им это надо? — Прервал гневную тираду сын.

— Как зачем?

— Церкви нужны колокола, тебе — орудия огненного боя дельные, а бронзы мало. Ее на всех не хватит. И денег, чтобы ее купить в должном количестве ни у тебя, ни у церкви нет. Вот и хитрят. Тебе разве митрополит не жаловался на то, что колоколов зело мало и они мелкие, и что надобно больше к пущей славе Господней?

— Жаловался.

— Значит бронзы не даст. И мастеров тоже. А если и даст, то все у них будет не слава богу. То бронза хрупкая, то весна мокрая. Своих мастеров заводить надобно. Но это дорого. Да и опять же, бронзы очень мало. Так что не к спеху то дело.

— И то верно, — хмуро, после довольно долгой паузы ответил Иван III.

Он смотрел на сына своего десятилетнего и недоумевал. Вроде и отрок, а мыслит — не каждый зрелый муж так может. И подмечает все ловко стервец. Вон, и с бронзой, и с дробом, и с прочими вещами. Это очень заинтересовало Великого князя. Поговорили еще. Не про все подряд, а про то, что видел и слышал в деле военном. Ну так Ваня им и вывалил на головы небольшую лавину очевидных для него вещей по тактике, логистике, боевому охранению и управления войском. Он не был спецом в этом деле. Так — читал многое, обсуждал. Но опять же, применительно к более поздней эпохе. Посему не столько предлагал, сколько критиковал, указывая очевидные слабые места. Да так увлекся, что не заметил, что Иван Васильевич поначалу хмурился, потом начал пыхтеть, далее краснеть и наконец едва не взорвался… не то от ярости, не то от злости.

— Много мудрых слов ты научился говорить, — едва сдерживаясь произнес Великий князь. — Так может и сам попробуешь?

— Что попробую? — Вполне искренне не понял Ваня, явно не ожидавший такой реакции.

— Я выделю тебе сотню ратников. Вот и посмотрим, что ты сможешь сделать.

— Мал я еще для таких дел, — серьезно сказал княжич. Ване совсем не хотелось пока так сильно светиться, и он попробовал резко «сдать назад».

— А рот открывать уже вырос? — Усмехнулся Иван Васильевич.

— Потребуются деньги… — попробовал найти новый резон сын.

— Константина Александровича, — кивнул Великий князь на дядьку, что сопровождал Ваню, — к тебе поставлю. Он казной твоей ведать будет.

— Хорошо, — максимально серьезно кивнул Ваня, поняв, что просто так он не соскочит. — Но у меня условия.

— Условия?

— Хочу по-своему делать. Как мыслю. Для чего сотня эта должна действительно подчиняться мне. Скажу прыгать — пущай прыгают. Скажу квакать — пущай квакают. Дурости много будет… я же мал еще, многого не знаю. Оттого гордых не надо туда. Пусть бедных, но не гордых.

— Ха! — Усмехнулся Великий князь. — Это все?

— Это первое условие, всего же их три. Второе. Мне надобно много будет общаться с разными мастеровыми. И на то я хочу твое согласие.

— А третье?

— Константин Александрович пусть ведает поставленной тобой казной. Если я что добуду — пусть в моем ведении останется.

— Добудешь? — Удивленно повел он бровью.

— Добуду… — Твердо и уверенно произнес Ваня.

 

Глава 4

1469 год — 22 январь, Москва

Снег скрипел под полозьями саней очередного «мимо-крокодила», которого Ваня проводил печальным взглядом. Эта мода ездить верхом по делу и без дела его немало раздражала. Особенно по плохой погоде. Нет. Летом. По утренней свежести верхом прокатиться ему очень даже нравилось. Но не зимой на морозе. А они здесь стояли что надо. Малый ледниковый период уже давал о себе знать. Особую прелесть такого рода поездкам придавала местная одежда… Это там, в будущем, увлекаясь военно-исторической реконструкцией, он с радостью переодевался в аутентичную одежду. А, вынужденный здесь жить, радовался ей мало…

Ваня покачивался в седле, держа своего коня подле отцовского. Проклиная, само собой, все на свете, потому что ему даже ежиться было нельзя. На виду же у людей. Вон — все друг перед другом хорохорятся. Дескать, не холодно им…

Ехать было недалеко — от Кремля до одной из излучин Яузы. Поэтому добрались быстро, получаса не прошло.

Здесь княжич поставил казарму для своей сотни. Отец ему дал это поручение в мае, поэтому Ваня и размахнулся с дальним прицелом. Ничего монументального строить, разумеется, не было никакой возможности, поэтому казарма представляла собой правильный квадрат, составленный из срубов. Примерно так, как и стены крепостей ставили, только без засыпки. Да в два этажа. На первом — узкие окна-бойницы были только во двор. Второй же этаж нависал над первым с обоих сторон, образуя гурдиции — выступающие деревянные галереи с бойницами. Единственные ворота были двустворчатыми, деревянными, с отдельной калиткой.

Зачем вся эта возня? Так ведь казарма стояла вне крепости, а значит во время нашествия противник мог ее уничтожить. Вот, чтобы этого не произошло, Ваня и решил превратить ее в маленькую деревянную крепость. Да и режим при таком подходе поддерживать проще. Отец, во-всяком случае, внимательно выслушал и возражать не стал.

Въехали.

Вся сотня была построена в две шеренги по бокам от въезда. И не верхом, а стоя и держа под уздцы своих коней.

— Здравия желаем Государь! — Хором рявкнули все сто глоток.

Великий князь Иван III свет Васильевич аж вздрогнул от неожиданности. Первый раз в жизни его так назвали. Тем более вот так… Несколько секунд длился ступор, а потом он улыбнулся и с самым благожелательным видом кивнул ратникам. Ему было приятно. Очень приятно.

— По коням! — Крикнул Ваня и началось представление.

Сотня синхронно запрыгнула в седла и по команде выступила за пределы казарм. Без всякой толкотни и давки. Слаженно. Ибо делала это много раз.

Выбравшись на импровизированный плац с утоптанным снегом, всадники стали проводить построения и эволюции. Нехитрые. Но по командам подаваемым рожком и сигнальщиком с флажками. Что немало удивило наблюдателей. Ведь ничего подобного не было не только на Руси, но и вообще нигде. Средневековые армии были не только довольно небольшие, но и практически неуправляемы на поле боя. Ввел войска в бой и забыл о них, перекрестившись, ибо теперь все зависело только от удачи их воинской. Армии же в эти «благословенные времена» не знали, ни дисциплины, ни субординации, ни внятных механизмов управления, хоть каких-то. Из-за чего больше напоминали банды, чем войска. Античные наработки многие столетия назад преданы забвению, а новые традиции пока не сформировались.

Вот сотня по команде разворачивается из сдвоенной походной колонны в линию. Вот — разгоняется. Вот — атакует, выйдя на воображаемую цель галопом, удерживая относительное равнение и целостность формации. Вот по сигналу разворачивается и спешно отходит назад. Перестраивается. Атакует нового воображаемого противника, зашедшего с фланга…

Да, конечно, эволюции проводились не так аккуратно, как хотелось бы, и до классических прусских кирасир, способных идти «стремя в стремя» было очень далеко. Но и то, что показали всадники уже произвело ТАКОЙ эффект, что и сам Великий князь, и его свита «уронила челюсти». К чему Ваня и стремился. Батя ведь постарался — собрал ему в отряд всякое непотребство… в своем понимании. То есть, худших из худших. Дохлые, слабо снаряженные, плохо выученные индивидуально и, в основной своей массе молодые. Только трем из всего отряда было больше двадцати. Остальные считай подростки по меркам XXI века. Хотя тут-то понятно, в 15 лет уже совершеннолетний…

Что из такого «дивного материала» можно было сделать за столь короткий срок? Да так, чтобы произвести впечатление! Подумав Ваня решил брать одно узкое направление и «долбить», пытаясь хоть что-то дельное вытрясти из этих бедолаг. Жесткая, прямо-таки прусская дисциплина в сочетание с изматывающими тренировками по работе в конном строю сделали свое дело. И отец «со товарищи» удивился, и сами ребята порадовались. От них не укрылось произведенное ими впечатление…

— Ну… сынок… — шумно выдохнув, произнес Иван Васильевич, — ну порадовал!

— Это еще не все отец, — сказал Ваня.

Княжич отдал несколько коротких команд сигнальщику. И сотня быстро перестроилась в колонну по двое, добралась до казарм, втянулась туда и «растворилась». Коней повели в конюшни, обихаживать и другими делами заниматься «согласно расписанию».

Полноценного писанного устава полевой и караульной службы пока не было, но Ваня над ним работал. Потихоньку. Не спеша. Продумывая все и обкатывая, прекрасно понимая, что далеко не все вещи из будущего могут здесь пригодиться… или вообще можно будет задействовать.

Княжич проводил ратников взглядом и повел отца в небольшую мастерскую, что он при казармах организовал. Там было что ему показать… с глазу на глаз… благо, что для следующего этапа демонстрации все было готово.

— Что сие? — Поинтересовался весьма благодушно настроенный Великий князь, указывая на непонятную ему «городуху» рядом с обычного вида горном.

— Пресс.

— Что?

— По-латински давить — press. Эта штука рычагом давит. Вот я и назвал ее прессом. Сейчас все покажу. — А потом повернулся к ждущим работникам, и скомандовал. — Начали.

И те засуетились. Первый номер достал клещами раскаленный в горне прутик и положил его на наковальню с лекалом.

— Давай! — Крикнул он. И второй номер навалился на рычаг. Длинный из хорошо просушенного цельного ствола дерева, профилированного в прямоугольное сечение. Большое соотношение сторон позволяло второму номеру не сильно напрягаться. Хорошо разогретый прутик кузнечного железа легко поддавался механической деформации.

Раз.

И кусочек раскаленного прутика оказался не только отрублен, но и обжат до нужной формы. Да сразу с потребным технологическим отверстием. Со сверлами-то были проблемы. Так и зачем мучатся? На-горячую протыкать дырки всяко проще и легче, чем потом корячиться и сверлить теми перьевыми кривулями.

Рычаг пресса вернулся в исходное положение. И третий номер достал специальными клещами еще красную деталь, отбрасывая ее в широкое керамическое блюдо. А первый номер подсунул прутик дальше и вновь крикнул:

— Давай!

И все повторилось вновь. А потом еще. И еще. И еще. Так за один подход удалось обжать пять деталей, после чего остывший прутик отправился в горн разогреваться. Но его тут же подменил второй. В горн же сразу положили несколько прутиков, чтобы времени впустую много не тратить, да лишнее топливо не жечь.

— Дивно, — произнес Иван Васильевич. — Но что это?

— Чешуя для брони воинской, — пафосно ответил Ваня. — Вот, смотри. Полученные заготовки после того, как остынут, проверяют. Если все хорошо, то кладут вот эту бочку. Видишь, как она поставлена? Внутри бочка на десятую часть заполнена маленькими камешками. Загрузили чешуйки. Покрутили бочку. Камешки крупные заусенцы им обили. Потом в эту перекладывают. Тут песок. Они тоньше чистят от всяких нехороших выступов. В итоге получаются вот такие чешуйки. — Сказал княжич и кивнул отцу на небольшую корзину с блестящими кусочками металла.

Иван Васильевич подошел, аккуратно взял одну, повертел в руке, рассматривая со всех сторон. Потом запустил пятерню в глубину и выхватил пригоршню и просыпал ее обратно.

— А дальше?

— Пойдем в другую комнату, — произнес Ваня и повел отца дальше.

Здесь горячего горна не было, поэтому уличным светом все не осветить. Холодно получилось бы слишком. Оконных стекол пока не производили на Руси… да и печей нормальных не было. Поэтому горели свечи. Много свечей. По местным меркам так и вообще — целая прорва — два десятка. Ибо свечи были дороги. Нет, не так, ОЧЕНЬ дороги из-за крайне небольшого объема добываемого воска. Диким бортничеством — считай собирательством.

В данном случае это были не только понты, но и здоровый расчет. Потому что в помещении, кроме мастера находился и ратник, упакованный в чешуйчатый доспех. Этот боец сразу после завершения полевой демонстрации направился сюда, дабы переодеться и приготовиться поработать живым манекеном. Чему был безмерно раз. Перед ликом самого Великого князя же! Будучи из бедных да худородных, он от того трепетал безмерно и радовался, истово стараясь оправдать доверие.

Так вот — все эти свечи давали не только хорошее освещение, но и позволяя выигрышно продемонстрировать доспех, красиво заигравший отблесками и переливами. Прямо любо-дорого посмотреть. Да так, что Иван Васильевич не удержался и ахнул. Немного развлечений и красот встречалось в те старинные времена, а потому ценили и такую малость.

— Пока, отец, удалось сделать только одну такую броню, — предвосхищая вопрос Великого князя произнес Ваня. — Я едва-едва смог договориться с одним кузнецом, да и то — не из Москвы, а из Владимира. Старым. Он дело детям оставил и подался ко мне.

— А чего подался?

— Денег пообещал. Наперед за год заплатил. Он те деньги семье оставил, а сам ко мне на полный кошт. Иных сманить не удалось. Не желают на моих условиях работать. Прямо не отказываются, но отговорки находят такие, что и рука не поднимается их сдергивать. Вот понимаю, что юлят, а все одно — красиво врут.

Иван Васильевич подошел к ратнику и провел рукой по гладкой, ладно прилегающей чешуе. Она производила приятное, очень приятное впечатление.

Ваня решил пойти отработанным многими веками путем и слепил силами кузнеца классику так называемой ламеллярной чешуи. То есть, безосновной. Каждая чешуйка имела довольно большое отверстие, что позволяло ее вплетать в кольчужное плетение.

Меж тем княжич продолжил:

— Вот, погляди, — махнул он рукой на стол. — Видишь какие большие кольца? Прочные. С крепкой, добротной заклепкой. Их нужно намного меньше, чем обычных, малых. «Вяжется» все быстрее, легче и проще.

— А чего же ты только одну броню сделал?

— Так только начал, — ответил княжич. — Да и крой нужно было подобрать. Чтобы не только туловище, но и плечи прикрыть. Пробовали и так, и эдак. Извели немало материалов и сил, прежде чем удалось получить хороший результат.

— И насколько крепка твоя бронь?

— Так давай проверим, — улыбнувшись, ответил сын.

Ратнику помогли снять доспехи. Напялили их на манекен. И вынеся во двор, поставили на специальный держатель.

На самом деле Ваня лукавил. Это был уже третий доспех, ибо первые два расстреливали из лука, и избивали прочим оружием нещадно, проверяя, насколько хороша поделка вышла. Но говорить о том отцу он не стал. Зачем? Как говорил один умный человек — любая импровизация должна быть тщательно подготовлена, чтобы не было провала.

Ратники из свиты Великого князя принялись мерно обстреливать манекен. А сам Иван III свет Васильевич задумчиво глядел на сына и думал. Остыв после той дурной вспышки гнева, он решил разобраться в том, что же там такого наворотил Ванюша в Муроме. И чем больше узнавал, тем больше приходил к мысли о чуде. Или чем-то подобном. Ведь как выходит? Воскрес он. Чего уж там? Сам-то сын говорит, что спал, но все уверяли и божились, будто Ванюша умер взаправду. Не могло столько людей в сговор вступить. Не могло. А потом новое чудо. Зарядил «мусор» в тюфяки и с их помощью перебил толпу степняков, выиграв бой безнадежный. А ведь обычно тюфяки больше для шума, чем для дела применялись. Кто бы мог подумать? Да и с лучниками лихо выдумал. Неожиданно. Теперь и тут…

Великому князю не составило труда прикинуть, насколько проще и дешевле можно будет теперь снаряжать ратников, коли такие брони делать начать. Сын явно о том не сказал, но Иван Васильевич немного был знаком с делом бронников и смог примерно оценить стоимость и время работ. Да и с ратниками своими неплохо управился. Неясно как оно там в бою будет, но выглядело все очень красиво и толково.

«А ведь ему всего десять лет…» — пронеслась мысль в голове Ивана Васильевича. И он, едва сдержав более бурную реакцию, остановил обстрел манекена и отправился его изучать. Стрелы он выдержал отлично. Ваня попытался продолжить демонстрацию, но отец его остановил:

— Зачем добрую броню изводить? И так уже видно, что она хороша.

— Как скажешь, отец, — после небольшой паузы ответил княжич.

— Почему свечи не пахли воском? — Спросил Великий князь, отведя сына в сторонку.

— Что?

— Странные свечи, — повторил отец свой вопрос. — Светят добро и не коптят, а воском не пахнут. Не юли. Мне уже доносили, что на торжище появились новые свечи, вроде как из особого индийского воска. Не твои ли проделки?

— Мои, — тихо ответил. — Мне нужно были деньги на опыты с металлом.

— Не прибедняйся, — усмехнулся отец. — Почему не показал?

— Броня важнее. А свечи, так сейчас я их и не варю. От случая к случаю занимаюсь. — Сказал Ваня, стараясь как можно скорее соскочить с острой темы. Он прекрасно знал, что для воинского сословия иным трудом заниматься было зазорно. Только военным делом надобно было жить. Князь же был наивысшим выражением этого сословия, не важно — удельный или Великий. Доспехи еще ладно. Прямо с войной связаны. А свечи? Поэтому он сильно переживал из-за реакции родителя и говорить не желал. И она последовала:

— Чего же ты творишь… — тихо произнес он, старательно сдерживая командирский рык. — Опозорить отца удумал, стервец? Али тебе не любо княжичем быть? Али судьбой черного люда прельстился?

— Причем тут черный люд? Я что у наковальни сам с молотком стою? — Неподдельно удивился Ваня.

— Этого еще не хватало! — Раздраженно фыркнул отец, внутри которого боролись противоречивые чувства.

— Вот и я о том, толкую. Я же княжич, а не простой ратник. Мне о войне надобно думать, а не о поединке.

— Вот как? И что же ты надумал? — Усмехнувшись, спросил отец.

— Для войны нужны деньги. Они кровь войны. Не будет денег, не будет добрых лошадей, броней и оружия, корма и фуража, стругов и прочего. Ничего не будет. А потому вместо того, чтобы делом заниматься, придется во всякие непотребства творить. Вроде этих бездомных…

— Кто-кто?

— Бездомные. Дети степи. У них ведь ни кола, ни двора. Живут только с грабежа соседей да взятия денег за проезд купцов. И как живут? Впроголодь. Бедны что церковные мыши. Вон — всей оравой бегают по округе, подыскивая где бы им что урвать. Как шакалы, остервеневшие от голода. Хорошо ли это? Добре ли? Они ведь при такой жизни только толпой могут воевать. Большой. Чтобы на каждого ратника нашего приходилось по несколько детей степи… — произнес Ваня и замолчал.

— И что же ты хочешь? Вместо воинского дела за монетами бегать? Словно купец какой или того хуже? — После долгой паузы поинтересовался Иван III, несколько смущенный фразой сына.

— Одно другому не третье.

— Что? — Удивленно переспросил отец.

— Я говорю, что и в деле воинском упражняться, и о монете не забывать. Ибо чем больше у тебя монет, тем лучше воинство ты иметь можешь. И не обязательно числом великое. Нет. Их доброе воинское снаряжение — дорогого стоит. Или я плохие брони удумал?

— Хорошие, — ответил отец уже благожелательным тоном.

— Или свечи оказались погаными? Если прознал про них, то наверняка держал в руках, видел, как они пахнут и горят. Так ведь?

— Так, — по-доброму улыбнувшись, ответил Иван Васильевич. — Добрые свечи.

— И дешевые, — заметил Ваня, благо, что они стояли в стороне, дабы их никто не слышал. Отцу хватило ума не начинать этот разговор вблизи лишних ушей. Да и голоса они не повышали. — Ежели небольшой двор поставить мастеровой, то он в год тысяч по пятьдесят будет приносить.

— Сколько-сколько? — Оживился отец.

— Пятьдесят тысяч. Но это очень грубые подсчеты… Тут с купцами нужно совет держать. Смотреть сколько в Новгород и Ганзу, в Литву и Польшу, и через Казань можно продавать их за звонкую монету. Так-то они будут в выделке дешевы. Они ведь из сала, только очищенного и отжатого.

— Из сала? Ха! — Расплылся Иван Васильевич в улыбке. Цены на свечи из воска и сала отличались кардинально, на порядки. Потому как сальные коптили безбожно и воняли при сжигании, давая слишком мало света и слишком много дыма. Да и в руках таяли, добавляя пакостных ощущений. А те, что Великий князь видел и щупал выглядели словно из непривычного воска. Крепкие, твердые, чисто и довольно ярко горящие без всякой копоти. Не хуже восковых, во всяком случае. Ни запаха, ни дыма. Церковь вон выкупила почти все, что Ваня вывалил на московский торг. Такие ведь и в церкви не зазорно ставить.

— Да. Отжимая очищенное сало я еще и жир получал. Тоже лишенный вони всякой. Его и в кашу можно, и на прочие дела. Покажу, — предвосхищая вопрос ответил Ваня. — Потом. Как по-человечески налажу дело. Так — стыдоба пока. Ну так что, продолжать мне дела эти? Или оставить их?

— Уговорил. — Усмехнувшись произнес отец. — Поставишь и бронный двор, и свечной. Найдешь людей там управляться, а сам только приглядывать станешь. И не дай Бог узнаю, что сам, словно чернь, молотком машешь или еще чего такого делаешь. Указания давать, пожалуй, что и не зазорно в таких делах. Но и упражнений воинских не забывай. С сотней своей и дальше занимайся. Я ее этим годом в поход возьму, если все сложится.

— Я ее одену в новую броню?

— Одевай. Но помни — как двор бронный поставишь, так по триста броней двор твой должен в казну сдавать ежегодно. По цене простой кольчуги. Ясно тебе?

— Хорошо отец, — немного подумав больше для вида, ответил Ваня. Это папа «на выпуклый глаз» цену считал, а княжич долго по песочку палочкой водил, высчитывая все. И знал, что себестоимость такой чешуи составляет половину простой кольчуги. Даже если вот так — железные прутики и проволоку нужной толщины заказывать на стороне. И большая часть цены — стоимость материала. Но тут у нашего героя были кое-какие мысли. Он, конечно, не металлург, но много чего интересного слышал, а кое-что даже видел в рамках опытов по так называемой экспериментальной истории. Нужно пробовать. Но ожидания у него были самые что ни на есть позитивные.

— Со свечного двора станешь давай тридцать сотен свечей выходом ежегодным в казну. Да не малых свечей, а вроде тех, что на торжище выложил. Мнится мне, что твои мечты о тысячах многих не удастся воплотить в жизнь. Но дело хорошее. Пробуй.

На том и оставили этот вопрос, вернувшись к свите. Та уже явно нервничала от этого тихого перешептывания отца с сыном. Любопытство разбирало. Да и вопросов имелась масса у них от осмотра новой брони чешуйчатой…

 

Глава 5

1469 год — 22 апреля, Москва

День не задался с утра.

Отец мрачно пил, поминая годовщину смерти жены. Из-за чего все вокруг затихло и как-то затаилось. Под руку столь расстроенного и властного человека попадать никому не хотелось. Поэтому дела, что княжич вел «без шума и пыли» застопорились.

Сам он старался не касаться этого вопроса, потому что… попросту не помнил свою жизнь до вселения. Подсказки тела были нечасты, так что в памяти Ивана Ивановича имелись только отдельные яркие эпизоды. Он вообще старался избегать всего, с чем был связан до того странного события. И дел, и разговоров, и людей. Но, видимо, ему не избежать столкновения со своими страхами…

Тяжело вздохнув Ваня глянул на служилого у двери и кивнул, дескать, отворяй. Тот нехорошо поежился и впустил княжича в палату. Пахнуло кислым «ароматом» вина, квашеными огурцами, копченым мясом и прочим букетом крепкого пития местных элитарных разливов.

Великий князь сидел за столом и смотрел на обглоданную кость. С каким-то удивительно многозначительным видом, словно пытался там что-то увидеть… или уже справился с этой непростой задачей…

Дверь хлопнула, закрываясь, и Иван Васильевич медленно перевел взгляд на сына. Тот же, как ни в чем не бывало прошел к столу. Сел рядом с отцом. Поставил принесенный с собой серебряный кубок. Плеснул туда вина. И произнес:

— Царствие ей небесное!

После чего залпом выпил тот глоток, что он размашисто себе «нацедил». Отец покивал осоловело и повторил за сыном.

— Царствие!

Только нормальным таким «дриньком», грамм на сто пятьдесят вина. Он мог себе позволить на свой стол вина с юга.

— Ты ведь не нашел тех, кто убил ее, — произнес сын.

— Что? — Переспросил отец, выныривая из погружения в свои мысли. — Почему ты об этом спрашиваешь сейчас?

— Прошло два года. Ты смирился с потерей. Буря улеглась. Злодеи расслабились, потеряли бдительность. А значит — пора действовать. Ты же не хочешь простить им смерть матушки?

— Не хочу… — охотно кивнул отец.

Для монарха брак по любви — непозволительная роскошь. Вот и Иван III свет Васильевич взял в жены Марию Борисовну Тверскую дабы отец смог вернуть себе престол Великого княжения. Впрочем, не прогадал и в личном плане. Они с Марией Борисовной полюбили друг друга. Редкое и необычное явление. Но радостное. Именно поэтому он так тяжело переживал ее смерть, не желая брать в жены другую.

— Расскажи, что тогда произошло?

— Твоя матушка внезапно занедужила и в один день преставилась. Ты тоже с того дня ходил сам не свой. А как подошел прощаться, так там и свалился у гроба. Все подумали, что ты умер. Но также скоро как матушку хоронить не стали, меня решили дождаться… а ты взял и на третий день воск… очнулся…

— Воскрес? — Повел бровью Ваня.

— Так говорят, — неохотно ответил отец, явно недовольный тем, что проболтался.

— Нужно этим болтунам язык-то укоротить. А-то народ, охочий до чудес, всяких глупостей себе придумает. И хорошо, если светлых и добрых. Я слыхал от полоумных монахов, что конец света грядет, ведь скоро семь тысяч лет от сотворения мира. Вот они первые и станут искать всякие оправдания своим выдумкам. Не дай Бог об антихристе заговорят — потом не отмоешься. Лучше всех этих болтунов сразу осадить, да хотя бы и на кол, чем разгребать за ними горы проблем.

Иван Васильевич потряс головой, явно перегруженный словами сына. Но суть уловил. И чуть подумав, кивнул.

— Да, пожалуй, ты прав.

— Я был отравлен. Лежал в беспамятности, едва дыша. А доброхоты в рясах меня чуть за компанию с матушкой не похоронили. Они и ее слишком уж спешно погребли. Не думаешь?

— Сказывали, что тело тленом тронулось рано… не сохранили бы…

— Отец… я после того дела мало что помню из своей старой жизни. Так. Вспышки. Тут кусочек. Там. Но лицо мамы в гробу я помню хорошо. Бледное, просто бледное. Вроде и не умерла вовсе, а спит… крепко спит… словно живая…. А тронул щеку — холодная…

Ваня импровизировал. На ходу. Но палку не перегибал. Из тех обрывков сведений, что исподволь ему удалось собрать, он пришел к выводу — это было убийство. И кто-то из высокопоставленных священников или участвовал в заговоре, или покрывал его. Возможно, что и за мзду. Доказательств не было, но… нужны ли они? Отец ведь и так понимает странность ситуации.

— Или ты думаешь, что это действительно сделала жена дьяка?

— Полуектова? Ну…

— Отец, зачем ей это? Мне говорили, что она не дура. Ты думаешь, что умная баба сознательно рискнет и своей жизнью, и своего мужа ради малозначительной выгоды? Очень вряд ли. Даже деньги тут делу не помогут.

— Почему?

— Это же очевидно. Если мало предложишь, то и смысла рисковать нет. Ибо глупо. Если много, то и подавно. На большие деньги в таком деле только дурак позарится, ибо никто их платить не станет. Тихо удавят и прикопают под елкой. И скажут, что так и было.

— Ха! — Усмехнулся отец, немного повеселев.

— А Наташа баба умная, да и сам дьяк — не дурак. Им с убийства матушки никакой пользы, один убыток и опасность смертельная. Мню — их оговорили, чтобы одним ударом сразу двух зайцев прихлопнуть. Или трех. Я ведь выжил, а мог и преставиться.

— И кто же отравитель?

— А кому была выгодна смерть матушки?

— Ну… — затянул Великий князь и завис, обдумывая. Ваня же тем временем продолжил:

— Злодей ведь тут, среди нас. Он никуда не делся. Или ты забыл прошлогоднего гонца? Того, что лживую весть принес и сорвал поход. Его ведь не нашли. Как в воду канул. Думаешь, он просто так появился? Уверен, что в этом году могут опять какую пакость учудить.

Великий князь, хоть и пьяный, но трезвости мышления не терял. Тем более, что от слов сына злость в нем проснулась. А где это дивное чувство, там и адреналин, что немало гасит алкоголь в крови.

— Смерть твоей матушки была многим на руку, — наконец произнес Иван Васильевич. — Она умрет, другую в жены взять потребуется. А тут охочих — очередь. Твоя же смерть… — сказал Великий князь и замолчал, задумавшись.

— Тебе ведь наследует старший сын. Так? А коли я умру, то старшинство перейдет к тому сыну, что народит новая жена. Чего же тут хитрого? Я не родич семье, из которой ты жену возьмешь, а брат мой — внуком и племянником окажется. А значит тут и разговор иной пойдет, и выгоды другие. Или…

— Что или?

— Следующим стал бы ты. Посему и мельтешили. Да и попы вон какого высокого полета явно поучаствовали. Мнится мне, что это кто из братьев твоих шалит.

— Возможно, — согласился отец, вспомнив откровенно вызывающее поведение Андрея Большого, явно недовольного своим положением. И слишком часто это демонстрирующего. Да при поддержке Бориса Волоцкого. Хорошо хоть Юрий Младший, самый старший из младших братьев стоял в стороне. А то бы беды не миновать. Распря между братьями постоянно тлела, грозя то и дело перерасти в усобицу. — И как это узнать?

— Доверься мне… — криво усмехнулся Ваня.

 

Глава 6

1469 год — 19 мая, Москва

Ваня был в курсе того, что криминалистика зародилась только в конце XIX века, став прямым следствием развития науки и техники… Как же поступали до того? Доносы да пытки. Вот, собственно и весь инструментарий разбойного приказа, появившегося, к слову, только в XVI веке — в 1539 году. Даже опрос населения не производился, ибо некем, ведь весь приказ поначалу состоял из пяти человек. Да и толку с него было немного. Вескость слова зависела от социального статуса человека. Посему, что бы там челядь не сказала — все пустое, если сам боярин, али тем паче князь станет отрицать свою вину. Конечно, в вопиющих случаях, карали, ежели злодеи начинали путать свой карман с монаршим. Но в целом картина была печальной и неприглядной…

Однако в данном случае имело место вопиющее преступление, сильно расширяющее возможности обвинения. Посему Ваня начал с банального — с опросов. Не самолично. Нет. Зачем ему такая радость? Подрядил несколько баб-челядинок «за денежку малую», что много лет при дворе крутятся и друг друга не любят. Да подбил их вызнать — кто от кого узнал о злодействе Полуектовых. А потом, составив простенькую табличку, выявил источники слухов — людей, от которых впервые эти новости при дворе услышали.

Любопытная информация, но недостаточная для обвинения.

Так что Ваня пошел дальше.

Логика его была проста. Если маму отравили, то ей дали яд. Кто дал? Не ясно. Какой — тоже. Однако мама перед смертью не болела. А значит, что? Правильно. То есть, яд был сильным и употреблялся разом и сразу смертельной дозой, а не продолжительное время малыми порциями.

Осмотр покоев Великой княгини, в которых многое оставалось на своих местах из-за переживаний отца, дал свой результат. Хотя Ваня и не надеялся на это. Бутылка, изящная такая небольшая стеклянная бутылка, внутри которой был порошок со странным, непривычным запахом.

Не зная наверняка, что это за порошок, княжич смешал его с кашей на подкопченном сале и масле, перебивавшем его аромат, и дал беспризорным собакам.

— Это что же? — Удивленно спросил один из челядинов, непосредственно мешавший порошок с кашей, глядя на померших собак.

— Надеюсь тебе хватило ума самому кашу не пробовать, — сухо отметил Ваня.

— Нет! Что ты! Как можно?! — Ужаснувшись, ответил парень, который действительно хотел. Пахла ведь каша довольно вкусно.

— Вижу, что не пробовал, — усмехнулся княжич. — А то бы давно вот так бы пал. — Этой дрянью меня с матушкой травили. Но мне, видно, порция досталась недостаточная.

— Господи! — Ахнул парень и истово перекрестился.

— Узнаю, что ты кому-то хоть слово про это сказал — голову откручу. Понял?

— Да! Да! — Закивал он головой как болванчик, норовя ее оторвать слишком энергичными движениями.

— Любой слух ненужный опасен. Любое слово, — продолжил Ваня. — Ежели злодей-отравитель узнает, что идут по его следам — сбежит. И справедливости не добиться. Понял ли?

— Понял! Как не понять?!

— Закопай собак. Негоже им вот так валяться. И остатки каши с ними положи, чтобы больше никто не отравился. И миску разбей и закопай с ними.

— Да-да, — охотно согласился парень и бросился спешно выполнять приказ.

А княжич занялся следующим этапом — поиском поставщика. Нужно было идентифицировать яд и узнать, откуда он попал в Москву. Порошка вон щепотка, а какой эффект… явно неэндемическая потрава.

С этим делом проблем особенных не было, так как аптекарей и прочих медиков на просторе Великого княжества Московского и конкретно столичного города не наблюдалось. То есть вообще. Ни одного. Посему яд мог привезти только иноземец какой или купец. Вот Ваня и связался с гулящими девицами, а точнее с притонами о которых все знали, но помалкивали. Ибо дело нужное, крайне востребованное, хоть и богопротивное. Не сам, ясное дело. Что позволило купить слухи и локализовать список возможных поставщиков…

— Таким образом, — продолжал он рассказывать отцу, — удалось выйти на человека, что привез этот яд на Москву. Это был грек. Сам он не знал заказчика, но его удалось опознать через опрос соседей. Они видели, как Сенька Косой, служивый Андрея Васильевича приезжал к тому греку несколько раз в те дни.

— Так значит Андрей… — глухо как-то произнес Великий князь.

— Да. По всему выходит, что люди Андрея Васильевича ответственны и за распространение слухов, и за приобретение яда, коим мамку мою потравили и меня пытались. Разные люди. Вряд ли они посмели бы действовать за спиной своего господина без его ведома в столь опасном деле.

— Ты их взял?

— Я не решился.

— Зато я решусь! — Рявкнул Иван Васильевич.

— Отец!

— Что?!

— Не спеши!

— Почему?

— Зачем их брать? Ну признаются они под пытками. И что? Тебе и мне понятно, что это сделал он. А как мама твоя отнесется да иные братья? Им-то слова слуг не указ. Ежели Андрей Васильевич заявит, что это не он, то ему и поверят. Как итог — переругаешься с ними. Чего доброго, распря начнется.

— Может, — чуть подумав, ответил отец.

— На склянке с ядом были обнаружены отпечатки пальцев, — едва заметно улыбнувшись, произнес Ваня, отвечая на невысказанный вопрос Великого князя.

— Что?

— Узоры на пальцах посмотри. Если берешь какой предмет, то на нем остается отпечаток от пальца. У каждого человека — они неповторимы. Купцы сказывали, что далеко на востоке за татарскими землями, в державе Мин отпечатки применяются для подписи торгового ряда уже тысячу лет. Составляют две одинаковые грамоты и на обои ставят отпечаток одного и того же пальца. Что исключает подделку. Ибо узор на пальце — у каждого свой.

— А на слово не верят? — Удивился отец.

— Когда речь идет о больших деньгах — они считают, что верить на слово плохая примета. К убыткам или разорению. — Ответил Ваня и мило улыбнулся.

— Вот уж поганый люд! — Покачал головой отец и демонстративно перекрестился.

— В Святом писании, — возразил Ваня, — сказано: «Кто скоро доверяет, тот легкомыслен, и согрешающий грешит против души своей».

— И где же такое там сказано? — Немало удивился отец. Он, как и большинство верующих людей ограничивался обыденными формами социального ритуала, мало уделяя внимания собственно текстам пространным. Разве что жития какие почитает, а точнее послушает, как ему читают. Но то дело иное. Считай — единственный жанр приключенческой литературы в то безрадостное время. Этакие сказки на ночь. Ваня же эти два года не только оружием овладевал да языками, но и Святое писание штудировал.

— В книге премудростей Иисуса, сына Сирахова. Глава девятнадцатая, стих четвертый. — Произнес Ваня. Это с Русью XV века он был не знаком. А о том, что в религиозном обществе можно оправдать любой бред правильной цитатой духовного лидера или очередного пророка — он был в курсе. Посему и налегал на закон божий. Да не на жития, а на более фундаментальные тексты. И выписывал себе цитаты с указанием мест. Этакий оперативный инструментарий. В конце концов он вырос в стране, где до 80-х годов XX века даже научный спор по физике можно было выиграть цитатами из Ленина или Маркса. Не каждый, но примеров хватало. В эти же глухие времена без подобных костылей было попросту сложно работать на хоть сколь-либо значимом уровне.

— Надо же… — покачал головой Великий князь.

— Мысль эта показалась мне здравой. И после долгих попыток мне удалось снять отпечатки с бутылочки, в которой яд находился. Оказалось, что оставленный не специально отпечаток не так-то и просто снять, и не с каждой поверхности. Но стекло и металл для того подходят отлично. Так вот. Отпечаток на той склянке оказалось много. Она хоть и небольшая, но зело вытянутая, оттого места хватало. Грек тот совершенно точно его касался. Вот на нем и проверил — слуга мой купил у него склянку большую со святой водой из Иерусалима. Да проследил за какие места тот лапал ее, чтобы ненароком не затереть. И все подтвердилось. Его отпечатки нашлись среди прочих. Тогда я велел слугам аккуратно взять кубок, коим дядя пользовался и снял оттуда отпечатки. А чтобы исключить ошибку я взял еще один, подаваемый ему другим человеком. И опять все подтвердилось…

— Это получается, — произнес отец, — что брат ту склянку с ядом в руках держал?

— Истинно так, — кивнул Ваня. — Его слуга ее купил. Другой его слуга слухи о виновности Полуектовых распространял. Осталось понять, как склянка попала к матушке.

— И как? Ты ведь разузнал?

— Нет. Этого выяснить не удалось. Может сам дал, а может через кого передал — не ясно. — Ответил Ваня «на голубом глазу». Он смог опросами локализовать еще одного участника этого заговора, но пока не решался о том отцу говорить. Как тот поступит? Как отреагирует? Это было бы больно… ему больно…

— Значит надо Андрейку брать да поспрашивать, — произнес Великий князь после долгой паузы. Он и так, и эдак обдумывал сказанные Ваней слова. Виновность брата теперь не представлялась ему сомнительной, хотя, признаться, он и раньше подозревал его. Гнал эту мысль, но она раз за разом стучалась в его голову. Теперь же…

— Надо, — кивнул Ваня. — Но не сейчас.

— Почему?!

— Ты хочешь сорвать поход на Казань? А ну как Борис и Юрий не одобрят твоего поступка? Нет. Батя. Сейчас дядю брать нельзя.

— Выкладывай, — усмехнулся Иван Васильевич, поняв, что его сын выдумал какой-то хитроумный план…

Со снятием отпечатков, Ваня, конечно импровизировал. Ваня никогда этого не делал и лишь слышал теорию. Поэтому пришлось тренироваться раз за разом мусоля стекляшки да железяки. И так до тех пор, пока не приноровился, опираясь на местный, крайне невысокий технологический уровень. Даже некую пародию на скотч сделал и тонкой шелковой ткани.

Второй, совершенно внезапной проблемой оказалось то, что за два года отпечатки с поверхности тупо испарились. Все. Но цепочка приобретения и доставки яда от грека до матушки им была выявлена. Поэтому не испытывая ни малейших угрызений совести он фальсифицировал отпечатки, взяв свежие. Благо, что в эти «благословенные времена» лапы мыть «человекообразных обезьян» еще не научили, так что мест, откуда можно было бы снять отпечатки дяди во дворце хватало. Да не абы каких, а хороших и легко различимых. Понятное дело, что никаких норм дактилоскопии в эти времена не существовало. Да и проверять за ним никто совершенно точно не стал бы. Но если, вдруг, кто-то решит оспорить его слова, снятые отпечатки должны быть легко сравнимы. Для неподготовленного человека это не так-то и легко, но вполне реально. Чай не картотеки перебирать для сличения с тысячами отпечатков.

 

Глава 7

1469 год — 28 июля, Москва

— … а челядинка Парашка показала, что слышала, как некая женщина убеждала Великую княгиню принять чудодейственное средство с самого Афона. Обещая с тем верную и скорую беременность, если его смешать с добрым церковным кагором… — произнес Ваня.

Он взял паузу и окинул взглядом невеликий числом совет. Отец, митрополит да бабка, имевшая на детей своих огромное влияние. Великий князь сидел мрачный, но спокойный. Бабка выглядела потрясенной. А вот митрополит Филипп ерзал, отчаянно потел и явно переживал. Из-за чего выглядел как нашкодивший ребенок.

— Таким образом, — продолжил Ваня, по всему выходит, что Андрей Васильевич, посредством некой женщины, передал матушке моей яд под видом чудодейственного лекарства. Чем ее жизни и лишил, ибо она всем сердцем стремилась родить отцу моему еще детей.

— Ты убьешь его? — Наконец тихо буркнула вдовствующая Великая княгиня Мария Ярославна у своего сына — Ивана III свет Васильевича.

— Хочу. Видит Бог — очень хочу. И не просто голову снять, а подвергнуть тяжелой, унизительной и мучительной смерти. Но Ваня отговорил. Он просил меня не брать на руки кровь брата моего. Если, конечно, он согласится принять строгое послушание монастырское.

— Согласится, — поспешно произнес митрополит. — Я смогу его убедить.

Ваня едва сдержался от того, чтобы улыбнуться. Лишь искоса глянул на отца и тот, едва кивнул заметно, одними веками. Без участия церкви в этом деле не обошлось. И Филипп оказался замешан по самые гланды. Именно поэтому княжич и попросил отца «кушать слона маленькими порциями». То есть, дать шанс митрополиту, растерзать Андрея Васильевича, чтобы спасти себя и кафедру от гнева великокняжеского.

Какой с того прок? Огромный. Одно дело грубой силой брата в монастырь загнать, лишив всего. Это и недовольство среди остальных родичей возбудит, и народ глупости всякие болтать начнет. И совсем другое — провернуть при самой рьяной поддержке митрополита. Да и Мария Ярославна такой судьбой любимого сына больше удовлетворится…

Дальнейший разговор прошел довольно скомкано и пусто. Митрополит суетился. Великий князь грустно смотрел на него. Бабка едва заметно кривилась, испытывая омерзение. А Ваня боролся с улыбкой…

Отцу, наконец, это все надоело и он, удалился. Филипп засеменил за ним, продолжая что-то щебетать. А Ваня остался с бабкой наедине. Впервые за эти два года.

— И кто же тебя надоумил… — попыталась она на внука наехать, воспользовавшись ситуацией, но осеклась, встретив ледяной, полный ненависти взгляд.

— Зачем? — Тихо произнес Ваня.

— Что зачем? — Не поняла Мария Ярославна.

— Это ведь ты принесла матушке яд. Зачем ее ты хотела убить — понимаю. Отцу нужно много детей. Жестоко, но разумно. Но зачем ты хотела убить меня? Я тебе чем насолил? Или ты ненавидела мою матушку и желала извести под корень все, что с ней связано?

— Ванюша… — ахнула бабка. — Что ты такое говоришь?

— Что слышала. Или повторить? Могу и громче. Разобьем отцу сердце? Ну же?

— Ванюша… — тихо, прошептала бабка, потупившись, а губы ее задрожали.

— Что это был за яд?

— Это был не яд… это действительно было лекарство…

— Да что ты говоришь? И кто тебе это сказал?

— Андрей… — упавшим голосом ответила она.

— Бабуль, какая же ты дура… — покачав головой, отметил Ваня. — Твой любимый сын купил у грека порошок «шпанской мушки». Это старинное, известное со времен древних ромеев, средство для усиления влечения и похоти. В крошечных дозах. Если же дозу превысить, то это сильный и быстрый яд. И сынок твой купил его у грека «для себя», дескать, страдал он от недостатка сил в известном месте. Оттого грек и не заподозрил ничего лихого и привез ему снадобье целебное.

— Боже… — тихо, едва слышно прошептала Мария Ярославна.

— А ты, бабуль, как последняя сельская дурочка поверила своему любимчику. Дескать, о братике печется. Устроить его будущее хочет. Ха-ха! Три раза. Он же отца моего ненавидит. Неужели ты этого не знаешь? И не только его. Андрей к власти рвется. Безумно. Одержимо. Матушку мою убил. Меня едва не отравил. И доброжелатели… вокруг одни доброжелатели… Что дальше?

— Ванюша… прости меня дуру грешную… — всхлипнув, запричитала Мария Ярославна и рухнула на колени перед ним.

— Помоги закончить это дело бескровно. Напиши письмо Андрею. Скажи, что тяжело заболела и хотела бы его видеть. Дескать обговорить с ним духовную грамоту думаешь. Он жадный. Он все бросит и прибежит.

— Напишу! Все напишу! — Вытирая слезы, произнесла она.

На том он бабушку и покинул. Отправился по делам. Андрей Васильевич отбыл с братом своим Юрием Васильевичем с большим войском к Казани. А потому спешно, если и вернется, то с малым сопровождением. То есть, проблемой не станет. Потом же… потом будет уже поздно, чтобы что-то переигрывать. Да и увещевания Марии Ярославны и митрополита — сила великая. Не пойдут против них братья Великого князя. Тем более, что за дело Андрея карают, а не по пустому навету.

