Глава 1

1471 год — 8 марта, Москва

Ваня сидел рядом с отцом на собрании боярской Думы. И слушал в который раз об истории, что сильно трогала местную аристократию. Слушал и дивился тому, как лихо религиозно-мистическое мышление искажает причинно-следственные цепочки, подменяя их идеалистическими постулатами, то есть, тезисами, лишенными всякого здравого смысла. Да, маленькому человеку можно тихо жить с таким мозгом. И вполне себе комфортно. Проблемы начинаются только тогда, когда этой «плантацией глюков» пробуют думать…

История, в общем-то, была обыденна. Новгород в очередной раз пытался удалиться из орбиты влияния той державы, которая начинала слишком сильно на него влиять. Такое положение дел ему было не выгодно. Ведь он стремился со всеми торговать и никому не подчиняться.

В этот раз пришел черед Москвы. Посему крупная партия, настроенная на дружбу с Великим княжеством Литовским и попыталась заручиться его поддержкой. Со всеми, как говорится, вытекающими субстанциями.

Масла в огонь в этот раз смог подлить Вселенский Патриарх Дионисий I, который в минувшем 1470 году разделил подчиненную ему московскую митрополию, выделив из нее киевскую. По настоянию короля Польши и Великого князя Литвы Казимира IV. И все бы ничего, но этот «добрый человек» «на голубом глазу» допустил существование разом двух митрополитов «всея Руси»: московского и киевского. Чем, как несложно догадаться, обострил и без того непростые отношения между Москвой и Литвой.

Но это было бы еще полбеды. Дивное религиозно-мистическое мышление аборигенов вывернуло вопрос с Новгородом самыми лихими кренделями. Ничего умнее они не придумали, как надавить на Новгород через архиепископа, поставленного туда Москвой. Умно? Очень! Потому что не прошло и полугода, как тот самый архиепископ побежал выпрашивать подтверждения должности в Киев, попытавшись переметнулся из московской митрополии в киевскую. То есть, Иван III своими руками, сам, обрубил единственный канал политического воздействия на новгородцев. Ну а что? Микроскоп тяжелый. Значит им можно гвозди забивать. А то, что и сам сломается, и гвоздя не забьет — то происки злодеев заграничных. Не иначе как латинян или еще кого.

И вот теперь, не понимая, что он заходит с хромой карты, Великий князь Иван III свет Васильевич на полном серьезе обсуждал со своими боярами да князьями служивыми крестовый поход на отступников от веры христовой…

Да, если он победит, это станет аргументом для расправы над своими противниками в Новгороде. Возможно. Если их выдадут, что совсем не факт. А если он проиграет? Правильно. Самолично приведет всю землю новгородскую под руку Казимира IV. Да уж. Это был прекрасный пример того, что ложка хороша к обеду, а всякий инструмент к своему делу. Потому-то и не желательно ковыряться в носу вилами, для того палец даден.

Ваня же слушал да помалкивал, тихо выходя в осадок и припоминая слова российского генерал-фельдмаршала Христофора Миниха. Тот говаривал, что Россия управляется непосредственно Господом Богом, иначе невозможно представить, как это государство до сих пор существует…

Очередное собрание подошло к концу. Все разошлись. А Великий князь обратился к сыну.

— Я же видел, что тебя распирало. Отчего молчал?

— Отец, тебе правду или чтобы приятно было?

— Хм, — усмехнулся Иван Васильевич. — Давай правду.

— Москве остро нужна торговля морская. Нужен Новгород, а через него выход к Балтийскому и Белому морям.

— Торговлишка? — Смущенно переспросил отец. — А как же отступничество от веры христовой?

— То селянам должно говорить. Им такие слова — что мед. А нам надлежит уметь отделять зерна от плевел. Митрополит киевский ныне от унии отошел. Так что, не к латинству они потянулись, а от нас подальше. Почему? Чтобы заступников найти. А как те заступники себе долю попросят, так снова к тебе прибегут и станут искать дружбы и защиты от вчерашних защитников. Для Новгорода это обычное дело, он так делал с незапамятных времен.

— То верно, — закивали отец, — делал.

— Что же до латинства, то… у латинян свои проблемы и не малые. У них совсем недавно отгремело восстание гусситов в Богемии. Пятнадцать лет бунтовали! Да не селяне с дрекольем, а уважаемые люди. Поговаривают, что и сам покойный король Богемии им благоволил и если бы не Сигизмунд, то отреклись бы в Богемии от Папы. Вопросы там были подняты такие, что забыть о них не получится. Не тут, так в ином месте прорвет страшным нарывом. Не сейчас, так завтра. Кроме того, Папу Римского разрывают противоречия латинских королевств, что дерут друг друга как свора голодных псов. Ему явно не до таких вот сложных вещей.

— Ты говоришь, словно их оправдываешь, — нахмурился Великий князь.

— Отец, а кто посеял смуту среди добрых христиан? Кто поставил в Киеве митрополита всея Руси, презрев Москву? Ради чего? Не ради раздора ли промеж честных христиан? Чьими руками он сотворен? Разве то латиняне сделали? Нет. Они бы, может, и рады, да не угнаться латинянам за эллинами в коварстве. А тем зачем такую пакость делать? Тут все еще проще. Дабы услужить хозяевам своим.

— Хозяевам? — Нахмурился отец.

— Ты разве не знаешь, что православные эллины Афона присягнули магометанскому султану осман аж за несколько лет до того, как тот взял Константинополь? И что они за измену ту любовью большой его пользуются и защитой. Разве не оттого они воду мутят промеж добрых христиан? Разве не от того, стараются сталкивать их лбами и ослаблять всемерно?

Великий князь застыл с открытым ртом, готовым высказать возражение. Но слов не находил. Потому что вдруг осознал правоту сына.

— Эллины всегда были хитры зело, — тяжело вздохнул Ваня, продолжая. — И всегда считали нас за диких варваров, не достойных их внимания и уважения. Ты слышал сказание о том, как Владимир Святой Русь крестил?

— Да, — кивнул отец.

— Сказание то для красного словца, для селян и диких варваров, коим его в уши и льют. На деле все было несколько иначе. Предок наш великий не блаженной девицей был, томной и полной дивных чувств, а сильным воином и крепким правителем с цепким, дальновидным умом. Крестил Русь он задолго до раскола в единое и неделимое христианство. А эллинов пригласил с замахом на выгоды великие, коими его прельщали. Почему прельщали? Так выгода с того. Шутка ли в свою епархию такую великую землю прирезать?

— И чем же его прельщали?

— У эллинов в те годы был единственный во всем честном мире университет — Пандидактерион. Это много позже он превратился в семинарию, а тогда там учили архитекторов да механиков разных. Лучших из лучших. Чему в доказательство был весь город с его блистательными дворцами и храмами. Владимир Святославович хотел, чтобы и у него в державе также завелось. Чтобы не хуже эллинов быть. Чтобы стены великие из камня. Чтобы храмы огромные, сравнимые со славной Софией. Да не киевской или новгородской клетушкой, а константинопольской! Коя во много раз больше. Но разве ты видишь где по земле русской учебные заведения? Не токмо для механиков, но и, хотя бы семинарий духовных для священников? Их нет отец. Прошло половина тысячелетия, а их до сих пор нет. Ни одного. Эллины обманули Владимира Святославовича. Они держали и держат нас «в черном теле», «заботливо» оберегая от света знаний, дабы мы жили в как можно более страшной дикости.

— Но зачем?! — Воскликнул отец.

— Как зачем? Раньше они служили державе ромейской, где русичей боялись и не желали их усиления. Ромеям мы были нужны как рабы. Оттого и перевели на наш язык слово δουλος как «раб», а не как «слуга». Это они — слуги господни, а мы — рабы. Слишком болезненно они восприняли щит Вещего Олега, прибитый на их ворота. Слишком это их унизило. Ныне же, служа османскому султану, эллины делают все возможное, чтобы рассорить христиан между собой и ослабить. Ведь это в интересах султана. И не только православных христиан, но и тех, что папежной веры. Да сталкивая нас с латинянами, дабы не до укрепления магометан нам было.

— Печально это слышать… — тихо произнес Иван Васильевич, понуро повесив голову.