Отец, как потерпевшая сторона, забирал себе все владения Андрея укрупняя великокняжеский домен. Братья будут недовольны. Им тоже хочется. Но поделиться с ними — значит усилить. А оно Ивану Васильевичу было совсем не нужно. Для чего Ваня и развел всю эту бодягу с расследованием и подготовкой задержания. Мда. Но Ваню вся эта дальнейшая возня мало волновала. Он был всецело поглощен куда более полезными делами.

Великий князь дал «добро» на строительство подворий для выделки доспехов и стеариновых свечей. Так что княжич закусил удила. Само собой, каждое такое подворье строилось как небольшая крепость. Только уже не четырехугольная, а пятиугольная с вынесенными вперед массивными башнями октагонного сечения. Да, деревянные. Но такая геометрия укрепления радикально повышала его стойкость в обороне. Разве что супостат бомбарды подвезет или стрелами огненными засыплет, желая сжечь.

И Ваня не скромничал, не желая размещать производства в слишком уж тесном пространстве. То есть, ставил крепости эти не такие уж и малые. Правда, спешил. Поэтому опирался на местные артели, не «уча их жизни». Все равно — это временные поделки. Пусть строят как знают. Сам же возился с оборудованием и людьми, загрузив заказами кузнецов как московских, так и окрестных. Да и каменщиков, и колокольных мастеров. Ему ведь глина белая потребовалась, что использовалась для отливки колокольных форм…

Размахивался княжич от души, но получалось со скрипом. Ибо денег в казне оказалось очень негусто. Война ведь. Так что приходилось выкручиваться… искать варианты… договариваться… влезать в долги. Да-да. Ваня умудрился взять кредит у одного новгородского купца, оформив сделку на бумаге. Рискованно, но выхода не было. Или до зимы успеет все отстроить, или полгода простоя получит, а то и более. И во что оно выльется — кто знает? Вот княжич и вертелся. На фоне же всех этих продуктивных и весьма полезных для Отечества и личного кармана забот проблемы с родственниками немало раздражали. Просто бесили. Но Ваня сдержался. Удержался от жгущего желания поступить импульсивно, в лучших традициях этой старины. И отца остановил. Ведь эмоции — плохой советчик в таких делах…

 

Глава 8

1469 год — 1 сентября, Казань

К исходу летней кампании третьего года войны войско Великого князя подошло к Казани и осадило ее. Под деятельным руководством Дмитровского Юрия Васильевича Малого.

Тому делу славному предшествовал набег на посад казанский отряда охочих под предводительством Ивана Руно. Внезапно выступили из Нижнего Новгорода малыми силами и уже через три дня достигли города, разом навалившись. Неожиданное нападение оказалось очень удачным. Они смогли освободить немало русских пленников, взять добычу и сжечь весь посад казанский, а потом, пусть и с боем, но отойти, сохранив и добычу, и вызволенный полон.

В июне-июле же отряд под руководством Даниила Васильевича князя Ярославского вышел от Вятки. Его действия вынуждали казанских татар разделять силы, отвлекаясь на действия в их тылу довольно крупного отряда русских. Сам князь погиб, но отряд его в двух битвах победителем оказался. С чем и отошел на Нижний Новгород, оставив после себя разгром и разорение по тылам и коммуникациям прикамским.

И вот наступил финал. Объединенное войско Великого князя подошло к столице своих недругов. А те, истощенные тяжелой борьбой, не имели достаточных сил для серьезного сопротивления.

Казань была в те годы небольшой, как по площади, так и по населению, ибо базы экономической для должного роста не имелось. Бедный регион, живущий только набегами на соседей и взятием пошлин с купцов волжских. Ну и работорговлей, куда уж без этого? Оттого и не столько грабить ходили на Русь, сколько за полоном, который в дальнейшем и продавали всем желающим. А вот с сельским хозяйством у них была беда. И, как следствие, с кормовой базой, оная являла собой жалкое зрелище. Из-за чего и Казань крупным городом была лишь по местным меркам.

Крепкая деревянная крепость была сложена из дуба и представляла собой значительную проблему. Во всяком случае для легких сил. Артиллерия-то ее довольно легко могла взломать. Да вот беда — ни полевой, ни осадной пороховой артиллерии в регионе попросту пока не было. Поэтому хан Ибрагим чувствовал себя за такими стенами очень сухо и комфортно…

В оригинальном варианте истории русское войско также подошло к Казани первого сентября 1469 года, и после вялой осады закончило дело миром. Но в этом варианте истории все сложилось иначе. Сначала армию нагнал гонец, убедивший Андрея Васильевича Большого отбыть в Москву, оставив все на Юрия Васильевича. По какой причине — не ясно, но он был явно возбужден и рад. Препятствовать тому Юрий не стал. Хочет уехать? Скатертью дорога, ибо войск он брал только на охранение. Да и самолично командовать — много приятнее, чем вечно ругаться с братом, мало чего понимающем в военном деле, но вечно встревающим куда не следует.

Не прошло и недели, как прибыл новый гонец. За компанию с большим стругом, груженым пороховыми бочками. И гонец тот грамоту привез от Великого князя. Да не на обоих братьев, а только на Юрия. Не требовалось большого ума, дабы понять — отзыв Андрея в Москву братом был задуман, хоть и писан был «вызов» не им. Юрия это смутило, но не сильнее слов, записанных в грамоте той.

О чем говорили, когда готовили поход? О мире. Великий князь ратовал за скорейшее завершение этой войны, никому не нужной. Да не с глазу на глаз, а при больших советах. Так что, можно быть уверенным — и в Вильно, и в Казане, и в Сарае о том разговоре точно знают. И не только там. А вот грамота полностью противоречила оговоренным ранее вещам:

«… что есть мир без победы? Передышка. Ибо год-два спустя супостат снова подступит к нашим землям с войной. Посему тебе, брат мой, поручаю дело важное — разбить татар казанских. Добыть победу. Они верно знают уже разговоры, что мы вели по весне, готовясь к делам ратным. Оттого и не стремятся поднять супротив нас союзников своих, ибо и сами утомились от войны…

… мир же разрешаю заключать, только если выплатит хан Ибрагим выкуп вдвое к тому, что отца нашего вынудили платить. Выдаст всех пленных русичей, поклявшись прилюдно на Коране именем Всевышнего более наших людей в рабский полон не брать и с торга не продавать. За себя и весь род свой. А коли кто озоровать начнет — тому поклянется голову сечь и имущество провинившегося забирать в казну свою. Если же хан не пойдет на условия мои, то тебе, брат мой, надлежит взыскивать долг мечом или огнем. Ежели удастся — бери город приступом, да в разгон его пускай. До бревнышка, до последней крайности. Так, чтобы от него ни кола, ни двора не осталось. Токмо ремесленный люд сохрани, да к Москве веди. А ежели увидишь, что не будет успеха воинского в приступе, то пускай стрелы с подожженной паклей и выжигай дотла гнездо то змеиное. Дабы урок был всем, кто пожелает и далее с разбойным делом на Русь ходить…

… ежели так случится, что разоришь город или сожжешь, то на подходящем месте в тех землях поставь остроги и оставь в них воинов на зимовку…»

Странная грамота. Разумная, но… очень неожиданная. Юрий Васильевич несколько раз ее прочел, обдумывая и выискивая подтекст тайный. Требования Великого князя были невыполнимы для казанцев. Разумны, справедливы, но хан не смог бы при всем желании их выполнить.

А значит, что? Правильно. Великий князь предлагал своему брату и воеводе город либо взять приступом, а потом разорить до самого донышка, либо сжечь дотла. Причем для приступа бочки с порохом и прислал с пояснениями и кое-какими заметками и предложениями…

Проверив еще раз великокняжескую печать Юрий Васильевич вздохнул и принялся за дело. Грамота писана ясно, печать привешена верная и добро выполненная, да и содержание, чего греха таить — по делу. Ибрагим, судя по всему, действительно не готов к такому повороту событий. Никто не готов. А особенно литвины. Они ведь, узнав о истинных намерениях Москвы, безусловно в поход выступили бы. Так почему бы этим не воспользоваться?

Юрий Васильевич грамоте подивился, но даже и не подумал о том, каких усилий стоило Ване уговорить отца на такой шаг. У него ведь хватало разных доброхотов, робеющих перед одним именем татарским. При любом раскладе. При любой выгоде. А тут он со своими дерзкими мыслями.

— Так что, мыслишь не возьмет дядя город?

— Может и возьмет, — пожав плечами, ответил отец и перешел на новый цикл внушенной ему мантры. — Да только все одно — не удержим.

— А и не надо! — Психанул Ваня.

— Как не надо?

— Главное — сковырнуть их оттуда. Ослабить. Показать силу по заветам могучего Чингисхана. Показать, что мы всегда возвращаем свои долги. И если не отец, то сын вернет. И вернет так, что мало не покажется. Это — главное. А ежели потом все окрестные татары навалятся и выбьют твоих ратников оттуда — то и не беда. Главное — что Казанское ханство будет ослаблено настолько, что серьезной угрозой более не станет. И так на многие годы вперед. Это если оно вообще устоит.

— Ну… — протянул отец, размышляя над словами сына.

— Если же дело выгорит, то ты сможешь получить в свои руки торг по средней Волге и Каме. Пусть и не весь. Но разве не выгодно для твоей казны держать под своей рукой ту великую ярмарку, что собирается под Казанью ежегодно? Да без пошлин местных грабительских и с выгодой для наших купцов. Али я что не то говорю?

— То… — кивнул Иван Васильевич. — Но…

Так и беседовали. По кругу. Пару дней. Пока, наконец, Ваня не уломал отца. Сначала словами здравомыслия простыми, а на второй день расчетами и выкладками…

Осада началась привычным образом. Русские войска приступили к обустройству лагеря, а казанские, улучив момент, решили атаковать — пойдя на вылазку. А вот дальше все пошло в разрез с ожидаемым сценарием…

Отряд татар выскочил на конях через ворота. Атакуемый им участок, вроде как дрогнул и побежал, увлекая их за собой. Ничего необычного в той задумке не было. Юрий Васильевич знал, что атакуют в вылазку самое уязвимое место. Поэтому и создал его искусственно, поставив подле себя слабое воинство. Во всяком случае — на вид. А в стороне, на флангах, много сильнее.

Имитация бегства надежно спровоцировала раннесредневековое по своей сути казанское воинство. Они увлеклись и попытались взять в полон самого главного воеводу, оны вместе со всеми бежал. Доспехи то хорошо заметны богатые. Не спутаешь. Поэтому никакой лихорадки и спешки для отрядов, размещенных на флангах, и не потребовалось. Спокойно забрались в седла и выдвинулись, отрезая казанскому отряду путь в крепость.

Остановить бегущих, даже в подобной имитации, очень непросто. Поэтому Юрий Васильевич и не стал этого делать. Во всяком случае, имея на «хвосте бегущих» преследователей. Поэтому Юрий сделал ставку на другой прием — засадный. Задействовав для контрудара сотню княжича, которую Великий князь отправил в поход с войском. Возглавленная по весне Даниилом Холмским она качественно выделялась на фоне остальных отрядов. Дисциплиной и слаженностью действий. Да и поголовно в чешую была «упакована», что сильно поднимало ее боевые качества. Вот ее-то Юрий Васильевич и поставил в засаду, удерживая вне прямой видимости с городских стен, за перелеском.

Затрубил рожок. И эта сотня, выскочив по полю из-за деревьев, ударила. Длинные копья на упорах, большие каплевидные щиты, чешуйчатые доспехи, достаточно плотный строй. Они пошли прям в лоб на конную кавалькаду. Свои прыснули в разные стороны, уходя из-под удара, а татары не успели.

Раз! С треском и грохотом сошлись кавалерийские массы. Копья прыснули щепой, обламываясь. Татары, не имевшие ни должного снаряжения, ни привычки сходиться «в копья» оказались буквально смяты. Но только те, что шли в голове преследователей. А вот остальные отреагировали вполне быстро, естественно и адекватно, охватывая волной эту сотню с флангов. Они стремясь захлестнуть супостатов с тыла и смять, затоптать их, пользуясь превосходством численным.

Но преследователи замялись, остановились. Что позволило ударить по ним как от крепости, вышедшими на блокирование ратниками. А дальше битва превратилась в избиение. Татарский отряд был не очень большим. Едва сотни в четыре. И в основном плохо снаряженный, ибо выборную рать татарскую прошлым годом побили к северу от Казани. А потому кольчуга была лишь у каждого десятого. Остальные же ограничивались стегаными халатами. Потому и порубили их отчаянно и жестко, решительно превосходящие силы русичей…

Сотни княжича же к исходу этой битвы уменьшилась до восьмидесяти семи человек. Она устояла! А вокруг сотни образовался завал из тел. Ибо не мечи они выхватили, а кончары. Ваня, узнав у отца о том, что сотню в бою проверять станут, озаботился не только доспехами для своих людей, но оружием. Он помнил о том, что крылатые гусары, обломив свои длинные пики, хватались не за сабли или палаши, а за кончары, притороченные к седлу. Этакие вариации рапиры с мощным, длинным граненым лезвием прекрасно заменял легкое копье в свалке. Им можно было без проблем с коня достать и лежащего на земле, и всадника вражеского ткнуть.

Действенность этого оружия была просто уникальна для региона. Ткнул по силуэту и забыл, ежели попал. Ибо ни кольчуга, ни плетеные щиты колющий удар кончара выдержать не могли. Он прошивал их как масло. Считай граненый штык, только длинный и с удобной рукояткой.

Вот потому-то сотню и не смяли вчетверо превосходящие силы. Вот потому-то она и выстояла, считай, что и без потерь. Ибо из тех тринадцати убывших девять оказались ранеными. Доспехи доспехами, но слишком уж лихо и результативно они кололи. Да и толку от колотых ран много больше, чем от рубленных. Выше летальность. Быстрее убивают или из строя выводят.

Казань затихла в ужасе. В одночасье на их глазах перебили четыре сотни воинов. Их воинов. Не всех, конечно. Кому-то удалось вырваться и добраться до ворот… или просто сбежать. Но немногим. Ловушка удалась Юрию Васильевичу на славу. В лучших традициях старых монгольских приемов. Ничего нового он не придумывал. Применил прием, описанный в присланных ему советах от брата.

Пленных демонстративно брать не стали. Прошли по полю, да добили всех, кто пережил свалку. Что только добавило мрачности казанским настроениям и особенно хану Ибрагиму. Не к такому он готовился. Не о таком настрое докладывали его соглядатаи и дружественные купцы из Большой орды. Он стоял на стене и каким-то остекленевшим взглядом смотрел на поле битвы. Туда, где только что умерли его сыновья. Трое из пяти. Он видел, как их сразили — с высоты городской стены были хорошо заметны их богатые доспехи.

— Узнай, что эти кафиры хотят, — наконец он тихо произнес своему визирю.

Переговоры были быстрыми и ввергли хана в еще больший ужас. Юрий Васильевич передал слова своего господина — Ивана Васильевича. Страшные слова. Почему послание Великого князя Московского вызвали у Ибрагима ужас? Потому что у него не оставалось войск для защиты города. После того, как четыре сотни полегли под стенами, в столице его осталось едва за две сотни. Против такого войска не выстоять. Да и денег для выплаты столь большого откупа у него в казне не было. Исхудала она за три года войны…

— Соберите людей, — подвел хан итог краткому совещанию со своими ближними людьми. — На площади перед мечетью. Надо уговорить их собрать откуп. Монетой али товарами.

— А клятва? А полон?

— Клятва будет дана кафирам, а значит и следовать ей нужно пока оно к пользе правоверных. Сейчас полон отпустим и слова пустые скажем, а как силу вернем — свое вернем.

— Может обойдется? — Осторожно поинтересовался один из советников.

— Что обойдется?! — Закричал Ибрагим, раздраженный словами советника. — Что?! Ты двумя сотнями можешь удержать город?!

Советник потупился и возражать не стал. Но этот эпизод нашел свое самое яркое отражение в настроение жителей города. Единства взглядов не было. Кто-то предлагал скинуться и откупиться. Кто-то настаивал на том, что нужно держаться, уповая на крепкие стены. Ведь русским нечем их ломать, а приступом брать несподручно. Они высокие, да и земля перед ними неудобная, а припасов в городе с избытком. Кто-то так и вообще предлагал идти на прорыв ночью и уходить. Ну и так далее.

Ибрагим рычал от ярости, пытаясь взять себя в руки и договорится с людьми. Однако получалось плохо. А с каждым часом, каждой минутой утекал их шанс… единственный шанс…

Юрий Васильевич дал хану времени до утра. Но, по правде говоря, не надеялся на то, что Ибрагим сможет найти деньги. Сумма вышла очень большой, даже если ее не монетой, а всем что ни есть отдавать. Он был уверен — хан не сможет найти таких денег, а взыскать силой с горожан нечем. Посему воевода, отпустив послов казанских, принялся готовиться к тому, что по утру завершить порученное ему дело.

В том струге, что привез письмо от брата с новыми инструкциями, имелись бочки с порохом. Большие такие и зело крепкие, окованные большим количеством обручей, чем обычно. А для пущей прочности донца укреплены нагелями, идущими сквозь торцы досок боковых. Дивно и не привычно. Однако именно их Великий князь по научению сына велел Юрию Васильевичу загрузить в подводу али сани, подкатить к воротам казанским да подорвать. Необычный подход, но для деревянных ворот, вмурованных в деревянную башню — больше и не надо. По мнению Вани, во всяком случае.

— Пошли, — крикнул Юрий и вестовые поскакали по местам, дабы донести приказ.

Русское войско вздрогнуло. Зашевелилось. И пришло в движение, выступив сразу с трех направлений к городу. Удаленных максимально друг от друга, дабы и без того невеликие силы защитников разделить.

Одни ратники тащили спешно связанные волокуши с пороховыми бочками. Другие постреливали из луков по стенам и башням. Третьи несли щиты, прикрывая волокуши от ответного обстрела. Редкого и слабого, но от того не менее неприятного. Несколько раз ударили тюфяки со стен, выпустив свои каменные ядра «в ту степь». Лишь парочка легла близко к волокуше. Слишком несовершенным было еще это оружие…

Подтащили волокуши. Выбили деревянную затычку. Воткнули туда фитиль из шнурка, вымоченного в селитре. Подожгли. И бежать бросились.

— Су! Су! — Кто-то закричал на стенах. Но залить фитиль успели лишь у одной стены…

Бабах! Жахнул взрыв большой, крепкой бочки с порохом.

Это явно была не мина, подведенная подкопом, и стена уцелела. Но взрывом буквально сдуло ворота, точнее просто распахнуло настежь. Удар получился очень сильный. Вот запорная балка и не выдержала, сломавшись. Да и башне надвратной досталось, хоть и не сильно. Тяжелее оказалось бойцам в башне и округе ближайшей — они все слегли с контузией разной тяжести.

Бабах! Спустя секунд пятнадцать взорвалась вторая волокуша с аналогичным результатом. И войска с двух ворот пошли на приступ.

На штурм ратники пошли спешенными. И здесь вновь очень пригодились бойцы из сотни княжича. Хорошие доспехи, большой щит и кончар — было прекрасным решением на узких улочках. Пригнувшись к щиту, подпираемые с боков соратниками они продвигались, время от времени выбрасывая руку вперед с острым граненным клинком. Ратники княжича вошли во вкус, очень уж им понравилась результативность колющих ударов…

Казань сопротивлялась до полудня. Все-таки уличные бои — это уличные бои. Сложная и непредсказуемая вещь. Но город был уже обречен…

 

Глава 9

1469 год — 21 сентября, Москва

Бронное подворье кипело. Как, впрочем, и всегда с первых дней своей жизни. Княжич Иван Иванович насаждал на своих объектах привычные ему порядки в той мере, в которой мог. Из-за чего, входя за укрепленный периметр, новичок испытывал шок от уведенного.

Да, в глазах Вани народ местный, несмотря на все его усилия, практически не шевелился, напоминая ему служащих какого-то заскорузлого государственного предприятия из XXI века. И не всякого, а лишь такого, что существовало бесцельно, отбывая номер и… так сказать функционируя за бюджетный счет. Тихое, вязкое болото. Но для местных, привыкших к радикально иным темпам работы и вообще другому ритму жизни, казалось, будто у всех здесь скипидаром в известном месте натерто. Безумный, бешеный муравейник.

Вот и Великий князь Иван Васильевич, заявившийся без предупреждения «на факторию» к сыну оказался шокирован до невозможности. Ваня ведь не готовил образцово-показательную «потемкинскую деревню» для услады отцовского взора. Запретив предупреждать сына Иван Васильевич направился с сопровождающим к нему, дабы посмотреть на его возню. Оставив, впрочем, свою свиту у ворот. Нечего им тут было смотреть. Пока во всяком случае.

Отец тихо подошел к большому просторному сараю с огромными распашными воротами в полстены и несколькими кирпичными трубами, уходящими ввысь.

Внутри стояло пять странных печей, напоминавших собой перевернутые чарки без ручек. Только из непривычно белых кирпичей. На донце, ну, которым они смотрели вверх, располагались большие заглушки из такой же белой глины. Над ними деревянные мостки. А рядом меха ручные, по четверке на каждую печь. Великий князь ни раз и ни два заглядывал в кузни по делам бронным или оружным. Поэтому немного представление имел о делах ковалей. Однако тут ничего не понял.

— Отец?! — Удивленно воскликнул Ваня. — Я не знал, что ты приедешь. Я бы тут все подготовил для показа.

— Как в прошлый раз? — Усмехнулся Иван Васильевич. — Нет уж. Так показывай. А то, мню, увидел я только то, что ты посчитал нужным. Не дело с отцом так обходиться. Не дело. Что сие? — Указал он на печи.

— Печи, — невозмутимо пожав плечами, ответил Ваня.

— Сам вижу, что печи. Но отчего такие странные? Для чего они?

— То моя выдумка. Но хитрого в ней ничего нет. Такая печь нужна для повышения жара до великих пределов. Внутрь загружается уголь или еще что горючее. Потом ставится горшок особый, стойкий к жаре. Подпаливается топливо. Затворяется заглушка. И мехами воздух внутрь нагнетается, без которого, как известно, ничего не горит. Видишь какой кирпич, — махнул рукой Ваня, — белый, его из глины колокольной делают. Той, что под Владимиром издревле копают. Митрополит охотно помог и прислал пару стругов с ней. Она, ежели к делу с умом подходить, от жара не трескается.

— А что кирпич такой странной формы? — Спросил отец. — Его торцом что ли кладут?

— Торцом, — кивнул Ваня. — Мирон! — Крикнул он одному из работников. — Принеси. — Тот спохватился и кабанчиком метнулся за кирпичом куда-то в другое помещение. — Видишь какой длинный? — Спросил он отца, когда кирпич принесли.

— Вижу. А зачем такой? Да и не ровный, как я погляжу. То по недосмотру?

— Нет. Эта неровность специально сделана. Чтобы, укладывая кирпич к кирпичу круг получать без всякого теса или зазоров. Да и свод им выкладывать — одно загляденье.

— А дыры эти зачем?

— Чтобы тепло лучше держал. Если кирпич единым куском, то хуже получается. Причем, как ты видишь, внутренняя часть у него крепкая, монолитная, а дыры ближе к внешней. Так лучше выходит — и печь греется сильнее, и рядом с ней не так жарко.

— Ладно, — махнул рукой Великий князь. — Все это, пустое. Надо, значит надо. Мне до того нет дела. Но ты не сказал, для чего печи сии.

— Для разного, — уклончиво ответил Ваня.

— Не хочешь говорить? — С нотками железа в голосе произнес отец.

— Пойдем, — после долгой паузы ответил сын, тяжело вздохнул и, не оглядываясь, двинулся в свой рабочий кабинет. Ну как кабинет? Просто просторную комнату, возле которой всегда стоял караул. Независимо от того, был ли Ваня внутри или нет. Посторонним вход сюда был запрещен под страхом очень тяжелых наказаний, вплоть до смертной казни.

— Присаживайся, — произнес княжич отцу и, видя непонимание на лице, пояснил: — Те слова не для всех ушей.

— Ясно, — вполне благожелательно ответил отец, одобрив осторожность сына.

— Эти печи дают очень большой жар… — произнес Ваня и замолчал, задумавшись, не понимая с чего начать.

— И что с того?

— Не знаю, с чего начать. Полагаю, детали тебе не интересны?

— Так и есть.

— Эта печи позволяют переделывать крицу в железо без долгого и мучительного махания молотами. Быстро, дешево и много. Во всяком случае, на один безмен доброго железа тратится всего два часа выпекания в тигле, вместо седмицы махания молотами. А угля уходит в два десятка раз меньше, чем обычно в горне сгорает при том же деле. Да и качеством оно лучше получается. Мда… это сложно оценить, но кузнецам мое железо по душе.

— Не хочешь у ковалей покупать их прутки да проволоку?

— Не хочу.

— Почему?

— Дорого и мало.

— Мало? А сколько же у тебя делают?

— В печь тигель ставится на пять безменов варева. Выпекается два часа. Потом заглушку снимают. С помоста тигель достают щипцами, подсыпают угля и ставят новый тигель. Затем заглушку возвращают на место на следующие два часа. Ночью тоже трудятся.

— Ночью? — Удивился отец.

— Чтобы печь не остывала и в пустую жар не отпускала. Так вот. За день и ночь работающая печь пропускает через себя одиннадцать тиглей по пять безменов в каждый. Совокупно — три с половиной пуда. Добрый коваль молоточным перестуком столько и за пару месяцев не сделает даже с тремя подмастерьями-молотобойцами.

— А чего не дюжина?

— Так уголь досыпать надо. Зольник почистить. Это время. И все делать осторожно. Расколоть заглушку или тигель — плевое дело. Да и опасно с таким жаром работать. Опять же осмотреть нужно, где возможно. Печь-то работает непрерывно, пока кладка разрушаться не начнет и упускать этот момент опасно. Но ей на смену всегда стоит запасная, чтобы сразу включить в дело, пока эту порченную ремонтируют. Из-за чего и выходит, что постоянно работает только две печи. Оттого и выход за полную смену не пятьдесят пять безменов, а сто десять. В седмицу же без малого полсотни пудов набегает. Для дел бронных более чем достаточно. Еще и на продажу выходит немало.

— Но я видел четыре горячих печи. Почему две?

— Вторые две — то для опытов иных. Там все сложно и непостоянно… — произнес Ваня.

— Хм, — усмехнулся Великий князь. — Сынок, ты хоть понимаешь, что ежели ковали узнают о том, СКОЛЬКО у тебя тут доброго железа делается, они вой поднимут? Они ведь стараются, тяжелым трудом добывают. А ты?

— А я умом, — улыбнулся сын. — Я же сын Великого князя, а не простой коваль. Мне думать положено. Не переживай отец, воя они не поднимут. Крицы я уже за готовое железо покупают у ковалей по их же просьбе и сходной цене. Ведь молотком выбивать «дурь» из крицы, превращая ее в железо, долго и тяжело. А так они могут сразу ковать что-нибудь дельное без этой мороки. Поверь — они довольны и охотно везут мне крицу.

— А остальные?

— Купцы сказывают, что в добром железе у нас крепкая нужда. Вон — новгородцы шведское закупают в немалом числе. Да из Любека, Данцига и прочих ганзейских городов его везут. И никто не жалуется. Так с чего это ковалям на печаль изводиться? Они только рады будут покупать наше, особенно если оно будет дешевле иноземного.

— Добре, — кивнул отец, пристально смотря на сына и пытаясь просчитать в уме доходы, которые удастся с дельца этого малого выручить. Но получалось туго. Кроме мыслей в духе «дохрена», ничего на ум не шло. Посему он плюнул, пока, и решил вернуться к упущенной детали. — А опыты? Чего про них не сказываешь?

Ваня немного пожевал губы, смотря на отца с сомнением. А потом, тяжело вздохнув, встал, подошел к большому сундуку у стены. Открыл навесной замок германской работы. И начал выкладывать на стол завернутые в тряпицы поделки разного толка.

По мере того, как княжич доставал поделки, глаза Великого князя все ширились и ширились. Некоторые вещи он опознать не мог. А вот с виду простенькую чашку взял едва ли не трясущимися руками и стал рассматривать со всех сторон да постукивать.

— Это… это же…

— Фарфор, — сказал Ваня. — Твердый костяной фарфор, если быть точным. Состоит из колокольной белой глины, костяной золы и толики горного хрусталя. Обжигается при очень больших температурах. Настолько больших, что железо при них жидкое делается.

— Ты знаешь СКОЛЬКО это стоит? — Сглотнув подошедший к горлу комок, спросил отец.

— Знаю. Но пока — это опытный образец. Ни денег, ни сил, ни людей для подворья фарфорового у нас нет. Я разорваться не могу. Сначала нужно с броней все наладить. Потом уже за новое дело браться. Посему пока состав подбираю да опыты ставлю. Поверь — каждая такая чаша — плод большого труда и великой мороки. Смесь для лепки нужно составлять из материалов, перетертых в мельчайший прах. И горный хрусталь тоже. Можно и так делать. Все одно — фарфор — очень дорогой товар. Но я, уверен, что-нибудь придумаю.

— А это?

— Стекло. Мне пока недосуг с ним даже опыты проводить. Совсем времени не хватает. Просто попробовал. Понял, что можно. И решил оставить на потом. А вот это, — указал Ваня рукой, — горный хрусталь. Он, как оказалось, тоже плавится.

Просидели часа два. Иван Васильевич тыкал пальцем в какую-то невзрачную, на первый взгляд, безделушку, а сынок про нее рассказывал. Слушал и медленно приходил в ужас. Какой бы вопрос он не задал, сын знал на него ответ.

«Откуда? Как?!» — били набатом в его голове мысли, заставляя лихорадочно перебирать варианты. Даже самые ученые люди, известные Великому князю и толики не знали того, чем уверенно оперировал Ваня. Да и словечки иной раз проскакивали незнакомые. Но этому отец легко нашел объяснение, как-никак сынок учил и латынь, и польский, и греческий, и татарский да с купцами и ремесленниками много общался. Поди нахватался словес разных. Но остальное-то откуда?

— Отец?

— А? — Вздрогнул Иван Васильевич, выныривая из своих мыслей.

— Ты сделался совсем бледным и, как мне кажется, задумался о чем-то, не слушая мой рассказ…

— Откуда ты все это знаешь? — Медленно, по слогам, с нажимом спросил Великий князь.

— Я учусь, — пожал плечами Ваня. — Внимательно слушаю, что люди говорят, читаю, думаю и пробую проверить свои мысли. А ну как выйдет что дельное?

— Побожись!

— В чем?

— В том, что ты не Антихрист! — Прошептал отец и сам вздрогнул от звуков своего голоса.

— Не сходи с ума, отец, — с легким разочарованием в голосе произнес Ваня и широко, размашисто перекрестился без всякой суеты. — Вот тебе крест, что не Антихрист я и не его пособник, и о тех, будь они где в сущем, ничего не ведаю. — После чего достал крест тельный и поцеловал. — Да и как я могу быть Антихристом, коли в церковь хожу да причастие принимаю?

— Тогда откуда ты все это знаешь? Что читаешь много — знаю. Но в тех книгах не о том! Что замечаешь детали, неприметные глазу обычному — тоже ведаю. Но это совсем иное! И не ври отцу! Я вижу, что ты не выдумываешь, а словно вспоминаешь. Специально же расспрашивал и с одного и с другого бока подходя. Коли выдумал ты, то столь ясного понимания не было бы, да и путался бы в словах. А такого нет. Твердо знание. Поверил бы в одну, две, ну три таких выдумки. Но ты же их вон какую гору вывалил. И свечи хитрые, и доспехи, и железо, и многое иное.

— Отец…

— Не ври мне!

Ваня спокойно посмотреть на отца, не на шутку взвинченного. Говорить правду было нельзя. Это, считай, смертный приговор. В лучшем случае в подвале до конца жизни продержат, выпытывая секреты всякие. Но, скорее всего, до этого не дойдет. Времена тут лихие, мышление религиозно-мистическое. Посчитают бесом или духом каким, что злодейским образом завладел телом княжича. Иван Иванович о том думал и ни раз. Он был уверен, рано или поздно этот вопрос всплывет. А потому старательно и тщательно готовился…

— Отец, я был отравлен. Но выжил. Ты думаешь, что это прошло бесследно?

— Э-э-э… — промямлил отец.

— Я изменился. Сильно. Очень сильно. Я одной ногой был уже там, откуда не возвращаются. Считай, что заглянул за кромку. Многое после этого переменилось во мне. Вот возьмем ту броню мною удуманную. Стоял я всенощную. Молился. И тут мой взгляд привлекла икона. А на ней — чешуя. И почудилось мне, будто можно ее делать иным образом, нежели принято. Прямо образ в голове возник. Пошел я к ковалям. Заказал несколько пластинок тех, что мне причудились, начертав их углем. Потом велел сплести их с кольцами желаемым образом. И оказалось, что все очень складно выходит. Ты ведь заметил — я часто стал в церковь наведываться. Много больше былого. Иду, молюсь и время от времени на меня нисходят озарения. Не всегда нужные мне, но всегда интересные. Не знания. Нет. Туманные образы, которые надобно проверять.

— Ты говорил о том с духовником? — Поинтересовался отец.

— Боюсь, — максимально серьезно ответил Ваня.

— Чего же?

— Чувствую, что так нельзя. Не спрашивай. Это не объяснить.

— А ежели я чего захочу узнать, спросишь у своих советчиков? — Оживился Великий князь.

— Я у них никогда ничего не спрашиваю, — покачал головой Ваня. — И я уверен — не ответят, даже если спрошу. Сами говорят то, что считают нужным подсказать. Я ведь не просто так к тебе тогда пошел разговор про убийство мамы заводить. Да и вообще, мню я — клянчить что в церкви грех великий. Что у святых, что у ангелов, что у самого Всевышнего. Им и без того тошно от поведения молящихся.

— Почему?

— А ты сам присмотрись. Приходишь в церковь и отовсюду лишь просьбы доносятся. Тот просит простить его за гадость какую, которую сделал осознанно и к выгоде своей. Этот клянчит здоровье, кое пропил или прогулял дурным делом. И так далее, и тому подобное. Дай, дай, дай… со всех сторон. А взамен ничего. Ни доброты в сердце, ни веры искренней. Многие в церковь ходят не от того, что искренне жаждут того. Нет. Они либо боятся кар небесных, коими их застращали попы с самого детства, либо просто привыкли и не желают быть белыми воронами. Истинной веры почти и не сыскать даже у священников, которые погрязли в фарисействе. Поставь себя на место святого. Что бы ты увидел? Зашли в церковь грязные, никчемные людишки, полные злобы и дурных мыслей, поклянчили что-нибудь себе и ушли с чувством выполненного долга. В лучшем случае пожертвовали что-то, думая, будто это поможет.

— А ты считаешь, что не поможет?

— Перед смертью не надышишься, — пожал плечами сын. — Ежели убоявшись смерти ты начинаешь жертвовать обильно, то это есть лицемерие и трусость самого низкого пошиба. Такие жертвы пусты и радость несут лишь фарисеям, страждущим наживы. Тот же, кто дает рубль, имея многие тысячи тоже ничем не жертвует, ибо даже не заметит той утраты. Жертва — это нечто иное. Вспомни притчу об Аврааме, который чуть ни принес в жертву своего сына Исаака. Смысл жертвы в том, что ты должен быть готов поделиться с Всевышним самым важным, самым ценным, что ни есть у тебя. Ни деньгой малой или ненужной безделицей, а самым значимым в твоей жизни. Эта же притча говорит о том, что отдавать эту драгоценность совсем не обязательно. Всевышнему достаточно увидеть твою готовность ей поделиться. Зачем ему твоя никчемная жертва? Что он с ней делать станет? У него все есть. Он же всемогущий и вездесущий. Ему те несчастные крохи, что ты можешь дать, будут словно горсть гнилой полбы. Ему приятно отношение, а не подношение.

— Ты говоришь странные вещи, — покачал головой отец.

— Вот потому и не хочу обсуждать их с духовником или иными священниками. Да и вообще с кем-либо. Даже с тобой. Прости, отец, но я не хочу ненароком вызвать бурю. Пусть все идет, как идет. Пусть и дальше священники занимаются мирскими делами, стяжая земли и богатства с удивительно ненасытной жадностью и страстью. Не мне бороться за их благочестие. В конце концов я сын Великого князя, а не митрополита. Посему мне надлежит печься об укрепление державы твоей, а не церкви. Их грехи — им за них и ответ держать. Богу — божье, Кесарю — кесарево.

Отец кивнул. В его религиозно-мистическом мышлении слова сына нашли живой отклик. Ване для того даже ничего выдумывать не требовалось. Он вывалил на Ивана Васильевича вполне актуальные для тех лет вопросы, о которых тот и сам слышал не раз. Только перефразировав их с высоты будущих веков. Дело в том, что в 40-е годы XV века на Руси появилось движение «нестяжателей», как в среде духовенства, так и аристократии. Идея движения сводилась к ограничению церковного землевладения и стяжательства. То есть, во многом имело ту же самую экономическую платформу, что и зародившийся в те же дни протестантизм.

И чем дальше, тем сильнее разгорался этот спор. На равных. Лишь влияние Софьи Палеолог позволило склонить чашу весов в пользу фарисейской партии иосифлян-стяжателей. Сам же Иван Васильевич явно тяготел к нестяжателям до самой своей смерти. Но открыто выступить в их поддержку опасался.

Переведя разговор в эту плоскость Ваня постарался избежать слишком острых вопросов отца. Пусть лучше у него голова о другом болит. В конце концов — церковное землевладение стремительно становилось все более значимой проблемой, грозя в будущем перерасти в настоящую национальную трагедию. Ту, что с огромным трудом смогли преодолеть лишь частично только первые Романовы во второй половине XVII века. Да и то — встречая острое и ярое противление духовенства и, как следствие народа, который верил попам. Пока еще верил.

Кому-то может показаться, будто этот вопрос не стоит и выеденного яйца. Однако первое учебное заведение на Руси появилось только в середине XVII века при Алексее Михайловиче Романове. Да и то — с боем и великой кровью. А до того не было ничего ни светского, ни духовного. Сами же священники ездили учиться к грекам, державшимся политики сначала слишком хитрой Византии, а потом и открыто враждебной к России Османской Империи. Оттого-то Петр Великий и расправился жестоко с самостоятельностью этих поборников «высокой духовности», упразднив патриаршество. Они ведь крепко стояли на противление дьявольскому научно-техническому прогрессу и богопротивной западной учености.

Ваня решил пойти другим путем. Он задумал всемерно ослаблять крепнущие церковные позиции. Пусть пока и не в народе, а лишь в голове отца. Однако даже там клеймо фарисейства и чудо озарений — весомый аргумент. Не так, чтобы решающий, но весомый. И то ли еще будет. А вода, как известно, камень точит, особливо тот, что и без того стремился к должной огранке…

Впрочем, несмотря на все усилия, предпринятые княжичем, совсем сбить с толку отца не удалось. Он, конечно, проникся словами сына. Однако сохранил в уме указанные ему ранее вещи.

— Сынок, — чуть пожевав губы, произнес Великий князь после долгой паузы. — С бронного подворья в год тебе кладу двести чешуйчатых броней выхода. Остальные, казна будет покупать по цене кольчуги. И не перечь!

— А чего перечить-то? — Удивился сын. — Я же не для своего прибытка то дело затеял, а для укрепления твоей державы. Да и в убытке от того не останусь, благо, что железо ныне мне достается очень дешево.

— Ну вот и ладно, — довольно улыбнулся отец. — Много ли сможет подворье сверх тех двух сотен делать?

— Не знаю, — пожал плечами Ваня. — Дело пока не устоялось. Положим еще две сотни сверх точно удастся изготовить. А дальше — как получится. Ничего обещать не могу. Да и шеломы я задумал. Опыты с ними провожу, людей отвлекая. Клинки ковать пробуем.

— Добре, — кивнул Великий князь, весьма удовлетворенно смотря на сына. Ежегодно четыре сотни добрых чешуйчатых броней по цене двух сотен простых кольчуг было великой отдушиной для его казны и огромным подспорьем для войска.

— А что по остальным делам и задумкам?

— Так делай, что считаешь нужным. Но меня в известность ставь. Чтобы какой дурости не вышло случаем.

— А казна?

— Что казна?

— Дядька так и будет над душой стоять?

— А чем он тебе не угодил?

— Тем, что бесполезен. Денег с казны державной я не беру ныне. А голову он морочит немало. То не так, это не эдак. Ты бы знал, сколько он крови мне попил, пока я уговаривался с артелью строить укрепления для подворья. Не по обычаю, дескать, делают. Так нельзя. Так ранее не делали. Большая часть проволочек и задержек из-за него происходит. Не заберешь — буду каждое утро ставить ему меда или вина вдоволь. Пускай бражничает без всякого укорота, лишь бы не мешал. Но оно тебе нужно ли? Вроде бы он у тебя в уважении. Зачем человека губить?

— Хорошо, — усмехнулся Великий князь. — Заберу. Но и на поддержку из казны моей не надейся в делах своих. Справишься?

— Уже справляюсь. Ты у него отчет возьми за средства потраченные. Я уже месяца три как ни единой деньги с твоей казны не беру.

— Три месяца? — Удивился отец.

— Да. И до того почти не касался, только по началу, когда с сотней возился. Потом я с доходов от свечей и масла обходился. А ставя подворья я плюнул и с купцами сговорился. Они денег дали в рост. Потому что дядька волокиту разводил и время тянул без всякой меры.

— Ясно… — хмуро буркнул Великий князь, явно недовольный услышанным. Судя по всему, все это время Константин Александрович щедро цеплял обеими руками деньги «на забавы княжича».

— Я веду строгий подсчет расходов и поступлений, — сказал Ваня и снова полез в тот сундук. Покопался. И извлек оттуда «талмуд», обложенный толстой кожей. — Вот. — Сказал он и выложил перед отцом. — Здесь я считаю входящие и исходящие траты. Правда пишу иными цифрами, но я тебя им научу. Они очень просты и позволяют много быстрее считать.

Отец пододвинул журнал учета. Открыл. И ошалел от того, насколько много всего там оказалось записано. А потом вздрогнул, нервно провел ладонью по листу и посмотрел с немым вопросом на Ваню.

— Это бумага. Я ее из лыка сделал на пробу.

— Из лыка?

— Собираем лыко и варим, пока волокна не станут расходиться. Обычно от восхода до обеда. Дальше бьем его колотушкой, долго. До самого вечера того дня и всю ночь. А если ночью нельзя, то с утра до обеда следующего дня. После загружаем получившуюся кашу в крепкий соляной раствор. На сутки, а лучше двое. Как отстоится — вытаскиваем и промываем проточной водой. Вновь помещаем с бочку с водой, куда примешиваем эмульсию канифоли.

— Что?

— Смолу с елки прогреваем, чтобы в камень обратилось, оный зовется канифоль. Водой тот камень не растворяется, а вот aqua vita — вполне. Подробил тот камень на крошку, залил духом вина. Поболтал. Камешки те и растворились. А то, что получилось — называется эмульсией. Вот ее в ту бочку и вливаем. Все тщательно размешиваем, дабы кашицу взбаламутить. А потом черпаем воду в той бочке рамкой деревянной, на которую натянута простая холстина. Даем стечь. Потом стряхиваем осторожно заготовку листа на стол, накрываем доской и прижимаем тяжелым камнем. Чтобы воду отжать. А потом, пока лист еще влажный, лепим к той же доске и даем высохнуть. Главное, чтобы доска та ровной была. В самом конце, уже сухой лист, проглаживаем камнем гладким — той же галькой. Обрезаем. И получаем вот такой лист.

— Это тоже озарение?

— Разумеется. Но опыты я проводил очень долго. Не все было ясно показано. Только общая мысль. Бумаги у меня пока считай, что и нет. Я поначалу на отдельных листах писал, потом только сшил все воедино. Оттого и почерк вон какой мелкий. Сейчас кроме этой тетради у меня россыпью два десятка листов, не более.

— Ты знаешь СКОЛЬКО они могут стоить? — Тихо спросил отец. Он был в курсе того, что такое бумага. Европейская была толстая и рыхлая в те дни, напоминая больше картон плохих сортов. Китайская шелковая бумага тоже уступала по своим качествам той, что его сын «сварил в бочке», но даже она стоила немало. А на нее-то, получается, только и нужно, что лыко, да соль со смолой хвойной и дух винный.

— Конечно, знаю. Но для нее нужно отдельное подворье строить. Я не могу сделать все и сразу. Сделал только то, что очень нужно было. Без этой тетради я бы запутался в делах. И, кстати, писано в ней не чернилами. — Сказал Ваня и улыбнулся. — Вот, — выложил стол карандаш. — Сажа смешивается с рыбьим клеем в определенной пропорции и помещается в эту деревянную трубочку. Надо только подтачивать острым ножиком. Но это все одно намного удобнее, чем пером гусиным маяться.

— Ваня… — начал было говорить отец, но его перебил княжич.

— Отец, я же говорю — я много чего знаю теперь. Но не все можно в дело пустить прямо сейчас. Я не могу разорваться. Да и в державе твоей нет ни денег, ни людей ученых, чтобы все взять и сделать сразу. Не говоря уже о том, что кому эти товары продавать-то? И как? Все вокруг нищие. Надобно налаживать торговлишку с соседями, теми, у которых деньги есть. А через них и дальше. Сложностей в этих делах масса. Этот кабан очень большой. Настолько, что его сразу и не съешь — подавишься. Лучше постепенно и маленькими кусочками его кушать. Откусил. Прожевал. Проглотил. Снова откусил, но уже побольше. Ряшка-то раздалась слегка от сытного корма. Поэтому я и не спешу. Но и волокиты не развожу.