— Предупрежден, значит вооружен, — возразил сын. — Что же до Новгорода, то я предлагаю крестового похода не зачинать.

— Почему? — Без всякого интереса в голосе спросил отец, мысли которого были далеко.

— Юрьев-Камский ныне под рукой твоей. Думаешь, в Вильно и Сарае это не заметили? Занятие слияния устья Камы и Волги московской ратью серьезно тебя усилило. Торговля там богатая. А значит вмешаются или литвины, или ордынцы, или все вместе. Оттого, собирая крестовый поход ты не сможешь дойти до Новгорода. Оборотишься для защиты своих земель.

— И что ты предлагаешь?

— Распустить по весне слухи о том, что хан Ахмат собирается идти на Москву. А потом, собрав войско, внезапно для всех пойти на север. Пока новость дойдет до Вильно и Сарая, пока они войска начнут собирать — ты уже успеешь разрешить спор с Новгородом и им вмешиваться будет поздно.

— И все?

— И все.

— Я подумаю, — кивнул отец, с совершенно расстроенным видом. На том и расстались. Ваня отправился заниматься своими делами, а Иван Васильевич хотел уединится и подумать. А потом и с духовником посоветоваться, чтобы в голове все улеглось, сказанное Ваней…

 

Глава 2

1471 год — 23 марта, Москва

Несмотря на вполне весомые доводы сына Иван Васильевич не послушал Ваню и решил продолжить готовиться к крестовому походу на Новгород. Да с еще большим размахом.

Наш герой, поняв, что ничего не изменить, решил во все это не вмешиваться и максимально самоустранится, благо, что дел у него хватало. К весне 1471 года у него было пять укрепленных производственных и дюжина — открыто расположенных. Но, увы, избежать участия в этом цирке не удалось.

— Отец, — произнес Ваня, входя в комнату, — мне сказали, что ты искал меня.

— Да, — кивнул Иван Васильевич и, кивком отослал пару слуг из помещения.

— Что-то случилось?

— Я решил уважить тебя и поставить во главе полка, дабы в отрыве от войска крушить этих отступников веры христовой.

— Что, прости? — Удивился Ваня, переспросив.

— Возьмешь своих пешцев, конников и пойдешь воевать новгородцев. Впереди войска моего. Или ты думаешь, кто позарится на пешцев? Ими командовать — честь малая. Ежели ты так страстно желал их создать, то сам и возглавишь. А чтобы сбежать после верного разгрома мог — конников своих возьмешь. С ними вырвешься.

— Но… я думал, что Даниил Холмский пехоту возглавит.

— Пешцев? Зачем так унижать человека? Он отличился добре под Юрьевом-Камским. Славно сражался. Пойдет с тобой, конницей станет командовать. Выбери из пешцев кого. Пусть их головой станет. Нечего уважаемым людям этими отребьям руководить.

— Отец…

— Или ты думал отсидеться в Москве?

— Нет, но это назначение так неожиданно. Мне ведь всего тринадцать лет. Что люди подумают?

— Ты в куда меньшем возрасте отличился при обороне Мурома. То всем уже известно. Сотню конную обучил славно. Под Юрьевым-Камским она отличалась. Говорят — исход боя решила.

— Льстят.

— Пусть так. Но ты на слуху, а потому на возраст не посмотрят. Да и по делам своим славен. О твоих мастерских далеко за пределами Москвы знают. Никто оспаривать мое решение не станет. Даже шепотками, за спиной.

— Хорошо отец, — с кислым лицом ответил Ваня.

— Вижу, что не рад. А кто пару лет в поход рвался? Али набегался после Муромского сидения?

— Ты ведь меня не послушал… — тихо произнес сын. — Крестовый поход — опасная затея.

— Слова твои умны, но есть и те, кто не умом холодным судит, а мудростью сердечной. И правды в их словах больше. Я выслушал тебя. Но поступать, как ты советуешь, значить презреть веру христову. Ты еще мал. Умен, но мудрости тебе недостает. Оттого и судить столь холодно.

— Я понял, отец, — ответил княжич как можно более спокойным, нейтральным тоном.