— Хорошо, — кивнул отец, в целом обнадеженный словами сына. И отодвинул его тетрадь.

— Не хочешь посмотреть расходы?

— Я тебе на слово верю. Константин Александрович каждый месяц запускает в казну лапу от всей души. Ворчит, что ты его совсем не слушаешься и творишь черти что на отцовские деньги. А оно вон как выходит…

— А цифры и счет? Неужели не хочешь выучить?

— Успеется. Уверен, что не быстро это будет. А мы и так засиделись…

 

Глава 10

1469 год — 21 декабря, Москва

Юрий Васильевич князь Дмитровский сидел на коне и наблюдал за тем как сотня княжича тренируется. Он попал не на строевую подготовку, а физическую. Благо, что зело просил пыли в глаза не пускать и показать, все как есть. Вот и увидел, как ратники занимались какой-то фигней в его представлении. На турниках, брусьях и далее.

— Зачем сие? — Наконец, спросил он у племянника.

— Для укрепления тела. И духа, ибо изматывающие упражнения закаляют его самым добрым образом.

— Не по обычаю, — покачал он головой.

— По обычаю, только очень старому, — возразил Ваня, — ныне давно забытому многими.

Князь Дмитровский фыркнул, но спорить не стал. От слов племянника Юрий Васильевич подумал о древних времена языческих. Поганых. Но совестить Ваню не стал. Ратники сотни княжича показали действительно хороший результат. Впечатляющий. А значит обычай тот, ежели и забытый, то добрый был. Полезный. Кроме того, благодаря племяннику немало укрепилось его положение.

Казань была взята и разграблена до самого донышка. А люди с железными щупами в последующий месяц прошлись по всей территории ее крепости и окрестного посада. Как Ваня и рекомендовал, прислав эти нехитрые инструменты. Отчего добыча выросла невероятно. Ведь, опасаясь беды многие поколения казанцев зарывали свои сбережения на своих дворах, предварительно упрятав в кувшины. Да чего уж там и говорить, если «копаной» добычи вышло больше, чем так собранной. И чего там только не было!

А вот город сам разрушать Юрий Васильевич не стал. Отписался тем, что поставить остроги никак не успевает. Вот и оставил часть войск в захваченной и разоренной Казани. Сам же отбыл на Москву — отчитываться, да трофеями зело богатыми делиться. Ну и пленных ремесленников перегонять, благо, что их оказалось очень немного.

И вот тут-то Ваня и включился.

Именно молодой княжич предложил отцу переименовать Казань в Юрьев-Камский и пожаловать им брата своего. Более того, наградив в добавок к титулу князя Дмитровского и Можайского, еще и новым княжеским достоинством — Болгарским. Дабы был у него резон те края укреплять да обживать.

Андрей Васильевич Большой — главный бунтовщик великокняжеской семьи к тому времени уже осваивал строгое монашеское послушание и не смог вмешаться. Остальные же братья вполне поддержали такой шаг Иван III свет Васильевича.

Щедрый подарок. Очень. Поэтому настрой Юрий Васильевича по отношению к брату своему старшему был самый что ни на есть благожелательный. А особенно к сыну ему. Ведь выспросил он у Великого князя, кто советы те добрые ему советовал.

— Слышал уже, что отец твой желает увеличить твою сотню? — После небольшой паузы спросил дядя.

— Слышал. — Кивнул Ваня. — Нужно новое подворье для них ставить. По весне и начнем. Но большой отряд — большая морока.

— Понимаешь сие? — Приятно удивился Юрий Васильевич.

— Хоть и мал, но такие вещи уже разумею. Нужно думать о том, как да что изменить, дабы разумно, удобно и полезно стало.

— Опять менять все хочешь? Отчего не желаешь делать по обычаю?

— Сотня ведь вышла добрая?

— Добрая.

— А она не по обычаю привычному. Вот и думаю, своим задумкам далее следовать. Вреда ведь они не приносят.

— То верно, — чуть помедлив, согласился дядя. Ему не стоило труда узнать о том, кто проводил расследование об отравлении Великой княгини Марии Борисовны. Но вред ли то, что брата постигла справедливая кара? Вопрос.

— На самом деле, я думаю, что всадники — дело хоть и доброе, но другим надобно заниматься. Да скорее, нежели супротивники наши.

— Это чем же?

— Огненным боем. Как большими орудиями, так и пехотой с малым боем в руках.

— Пехотой? — Удивился дядя непривычному слову.

— Пешцами. Но только пешцы — уничижительно звучит. А пехота — непривычно, от того и лучше. Дурного в то слово никто пока не вкладывает.

— Дались тебе эти пешцы.

— Пехота — дядя — это сила. Ежели к ней с умом подойти. Али ты не слышал, что творят османские войска? Самая их сила — янычары — пехотинцы, вооруженные огненным боем. А в далеких Альпах, что подле древней Италии торчат из земли, проживают швейцарцы, наводящие ужас на всех своих соседей. И они тоже в пешем порядке дерутся. Хотя и королевство франков рядом с их славной конницей, и италийские земли полны прекрасных конных отрядов. Да и вообще, сказывают, что в зело далекие времена, когда жили древние Кесари Рима, пехота решала исход почти всех битв.

— Брешут, — уверенно произнес Юрий Васильевич.

— Может и так, — охотно согласился Ваня.

А чего ему спорить? Юрий Васильевич был по-своему прав. Ведь пешие рати исчезли на Руси в XI веке, когда Владимир I Святой завершил перевод дружин в конный строй. С тех пор так и повелось, что на просторах Руси имелась практически исключительно конница, по случаю, становившаяся судовой ратью.

О том, что те же ушкуйники были «младшими сыновьями» из новгородского городового полка, то есть, представителями воинской аристократии, что ходили добывать разбоем себе средства на доброе снаряжение Ваня узнал только в этой эпохе. Там, в будущем, он слышал о них, почитая за простых грабителей речных. Но все оказалось все намного любопытнее. Особенно в свете того, что ушкуйники активно промышляли работорговлей, как крайне выгодным бизнесом и не сильно уступали в нем татарам. Только ходили не на Русь, а либо к тем же самым татарам, либо к народам севера, отлавливая их на продажу промеж сугробов и оленей.

Конечно, совсем пешцы никуда не девались, как на Руси, так и в Европе. Однако они находились в нише вспомогательного персонала, что шел с обозом, обслуживая интересы рати. В будущем таких назвали бы нестроевыми, ибо в поле они не сражались и при первой опасности тупо разбегались в разные стороны.

Ваня знал о том, что Иван IV прозванный за ласковый нрав Грозным утвердил своих стрельцов только во второй трети XVI века. А до того, вроде как имелись иррегулярные отряды стрелков огненного боя — пищальщиков. Но когда это повелось? Вопрос. Здесь и сейчас ничего подобного пока не было. Да и окрест тоже. Вот и дивится воевода. Посему княжич и пустился в уговоры.

— Но попробовать стоит, — продолжал Ваня. — Вдруг что дельное выйдет? Раз уж у магометан дело выходит, так чего нам стесняться?

— Так пробуй.

— Отец не желает. Говорит, что ратников в пехоту никак нельзя ставить не для приступа по случаю, а на совсем. То унижение их достоинства и чести.

— И правильно говорит, — кивнул дядя.

— Так может набрать всякого вольного люда, охочего к такой службе? Из бедных, да горячих.

— Еще скажи крестьян, — фыркнул Юрий Васильевич.

— Дохлые уж больно. А то бы и из них можно было бы нанимать. Чай альпийские рати пешие не все из добрых ратников собраны.

— О дурном ты думаешь.

— Дядя, помоги. Если провалится дела — перед людьми покаюсь, что был дурак и советов твоих не слушался. Но уж больно попробовать хочу.

— Помогу, — после недолгого колебания согласился Юрий Васильевич. — Но при условии, что ты сотню свою конную не забросишь. Как ее отец твой увеличивать станет — не ясно пока. Может припишет к ней вдвое, а то и втрое к тем, что есть.

— Не брошу, — твердо произнес Ваня.

После они переключились на обсуждение куда более насущных дел. Юрий Васильевич прознал про оборону Мурома от татар, в которой участвовал княжич. Вот и стал расспрашивать. Ведь держать много войск на Булгарских землях он не мог. Дорого слишком. А тюфяки дробового боя выглядели крайне выгодным и интересным решением.

Это было особенно актуальным и очень важным делом в условиях разгрома, что учинили ратники в Юрьеве-Камском и его окрестностях. И на будущий год учинят. Ибо замирять враждебно настроение население в той ситуации можно было только силой, пуская кровь и чиня страшное разорение. По-монгольски. То есть, говоря на понятном и не требующем перевода языке.

И Ваня охотно делился опытом. В деталях и пояснениях. Надеясь на то, что дядя сможет удержать тот регион малой кровью.

 

Глава 1

1471 год — 8 марта, Москва

Ваня сидел рядом с отцом на собрании боярской Думы. И слушал в который раз об истории, что сильно трогала местную аристократию. Слушал и дивился тому, как лихо религиозно-мистическое мышление искажает причинно-следственные цепочки, подменяя их идеалистическими постулатами, то есть, тезисами, лишенными всякого здравого смысла. Да, маленькому человеку можно тихо жить с таким мозгом. И вполне себе комфортно. Проблемы начинаются только тогда, когда этой «плантацией глюков» пробуют думать…

История, в общем-то, была обыденна. Новгород в очередной раз пытался удалиться из орбиты влияния той державы, которая начинала слишком сильно на него влиять. Такое положение дел ему было не выгодно. Ведь он стремился со всеми торговать и никому не подчиняться.

В этот раз пришел черед Москвы. Посему крупная партия, настроенная на дружбу с Великим княжеством Литовским и попыталась заручиться его поддержкой. Со всеми, как говорится, вытекающими субстанциями.

Масла в огонь в этот раз смог подлить Вселенский Патриарх Дионисий I, который в минувшем 1470 году разделил подчиненную ему московскую митрополию, выделив из нее киевскую. По настоянию короля Польши и Великого князя Литвы Казимира IV. И все бы ничего, но этот «добрый человек» «на голубом глазу» допустил существование разом двух митрополитов «всея Руси»: московского и киевского. Чем, как несложно догадаться, обострил и без того непростые отношения между Москвой и Литвой.

Но это было бы еще полбеды. Дивное религиозно-мистическое мышление аборигенов вывернуло вопрос с Новгородом самыми лихими кренделями. Ничего умнее они не придумали, как надавить на Новгород через архиепископа, поставленного туда Москвой. Умно? Очень! Потому что не прошло и полугода, как тот самый архиепископ побежал выпрашивать подтверждения должности в Киев, попытавшись переметнулся из московской митрополии в киевскую. То есть, Иван III своими руками, сам, обрубил единственный канал политического воздействия на новгородцев. Ну а что? Микроскоп тяжелый. Значит им можно гвозди забивать. А то, что и сам сломается, и гвоздя не забьет — то происки злодеев заграничных. Не иначе как латинян или еще кого.

И вот теперь, не понимая, что он заходит с хромой карты, Великий князь Иван III свет Васильевич на полном серьезе обсуждал со своими боярами да князьями служивыми крестовый поход на отступников от веры христовой…

Да, если он победит, это станет аргументом для расправы над своими противниками в Новгороде. Возможно. Если их выдадут, что совсем не факт. А если он проиграет? Правильно. Самолично приведет всю землю новгородскую под руку Казимира IV. Да уж. Это был прекрасный пример того, что ложка хороша к обеду, а всякий инструмент к своему делу. Потому-то и не желательно ковыряться в носу вилами, для того палец даден.

Ваня же слушал да помалкивал, тихо выходя в осадок и припоминая слова российского генерал-фельдмаршала Христофора Миниха. Тот говаривал, что Россия управляется непосредственно Господом Богом, иначе невозможно представить, как это государство до сих пор существует…

Очередное собрание подошло к концу. Все разошлись. А Великий князь обратился к сыну.

— Я же видел, что тебя распирало. Отчего молчал?

— Отец, тебе правду или чтобы приятно было?

— Хм, — усмехнулся Иван Васильевич. — Давай правду.

— Москве остро нужна торговля морская. Нужен Новгород, а через него выход к Балтийскому и Белому морям.

— Торговлишка? — Смущенно переспросил отец. — А как же отступничество от веры христовой?

— То селянам должно говорить. Им такие слова — что мед. А нам надлежит уметь отделять зерна от плевел. Митрополит киевский ныне от унии отошел. Так что, не к латинству они потянулись, а от нас подальше. Почему? Чтобы заступников найти. А как те заступники себе долю попросят, так снова к тебе прибегут и станут искать дружбы и защиты от вчерашних защитников. Для Новгорода это обычное дело, он так делал с незапамятных времен.

— То верно, — закивали отец, — делал.

— Что же до латинства, то… у латинян свои проблемы и не малые. У них совсем недавно отгремело восстание гусситов в Богемии. Пятнадцать лет бунтовали! Да не селяне с дрекольем, а уважаемые люди. Поговаривают, что и сам покойный король Богемии им благоволил и если бы не Сигизмунд, то отреклись бы в Богемии от Папы. Вопросы там были подняты такие, что забыть о них не получится. Не тут, так в ином месте прорвет страшным нарывом. Не сейчас, так завтра. Кроме того, Папу Римского разрывают противоречия латинских королевств, что дерут друг друга как свора голодных псов. Ему явно не до таких вот сложных вещей.

— Ты говоришь, словно их оправдываешь, — нахмурился Великий князь.

— Отец, а кто посеял смуту среди добрых христиан? Кто поставил в Киеве митрополита всея Руси, презрев Москву? Ради чего? Не ради раздора ли промеж честных христиан? Чьими руками он сотворен? Разве то латиняне сделали? Нет. Они бы, может, и рады, да не угнаться латинянам за эллинами в коварстве. А тем зачем такую пакость делать? Тут все еще проще. Дабы услужить хозяевам своим.

— Хозяевам? — Нахмурился отец.

— Ты разве не знаешь, что православные эллины Афона присягнули магометанскому султану осман аж за несколько лет до того, как тот взял Константинополь? И что они за измену ту любовью большой его пользуются и защитой. Разве не оттого они воду мутят промеж добрых христиан? Разве не от того, стараются сталкивать их лбами и ослаблять всемерно?

Великий князь застыл с открытым ртом, готовым высказать возражение. Но слов не находил. Потому что вдруг осознал правоту сына.

— Эллины всегда были хитры зело, — тяжело вздохнул Ваня, продолжая. — И всегда считали нас за диких варваров, не достойных их внимания и уважения. Ты слышал сказание о том, как Владимир Святой Русь крестил?

— Да, — кивнул отец.

— Сказание то для красного словца, для селян и диких варваров, коим его в уши и льют. На деле все было несколько иначе. Предок наш великий не блаженной девицей был, томной и полной дивных чувств, а сильным воином и крепким правителем с цепким, дальновидным умом. Крестил Русь он задолго до раскола в единое и неделимое христианство. А эллинов пригласил с замахом на выгоды великие, коими его прельщали. Почему прельщали? Так выгода с того. Шутка ли в свою епархию такую великую землю прирезать?

— И чем же его прельщали?

— У эллинов в те годы был единственный во всем честном мире университет — Пандидактерион. Это много позже он превратился в семинарию, а тогда там учили архитекторов да механиков разных. Лучших из лучших. Чему в доказательство был весь город с его блистательными дворцами и храмами. Владимир Святославович хотел, чтобы и у него в державе также завелось. Чтобы не хуже эллинов быть. Чтобы стены великие из камня. Чтобы храмы огромные, сравнимые со славной Софией. Да не киевской или новгородской клетушкой, а константинопольской! Коя во много раз больше. Но разве ты видишь где по земле русской учебные заведения? Не токмо для механиков, но и, хотя бы семинарий духовных для священников? Их нет отец. Прошло половина тысячелетия, а их до сих пор нет. Ни одного. Эллины обманули Владимира Святославовича. Они держали и держат нас «в черном теле», «заботливо» оберегая от света знаний, дабы мы жили в как можно более страшной дикости.

— Но зачем?! — Воскликнул отец.

— Как зачем? Раньше они служили державе ромейской, где русичей боялись и не желали их усиления. Ромеям мы были нужны как рабы. Оттого и перевели на наш язык слово δουλος как «раб», а не как «слуга». Это они — слуги господни, а мы — рабы. Слишком болезненно они восприняли щит Вещего Олега, прибитый на их ворота. Слишком это их унизило. Ныне же, служа османскому султану, эллины делают все возможное, чтобы рассорить христиан между собой и ослабить. Ведь это в интересах султана. И не только православных христиан, но и тех, что папежной веры. Да сталкивая нас с латинянами, дабы не до укрепления магометан нам было.

— Печально это слышать… — тихо произнес Иван Васильевич, понуро повесив голову.

— Предупрежден, значит вооружен, — возразил сын. — Что же до Новгорода, то я предлагаю крестового похода не зачинать.

— Почему? — Без всякого интереса в голосе спросил отец, мысли которого были далеко.

— Юрьев-Камский ныне под рукой твоей. Думаешь, в Вильно и Сарае это не заметили? Занятие слияния устья Камы и Волги московской ратью серьезно тебя усилило. Торговля там богатая. А значит вмешаются или литвины, или ордынцы, или все вместе. Оттого, собирая крестовый поход ты не сможешь дойти до Новгорода. Оборотишься для защиты своих земель.

— И что ты предлагаешь?

— Распустить по весне слухи о том, что хан Ахмат собирается идти на Москву. А потом, собрав войско, внезапно для всех пойти на север. Пока новость дойдет до Вильно и Сарая, пока они войска начнут собирать — ты уже успеешь разрешить спор с Новгородом и им вмешиваться будет поздно.

— И все?

— И все.

— Я подумаю, — кивнул отец, с совершенно расстроенным видом. На том и расстались. Ваня отправился заниматься своими делами, а Иван Васильевич хотел уединится и подумать. А потом и с духовником посоветоваться, чтобы в голове все улеглось, сказанное Ваней…

 

Глава 2

1471 год — 23 марта, Москва

Несмотря на вполне весомые доводы сына Иван Васильевич не послушал Ваню и решил продолжить готовиться к крестовому походу на Новгород. Да с еще большим размахом.

Наш герой, поняв, что ничего не изменить, решил во все это не вмешиваться и максимально самоустранится, благо, что дел у него хватало. К весне 1471 года у него было пять укрепленных производственных и дюжина — открыто расположенных. Но, увы, избежать участия в этом цирке не удалось.

— Отец, — произнес Ваня, входя в комнату, — мне сказали, что ты искал меня.

— Да, — кивнул Иван Васильевич и, кивком отослал пару слуг из помещения.

— Что-то случилось?

— Я решил уважить тебя и поставить во главе полка, дабы в отрыве от войска крушить этих отступников веры христовой.

— Что, прости? — Удивился Ваня, переспросив.

— Возьмешь своих пешцев, конников и пойдешь воевать новгородцев. Впереди войска моего. Или ты думаешь, кто позарится на пешцев? Ими командовать — честь малая. Ежели ты так страстно желал их создать, то сам и возглавишь. А чтобы сбежать после верного разгрома мог — конников своих возьмешь. С ними вырвешься.

— Но… я думал, что Даниил Холмский пехоту возглавит.

— Пешцев? Зачем так унижать человека? Он отличился добре под Юрьевом-Камским. Славно сражался. Пойдет с тобой, конницей станет командовать. Выбери из пешцев кого. Пусть их головой станет. Нечего уважаемым людям этими отребьям руководить.

— Отец…

— Или ты думал отсидеться в Москве?

— Нет, но это назначение так неожиданно. Мне ведь всего тринадцать лет. Что люди подумают?

— Ты в куда меньшем возрасте отличился при обороне Мурома. То всем уже известно. Сотню конную обучил славно. Под Юрьевым-Камским она отличалась. Говорят — исход боя решила.

— Льстят.

— Пусть так. Но ты на слуху, а потому на возраст не посмотрят. Да и по делам своим славен. О твоих мастерских далеко за пределами Москвы знают. Никто оспаривать мое решение не станет. Даже шепотками, за спиной.

— Хорошо отец, — с кислым лицом ответил Ваня.

— Вижу, что не рад. А кто пару лет в поход рвался? Али набегался после Муромского сидения?

— Ты ведь меня не послушал… — тихо произнес сын. — Крестовый поход — опасная затея.

— Слова твои умны, но есть и те, кто не умом холодным судит, а мудростью сердечной. И правды в их словах больше. Я выслушал тебя. Но поступать, как ты советуешь, значить презреть веру христову. Ты еще мал. Умен, но мудрости тебе недостает. Оттого и судить столь холодно.

— Я понял, отец, — ответил княжич как можно более спокойным, нейтральным тоном.

— Да ты не кручинься. Дело тебе дам проявить себе без особой опасности. Пойдешь не к Новгороду, а в сторону от него. К Руссе. Город тот укреплен слабо и богат посадами ремесленными. Считай — большое село. Вот в полон кого надо и станешь брать. Отец мой в былые дни добрую добычу оттуда взял.

— А дальше?

— Куда тебе дальше-то? — Усмехнулся отец. — Ну коли пожелаешь, то и дальше иди. Новгородцы то чай в полевую битву не полезут. Я ведь с Москвы большой ратью выступлю к столице их. Самой прямой дорогой. А может и не я, а брат мой — Юрий. То пока не ясно. Они войско собирать станут к битве решительной, а не за тобой бегать. Но коли на то пойдет, то и сам не зевай. Увидишь многочисленную рать — пешцев бросай и отходи с конниками.

— Отец…

— Что отец? Али ты думаешь, что пешцы твои чего стоят в поле? Пустое. Ходят они красиво, но против рати конной — не супротивник. Стопчут.

— Я о другом хотел просить. Можно?

— Проси, — кивнул Иван Васильевич, подозрительно скосившись на сына.

— Когда мне выходить?

— Да как просохнет земля, так и выходи.

— Мне можно будет подготовиться? Или выходить как есть?

— Готовься. Конечно, готовься. Но денег не дам. Казна вся на подготовку к походу пойдет. Воинам платить надобно.

— Мне понадобиться несколько тюфяков и запасы пороха большие.

— Почто они тебе? Впрочем, опять какие твои выдумки. Бери. Что подберешь себе, то и бери. Только не сильно наглей.

— Благодарю, — как можно более искренне произнес княжич и откланялся.

Вышел на крыльцо. Тяжело вздохнул и осмотрелся по сторонам. Наверняка ведь советчики отца должны за его реакцией наблюдать.

Так и есть — несколько человек из греков, что крутились вокруг Великого князя уже пару лет, стояли и обсуждали что-то с митрополитом. Искоса поглядывая на княжича.

И тут Ваню словно обухом по голове приложили. Софья Палеолог! Точно! Минувшим годом же Иван Фрязин, ездивший от Великого князя к Папе Римскому, привез портрет Софьи Палеолог, оную сватали за Ивана Васильевича.

Княжич как-то слишком увлекся своими ремеслами. А оказалось, что зря. Очень зря. Ибо другими делами нужно было заниматься. Дядя Андрей был амбициозным дураком. Он вряд ли смог бы придумать столь непростой способ по убийству Марии Борисовны — супруги брата. И до поры Ваня не понимал роли митрополита. Он был явно связан с этим убийством. Но как? Зачем ему в это дело встревать? Теперь все встало на свои места.

Мать устранили дабы расчистить место для гречанки из Палеологов. А теперь и за него взялись, слишком уж ретиво выступил против. Отец-то, небось, проболтался духовнику. А что такое таинство исповеди Ваня знал прекрасно, как и таинство крещения, причащения и так далее. То есть, княжич был абсолютно уверен в том, что духовник регулярно докладывал о настроениях Великого князя митрополиту.

Видимо по этой причине отношения княжича с митрополитом были достаточно продуктивны, хоть и натянуты. Ибо знал, засранец, что Ваня про него ничего дурного отцу не сказывает. Оттого и получалось через него рукописями разными разживаться да мастеровых иной раз привлекать. Даже мастера-литейщика колокольных дел удалось забрать. Не для литья пушек, конечно. Нет. Слишком мало было на Руси бронзы, пока, а лишний раз нервировать митрополита не хотелось. Из-за и без того слишком сложных отношений. А вот кое-какие детали для механизмов производственных получилось сделать из бронзы. Те же массивные шестеренки, выплавляемые по восковым моделям. Все лучше деревянных, как по существенно меньшему трению, так и по прочности и надежности. Бронзу же применяли в них не ломкую колокольную, а с большим содержанием меди, то есть вязкую, пушечную.

Немного постояв и подумав, Ваня отправился изучать имеющиеся тюфяки. Нужно было осмотреть их и выбрать поприличнее. Насколько это вообще применительно к артиллерийским орудиям, кое-как скованным из железных полос. Однако, в его глазах вся эта история выглядело слишком похожей на подставу. А значит, что? Правильно. Нужно думать о том, как живым из нее выбраться. Явно же задумали его устранить. Так-то позже прибили бы, когда Софья своих детей нарожает. Если бы тихо сидел. Но так как рот открыл, то и нечего тут… пожил уже, хватит…. Наверное, бы и отравили, да дурных мыслей и подозрений в голову Великого князя вкладывать не хотели.

 

Глава 3

1471 год — 18 июня, Русса

Город Русса встретил Ваню пожарищем посадов. А что под чистую не выгорело — то было разорено. Разве что крепость устояла. Небольшая, закопченная она сиротливо стояла посреди выжженной округи. Люд какой-то на этом давно остывшем пепелище шевелился, разгребая завалы. Но как заметили всадников — бросились или в лес, или в крепость — кому куда ближе было.

— Это чего это? — Удивленно спросил княжич у Даниила Холмского.

— Не ведаю, — не менее ошалело ответил тот.

— Новгород еще с кем-то воюет?

— Мне о том не ведомо. Может просто пожар приключился.

— Может и так, — кивнул Ваня. — Отправь всадников к крепости. Пусть пригласят кого из приличных на беседу.

Узнав, кто подошел под стены, нашлись и переговорщики. Быстро-быстро. Особенно увидев сколько войска у княжича. Для их небольшой крепости — за глаза.

Вышли несколько уважаемых мужчин в провонявших гарью одеждах. Тут, судя по всему, этим все благоухало и не скоро выдохнется. Начали говорить. Оказалось, что князь новгородский Михаил Олелькович из Гедеминовичей тут прошелся месяц назад. Бежал он с Новгорода в Киев из-за опасений за свою жизнь. Вот в отместку и нагадил как мог.

— Сильно вас разорил? — Спросил княжич.

— Ой сильно! — Запричитали горожане, принявшись перечислять беды, свалившиеся им на головы.

— Ладно, — перебил их Ваня. Он уже понял, что крепость не взяли, а запасы, наученные неоднократным горьким опытом, горожане местные хранили за стенами. Да, пожег да пограбил Михаил много, но не до донышка их обнес. — Хотя сейчас и война Москвы с Новгородом, но трогать вас не стану. Но только из человеколюбия христианского. Взамен же дадите корма и фуража на время постоя. Сами.

— Да где же мы их возьмем? — Начали было причитать эти уважаемые горожане, попытавшись давить на жалость. Но Ваня глянул на них не по-детски холодным взглядом и процедил.

— Говорите, что нет? А если найду? Помните — сами не поставите искомое — воины по вашим закромам пойдут. Чем ЭТО вам грозит, надеюсь, объяснять не нужно?

— Не нужно, — угрюмо кивнули они. А потом попрощались и исчезли с глаз долой. Это было хорошо. Наш герой надеялся на их благоразумие. Грабить их после того разорения, что им учинили, совсем не хотелось…

После того неприятного разговора с отцом Ваня взялся за подготовку к походу самым решительным образом. С огоньком и энтузиазмом, стараясь продемонстрировать свое удовольствие и радость. И духовнику своему о том сказывал, и другим людям. Более того, перед самым походом он отправился к митрополиту, дабы испросить благословление. Он старался, очень старался создать впечатление пусть и умного, но все еще ребенка.

И вот, во второй половине мая, как просохла земля, Ваня выступил в поход. С помпой. Ну как? С молебном и публичным благословением на ратное дело во имя веры христовой. Людей сбежалось со всей Москвы, наверное, полгорода, благо, что он был весьма умеренных размеров. Да гости, что у Великого князя сидели, тоже вышли посмотреть.

Иван III свет Васильевич позволил сыну развернуть свою конную сотню в три, снарядив их и организовав по своему усмотрению. Ну как позволил? Фактически приказал, оставив весь этот воинский отряд на полном довольствии сына. То есть, содержание трехсот всадников стало дополнительным налогом на коммерческие дела Вани.

Много это или мало? В 1380 году вся Северо-Восточная Русь, включая Новгород, с трудом смогла выставить около семи тысяч воинов на Куликово поле. Конных, разумеется, ибо иных в те годы не было. И эти семь тысяч — был плодом тотальной мобилизации и наивысшего напряжения сил. Подняли всех, до кого дотянулись. Благо, что система пока еще была не поместная, а дружинная, куда более эффективная в этом плане. А в 1445 году Великий князь Московский Василий II Темный попал в плен после битвы с татарами. У тех имелось около трех тысяч всадников, а у него — порядка тысячи, из которой только три сотни он выставил с великокняжеского двора, остальные же оказались вассалами и союзниками.

Вот и выходит, что три сотни всадников было и много, и дорого. Но коммерческие дела Вани позволили довольно легко проглотить этот совсем нескромный налог. Более того, его крепнущие финансовые возможности позволили и коней добрых купить, и снарядить свою конницу самым наилучшим образом. В рамках технических возможностей региона конечно.

Поверх чешуйчатого доспеха каждый всадник нес «зерцала личные» позднего московского восьмигранного образца. Легкие поножи и наручи местного типа, закупленные на стороне. Большие каплевидные щиты. Длинные клееные пики. Богатый комплекс прочего вооружения. И шлемы. О! Шлемы нужно упомянуть особо, ибо они были особой гордостью Вани.

На полусферическую каску заклепками крепился развитый козырек, нащечники и трехчастный, сегментный назатыльник. Скользящий наносник проходил сквозь козырек и фиксировался винтом-барашком. Наносник имел лопатообразное расширение к низу, скрывающее большую часть лица как на «капалинах» крылатых гусар XVI–XVII веков.

Каждая деталь такого шлема изготавливалась на винтовом прессе горячей штамповкой. Получалось чудовищно медленно по меркам XXI века, но безумно быстро для XV. Любой местный кузнец потратил бы на изготовление такого шлема в десятки раз больше времени, сил и угля.

Три стандартных размера «купола», регулируемая подвеска типа «парашют» и Y-образные подбородочные ремни завершали дивную картину. Шлем получался по тем временем просто волшебным, ибо выходил радикально дешевле в производстве любого, даже самого примитивного конкурента, а защищал не в пример лучше.

Да, пришлось повозиться с наладкой его производства. Год топтались на месте. Пока винтовой пресс сделали с удобным вертикальным колесом привода и массивным бронзовыми шестеренками. Пока изготовили штампы. Пока примерились к размерам заготовок и прочим нюансам. Зато потом дело пошло… и как пошло! Ваня за три месяца силами десяти человек, работающих на этом участке, «одел» в эти шлемы всех своих солдатиков. Не сильно напрягаясь. А потом еще папе в казну выход дал и организовал сбыт изделий, большей частью, конечно, в казну и союзникам отца. Но и на свободный рынок кое-что попало. Они ведь шли без украшений, посему были довольно дешевы и охотно покупались как сами воинами, так и кузнецами для декоративной отделки и последующей перепродажи.

За всадниками шла пехота: музыкальный отряд, навербованный из скоморохов, шестьсот пикинеров и двести стрелков. И если с пикинерами все было довольно просто, то со стрелками пришлось повозиться.

Ваня охотно бы выставил их и больше, да вооружать их было нечем. Те пищали, что имелись, не выдерживали никакой критики. Даже самой нежной. Не было даже фитильного замка! Про остальное и речи не было — примитив страшный и уродливый. Не потому что не могли, а потому что не понимали, что вообще нужно, зачем и как. Свое очередное производство княжичу было ставить пока не с руки. И без того остро не хватало ни людей, ни времени. А вот распределенную мануфактуру он учредил, привлекая сторонник мастеровых.

Намучился он с ними. Тут и нормальное ложе требовалось с вменяемой конфигурацией, и крепкий ствол единого калибра да длинны, и фитильный замок, который хоть и очень простой, но механизм, и многое другое. А ведь еще были и общие проблемы для пехоты, такие как обувь.

Завершало же шествие воинское четыре импровизированные полевые пушки, слепленные из кованых тюфяков. Каждую такую «бабаху» тащила парная упряжка лошадей. За ними уже двигался обоз. Тоже, надо сказать, собранный не наитием, а после вдумчивой подготовки. То есть, с походными кухнями и нормальными повозками единого образца, насколько это вообще было возможно реализовать на той экономической и технологической базе.

Ванино войско для местных выглядело изрядным зрелищем. Особенно в свете того, что он для пущего эффекта про украшательства не забыл. Посему каждый строевой воин нес шитую гербовую накидку красного цвета с изображенной на ней золотым восставшим львом. На груди и спине их прокрашивали по трафарету, а потом по контуру прошивали. Да и щиты все несли тоже самое изображение. И знамя, которое везли возле княжича.

Красиво и эффектно. Папа одобрил, ибо вышло стильно и «бохато». Ведь наш герой дал герб не на откуп, а сам рисовал. Благо, «малевать» немного умел на уровне крепкого карандашного рисунка. Пришлось в детстве позаниматься — мама мечтала о том, чтобы он стал художником. Не срослось, а навык остался и не раз выручал его впоследствии.

Почему Ваня взял такой герб? Так это же символика Ланнистеров. А ему эта выдуманная семейка очень импонировала, особенно Тайвен и Тиррион. Когда же здесь, в XV веке он коснулся этого вопроса, то с удивлением узнал, что разного рода кошки были весьма популярны у славянских правителей. Тут и Великое княжество Владимирское, и Русское королевство Даниила Галицкого, и Богемское королевство, и Болгарское царство и иные.

В общем выступило воинство княжича. Под музыку. Все такие красивые. Но как только отошли подальше, то успокоились и перешли в нормальный походный режим — с боевым охранением и строгой маршевой дисциплиной.

Добрались до Твери, где Ваня погостил у своего двоюродного брата. Передохнули пару дней. И двинулись дальше — в земли Новгорода.

Понимая, что отец сюда скорее всего не дойдет и ему нужно будет выкручиваться самостоятельно, княжич действовал очень обходительно и осторожно. Подходил весь такой красивый при параде. И предлагал городку откупиться частью монетой, частью продовольствием и фуражом. Причем суммы назначал вполне разумные. Не слишком мало, но и не слишком тяжело. То есть, в самый раз. А учитывая, что войск у него имелось достаточно для взятия приступом тех небольших крепостей, предложение его находило понимание и всемерную горячую поддержку.

Так что сейчас, наблюдая за тем как его бойцы спешно разбивали лагерь возле Руссы, княжич был доволен собой. Это был его первый самостоятельный поход. И пока обошлось без серьезных косяков.

Он смог добраться к месту назначения гораздо скорее ожидаемого срока. Ваня ведь не постеснялся поспрашивать у «знающих людей», сколько ему придется провести на марше. И все местные оценивали темп продвижения пехоты очень низко. А значит, что? Правильно. Он имел существенный выигрыш по времени, ибо злоумышленники наверняка были такого же мнения о скоростных качествах пехоты.

Но главное заключалось в том, что он сохранил войско. Прежде всего посредством непрерывной войны с антисанитарией. Что было непросто, хотя он и насаждал нужные порядки еще по казармам. Да и в бесконечных грабежах рать свою не сточил. А ведь мог. Вокруг было столько соблазнов. Грабь — не хочу. Отчего кое-кто из ратников конных ворчал. Не привыкли они к такому подходу. Да — взяли денег, корма и фуража откупом. Но ведь могли взять и больше. Чего скромничать-то? Они, верно, и думать не думали о том, что по этим землям, в случае чего, придется спешно отступать. И разорять их да настраивать супротив себя — глупо. А Ваня — думал. Он вообще каждый шаг старался продумывать очень глобально, благо, что времени в этом неторопливом мире хватало.

 

Глава 4

1471 год — 28 июня, река Шелонь

Стояние под Руссой было обыденным и довольно скучным. Поставив лагерь и организовав охранение Ваня позволил своим людям отдохнуть и привести себя в порядок. Все-таки вон какое расстояние пришлось отмахать, а тут под боком и вода, и лес. Так что помылись-постирались в спокойном режиме. Даже гербовые узоры подновили, прокрасив по трафарету после стирки.

Княжич же все это время пытался разгадать замысел противника. Сжигание посадов в Руссе вряд ли было совпадением. Очень уж своевременно. Особенно в связи с тем, что отец по просьбе Вани не афишировал цель, которую ему надлежало разграбить. Дескать, чтобы народец не разбежался да ценности не растащил. Более того, даже стали говаривать о других местах — в стороне от Руссы.

Конечно, наш герой допускал, что данный инцидент мог быть чистой случайностью. Но в свете выявленной им сложной интриги — огульно отмахиваться от подозрений было бы глупостью высшей степени.

Отдохнув и приведя войско в порядок, Ваня решил двигаться дальше. Логика его была проста. Если заговорщики «слили» информацию новгородцам, то нужно идти туда, где его не ждут. А если нет, если все не так плохо, как ему кажется, то было бы неплохо добыть какой-нибудь славы воинской. Не после простоя же подле сгоревшего городка домой воротиться? Княжич прекрасно понимал, что назначение на самостоятельное командование войском в столь юном возрасте — жест высокого доверия. И его нужно оправдать. Для него самого, конечно, это все было глупостью, но местные думали в других парадигмах.

И вот — возле реки Шелони к северо-западу от Руссы войско княжича встретило неприятеля — новгородцев. Много неприятеля. Слишком много. Они стояли лагерем и явно кого-то ждали в полном спокойствии. То есть, все выглядело словно место общего сбора. Вон — несколько крупных стругов у берега с запасами продовольствия и фуража. И неделю, и две этому войску тут можно было спокойно провести.

Передовой дозор московского войска вышел из леса на дорогу и сразу же отступил. Но и этого хватило, чтобы в лагере новгородцев все переполошилось. Слишком бросались в глаза желтый лев на красном фоне, что красовался у них на тряпках и щитах. Его явно узнали. Когда же на опушку выехал сам княжич, его противники спешно седлали коней, одевали доспехи и самым лихорадочным образом готовились к бою.

— Иван Иванович, — тихо произнес Даниил Холмский. — Нужно уходить.

— Уходить?

— Да. Вон, гляди сколько их. Бросай этих пешцев и уходим с ратниками. Пока их резать будут — сможем оторваться.

Ваня внимательно посмотрел вдаль. Противников действительно было очень прилично. От полутора до двух тысяч. Все конные. Причем многие были в типичной для региона крупной клепаной чешуе.

— Хочешь — беги, — после долгой паузы ответил княжич.

— Что?

— На них и пехоты хватит, — буркнул Ваня и начал командовать.

Командир пехотинцев находясь подле был бледен, прекрасно осознавая свои перспективы. Когда же услышал слова княжича вскинулся и с особым рвением кинулся выполнять его распоряжения. А Холмский замер с открытым ртом, не зная, что ответить своему командиру.

Пикинеры были взволнованы, если не сказать — перепуганы. Однако, вбитые за почти год непрерывных, изнуряющих тренировок привычки сделали свое дело. Развертывались в боевой порядок они быстро, организованно и очень слажено. Без толкотни и суеты. Стрелки не отставали. А вот артиллеристов лихорадило так, что из рук все сыпалось. Едва-едва справлялись вдвое, а то и втрое медленнее, чем во время тренировки.

Три минуты и шестьсот пикинеров да двести стрелков развернулись широким оборонительным строем, прикрыв спину лесом. А орудия парами выкатили по флангам, поближе к пехоте, за которую артиллеристы и планировали прятаться в случае чего.

— А ты что стоишь? — Крикнул Ваня Холмскому. — Коль набрался смелости для драки, то ставь своих по сотне с каждого края. Да сотню сюда — к знамени.

— Слушаюсь! — Нервно ответил Даниил. Этот формат ответов-отзывов на приказ в него уже въелся. Наслушался во время тренировок.

Холмского сильно задели слова княжича. Ведь, его фактически обвинили в трусости. Обидно. Очень. Тем более, что любой бы постарался избежать битвы при столь неприятном соотношении сил. Холмский, как и все местные воинские командиры, не воспринимал пехоту княжича за войско. Так — балласт, сподручный для грабежа поселений, но никак не для боя. Про орудия он и вовсе не думал, считая их декорацией и капризом умного, но неопытного отрока… дескать, с придурью, не может или не хочет по-людски все делать.

Он бы психанул и ушел. Но бросить княжича перед лицом противника не мог. Ему бы Великий князь такого не простил. Да и он себе — тоже. Посему сжал кулаки покрепче и проглотил обиду. Во всяком случае — пока. А Ваня тем временем выехал на коне перед строем пехоты и громко, что все они слышали, начал «толкать речь»:

— Солдаты! Вчера вы были простыми селянами! Сегодня вы можете стать воинами! Пешими ратниками! Теми, кто во времена праотцов наших славы великой себе снискали! Теми, кто бил хазар! Теми, кто брал Царьград под рукою Вещего Олега!

Княжич сделал паузу. За его спиной начался нарастать шум — это новгородцы начали выезжать в поле и строиться для атаки. Ведь перед ним был столь незначительный супостат. Вот радостными возгласами и обидными матерными криками и сопровождали подготовку к бою.

— Я говорю вам — мы не хуже! Мы победим! И я стану с вами. А ежели кто страшится, ежели кто баба по нутру своему, то пусть бросает оружие свое и бежит, словно пес побитый. Искать не станем! Ибо пришло время отделять зерна от плевел! Пусть ныне каждый покажет себя! Перед товарищами своими, перед врагом и перед Господом Богом! Ибо истину говорю вам — он взирает на нас! И будет судить за каждый вздох! За каждую мысль! За каждый поступок! Так что к бою! Покажем Всевышнему, что мы достойны его внимания!

После чего проехал сквозь расступившийся строй и, демонстративно соскочив с коня, встал пешим возле командира пехоты. Да, коня держали подле и находился Ваня не в первом ряду. Но все-таки он стал рядом с пехотой. Вещь — совершенно невероятная, просто немыслимая по тем временам.

Точно также, каких-то восемь лет спустя в битве при Гинегате поступит будущий Император Священной Римской Империи Максимилиан I Габсбург, дабы повысить стойкость своих пикинеров. Только в отличие от Вани Максимилиан встанет в первом ряду с пикой в руках. Но ему это позволял и возраст, и доспехи, да и пехота в Западной и Центральной Европе к этому моменту была не редкостью. А швейцарские баталии так и вовсе — гремели славой своей воинской что трубы иерихонские. Княжич же был в несколько ином положении. Из-за чего сам факт того, что он спешился и встал подле пехотинцев — уже значил невероятно много. Командир пехоты, к слову, ездивший на коне, немедленно последовал за княжичем, как и прочие офицеры «пешцев».

И вот новгородцы пошли в атаку. По обычаям тех лет им надлежало развернуться в две линии максимально широким фронтом. Но пришлось поступать иначе.

Да, построение московских войск был нешироким. Однако за их спиной был лес, а фланги прикрывала самая сильная часть войска — конница. Так что — ни обойти, ни окружить, ни захлестнуть, пользуясь численным преимуществом. Посему командовавший войсками Новгорода Дмитрий Борецкий поставил своих всадников не в две линии, а в четыре, разделив их на два эшелона. В первом — те, у кого доспехи получше, во-втором, прочие…

Топот многих сотен копыт приближался. Стрелок, стоявший в ряду перед княжичем откровенно мандражировал. Его потряхивало настолько явственно, что пищаль «плясала» в его руках. Ваня сделал шаг вперед и положил ему руку на плечо. Стрелок вздрогну, замер и медленно обернулся.

— Мужайся, — тихо произнес княжич.

Тот нервно кивнул. Потряхивать его от того меньше не стало. Но на лице появилось подобие неловкой улыбки. Натянутой. Впрочем, это было всяко лучше перекошенной ужасом гримасы, красовавшейся до того. Кто-то из его товарищей пошутил. Сально. Ниже пояса. Видимо, тоже давал волю своему страху. Потом еще один. Где-то хохотнули. Еще. И еще. Грозно рявкнул командир, призывая к тишине и порядку. Тишина — важна. Очень. Ведь коли солдаты трепаться станут, то и команд не услышат. Но эти смешки да шутки сделали главное — позволило немного снизить накал напряжения.

Сто шагов. Княжич кивнул, командиру пехоты, который отчетливо дрожал мелкой дрожью, пытаясь совладать с собой. Заметив команду тот, что было мочи заорал:

— Правь! — И, парой секунд спустя: — Полки отворяй! Пали!

Фронт окутался грохотом и дымами. Двести пищалей дали единый залп весьма нехилой слитности. Стрелки были на пределе нервного волнения. Оттого отреагировали быстро и решительно прожав серпентин.

И следом ухнули полевые орудия. Там твердо знали — бить следом за стрелками. А коли раньше выстрелят, то пороть их станут до полного облезания кожи со спины и задницы.

Сделав выстрел стрелки отчаянно спеша начали перезаряжать свои пищали. Да и артиллеристы засуетились, баня ствол влажным банником, чтобы зарядить по новой. А пикинеры, подчиняясь приказу командира, поставили свои пики в жесткую оборонительную позицию. Первый ряд упер конец пики в землю, придавив ногой и чуть присев, дабы удерживать оружие с оптимальным наклоном для «накалывания» лошади. А второй — схватил пики ударным хватом, горизонтально, дабы размашистыми амплитудными махами бить по налетающим всадникам.

От первой линии новгородцев осталась едва сотня всадников. Да и та — немало дезориентировалась, сбавив темп. Кто-то так и вообще «пустился в пляс», пытаясь совладать с перепуганной от выстрелов лошадью. Остальных или ранило, или убило, или лошадь сбросила. Шутка ли — первое знакомство животных в такой близи с грохотом огнестрельного оружия. Это у Вани «копытных» мал-мало приучали к выстрелам. А у новгородцев того пока не практиковалось.

Мгновение. Еще. Еще. И всадники влетают на пики. Треск. Крики. Дикое ржание раненых лошадей и человеческие вопли.

— Правь! — Вновь раздался крик над боевыми порядками пехоты. Ведь стрелки, пользуясь берендейками, уже успели перезарядиться.

Простые деревянные пеналы были навешены на перевязь, идущую через плечо. В каждом — отмерена порция пороха ровно на один выстрел. В оригинальной истории они появились лишь в конце XVI века и очень сильно подняли эффективность стрелковых подразделений, ускорив и упростив перезарядку их оружия в нервической боевой обстановке. Ваня же решил не ждать так долго, благо, что ничего сложного или хитрого в них не было.

— Пали! — рявкнул командир стрелков и пехотный фронт вновь окутался дымами.

Новгородские всадники второй линии столкнулись с очень неприятным обстоятельством — завалом прямо перед ними. Тут и лошади, и люди, в том числе живые. Свои люди. Кто-то полетел из седла, пытаясь справиться с лошадью. Кто-то попытался перепрыгнуть крупное препятствие. Кто-то врезался в него со всей дури. Кто-то попытался отвернуть, сталкиваясь с соседом. Получилась давка и изрядное столпотворение. А сзади на них надвигались всадники второго эшелона…

Вновь бахнули орудия.

Заранее отмеренные заряды пороха, увязанные в одном картузе с картечью — сила. С их помощью можно было даже такие убогие тюфяки перезаряжать довольно быстро.

— Пали! — Вновь раздался голос командира стрелков и фронт окутался дымами. В третий раз.

Нестроевые уже притащили пикинерам из обоза запасные пики взамен сломанных. Посему распорядившись начать наступление, княжич отправился к своему коню.

— Иван Иванович! — Воскликнул командир пехоты и осекся с невысказанным вопросом на устах. Не посмел.

— Бой выигран! — громко крикнул Ваня. — Теперь надлежит грамотно воспользоваться его плодами. А для того поле битвы видеть нужно.

Пикинеры подняли свои длиннющие «причиндалы» и, дрогнув, пошли вперед. Под барабанный бой и волынку.

Подошли к завалу. Опустили пики. Мощными размашистыми амплитудным ударами перекололи раненых лошадей и слонявшихся промеж них ошалелых людей. Подняли древки. И пошли дальше. А стрелки, используя свои клинки, попутно добивали раненых людей. Обычное дело в такой рубке, ибо оставлять их в тылу было опасно. Мало ли? Шок пройдет. И давай злодействовать. Оно кому надо?

Новгородские же всадники, беспорядочно отступали к своему лагерю. Ваня прекрасно знал, что средневековое войско очень сложно остановить, если оно перешло в бегство. Даже притворное. Так что теперь, если кто и сможет собрать это войско, то сильно не сразу. В дне, а то и в двух путях отсюда. Княжич преследовать их не хотел, так как у новгородцев даже после поражения оставалось кавалерии сильно больше, чем стояло под рукой Холмского. Деморализованный противник, конечно, разгромить три всадников Даниила не смог бы, но потери могли появится и очень неприятные.

Зачем же тогда Ваня отправил свою конницу? Так просто шугануть супостатов из лагеря, чтобы эти шалуны трофеи его не растаскивали. Посему и отправил конницу не сразу, да с наставлением — идти только до реки, но на ту сторону не лезть.

— Иван Иванович, — тихо произнес Фома Семенович командир пехоты. — Ты извини меня.

— За что?

— Я ведь усомнился в тебе.

— Ты усомнился в себе друг мой. В себе и своих людях.

— Ты был так спокоен, — после долгой паузы и напряженного жевания губ заметил он. — Неужто ты знал наперед что мы победим?

— Конечно. О том и сказал. Разве ты позабыл уже?

— Да… но… я думал, что ты говорил так, чтобы подбодрить ребят.

— То есть, врал? — Повел бровью Ваня.

— Нет, нет! — Замахал он руками. — Нет. Я не это хотел сказать.

— Это ты хотел сказать, — усмехнулся княжич. — Нет. Я не врал. И хватит об этом.

— Да, да, конечно, — быстро закивал Фома, странно смотря на своего княжича.

Ване было лень рассказывать о том, что кавалерия против такой пехоты в сложившейся диспозиции практически бессильна. Это были азы. Для него, как человека из другой эпохи.

Однако окружающие восприняли слова нашего героя совсем иначе. Мышление-то у них было религиозно-мистическое, а потому и решили — если княжич твердо знал, то не потому что просчитал все. Нет. Ему де знамение было. Не зря же он про Господа Бога говорил? Не зря же проговаривал, будто тот смотрит на них здесь и сейчас? Да и спокойствие хранил удивительное.

Эх! Знал бы Форма Семенович и прочие, чего Иван Ивановичу стоило остаться невозмутимым в такой ситуации. У княжича все поджилки отчаянно вибрировали от вида надвигающейся конной армады. А рука сдавила эфес клинка так, что казалось — раздавит. Да и ноги едва держали. Но он справился. Он устоял. И даже нашел в себе силы топорно, но подбодрить стрелка. И это очень сильно подняло его в глазах окружающих, не ожидавших от отрока тринадцати лет такой выдержки. А в сочетании с произнесенными словами, это решительно укрепило его репутацию, серьезно подняв веру в него, как удачливого командира. В армии, особенно старинной, вещь это наиважнейшая! В того же Суворова, например, его солдаты верили едва ли не больше, чем в Бога…

 

Глава 5

1471 год — 28 июня, река Шелонь

Александр Васильевич Чарторыйский выехал на опушку и остановился. Довольно большое поле подле реки Шелонь еще не успело зарасти после не то выкоса, не то выпаса. Поэтому и травка была довольно низкой.

Его люди еще издалека видели, как появившиеся здесь всадники, только лишь их приметив, развернулись и ускакали прочь. А потом из-за леса донеслись звуки труб. Это уже тогда насторожило опытного командира. Сейчас, выбравшись на опушку он нахмурился, лихорадочно соображая.

Перед ним были явные следы боя. Вон — тела людей и лошадей навалены. Сильного боя, надо сказать. Трупов масса. Те же люди, что сейчас строились возле лагеря, совсем не походили на новгородцев. Их Александр Васильевич знал очень хорошо, ибо прожил в Новгороде довольно много. И воевал с ними против Москвы во время борьбы Дмитрия Шемяки с Василием Темным.

— Это же княжич Иван! — Воскликнул кто-то рядом.

— Княжич? — Удивленно переспросил Чарторыйский.

— Да. Вон же — золотой лев на красном. Нам же сказывали, что он так велел размалевать своих ряженых селян.

— Ряженых? — Усмехнулся Александр Васильевич с явным скепсисом в голосе.

Он был опытным «кондотьером» вся Руси, Литвы и прочей округи. Самым опытным и удачным. Воевал давно и со вкусом. Из-за чего имел личную дружину сопоставимую с тем, что могла съехать с московского великокняжеского двора. Деньги у него водились для их содержания. А почему? Потому что он всегда знал — когда нужно атаковать, а когда отступить. Чуйка у него хорошо работала.

Так и сейчас, несмотря на смешки и шутки воинов, он не веселился, наблюдая за тем, как «ряженые селяне» княжича, быстро и организовано строятся. С крепкой пехотой он не сталкивался, но ему это все совершенно не нравилось. Он очень чутко относился к рассказам о военных кампаниях дальних стран. А потому о швейцарской и фламандской пехоте слышал неоднократно. Вот они тоже ходили с длинными копьями — пиками. А могли стоять и с алебардами, которых Александр Васильевич, впрочем, не наблюдал. Но это не сильно его обнадеживало.

Казимир IV, как Ваня и предполагал, не смог усидеть и вмешался в конфликт между Новгородом и Москвой. Тем более, что тот возник во многом благодаря его усилиям. Особенно после столь ценных сведений, что ему оперативно передали. Полноценную войну он начинать не стал. Зачем? Довольно было и частной кампании.

Чем отличалась в те годы война от частных вооруженных разборок? Тем, что коронное войско, будь то Великого князя или короля, выступало в поход во время войны. В мирное же время если какой-нибудь магнат или боярин в частном порядке или «в складчину» совершит набег на соседей и пограбит маленько — то не беда. Плохо, конечно, и может стать началом для войны. Но Иван III был не в том положении, чтобы драться еще и с Вильно, который подпирал Краков…

Ваня предполагал возможность появления здесь литовских войск, хоть и не так быстро. Ведь место прекрасно подходило для рандеву новгородской рати с подходящим с запада — юго-запада отрядом.

Сколько их прибыло? Бог весть. Но времени на размышления не было. Бежать уже поздно. Стоять — значит отдавать инициативу противнику. И, в случае его численного превосходства, это может закончится плачевно для московской рати. Поэтому Ваня принял единственно верное, как он думал, решение в текущей ситуации — наступать и давить. Этим шагом он думал сократить им пространство для маневра, прижимая к лесу и лесной дороге, с одной стороны. А с другой — удивлять. Они ведь наверняка не ожидают от «пешцев» решительного наступления. Да и боевой дух своих солдат, находящийся после победы где-то в заоблачных высотах, тоже нужно было использовать с пользой.

И вот, выстроившись развернутым строем, пикинеры со стрелками двинулись вперед. Под барабанный бой и завывания волынки. На флангах вновь встали всадники — по сотне с каждой стороны, плюс третья сотня в тылу, в резерве. Артиллеристы же тянули на лямках свои орудия держась фланговых зазоров между пехотой и кавалерией. Иными словами — княжич решил оставить прежний строй, дабы психологический эффект для его солдат был как можно более сильный.

Александр Васильевич, когда увидел, что эти «пешцы» не только не боятся конного войска, но и уверенно двинулись на него, ошалел. И как пошли! Ногу в ногу.

— Это чего это? — Не менее озадаченно спросил кто-то, стоящий подле князя Чарторыйского. Факт нападения пехоты в открытом поле на конное войско просто не укладывался у местных в голове.

— А хорошо идут! — Воскликнул кто-то еще. — Смотри-ка — ровнехонько как!

— И копья у них какие!

И на этой реплике Александр Васильевич решился. Отступить перед «пешцами» — значит испортить себе репутацию самым безнадежным образом. Засмеют. Потом не отмоешься. Копья сильно смущали, но он был уверен — эти «ряженые селяне» не устоят и еще до сшибки бросятся в рассыпную.

Где-то на краю сознания, конечно, зашевелились мысли об их удивительной самоуверенности и отсутствии новгородцев, которых, видимо, побили. Но Чарторыйский отбросил их в сторону, резонно рассудив, что такого количества всадников, что вон там в отдалении лежало, с одних лишь новгородцев получится не могло. Слишком много. А значит княжич побил новгородцев своей конницей. Часть пала, часть отправилась преследовать бегущее войско, а часть вот она — перед литовцами «красуется» возле своих пешцев. Смех, да и только…

— Стой! — Раздался командный окрик, и московская пехота замерла, когда литовская кавалерия приблизилась к ней шагов на триста.

— Готовься! — Крикнул командир стрелков, наблюдая за тем, как конница противника стремительно приближается. — Полки отворяй! — Чуть погодя крикнул он, с трудом сдерживая волнение в голосе. — Правь! — Снова выждав, просипел он внезапно осипшим голосом. Выдержка давалась ему очень непросто. Вон как близко всадники уже приблизились. И наконец он истошно заорал: — Бей!

И фронт пехоты окутался дымами от относительно слитного залпа пищалей. Шагов с семидесяти. А следом ударили орудия крупной картечью.

Взмах флажком. И фланговые сотни, пришпорив коней, рванули вперед. Места для разгона почти не оставалось. Но строй литвинов перед ними немало расчистила картечь. Так что это было не так уж и важно.

Пикинеры тем временем заняли жесткую оборонительную позицию, приготовившись принимать на свои пики всадников противника. А стрелки лихорадочно перезаряжали пищали. Второго залпа перед ударом они дать не смогли бы, но мало ли?

Суетились и артиллеристы, спеша изготовить свои тюфяки к выстрелу. Действуя уже намного увереннее.

Сначала банник нужно макнуть в ведро с водой. Стряхнуть. И влажный сунуть в ствол, пройдясь по нему до казенной части. Да с пристуком, чтобы всякие тлеющие остатки потушить. Ствол после выстрела горячий. Так что, вся влага испарялась практически сразу с извлечением банника.

После такой подготовки, не медля ни секунды, внутрь загоняли картуз, в котором воедино был увязан и пороховой заряд, и картечь. Не шелковый — обычная холстина. Оттого банник и требовался, ибо сгорала такая ткань не полностью. Дальше уже первый номер, перевернув банник другим концом — прибойником, просовывал и прибивал выстрел к казенной части. А третий номер, специальным шилом прокалывал ткань под запальным отверстием и подсыпал туда немного затравочного пороха из пороховницы.

Готово. Орудие заряжено. На все про все ушло примерно четверть минуты. Быстро. Очень быстро. По меркам XV века так и вообще мгновенно. Но артиллеристам Вани было куда стремиться. Канониры Густава II Адольфа в 30-е годы XVII с теми же приемами давали по шесть выстрелов в минуту!

Бах! Бах! Раскатисто ударили орудия, когда противник был уже совсем близко. Если бы не было первого залпа, подкрепленного ударом двух сотен пищалей, то и не успели перезарядиться. Самую малость бы не успели. Что коннице эти семьдесят шагов? Десять-одиннадцать секунд бега. Но тут сработал психологический фактор — и лошади, не приученные к огненному бою, и всадники испугались. Темп сближения снизился. Да и завал кое-где образовался. В общем — второй залп орудий пришелся по противнику, когда тот был уже в десяти-пятнадцати шагах. В упор считай.

И сразу после выстрелов артиллеристы чуть ли не рыбкой нырнули за пехоту. Стараясь уйти с траектории движения всадников и коней без всадников. А орудия? Леший с ними. Авось не сломают. Во всяком случае — обученные и обстрелянные артиллеристы были важнее по мнению княжича, который и приказал им так поступать.

Удар. Треск пик. Дикое ржание лошадей. Крики мужчин.

В одном месте удачливый всадник смог преодолеть барьер из пик и пробиться вплотную к пехоте. И даже начал злодействовать, истово махая мечом. Но долго он там рубиться не смог. Стрелки наконец перезарядили свои пищали и не только его ссадили с коня парочкой тяжелых свинцовых пуль, но и лошадь повалили, дабы не дергалась и не мешалась. Остальные же пули полетели туда — за пикинеров, где образовалась давка из лошадей и тел.

Вновь зазвучала волынка, заиграли барабаны, и пехота пошла вперед. Пики были далеко не у всех. Да, нестроевые уже спешили с двуколкой, подвозя пикинерам их основное оружие из обоза. Но это было не так уж и важно. В сложившейся обстановке требовалось давить… психологически давить…

Барабаны мерно выбивали ритм. Им вторили волынки. А пехотинцы, упакованные в стандартный пакет из «ивановского» чешуйчатого доспеха и шлема, двигались вперед. Неспешно. Но мерно и выдерживая шаг. Производя впечатление какого-то механизма, а не живого человека. Чему способствовало не только полная унификация в доспехах, но и гербовые накидки. Теперь уж литовские ратники не говорили и даже не думали про ряженых селян. Нет. На них золотые львята… еще маленькие, но уже крайне опасные… с ВОТ такими клыками и когтями!

Раз. Раз. Раз. Ступали они ритмично и весьма синхронно, благо, что музыка давала хорошо уловимый такт, без которого подобное было бы просто невозможно. Раз. Раз. Раз. Неумолимо продвигались они вперед. Кто с пикой, кто с клинком, кто с пищалью. А с тыла нестроевые уже подавали вперед запасные пики, стараясь при том не нарушать строя. Раз. Раз. Раз. Чеканили они шаг, действуя тем на нервы выжившим самым невероятным образом… вгоняя выживших литовских всадников в откровенную панику. Ведь потери в этой битве были быстры и невероятны. И от кого!? От пехоты!

— Что скажешь? — Криво усмехнувшись, спросил княжич у Даниила Холмского, что оставался подле него с третьей сотней конницы. — Два боя — две победы. Или будешь снова говорить про случай?

— Не буду, — покачал головой его визави. И вид имел настолько подавленный и ошарашенный, что и не пересказать.

— Пикинеры — это род войск, который может остановить любую конницу. Разве что кроме жандармов короля франков. Те укрыты очень добрыми бронями. Даже лошади, кои поистине огромны и очень сильны. Но для них есть пищали — верное средство, способное свалить любого.

— Так это что получается? Всадники более и не нужны для войны…

— Почему не нужны? Очень нужны. Но такие как вы. Умеющие воевать сообща, конным строем и слушаться приказов даже в пылу боя. Или ты не понял, чем вы с ребятами из сотен отличаетесь от иных ратников?

— Понимаю, — с самым серьезным видом произнес Даниил. — Но мы не сможем прорвать такой строй.

— Сможете. Но не в лоб зайдя, а со спины или с боку. Сила конницы заключается в возможности быстро передвигаться по полю и заходить в атаку с удобного для нее направления. А не вот так — дуриком. Сила же армии в том, чтобы и пехота, и конница, и артиллерия действовали заодно. Эти отвлекли, те обошли и ударили в спину. Если же повезло, то подставили перед тем под губительный обстрел огненным боем. Не одной рукой бить, а двумя и еще ногами добавлять. Худо разве с коня ногой в зубы? Так ведь еще и давить можно, топтать копытами, сбивать с ног и прочее, прочее, прочее. Много всякого можно выдумать. И все это нужно с умом сочетать там и тогда, где должно.

— Да уж… — покачал Даниил головой. В его голове все произошедшее укладывалось плохо. С одной стороны, он видел победу своими глазами. Дважды. И какую разгромную! С другой стороны — отказывался верить самому себе. Своим глазам. Ему казалось будто это все дурной сон. Морок какой или иное наваждение. Происки лесных духов или злокозненных бесов. Он надеялся на то, что утром завтра он проснется и ничего этого не будет, а все воспоминания окажутся просто сном… И тут, словно улучив момент, подъехал командир пехоты, светящийся как неоновая лампочка.

— Иван Иванович. Посчитали мы раненых и убитых. Дюжина на двух пришлось.

— Двух? — Удивился Холмский. — Всего двое убитых?

— Да. Это там куда литвин пробился через пики. Ежели бы не сплоховали, то и того не было. Но те, кто не удержал пики, те и полегли. Сказывают — спужались.

— А раненые как? — Поинтересовался княжич. — Сильно побило?

— Да не очень. Трех изрядно, но оклемаются. Приложило их, конечно от души. Но доспех добрый — сдюжил.

— Как скоро идти смогут?

— Та полежат немного. Отдохнут и на утро уже должны ходить. Крайний срок — на второе утро.

— Хорошо, — кивнул Ваня и многозначительно взглянул на Холмского, степень морально-психологического разгрома только что взяла новые высотки. Чтобы спасти бедолагу от впадения в тоску, княжич решил занять его делом, дабы отвлекся. — Посмотри, кого там твои повязали. Надо понять — нужны такие пленники и какая с них польза может быть. Даниил!? — Окликнул он его, видя, что-то не слушает.

— А? Да-да. Конечно. Сейчас. — Затараторил Холмский и, толкнув шпорами коня, с места перешел на рысь.

 

Глава 6

1471 год — 4 июля, Новгород

Допрос пленных новгородцев и литовцев подтвердил предположение Вани о том, что здесь, на реке Шелони должны были объединиться новгородские силы с частным литовским войском во главе с князем Чарторыйским.

Сам Александр Васильевич, кстати, тоже попал в плен. Пуля, выпущенная из пищали, попала его коню в лоб и, проломив череп, оборвала жизнь. После чего последовал дивный полет через голову животинки. Из-за чего он был найден на поле боя без сознания и едва не добит. Холмский вмешался. Явных ран не было, а пленник, судя по доспехам, ценный — с такого не грех и выкуп требовать. А умрет, так и пес с ним. Но добивать пока рано.

— Вот скажи мне, — задумчиво произнес Ваня. — Зачем ты, серьезный мужчина, ввязался в это сомнительное дело?

— Почему сомнительное?

— Так с чего прибыток то тебе? Али заплатил кто наперед? — От этих слов Чарторыйский едва заметно вздрогнул. — Заплатили значит. Казимир или кто из новгородцев? Что кривишься? Я знаю, ты свой меч ценишь и просто так ветер гонять им не станешь. Воюешь только за монету. Кто тебе заплатил? Твой сюзерен или наниматель?

— Ты настолько невысокого мнения обо мне? — Наиграно удивился Чарторыйский, имея в виду одно, но княжич, будучи продуктом другой эпохи, подумал совсем иное.

— Ого! Так тебе что, и Казимир, и новгородцы заплатили? — И улыбнулся, заметив, как у того снова дернулось лицо, выдавая с головой. — Как интересно жить… Но я тебя не осуждаю. Ты правильно поступил. Надо было только, как полтора десятилетия назад, на заимке какой переждать. Зачем в бой полез-то?

— Пешцы… — процедил сквозь зубы Александр Васильевич.

— Ой, ну ты меня удивляешь. Али во Фландрии и у горных швейцарцев нету доброй пехоты? Ладно другие, но ты то чего дурил? Неужели устыдился перед пехотой отступать? Ха! Неосторожен ты стал! Неосторожен. Нужно было сесть на заимке да подождать, чего соглядатаи выведают.

— Ты много болтаешь, — буркнул очень недовольный и мрачный князь.

— Мне можно. Я могу даже и выкупа не брать.

— Отчего же? — Насторожился Чарторыйский.

— Зачем мне тебя отпускать? Ты враг моего отца и деда. Вот отпущу я тебя. И дальше что? Ведь снова против нас воевать станешь. А воюешь ты хорошо. Вот и посуди — на кой леший мне своими руками отпускать доброго командира к своим врагам? Умрешь от ран — и ладно. А коли нету ран, то их и нанести недолго.

Александр Васильевич после этих слов уставился тяжелым взглядом на своего визави.

— Я могу дать БОЛЬШОЙ выкуп.

— Мда… — покачал головой Ваня. — Меня духовник учил, что обманывать старших нехорошо. Для этого сначала надо вырасти. А вот не обманывать младших, видимо, никого не учат.

— Я не лгу!

— Александр Васильевич, как ты сможешь заплатить мне большой выкуп? А на что ты сам жить-то будешь? Дружину свою содержать? А ведь ее еще и восстанавливать придется. Или думаешь, что Казимир за тебя денег даст? Серьезно? Ты так думаешь? Ну хорошо. И сколько он сможет отсыпать?

Так Ваня князя и дразнил. Ведь тот не мог дать никаких гарантий. А наш герой с легкостью размазывал его обещания по стенам куда более весомыми аргументами. Посему не до чего с Чарторыйским и не договорился. Ну как? На слово ему княжич не поверил, потребовав написать письмо своему сюзерену, чем обидел безмерно…

Уделив пару дней приведению войска в порядок, сбору трофеев и похоронам павших, Ваня принял решение идти дальше — к Новгороду. Чего сидеть-то? Богатые и объемные трофеи сильно стреножили его войско. Так что бегать по округе и обдирать малые города новгородских земель он больше не мог. А тут — был шанс. Не захватить внезапным налетом, конечно. Нет. На это он даже и не надеялся. Но мало ли удастся убедить горожан дать ему откуп на волне впечатления от разгрома? Пусть даже и символический, чтобы было чего отцу показать.

Но не тут-то было. Гибель в битве на Шелони сына Марфы Борецкой, фактического лидера Новгорода, настроил ее крайне враждебно. Да и войско не впечатляло — оно было явно недостаточным для взятия города. Во всяком случае, по местным меркам. Из-за чего попытки вести переговоры попросту провалились. Горожане вели себя надменно и постоянно пытались «указывать место» людям княжича. Слова же, переданные им, игнорировали. Еще и со стен то и дело выкрикивали обидные вещи. Так что общение закончилось очень быстро. Но как-то расстроиться Ваня не успел…

— Ливонцы? — Полным изумления голосом спросил княжич, глядя на подходящих из-за перелеска всадников.

— Похоже на то, — с не меньшим удивлением находившийся рядом Холмский.

В принципе отряд, быстро оказавшийся на виду целиком, был небольшим. Всадников триста — триста пятьдесят, плюс обоз. Но их лошади выглядели намного массивнее тех, какими располагала конница княжича, а доспехи были латными. Во всяком случае у части этого отряда — у братьев-рыцарей. То есть, смять их натиском московской конницы не получилось бы. Скорее, напротив. Лоб в лоб они могли достаточно легко стоптать конницу княжича. Хуже того — в Новгороде наверняка находилось всадники, отступившие с Шелони. Ну, могло находиться…

— Плохая диспозиция, — тихо прошептал себе под нос княжич, но кое-кто из окружения его все равно услышал.

— Что-что? — Переспросил Холмский, не знавший слово «диспозиция».

— Я говорю, что у ливонцев плохая диспозиция, — начал выкручиваться Ваня. — Смотри как неудачно стоят?

— Неудачно? — Вновь переспросил Даниил, глянул на поле боя, но ничего такого не заметил. — Почему неудачно? Хорошо вышли. Сейчас построятся и ударят по нам.

— Бери своих и атакуй. Но! — Воскликнул Ваня, патетично вскинув руку. — Как сойдетесь на полторы сотни шагов — отворачивай! Заходит вон оттуда, а сворачивай — туда. И по дуге — сюда. Понял?

— Понял.

— Ты понимаешь, что если не отвернешь сам погибнешь и конницу мою положишь? — Выгнув бровь, поинтересовался княжич.

— Понимаю, — хмуро ответил Холмский.

— Твоя задача увлечь ливонцев и подставить их под удар. Ясно?

— Ясно.

— Действуй.

И Даниил, пришпорив коня, сорвался с места. Ваня же тем временем самым энергичным образом строил свою пехоту, подтягивал обоз, дабы повозками сформировать искусственное препятствие, и расставлял немногочисленную, убогую, но все же артиллерию.

Пикинеры стали вдвое более глубоким построением. Все-таки им противостояли всадники куда мощнее обычных для Москвы. Из-за чего и стрелки уменьшили ширину фронта, выстроившись в две линии. Так что теперь разом могла стрелять лишь сотня «стволов».

Тем временем Бернхард фон дер Борх хмурил лицо.

— Кто это такие!? Что им здесь надо? — Наконец произнес он в полном недоумении.

Бернхард происходил из старинного дворянского рода Вестфалии, где и вырос. А потому оказался смущен до самой крайности. В здешних краях только отдельные участники Ливонской конфедерации носили гербовые накидки. В остальном же это было не принято, ни у новгородцев с псковичами, ни у литовцев с поляками, ни у москвичей с татарами. А тут — вон — на всех строевых. В его глазах войско, подошедшее к Новгороду, выглядело так, словно его выставил какой-нибудь богатый барон или граф родной Вестфалии… предварительно навербовав в частном порядке пикинеров в соседней Фландрии. Это было ОЧЕНЬ странно.

— Они атакуют! — Воскликнул кто-то рядом, вырывая фон дер Борха из задумчивости. Он присмотрелся к коннице противника и чертыхнулся. Такого порядка не знали даже братья-рыцари. Вон — идут уже на рысях, а строй все одно блюдут.

— К бою! — Рявкнул он и опустил забрало своего салада. От его глаз не укрылось то, что нападающие имели куда более убогих лошадей и далеко не латные доспехи. После чего их атака в глазах Бернхарда приобрела формат отчаянно храброй глупости. Но раз они хотят погибнуть таким дурным делом, почему не уважить?

Но почти сразу что-то пошло не так… То ли они наконец-то разглядели с кем столкнулись, то ли еще что-то, но, незадолго до сшибки всадники с золотыми львами взяли и отвернули. Раз и все. Сразу после того, как затрубил рожок какую-то странную мелодию. И что примечательно, в бегство они отправились так же организованно, как и в наступление. Бегство ли? И тут Бернхард побледнел. Он понял, что его ведут на пикинеров. Вон они хорошо дрессированным строем подходят по сходящемуся курсу.

Остановить отряд уже было невозможно. Поэтому он решил развернуть своих людей в сторону. Дабы разойтись с пикинерами на безопасных курсах. Его конь всхрапнул от обидного удара шпор, но сделал что надо — вырвался вперед атакующего строя. И ландмейстер, опустив копье в сторону разворота, стал туда и забирать, буквально подрезая всадников.

У него все получилось. С трудом, но он смог отвернуть свой отряд и, «шустро шевеля копытами» отвести его на исходную позицию. Что вызвало зубовный скрежет у Вани. Эта «немецкая свинья» испортил ему такую замечательную идею.

Тем временем из Новгорода Василий Васильевич Шуйский повел войска на вылазку. Он был на Шелони и выжил лишь чудом. А потому очень надеялся поквитаться за тот жуткий страх, что его посетил… за то обидное до крайности поражение.

Новгородская конница выходила из ворот сразу на рысях, стремясь как можно скорее вырваться на «оперативный простор» и ударить в тыл московской пехоте. Но отворот Бернхарда фон дер Борха спутал им все карты. Да, Ваня оставил на том направлении все четыре орудия, заряженные картечью. Но могли ли они остановить натиск конницы — вопрос. Сейчас же княжич смог развернуть туда и стрелков с пикинерами…

Бах! Бах! Ударили орудия, осыпая противника картечью. С довольно большой дистанции. Этот момент Ваня упустил, позволив им самим стрелять на свое усмотрение. Нервы у них пока еще слабоваты. Хотя перезаряжались добро. Быстро, но без ненужной суеты. А потому и успели дать еще один залп прежде чем спрятаться за стоящие рядом повозки.

Тем временем пехота готовилась отражать натиск новгородской конницы. Та атаковала как есть, не имея времени на выстраивания по обычному манеру. В надежде, видимо, на внезапность.

Первый ряд стрелков встал на колено, а второй навис над ним.

— Правь! — Раздался громкий окрик, командира стрелков. Куда более уверенным голосом, чем там, на Шелони. За эти несколько дней все смогли осознать победу… и увериться если не в себе, то в своем командире — княжиче. Вот и он тоже. Конечно, командир стрелков нервничал, но много меньше прежнего. Из-за чего голос уже не срывался от рвущих его на части эмоций. А посему, выждав, когда новгородцы подойдут на полсотни шагов, рявкнул. — Бей!

И грянул сдвоенный залп. После чего стрелки, не медля ни секунды, бросились промеж пикинеров в тыл. Последние же укрепились, выставив свои пики. Первый ряд — с упором в землю. Второй и третий — удерживая на весу для тяжелых амплитудных ударов. А четвертый — задрав вверх, готовясь оперативно подменить своих товарищей по опасному бизнесу.

Но сшибки не получилось. Новгородцы не успели психологически оправиться от поражения на Шелони. Поэтому картечный залп четырех орудий практически в упор сам по себе их деморализовал немало. То и не хитро было — на старые дрожжи-то. А стрелки своим «салютом» в две сотни стволов так и вообще лишили всяких остатков боевого духа. Так что вся новгородская конница развернулась и самым энергичным образом ринулись обратно. Ваня от вида этого зрелища только головой покачал, представив давку, которая сейчас начнется в воротах.

Даниил тем временем завершил маневр и вернулся к княжичу со своими молодцами на взмыленных лошадях. Хмурый и недовольный.

— Ты чего такой? — Удивился Ваня.

— Не удалось ливонца заманить.

— Да, пустое, — небрежно махнул рукой Ваня. — То нужно было, чтобы из города на вылазку пошли. Я бы сильно удивился, если бы рыцари ордена попались на такую примитивную уловку. Они-то многие из земель дальних, западных. И с пехотой знакомы не понаслышке. Многие по юности могли и в делах военных участвовать супротив таких вот пикинеров или с ними заодно. Удивить их тем было бы в высшей степени странно. И не хмурься — ты со своими молодцами сделал большое дело. Очень большое. Если бы не вы — мы бы так и стояли в раскорячку между этими и теми. Понял?

— Хм… — усмехнулся Даниил, немало посветлев лицо. — Кажется понял.

Выждав немного и убедившись, что новгородцы окончательно втянулись в город, Ваня развернул свое войско широким фронтом и двинулся на ливонцев. Мерно. Спокойно. Под барабанный бой и завывания волынки. Куда теперь спешить-то?

Бернхард потер глаза с переносицей и грязно выругался. Вступать в бой при столь неблагоприятном раскладе он не желал. У этого неизвестного войска оказалось слишком много аркебузиров. Да и пикинеры… и удивительно действенные орудия, стреляющие слишком часто.

Предложение, сделанное ему от имени новгородского посадника, было очень вкусным и интересным. Получить поддержку этого города в вопросе подведения Пскова под руку ордена — большое дело. Тем более, что сражаться нужно было с московитами. То есть, теми, кто всецело мешал ордену в его «пограничных делах». И не в одиночку драться, а сообща с литовской ратью и новгородской. По словам послов — сила великая должна была собраться, дабы разгромить войско ненавистной Москвы. И где все? И кто это, черт побери, тут всех гоняет ссаными тряпками? Посему, ландмейстер в окружении десятка спутников выехал вперед, демонстрируя свое желание поговорить.

Ване эти беседы были вообще не с руки. О чем ему общаться с этими ребятами? Тем более, что отцом он не облачен вообще полномочиями ни для каких бесед. Да и набрать трофеями добрых готических лат, пусть и с пулевыми дырками, было бы много лучше, чем лясы чесать с их владельцами. Но портить себе репутацию дурными манерами он не стал и потому в окружение своего десятка всадников, выступил навстречу.

Съехались. Чуть-чуть помолчали, рассматривая друг друга. Ливонцы вдумчиво изучали доспехи и вооружение всадников, а также рисунок на их гербовой накидке. Очень уж хорошо был нарисован там лев. Не в пример тех времен. Но оно и не удивительно, ведь льва Ланнистеров рисовали в XXI веке, имея за спиной столетия развития изобразительного искусства и геральдики.

— Кто вы такие? — Спросил на весьма неплохой латыни Ваня, благо учил ее с носителем уже больше четырех лет и немало поднаторел.

— Бернхард фон дер Борх, ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии, — ответил ему глава делегации. Также на латыни, которую, как и положено духовному лицу католичества, знал отменно.

— И что ты забыл на землях моего отца?

— Твоего отца? — Удивился Бернхард, намекая на то, что недурно бы и представиться.

— Я Иоанн Иоаннович, сын и наследник Великого князя Московского и всея Руси.

— Разве земли Новгорода принадлежат твоему отцу?

— Разумеется. Мой далекий предок Хрерик из Дорестада, славный правитель Фризии, известный в этих краях как князь Рюрик, создал Русскую марку силой своего меча. И основал этот город. С тех пор его старшим потомкам он и принадлежит. Но горожане, как тебе известно, любят бунтовать и злодействовать. Их не всегда можно прижать к ногтю. Оттого изредка и случаются некоторые недоразумения.

— Недоразумения? — Мягко улыбнулся Бернхард.

— Они немного затянулись, — вернул улыбку Ваня. — Но я разбил новгородцев и идущих им на помощь литвинов. Осталось дело за малым — развесить бунтовщиков на осинках.

— Но ты еще не взял город, — осторожно заметил ландмейстер.

— То моя забота. А вот что делает войско Тевтонского ордена в землях моего отца — это вопрос.

— Мы заблудились, — невозмутимо, прямо-таки на голубом глазу, ответил фон дер Борх.

— Заблудились?

— Да. Так и есть. Я гулял. Дышал свежим воздухом. И вот оказался тут.

— А войско зачем с собой взял?

— Это не войско. Это моя вооруженная охрана. На дорогах сейчас ОЧЕНЬ беспокойно. Разбойники совсем страх потеряли.

— Жаль, — произнес Ваня, тяжело вздохнув. — Я надеялся на битву.

— Так не терпится обрести воинскую славу?

— Нет. Я очень мирный и кроткий христианин. Но мне так понравились ваши кони…

Поболтали. Воевать ливонцы явно не планировали. Не при таком раскладе, во всяком случае. Посему после беседы — разъехались. Совсем. Ваня отошел ближе к городу, а ливонцы быстро-быстро смотали удочки и отправились на другое водохранилище… подальше от местного рыбнадзора.

А перед закатом прискакал гонец. Ну, небольшой отряд с гонцом, если говорить точно. С письмом от Ивана III. Тот писал сыну, что прийти не может, ибо стережет столичный город от Большой Орды, которая по слухам собиралась заглянуть. Посему и предлагал сыну закругляться. Погулял по вражеским землям. Пограбил. И довольно. Его конница очень может пригодится и дома…

 

Глава 7

1471 год — 5 июля, Новгород

В 1471 году Новгород был очень внушительным городом. По меркам Руси, разумеется. Порядка двадцати тысяч человек населения, около двухсот семидесяти гектаров площади и целых два кольца стен. И если внешнее кольцо было хоть и массивным, но древесно-земляным, то центр города прикрывал довольно крупный каменный детинец, построенный в 1430-е годы. Ничего мощнее Новгорода в плане оборонительных сооружений в те годы на Руси не было. Даже Москва терялась на его фоне. Потому-то и уверены были в себе горожане. Чего переживать-то за такими стенами?

Несмотря на письмо отца уходить просто так Ваня не стал. Нужно было урегулировать вопрос с Новгородом раз уж он до него добрался. Но новый раунд переговоров княжич решил проводить в более выгодной для себя обстановке. Так что, рано утром пятого июля, еще по густому туману, к воротам одной из проездных башен подкатили двуколку с мощной, крепко окованной дубовой бочкой. Это была одна из трех мин, которые Ваня распорядился сделать еще в Москве. На всякий случай. Мало ли чего штурмовать придется?

Ратники подожгли фитиль, укрытый специальным козырьком, дабы не могли залить со стен. И спешно отбежали.

Ба-бах! Жахнуло это самодельное взрывное устройство, вскрывая деревянные ворота. Да и башню саму покосило. Да чего уж там? Чуть не обрушило. А народ окрестный как оглушило? Диво просто. Даже те, кто на ногах остался, головой тряс, пытаясь прийти в себя. Все-таки не Казанская «петарда», сделанная на коленке. Тут постарались, чтобы оболочка получилась как можно крепче, а взрыв — сильнее.

И вот, повторяя сценарий казанского взятия, в открытые ворота Новгорода ринулись бойцы. Ратники, прежде всего. Их добрые доспехи, большие щиты и крайне смертоносные кончары были очень опасны для плотной городской свалки. Щитом укрывались, а кончаром кололи, словно очень длинным штыком. Новгородцы не татары — доспехи имели намного крепче. Но все равно — результат славный вышел. Тем более, что еще и стрелки со своими пищалями подтянулись, поддерживая ратников.

Новгородцы попытались контратаковать. Но безуспешно. На узких улочках индивидуальное качество снаряжения и вооружения играло куда большую роль, чем в масштабных полевых баталиях. Да еще и орудия в прорыв закатили, что поставило окончательную и жирную точку в попытках новгородцев выбить москвичей за ворота.

Наступать же в глубь города Ваня не стал. Испугался его масштабов. Да и зачем учинять такую резню? Он решил остановиться, закрепиться да подождать переговорщиков. После столь лихого вскрытия внешнего периметра новгородцы вряд ли станут тянуть с этим делом. Не в их это интересах. Так и вышло. Не прошло и часа, как прибыла целая делегация.

— Зачем ты сюда пришел!? Тебе не совладать с Новгородом! — Воскликнула Марфа Борецкая, бывшая лидером новгородского сопротивления Москве.

— Если я увижу, что мне с городком сим не совладать, — спокойно произнес Ваня, с мягкой улыбкой глядя в глаза этой престарелой фурии, — то я велю его сжечь. А погорельцев, кои начнут разбегаться, резать без разбору. Ибо смуте вашей и измене нужно положить конец. Слишком далеко она зашла. Не пресечешь — так и будешь бегать с войском, да в чувства приводить. Это слишком хлопотно. Лучше разом дело решить.

— Пожжешь город — без добычи останешься! — Возразил кто-то из бояр.

— Вздор! Али ты не слышал, как на Юрьеве-Камском поступили? — С ехидством поинтересовался Ваня. — Вы, купеческие душонки, все одинаковы. Как беда какая, так зарываете свои ценности в горшках во дворе. И найти их хитрость не великая. Есть у меня к тому ухватки. Как раз в Юрьеве-Камском их и испытывали. Выкопанной добычи оказалось больше, чем взятой с обычного разорения. А ведь там по бревнышку все перебрали.

— Что ты хочешь? — Тихо спросил один из бояр, пока все остальные молча переваривали сказанное княжичем. Такой поворот их явно застал врасплох.

— Всего лишь восстановить справедливость. Новгород был основан моим предком и должен вернуться под руку его потомков. Вотчиной моего отца стать.

— Что?! — Прохрипела Марфа Борецкая, задыхаясь от переполнявших ее чувств. — Не бывать этому!

— Всех смутьянов, — продолжил Ваня невозмутимо, — надлежит выдать для переселения в Юрьев-Камский, а имущество их передать добрым людям Новгорода, что стоят за Москву, Русь, да всякими дьявольскими прелестями не соблазняются. Кому и что — сами решите.

— Ах ты…! — Попыталась выкрикнуть оскорбления Марфа, но ближней к ней боярин закрыл ладонью ей рот. Ваня же посмотрел на нее, словно на ветошь, и продолжил.

— Всех, кто станет противиться власти отеческой, убить. Сверх того, за измену на город налагается вира — двадцать пять тысяч рублей. Монетой или ломом серебряным али золотым. А чтобы сомнений более не оставалось — составим грамоты. Одну вам, что в доме архиепископа храниться станет. Одну мне. В обоих напишем одинаковые слова. И везде подписи свои бояре поставят да печати в подтверждении клятвы. А кто не поставит, тот и не боярин более. Также туда поставят подписи с печатями архиепископ и посадник, скрепляя тем самым клятву города своей властью. Кроме того, город выставит пятьсот добрых всадников, что пойдут со мной к Москве татар воевать. Думать вам до полудня будущего дня. Если не решите ничего, то посчитаю за отказ. Все. Ступайте.

Марфа Борецкая хотела много чего высказать этому «маленькому мерзавцу», но ей не дали. Так и уволокли, удерживая рот зажатым. Решили ее воплями не провоцировать княжича. Не в том они были положении.

Ваня же занялся обустройством нормального укрепленного лагеря, раскинувшегося частью в городе, частью за его стенами. Он был уверен, что «переговоры» на том не закончатся. Не смогут новгородцы проглотить такой вот ультиматум. После стольких лет независимости…

Назначенная городу вира в двадцать пять тысяч рублей выглядела очень большой только на первый взгляд. Потому что имущество противников Ивана III по самым скромным прикидкам стоило далеко за триста тысяч. Тут и земля, и всякие поселения с укреплениями, и торговые связи, и склады с товарами, включая ценные меха, и многое иное. Сумма, конечно, огромная, но разумная, для Новгорода во всяком случае. Ваня был уверен — ее легко добудут, вытрясся из литовской партии. Даже простой монетой, а не ломом.

А вообще ситуация вырисовывалась очень интересная. Заговорщики, «слившие» новгородцам маршрут, состав войска и цели княжича, хотели от него избавиться. Это очевидно. Потом же, судя по масштабу мероприятия, планировали создать Великому князю непреодолимые им сложности. Зачем? Кто его знает? Может для того, чтобы сделать марионеткой. Дескать, только в них его опора и защита.

На Москве, со слов гонца, ничего пока о похождениях Вани не знали. Более того, кто-то начал распускать слухи о том, что княжич вместо того, чтобы защищать от неверных столичные земли, грабит честных христиан, как поганый язычник. Слухи эти были непопулярны, но имели место. Вот, видимо, Великий князь и решил их пресечь, возвернув сына. Тот-то, по его мнению, должен был где-то по северам гулять с тремя сотнями лучшей на Москве конницы. Шалить и развлекаться грабежом супротивников его. И да, заговорщики, судя по всему, были уже уверены в гибели княжича, оттого и гонца отпустили свободно. Иначе бы — не доехал. Как пить дать — не доехал бы.

Ваня загадочно улыбнулся своим мыслям. И вернулся к заполнению подробного журнала боевых действий, который он вел с первого дня похода фиксируя в нем буквально все. От расхода еды и ценного имущества до боевых потерь и трофеев с самой что ни на есть немецкой пунктуальностью и дотошностью. Все равно в походе у него часто образовывалось слишком много времени и требовалось занять себя чем-то полезным. Так почему не этим?

 

Глава 8

1471 год — 6 июля, Новгород

В полночь с пятого на шестое июля, улучив темноту из-за набежавших туч, новгородцы решились пощупать московские войска «за вымя» своими «волосатыми щупальцами». Не все, разумеется. А только те, которые оказались недовольны ультиматумом княжича.

Ничего странного и необычного Ваня Новгороду не предложил. Более того, что-то в этом духе в свое время применил Александр Ярославич прозванный Невским, когда брал Псков. Так там горожане сами ему ворота открыли. Так что тут вышло не так гладко, как могло.

Дело в том, что Новгород 1471 года находился не только на пике своего экономического развития, но и в зените политического неустройства. В городе сформировалось несколько равновесных боярских группировок, из-за чего новгородскую державу трясло и лихорадило в таких конвульсиях, словно умирающего. То туда, то сюда, то головой об косяк.