— Да ты не кручинься. Дело тебе дам проявить себе без особой опасности. Пойдешь не к Новгороду, а в сторону от него. К Руссе. Город тот укреплен слабо и богат посадами ремесленными. Считай — большое село. Вот в полон кого надо и станешь брать. Отец мой в былые дни добрую добычу оттуда взял.

— А дальше?

— Куда тебе дальше-то? — Усмехнулся отец. — Ну коли пожелаешь, то и дальше иди. Новгородцы то чай в полевую битву не полезут. Я ведь с Москвы большой ратью выступлю к столице их. Самой прямой дорогой. А может и не я, а брат мой — Юрий. То пока не ясно. Они войско собирать станут к битве решительной, а не за тобой бегать. Но коли на то пойдет, то и сам не зевай. Увидишь многочисленную рать — пешцев бросай и отходи с конниками.

— Отец…

— Что отец? Али ты думаешь, что пешцы твои чего стоят в поле? Пустое. Ходят они красиво, но против рати конной — не супротивник. Стопчут.

— Я о другом хотел просить. Можно?

— Проси, — кивнул Иван Васильевич, подозрительно скосившись на сына.

— Когда мне выходить?

— Да как просохнет земля, так и выходи.

— Мне можно будет подготовиться? Или выходить как есть?

— Готовься. Конечно, готовься. Но денег не дам. Казна вся на подготовку к походу пойдет. Воинам платить надобно.

— Мне понадобиться несколько тюфяков и запасы пороха большие.

— Почто они тебе? Впрочем, опять какие твои выдумки. Бери. Что подберешь себе, то и бери. Только не сильно наглей.

— Благодарю, — как можно более искренне произнес княжич и откланялся.

Вышел на крыльцо. Тяжело вздохнул и осмотрелся по сторонам. Наверняка ведь советчики отца должны за его реакцией наблюдать.

Так и есть — несколько человек из греков, что крутились вокруг Великого князя уже пару лет, стояли и обсуждали что-то с митрополитом. Искоса поглядывая на княжича.

И тут Ваню словно обухом по голове приложили. Софья Палеолог! Точно! Минувшим годом же Иван Фрязин, ездивший от Великого князя к Папе Римскому, привез портрет Софьи Палеолог, оную сватали за Ивана Васильевича.

Княжич как-то слишком увлекся своими ремеслами. А оказалось, что зря. Очень зря. Ибо другими делами нужно было заниматься. Дядя Андрей был амбициозным дураком. Он вряд ли смог бы придумать столь непростой способ по убийству Марии Борисовны — супруги брата. И до поры Ваня не понимал роли митрополита. Он был явно связан с этим убийством. Но как? Зачем ему в это дело встревать? Теперь все встало на свои места.

Мать устранили дабы расчистить место для гречанки из Палеологов. А теперь и за него взялись, слишком уж ретиво выступил против. Отец-то, небось, проболтался духовнику. А что такое таинство исповеди Ваня знал прекрасно, как и таинство крещения, причащения и так далее. То есть, княжич был абсолютно уверен в том, что духовник регулярно докладывал о настроениях Великого князя митрополиту.

Видимо по этой причине отношения княжича с митрополитом были достаточно продуктивны, хоть и натянуты. Ибо знал, засранец, что Ваня про него ничего дурного отцу не сказывает. Оттого и получалось через него рукописями разными разживаться да мастеровых иной раз привлекать. Даже мастера-литейщика колокольных дел удалось забрать. Не для литья пушек, конечно. Нет. Слишком мало было на Руси бронзы, пока, а лишний раз нервировать митрополита не хотелось. Из-за и без того слишком сложных отношений. А вот кое-какие детали для механизмов производственных получилось сделать из бронзы. Те же массивные шестеренки, выплавляемые по восковым моделям. Все лучше деревянных, как по существенно меньшему трению, так и по прочности и надежности. Бронзу же применяли в них не ломкую колокольную, а с большим содержанием меди, то есть вязкую, пушечную.