Ваня предложил ультимативное решение выхода из кризиса. Он предложил одной из группировок резкое, радикальное усиление за счет другой. В обычных условиях это было бы невозможно. Но сейчас, когда Новгородская республика потерпела поражения в двух битвах, когда оказались разгромлены ее союзники, а внешний периметр стен взят и в пределы города вошли войска противника — это не выглядело чем-то нереальным. Более того, к московской партии почти наверняка прибьются умеренные и нейтральные группировки, польстившиеся на долю в прибыли. Слишком уж лакомый там был кусок.

Вечевая площадь находилась на другой стороне Волхова. Но буза там стояла такая, что гул от криков доносился даже в лагерь княжича.

Тот организовал отдых людей таким образом, чтобы к ночи большая часть его войска была выспавшейся. Мало ли? Ночь — опасное время. И не прогадал.

— Стой! — Крикнул постовой, заметивший странных личностей, вываливших на улицу. — Кто идет?

Это стало своего рода сигналом к атаке. И народ повалил по трем улицам атакующими толпами. Но натолкнулся на щиты ратников. Они не спали. Они уже отдохнули. И они были начеку.

— Полки отворяй! — Раздалось голос командира стрелков. Его подчиненные тоже бодрствовали. Более того, держали пищали заряженными, а фитили тлеющими.

Вот и угостили улицу залпом. Потом еще одним. Потом еще. Им было легко работать. Внешний периметр своего лагеря со стороны поля Ваня огородил повозками, образовав крепкий такой вагенбург. Что очень серьезно укрепило тылы, исключив нападение с той стороны. А вот бочки всякие и сундуки он велел перетащить сюда, в городскую часть. Да покрыв сверху досками соорудить импровизированные помосты. Так что сейчас туда стрелки и забрались, получив возможность стрелять поверх голов ратников.

Невозможность осознать масштаб потерь резко повышала модуль моральной упругости нападающих. Не в пример полевой битвы. Поэтому, желая, как можно скорее охладить пыл новгородцев, Ваня велел выкатывать орудия, заряженные не картечью, а ядрами. По такой плотной толпе на узкой улочке — самое то. Особенно в упор.

Бах! Жахнуло легкое полевое орудие, выкаченное вперед под прикрытием ратников. С трудом. Тем ведь целый коридор в своем строе пришлось организовать. Чтобы своих не зашибло откатом. Но затея полностью оправдалась. Ядро проложило просеку в этой толпе людей, пройдя толпу насквозь до изгиба улочки. Отчего и натиск резко спал.

— Бей! — Рявкнул командир стрелков и те вдарили из своих пищалей. Опять же — наугад. Ничего ведь не видно. Но на узкой улице целиться особенно и не надо. Требовалась просто плотность огня. Чем выше, тем лучше.

Бах! Вновь ударило орудие, перезарядившись. И снова ядром, в надежде на то, что толпа волей-неволей вновь сомкнула свои ряды. И судя по воплям — этот расчет оправдался.

Еще пять минут. И все затихло и на этой улице, и на соседних. Ну как все? Раненые стонали, матерились и издавали всяческие звуки изрядным навалом на улицах перед импровизированными укреплениями московского лагеря. Но к ним никто не спешил на помощь…

Рассвело.

Вид улиц, по которым наседали новгородцы, был невероятный. Жуть жуткая! Все стены, загородки и дубовая мостовая залиты кровью. Тела лежат вповалку. Фрагменты тел. То здесь, то там вырванные ядрами кишки, свисают чудовищными гирляндами. И в этой кошмарной каше вяло шевелятся все еще живые люди. Все-таки бить ядрами вдоль узкой улицы, забитой людьми — страшная вещь.

На что уж Ваня был невпечатлительный, но и ему стало дурно от увиденного. Аж позеленел. Те же из воинов его, что послабее духом, так и вообще блевали.

Плохая война. Некрасивая. Но дело свое она сделала. Больше никто не пытался сунуться с выяснением отношений к московским войскам. Так, осторожно выглядывал. Бледнел или зеленел от зрелища. И сразу тикать. Даже для местных, привыкших к куда большим кошмарам, это было удовольствие ниже среднего.

Так и просидели в гнетущей обстановке. А там, в дали, казалось, не прекращало гудеть Вече. Почти все раненые отошли в лучший мир примерно часа за два после боя, прекратив давить на нервы. Остальных пришлось добить. Потом появились женщины и монахи. Бледные. Они стали осторожно соскребать то, что осталось от нападавших и грузить их на подводы. Выборочно. Все искали своих. А найдя, женщины начинали рыдать. Зачастую беззвучно, словно боясь потревожить кого-то в той кровавой каше.

А Ваня наблюдал за этим и отчаянно хотел накатить стакан чего-нибудь вроде виски да выкурить сигаретку, или две. Да, эти люди хотели его убить. Но как-то уж очень кроваво вышло. Жутковато. Что о нем потом скажут? Прозовут грозным? Или может быть кровавым? Ведь он дал им шанс разойтись бескровно. Ну потеряли бы имущество. Ну переехали бы в Юрьев-Камский. Ну так и что? Там тоже торг есть и не хуже местного. Устроились бы, прижились. Главное, что живыми были бы. Но нет. Не захотели. Блин…

Он дернул головой, словно Мюллер в исполнении Леонида Броневого и нервно потер лицо. За эти несколько часов он уже как свыкся с картиной вот этого фарша, размазанного по узким улочкам. Но все равно — ему было не по себе. Как-то накатило. Он вдруг осознал, что за последнюю неделю по его приказу было убито намного много больше тысячи человек. В первой битве на Шелони легло четыреста семнадцать. Во второй — еще триста семьдесят два бедолаги Богу душу отдали. Да тут, в сражении под Новгородом двести девяносто восемь ратных человек новгородских положили картечью да пулями. А тут на улицах сколько?

— Что княже? Погано на душе? — Спросил священник, шедший в поход с войском. От него не укрылось состояния Вани. — Я уж думал грешным делом, что ты кровью упиваешься.

— Да какое там? — Отмахнулся он, тяжело вздохнув. — Ну что за дурость? Ладно там, в поле. Все знали на что идут. Воин идет убивать, зная, что его также будут пытаться убить. Все честно. Никто насильно в бой не гонит. А тут как это понимать? Вон — глянь. Посадские. На что они надеялись?

— На победу, — произнес стоявший подле Даниил Холмский.

— Да уж… — покачал головой Ваня. — Надо тех, кто простой мастеровой, ремесленный люд на убой послал, на осинке вздернуть. Ведь они-то не эти дурни. Они-то понимали, чем все обернется. Им-то небось и про Шелонь все рассказали, и поле под городом со стены они видели. У них же еще есть воины. Зачем же так-то? Мрази…

— Не горячись, княже, — осторожно заметил священник.

— Чего не горячись-то!? — Вспылил Ваня. — Я им что — все ворота завалил камнями? Им что, не уйти? Взяли бы свои пожитки да тихо ночью сбежали куда-нибудь. А потом, как утихло, примирились. Мягко и без всякой крови. Или может они попытались решить дело миром? Договориться пробовали? Нет. Они жаждали крови и вынудили совершить вот это, — махнул Ваня рукой на залитую кровью улицу. — Ты, отче, разве не заметил, что там, на Шелони нас должны были убить. И меня, и тебя, и всех этих славных людей, что под моей рукой туда пришли. Предали нас, отче. Предали сообщив новгородцам о том, куда и какими силами я пойду. Ждали нас там. И если бы не Божье провидение да наша выучка — порубили бы. И отца моего предали, ибо такую рать великую собирали явно для того, чтобы и его прижать. И твари эти ядовитые участвовала в сем заговоре самым паскудным образом! Они ведь Ливонии гарантировали права на Псков, ежели те за них вступятся. Ты понимаешь, отче, что это значит? И тоже скажешь, чтобы я не горячился?

Священник промолчал. Ему нечего было ответить. Все вокруг молчали. Ваня слегка увлекся и говорил слишком громко. Достаточно для того, чтобы большая часть войска московского его услышала. А потом начала медленно переваривать эти страшные слова…

 

Глава 9

1471 год — 6 июля, Новгород

Ваня посмотрел на небо, прищурился, и тихо выругался. Солнце стояло в зените, а переговорщиков все еще не было. Влезать в тяжелые уличные бои ему совсем не хотелось.

— Идут! — Крикнул кто-то.

— К бою! — Тут же раздался голос Холмского, заставив ратников вскочить на ноги и выстроиться, перегородив улицу.

Даже артиллеристы бросились было заряжать орудия, но Ваня их остановил. Это было не войско. Это были переговорщики. С их появлением у него просто отлегло. Словно камень с шеи тяжелый сняли.

Впереди на коне ехал архиепископ новгородский и псковский Феофил. Подле Василий Федорович Казимер — формальный посадник Новгорода, за спиной которого и руководила городом Марфа Борецкая. А далее бояре.

Кони старались перешагивать через редкие трупы и фрагменты тел, лежащие на дальних подступах. Непрерывно всхрапывая и нервничая. Крови и запаха смерти здесь было вдоволь. И, наконец, встали, отказываясь идти по завалам человеческих тел. На узкой улочке в том месте они лежали в три-четыре слоя.

Ваня также сел верхом на спешно подведенного коня, который также храпел и дергался из-за обилия крови. Сложилась непростая ситуация…

— Лука Ильич! — Крикнул княжич командира тыловой службы.

— Я здесь! — Произнес он с интонацией ла Шене, возникнув буквально из ниоткуда.

— Бери своих ребят и укладывайте помост поверх завала.

— Прямо поверх тел? — Озадаченно переспросил он.

— Да. Видишь — лошади не идут.

— Слушаюсь… — неохотно ответил он и стал со своими бойцами доски, что были задействованы для позиций стрелков, тягать да укладывать на трупы. И вязать промеж себя, чтобы не расползались.

За четверть часа управились, с головы до ног перемазавшись в крови и прочих субстанциях. И только после этого архиепископ смог двинуть своего коня дальше. Тот неохотно, но пошел по помосту. А за ним и остальные.

Въехала делегация на территорию лагеря. Чистую весьма. Ваня даже отхожее место организовать успел, чтобы люди все тут не загадили. Да и за мусором следили.

Осмотрелись они. Помолчали. А потом архиепископ произнес:

— Помощь твоя нужна, княже.

— Борецкая со други своя, — тут же включился посадник, — в детинце затворилась. На Вече до смертоубийства дошло большого.

— Тут, я вижу, тоже… — мрачно заметил архиепископ, который имел вид весьма бледный с легким зеленоватым оттенком.

Оказалось, что литовская партия Новгорода после неудачного ночного нападения окончательно потеряла поддержку Вече. Даже те бояре и купцы, что колебались, страшно испугались того, ЧТО с городом сделает князь, который ТАК замесил людей на тех улочках. Не стоило и сомневаться — за тем ночным нападением следили все заинтересованные стороны самым пристальным образом. И к рассвету уже знали о полном его провале. В душещипательных деталях.

Так вот. Поняв, что их прямо сейчас на Вече станут вязать, представители литовской партии схватились за оружие и стали пробиваться к детинцу. Где и заперлись, пользуясь тем, что владычный полк стоял заслоном между детинцем и князем. Причем, что примечательно, именно в самое защищенное место города оказались свезены основные запасы Новгорода загодя, еще при ожидании подхода княжича.

Что представлял собой детинец образца 1471 года? Достаточно примитивную каменную, раннесредневековую каменную крепость, со слабо развитыми башнями и скудным «обвесом» куртины. Несмотря на то, что строили ее в 1430-е годы, у него даже кованных подъемных решеток на проездных воротах не было. Да и вообще, строили крепость хоть и из камня, но явно без всякого старания и разумения. А ведь под рукой была Ливония, куда купцы ездили и много чего видели. Однако же, применять «новинки» не стали, будучи уверенные в своей неуязвимости. Разве что ров с водой выкопали, дополнительно отгородив детинец от прочих земель Софийской стороны. Видимо из-за того, чтобы там можно было спокойно пересидеть пожар, который в деревянном городе мог случиться внезапно, выжигая все…

— Кто сообщил о том, что я пойду на Руссу? — Выслушав подробный рассказ архиепископа и посадника о диспозиции, спросил Ваня.

— Что?

— Отче, в Новгороде прекрасно знали, когда, куда и с каким войском я пойду. Кто об этом сообщил? Этот человек хотел убить меня.

— Тебя хотели просто взять в плен…

— Не надо врать! — Рявкнул Ваня. — У меня есть письмо, найденное у Александра Чарторыйского. Писал его покойный сын Марфы. И там прямо сказано, что меня должно убить в том бою, дабы ослабить волю отца моего. Гибель единственного сына кого хочешь подкосит. Не так ли? И ты, отче, прекрасно это знаешь.

Архиепископ глубоко вдохнул и медленно, судорожно выдохнул. А потом вытер выступивший на лице.

— Кто!?

— Филипп… — дрожащим тихим голосом сообщил он, не поднимая глаз. — Митрополит прислал письмо. Предлагал разрешить наши противоречия миром. Чтобы не отлагалась церковь Новгородская и Псковская в пользу Киевской митрополии. И в знак своего расположения сообщал нам о том, что ты пойдешь малыми силами в отрыве от ратей отца своего. И что именно ты склоняешь отца своего к Крестовому походу супротив нас и слова дурные против добрых христиан сказываешь. Месяц же спустя от него второе письмо пришло, в котором говорилось, будто бы не выступит отец твой в поход на север и ты будешь один с тремя сотнями всадников. Пешцев же он хоть и упоминал, но за воинов не почитал, называя ряжеными скоморохами.

— У тебя сохранились те письма?

— Да.

— И он там предлагает убить меня?

— Он пишет, что для всех будет лучше, если ты погибнешь.

— Немедленно пошли за ними, — холодно произнес Ваня. — Мне нужны эти письма. Ты понял меня?

— Да, — глухо произнес архиепископ, испуганно озираясь. Воины княжича слышали их разговор и у них были ТАКИЕ лица, что и не пересказать. Будто сейчас его рвать будут, голыми руками.

— Митрополит писал только тебе?

— Мне то неведомо, — развел руками Феофил.

— Но ты ведь что-то предполагаешь?

— Полагаю, что писал. Борецким и кое-кому еще. Уж больно они воспылали уверенностью в успехе дела. Стали подбивать не токмо рать твою побить, но и на Москву идти после да отца твоего остужать от прыти лишней.

— Ясно… — сухо ответил Ваня, глядя на архиепископа. — Мои условия город принимает?

— Да.

— Все?

— Да. Только…

— Что!?

— Выступая против тебя мы подняли все войска, какие могли. Не спеша, вдумчиво. Собралась двадцать одна сотня. Ныне же после двух поражений и неурядиц внутренних, скудно стало с воинством. Кто погиб, кто ранен, кто разбежался, кто за этих стоит, засев с ними в детинце. У нас едва три сотни осталось, готовых к бою. Мы готовы выставить их для похода на татар. Но их всего три сотни, а не запрошенные тобою пять. И город останется совсем без защиты…

— Кто среди них?

— Владычный полк весь. Сто пятьдесят два всадника.

— Владычный? Весь? — Удивился Ваня. — Везучие у тебя люди.

— Они не ходили в поход супротив тебя. Я не пустил их. Оттого и сберег.

— Хм, — усмехнулся княжич. — Это хорошо. Кто еще?

— Обрывки дружин боярских из тех домов, что за Москву стоят. Все войско Новгорода ныне вокруг моего полка стоит. Никакой дружины свыше двадцати всадников более и не найти по городу.

— Как вы можете это возместить?

— Мы можем дать денег сверх виры.

— Сколько?

— Еще десять тысяч.

— Добавь туда еще двух мастеров колокольных, пятерых — медного дела и дюжину ковалей добрых. Сорок пудов бронзы колокольной. И… — Ваня задумался на секунду… — книги разные. Да. Я люблю книги. Оттого было бы недурно, если бы все книги, что есть ныне в Новгороде и прочих городах да монастырях твоей епархии, были переданы мне в дар, либо как есть, либо в списке. Что на нашем языке, что на иных. А с ними и списки договоров старых.

— Быстро не получится с книгами.

— А и не надо быстро. Лет за десять управитесь — уже хорошо. Главное не тяните. И уезжая, я желая повезти с собой какие-нибудь интересные книги, дабы в дороге не скучать.

Ударили по рукам прилюдно. Посадник все засвидетельствовал и пообещал составить грамоту по освобождении детинца.

Ничего мудрить со штурмом Ваня не стал. Да и зачем? Действовали по отработанной схеме, которая вполне надежно работала. Его люди подвезли к воротам крепости мину на двуколке и подорвали ее. Крепость-то хоть и каменная, да вот только ворота оставались деревянные. Крепкие — то без всяких сомнений. Но деревянные.

Взрывом снесло не только ворота, но и часть моста, перекинутого через ров с водой. Пока его восстанавливали, защитники детинца спешно возводили подковообразную баррикаду за вскрытой башней. Из чего попало.

Стрелять поверх работников было нельзя. Опасно. Потому и помешать защитникам не получалось ни пищалью, ни орудием. Но то не беда. Вопрос Ваня решил с изяществом носорога, у которого, как известно плохое зрение, но при таком весе это уже не его проблемы.

Бойцы взяли последнюю, третью мину. Подожгли фитиль. Разогнали группой самых сильных ратников двуколку, на которой она лежала, толкнули ее в зев проездной башни. И прыснули в стороны, стремясь спрятаться за каменными стенами, между которыми и рвом было небольшое пространство.

Прокатившись мимо выбитых ворот, двуколка смогла добраться по инерции до самого дальнего края баррикады. Где и застыла, так-как оглобли, что волочились по земле, своими торцами уперлись в брусчатку, не давая откатываться.

Ба-бах! Жахнул довольно мощный взрыв, разметавший баррикаду и контузив многих из ее защитников, а то и убив. Чем и воспользовались ратники, ринувшиеся вперед…

— И вот, в очередной раз Всевышний дал понять, что ему эта интрига не по душе, — тихо произнес Ваня. Но так, чтобы его услышал стоящий рядом архиепископ.

— Он ли? — Скривился Феофил, покачав головой. — Столько крови…

— Он по-разному может наказывать. Может сжечь как Содом и Гоморру, а может вот так — выборочно, чтобы спасти многие жизни невинных. Если бы ОН не желал бы моего успеха, то вложил мысли врагам моим собраться раньше, на всякий случай, а не тянуть до последнего. Тогда бы литовцы, ливонцы и ваши объединились в такую армию, с которой я бы уже не совладал. Если бы ОН не желал бы моего успеха, то не вселил в ваших воинов беспечность там, на реке. Они ведь могли пустить разъезды и к моему выходу на поле уже быть готовы к бою, атакуя немедля и не давая мне построиться…

— Это все могут быть и происки Лукавого, — резонно возразил архиепископ.

— И то, что ты не отправил супротив меня свой полк, тоже происки Лукавого? — Усмехнулся княжич.

— Я? — Удивился Феофил. — Это другое…

— Хм. Я узнал о том, что митрополит задумал меня сгубить, еще в Москве, — доверительно произнес Ваня. — Задолго до выхода в поход. Еще когда я расследовал убийство матери, удалось выяснить кто подговорил дядю Андрея на злодейство. Но я не спешил с поступками… Мало ли, человек оступился случайно? Мало ли подговаривал не к тому, не так и не о том? Все-таки дядя Андрей очень власть любит и умом слаб, так что мог увлечься. Но чем дальше, тем больше оказывалось, что не ошибся я…

Архиепископ медленно повернулся и посмотрел на этого отрока практически анимешными глазами. Он это совершенно точно не ожидал услышать от Вани. Меж тем тот продолжил:

— Маму отравили и быстро похоронили от греха подальше. Да чем отравили!? Срамота! Шпанской мушкой! Убедив, что это действенное лекарство от бесплодия. Меня тоже хотели. Но Всевышний не дал, спас меня от неминуемой гибели. Когда отпевали уже, вырвал из лап смерти. Да как вырвал! Я очнулся от того, что мне слух резало дурное пение. Дьяк совсем не старался, коверкая слова псалмов. Вот мне и захотелось его поколотить за нерадение. Через то и очнулся.

— Я… я не знаю, что сказать… — покачал головой архиепископ.

— Ничего и не надо говорить, — серьезно произнес Ваня. — По плодам их узнаете их. — Процитировал он фрагмент Святого Писания. А потом вполне искренне улыбнулся и добавил: — Поступки, а не слова — вот истинная молитва Господу Богу нашему. Болтать всякий может, у кого язык есть. Но судить человека должно только по поступкам, по плодам его…

 

Глава 10

1471 год — 21 августа, Москва

Великий князь Иван III свет Васильевич стоял на стене кремля и грустью смотрел на вакханалию, развернувшуюся в посадах. Все его войско, собранное с таким трудом, под командованием брата Юрия, стояло у Коломны. Ждало войско Большой Орды. А как оно отошло, так и литовцы подошли под руководством Михаила Олельковича. Тысячи полторы. Отражать их было нечем — с Великим князем на Москве осталось лишь три сотни всадников. Вот и заперлись в крепости, отдав посад на разграбление супротивнику.

— То за грехи тебе испытания, — стоял над душой митрополит, не отходивший от Великого князя ни на шаг. И непрерывно заливая в уши нужные слова, дабы подтачивать его волю.

Бояре же в то не вмешивались. Их на Москве мало оставалось. Почти все дееспособные с Юрием под Коломну поехали. А те, кто здесь был, оказался либо стар, либо мал, либо слаб, оттого и жаждали утешения да спасения телесного. Оттого вполне охотно благодушно принимали слова митрополита о том, что все эти испытания выпали и на их долю из-за грехов Великого князя. Не их, а его. Очень удобно. Мало кто с таким не согласится.

— Что это звуки? — Воскликнул кто-то на стене.

— И верно… — вторил ему другой ратник. — Словно кто-то в барабаны бьет да на волынке играет.

— Что-что? — Оживился Иван III, подавшись вперед, и оттого не заметив, как побледнел митрополит.

Не прошло и минуты как все на стене уже смотрели в сторону «тверской дороги», откуда звуки и доносились. Чуть погодя на них обратили внимание и литвины. Зазвучал рог их командира, призывая собраться под его знамена. Но подчинялись они неохотно. Тут ведь вон — под боком — целый посад, брошенный жителями, не успевшими его сжечь. Запершихся, кстати, как в самом кремле, так и в укрепленных мастерских нашего героя. По такому делу туда пускали всех подряд, следуя инструкциям Вани.

И вот из-за перелеска начало выдвигаться войско княжича, развернутое в боевой порядок. Передовой разъезд заметил то, что творилось у Москвы и наш герой решил не рисковать.

Литвины не ливонцы. Посему фронт пехоты был развернут как можно более широко. А за ним вытянулись стрелки, держа свои заряженные пищали наготове. Кавалерия встала привычным образом — по сотне на флангах и сотня в тылу. А артиллеристы тащили на лямках свои орудия, заняв позицию между всадниками и пехотой. Музыканты же, как и знамя размещалось между пехотными порядками и тыловой кавалерийской сотней.

К этому времени надсадные потуги командирского рожка собрали в кучу около шести сотен литовской конницы. И Михаил Олелькович повел ее в бой. По его представлению преимущество было на его стороне. Ведь пехоту за воинов он и не почитал. И не он один так думал. У Ивана III от увиденного губы затряслись, а на глазах слезы выступили. Ведь это что же получалось? Его единственного сына убьют вот тут? Прямо перед ним? Словно в насмешку…

Митрополит говорил ему что-то ободряющее, но сам воспрянул духом. Он не понимал, как так получилось, что этот маленький мерзавец не только выжил, но и войско свое сохранил. Однако сейчас ему все одно придет конец. Шесть литовских сотен легко стопчут этих ряженых дурачков. Разве что конницу княжича жаль. Добрая. Но чем не пожертвуешь ради богоугодного дела? Тем более, что она сможет во множестве спастись бегством.

— Как идут! — Воскликнул кто-то на стене с восхищением.

— И ведь не боятся!

— Блаженные! Не иначе!

— Стопчут! Стопчут же!

— Нет! — Громко и отчетливо произнес кто-то и вся стена, вздрогнув, уставилась на «этого болтуна и мечтателя». Ведь именно так о говорящем и подумали. Им оказался итальянец на московской службе — Джан Батисты делла Вольпе, известный также, как Иван Фрязин.

— Почему? — Срывающимся от волнения голосом спросил митрополит.

— Потому что у литовцев нет никакой надежды на успех, — спокойно развернул он свой тезис. — Даже не понимаю, на что они надеются.

— Но как? — Ошарашенно спросил Великий князь.

— Вот так, — улыбнувшись ответил итальянец и кивнул в сторону поля, где разворачивалась баталия.

Войско княжича уже остановилось. Стрелки протиснулись между пикинерами, взяв свои пищали наизготовку. Мгновение. Еще. Еще. И вот, когда между литовской конницей и ратью княжича оставалось шагов семьдесят, боевые порядки москвичей окутались дымами. То ударили две сотни стрелков и четыре орудия разом.

Удар оказался настолько внушительный, что многие на стене стали креститься и шептать молитвы. С одного маха до двухсот всадников сняло, если не больше. А лошади, где их зацепило, закувыркались, создавая давку. В которую сходу влетали литвины второй линии, превращая все в кучу-малу.

Часть всадников первой линии таки долетело до рати Вани. Но их было совсем чуть. Грохот выстрелов напугал лошадей. Отчего многие из них стали беситься, сбрасывая всадников. И отворачивать от столь пугающей толпы «дымных и громких» людей. Начались столкновения и еще одна зона давки. В пикинеров же врезалось едва за десяток литвин. Да и те без всякого прока, ибо их заботливо приняли на пики. Конные фланги же так и вообще никого не встретили.

Тем временем стрелки перезарядились и дали новый залп. Орудия — так и вообще два. Кавалеристы же, по сигналу, сорвались с места и контратаковали литовскую рать, совершенно деморализованную сложившимся положением. Пехота же, подойдя к завалу людей и лошадей, с самым будничным видом переколола их, прерывая мучение.

На стене повисло гробовое молчание. Люди лишь истово крестились, да беззвучно шептали слова молитв. Особенно подурнело митрополиту. Он понял ПОЧЕМУ Ваня все еще жив…

Спустя какие-то мгновения люди, наблюдавшие за этим событием со стен кремля и укрепленных дворов, истово заорали что-то радостное и приветственное. А Иван Фрязин с улыбкой повернулся к Великому князю и поклонился с самым многозначительным видом.

— Откуда ты знал, что сын победит? — Спросил у него Иван III.

— Мне говорили, что его послали на смерть. А он вернулся. И войско свое привел. Значит задумка сына вашего сильна. Поразмыслив о том, я припомнил — на моей Родине сходно воюют. Только строятся немного иначе и много большими ратями. Оттого сразу и не распознал.

— На смерть? — Выхватил ключевое слово Великий князь. — Кто говорил?

— По Москве слухи ходят, — уклончиво ответил делла Вольпе с очень многозначительным выражением лица.

Иван III очень нехорошо прищурился, сжав кулаки до хруста. После чего решительным шагом направился к своим воинам. Требовалось выдвигаться в город и разгонять остатки литвинов. Они, поняв по радостному реву жителей, что крупно влипли, начали стремительно разбегаться во все стороны. Отпускать их «без должной ласки» было невежливо… Что же до сказанного этим итальянцем… нужно остыть и подумать, чтобы не наломать дров, выпуская пар.

Митрополит же, проводив взглядом Великого князя, подошел к Ивану Фрязину и тихо произнес:

— Следуй за мной.

Однако делла Вольпе рассудил иначе. Когда митрополит обернулся, итальянца уже и след простыл…

Уже спустя три часа Москва и ее предместья была полностью очищена от литовского войска. А Иван III свет Васильевич торжественно принимал своего сына, вернувшегося из похода, прямо подле стен в посаде при большом скопление ликующих горожан.

Митрополит то ли не успел сбежать, то ли не получилось, то ли решил понадеяться на удачу. Однако он стоял подле Великого князя, стараясь всем своим видом, выражать благость и невероятную духовность.

— Отец, — торжественным голосом произнес Ваня. — Следуя твоей воле я прибыл с войском к Руссе. Но добычи взять там не смог. Михаил Олелькович, уходя из Новгорода уже разграбил и пожег тот городок. А отбирать у людей последнее — не по-христиански. Потому, повинуясь слову твоему, я пошел дальше. И встретил на реке Шелони войско новгородское и разбил его сильно. Тем же днем подошли литвины, что стремились соединиться с новгородцами. Я их тоже побил.

— О! — Впечатлено воскликнул Великий князь. — И сколько там было войска новгородского и литовского?

— С новгородцев было взято четыреста семнадцать броней, да с литовцев триста семьдесят две. Было же их явно больше, но посчитать я их не успел. В том виноват.

— То пустяшная вина, — отмахнулся Иван III приятно удивленный услышанным.

— Дав воинам отдохнуть, — продолжил Ваня, — я дальше пошел — к Новгороду. Ибо негоже без доброй добычи возвращаться. И там, под стенами города, сызнова дрался. На помощь новгородцам подошел ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии — Бернхард фон дер Борх. Но это им не помогло. Ливонцы особо драться не рвались, а новгородцы вновь были побиты. Так что, в трех полевых битвах, мои воины побили свыше тысячи ратников.

— Ох! — Ропот по толпе прошел.

— Увидав столь дерзкое поведение новгородцев, я приступом взял одну из проездных башен внешнего кольца стен. Отбил их натиск. И встал лагерем в черте города. Отбили ночную вылазку. И в полдень следующего дня захватили детинец, где и подписали сию грамоту. — Произнес Ваня, передавая отцу пергамент. — Отныне и во веки веков Новгород вотчина твоя, отец.

— Ну сынок! Ну… уважил… ну… — Только и смог выдавить из себя Великий князь, переполняемый эмоциями.

— Сверх того, горожане выплатили тебе виру за свои беззакония. Двадцать пять тысяч рублей монетой. Новгородских рублей, то есть, пятьдесят тысяч — московских. — Произнес Ваня.

А пока он говорил, бойцы вынесли вперед три небольших сундучка и открыли их. И по толпе прошла волна радостных, благожелательных криков.

— Выступить воевать татар они не могли в силу скудости воинской. Ведь побил я их сильно. Оттого откупились они, положив еще десять тысяч рублей. — Добавил княжич и вместе с тем вынесли еще один сундучок с монетами. И, открыв, поставили перед Иваном III.

— Сынок! — Воскликнул Великий князь и бросился было обниматься, но Ваня его мягко отстранил и произнес.

— Это еще не все.

— Как не все? — Удивился Иван III. Ведь получить Великий Новгород в вотчину и тридцать пять тысяч рублей новгородского счета в качестве трофеев — это невероятно щедрый подарок.

— Вот письмо, — произнес Ваня, холодно взглянув на Филиппа, — которое писал митрополит твой архиепископу Новгородскому перед моим выходом. Здесь сказано куда я пойду, какими силами и зачем. Так же он призывал убить меня, ибо я, будто бы, подбивал тебя на Крестовый поход супротив Новгорода. И что пока я жив — не бывать им покою. А со смертью моей удастся тебя образумить да отвратить от небрежения словами пастыря твоего духовного.

На площади установилось гробовое молчание. Только мухи жужжали да лошади фыркали и сбруей позвякивали. Народ как-то не ожидал таких слов. Меж тем Ваня продолжал.

— У реки Шелони меня ждали. И только Божьим проведением да выучкой воинов моих удалось разбить супротивника по частям. На день задержись — стоптали бы меня. В вещах же князя Чарторыйского, взятого в плен на том поле, я нашел письмо от Марфы Борецкой. Она призывала его со мной не церемониться и резать как пса шелудивого, не обольщаясь выкупом. Дескать, она за мою отрезанную голову заплатит больше, чем ты за живую и невредимую.

— Ох! — Прокатился по толпе возглас.

— В жилище Марфы после взятия Новгорода также было найдено письмо митрополита. Он ей, как и архиепископу, выдавал мой поход и говорил, будто бы придумал, как сделать, чтобы ты с ратью своей не смог пойти на север. Будто бы договорился с литвинами и татарами о том. Архиепископ увещеваниям митрополита не внял и свой владычный полк на бой не двинул. Так же он сказывал о том, будто Марфа и с ливонцами сговорилась о помощи. Пообещала она им Псков не мешать воевать, если они помогут рати твои побить да столицу захватить и разорить до последней крайности. А вот еще одно письмо… — продолжал перечислять Ваня, выкладывая одну «бумажку» за другой. Много улик удалось найти.

Но Великий князь уже не слушал. Он медленно-медленно повернулся к митрополиту, которого уже подпирали, чтобы не упал, да за ручки держали, дабы не сбежал. И спросил:

— За что, отче? Что я тебе сделал? Но я — ладно. Сына — за что?

— И мать! — Добавил Ваня.

— Что?! — Резко обернулся Иван III.

— А ты думаешь, что это все дядя Андрей смог бы придумать с тем хитроумным отравлением? Он же властолюбивый дурак. Я и раньше думал, что за ним стоит кто-то еще. А теперь стало ясно — Филипп и стоит. Ему ведь то выгодно.

— Выгодно!? — Прорычал отец. — Почему?

— Ему бродяжку безродную нужно на престол пристроить, расчищая место для ее потомства. Да власть свою крепить. Он ведь сказывал, наверно, что все эти испытания за грехи тебе дадены. Сломать тебя желал. Чтобы ты под пятой его ползал и во всем слушал.

От этих слов Великий князь резко обернулся к митрополиту с перекошенным яростью лицом. Но вдруг замер и, вновь оборотившись к сыну, спросил несколько удивленно:

— Бродяжка? Ты это о ком?

— О Софье Палеолог.

— Так какая же она бродяжка!? Это же дочь самого царя эллинского!

— Отец эллины царями называют только правителей варварских держав. Тех, кого считают грязными дикарями, едва тронутыми их благодатью. Своих властителей они зовут Басилевсами. — Громко произнес Ваня. Он уже объяснял это отцу, но тот, видимо, не понял или забыл. Теперь же эти слова услышали и горожане, что всегда напомнят, ежели отец запамятует. — И Софья не дочь Басилевса, а племянница. Ибо Фома был деспотом Мореи, а не Басилевсом Восточной Римской Империи. Фома унаследовал лишь грезы о престоле. За ним нет ни войск, ни людей, ни земель, ни денег. Да чего и говорить? Он живет с семьей жалкой приживалкой на дворе Папы Римского, кормясь с его подаяния, отчаянно пытаясь продать свои мнимые титулы всем встречным государям. Хоть кому-нибудь, лишь деньгами разжиться.

— Но он Палеолог!

— А ты Рюрикович! И не Палеологам с тобой ровняться! В тебе течет кровь многих древних королевских родов! Богемские Пшемысловичи, нурманские Хорфагены, свейские Мунсё и многие иные. А Рюрик-князь, что Русь своим мечом сотворил, был последним наследником древнейшего данского дома Скьёльдунгов, что восходит к началу времен. И ты — его прямой потомок. Сам же Рюрик, создавая Русь, правил также Фризией да боролся за власть в Ютландии. Кровь Рюриковичей столь славна, что Басилевсы былых времен, даже в расцвет своей державы, не брезговали с твоими предками родниться. Оттого и отдавали девиц своих что Мономахи, что Комнины. А король франков за счастье великое принял согласие на брак с дочерью Ярослава свет Владимировича, прозванного Мудрым. Так почто тебе сватают этот род проклятого старьевщика? За ней ведь нет ни приданного, ни славы.

— Старьевщика? — Удивился Иван III.

— Жил некогда старьевщик, прозванный за ремесло свое Палеолог. То есть, болтающий о старом. Покупал он хлам задешево. Продавал сильно дороже. Потом, как скопил денег, стал и должности в державе ромеев покупать. И садясь на них люд честной грабить. Тем и рос. Сын его продолжил дело родителя. Так, тихо-тихо, бочком-бочком семейка та и поднималась, орудуя лишь подкупом, потравой да обманом. Или тебе что, никто о том не сказывал, когда сватал эту девицу?

— А почему они прокляты? — Спросил Великий князь, выглядевший совершенно растерянным.

— А ты думаешь, через чьи происки христиане утратили с таким трудом завоеванный Гроб Господень? Палеологи приложили все усилия к тому, чтобы стравливать и ссорить защитников Святой Земли. Оттого их магометане и побили. Поодиночке. Но змеиная сущность Палеологов в том не нашла успокоения. Оттого и державу ромеев, захваченную ими лукавством, не удалось удержать. Год за годом их яд отравлял все вокруг. Год за годом люди и города отпадали от них, словно плоть от гниющего тела. И так шло до тех пор, пока, наконец, не пал и сам Константинополь. Али тебе то тоже не сказывали? Неужто дурное что задумали? Неужто Русь через то змеиное семя желали извести и кровь твою вытравить?

Ваня замолчал. А спустя какие-то несколько мгновений толпа горожан оглушительно загудела, колыхаясь словно волна морская. Великий князь же медленно повернулся к митрополиту и посмотрел на него без всякой злобы. А потом на лице его расплылась улыбка. Вроде бы и безобидная, но Филипп понял, что смерть не такая и плохая штука. Во всяком случае — очень скоро он о ней вожделеть станет. Истово…

— Отец! — Крикнул Ваня. — Я в палаты митрополита. Вишь — люди его туда побежали. Нужно упредить, чтобы письма не пожгли!

Великий князь же даже ухом не повел ни на слова сына, ни на то, что княжич, взяв часть своей рати, в темпе куда-то удалился. Он уже предвкушал свою месть, поглощенный всецело мыслями о ней. А за его спиной ревела толпа, требуя справедливой расправы. Ведь Ваня в своем обвинении не забыл упомянуть, пусть и вскользь, что литвинов на Москву привел митрополит. Это тех самых, что грабили посад. Чем лишил Филиппа всякого сострадания в глазах обывателей…

Торжественное событие встречи отца с сыном произошло у стен кремля. Дабы и войско смогло нормально подойти, и люд городской видел все. Поэтому люди митрополита побежали в кремль, в палаты митрополита. Однако, миновав ворота, они наткнулись на Джан Батисты делла Вольпе… и нескольких его соратников, которые встречали их с обнаженными клинками. Итальянец наблюдал за происходящим со стены и прекрасно видел, как повинуясь жесту митрополита, куда-то побежали его люди. Явно же не просто так. Так почему бы ему не поймать момент?

Люди Филиппа, конечно, пытались пробиться и кричали, призывая окружающих помочь им с «проклятыми латинянами». Но Фрязин не отступил и даже вынужденно легко ранил клинком парочку, демонстрируя серьезность намерений.

Увидев княжича, делла Вольпе отсалютовал ему клинком и уважительно поклонился. Привлекая таким образом к себе внимание. Хоть и малая услуга, но очень своевременная. Такое обычно не забывают…

 

Глава 1

1471 год — 2 сентября, Москва

Прошло чуть больше недели, прежде чем Великий князь остыл и смог отвлечься от митрополита. Судьба Филиппа была незавидной. В палатах его оказались найдены бумаги, подтвердившие обвинения Вани. Частично. А остальное? А остальное и не важно. Княжич ведь поступил осторожно — переплел проверяемые тезисы обвинения с непроверяемыми, переплетя их в единую, непротиворечивую композицию. Во всяком случае для людей тех лет. Посему и самого Филиппа, и его людей взяли в оборот, начав вдумчивое и методичное дознание. С пытками, разумеется. Ну а как иначе? Ведь, как известно, добрая дыба и прутик раскаленного железа многократно облегчают искреннее раскаяние.

Впрочем, все эти крайне увлекательные дела не помешали Великому князю прийти в себя и пригласить сына на долгую, серьезную беседу. Все-таки столь значимый воинский успех пехоты сложно было проигнорировать. И, одно дело, слушать истории о том, как кто-то где-то кого-то куда-то. И совсем другое дело — увидеть все самому…

— Нет, отец, — покачал головой Ваня. — Казимир, конечно, скот, но нам войну с ним затевать не с руки. Ну возьмем мы город какой значимый. А удерживать его как? Тем более, что хан Ахмат этим, безусловно, воспользуется. Нет. Нужно принять нападения литовских ратей как личное дело отдельных князей, ступивших на дорожку татей. И относиться к ним нужно как к разбойникам.

— А если за них Казимир заплатит выкуп?

— Так и хорошо! Чем меньше у Казимира денег, тем нам лучше. Посему о твоем намерении развесить по осинкам этих татей нужно сообщить, но в жизнь то не претворять. Дескать — дознание учиняешь. Вот пусть Казимир их и выкупает, кого сможет.

— А кого не сможет?

— То посмотреть надо, что за ратники. Если верные своему господину, то после отказа их выкупать клятва их рухнет и можно тебе под свою руку взять. Или брату твоему. Ему ведь воины на Юрьеве-Камском ой как нужны. Остальных же, что никуда не годны, повесить как татей для устрашения участников будущих набегов.

— Негоже ратников вешать, — возразил отец.

— А чего с ними делать? Выкупа не получить, на службу не принять. Какой с них прок? В холопы обратить? Так это дурость. Какие из них холопы?

— Сынок, так не принято. Свои же и не поймут первыми. То ведь ратники, а не селяне. И боем шли, а не разбоем.

— Боем? Мда. Ну хорошо, — пожав плечами, согласился с отцом Ваня. — Тогда отправить их на дальнее поселение, чтобы от тебя во всем зависели. Да сбежать оттуда не могли. Ну… даже не знаю. Хотя бы в устье Северной Двины. Сбежать им оттуда особенно и некуда. Только отправлять их туда нужно не как есть, а женить, коли холостые или семьи их с Литвы вывезти, ежели уже обзавелись женками. Куда им оттуда по снегам да болотам с женками-то бежать?

— Добре… — кивнул Великий князь. — Так и сделаю. Жаль только, что с Казимиром войны ты не хочешь зачинать. Обиду он нанес нам не малую. А войско его ныне очень ослабло из потерь на Шелони и при Москве.

— Отец, отложить не значит забыть. Сейчас воевать с Казимиром нам самим не с руки. После взятия Юрьева-Камского и Новгорода держава увеличилась вдвое, ежели не больше. Это здорово. Это славно. Но у любой монеты две стороны. Кроме земель и людей это увеличение принесло тебе и новых врагов, доставшихся по наследству. Кроме Литвы да Орды тебе теперь угрожают и ливонцы, и шведы, и татары разные: сибирские там, ногайские да с Нижней Волги. А войск у тебя ровно столько же, что и раньше. Да, отныне и Новгород сможет тебе выставлять рати. Сотен пятнадцать-двадцать. Но и им нужно время, чтобы оправиться от тяжелого поражения. Оттого ныне нам даже против одного врага — сложно будет. А если они союзом выступят? Устоим?

— На все Божья воля, — грустно произнес Иван III.

— На Бога надейся, но и сам не плошай, — возразил сынок.

— То верно, — согласился отец, покачав головой. — Но, слава Богу, не ты один мне о том сказываешь, отговаривая от войны. Жажду я очень отомстить этому злодею. Мда… — произнес он, покачав головой. — Думал, что хоть ты меня в том поддержишь. Видно действительно придется за войско браться и множить его, сообразно могуществу державы.

— У тебя есть какие-то задумки? — Спросил Ваня. — Расскажи. Может я чем помогу.

— Хм… может и поможешь, — кивнул Иван Васильевич и начал расписывать сыну поместную систему верстания. Что, дескать, с ней заживем! Дай только срок. А главное, войска будет очень много.

— Я вижу, ты не рад услышанному, — заметил Иван III откровенно кислое выражение лица у сына.

— Отец, — с самым серьезным тоном произнес сын. — Тебе ведь кто-то посоветовал это, да?

— Посоветовал.

— Греки?

— Кхм… — кашлянул Великий князь. — Почему ты так решил?

— Да больше просто некому, — пожал плечами Ваня. — Или греки, или их люди.

— Давай отложим этот вопрос. Кто посоветовал — не важно. Почто тебе совет по душе не пришелся?

— Я даже не знаю, с чего начать… — медленно произнес княжич. — Все такое вкусное…

— Вкусное? — Удивился Иван Васильевич.

— Да, — сказал Ваня, тяжело вздохнул и начал повествовать. — Описанный тобой способ верстания действительно применяется в державе османов. Но он не нов. Ему едва ли не тысяча лет. И родился он не в османских землях, а латинских. Например, так верстали свои рати древние короли франков отражая вторжения магометан, что едва ли не до Парижа дошли. И, несмотря на успех, франки не стали держаться за старину и давно от нее отказались. Еще до того, как приняли подобное в землях осман и персов. Да-да, не только осман, но и персов.

— А почему они отказались?

— Потому что такой способ верстания не дает сильных воинов. Как крошечные дружины викингов стали гонять их в хвост и гриву, так и отказались. Ибо могущество это все кажущееся оказалось. Перешли они тогда к личным дружинам благородных людей или городов, или купцов, или еще кого. Как и на Руси ныне. А османы же, хоть и держатся дремучей старины, но всюду и конница их, верстаемая с таких поместий, слаба и ничтожна, хоть весьма многочисленна. Сила осман в янычарах, а не в коннице поместной.

— Но… — попытался было возразить отец, однако, сын его перебил.

— Причина этого ничтожества проста и очевидна. Человеку дают землю, дабы он с нее мог кормиться и через то нести службу. Но сам человек разорваться не может — еми либо службу нести надо, либо кормиться, то есть, заниматься хозяйством. В больших наделах нанимают управляющих, чтобы не отвлекаться от службы. Но такое могут себе позволить только богатые. Тимариоты же — нет. Посему возникает неразрешимое противоречие. Помещикам становится не нужна служба, ибо от нее они несут один убыток и разорение. Да и война не интересна, ибо не с нее живут. Из-за чего всячески уклоняются от службы и не желают отрываться от своей земли.