Немного постояв и подумав, Ваня отправился изучать имеющиеся тюфяки. Нужно было осмотреть их и выбрать поприличнее. Насколько это вообще применительно к артиллерийским орудиям, кое-как скованным из железных полос. Однако, в его глазах вся эта история выглядело слишком похожей на подставу. А значит, что? Правильно. Нужно думать о том, как живым из нее выбраться. Явно же задумали его устранить. Так-то позже прибили бы, когда Софья своих детей нарожает. Если бы тихо сидел. Но так как рот открыл, то и нечего тут… пожил уже, хватит…. Наверное, бы и отравили, да дурных мыслей и подозрений в голову Великого князя вкладывать не хотели.

 

Глава 3

1471 год — 18 июня, Русса

Город Русса встретил Ваню пожарищем посадов. А что под чистую не выгорело — то было разорено. Разве что крепость устояла. Небольшая, закопченная она сиротливо стояла посреди выжженной округи. Люд какой-то на этом давно остывшем пепелище шевелился, разгребая завалы. Но как заметили всадников — бросились или в лес, или в крепость — кому куда ближе было.

— Это чего это? — Удивленно спросил княжич у Даниила Холмского.

— Не ведаю, — не менее ошалело ответил тот.

— Новгород еще с кем-то воюет?

— Мне о том не ведомо. Может просто пожар приключился.

— Может и так, — кивнул Ваня. — Отправь всадников к крепости. Пусть пригласят кого из приличных на беседу.

Узнав, кто подошел под стены, нашлись и переговорщики. Быстро-быстро. Особенно увидев сколько войска у княжича. Для их небольшой крепости — за глаза.

Вышли несколько уважаемых мужчин в провонявших гарью одеждах. Тут, судя по всему, этим все благоухало и не скоро выдохнется. Начали говорить. Оказалось, что князь новгородский Михаил Олелькович из Гедеминовичей тут прошелся месяц назад. Бежал он с Новгорода в Киев из-за опасений за свою жизнь. Вот в отместку и нагадил как мог.

— Сильно вас разорил? — Спросил княжич.

— Ой сильно! — Запричитали горожане, принявшись перечислять беды, свалившиеся им на головы.

— Ладно, — перебил их Ваня. Он уже понял, что крепость не взяли, а запасы, наученные неоднократным горьким опытом, горожане местные хранили за стенами. Да, пожег да пограбил Михаил много, но не до донышка их обнес. — Хотя сейчас и война Москвы с Новгородом, но трогать вас не стану. Но только из человеколюбия христианского. Взамен же дадите корма и фуража на время постоя. Сами.

— Да где же мы их возьмем? — Начали было причитать эти уважаемые горожане, попытавшись давить на жалость. Но Ваня глянул на них не по-детски холодным взглядом и процедил.

— Говорите, что нет? А если найду? Помните — сами не поставите искомое — воины по вашим закромам пойдут. Чем ЭТО вам грозит, надеюсь, объяснять не нужно?

— Не нужно, — угрюмо кивнули они. А потом попрощались и исчезли с глаз долой. Это было хорошо. Наш герой надеялся на их благоразумие. Грабить их после того разорения, что им учинили, совсем не хотелось…

После того неприятного разговора с отцом Ваня взялся за подготовку к походу самым решительным образом. С огоньком и энтузиазмом, стараясь продемонстрировать свое удовольствие и радость. И духовнику своему о том сказывал, и другим людям. Более того, перед самым походом он отправился к митрополиту, дабы испросить благословление. Он старался, очень старался создать впечатление пусть и умного, но все еще ребенка.

И вот, во второй половине мая, как просохла земля, Ваня выступил в поход. С помпой. Ну как? С молебном и публичным благословением на ратное дело во имя веры христовой. Людей сбежалось со всей Москвы, наверное, полгорода, благо, что он был весьма умеренных размеров. Да гости, что у Великого князя сидели, тоже вышли посмотреть.

Иван III свет Васильевич позволил сыну развернуть свою конную сотню в три, снарядив их и организовав по своему усмотрению. Ну как позволил? Фактически приказал, оставив весь этот воинский отряд на полном довольствии сына. То есть, содержание трехсот всадников стало дополнительным налогом на коммерческие дела Вани.