— Это легко уладить.

— Нет отец, — максимально жестко сказал сын. — Это вообще нельзя уладить. Никак и никогда. Поначалу-то может оно и выйдет что. А потом? При каждом удобном случае помещики будут плодить смуту и интриги, выторговывая свою поддержку за все большие и большие привилегии. Вон, у франков это привело к тому, что король впал в полное ничтожество. Ни денег, ни земли, ни власти, ни войска. А вельможи его вертели им как хотели. Всюду, где такую систему верстания вводили, подобная беда приключалась. В той или иной форме. Если же у нас такое вводить, то получится совсем туго.

— Почему? — Хмуро спросил отец.

— Ты сколько хочешь им земли выделять?

— Сто четей на конного воина.

— И ты думаешь, что они справятся?

— Да. Советники мои сказывают, что этого вполне хватит для доброго конного воина.

— А я говорю тебе, что они либо по дури своей, либо по злому умыслу в заблуждение тебя вводят. Дружинника ныне можно держать с четырехсот четей. Но не малым наделом стоящих, а вообще. Там не уродилось, взяли здесь. Им о том заботы никакой. В том же варианте, что тебе насоветовали, с поместий будут кормиться не только сами дружинники, но и семьи их, да прочие домочадцы и приживалы. А крестьяне бегать будут, ибо все соки с них станут выдавливать, дабы хоть как-то выехать на службу. Оттого и земля станет худо обрабатываться. Да и «железо» им самим покупать придется, куда-то пристраивая товары своих крестьян, оттого и от купцов хитроумных терпя убытки. Да и соседи шалить будут. А значит, что?

— Что? — Переспросил расстроенный отец.

— Вдесятеро хуже станут кормиться твои воины по сравнению с дружинниками. Коней у них добрых не останется. Перейдут на никчемных степных лошадок из-за дешевизны их. Броней железных носить не станут, так как для большинства из них них это окажется непозволительной роскошью. Никаких. Даже кольчуг. Как свои да отеческие изорвут, так и прекратят. Четверти века не пройдет, а беда случится великая — превратятся рати русские в обычных степных татар. Много войска? Много. А толку с него? Ну, татар, допустим, бить они смогут… Все-таки много их выйдет и снаряжение у них будет пусть и бедное, но лучше татарского. Те то вообще голь перекатная. А что делать с кованными ратями Запада?

Отец промолчал, хмуро взирая на сына. Ваня же продолжил.

— Греки тебе ту лукавство присоветовали?

— Греки… — тихо ответил отец. — Давно уже меня к тому склоняют. Еще при жизни матери твоей начали. А как она умерла и Софью мне стали сватать, так и вообще — уши все прожужжали. Рассказывали о славном устройстве войска у султана Мехмеда. Дескать, только через этих славных воинов он Царьград и взял.

— Константинополь, — автоматически поправил его сын.

— Что?

— Не Царьград, а Константинополь. А взял он его, бомбардами и пехотой. Именно янычары первыми вошли в этот город через проломы в стенах, сделанные тяжелыми бомбардами. То есть, не то и не так. Лукавство эллинов не знает предела. Они врут тебе даже в этом. Янычаров детьми отнимают у родителей и воспитывают в специальных лагерях в упражнениях воинских и вере. Так что вырастают они очень преданными, сильными и умелыми воинами.

— А с чего живут?

— С казны султана. Они ведь его рабы. Вот он им все и оплачивает. Щедро оплачивает. Они живут, ни в чем не нуждаясь и находясь выше многих свободных людей. Нам такое не подходит. Оттого и не нужно бездумно повторять за султаном. Задумка ведь в том, что войной должен заниматься воин, а селом — селянин.

— Хм. И как ты предлагаешь поступить? — Спросил мрачный Великий князь.

— Ты видел — мой подход к подбору и выучке как конницы, так и пехоты. Поэтому я предлагаю тебе плодить и множить такие рати. Не сразу. Постепенно. Оттого и прошу — не затевай войны с Литвой. Пока не надо. Мы им потом отомстим. Сторицей. Сейчас же делами внутренними надобно заняться. Набирать охочих и готовить из них новые рати. Потихоньку. За службу платить им монетой. В мирное время — меньше, во время похода — больше, да в добыче долю. А чтобы монет меньше уходило, часть платы давать кормом, платьем и кровом в специальных воинских жилищах — казармах. Где им жить и премудрости воинской набираться. Верстать лет с пятнадцати. После двадцати лет службы выдавать им землю где-нибудь на пограничье и отпускать туда. Али возмещать землю движимым имуществом, например, деньгами, чтобы бывшие солдаты могли поселяться по городам твоим да обустраиваться. Но повторюсь — быстро это не сделать. Нужны время и деньги. Много денег. Без денег вообще ничего не получится. А для денег нужна торговля и покой. Хотя бы какое-то время.

— Покой!? — Усмехнулся отец. — Да какой с тобою покой!?

— И да, отец. Ты не подумай — я не против того, чтобы ты женился. А очень даже за. Но только не вот так, дурнем.

— Ты говори, да не заговаривайся! — Нахмурился Иван III.

— А как это назвать? Ты ведь чуть проклятую кровь в дом не ввел. Впрочем, я не о том.

— А о чем?

— Раз Папа Римский заинтересован в браке латинянки с тобой, так почему бы этим не воспользоваться?

— Латинянки… — Иван Васильевич скривился. Он уж вызнал от митрополита о том, что Софья Палеолог приняла католичества. А ведь ему о том ни слова не говорили. Даже не обмолвились.

— Италия, отец, ныне самая богатая земля в мире. Войска они не дадут, земли не прирежут. А вот приданое богатое отсыпать в состоянии. Хоть серебром, хоть золотом. Ради такого дела и я не прочь какую из италийских девиц в жены взять.

— Не думаю, что Папа Римский сильно за нас хлопотать станет, — покачал головой Великий князь. — Вон, даже с Софьей хотел в ничтожество вогнать.

— Насколько я смог узнать, то не затея Понтифика. Иван Фрязин сказывал, что для него посольство твое было неожиданностью. Это все происки ученого грека на латинской службе известного как Виссарион Никейский.

— Опять грек… — процедил Иван III с немалой злостью.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих! — Назидательно произнес Ваня известную фразу. — Так сами греки о себе говорили уже в глубокой древности. Данайцы — это одно из их старинных названий.

— Говорили? Откуда ты знаешь?

— В глубокой древности один грек по имени Гомер сочинил «Илиаду». Что-то вроде нашей летописи, только в стихах, дабы петь ее можно было да запоминать и изустно передаваться. И в поэме той Гомер вложил в уста прорицательницы эти слова. Никто в осажденной Трое ей не поверил, оттого город тот и сгинул. Очень поучительная история. Мда. Неужели даже не слышал? Саму поэму мало кто читал, но слова сии зело поучительны и много кем сказываются.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих… — медленно повторил Великий князь, обдумывая эти слова… словно пробуя на вкус.

— И те слова пророческие сильны и ныне. — Продолжал сын. — Чтобы они не приносили — все с подвохом. Вон — Рюрик, был крещен уже латинянами еще до сотворения Руси. Трижды…

— Крещен? — Удивился Иван III. — Трижды?

— О! Он был настоящим викингом, — расплылся в озорной улыбке Ваня. — Когда у него заканчивались деньги, он шел к ближайшему аббатству и предлагал креститься. Дескать, он вождь викингов и язычник, но, если священники смогут его убедить, то он согласен принять их веру. Убеждать предлагалось подарками: деньгами, тканями, драгоценной посудой и прочим.

— Ого! — Присвистнул Иван III оценив находчивость предка.

— Да. И Ольга, жена его сына Игоря, была тоже крещена по латинскому обряду. И старший брат Владимира Святого — Ярополк, взявший в жены родственницу Императора Священной Римской Империи. А в самом Киеве даже стоял небольшой латинский храм. Но греки смогли склонить Владимира к тому, чтобы креститься самому и Русь к Христу привести именно по греческому обряду. Я же тебе рассказывал уже. А потом обманули и стали вгонять земли наши в мракобесие. Дошло до того, что ныне даже священнослужители многие читать не умеют и тексты священные заучивают. Сами себя уязвили в лукавстве. Вспомни того дьяка, что меня отпевать пытался. Я потом его выловил и оказалось, что он едва-едва читать умеет. А псалмы те по памяти пел, искажая, ибо не крепко еще зазубрил.

— Почто же они нам столько зла несут? Что же мы им сделали дурного? — Тихо произнес отец, чуть покачивая головой.

— Данайцы… — пожав плечами, ответил Ваня. — Такова их природа. Давным-давно, задолго до ромеев их Басилевс Александр Македонский создал поистине великую державу, которая простиралась от Индии до Иберии. Но данайцы оказались не готовы к такому могуществу. И они пали. Сначала между собой передрались, а потом и латиняне завоевали их. Позже, в державе латинян они смогли возвыситься среди прочих, но больше никогда эллины не могли подняться даже до тени былого величия. Данайцы — это древний народ, пожравший сам себя. Они не смогли принять свое падение, в которым только-лишь сами и виноваты. Но у них всегда в том будут повинны окружающие. Кто угодно, лишь бы не они. А варвары, за которых они нас держат, так и вообще не люди, так, грязные животные, посягнувшие на толику их величия. Оттого и стараются не за страх, а за совесть на службе магометан…

— Бойтесь данайцев, дары приносящих… — вновь повторил Иван III свет Васильевич и сокрушенно покачал головой.

 

Глава 2

1472 год — 19 январь, Краков

Король Польши и Великий князь Литовский Казимир IV вошел в небольшую комнату. Его ждали. Он остановился и внимательно посмотрел в глаза вскочившему Александру Чарторыйскому. Немного помолчал. Что-то для себя решил. И, хмыкнув, сел в кресло.

— Рассказывай, — сквозь зубы процедил он. — Как ты умудрился проиграть сражение этому щенку?

— Ваше Величество, — вкрадчиво произнес князь. — Мы недооценили этого щенка. Сильно недооценили.

— Ты говоришь серьезно? — Повел бровью король, выражая на лице немалое удивление, смешанное с пренебрежением и раздражением.

— Ваше Величество, этот отрок взял меня в плен на Шелони. Под Новгородом ландмейстер Тевтонского ордена, действуя в союзе с боярами, попытался поставить его в крайне затруднительное положение ударив сразу с двух сторон — от города и с поля. И я своими глазами видел, как этот отрок играючи разрешил столь сложную задачу. Новгородцы умылись кровью, а ливонцы только чудом избежали уничтожения. В то время как в самом войске княжича потерь вообще не было. Ни одного человека, даже пешца, у него не пострадало. А потом он легко взял Новгород. Словно бы нехотя. Вы бы видели те улицы, по которым новгородцы попытались ночью атаковать его лагерь, демонстративно поставленный в черте города. Кровавая каша из многих сотен людей. Да и во время всего перехода от Шелони до Москвы у него ни один человек животом не маялся. Я был в множестве походов и никогда ничего подобного не видел.

— Ты говоришь очень странные вещи, — произнес король нахмурившись.

— Ваше Величество, — вступил в разговор земский маршалок и каштелян Вильны Радзивилл Остикович. Именно он и организовал сначала снаряжение рати Чарторыйского, а потом и его выкуп. — Мои люди были в Новгороде под видом купцов. Расспрашивали жителей.

— И что они узнали?

— Новгородцы до жути боятся княжича, — ответил Радзивилл. — Он действительно играючи взял город, до того неприступный несколько веков. И учинил им такой урон в войске, что они в ужас приходят от одной мысли о войне с ним. Не с его отцом, а с ним. Этот малыш смог удивить всех.

— По всей Руси, — продолжил Чарторыйский, — гремит слава этого отрока. Как я смог вызнать, именно он стоял за внезапным взятием Казани. Он придумал способ, который позволил его дяде легко вскрыть ворота крепости. Да и конная сотня княжича, особой выучки, сказывают, сильно помогла в бою под стенами Казани.

— Вздор какой-то… — раздраженно фыркнул Казимир.

— Да, Ваше Величество, — согласился Чарторыйский. — Так все думают, когда слышат.

— А что Патриарх? — Обратился король к митрополиту Киевскому и всея Руси Григорию Болгарину. — Он как-то отреагировал на то, что в Москве замучили в пыточной православного митрополита и его людей?

— Константинополь в растерянности, — осторожно ответил Григорий. — По всем землям Московии погромы эллинов, которых иначе как данайцы и не называют. Да и сторонников их тоже. Сказывают, что убили уже несколько местных священников, посмевших выгораживать и защищать эллинов. Греков за священников так и не признают, именуя не иначе как татями.

— Данайцы? Почему?

— Так стали говорить с подачи княжича, — произнес Чарторыйский, — по Московии ходит фраза: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Княжич отомстил грекам за попытку его устранения так, что даже не ясно, как они выкручиваться станут. Он поднял их грешки со времен Владимира Святого. А нынешних эллинов, так и вообще — обвинил в службе магометанскому султану. Дескать они стравливают христиан да вгоняют их в ничтожество на усладу его души.

— И люди этому поверили!?

— О! Там такая история… — покачав головой произнес Чарторыйский. После чего вдумчиво, детально и развернуто пересказал риторику княжича. Тот ведь не стал ограничиваться выступлением под стенами кремля в тот день, когда митрополита взяли. Он и позже несколько митингов провел «по случаю», рассказав и про обман Владимира Святого, и про многое другое. Да и на письма не скупился, старательно продвигая свое публичное обвинение.

— Мда… — только и смог выдавить из себя король, когда Чарторыйский закончил рассказ. А потом, долго о чем-то думая, скосился на своего митрополита и спросил: — И что, все это правда?

— Ваше Величество… — неловко помявшись, начал было говорить он, но осекся под его взглядом.

— Да или нет?

— Я не могу сказать точно…

— ДА или НЕТ!?

— Да… — очень неохотно выдавил он из себя. — Обо всем сказать я не могу, ибо не ведаю. Но то, что мне известно — правда. Хотя взгляд обычно все это объясняется иначе. Однако, я полагаю, в целом, княжич прав.

— Ваше Величество, — подал голос Чарторыйский, — княжич не только обвинил Патриарха в стравливании Литвы и Московии, но и отговаривал отца от военного похода в Литву. Иван Васильевич очень хотел, прекрасно понимая, что, после столь серьезных потерь, защищаться нам будет очень сложно.

— Странно. Почему он отговаривал? — Удивился Казимир.

— Он и против Новгорода в поход отправился неохотно. Дар у него великий к воинскому делу, но душа не лежит. Он больше к ремесленникам да купцам тянется.

— Ты так им восхищаешься, — раздраженно фыркнул король. — Так чего ему служить не остался? Клятва тебя не держала.

— Это невозможно.

— Почему же?

— Даже если бы я захотел, он не взял бы меня. Ибо считает своим врагом. Кровным. И выкуп поначалу брать не хотел. Никакой. Прямо на поле при Шелони чуть и не добил. Говорил, что нет смысла освобождать хорошего командира, что позже вновь рати на него поведет. Что это глупо. Я обещал много денег и взывал к его человеколюбию и христианскому состраданию. Но он не верил моему слову. Оттого и грамоту заставил писать. Да с уговором — второй раз поймает — повесит на суку, не глядя на то, что я князь.

— Даже так? — Усмехнулся король.

— Княжич очень осторожен в выборе друзей. Да и обиды не забывает… и не прощает. Никому. Иначе с митрополитом и греками бы так не поступил.

— Патриарх хоть что-то планирует предпринять? — Спросил Казимир у Григория, возвращаясь к ранее поднятому вопросу.

— Это мне не ведомо. Константинополь и Афон в полной растерянности. Все произошло так быстро и… сокрушительно. Грекам ведь ныне путь в Московию заказан. Их даже и слушать не хотят, как и их оправдания. Более того, эта волна ненависти к данайцам грозит перекинуться и к нам в Литву. Ситуация очень сложная. Говорят, что Патриарх хочет собирать Собор, призывая на помощь патриархов Антиохии, Александрии и Иерусалима. Но когда это еще будет и к чему они придут совершенно не ясно. Да и княжич. Он ныне как кость в горле. Мыслю, что пока он жив, добром эта история не закончится.

— Опасный малыш, — после долгой паузы произнес Казимир IV.

— Да, Ваше Величество, — кивнул Чарторыйский.

— Как же так получилось, что один отрок столько всего наворотил?

— Ходят разные слухи… — уклончиво ответил князь и, увидев интерес на лице короля, продолжил. — Люди болтают, будто бы митрополит насмерть отравил не только супругу Великого князя, но и его единственного сына. Однако княжич на третий день воскрес…

— Воскрес!? — Ахнул король, перебив Чарторыйского. — И кто же его воскресил?

— Сказываю, что отпевающий его дьяк так дурно псалмы пел, что княжич разозлился и захотел его поколотить за такую нерадивость. Через то и воскрес.

— Что за вздор!? И вы верите этим базарным россказням?

— Ваше Величество, — произнес митрополит Григорий. — В то верил и покойный митрополит Филипп. О том он писал еще Дионисию, будучи свидетелем как смерти, так и воскрешения. Он клялся, что княжич был мертв и все, кто видел его в том были согласны. Отец тоже видел бездыханное тело сына, через что чуть рассудка от горя не лишился.

— Так может княжич этот вурдалак или еще какая мерзость?

— Он ходит в церковь, исповедуется, причащается. Да и говорят, что дьяка того нерадивого вперед выдвинули, о том же переживая. Вот княжич и вырвал у того дурня освященный крест, взяв в свои руки для того, чтобы бедолагу им и отходить словно дубиной. Приговаривая за небрежное пение псалмов и чтение молитв.

— И что? Выжил тот дьяк?

— Да, Ваше Величество. Княжич хоть и бил от души, но слаб был еще по малости лет. Через год после тех событий дьяк удалился в монастырь по собственной воле. Грехи замаливать. Сказывают, что он там и поныне живет. Не прошло это все для него бесследно. Сказывают, что большего рвения и старания в чтения молитвы ныне ни у кого не сыскать во всей округи.

— А сам княжич сильно изменился после этого… хм… воскрешения?

— Те люди, кто на Москве его знали до тех прискорбных дней, сказывают, будто бы дитем он был неразумным, а стал старцем мудрым. К счастью совершенно не кровожадный и не воинственный. Даже в Новгороде, несмотря ни на что, он старался договориться миром. И только лишь после унижения, приступом взял ворота. Но и после — вновь предложил переговоры, а детинец, брал уже в интересах горожан, перешедших на его сторону. И с ландмейстером Ливонии он тоже, в конечном итоге, переговорами дело решил, хотя мог легко разбить. Воевать, без всяких сомнений, он умеет. И настолько хорошо, что диву даешься. Побеждает превосходящие силы легко, играючи, словно нехотя. Но особо с того не радуется и крови не жаждет. Там, в Новгороде, после ночного нападения горожан, стоящих за Литву, он был в ярости. Но не на них. А на Борецких и их союзников. И жаждал их всех на осинке вздернуть за то, что эта баба пустила под нож мастеровых.

— Может он от другого злился? — Спросил Радзивилл.

— Он ждал этого нападения. Княжич был уверен, что они попробуют напасть ночь. Подготовился. И встретил их так, что нападающих потом со стен, заборов и брусчатки соскребали. Разозлился же с того, что нападающие оказались не воинами, а обывателями. К великому счастью Марфы она погибла при взятии приступом детинца. Не представляю, чтобы он с ней сделал, попадись она ему живой.

— Марфа погибла, — произнес король. — А как он поступил с остальными ее сторонниками?

— Всех выживших велел повесить, не взирая на происхождение. Прямо в одеждах дорогих и даже шубах. А на груди у них повесил таблички с надписью «тать».

— Что, вот так взял и повесил бояр!? — Удивился Казимир.

— Да. Но прежде перед новгородским Вече лишил их того достоинства, разжаловав в холопы «за измену».

— Мне тоже о том сказывали, — подтвердил слова Чарторыйского Радзивилл. — Суров отрок. Но Новгород ныне за Москву горой стоит.

— Боятся на суку оказаться?

— Он отдал все имущество противников сторонникам. Да и противников там особенно и не осталось. Погибли все. Кто во время приступа, кто на суках. Хотя поначалу княжич предлагал им переселиться в Юрьев-Камский.

— Куда?

— В Казань. Ее ныне московиты так зовут, в честь брата Великого князя, который там князем Булгарским сидит. Он ведь взял ее. По воле княжича, к слову, сидит. Именно он, если верить слухам, уговорил отца даровать Юрию Васильевичу титул князя Булгарского дабы верностью его заручиться.

— Это какое-то безумие… — покачал головой Казимир.

— Это еще что! — Усмехнувшись воскликнул Чарторыйский. — Я видел, что в Кракове торгуют свечами персидского воска. Так те свечи на Москве делают. Как — мне не ведомо. То выдумка княжича, которую он в секрете держит. Вот это — его истинная страсть. Выдумки всякие да выделка товаров. Он, говорят, придумал способ железо быстро и дешево из криц извлекать да чешую для броней делать в великом множестве силами горстки людей. И многое, многое другое. Читает много. Очень много. Он даже в Новгороде потребовал, чтобы кроме денег, ему списки сделали со всем грамот, летописей и договоров.

— Латынь знает, эллинский, польский, татарский, — дополнил князя митрополит Григорий. — Не так, чтобы хорошо, но изъясняться может. Особенно на латыни. На той вообще свободно…

 

Глава 3

1472 год — 1 февраля, Рим

Папа Римский Сикст IV внимательно посмотрел на Джан Батиста делла Вольпе, прибывшего к его престолу во главе посольства из далекой Московии. Он уже прибывал ко двору его предшественника, почившего в 1471 году Павла II. И Сикст прекрасно знал, что тот потребовал от правителя Московии выслать нормальных сватов для Софьи Палеолог. Но, увы, это посольство было вновь довольно скромным, и вновь возглавлялось лишь мелким итальянским дворянином на московской службе.

Делла Вольпе же, видя задумчивый вид Сикста IV, поспешил прояснить ситуацию. То есть, поведал о том, что в Москве удалось вскрыть заговор фанариотов.

— Значит Великий князь более не желает брать в жены Софью? — Спросил Папа после того как глава посольства рассказал в деталях о греческом кризисе в Московии.

— Нет. Митрополит казнен вместе со многими своими людьми. После долгих пыток и допросов. Греков ныне на Москве видеть не хотят. Особенно Палеологов, считая их кровь проклятой.

— Проклятой? — Удивился один из присутствующих кардиналов. — Но почему?

— Удалось выяснить, что именно Палеологи стояли за распрями крестоносцев в Святой Земле. Из-за чего воинство Христово и разбили по частям, Иерусалим пал, а Гроб Господень оказался в руках магометан. За это гнилое дело они и навлекли на свой род страшное проклятье. На свой род и всех, кто шел за ними.

— Даже так… — задумчиво произнес Папа. — И как же это удалось выяснить?

— Благодаря талантам наследника престола — юного Иоанна. Фанариоты пытались устранить не только его мать, расчищая место для Софьи, но и устранить его самого. Но он выжил. Говорят, что даже воскрес…

— Воскрес?! — Перебил делла Вольпе один из кардиналов.

— Его отравили и посчитали мертвым. Но на третий день он очнулся во время отпевания. Говорят, что из-за того, что дьяк дурно псалмы пел. Это вызвало раздражение княжича. Он захотел его поколотить за нерадивость. Оттого и очнулся из забытья.

— То есть, он не воскрес? — Уточнил Сикст IV.

— Мне то не известно, — уклончиво ответил делла Вольпе. — Слухи ходят разные. Сам же княжич очень сильно злится, когда его о том спрашивают. Говорит, что воскреснуть он не мог, ибо день Страшного Суда не пришел. Да и святого рядом не было. А значит и считать его смерть настоящей нет никакой возможности.

— Ясно, — кивнул Сикст IV, вспомнив несколько случаев, при которых людей пытались похоронить заживо по недомыслию, как это выяснялось позже. Так, например, столетие назад известного поэта Франческо Петрарку чуть не похоронили живьем. А он взял и очнулся спустя двадцать часов после своей мнимой смерти. Так что и он, и кардиналы были в курсе такого явления. — И что же, этот малыш так умен?

— Да, — произнес, почтенно поклонившись Джан Батиста. — В свои одиннадцать лет он смог распутать покушение на себя и мать. И не только распутать, но и найти веские доказательства. Достаточные для того, чтобы брат его отца был лишен всех титулов, владений и имущества, уйдя в монастырь на покаяние. Но на этом княжич не остановился и смог отличиться не только в интригах, но и в делах военных. Именно благодаря его усилиям Великий князь смог увеличить свои владения более чем вдвое за какие-то несколько лет.

— Ого! — Воскликнули как Папа, так и остальные присутствующие.

— Его успехи впечатляющие, — продолжил делла Вольпе. — Так, например, в минувшем году юный княжич Иоанн смог последовательно разбить четыре армии, каждая из которых превосходила его. А также взять самый крупный город Руси — Новгород — приступом. Город, который вот уже пару столетий никто не мог никак прижать. Джованни же играючи это сделал, почти не понеся потерь.

— И такого славного юношу митрополит хотел убить? — Удивился Папа Римский.

— Он не сын Софьи Палеолог. А они расчищали место для нее и ее будущих детей. Джованни слишком умен и самостоятелен. А значит опасен для Софьи и ее возможного потомства. Кроме того, юный княжич, продолжив расследование, узнал, что за амбициозным, но недалеким дядей стоял митрополит. Но говорить о том отцу не спешил, выжидая и подбирая подходящий момент для удара. Митрополит узнал о том и сильно испугался, совершил необдуманные поступки, чем себя и уничтожил…

Дальше делла Вольпе перешел к следующему этапу многоуровневых переговоров. А именно к вручению письма от Великого князя Иоанна Васильевича, в котором тот испрашивал у Сикста IV подтверждения права наследования титула.

Дело было вот в чем. В свое время Даниил Романович Галицкий получил от Иннокентия IV королевскую корону. Но его линия наследования пресеклась в XIV веке. И случился довольно интересный казус вполне типичный для Европы.

С одной стороны, Rex Russiae было завоевано королем Польши, который не позабыл включить этот компонент в свое официальное титулование. С другой стороны, в рамках правовых норм Руси наследниками пресекшейся ветви Даниила Галицкого могла стать одна из иных ветвей Рюриковичей. Не обязательно Московская ветвь. Были варианты. Вполне обычное дело для Европы тех лет.

Так вот. Ваня, а писал это послание именно он, и просил Папу Римского признать за ныне правящей на Москве ветвью Рюриковичей право наследования титула. Не даровать королевский титул, а подтвердить право наследования. Это было очень важно. Почему?

С одной стороны, Папа Римский выступал в текущей ситуации не источником титула, а международным арбитром, подтверждающим право наследование. То есть, это действо не влекло за собой каких-то масштабных жертв и уступок. Титул ведь и так был уже дарован. С другой стороны, такой акт автоматически легитимизовал этот титул в глазах европейских монархов. Ведь Папа Римский был главным, традиционным источником верховных титулов для Европы. Этакий международный центр сертификации. Да, конечно, можно было бы и самостоятельно провозгласить себя кем-то. Но потом тебя ждал увлекательный и весьма продолжительный квест по легализации и признанию.

Разумеется, такое признание влекло за собой конфликт интересов между Москвой и Краковом. И если Польша была католическим государством, то Великое княжество Московское — православным. В обычных условиях — шансов никаких. А значит, что? Правильно, Ване требовалось помочь Святому Престолу сделать правильный выбор…

— Вот, — произнес Джан Батиста, — указывая на полотно, растянутое его подручными на двух черенках. — Из этой карты хорошо видно, что могущество османов зиждется на контроле над торговлей Европы с Индией и прочими дальними странами. Товары с востока стекаются в Персию, откуда поступают в Ближний Левант через земли османов. Что-то идет через Красное море к мамлюкам, но то — сущие крохи, так как основа восточной торговли вьючные караваны.

— И что?

— По словам княжича Европа сама оплачивает могущество османов, покупая у них восточные товары. В то время как есть возможность серьезно их ослабить. Вот тут, — указал он на карту, — Каспийское море, которое омывает северные берега Персии. Как раз недалеко от караванных путей. А вот это — река Волга, по которой можно везти товары на север. И, через волоки, аж до Балтийского моря. То есть, минуя осман, вывозить восточные товары для торговли в северную Европу. А значит — ослаблять турок. Что позволит выбить их с Балкан и, возможно, даже пойти дальше.

— Но разве это выгодно Венеции? — После долгого размышления спросил Папа. Он прекрасно знал, откуда родом делла Вольпе.

— О! Юный княжич все предусмотрел. Он предложил поучаствовать в этом Волжском пути венецианским торговцам… — произнес Джан Батиста. И начал описывать схему.

Ничего слишком сложного Ваня не задумал. Обычное акционерное общество, привлекающее средства облигациями и акциями. Но простым и обыденным вся эта задумка была только для него. Аборигенам же все это оказалось в диковинку. Шутка ли? Первое упоминание об облигациях относилось к XVI веку. То есть, их еще тупо не придумали. Да и с акциями дела обстояли аналогичным образом. Первые акции были выпущены для первого акционерного общества — «Ост-Индской компании» в Голландии в 1606 году.

Христианская мораль, запрещающая давать деньги под проценты, обходилась довольно легко. Облигации подавались как инструмент покупки небольшой, но гарантированной доли в доходах. А акции стали формой долевого участия. То есть, вопрос процентной ссуды вообще обходился стороной, что очень понравилось Папе Римскому. Как и то, что и акции, и облигации были на предъявителя, то есть, их можно было продавать, дарить и так далее. Очень удобно. А главное это открывало возможность консолидированного участия разных разрозненных сил Италии в этом предприятии против османов.

— Казанское ханство, державу магометан, стоящую по среднему течению Волги, Великий князь уже смог взять. — Продолжал рассказывать Джан Батиста, показывая на карте. — Осталось захватить вот этот небольшой город в нижнем течении Волги и построив корабли, начать ходить в Персию. Выход же к Балтийскому морю дает Новгород, взятый в минувшем году.

— Очень интересно… — произнес Сикст IV, а кардиналы, присутствующие на приеме посольства, согласно закивали. — И что сказали в Венеции? Я полагаю в дворце дожей уже знают об этом предложении?

— В Венеции очень заинтересовались, — произнес делла Вольпе. — Кроме очевидной торговой выгоды и разорения османов, открывается возможность завозить в Персию оружие. А значит усиливать ее, вынуждая османов держать на восточных границах сильные армии. Юный княжич особенно отмечал этот эффект от поддержки Персии.

Еще немного поговорили. Папа Римский и кардиналы задавали вопросы. Джан Батиста на них отвечал. Благо, что с Ваней они многое проговорили и он прекрасно представлял себе всю затею в деталях. А потом вдруг кардинал Пьетро Риарио, бывший по совместительству, племянником Сикста IV, спросил, сползая с темы:

— А как решается вопрос с женитьбой Великого князя?

— Они отправили меня в Италию, среди прочего и для того, чтобы подыскать невест как самому Великому князю, так и его сыну — юному княжичу. Ему ведь уже четырнадцать лет. Только венецианок брать не хотят. Княжич уверен в том, что многие семьи Венеции захотят поучаствовать в Волжской торговле с Персией. Если же брать жену из какого-то влиятельного венецианского дома, то, по его мнению, это породит распрю внутри Венеции.

— А они хотят взять в жены итальянок? — Оживился кардинал Пьетро Риарио.

— Да, — ответил делла Вольпе кардиналу, глядя, впрочем, на Папу Римского. — Великий князь просил меня обратиться к вам с просьбой о помощи в столь непростом деле. Никого более компетентного и сведущего в делах Италии он не видит.

— И кого же Великий князь желает видеть невестами?

— Он полагается в этом вопросе на вас и на вашу мудрость, — произнес Джан Батиста и поклонился. — Но есть небольшие детали. Во-первых, одна из невест должна представлять Миланское герцогство. Иоанну предстоит много войн с неверными, а в Милане делаются лучшие в мире доспехи. Эта связь ему очень нужна. Во-вторых, большое приданое. У каждой невесты оно должно быть не меньше тридцати тысяч дукатов. Это самый минимум, но желательно значительно больше, потому как эти деньги пойдут на обустройство персидской торговли. На Руси мало монет и их нехватка может серьезно затормозить развитие дела. В-третьих, девушки не должны быть близкими родственницами или происходить из открыто враждующих домов.

Наступила небольшая пауза. Все присутствующие задумались, начав прикидывать возможные партии. Потом еще немного поговорили и делла Вольпе откланялся. А совещание продолжилось уже без посольства. И поговорить там было, о чем.

Конечно, скепсис никуда не девался. Однако, в целом, можно сказать, что Святой Престол отреагировал на это посольство очень радостно и живо. Особенно партия Папы. Тот же кардинал Пьетро Риарио был по совместительству и латинским патриархом Константинополя, на посту которого он подменил почившего во Бозе грека Виссариона Никейского. Ему, как, впрочем, и Сиксту IV, этот острый конфликт между Константинополем и серьезно усилившейся Москвой был на руку.

Не менее интригующим оказалось личное письмо юного княжича. В нем он ратовал за воссоединение церкви, ибо Владимир Святой крестил Русь в единое и неделимое христианство, а не в православие или католицизм. Развернуто жаловался на греков, которые продались османам. Ну и предостерегал от каких-либо решительных шагов на Руси. Дескать греки многие столетия настраивали русичей против латинян. Поэтому нужно те дьявольские заблуждения рушить тихо, спокойно, осторожно, дабы не утопить державу в крови. Сначала требовалось приучить русичей к тому, что католики — тоже люди. Их ведь тут чуть ли не исчадиями ада греки выписывали. Для чего он предлагал ряд мер… В общем, там было что обсудить.

Хотел ли Ваня перекрестить Русь в католичество? Нет. Но и противостоять этой идеологической платформе считал совершенно излишним. Более того, он стремился разыграть карты таким образом, что Святой Престол предпочел бы Русь Польше. Через это рисовал радужные финансовые и геополитические картины. Через это дразнил, подначивая на тему желаемого объединения церквей. Через это послал и интересные подарки.

О! Подарки были особенно провокационны, прозрачно намекая на крайне выгодную торговлю. Ядром подарочного комплекта был сервиз костяного фарфора. Его дополняло стеклянное зеркало размером с лист писчей бумаги в оправе из чеканной, позолоченной меди и со светоотражающим слоем из серебра. Все это было упаковано в изящный деревянный сундучок с медной оковкой. И везде клейма, что сделано в России, в Москве.

Подарок был сам по себе самостоятельным слоем переговоров, которые должны были привлечь Святой Престол на сторону Великого князя. Отдельно о дарах Джан Батиста не говорил. Поднес и поднес. Однако позже, когда их достали и рассмотрели вблизи, начался новый виток очень интересного обсуждения…

Королевство Польша было католической державой. Поэтому-то Ваня и постарался сделать все, чтобы ее интересы терялись на фоне выгод от сотрудничества с Русью. Одно к одному. Складно и взаимосвязано. Княжич был уверен — в Италии не устоят перед соблазном. Особенно в свете того, какими тяжелыми были для них войны с османами, несущие католикам поражение за поражением. Ваня прекрасно знал, что и в более поздние времена итальянцы с Габсбургами отчаянно искали помощи в борьбе с чудовищной мощью османов. Так почему бы не разыграть эту карту чуть пораньше?

Отцу пришлось, конечно, всю эту задумку обосновывать намного детальнее и вдумчивее. Но удалось. Благо, что к грекам и Константинополю Иван III свет Васильевич после произошедших событий не испытывал никакого пиетета, любви и уважения. Так что, выслушав Ваню и подумав, он дал отмашку сыну действовать так, как он считает нужным. Ну тот и накатал два послания к Папе Римскому — официальное от отца и тайное от себя. Проинструктировал Джан Батиста и выдал ему полдюжины подарочных комплектов. Один Папе, по одному родителям невест, а остальные — на его усмотрение, дабы укрепить дипломатические связи Руси в Италии.

Княжич хотел выдать больше подарков. Но не справился. Все-таки и фарфор, и зеркала делали не то, что кустарным, нет — практически лабораторным путем. Не успел Ваня пока еще развернуть профильные производства из-за нехватки обученных людей, времени и сил…

Но надо сказать, что Италию взбудоражили и эти шесть комплектов. Это ведь был фарфор. Настоящий фарфор. Более того — качеством даже лучше, чем идущий из Китая, ибо ничего, сравнимого с костяным фарфором в XV веке просто не было. Не придумали еще. Да и ровное стеклянное зеркало с серебряным отражающим слоем, без явных искажений и прочих пакостей — дело серьезное. Оно само по себе стоило по весу золотом… в лучшем случае. А то и дороже. Ведь ничего подобного в мире не было. Даже на острове Мурано пока не делали зеркал — только стекло. А тут такое чудо…

Двух недель по прибытию делла Вольпе не прошло, как на уши встала вся итальянская аристократия, а также купечество. У всех был свой интерес. Но это уже детали. Главное, что прикормка привлекла большую стаю вкусных, жирных рыбешек. Теперь главным было не зевать и закреплять достигнутый успех, делая своевременные подсечки.

 

Глава 4

1472 год — 17 февраля, Москва

Княжич работал в привычной для себя манере, стараясь не поддаваться влиянию эпохи. Поэтому изо дня в день не только учился и тренировался, но и уделял самое пристальное внимание своим производственным проектам.

А сложностей хватало.

Ключом всех проблем оказались кормовые мощности региона. Казалось, при чем здесь они? Однако, к сожалению, именно слабый уровень развития агротехники и малоэффективная организация труда приводила к массиву далеко идущих последствий.

Кто-то говорит и о климате, как о ключевом факторе. Однако это не верно. Вон — в Индии прекрасный климат. Палку воткни — расти будет. И что? И ничего. Климат диктует лишь особенности, такие как предпочитаемые культуры и агротехнические приемы. Главное — это уметь гибко мыслить и находить методы адаптации под конкретные условия окружающей среды.

Так вот, проблема «кормовой базы» для Руси XV века была все еще критической. Да, «взлет на холмы», произошедший в XIV веке, серьезно расширил пахотные земли Северо-Востока Руси. Что, в свою очередь, в несколько раз увеличило численность населения по сравнению с предыдущими веками. Однако все равно даже до среднего уровня европейских глухих углов Русь пока не дотягивала. Что, в свою очередь влекло за собой, вполне объективные проблемы. Ведь от объема производимых кормов напрямую зависела численность популяции. А от эффективности их получения — доля рабочих рук, которые можно занять чем-то отличным от производства пищи. То есть, количество и населенность городов напрямую зависели не столько от общей численности населения региона, сколько от эффективности сельскохозяйственного производства.

И вот с этим вопросом была БОЛЬШАЯ проблема. Например, имело место почти полное отсутствие тягловой скотины в крестьянских хозяйствах. То есть, энерговооруженность селян мало отличалась от времен палеолита. Даже плуг внедрить было невозможно в силу того, что тягать его было нечем. А посев? Зерна просто раскидывали поверх разрыхленной земли из-за чего птицы и полевые грызуны сжирали большую их часть. И таких «чудес» хватало. Что влекло за собой не только низкий объем производимых кормов, но и очень низкую эффективность труда. Из-за чего у княжича имелись серьезные проблемы с персоналом.

Даже несмотря на то, что Москва была одним из самых больших городов Руси, найти в ней лишнюю сотню рабочих рук оказалось очень сложно. В ней ведь обитатели не жили праздно. У каждого имелось свое дело, и не просто так, а вплетенное в сложную гирлянду интересов и взаимовыгодных связей. Так что Ваня был вынужден набирать персонал с разных уголков Руси, потихоньку наращивая их массив. Ограничиваясь если не кустарным, то очень компактным производством. В каждом подворье трудилось человек по двадцать-тридцать, не больше, что влекло за собой массу ограничений и технологических нюансов.

Ситуацию осложнял не только острый дефицит свободных рабочих рук, но и низкий уровень их квалификации. Все-таки из-за слабой кормовой базы класс ремесленников был на Руси малочисленным и слабо развитым во всех отношениях. Ко второй половине XV века даже к городским цехам они еще не подошли, то есть, отставали от западноевропейских реалий на несколько столетий. А ведь еще были и проблемы проживания, и безопасности, и многие другие. В общем — забот полон рот. Однако, несмотря на массу сложностей и некоторую нервозность, дела продвигались. Намного медленнее, чем хотел Ваня, но намного быстрее самых смелых ожиданий местных жителей. В их глазах он просто творил чудеса…

В этот день Великий князь выехал с кремля и отправился к одному из новых подворий, отстроенных минувшей осенью. А именно артиллерийскому двору, куда его пригласил сын. Под копытами скрипел снег. Крепкий мороз бодрил. А предвкушение чего-то нового и необычного заставляло Ивана свет Васильевича откровенно нервничать.

И вот, открылись ворота. Он въехал, оставив охрану за воротами. Лихо спрыгнул с коня, отдав поводья кому-то из сотрудников подворья.

Да, его немного бесила закидоны сына, трясущегося над безопасностью. Умом-то понимал, что дело того стоит, наверное. Но не привык он к таким вещам. Не привык. Вот и сейчас — поморщился, но смирился. И последовал к вышедшему ему навстречу Ване.

— Ну, показывай, ради чего звал, — с легким раздражением произнес отец.

— Пойдем, — проигнорировав эту реакцию, ответил сын с улыбкой. И повел Великого князя в небольшой сарай, ворота которого предусмотрительно распахнули.

Зашли. Сразу в глаза бросилось что-то, накрытое грубой тряпицей. По жесту княжича чехол сняли и перед Великим князем предстало новое бронзовое орудие, с горем пополам отлитое для нужд полевой артиллерии.

— Вот, — махнул рукой княжич.

— Тюфяк?

— Нет, — помотал он головой. — Тюфяки они вон, — кивнул Ваня в сторону дальней стенки. — Видишь какие? Грубые. Кованные. А это — красота. Юркая огненная зверушка. Я прозвал ее саламандрой.

— Красота? Так украшательств нет.

— Красота не в украшениях. Красота в простоте. Древние викинги считали, что оружие красиво само по себе. В своей изящной смертоносности. И в украшениях не нуждается. Так и тут. Видишь — все скромно и гладко. Ничего лишнего. Ведь каждое украшение — это лишний вес, если сверху накручивать, либо ослабление крепости ствола, если вырезать. А тут — все в дело…

Орудие удалось отлить очень неплохое. Ваня остановился на бутылочной форме, при которой толщина ствола варьируется от значительной в казенной части до довольно тонкой — у дульного среза. Из-за чего ствол имеет большую живучесть. Цапфы, вингард и дельфины также были простыми, но прочными и удобными.

Канал ствола — главная проблема старинных литых орудий. Ведь он остывает в последнюю очередь, из-за чего там образуется масса всяких дефектов. Поэтому, отлив ствол с заведомо меньшим каналом ствола, Ваня расточил его плоским сверлом до нужного сечения. Долго и муторно, но всяко лучше, быстрее и дешевле, чем отливать по восемь-десять раз одно и тоже оружие, чтобы получить приемлемый результат. Не идеальный, нет, просто приемлемый.

Сверленый ствол обладал заметно меньшей живучестью, но этот вопрос княжич разрешил по методу Грибоваля. А именно уменьшением зазоров между каналом ствола и снарядом. В свою очередь это позволяло существенно повысить эффективность порохового заряда. То есть, снизить расход пороха.

Украшений не было практически никаких. Лишь на казенной части выбивалось название класса орудия, серийный номер и прочие характеристики. В те годы так не поступали. Тюфяки еще ладно, но литые орудия уже старались украшать самым отчаянным образом.

Лафет был деревянный вполне классического для гладкоствольной артиллерии типа. Для эпохи — передовой. Для Вани — старина, откатанная на тюфяках в предыдущую кампанию. Разумеется, изменения были и местами значительные. Пришлось учесть нюансы и опыт эксплуатации. Но все равно — ничем принципиальным они не отличались. Тут крепление передвинули, там оковку удлинили и так далее.

— Ох! — Только и выдохнул Великий князь, заглянув в канал ствола. Ваня ведь не только плоским сверлом с малой подачей и биением ствол аккуратно рассверлил, но и отполировал. Так что он сверкал чуть ли не зеркальной поверхностью, отражая лучи света, пробивающиеся в затравочное отверстие.

— Да, отец. — Кивнул Ваня. — Не зря я кривился от тюфяков. Загляни в них. Да-да. Давай. Вот. Видишь какой кошмар. При выстреле это создает массу сложностей. А главное — грозит стволу разрывом из-за неравномерности.

— И сколько же ты мучился с этим бронзовым тюфяком?

— С «Саламандрой»?

— Да, с «Саламандрой».

— Долго. Три месяца. Это седьмая попытка. Все ведь в новинку было. Но дальше будет легче. Жаль только бронзы мало. С такими орудиями и крепости оборонять легче. Они ведь что ядра, что картечь пускают дальше тюфяков. Да и расход пороха на них скромнее.

— Да, — покачал головой Великий князь, — с бронзой совсем беда.

— Ничего, — улыбнулся Ваня. — Торговлишку наладим заморскую — будет нам бронзы вдоволь. Медь дешевая у свеев ныне, а олово — у англичан можно покупать или через Ганзу по землям кесаря. А уж составить правильную пропорцию для бронзы мы и сами сможем.

— Я слышал, что ты не стал договариваться с камнетесами на ядра. Как решил поступить?

— Железо, что я в индийских печах плавлю, не всегда доброе получается. Иной раз совсем не ковкое. Приходится ныне проверять каждую плавку. Смотреть как держит поковку — не растрескивается ли. Отчего в отвал часть дурного железа идет. Вот его я вновь и переправляю, превращая в свинское. А потом, пока оно еще жидкое, отливаю в формы земляные. Получаются вот такие шары. — Произнес Ваня, показав отцу чугунное ядро.