Много это или мало? В 1380 году вся Северо-Восточная Русь, включая Новгород, с трудом смогла выставить около семи тысяч воинов на Куликово поле. Конных, разумеется, ибо иных в те годы не было. И эти семь тысяч — был плодом тотальной мобилизации и наивысшего напряжения сил. Подняли всех, до кого дотянулись. Благо, что система пока еще была не поместная, а дружинная, куда более эффективная в этом плане. А в 1445 году Великий князь Московский Василий II Темный попал в плен после битвы с татарами. У тех имелось около трех тысяч всадников, а у него — порядка тысячи, из которой только три сотни он выставил с великокняжеского двора, остальные же оказались вассалами и союзниками.

Вот и выходит, что три сотни всадников было и много, и дорого. Но коммерческие дела Вани позволили довольно легко проглотить этот совсем нескромный налог. Более того, его крепнущие финансовые возможности позволили и коней добрых купить, и снарядить свою конницу самым наилучшим образом. В рамках технических возможностей региона конечно.

Поверх чешуйчатого доспеха каждый всадник нес «зерцала личные» позднего московского восьмигранного образца. Легкие поножи и наручи местного типа, закупленные на стороне. Большие каплевидные щиты. Длинные клееные пики. Богатый комплекс прочего вооружения. И шлемы. О! Шлемы нужно упомянуть особо, ибо они были особой гордостью Вани.

На полусферическую каску заклепками крепился развитый козырек, нащечники и трехчастный, сегментный назатыльник. Скользящий наносник проходил сквозь козырек и фиксировался винтом-барашком. Наносник имел лопатообразное расширение к низу, скрывающее большую часть лица как на «капалинах» крылатых гусар XVI–XVII веков.

Каждая деталь такого шлема изготавливалась на винтовом прессе горячей штамповкой. Получалось чудовищно медленно по меркам XXI века, но безумно быстро для XV. Любой местный кузнец потратил бы на изготовление такого шлема в десятки раз больше времени, сил и угля.

Три стандартных размера «купола», регулируемая подвеска типа «парашют» и Y-образные подбородочные ремни завершали дивную картину. Шлем получался по тем временем просто волшебным, ибо выходил радикально дешевле в производстве любого, даже самого примитивного конкурента, а защищал не в пример лучше.

Да, пришлось повозиться с наладкой его производства. Год топтались на месте. Пока винтовой пресс сделали с удобным вертикальным колесом привода и массивным бронзовыми шестеренками. Пока изготовили штампы. Пока примерились к размерам заготовок и прочим нюансам. Зато потом дело пошло… и как пошло! Ваня за три месяца силами десяти человек, работающих на этом участке, «одел» в эти шлемы всех своих солдатиков. Не сильно напрягаясь. А потом еще папе в казну выход дал и организовал сбыт изделий, большей частью, конечно, в казну и союзникам отца. Но и на свободный рынок кое-что попало. Они ведь шли без украшений, посему были довольно дешевы и охотно покупались как сами воинами, так и кузнецами для декоративной отделки и последующей перепродажи.

За всадниками шла пехота: музыкальный отряд, навербованный из скоморохов, шестьсот пикинеров и двести стрелков. И если с пикинерами все было довольно просто, то со стрелками пришлось повозиться.

Ваня охотно бы выставил их и больше, да вооружать их было нечем. Те пищали, что имелись, не выдерживали никакой критики. Даже самой нежной. Не было даже фитильного замка! Про остальное и речи не было — примитив страшный и уродливый. Не потому что не могли, а потому что не понимали, что вообще нужно, зачем и как. Свое очередное производство княжичу было ставить пока не с руки. И без того остро не хватало ни людей, ни времени. А вот распределенную мануфактуру он учредил, привлекая сторонник мастеровых.

Намучился он с ними. Тут и нормальное ложе требовалось с вменяемой конфигурацией, и крепкий ствол единого калибра да длинны, и фитильный замок, который хоть и очень простой, но механизм, и многое другое. А ведь еще были и общие проблемы для пехоты, такие как обувь.

Завершало же шествие воинское четыре импровизированные полевые пушки, слепленные из кованых тюфяков. Каждую такую «бабаху» тащила парная упряжка лошадей. За ними уже двигался обоз. Тоже, надо сказать, собранный не наитием, а после вдумчивой подготовки. То есть, с походными кухнями и нормальными повозками единого образца, насколько это вообще было возможно реализовать на той экономической и технологической базе.

Ванино войско для местных выглядело изрядным зрелищем. Особенно в свете того, что он для пущего эффекта про украшательства не забыл. Посему каждый строевой воин нес шитую гербовую накидку красного цвета с изображенной на ней золотым восставшим львом. На груди и спине их прокрашивали по трафарету, а потом по контуру прошивали. Да и щиты все несли тоже самое изображение. И знамя, которое везли возле княжича.

Красиво и эффектно. Папа одобрил, ибо вышло стильно и «бохато». Ведь наш герой дал герб не на откуп, а сам рисовал. Благо, «малевать» немного умел на уровне крепкого карандашного рисунка. Пришлось в детстве позаниматься — мама мечтала о том, чтобы он стал художником. Не срослось, а навык остался и не раз выручал его впоследствии.

Почему Ваня взял такой герб? Так это же символика Ланнистеров. А ему эта выдуманная семейка очень импонировала, особенно Тайвен и Тиррион. Когда же здесь, в XV веке он коснулся этого вопроса, то с удивлением узнал, что разного рода кошки были весьма популярны у славянских правителей. Тут и Великое княжество Владимирское, и Русское королевство Даниила Галицкого, и Богемское королевство, и Болгарское царство и иные.

В общем выступило воинство княжича. Под музыку. Все такие красивые. Но как только отошли подальше, то успокоились и перешли в нормальный походный режим — с боевым охранением и строгой маршевой дисциплиной.

Добрались до Твери, где Ваня погостил у своего двоюродного брата. Передохнули пару дней. И двинулись дальше — в земли Новгорода.

Понимая, что отец сюда скорее всего не дойдет и ему нужно будет выкручиваться самостоятельно, княжич действовал очень обходительно и осторожно. Подходил весь такой красивый при параде. И предлагал городку откупиться частью монетой, частью продовольствием и фуражом. Причем суммы назначал вполне разумные. Не слишком мало, но и не слишком тяжело. То есть, в самый раз. А учитывая, что войск у него имелось достаточно для взятия приступом тех небольших крепостей, предложение его находило понимание и всемерную горячую поддержку.

Так что сейчас, наблюдая за тем как его бойцы спешно разбивали лагерь возле Руссы, княжич был доволен собой. Это был его первый самостоятельный поход. И пока обошлось без серьезных косяков.

Он смог добраться к месту назначения гораздо скорее ожидаемого срока. Ваня ведь не постеснялся поспрашивать у «знающих людей», сколько ему придется провести на марше. И все местные оценивали темп продвижения пехоты очень низко. А значит, что? Правильно. Он имел существенный выигрыш по времени, ибо злоумышленники наверняка были такого же мнения о скоростных качествах пехоты.

Но главное заключалось в том, что он сохранил войско. Прежде всего посредством непрерывной войны с антисанитарией. Что было непросто, хотя он и насаждал нужные порядки еще по казармам. Да и в бесконечных грабежах рать свою не сточил. А ведь мог. Вокруг было столько соблазнов. Грабь — не хочу. Отчего кое-кто из ратников конных ворчал. Не привыкли они к такому подходу. Да — взяли денег, корма и фуража откупом. Но ведь могли взять и больше. Чего скромничать-то? Они, верно, и думать не думали о том, что по этим землям, в случае чего, придется спешно отступать. И разорять их да настраивать супротив себя — глупо. А Ваня — думал. Он вообще каждый шаг старался продумывать очень глобально, благо, что времени в этом неторопливом мире хватало.

 

Глава 4

1471 год — 28 июня, река Шелонь

Стояние под Руссой было обыденным и довольно скучным. Поставив лагерь и организовав охранение Ваня позволил своим людям отдохнуть и привести себя в порядок. Все-таки вон какое расстояние пришлось отмахать, а тут под боком и вода, и лес. Так что помылись-постирались в спокойном режиме. Даже гербовые узоры подновили, прокрасив по трафарету после стирки.