— Ого! — Оценил Великий князь. — Тяжелые.

— Да, — согласился княжич, — намного тяжелее каменных, в том же размере. Их после отливки на наждачном круге правят да по лекалу выводят, чтобы гладкие получались — без выступов всяких ненужных…

Еще немного поговорили про новое орудие, а потом перешли в кабинет Вани, подальше от ненужных глаз, и перешли к более важным вопросам.

Оказалось, что попытка провести военную реформу забуксовало всеми колесами. Иван Васильевич, вдохновленный успехами сына, попытался перевести Московский полк на «новый строй», но не вышло. Мало кто из бояр да дружинников согласился «старину рушить». Да, все они признавали, что Ваня добился больших успехов, но далее этого не шли. Ведь одно дело что-то признавать, и совсем другое — делать.

Как в те дни версталось войско? Например, Московский городовой полк состоял из личной дружины Великого князя и дружин бояр московских. И все эти, безусловно, уважаемые люди, не желали «плясать под дудку безусого юнца». Особенно их бесила жесткая дисциплина. Они считали такое обхождение не уместным для воинов. Дескать, Ваня словно с холопами обращается.

Сами дружинники тоже бесились с того, но не все и не в той же степени, как бояре. То есть, явно находились под их влиянием. Посему в общем и в целом настроения старых воинских контингентов было крайне неблагоприятно для перевода в новый строй.

— Ты не кручинься, бать, — усмехнувшись произнес Ваня. — Оно ожидаемо было. Гордость глаза застит. А рубить с плеча начнем — так взбунтуются.

— И что делать?

— Как что? Собаки лают — караван идет. Гнуть нужно свою линию потихоньку. Вон, моя рать вполне недурно уже воет. А значит — увеличивать ее численность надо, да заменять потихоньку ею старые дружины.

— А с дружинами что делать?

— А ничего. Просто не поднимать их по возможности. Да, при первом удачном случае, распускать. Мало ли чем провинятся? И боярство не жаловать. Поначалу то все равно придется. Но редко и неохотно то делать. Ныне ведь только князья, бояре да купцы дружины держат. Купцы — особняком стоят. А вот бояре — опасны своим желанием к самостийности. Сам же знаешь, сколько бед от того. Тут и дружины, и права старинные. Морока одна.

— Так как же без бояр-то? — Удивился Великий князь.

— А ты дворянство плоди — слуг Государевых. Да титулы им начни давать. Тут подумать нужно. С кондачка не решить. Но мню — надо табель делать о рангах. Чтобы и титулы, и звания, и должности расписать в порядке общего взаиморасположения. Кто над кем стоит и как при дворе твоем служить станет. Вот слуг своих и станешь назначать сообразно.

— Мудрено.

— Это только так кажется. Я тебе вечером привезу свои записи по этому поводу. Думал. О том, что бояре не желают переходить на новый строй службы — не знал, но догадывался. Им-то он совсем не интересен.

— А бояре смуту не учинят? — Насторожился отец.

— А чего им смуту творить? Ты их ничего не лишаешь. В случае острой нужды — к делу призываешь. А так — не дергаешь. Благодать! Новых же боярством не жалуй. Разве что изредка за заслуги особые. Старые же сами вымрут без волнений особых.

— Ну если так… — задумчиво произнес отец, покивав, — я подумаю.

И перешел к куда более насущному вопросу. В 1471 года Ахмат стал единоличным правителем Большой Орды после смерти старшего брата. Разгром Казанского ханства напугал многих правителей татарских держав. После удачной кампании 1471 года, в ходе которой Москва смогла присоединить Новгород и разбить Литву, это обеспокоенность существенно усилилась, мягко говоря. Дошло до того, что даже Крым, бывший вот уже несколько десятилетий верным союзником Москвы, обеспокоился. И не только Крым. Несмотря на предельно миролюбивую риторику и татарские державы, и Литва, и Ливония испытывали нешуточное волнение. Слишком решительные и масштабные успехи Москвы их напугали. Никому такое соседство оказалось не по душе. Даже опосредованно.

— Ты ожидаешь прихода Большой Орды? — Наконец спросил Ваня.

— Да. Поэтому Филиппу по прошлом годе и поверил. Тем более, что и повод есть — мы дань давно не платим.

— Но минувшей кампанией мне удалось побить большие рати новгородцев и литовцев. Ахмата это не настораживает?

— Как мне передали, в Орде никто не верит в эти россказни. Они считают, что мы так им голову морочим. И рати там были небольшие, раз пешцами удалось их одолеть. Будто бы ты побил два литовских отряда разбойных да Новгород сам ворота открыл.

— Хм. А что, на Москве их людей в то время не было?

— Видимо не было.

— И сколько их может прийти?

— Не знаю… — покачал головой отец. — Все зависит от того, сможет хан Ахмат примирится со своими противниками или нет. Если Сибирское и Крымское ханства да Ногайская орда выставят войско в поддержку Ахмата — много татар придет.

— Значит будем готовиться к худшему, — произнес Ваня. — Я к июню отправлюсь на стругах к Алексину и буду стоять там. При нужде, легко и быстро спущусь на стругах хоть до Коломны.

— А почему в Алексин?

— Это самый западный наш городок по Оке. Если Ахмат пойдет по литовским землям к нам, минуя Рязань, то Алексин станет первым на его пути. Если же через Рязань, то мы заранее узнаем, куда он идет. Из Алексина мне легче всего будет совершить переход рекой.

— А не боишься встать на его пути с горсткой воинов? Три сотни всадников и восемьсот пешцев — не великая сила.

— Всадников я тебе оставлю. Их на стругах перебрасывать неудобно. Да и ни к чему они там.

— Тем более. Он ведь тебя сомнет.

— Отец, ты же видел действие моей пехоты в бою. Ты опять ее недооцениваешь.

— Твои пешцы…

— Пехота.

— Хорошо, пехота, — поморщился отец, — она победила отряд всего в шесть сотен всадников…

— На реке Шелони — около двадцати сотен.

— Пусть так. Ахмад же приведет много больше. Меньше ста сотен и не жди. А может и больше.

— Так и что? Он приведет степных воинов. У них брони железные будут едва ли у шестой части. Да и то — совсем не обязательно. Остальные — это обычные пастухи, поднятые в ополчение.

— Но их будет много!

— А у меня будут стены. Ты опять не веришь моим словам? В крепости, пусть самой убогой, хан Ахмат ничего не сможет сделать моей пехоте. Особенно, если усилить ее саламандрами. Приступом он крепость не возьмет. А осаду долгую держать не сможет.

— Хорошо, — недовольно буркнул Великий князь после долгой паузы.

— Ты не веришь мне?

— Верю, — нехотя ответил Иван Васильевич. — Но уразуметь не могу. Дивно и странно все. Понимаю, что ты ту литовскую конницу под Москвой разогнал ссаными тряпками. Словно бродяжек каких. Но все одно — чую — беда приключится.

— Думаешь, что убьют?

— Чувствую.

— Ну и леший с ним. Тебе же легче станет, — усмехнулся Ваня.

— Не говори так! НИКОГДА НЕ ГОВОРИ ТАК!

— Отец, — устало произнес Ваня. — Я ведь знаю, что священники меня не любят и ежедневно тебя склоняют к озлоблению на меня. Я им враг, ибо сломал замысел великий, вгоняющий всю Русь им под пяту. Не удивляйся. Доброхоты многое мне рассказывают. Хватает и злодеев языкатых, которые подбивают меня на открытый бунт против тебя. Не явно. Но так — исподволь, исподтишка.

Великий князь промолчал, смотря хмуро на сына. Так что он продолжил после небольшой паузы.

— Я ведь должен был умереть тогда… вместе с матушкой. Посему ныне каждый день на бренной земле — подарок. Я не боюсь умереть. Поверь — это не так страшно. Поэтому нет у меня никакой робости перед выступлением к Алексину. Погибну — значит так тому и быть. А нет — дело доброе сделаю.

— Сын… — начал было говорить отец, но Ваня его перебил.

— Меня убьют. Не сегодня, так завтра. И выбор у меня не велик. Либо забиться под лист лопуха и дрожать как заяц, либо действовать открыто и смело.

— Митрополит мертв, брат мой — в монастыре прощение у Всевышнего вымаливает. Кто тебя хочет убить?

— Скажи, я ведь прав? И священники тебе стараются пакости про меня или людей моих сказывать?

— Стараются, — после долгой паузы, произнес отец.

— И что, уже антихристом называют?

— Нет, — усмехнулся Иван Васильевич. — Пока только людей твоих поносят. Дескать, бесовскими вещами занимаются, а ты их в том покрываешь.

— Вот видишь, — улыбнулся Ваня. — Если долго человеку говорить о том, что он свинья, то рано или поздно он захрюкает. В конце концов и ты поддашься этим уговорам да вкрадчивым наветам. Поверишь. Вопреки всему. Поэтому я и говорю, что убьют меня рано или поздно. Если сам не казнишь, то в опалу отправишь. А там и враги подсуетятся, дабы последовал я за своей мамой. Боюсь, что даже до монастыря не доеду.

— Ты мой единственный сын!

— Это сейчас. А потом? Ты ведь возьмешь себе жену, и она родит тебе еще наследников. Поверь, я не против. Я буду искренне рад братьям и сестрам. Но… разве мир состоит только из добрых людей?

— Сын… — начал было говорить Иван Васильевич.

— Отец! — Перебил его Ваня. — Давай не будем. Ты прекрасно все понял. Священники не смирятся с тем, что ты из-за меня рассорился с греками. Ни греков они мне не простят, ни митрополита, ни жизнь мою.

— Ваня… — попытался с жалость произнести Великий князь.

— Не надо отец. Не надо. Я живу в долг. То, что я до сих пор жив — уже чудо. Посему давай не будем. Я поеду в Алексин с пехотой и саламандрами. Бог даст — отстою город, а погибну — так тому и быть. Все лучше так погибнуть, чем умереть от яда в похлебке.

— Боже… — тихо выдохнул Иван Васильевич и схватился за голову обоими руками. А на лице его явно проступило отчаяние. — Что же делать?

— Жить, — грустно произнес сын. — Просто жить. Бог даст побарахтаемся еще. Я сдаваться не хочу и не буду. Но и по кустам прятаться не желаю. Мне не нравится война, но, веришь — я отдыхаю в походе. Не нужно постоянно искать яда буквально во всем. Я даже причастие ныне с опаской принимаю. Потравят ведь. Как крысу амбарную потравят. С них станется.

 

Глава 5

1472 год — 28 июля, Алексин

Первоначальные планы кампании пришлось менять сразу после того, как выяснилось КАКАЯ крепость стояла в Алексине. С теми укреплениями можно было и не устоять. Пришлось спешно изготавливать кованный шанцевый инструмент и выдвигаться к городку сразу с началом навигации.

Высадились. Разместились. Занялись делами.

Небольшая деревянная крепость являла собой в плане треугольник с шестью небольшими башнями. Вот вокруг него Ваня и принялся формировать контур земляной крепости бастионного типа. Сначала солдаты отсыпали три мощных угловых бастиона. А потом соединили их невысокой куртиной. Благо, что протяженность стен вышла небольшая — примерно по сто метров каждая. Так что, объем работ для тысячи человек большой, но не так чтобы и непреодолимый. Особенно имея под рукой железные лопаты с заступами и колесные деревянные тачки.

И вот, наконец, 27 июля разъезды, организованные из крошечного гарнизона, вернулись взмыленными и испуганными. Шли татары.

Вопреки распространенной практики княжич не стал набивать гражданское население в крепость. Нет. Это было слишком рискованно. Потому как площадь укреплений небольшая и туда едва-едва помещался усиленный гарнизон. Поэтому пейзан начали эвакуировать на левый берег Оки с помощью стругов. А вместе с ними и имущество их перевозить, живность всякую и так далее. Благо, что заранее на той стороне, в ближайшем лесу нарыли землянки силами самих же жителей.

Однако не успела начать эвакуация, как к городу подошел один из отрядов татар. Небольшой, но наглый. Тот самый, который заметил разъезд. Впрочем, зашел он неудачно и, получив залп из пищалей, отошел, потеряв два десятка убитыми. Там и было-то едва с полусотню всадников, поэтому такой урон им сильно охладил лихие головы. Руки в ноги и только копытами засверкали, стремясь как можно скорее покинуть это негостеприимное поселение. А значит, что? Правильно. Давая людям возможность эвакуироваться более полно, забирая с собой все, что только можно.

Жители Алексина трудились всю ночь. В чем им совершенно не помогали солдаты. Им изнуренными быть было нельзя. Опасно. Вдруг война, а ты уставший? И не зря. Потому что утром 28 июля к городу подступило войско хана Ахмата. Сильно раздосадованного ситуацией. Ну а чему тут радоваться то?

Когда его войско подошло к городу, небольшой посад был пуст. Жители с имуществом перебрались на левый берег Оки, отходя в ближайший лес. А экипажи стругов, что их туда переправили, кричали обидные слова и показывали всякие неприличные жесты. Хуже того — в немало укрепленной крепости сидел радикально усиленный гарнизон под развивающимся красным флагом с восставшим золотым львом.

— И как это понимать? — Поинтересовался хан у своего советника, в кафтане-однорядке черного цвета. — Кто это такой?

— Княжич Иоанн, — скривившись, ответил собеседник.

— А что он тут делает? — С легким раздражением, спросил хан.

— Оборону держит…

— Ты шутить со мной вздумал?! — Рявкнул Ахмат.

— Нет, о Великий хан! — Предельно искренне воскликнул священник. — Но я не ведаю, какие бесы привели сюда этого мерзавца. Когда по весне я уезжал он готовился к Коломне идти да укреплять ее. Как он тут оказался — не ведаю.

Хан на такие слова раздраженно фыркнул, но продолжать расспросы не стал. Очень хотелось этому священнику оторвать голову. Но он сдержался. Пусть дурной, а представитель союзников. Тем более, что княжич действительно мог действовать самостоятельно, не ставя никого в известность.

Попытки переговоров даже предпринимать не стали. Зачем? Видно же — ждали, готовились. Значит и без боя отходить не станут. Посему в полдень татары предприняли попытку общего штурма.

Каждый из трех импровизированных бастионов был вооружен четверкой легких полевых бронзовых пушек — «саламандр». Стрелки расположились на деревянной стене, дабы прикрывать и поддерживать своих «верховым огнем». А пикинеры заняли оборону в основании бастионов, закупорив таким образом проходы между невысокой земляной куртиной и деревянной стеной. Высокие же стены бастионов и особенно глубокие сухие рвы, окружающие их, сами по себе очень недурно прикрывали артиллеристов и защищали их. Что, в свою очередь, позволяло работать в очень спокойных и комфортных условиях. Ведь «саламандры» были попарно расположены в бойницах так, чтобы бить вдоль куртины. То есть, с фронта даже не просматривались, укрывшись массивом земляной стены.

Татары, спешившись, ринулись в атаку. Преодолели разоренное предполье и спустились в ров, где попали под рассеянный огонь стрелков. Им не требовалось концентрировать обстрел нет. Им требовалось выбивать как можно больше супостатов. А значит и стрелять в самые скопления, дабы задеть хоть кого-то.

Это обнадежило супостатов. Очень уж жидкий обстрел получился. Но ровно до того момента, как вдоль куртины начали бить картечью «саламандры». По очереди. Сначала первый номер, потом второй, потом снова первый. А навстречу, с бастиона, стоящего в оппозицию, аналогично трудилась своя пара.

Минуты не прошло, как у внутреннего скоса рва образовался завал из тел, некоторые из которых еще шевелились и стонали. И кровь. Она там была повсюду. Как и фрагменты тел, вырванные крупными кованными картечинами из противников.

Казалось бы — штурм начал захлебываться. Татары шокированы, испуганы и деморализованы. Но не все. Самый сильный отряд умудрился прорваться через эту огненную завесу по единственному мосту через сухой ров. Несмотря на скорострельность и действенность картечи легких пушек по мосту можно было быстро и легко двигаться. Оттого скученности и продольного огня не получилось. Ваня не посчитал это действительно большой угрозой, полагая, что противник сдуется намного раньше. А восстанавливать потом мост заново — морока немалая.

И вот, пройдя по мосту, татары устремились к бастионам, находясь в относительной безопасности. Под такими крутыми углами с деревянных стен уже не пострелять из пищалей. Ни гурдиций, ни машикулей там не имелось. Простенькая крепостица ведь. Не до жиру. Да и «саламандры» сюда не доставали. А там, у основания бастионов, находились лишь горстки пикинеров. Во всяком случае по сравнению с той массой татар, что ворвалась туда.

Хуже того — «саламандры» стали перегреваться. Они не могли долго стрелять в столь напряженном режиме. Поэтому темп огня резко снизился, и по мосту начали втягиваться все большие и большие силы.

С минувшей кампании Ваня немного усовершенствовал своих пикинеров. Кроме доброго чешуйчатого доспеха и шлемов он выдал им большие круглые щиты, клееные в три слоя из тонких, узких дощечек. Что-то вроде массивных асписов, применяемых гоплитами в Античность.

Хитрость заключалась в том, что для удержания тяжелого щита применялась специальная сбруя, посредством которой весь вес этого элемента снаряжения переносился на плечи. Что, в свою очередь, оставляло левую руку относительно ненагруженной. То есть, пикинер все так же мог уверенно работать длинной клееной пикой. Иными словами, на выходе получался даже не столько классический пикинер, сколько слегка модернизированный сариссофор Александра Македонского.

С ними-то татары и встретились в нешироких проходах между деревянной стеной и земляной куртиной. По десять шеренг сомкнутых больших щитов дополнялись частой, хорошо эшелонированной «гребенкой» пик. Для пусть и спешенной легкой степной конницы — это оказалось непреодолимое препятствие.

Да, у татар были лучники, но им в той давке работать было совершенно невозможно. Да и бесполезно в общем-то, если в лоб обстреливать. А с фронта построение пикинеров Иоанна прикрывалось от обстрела земляным валом куртины. С легкими же короткими копьями и саблями, не то что продавить, а даже пробиться «к телу» этого тяжелого оборонительного построения было невозможно.

В прочем, Ваня даже не пытался давить своими пикинерами. У него просто не хватало людей, чтобы смять ту толпу, что набилась между земляной куртиной и деревянной стеной. Поэтому он крепко стоял в обороне, изматывая, непривычных к такого рода боям, противника. Ну и вымывая его бойцов. Доброго защитного снаряжения у татар не было, а с остальным даже легкий удар пикой справлялся без особых проблем. Что с кольчугой, что со стеганым халатом, что с легким плетеным щитом…

Долгое и изнуряющее противостояние шло порядка часа.

Татары, отброшенные на других участках, набивались по мосту в пространство между земляной куртиной и деревянной стеной, и давили как могли. Задние ряды пихали вперед передние. Прямо на пики. Те, кому не повезло оказаться в передних рядах, гибли, нанизываясь на острые, граненые наконечники. Но и пикинеры оказывались вынуждены отходить, чтобы удержать дистанцию. Сначала на шаг. Потом еще. И еще. И еще.

А потом случилось то, что должно было случиться. Спешно удалось соорудить насыпи на бастионах, куда закатывали «саламандры» и били картечью поверх собственных войск.

Да не тяжелой, а легкой, для ближнего боя. То есть, по лицам супостатов полетела мелкая картечь, сотворив натуральное чудо. Уже после второго выстрела — давящая колонна дрогнула и побежала. Как с одного фланга, так и со второго. Ведь от такого урона — не убежать и не укрыться. И накрывало как! По морде лица получить мелкую свинцовую картечину — то еще удовольствие.

Сразу же включились стрелки из пищалей, стоявшие на деревянной стене. Их туда с двух остальных переправили. Вот караколем и работали, стараясь выдать наибольшую плотность огня при обстреле моста. Включились остывшие «саламандры», взятые с безопасных участков.

Пикинеры же остались стоять на месте. Они были измучены чрезвычайно. Слишком несопоставимые силы им приходилось сдерживать. Как стояли, так и повалились на землю, чтобы передохнуть. У многих от напряжения не только руки, но и ноги тряслись самым натуральным образом…

 

Глава 6

1472 год — 29 июля, Алексин

Часть стрелков княжича выполняла роль трофейной команды, собирая ценности с убитых противников, сваливая попутно убитых и раненых от стены в ров. Татары же пытались восстановить управление совершенно деморализованными людьми. Да, урон был нанесен им очень серьезный, но по оценке хана — еще бы немного, еще бы чуть-чуть и удалось бы продавить оборону русичей. И с Ахматом были солидарны и его соратники, да, пожалуй, все, кто от его ставки наблюдал за сражением.

Ваня же лихорадочно готовился к новой схватке. Он также, как и Ахмат, заметил — еще бы немного, и продавили. И что получилось бы дальше — не угадать. Скорее всего устояли бы, но ТАК умылись бы кровью, что от дружины остались бы лишь жалкие воспоминания. Урок, который вчера ему преподали был шокирующим и отрезвляющим.

Он сам, невольно, сформировал такую конфигурацию укреплений, из-за которой его чуть не стоптали противники. Более того, он как-то не ожидал, что натиск легковооруженной толпы окажется столь чудовищным. Степняки ведь не все в полный рост шли. Кое-кто попытался пролезть под толстой гребенкой пик и пощупать русичей «за нежное вымя». Да, ни саблей, ни коротким копьем из такого положения не очень удобно работать. Но все равно — опасно. Вот первый ряд и встал на защиту пикинеров от таких вот энтузиастов.

В подготовке своей пехоты Ваня налегал на дисциплину, строевую подготовку и работу титульным видом оружия. Однако это совсем не помешало вооружить всех пикинеров новыми добрыми клинками и заставить их отрабатывать минимальные навыки. Вот и удивили воины княжича своих супротивников смертоносными выпадами своих тяжелых боевых шпаг из-за массивных щитов.

Боевые шпаги — удивительное оружие. Одно из самых опасных и смертоносных в истории ручного клинкового оружия. Внешне они совершенно не походили на те тростиночки, что назывались их гордым именем в известном советском фильме о похождении гасконца. Отнюдь. Там ведь были показаны спортивные рапиры XX века. А настоящая шпага — это разновидность меча в килограмм, а то и полтора «живого веса». Вся идея в форме клинка, его балансировке и рукояти, которые были приспособлены для удобства фехтования и нанесения преимущественно колющих ударов. Впрочем, это совсем не мешало и вполне результативно рубить боевой шпагой.

Вот такими клинками, с развитыми эфесами типа бильбо, Ваня и вооружил всю свою пехоту. Вместо сабель или классических для русских дружин мечей. Княжич вообще рубящее оружие не уважал. Да, естественные движения, но эффективность поражения — не в пример хуже колющих аналогов. Особенно по противникам в доспехах. Даже плохонькая кольчужка уже низводила любую саблю до «звонкой колотушки».

Первый ряд пикинеров, обломив свои пики буквально на пятой минуте бой, взялся за свои клинки, и держался как мог. Благо, что добрый чешуйчатый доспех, шлем и большой щит изрядно ему помогали. А остальные ряды, обламывая свои пики, получали их из задних рядов. Тем же подносили из крепости.

На том и стояли.

И вот наступило раннее утро. Рассвет едва забрезжил где-то там на краю горизонта. И под покровом остатков темноты и густого утреннего тумана хан Ахмат бросил своих воинов в бой.

Тишины, разумеется, не было. Большой лагерь не засыпал полностью. Поэтому, как подошел туман, хан и велел поднимать людей. Так, чтобы от крепости не видно. Более того — даже остальные притихли в лагере, проникнувшись моментом.

Расчет хана был прост. Он сумел оценить губительное действие «саламандр» и пищалей. Поэтому решил их нейтрализовать и навалиться скопом со всех сторон. Ведь куда по темноте стрелять-то? Не видно же ничего.

И вот, когда в этом тумане татары двинулись на приступ, крик ворона прозвучал особенно громко пронзительно. Кар! И птицы, что пировали трупами, резко начали влетать, подняв немало шума.

А дальше сработало то, чего не было в те годы ни в одной армии мира. Практически железная дисциплина и устав караульной службы. Ваня, с трудом, но смог еще в минувшем году кое-как высосать его из пальца да внедрить в своей пехоте. Так что и посты все стояли где надо, и смена караулов проводилась должным образом, и бдели все самым надлежащим образом.

Поначалу-то оно, конечно, понятно, внедрялся устав туго. Однако постепенно прижился. И не последнюю роль в этом сыграла система наказаний. Княжич ввел систему наказания шпицрутенами, когда провинившегося солдата проводили сквозь строй и свои же товарищи били его розгами. Это ведь их он подвел. Ваня прекрасно знал, что на этапе перехода от иррегулярных воинских формирований к регулярным профессиональным армиям шпицрутены сказали очень веское слово. Казалось бы — обычная порка. Что в ней может быть такого? Однако она воспитывала корпоративный дух чрезвычайно. Потом, когда настал черед массовых армий, конечно, такое наказание уже не работало. Но здесь и сейчас — очень даже.

Первые несколько месяцев редкий караул не заканчивался выдачей десятка, а то и полусотни ударов одному или более виновных. Но чем дальше, тем меньше приходилось прибегать к этой мере. Так что сейчас, по шуму, поднятому птицами, постовые подняли тревогу и войско княжича бросилось занимать позиции согласно боевому расписанию. Спали-то в доспехах и при оружии. При такой близости врага иное глупость.

Артиллеристы отреагировать не успели, как и стрелки. Да и куда стрелять при такой видимости? Вон — шагов на тридцать уже и не видно ничего — сплошная молочная стена. А вот пикинеры вновь не подвели. Причем первый ряд сразу был с клинками наголо, без пик. И поставили туда самых крепких и выносливых, чтобы не валились с ног как в прошлый раз.

Татары прошли не только по мосту, но и, преодолев ров, попытались навалить со всех направлений. Из-за чего особенно мощного давления не получилось. Просто не удалось создать нужной глубины, без которой человеческая колонна не может должным образом давить.

Конечно, даже это сдержать было непросто. Но не в пример легче, поистине чудовищного натиска минувшего дня. До такой степени, что пикинеры даже не отступали, уверенно удерживая свои позиции.

А потом, когда с деревянной стены полетели первые импровизированные гранаты, начали давить. Ничего хитрого. Просто керамические кувшины, обмотанные веревкой или тряпкой, чтобы не бились. Внутрь пихали мелкие камни и порох. Ну и втыкали примитивную трубку-замедлитель, скрученную из бересты. Вот таких вот поделок за остаток дня 28 июля и наделали десятка два. Теперь же, поджигая, их скидывали на головы татар.

Бах! Бах!

Рвались эти гранаты не сильно и не все. Но моральный эффект произвели колоссальный! И так-то после вчерашнего татары не сильно рвались в бой. И так особой глубины и напора у них не получилось создать ни на одном из направлений. А тут еще и такие «подарки». И туман, который толком не давал понять, что взрывается. И воспоминания о том, как их «причесала» артиллерия вчера. Трех минут не прошло после первого взрыва, как нападающие очистили подступы к крепости…

 

Глава 7

1472 год — 29 июля, Алексин

Расцвет нового дня был особенным. Сквозь медленно рассеивающийся туман и облака пробивали мощные лучи солнца, порождая удивительную игру света. Мрачный полумрак западной стороны укреплений пока еще едва подсвечивался. И оттого был особенно депрессивными на вид. На контрасте. Иван Иванович стоял на деревянной стене внутреннего периметра и хмуро наблюдал за апокалиптической картиной. Ров перед крепостью был частично завален человеческими телами. Не только мертвыми. Уже было достаточно хорошо видно, что, то здесь, то там шевелились живые. Видимо это отползали раненые ночью. Пытались во всяком случае. Бруствер земляного вала и проход между грунтовой куртиной и деревянной стеной тоже полнился телами. Но мертвыми. Кто был способен — уже отполз и копошился там, во рве, среди завала трупов.

— Господи помилуй! — Прошептал кто-то рядом.

Ваня так погрузился в созерцание этого кошмара, что даже не заметил, как к нему подошли его командиры. Вот он и дернулся, резко обернувшись и увидев, как один из них размашисто перекрестился.

— Кого помилуй? — Вполне серьезно спросил княжич.

Это вызвало недоумение у окружающих, но отвечать не пришлось. Откуда-то сбоку раздалось громкое «Кар!». Люди вздрогнули и все резко обернулись к большому ворону, что сидел на перекладине креста местной крохотной церквушки.

— Кыш окаянный! — Кто-то крикнул, а потом схватил камень и попытался кинуть, пытаясь прогнать птицу. Но княжич остановил его, схватив за руку.

— Ты что творишь?! — Раздраженно спросил он.

— Чертову птицу гоню, — растерянно ответил Андрей — один из сотников княжича.

— Почему же она чертова?

— Так все знают о том, — еще больше растерялся Андрей.

— Дураки! Ворон — это божественная птица! Он, как и вороны, спасает людей от страшных болезней, кои порождают гниющие тела без погребения. Вы должны быть им благодарны! А вы? Эх… — покачал головой Ваня. — Кроме того, нынешней ночью именно ворон поднял тревогу и позволил часовым заметить приближение татар. Ворон спас ваши жизни! А чем платите ему вы?

И словно в подтверждение слов княжича здоровая черная птица вновь громко каркнула. Да с такой интонацией, что показалось, будто осуждает их. Во всяком случае так всем показалось после слов Вани. А тот продолжил:

— Да и как чертова птица может сидеть на кресте освященного храма? Что? Молчите? Кто вам говорил о том, что вороны — зло? Ну?

— Так священники… — тихо буркнул кто-то и пехотинцев, стоявший поодаль и прекрасно слышавший весь разговор.

— Вот же мерзкий народец… — покачал головой княжич. — Что не день, то пакость. Да не хмурьтесь! Не о вас речь. О священниках, что совсем позабыли для чего нужны. Погрязли в дрязгах да борьбе за власть. И несут уже иной раз не Благую Весть, а всякую погань и вздор несусветный…

Наступила тишина. Люди задумались. А ворон, заметив, что агрессии больше в его сторону не проявляется, решил подлететь поближе. Ум рождает любопытство. А ворон — птица умная. Одна из самых умных в мире. Вот он и спланировал с креста на зубец стены, невдалеке от княжича. Но, впрочем, выбрав место так, чтобы легко было соскочить за стену и удрать.

— Какой умниц птиц, — тихо произнес Ваня, рассматривая ворона. Тот в свою очередь скосил голову на бок и изучал одним глазом молодого мужчину. — Может быть ты посланник пращура?

— Пращура? — Тихо кто-то спросил рядом, настороженно наблюдая за этой стеной.

— Рюриковичи, — спокойно произнес княжич, — происходят от Рюрика, известного также как Хрерик Ютландский. Он был последним мужчиной и наследником дома древних конунгов севера — Скьёльдунгов.

— Ох… — выдохнул Нильс — швед в отряде княжича. Тот его еще в Новгороде прошлым годом принял на службу с ватажкой малой. И за минувшее время интегрировал в отряд.

Шведы, несмотря на сложные отношения с Русью, выставляли ей нередко ограниченные контингенты наемников. И если Польша и Литва могли набирать наемников в Богемии, Моравии и Нижней Германии, то Русь европейских наемников получала в основном именно по шведской линии, откуда могли прибывать не только скандинавы, но и германцы, и прочие.

Так вот — Нильс был младшим сыном одного бедного шведского дворянина. Наследство ему не светило, денег на нормальное воинское снаряжение для службы в коннице не было. Поэтому он сколотил небольшую ватажку охочих и отправился искать свое счастье привычным для всех честных людей образом — грабежом да наемной службой. Однако он рос в пусть и бедной, но благородной семье. А потому получил мало-мальски достойное образование. То есть, читать, писать и считать немного умел. Да старых легенд со сказками наслушался вдоволь. И сейчас, когда княжич сказал, что Рюриковичи — это Скьёльдунги он натурально ошалел. Потому что для него этот род был чем-то легендарным, мистическим, почти сказочным. Более того, он прекрасно знал, что Скьёльдунги происходили от Одина… по сказаниям. А вороны, посланники Одина…

— Мунинг? — Вымучено выдавил из себя Нильс.

— Или Хугин, — пожав плечами, ответил Ваня.

Нильс нервно перекрестился.

— Да брось. Ты видел, как ворон сидел на кресте. А значит, что?

— Что?

— Это значит, что Один принял Христа. Иначе бы его посланник не посмел приблизиться к освященной земле. Потому и переживать не стоит. Тем более что пращур просто наблюдает. Сам видишь — битва великая. Не каждое десятилетие такая случается, а то и столетие. Сколько мы степняков покрошили?

— Тьму! — Воскликнул прекрасно говорящий по-русски Нильс и снова перекрестился, опасливо наблюдая за вороном. Тот же, сохраняя спокойствие, продолжал изучать людей.

— Верно. Но мы пока не победили. А победы не бывает без наступления. Верно я говорю? — Спросил Ваня у ворона и расплылся в улыбке. Тот на секунду замер, словно что-то обдумывая. А потом громко каркнул и принялся чистить перья.

Кар! Спустя несколько секунд отозвался другой птиц. Все обернулись и увидели второго ворона, сидящего на перекладине креста.

— Принесите вареного мяса, — с улыбкой произнес княжич. И один из его помощников быстрым шагом отправился к полевой кухне. Обозное хозяйство войска осталось в основном в Москве, так как шли не пешком, а на стругах. Но вот походные кухни все одно взяли. К ним уже привыкли.

Пара минут прошла прежде чем княжичу приволокли большой кусок вареного мяса на тарелке. Рядом было очень много еды, но птицы явно побаивались лезть в раненым, ползающим по рву. Закономерно опасаясь получить люлей. Значит птицы могли быть голодны, что княжич и решил проверить. Он аккуратно отрезал от принесенного мяса кусочек и демонстративно съел, вызвав интерес со стороны черного птица. Тот не приближался, но посмотрел с любопытством. Так что Ваня отрезал еще кусочек и осторожно подойдя, положил его на зубец стены недалеко от ворона. А потом отошел. Тот несколько секунд помедлил, осматриваясь, а потом в два прыжка достиг зубца с мясом и, чуть-чуть помедлив, съел его. Размер как раз подходил для того, чтобы удобно было заглотить.

И все это в тишине. Полной. Почти гробовой. Если не считать легкий фон из стонов во рве и дальнего шума татарского лагеря.

Ваня отрезал еще один кусочек мяса. Демонстративно съел. Потом еще один и, протянув его на острие ножа вперед, осторожно приблизился к ворону. Тот хотел было отскочить, но, чуть поколебавшись резким движением метнулся вперед, схватил вкусный кусочек и отскочил на один зубец назад.

Княжич улыбнулся. И снова повторил ритуал. Сначала сам съел кусочек. А потом отрезал кусочек ворону и протянул его, но уже держа пальцами и не приближаясь. Птиц секунд десять колебался. Однако потом в пару прыжков достиг княжича, выхватил кусочек и, отпрыгнув назад, заглотил его.

Через пару минут ворон уже сидел на зубце возле княжича и вкушал с ним мясо. Кусочек Ваня, кусочек птиц. В тарелку тот не лез. Сидел чинно на дальней стороне зубца и спокойно уже брал кусочки мяса прямо из рук. Все это проходило в молчаливом наблюдении солдат княжича. Многие ничего не понимали, просто дивились на странное зрелище. Нильс же и бойцы из его ватажки, влившиеся в войско Иван Ивановича, смотрели открыв рот и вытаращив глаза. После сказанных слов сцена приобрела в их представлении удивительный, сакральный смысл.

Кар! Вновь подал голос второй ворон и, взмахнул крыльями, перелетел на зубец стены подле княжича. Прыжок. И вот он приблизился к тарелке с мясом, чуть приоткрыв от нетерпения клюв. Ваня улыбнулся и подал ему кусочек. Первый птиц же не мешал. Видимо это была пара. Или наелся. Поэтому даже чуть посторонился и спокойно наблюдал, чистя перья.

Мясо закончилось. Второй ворон с явным сожалением заглянул в пустую тарелку. Потоптался. Каркнул. И подпрыгнув улетел, вернувшись на перекладину креста. Следом последовал и первый.

— Боже… — наконец выдавил из себя Нильс и перекрестился, смотря каким-то странным взглядом на княжича. В его глазах оказалось столько всего намешано, что понять чувства шведа было совершенно невозможно. Сходу, во всяком случае.

— Пращур никогда не вмешивается. Он лишь наблюдает. Разве что иногда подает знаки. — Нарочито грустно ответил Ваня. — Даже несмотря на то, что в нынешней старшей ветви Рюриковичей соединилась вся древняя кровь севера — ему то без разницы. Только лишь наблюдает… следит за тем, чтобы те, кому много далось, оказались достойны своих предков.

— Вся кровь севера?

— Да. Три исконных дома. Скьёльдунги данские, да Инглинги — норманнские Хорфагены и свейские Мунсё. — От этих слов Нильс еще сильнее побледнел, окончательно выпучив глаза. — Супругой Рюрика и матерью его сына — Игоря была дева из норманнского дома Хорфагенов. А Ингегерда из свейского дома Мунсё прославилась как супруга Ярослава Мудрого свет Владимировича, славного сына крестителя Руси.

Услышав это, Нильс истово перекрестившись и рухнул на колени.

— Ты чего? — Наиграно удивился княжич, прекрасно осознавая тот шок, который испытал этот парень. Не каждый день оказывается, что ты ходил бок о бок с легендами старины далекой.

И тут княжичу стало по-настоящему не по себе. За Нильсом на колени упали и шведы, а потом и остальные солдаты. Почему его солдаты из местных последовали за шведами ему было непонятно. Может по вечерам они травили байки и многое рассказали о старине северных морей? Кто знает. Однако ребята, еще пару лет бывшие селянами окрестных земель московских, прониклись самым удивительным образом. И все они смотрели на него ТАКИМИ глазами, что пробирало до мурашек.

Ваня вновь забыл о том, что в эти лохматые годы люди воспринимали мистику на полном серьезе. Для них были реальны русалки, домовые и прочие чудеса больного воображения. Рационально-мистическое мышление со всеми его вывертами во всей красе.

— Семен, — достаточно громко произнес Ваня, обращаясь к командиру своей артиллерии. — Собери все «саламандры» с бастионов и поставь их в линию вот там. А в валу выбери выемки чтобы можно бить из них по лагерю. Понял?

— Так точно! — Излишне бодро отозвался парень. Повторил приказ. И убежал, развивая бурную деятельность. А следом и остальные зашевелились. Ваня хотел их всех занять хоть чем-то, лишь бы отвлечь от ставших для него слишком опасных мыслей.

Прямо сейчас татары находились в крайне уязвимой позиции. Два тяжелых поражения подряд в течение суток — это очень серьезно. К ним шел огромный, просто чудовищный урон в живой силе. Такой, что и настоящие воины не устоят. А Ваня прекрасно знал, что степняки не воины по своей сути, они разбойники. А потому не готовы к таким потерям ни коим разом. А значит, что? Правильно. Сломлены и деморализованы. Если ничего не делать то, скорее всего, они сами отойдут к вечеру или, может быть, завтра с утра. Но княжич не хотел так неоднозначно завершать это сражение. Поэтому он решил рискнуть. Тем более, что по дурости своей наговорил лишнего. Да пернатые засранцы подыграли. Вот кто их просил? Кто бы мог подумать, что они такие контактные создания? Он всегда думал, что вороны нелюдимы. А тут — нате на лопате. Приплыли. Нужно было что-то делать, чтобы не утонуть в опасных разговорах.

Выстроив дюжину «саламандр» в линию Ваня приказал открыть из них огонь по лагерю татар. Метя, разумеется, в большую юрту, которую поставили для хана Ахмета всего в пятистах метрах от куртины. Так далеко не стреляло в те годы практически ничто, кроме отдельных длинных аркебуз, не знакомых Большой Орде. Поэтому и поставили юрту без всякого опасения. Добить ничем в представлении Ахмата до него было нельзя, а вылазкой одолеть — не под силу — перед ней был довольно серьезный заслон. По которым из Алексина тоже не стреляли, благоразумно не демонстрируя все козыри, имеющиеся в рукаве.

Хан ошибся в своих оценках. Сильно. Люто. Бешено. И понял он это сразу после того, как возле его юрты стали бить в землю чугунные ядра «саламандр». И часто так! Очень часто! Дюжина орудий открыли огонь на пределе скорострельности — то есть, выплевывая по четыре ядра каждую минуту. Итого — сорок восемь ядер в минуту. Разброс, конечно, большой, но и юрта хана была немаленькой.

Минуты не прошло, как это степное жилище обрушилось, погребая под собой людей. Впрочем, «саламандры» не прекратили обстрел, продолжая работать по участку, где мельтешили люди и кони.

А пехота, тем временем, выступала от угловых бастионов к мосту. Прошли. Выстроились в три коробки. «Саламандры» замолчали. Заиграли волынки. Ударили барабаны. И вся рать, исключая раненых и базовый гарнизон крепости, двинулась вперед под развевающемся красным знаменем с золотым львом.

Большие красные щиты с золотыми львами. Длинные пики. Мерный шаг и действующая на нервы музыка. Ритмичная. И пугающая. Да еще и падение юрты хана добавило огонька. Это был символ его власти. Ставка. Олицетворение. И вот теперь он пал. Вместе с войском, которое в этот момент очень отчетливо проявило свою природу. Степные пастухи, собранные на войну так и остаются пастухами. В то время как Ваня своих селян за два года непрерывной подготовки выдрессировал изрядно. Они уже и мыслить не думали себя землепашцами и хлеборобами. Нет. Они все как один воспринимали себя равными ратникам конным. А учитывая то, что они уже разбили несколько конных ратей, то и как бы не выше.

Боя не получилось.

Татары, деморализованные двумя тяжелыми поражениями подряд, энергично отходили, разбегаясь во все стороны. Бросая обоз и прочее имущество. А в юрте, под тяжелым войлоком, кто-то шевелился. Живой верно. Поэтому, когда войско княжича подошло к ставке, ему удалось взять не только богатую добычу, но и… самого хана. Тот обнаружился без сознания. Остальным тоже досталось. Все-таки не палатка, а юрта. Но сморило удушьем их не так сильно. Впрочем, сопротивляться они все равно уже не могли. Так их и принимали, по одному, связывая и оттаскивая в сторонку. Всех приближенных хана. Они ведь там как раз сидели и обсуждали традиционные для Евразии вопросы: «что делать, и кто виноват».

 

Глава 8

1472 год — 10 августа, Нижний Новгород

Убедившись в том, что татары действительно ушли, княжич собрал трофеи, похоронил павших и отправился в низовье Волги. Имея при том главной целью не столько столицу Большой Орды Сарай-Берке, сколько Хаджи Тархан. Почему? Так вестимо. Крупный невольничий рынок там был. Не чета тому, что в Кафе, но тоже очень значимый. И торговали там людьми, которых удавалось украсть или каким-либо еще образом захватить на севере — в землях Руси.

Время для удара подходило более чем. До ледостава можно было завершить кампанию и зазимовать в низовьях Волги, а весной, по открытой воде, вернуться с богатыми трофеями. Тем более, что хан Ахмата захвачен. Как и большая часть лидеров Большой Орды. Кто-то, конечно, ушел, кто-то погиб, но в любом случае — степь оказалась обезглавлена. А значит организованного сопротивления не будет.

Однако, добравшись до Нижнего Новгорода Иван Иванович с удивлением обнаружил тут митрополита Феофила. Того самого, что совсем недавно был архиепископом Новгорода и Пскова. После осеннего кризиса 1471 года другого кандидата в руководство церковью Всея Руси подобрать просто не удалось.

— Отче, я рад тебя видеть, — произнес Ваня, — но, признаться, немало удивлен. Зачем ты здесь?

— За тобой.

— За мной?

— Сын мой, послушай… — начал было говорить Феофил, но, замялся, явно не зная с чего начать.

— Я весь внимание. Беда какая-то случилась?

— Случилась, — нехотя кивнул он. — Я не знаю с чего начать…

— С начала.

— Хм, — усмехнулся митрополит. — Тебе нужно вернуться в Москву.

— Зачем?

— Измена. Твой дядя задумал взять престол в свои руки. Борис Васильевич.

— Бред, — покачал головой Ваня. — Зачем ему это? Его же никто не признает. Да и отец мой в силе и полон здоровья.

— Думаю, что для тебя не секрет, что священники ныне на Руси тебя не любят. Много бед ты им принес.

— За дело.

— За дело, — согласился митрополит. — Я и не спорю. Потому и пришел.

— Допустим. Расскажи порядком, что произошло?

— Хоть ты и старался удержать в тайне, но кто-то проболтался будто ты желаешь взять в жены латинянку, да и отца своего к тому подбиваешь. Вот посольство в Рим и отправил. Из-за этого сильно разозлились те, кто не принял и не разделил сору отца твоего с Константинополем…

— И они решили сменить Великого князя?

— Да. Борис Васильевич их вполне устраивает. Вас с отцом после захвата престола они планировали предать анафеме, а меня заточить в монастырь, где тихо и заморить. Борис Васильевич устраивает всех. Он готов взять в жены Софью Палеолог. Он готов к покаянию перед Вселенским Патриархом. Более того — он уже тайно получил ярлык на Великое княжение от хана Ахмата, через что в битве должен был предать своего брата — твоего отца. До нее не дошло, но ярлык получен загодя и Ахмату он союзник. Даже король Польши и Великий князь Литовский Казимир и то благоволит Борису Васильевичу. Если, конечно, тот вернет Новгороду былую независимость. Твой дядя очень удобен для всех враждебных тебе сил.

— Но он не может принять престол. Между ним и отцом стоим я и Юрий Васильевич.

— Ты думаешь, что его это остановит? — Горько усмехнулся митрополит. — Когда я получил известие о том, что ты разгромил хана Ахмата и пошел в низовье Волги, я ни дня более не оставался в столице. Это было смерти подобно.

— Почему? — Немного нахмурился Ваня. — Ты разве с этой греческой партией открыто ругался?

— Ваня… Ваня… Неужели не понимаешь?

— Видимо, не о том думаю. Расскажи.

— Меня считают твоим человеком. Не твоего отца. Нет. Твоим. А это приговор.

— Подворья и мастерские… — тихо, с налетом ужаса, произнес княжич.

— Их трогать не станут. Они ведь курица, несущая золотые яйца.

Наступила долгая пауза, в ходе которой Иван Иванович долго вышагивал, обдумывая. Ситуация опять выходила из-под контроля. Не доверять Феофилу у него не было резонов. Тот четко обозначил свои интересы. А значит, что? Правильно. Беда. И не факт, что его отец еще жив. Да и анафема — та еще засада. Ведь кроме совершенно не интересующих Ваню аспектов спасения души, она освобождала и от клятв, данных ему другими людьми. Как в такой ситуации поведут его воины? Пойдут ли за ним?

Ваня обернулся, сел на траву и окинув взором расположившихся около стругов людей. Ничто не выдавало беспокойства и волнения. Из обыденной картины выбивались только два больших ворона, сидящих на мачте струга. Эта парочка увязалась за княжичем от Алексина. Им понравилось кормиться вареным мясом с его рук. Но только с его. Почему-то других людей они не признавали и побаивались, держась дистанции. Более того, их приручение даже стало прогрессировать — они уже давали погладить себя и немного поиграть. А иногда и сами садились к нему на плечо.

— Странные птицы, — произнес митрополит, заметив, куда смотрит княжич. — Никогда бы не подумал, что вороны сами будут к людям тянуться.

— Они не к людям. Они ко мне. Сам не понимаю, чего они увязались. Как под Алексином прибились, так и остались.

— Тебя это не пугает?

— А чего бояться божьих птиц? — Пожал плечами Ваня.

— Божьих? — Немало удивился Феофил.

Княжич фыркнул с легким раздражением и пустился в долгие пояснения. Он знал — сказанное там, в Алексине, уже активно расползалось по округе и рано или поздно доберется до митрополита. Поэтому лучше ему самому все рассказать. Да как нужно, без лишних искажений.

Сказать, что Феофил удивился — ничего не сказать. Он был в шоке от услышанного. Особенно от дополнения, что дескать многое Ване открылось после того, как он постоял на пороге смерти. Обычно оттуда не возвращаются, но ему повезло. Бедняга Феофил осел на землю и прислонился к дереву, с недоверием смотря на своего собеседника. А тут, как назло, соскучился один из воронов — подлетел, сел княжичу на плечо и потерся о голову.

А митрополит смотрел на этого ворона с легким ужасом, воспринимая уже не как простую птицу, а как посланника древнего языческого Бога. Да, тот по словам княжича, принял Христа. Но все одно — дико и страшно.

— Теперь ты понимаешь — судьба у Рюриковичей тяжела. Кровь… она обязывает к борьбе. Если не с соседями, то с родичами. Поверь — это страшно. Жить, зная, что твой самый страшный враг — родич. Что возможно ты с ним рос рядом, а потом, по зрелости, именно он захочет перерезать твою глотку. Не жизнь то, а собачья мерзость. — А потом, тяжело вздохнув, добавил. — Кровь… опять кровь… столько крови вокруг…

— Власти без крови не бывает, — возразил митрополит. — К сожалению.

Ваня ничего не сказал. Он думал. Раз уж он вляпался в эту гнилую историю, то требовалось выпутываться как можно скорее. Требовалось срочно возвращаться обратно в Москву, дабы не позволить дяде удержать власть. И, главное, как можно скорее выжечь греческую партию. Она ведь притаилась после прошлой осени, а ныне вновь голову подняла при первой возможности. Давать им еще один шанс было бы глупо.

Княжич скосился на Феофила. Тот уже успокоился и вполне нормально смотрел на дружелюбного ворона, что млел от поглаживаний Вани. Даже с интересом наблюдал. Мистика пропитывала эти времена насквозь. Поэтому ничего противоестественного митрополит не услышал. А значит, что? Правильно. Нужно эту тему развивать.

— Dovahkiin Dovahkiin naal ok zin los vahriin… — затянул Ваня хорошо ему известную балладу из игры Skyrim. На языке нордов, разумеется. Слишком много он в свое время уделили внимание этой франшизе, вот и отложилась в голове. Запомнилась, словно дурная песенка-паразит, крутящаяся навязчивым мотивом без всякого разумного объяснения. Лицо Феофила вытянулось, но он промолчал, внимательно слушая. И лишь когда княжич замолчал, он спросил:

— Что это?

— Древнее пророчество. Его я услышал там, когда был за кромкой.

— Странный язык, — покачал митрополит головой. — Никогда его не слышал.

— И это хорошо, друг мой. — Невозмутимо произнес княжич. — Не думаю, что ты жаждешь общения с драконами.

— Драконами?!

— Они, правда, себя называют народом «дов».

— Дов? Хм. А что означает это пророчество?

Ваня перевел. Ну как мог. А потом пояснил употребляемые образы. Ведь драконами северных морей называли дракары. А драконнорожденный — это сложный образ, применимый к правящим династиям, «вышедших с дракаров». Династии, «рожденные» «драконами северных морей». Более того, княжич не постеснялся рассказать о том, что из всех старых домов севера выжили только Рюриковичи. Норманнские династии Англии и Италии мертвы. Датская, норвежская и шведская линия древних королей тоже вымерла. Потому ему и позволили услышать это пророчество. Страшное и пугающее…

— … Отче, ты ведь меня хорошо знаешь. И, думаю, понимаешь, что я всем сердцем эту грязь терпеть не могу. Но раз за разом я вынужден драться. И ладно бы с супротивниками. Бывает. Князь, пусть и будущий, должен уметь защищать свои земли и своих людей. Но веришь — меня воротит от необходимости драться насмерть с родичами. Сколько лет прошло с того отравления? Маму отравили лекарством, вызывающее чудовищную похоть. Дядю, сотворившего это, уморили в монастыре через тяжелые мучения, голод, холод и откровенные истязания. Страшные смерти. А сколько раз я сам едва не умер? И что теперь? Снова? Теперь жизнь висит на волоске у папы и двух дядьев. Опять будут трупы. Опять будет боль. Опять придется проливать родною кровь…

— Не ты это начал, — тихо произнес митрополит, обдумывая слова княжича. За минувший час его мир дал трещину, стремясь разойтись по швам. Они и не думал, что за обычными интригами столько «божественной материи».

— Не я. Но в конфликте всегда виноваты оба… — тяжело вздохнув, возразил Ваня. — Впрочем, отступить я все равно не имею права. Даже если бы хотел. Дядя принесет страшное проклятье на Русь. Вовек не отмоемся. И моей душе не будет покоя, ибо не прощу себя за малодушие. Пусть он и родная кровь, но поддался дьявольскому соблазну.

Митрополит промолчал.

— Эх… как бы я хотел уехать куда-нибудь далеко-далеко и тихо жить бы в покое. Но не могу. Там, за кромкой, я узнал, что сказал некий человек, по прозвищу Га-Ноцри, легионеру, когда висел распятый на кресте. И с тех пор, эти мечты у меня остаются только мечтами.

— Га-Ноцри? — Удивился митрополит.

— У него было много имен и прозвищ. Иешуа, Назаретянин и многие иные. Мы же его зовем Иисусом. — От этих слов митрополит подтянулся и как-то напрягся. — Уже находясь на кресте Га-Ноцри произнес, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость…

— Трусость? — Еще больше удивился митрополит.

— Да. Трусость. Знал бы ты, как я устал от крови. Я не хочу ее больше лить. Я хочу убежать и предаться тихой, спокойной жизни в каком-нибудь милом местечке. Но… это будет трусость, непростительная трусость. Я сам себе ее никогда не прощу. Минута слабости обернется вечным муками совести…

Княжич замолчал. Минуты посидел в задумчивом покое. После чего решительно встал с травы, оправил одежду и направился к своим солдатам. Требовалось как можно скорее подготовить их к выступлению. Да и разговор становился все горячее и горячее. Феофилу пока хватало и того, что ему вывалил княжич. Для бедного мозга митрополита и это осознать довольно непросто. Пусть лучше уляжется в голове, утрясется. А потом и еще можно будет поговорить. Если, конечно, они переживут в эту передрягу…

 

Глава 9

1472 год — 28 августа, Москва

Большой пир по случаю успешного избавления от татар закончился трагедией. Великий князь Иван Васильевич, брат его Юрий Васильевич и часть бояр, приближенных к престолу, оказались отравлены. Союзные Борису Васильевичу священники начали на каждом углу орать, что это, дескать, происки «бесенка нечестивого», что поднял руку на митрополита, поставленного благословенным Патриархом Вселенским. И более того — провозгласили Великим князем Бориса. Ивану Ивановичу же начали возносить анафему.

Город принял эту новость очень неоднозначно. Очень уж сильно врос Ваня в жизнь столицы Великого княжества. Ведь он не жадничал и привлекал к прибылям многих. Мог разместить заказы у кузнецов по схеме распределенной мануфактуры? Размещал. Где-то частично. Где-то целиком. Да и на подарки не скупился. Вон весь городовой полк Москвы так или иначе имел компоненты снаряжения, сделанные на подворьях княжича. Кое-что приобретенное, но большей частью дареное. Особенно он отличился в массировании «scale male», то есть, чешуйчатой брони, собранной посредством кольчужных колец. Она без всяких оговоров вошла в каждый столичный дом воинский, заменив почти полностью обычные кольчуги.

Масла в огонь подливало еще и то, что митрополит бежал к княжичу, опасаясь измены людей, «впавших во дьявольское искушение». О чем верные слуги Феофила сумели сообщить всему честному народу. И именно их усилиями народ вынудил изменников в рясах отойти в кремль.

Таким образом Борис Васильевич оказался фактически в осаде. Городовой полк его не принял. Кое-кто, конечно, перешел на сторону, соблазнившись посулами. Но основная масса бояр решила подождать возвращения княжича Ивана. В нем они не только выгоду свою видели, но и угрозу. О том, что малец славный вояка уже знали многие и проверять его таланты на своей шкуре не спешили…

Бояре, купцы и прочий люд, не принявший Бориса Великим князем, в первые же дни кризиса выехал из кремля, осев в посаде. Оставаться в кремле они опасались, полагая, что их недруги могут воспользоваться этим и обвинить их в пособничестве изменникам. Посему не только выехали, но и рвение в неприятие новых властей проявили изрядное. Даже продовольствие прекратили подвозить, вынуждая сторонников «воровского князя» сидеть на подножном корме и крепостных запасах.

Борис пытался вести переговоры, но все тщетно. Ни бояре, ни купцы, ни посадские слушать его не хотели. Даже в вопросах поставки еды. Они просто боялись брать деньги из рук вора, подлостью захватившего престол. Они опасались, что княжич за такую жадность по головке не погладит. Это ведь были его деньги и было бы странно принимать их в оплату снабжения врагов Вани.

О том же, что расплата придет, неустанно напоминал Даниил Холмский. В отсутствие княжича он командовал его конницей и тремя сотнями пеших солдат-новобранцев, набранных по весне. И без дела он не сидел. Укрепленные подворья готовились к обороне, солдаты тренировались, конные ратники — блюли службу, выходя в патрули. Именно Даниил настоял на том, чтобы город охранялся отрядами княжича, усиленными представителями городового полка и купеческих дружин.

Но и на этом кризис не остановился, продолжая стремительно развиваться. Потому что через две недели после его начала к столице подошло войско короля Польши Казимира IV Ягелонна, бывшего по совместительству и Великим князем Литовским. Подошло, но в посад не вступало, остановившись на подступах. И Даниил Холмский этим незамедлительно воспользовался. Следуя инструкциям княжича его люди начали возводить баррикады на улицах городах.

Углядев новую беду и понимая, что при нападении поляков и литвин в кремле укрыться не получится, в дело активно включились горожане. На третьи сутки от подхода Казимира крепкое кольцо баррикад окружало весь посад. Более того — для защиты от вылазок «воровского князя» горожане полностью перегородили выезды из кремлевских ворот. Даниил Холмский им это подсказал. Ваня много сил вкладывал в его развитие и тот уже имел представление о том, как Гай Юлий Цезарь смог взять Алезию несмотря на многократное численное превосходство галлов. Вот и постарался повторить схему, опираясь на в целом позитивно настроенных горожан.

— Похоже он не собирается нас спасать, — произнес хан Ахмат, стоя на стене кремля рядом с Борисом Васильевичем. — Вон — лагерем встал. Только подходы к городу не обкладывает. Он чего-то ждет.

— Или кого, — тихо произнес подошедший священник. — Феофил не просто так сбежал. Наверняка отправился за княжичем и постарается вернуть его.

— Тогда чего ждет Казимир? — Нахмурился Борис. — Разве не время объединить наши силы?

— Мыслю Казимир не спешит ввязываться в городские бои. Видишь, как много войска он привел? Он боится княжича. Но собирался явно спешно. Прибыл только с конницей. Спешил. Опасался не успеть.

— Так он что, все знал?! — Ахнул Борис.

— Иначе бы он так быстро тут не оказался. Да еще с таким войском. Слышал я, что Казимир опасался татарского вторжения и войско собирал его отражать. Брат твой еще переживал. Думал, как бы король в спину ему не ударит. Видимо у Казимира тут, на Москве, были свои люди. Они весточку и подали.

— А он сам?

— Так под Смоленском стоял, где же еще? — Усмехнулся Ахмат. — Наверняка туда отошел, как узнал о моем поражении.

— Проклятье!

— Понял княже? — Мрачно спросил священник.

— Он не собирается со мной договариваться… — глухо прошептал Борис.

— Он ждет твоего племянника, чтобы разбить его и заключить с ним договор. Поражение должно способствовать сговорчивости. Сам видишь — вон какое войско король собрал. Даже это дьявольское отродье не устоит перед таким могуществом.

— Дьявольское?! — Резко развернувшись и схватив священника за горло, прорычал Борис Васильевич. — А не ты ли сеешь смуту?! Не ты ли принес беду на мою землю?! Нет?! — Вскрикнул Борис и с силой оттолкнул священника. Да так, что бедняга чуть не навернулся со стены.

— Успокойся! — Прошипел тот. — Даст Бог Казимир убьет молокососа. Тот не раз демонстрировал смелость. Вот и ныне может на рожон полезть. А нет — так мы поможем. Со спины ударим.

— И что дальше?

— Дальше? — Усмехнулся священник, отползая. — Казимиру с кем-то нужно будет договариваться. А тебе останется только взять в жены Софью и принять благодать истинной веры… — С этими словами он и удалился от греха подальше. Борис был зол. Сильно зол. Настолько… что за не слишком осторожные слова мог и жизни лишить.

— Если Ваня не послушается Феофила, то мы тут в кремле и подохнем, — тихо произнес он Ахмату. — А если вернется — того хуже. Уходить надо.

— Не веришь этому… в рясе?

— Ты видел племянника бою? Вот и я видел. Тут. Под Москвой в прошлом году. Он литвин как детей разогнал ссаными тряпками. А мои люди разыскали видаков того большого боя под Новгородом. С той битвы его пешцы окрепли, а тюфяки у него ныне много лучше. Поверь — надежды мало. Очень мало. Разве что чудо какое произойдет. И если этот дурень, — князь махнул головой в сторону отошедшего подальше священника, — совсем потерял разум от своей злобы, то я — нет. Нам конец. Теперь — точно. Или голодом помрем, или племянник убьет. Хотя я не верю, что он бросит Москву в беде. Прибежит. Вот те крест — прибежит. Или ты думаешь, чего купчишки да бояре испугались переходить под мою руку? Проклятье! Вот ведь ввязался!

— Успокойся, — взял его плечо хан.

— Успокоится? — Горько усмехнулся Борис Васильевич. — Думаешь, это нам поможет?

— Когда твой племянник придет, он поднимет на бой с Казимиром всех верных ему людей?

— Да, — кивнул Борис Васильевич. — Скорее всего. Я бы так сделал.

— Я тоже. Посему и думаю — вот тогда нам и нужно будет бежать. Сейчас же — это смерть. Мы не пробьемся. Да и Казимир нас не выпустит.

— А этих? — Кивнул князь на священников. — С собой тащить? Они же обузой будут.

— Они заманили тебя в западню. Они посулили тебе несбыточное. Они убедили тебя поднять руку на брата. Да и запасов они много жрут. Разве ты им это простишь?

Борис Васильевич мрачно посмотрел за плечо хану на священника, настороженно присматривавшегося к их беседе. Несколько секунд князь размышлял, а потом улыбнулся улыбкой, похожей на оскал хищного животного, им тихо не то прохрипел, не то прорычал:

— Нет…

 

Глава 10

1472 год — 1 сентября, Москва

Борис Васильевич стоял на стене и внимательно наблюдал за тем, как по реке поднимались струги племянника. Проходили мимо крепостных стен и «парковались» у посада. Поголовье обитателей кремля за минувшие пару дней серьезно сократилось. Его верные люди избавились от балласта и потенциальных предателей. Во всяком случае священников, что укрылись вместе с ним в кремле, вырезали минувшей ночью подчистую.

Злость ушла. Пришла решимость, а вместе с ней появилось желание побороться за свою жизнь и судьбу. Хуже того — кое-что прояснилось с тем отравлением. Священники перестраховывались. Они ведь всей этой пакостью занимались. Тела тоже они забрали. Какие мертвые, а какие просто весьма болезные. И не все из тех, кто числился мертвым, таковыми оказались. Хитрецы. А значит теперь что нужно делать Борису? Правильно. Главное племяннику под горячую руку не попадаться. А потом как все остынут, можно будет и поговорить.

С отмашки Бориса Васильевича преданные ему бойцы начали готовиться к прорыву. Рывок должен был получиться мощным и внезапным. Поэтому заранее седлать коней и собираться опасались. Вдруг кто сбежит да противникам расскажет? Да и готовились все к долгой осаде, а не бегству. Публично, во всяком случае. Сам же князь оставался на стене и наблюдал, сохраняя внешнее спокойствие. Но лишь до того момента, как понял — все пошло не так, как они с ханом планировали.

— Безумец! — Прорычал Борис Васильевич и в ярости бросил оземь свой шлем. Ну, точнее не оземь, а об кладку крепостной стены. Да так, что тот слегка деформировался. А потом, спустился со стены и свалился на ближайшее относительно чистое «посадочное место».

— Что случилось? — Осведомился Ахмат.

— Этот безумец оставил весь городовой полк, усиленный купеческими дружинами, нас караулить. А сам двинулся к Казимиру.

— Ты уверен?

— Сам посмотри. За ним уже телеги свели на внешних завалах.

— Проклятье! — Прорычал хан и рухнул рядом с союзником.

— И не говори. Теперь у нас надежды на прорыв еще меньше. Он словно знал о наших замыслах…

Кар! Раздался громкий крик ворона, после чего крупная птица, сидящая на кромке стены, прыгнула и улетела. Борис Васильевич, глядя на нее, сплюнул на землю и перекрестился.

— Но разве он без городового полка справится с Казимиром? — Тихо спросил Ахмат.

— Не знаю, — покачал головой князь. — Раз вышел, значит считает, что справится. На тебя же он вышел даже без своих конных сотен. И победил. А тут всадников король привел много меньше.

— Мы не в открытом поле бились.

— Ладно… что гадать? Пойдем. Посмотрим. Все равно нам пока ничего больше не остается…

С этими словами Борис Васильевич поднялся и направился обратно на стену. Хан пошел за ним, как и многие ратники. Они ведь слышали этот разговор, и все поняли. Оттого и последовали за своим князем, прекрасно понимая, что там, на поле, будет сейчас решаться их судьба.

Тем временем Ваня не рассусоливал и даже не пытался играть по правилам куртуазности и изящества. Прихватив с собой Холмского с его тремя сотнями хорошо тренированных всадников и солдат-новобранцев он решительным рывком ринулся к лагерю Казимира. Там, конечно, не оставили без внимания прибытие стругов княжича. И оживленно готовились к бою. Впрочем, все равно не так быстро, как им хотелось бы. Расслабились в относительном покое за эти несколько дней…

За всем этим действом со стороны наблюдали не только со стен кремля и баррикад посада. Имелся и еще один — третий коллективный зритель. А именно представители итальянского посольства, которое, по стечению обстоятельств, подошло к Смоленску как раз тогда, когда там уже собралось войско короля. Лезть поперек батьки руководство посольства не стало, как и светить весьма внушительную сумму денежных средств, что они везли. От греха подальше. Просто обговорили с королем условия своего присутствия.

Казимир, конечно, хотел бы разогнать этих «итальянских нахалов», а лучше арестовать и ограбить. Но с ними был папский легат в сане кардинала. Да и вообще — хватало уважаемых людей, не говоря уже о довольно сильном отряде сопровождения. Посему он просто побоялся с ними связываться. Бескровным этот конфликт точно не получился бы, а ослаблять свое войско перед боем со странным княжичем он не хотел. Опасался. Из-за чего итальянское посольство смогло проследовать за войском короля и встать под Москвой лагерем в отдалении. Достаточным для того, чтобы внезапно не попасть под раздачу.

— Джованни, — многозначительно произнес Джан Батиста делла Вольпе, комментируя развернувшееся действо другим наблюдателям.

— Но у него так мало войск…

— Ему хватит, — как можно более уверенно произнес Джан, прекрасно понимая, что, если княжич проиграет, за его собственную жизнь никто и ломанного гроша не даст. А значит, ему оставалось только верить. Он и сам видел, что войск слишком мало. Однако надеялся на успех. Ваня ведь действовал явно быстрее, чем ожидал Казимир.

С позиции, которую заняли итальянские наблюдатели, было очень хорошо видно — воины короля Польши и Великого князя Литвы просто не успевают в полной мере изготовиться к бою. Да даже и из лагеря выехать как есть, и то не успевают. А вот солдаты Вани высыпали за пределы внешнего кольца баррикад, удивительно быстро построились и под музыку пошли в атаку. Без раскачки. Без лишней возни.

— Странно они построились… — задумчиво глядя на московскую пехоту, произнес Пьетро Риарио. — Швейцарцы, сильные пехотным натиском, строятся куда глубже.

— Да, — согласился командир миланского отряда. — У них тяжелая колонна получается. Неудержимая. Неистовая. А тут какие-то жидкие линии.

— Но как идут! — Воскликнул представитель Неаполитанского королевства. — Как идут! Видите — какое равнение!

И все закивали. А потом, подавшись общему порыву, поехали сильно вперед, желая рассмотреть сражение как можно лучше. За ними двинулись и прочие всадники отряда. Итальянцы подход стругов заметили раньше, так что и изготовились в полном объеме. Так что со стороны для человека несведущего выглядело все так, будто тяжелая латная конница накопилась на пригорке и готовится к атаке.

Ваня их тоже заметил. Поэтому резко изменил планы. Он хотел изначально врываться в лагерь и резать противника нещадно. Сейчас же — встав в примерно четырехстах шагах, выкатил вперед дюжину «саламандр» и открыл по лагерю обстрел ядрами. На пределе скорострельности своих бронзовых орудий.

— Мне кажется, — произнес Джан, — Джованни нас заметил, и мы его нервируем. Может быть отойдем?

— Нет, — резко и твердо произнес легат. — Я хочу посмотреть на что он способен в такой ситуации. Кроме того, если он посчитал нас союзниками Казимира, то вряд ли поверит, что мы отошли. Скорее предположит, что мы его обходим. А так — пока мы на виду, он знает где мы и какие действия предпринимаем… — произнес Пьетро и осекся, заметив, что в ряды всадников затесалась девица, забравшаяся верхом в седло в юбке. Да не женской посадкой, а вполне нормальной. Стыдоба! Как только посмела! — Ваше королевское высочество! Здесь может быть опасно!

— Пьетро, оставьте! — Отмахнулась девица. — Я хочу посмотреть!

— Я настаиваю!

— Пьетро, ради нашей дружбы. Здесь решается и моя судьба. Не будьте таким жестоким.

— Хорошо… — после долгой паузы произнес Пеьтро и вновь обратил свой взор к полю боя. А там орудия уже замолчали, перегревшись. Много ли им надо? Бронзовые стволы, выплевывая по четыре выстрела в минуту, уже к исходу третьей дошли до кондиции, подразумевающей тление свежих картузов. Это княжич заранее выяснил эмпирически, поэтому и приказал прекратить огонь и банить стволы.

Но и тех ста сорока четырех ядер, что дюжина «саламандр» успела отправить «в гости» к Казимиру, оказалось достаточно, чтобы наделать дел. Не столько в формате нанесения прямого урона, сколько как фактор деморализации. В лагере начался было бардак и паника. Однако обстрел прекратился. Еще бы несколько минут огня и все войско Казимира обратилось бы в паническое бегство. От неожиданности. От непривычности к таким формам боевых действий. Но теперь, когда противник перестал стрелять и стоял в поле, всадники, кое-как удерживая лошадей, направили свой гнев и страх на них. Ведь их было так мало. Казалось — дунь, и ветер унесет эти жалкие ряды.

И вот, увлеченные не приказом, а каким-то общим порывом из лагеря стали высыпать всадники. Кто в чем. Хватало и тех, кто не успел даже кольчуги надеть и был в обычном тряпье. Чего-то подобного княжич и ожидал. Поэтому-то и заставил банить стволы влажными банниками, стремясь охладить их хоть немного.

Беспорядочная толпа всадников общей лавой ринулась вперед…

— Бей! — Рявкнул командир артиллерии, когда эта орда вышла на дистанцию примерно шагов в двести-двести пятьдесят.

Бах! Бах! Бах! Относительно слитно ударила дюжина «салмандр» тяжелой кованой картечью. И сразу же бросились перезаряжаться. Второй картечный залп совпал с первым пищальным. Три секунды. Смена линии стрелков. И новый пищальный залп. Еще три секунды. И новый. Еще три. И еще раз. Еще три. И новый удар картечью. Теперь уже ближней, мелкой, свинцовой.

А потом и стрелки, и артиллеристы бросились под прикрытие пикинеров, опустивших свои пики. На швейцарский манер, как отметили итальянские наблюдатели. Первый ряд упер пики в землю, готовясь принимать на них боевых коней. Второй и третий взял ударным хватом. Стрелки же, отойдя за пикинеров, начали лихорадочно перезаряжаться.

Однако мощного кавалерийского удара не вышло. К пехоте вылетели лишь отдельные бойцы на неуправляемых лошадях. И тех очень быстро успокоили. Где-то приняв на пики. Где-то добив пищальным выстрелом.

Небольшая пауза, позволяющая пороховому дыму рассеяться, и пехота пошла вперед. Спокойно. Мерно. Под барабанный бой и игру волынок. Без лишней суеты, походя добивая раненых лошадей и людей. Главное — не спешить. Ваня совсем не рвался в лагерь Казимира, где эта «полевая отповедь» довела всю эту людскую массу до кипения. То есть, до паники. И это явно обозначенное наступление московской пехоты стало триггером, оформившим всю эту нервозность в презренное бегство. Бросая все и вся.

Ваня же, не дойдя сотни шагов до лагеря остановил свою пехоту и стал выжидать. Кавалерия, под командованием Холмского, сорвалась и двинулась с фланга, не давая противнику забиться в ближайший лес. Направляя его на Смоленскую дорогу. То есть, туда, откуда он пришел, разграбив по пути почти все поселения.

— Мда… — констатировал увиденное Пьетро Риаио. — А почему его войска остановились? Почему они не входят в лагерь? Почему не устремились за своей законной добычей?

— Джованни им этого не разрешал. А порядок и дисциплину он очень высоко ценит.

— Не разрешал?! — Удивился представитель Милана. Для него это звучало дико. Как и для всех других. Кто-то представлял из них классику феодального войска, кто-то наемников, но для всех из них добыча была краеугольным камнем военной кампании. И они не понимали, как войско может остановиться перед брошенным лагерем. Это же такой соблазн!

— Он не считает дело законченным. Смотрите, — произнес Джан Батиста и кивнул на поле.

И словно в подтверждение его слов со стороны группы всадников, ехавших за строем пехоты, донесся пронзительный звук трубы, явно привлекающий внимание. Потом один из всадников стал что-то махать флажками. А дальше произошло еще одно чудо по меркам итальянских наблюдателей.

Зазвучал горн, и Даниил Холмский повел свою конницу в обход лагеря на указанную ему княжичем позицию. На фланг, создавая угрозу для итальянского отряда. При этом всадники не свалкой пошли, а перестроились в колонну и выдвинулись, удерживая строй. Не идеально, но очень крепко. Во всяком случае эта эволюция из развернутого в две линии фронта в походную колонну с организованным передвижением произвела на итальянцев впечатление не меньше, чем сам факт «дистанционного управления».

Тем временем пехота также производила перестроения. Оставив заслон из новобранцев со стороны лагеря Казимира, Ваня развернул свои основные силы фронтом к новому противнику. Странному, но, безусловно, опасному. Даже отсюда были наблюдаемы латные доспехи. А значит — ребята очень серьезные и пренебрегать ими смерти подобно. Он и так немало рисковал, атакуя лагерь неприятеля, подставляя под них свой фланг.

И вот — развернувшись, московская пехота пошла вперед. Под барабаны и звуки волынок, исполняющие импровизацию на тему British Grenadiers Song. Без лишней спешки. Старательно выдерживая равнение и общую аккуратность формации. Молча. Никаких криков. Никакой суеты. Никакого волнения, во всяком случае, наблюдаемого со стороны. Что само по себе немало давило на нервы «гарным итальянцам» феодального разлива.

А за ними артиллеристы на лямках тащили по полю легкие орудия. Вполне поспевая за пехотой и готовые в любой момент развернуть их, выкатить вперед, и ударить. Ибо те были уже заряжены тяжелой дальней картечью.

— К бою! — Немало занервничав, крикнул Пьетро Риарио.

— Стойте! Стойте! Я сейчас все улажу! — Выкрикнул Джан Батисто. — Он нас просто не узнал!

И с этими словами он сорвался и поскакал вперед. Ваня заметил этого одинокого всадника и прекратил продвижение. Барабаны с волынками замолчали. Вперед выступили стрелки. Артиллеристы спешно прокатили свои орудия между секциями пехотных построений. Сам же княжич ждал и наблюдал, озираясь. Знамена ему были смутно знакомы, где-то когда-то он их видел, но про итальянцев он как-то не подумал. Другим была голова забита. Поэтому, когда до него донесся знакомый голос, он довольно сильно вздрогнул.

— Иван Иванович! Это я! Иван Фрязин! — Вновь закричал с легким акцентом прокричал всадник.

Ваня несколько секунд поколебался, а потом, тронув коня, поехал вперед — выезжая к этому переговорщику. За ним устремился десяток всадников сопровождения, выделенных из отряда Холмского. Не драбанты, конечно, но княжич просчитывал и вариант поражения, поэтому минимальной охраной озаботился. А то ведь и до баррикад не добежишь, если в одиночку.

— Княже, — поклонился Джан Батиста. — Рад видеть тебя в здравии!

— Что ты здесь делаешь? — Хмуро поинтересовался Ваня.

— Я выполнил твое поручение, — вновь поклонившись сидя в седле, ответил он.

— Мое поручение? Привод на Москву польских и литовских войск? Разве это я тебе поручал?

— О нет! Я привел посольство от Святого Престола! А вместе с ним двух невест. Дочь короля Неаполя Элеонору Арагонскую для твоего отца и юную герцогиню Миланскую Катерину Сфорца для тебя. Эти воины, — махнул он рукой в сторону латной конницы, — отряд сопровождения.

— А почему вы прибыли вместе с Казимиром?

— Так вышло, — виновато ответил Джан. — Когда мы прибыли к Смоленску, Казимир уже собрал войско и собирался идти походом на Москву. Мы не решились идти впереди. Да нам никто и не дал бы. Мы даже про невест не стали говорить. Хватило и того, что с нами ехал племянник Папы Римского — очень уважаемый человек. И мы все вполне походили на его сопровождение и гостей.

— Племянник?

— Да, Пьетро Риарио. Легат, кардинал и латинский патриарх Константинополя. Он решил возглавить посольство, так как твое предложение очень заинтересовало Святой Престол. Борьба с османами и магометанами — дело чрезвычайной важности.

— Я рад… серьезно, очень рад, что удалось достичь взаимопонимания. Жаль, только, что с невестами, видимо, получится некрасиво. Говорят, моего отца убили.

— О! Не переживай. До нас уже дошли эти печальные слухи. Мы обсудили их и пришли к выводу, что неаполитанская принцесса сможет стать невестой Великого князя, вне зависимости от того, кто им окажется. Ты или твой отец. А дочь герцога Милана — сможет стать невестой наследника. Даже если его только предстоит зачать и родить. Ей ведь не так много лет, и она может подождать. Если же так случится, что Элеонора умрет, не родив наследника, то Катерина сможет занять ее место.

— Хм… — задумчиво произнес Ваня, смотря на Джан Батиста. — Святой Престол до такой степени заинтересован нашим союзом?

— Да.

— А девушки согласны с таким положением дел?

— Они готовы послужить Святому Престолу.

— То есть, им ничего еще не сказали? — Повел бровью Ваня. Джан промолчал. — Ладно. Это потом обсудим. Сейчас важнее закончить более важные дела.

— Кремль?

— Да.

— Долгая осада… — начал было говорить Джан, но княжич его прервал.

— Никакой осады. На эти игры у меня нет времени. Благо, что крепость весьма посредственная. Для этих мест сильная, но ты, друг мой, вырос на севере Италии. И я уверен — видел настоящие крепости. Не думаю, что она отнимет у меня много времени.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет. Это лишнее. Снимайтесь с лагеря и подходите к городу. Я отдам распоряжения.

— Да, господин, — еще раз поклонился Джан, оставаясь в седле. Ваня же едва заметно кивнул и, развернув коня, отправился обратно к своему войску.

Несколько отрывистых команд, и пехота с артиллерией пришли в движение, перестраиваясь в походную колонну. Быстро. Слажено. Организованно. Артиллеристы отцепили лямки и завели хоботы лафетов на передки, в которые были впряжены лошади. Не удалось избежать и махания флажками. Сигнальщик передавал приказ Холмскому занять лагерь Казимира. Ну и так далее. Легат и прочие военные наблюдали эту сцену с открытым ртом. Пяти минут не прошло, как только что развернутое в боевой порядок войско полностью перестроилось в походный ордер и двинулось вперед.

Под музыку. Только не ту мерную, действующую на нервы. А другую. Скоморохи, привлеченные князем для «сочинения» по вольно подвываемым мотивам музыки для боя, отличились и в других делах. Поэтому здесь и сейчас итальянские наблюдатели услышали импровизацию на тему знаменитого Scotland the Brave. На волынках и барабанах. Под нее вся эта организованная колонна и двинулась в сторону Москвы…

— Он всегда такой? — Тихо спросил легат, наблюдая за тем, как красиво и аккуратно двигаются пехотные коробки, покачивая пиками и щитами.

— Какой?

— Почему он пленных не брал? — Кивнул легат, в сторону поля боя московской пехоты с литовцами и поляками.

— Он не любит брать пленных. Он считает, что это желание мешает побеждать.

— А разве выкуп его не интересует?

— В весьма незначительной степени. Джованни вообще не любит воевать. Для него война — лишь инструмент решения тех задач, которые не удалось разрешить иначе.

— Не любит? — Удивился глава миланской делегации.

— Терпеть не может.

— Боюсь себе представить, что было бы, если бы он любил воевать, — покачал головой легат. — Он ведь разбил довольно серьезное войско Казимира, не потеряв ни одного человека.

— В этом весь Джованни, — виновато улыбнулся Джан Батиста…

Разговор тек сам собой. Руководство итальянцев же, отправив часть воинов в лагерь, двинулось следом за княжичем. Слова о том, что он быстро решит вопрос с кремлем, их немало заинтересовали. Хотелось посмотреть на это своими глазами.

Ваня не подвел. Выбрав самые неожиданные для атаки ворота кремля, он подвел туда всю дюжину «саламандр». Развернул их. И ударил беглым огнем по воротам. Минуло всего три минуты от подхода артиллерии, как ворот попросту не было. Их сдуло. Ядрами. Деревянные же, пусть и окованные.

— Дядя! — Прокричал княжич в берестяной рупор, кои использовались активно на его стругах для общения на марше. — Ты видишь — я готов войти и убить всех, кто служит тебе. Ибо они изменники. Как и ты. Но я хочу дать тебе шанс спасти их. Выходи на поединок. Только я и ты. Пешими. И пусть Всевышний нас рассудит! Победишь? Мои люди тебе присягнут. Я одержу победу — твои присягнут мне. И обещаю воинов твоих не убивать. Если же струсишь и не примешь вызов — я убью всех, кто служит тебе.

И тишина.

Минута проходит. Другая. Третья. Никто не выходит.

Ваня тяжело вздохнул и приказал пехоте строиться в штурмовую колонну. Наверняка с той стороны постараются их принять. Но и пусть. Жаль, конечно, что своих людей придется потерять. Это ведь не то дурацкое полевое сражение. Тут явно будет рубка накоротке. Но выбора, по сути, никакого и не оставалось.

— Идет! — Вдруг кто-то воскликнул.

Княжич оглянулся и увидел в воротах одинокую фигуру воина. Чешуя, дедовский шлем, щит, меч. Классика. Словно с апокрифической картины сошел. Даром, что пеший.

Ваня снял с себя все лишнее. Шлем, да чешуя на кольцах. Из оружия взял свою тяжелую боевую шпагу и дагу. Он в этой связки уже пару лет тренировался, восстанавливая навыки той, былой жизни. Поэтому владел уже этим оружием очень неплохо. Впрочем, ключевой причиной именно этого выбора стала неожиданность. Дядя совершенно точно не готов воевать с противником, вооруженным таким образом. А княжич немало потренировался вскрывать связку щит-меч шпагой и дагой.

Вышли. Постояли немного. Посмотрели друг другу в глаза. Молча. Потом Ваня громко произнес.

— До смерти.

— До смерти, — согласился оппонент.

Начали аккуратно. Не спеша. Прощупывая друг друга. Борис Васильевич был в курсе того, что его племянник очень плотно тренировался. Да и выбор оружия удивил. Поэтому не рвался в решительный натиск, опасаясь подвоха.

За их «игрой» наблюдали остальные. Включая подъехавших итальянцев с Элеонорой. Та не отставала ни на шаг, жадно впитывая все происходящее. И Пьетро не мог заставить ее вернуться. Своевольная дама была не только его подругой, но и очень важной персоной в будущей игре. Поэтому ссориться, тем более по таким мелочам, он не стал. Держа в уме тот факт, что в случае гибели Элеоноры у него имелась Катерина. Пусть и малышка еще девятилетняя, но все одно — предъявить было можно в качестве невесты как бы что ни повернулось.

— Дядя… а ты знаешь, что попадешь прямиком в ад? — Усмехнувшись, поинтересовался Ваня.

— Или ты, — хмуро буркнул тот.

— Куда я попаду — не ясно. А у изменников выбора нет.

— Так и есть изменник! Веры!

— Я вере не изменял. Как был христианин, так и остался. А вот Патриарх, что задумал меня убить ради своих гнилых дел, изменил.

— Вздор!

— Ты сам посуди. Разве не так? Разве не по его приказу отравили мою маму, чтобы освободить место для Софьи Палеолог? Что молчишь?

— А что сказать?

— Признай — истинный Патриарх такого никогда бы не приказал сделать. Это очень грязный и гнилой поступок. Достойный лишь служителя Лукавого. Или ты забыл притчу о волке в овечьей шкуре?

Борис Васильевич промолчал. Не ответил. Но сильно нахмурился.

Диалог на этом, впрочем, не остановился. Ибо княжич говорил нужные слова не столько дяде, сколько зрителям. Поэтому повернул беседу так, как ему требовалось. Поведал историю о том, кто такие Рюриковичи и откуда. Да и вообще — трепался много и со вкусом, откровенно измываясь над дядей словами и делом. Молодое тело вкупе с серьезной тренированностью по методикам XXI века давало в плане выносливости чудовищную фору куда более старому аборигену. Тем более, что Борис Васильевич, хоть и был воином, но каких-то регулярных методичных тренировок давно не вел. Разве что верхом много ездил. Но это мало помогало. Да и на алкоголь налегал последние годы, и на жирную пищу. Так что, уже через двадцать минут вялого мучения едва на ногах держался. Щит был отброшен. Тело покрыто по меньшей мере десятком мелких ран. А сам он сипло дышал, жадно хватая ртом воздух.

— Хватит… — прошептал он. — Не мучай меня больше. Стыдно. Убей.

— Ты так спешишь в ад? — Усмехнулся Ваня. — Думаешь, там будет легче?

— Мне все равно… — произнес он и опустил меч.

Но вместо смертельного удара княжич дал ему обидный поджопник.

— Проклятье! Что ты как тряпка?! Ты Рюрикович!

— И что это изменит? — Просипел Борис Васильевич. — Я отдаю свою жизнь, чтобы спасти своих людей. Ты обещал сохранить им жизнь.

— Твоим воинам. Священников, изменивших моему отцу, я не пощажу.

— Я их уже казнил.

— Казнил? — Удивился Ваня, с интересом посмотрев на дядю. — Значит я не ошибся, давая тебе шанс.

— Шанс?! Да у меня не было ни единого шанса против тебя!

— Шанс выжить там, — кивнул княжич, неопределенно махнув головой. — Знаешь, когда я стоял на кромке, я многое понял. Ты смирился со своей судьбой. Зря. Нужно драться до конца. Потому что в любой момент твое упорство может быть вознаграждено.

— Я едва стою на ногах… — покачав головой, произнес Борис Васильевич.

— Ну же! Ты воин! Еще удар! Не будь тряпкой!

И оппонент Вани тяжело, медленно и нелепо взмахнув мечом попытался его разрубить. Что было пресечено резким выпадом с подшагом. Тяжелая боевая шпага, скользнув по чешуйкам доспехов, вошла под них, порвала крепкое кольцо и углубилась. Удар оказался весьма сильным. А начавший оседать Борис Васильевич насадился еще глубже — так, что шпага вышла со спины, пробив второй слой чешуи и колец.

— Попадешь в ад — бей ближайшего черта в ухо! И отбирай вилы! — Прорычал дяде в лицо Ваня. — И в бой! Без жалости! Без сожаления! Будешь хорошо драться — предки на дракарах подойдут и Ад содрогнется от ярости викингов! Поверь — они не пропустят доброго веселья!

Кар! Подал голос один из воронов, что даже вне кораблей крутились поблизости от княжича. Дядя заметил его. Вздрогнул всех телом. И не то засмеялся, не то закашлялся, кривя в жутком оскале окровавленный рот.

— Помни кто ты! И не давай им там спуску! — Добавил Ваня, глядя ему в глаза. А потом отскочил назад, извлекая клинок.

Борис Васильевич пару секунд постоял, а потом рухнул на землю. Несколько раз вздрогнул. И затих. Ваня ему поклонился. А потом в гробовой тишине пошел в выбитые ворота.

Он не смотрел по сторонам, но все его воины молча опустились на колено. Итальянцы, которым слова княжича переводил Джан Батиста, просто молчали, потрясенные до глубины души услышанным. И увиденным. Ибо Ваня дрался хорошо. Очень хорошо. И разделал как ребенка воина крупнее, старше и опытнее. Во всяком случае, так выглядело на первый взгляд.

Внутри кремля воины, что служили Борису Васильевичу, также становились на колено. Разве что хан устоял на ногах, хотя и пошатнулся, когда Ваня подошел и посмотрел ему прямо в глаза.

— Убьешь? — Тихо спросил Ахмат.

— Ты предавал меня? Ты предавал моего отца?

— Нет. Я воевал против тебя и твоего отца.

— Враг не предатель. Хороший враг, что верный друг — никогда не подведет. — Сказал мрачно Ваня и пошел дальше. Ахмат же, чуть помедлив, крикнул ему в спину:

— Твой отец жив!

Эта новость поразила княжича словно молния. Ваня замер и медленно обернулся. Встретился взглядом с ханом. Тот кивнул, подтверждая свои слова. И завертелось. Полчаса не прошло, как изрядно исхудавшего и измученного Ивана III свет Васильевича вытащили из «холодной». Привели в хоть сколь-либо надлежащий вид и вывели в люди. Чтобы все увидели — он жив.

Великий князь от резкого изменения своего положения был потрясен и раздавлен. Еще час назад — он был пленник, сидящий в темноте подвала. А тут — и освобождение, и посольство великое, и не только восстановление статуса, но и его повышения. Ведь легат Папы Римского зачитал прилюдно послание, подтвердив все права Ивана Васильевича на титул короля Руси.

Легат завершил чтение письма. Иван Фрязин — его перевод. Ваня же вышел вперед и громко произнес:

— Да здравствует король!

А потом опустился на колено перед отцом. Следом за ним последовали его воины. Бояре и ратники городового полка. Купцы и прочие, присутствующие. Даже гости из Италии, все прекрасно понявшие, поддержали торжественность момента своими здравницами.

Иван III свет Васильевич же смотрел на происходящее неверящим взглядом. И по его щекам текли слезы… редкие, скупые, слезы… А Элеонора Арагонская, поглядев на своего будущего мужа, представшего в весьма непрезентабельном виде, задумчиво уставилась на его сына. И очень непростой был этот взгляд. Нет. В нем не было злобы или раздражения. Отнюдь. Когда же Ваня, почувствовав столь пристальный интерес к своей персоне, посмотрел на девушку, она улыбнулась, стараясь выдавить из себя как можно больше страсти и соблазнительности. От чего новоиспеченный королевич вздрогнул и побледнел, понимая, что снова вляпался…