Княжич же все это время пытался разгадать замысел противника. Сжигание посадов в Руссе вряд ли было совпадением. Очень уж своевременно. Особенно в связи с тем, что отец по просьбе Вани не афишировал цель, которую ему надлежало разграбить. Дескать, чтобы народец не разбежался да ценности не растащил. Более того, даже стали говаривать о других местах — в стороне от Руссы.

Конечно, наш герой допускал, что данный инцидент мог быть чистой случайностью. Но в свете выявленной им сложной интриги — огульно отмахиваться от подозрений было бы глупостью высшей степени.

Отдохнув и приведя войско в порядок, Ваня решил двигаться дальше. Логика его была проста. Если заговорщики «слили» информацию новгородцам, то нужно идти туда, где его не ждут. А если нет, если все не так плохо, как ему кажется, то было бы неплохо добыть какой-нибудь славы воинской. Не после простоя же подле сгоревшего городка домой воротиться? Княжич прекрасно понимал, что назначение на самостоятельное командование войском в столь юном возрасте — жест высокого доверия. И его нужно оправдать. Для него самого, конечно, это все было глупостью, но местные думали в других парадигмах.

И вот — возле реки Шелони к северо-западу от Руссы войско княжича встретило неприятеля — новгородцев. Много неприятеля. Слишком много. Они стояли лагерем и явно кого-то ждали в полном спокойствии. То есть, все выглядело словно место общего сбора. Вон — несколько крупных стругов у берега с запасами продовольствия и фуража. И неделю, и две этому войску тут можно было спокойно провести.

Передовой дозор московского войска вышел из леса на дорогу и сразу же отступил. Но и этого хватило, чтобы в лагере новгородцев все переполошилось. Слишком бросались в глаза желтый лев на красном фоне, что красовался у них на тряпках и щитах. Его явно узнали. Когда же на опушку выехал сам княжич, его противники спешно седлали коней, одевали доспехи и самым лихорадочным образом готовились к бою.

— Иван Иванович, — тихо произнес Даниил Холмский. — Нужно уходить.

— Уходить?

— Да. Вон, гляди сколько их. Бросай этих пешцев и уходим с ратниками. Пока их резать будут — сможем оторваться.

Ваня внимательно посмотрел вдаль. Противников действительно было очень прилично. От полутора до двух тысяч. Все конные. Причем многие были в типичной для региона крупной клепаной чешуе.

— Хочешь — беги, — после долгой паузы ответил княжич.

— Что?

— На них и пехоты хватит, — буркнул Ваня и начал командовать.

Командир пехотинцев находясь подле был бледен, прекрасно осознавая свои перспективы. Когда же услышал слова княжича вскинулся и с особым рвением кинулся выполнять его распоряжения. А Холмский замер с открытым ртом, не зная, что ответить своему командиру.

Пикинеры были взволнованы, если не сказать — перепуганы. Однако, вбитые за почти год непрерывных, изнуряющих тренировок привычки сделали свое дело. Развертывались в боевой порядок они быстро, организованно и очень слажено. Без толкотни и суеты. Стрелки не отставали. А вот артиллеристов лихорадило так, что из рук все сыпалось. Едва-едва справлялись вдвое, а то и втрое медленнее, чем во время тренировки.

Три минуты и шестьсот пикинеров да двести стрелков развернулись широким оборонительным строем, прикрыв спину лесом. А орудия парами выкатили по флангам, поближе к пехоте, за которую артиллеристы и планировали прятаться в случае чего.

— А ты что стоишь? — Крикнул Ваня Холмскому. — Коль набрался смелости для драки, то ставь своих по сотне с каждого края. Да сотню сюда — к знамени.

— Слушаюсь! — Нервно ответил Даниил. Этот формат ответов-отзывов на приказ в него уже въелся. Наслушался во время тренировок.

Холмского сильно задели слова княжича. Ведь, его фактически обвинили в трусости. Обидно. Очень. Тем более, что любой бы постарался избежать битвы при столь неприятном соотношении сил. Холмский, как и все местные воинские командиры, не воспринимал пехоту княжича за войско. Так — балласт, сподручный для грабежа поселений, но никак не для боя. Про орудия он и вовсе не думал, считая их декорацией и капризом умного, но неопытного отрока… дескать, с придурью, не может или не хочет по-людски все делать.

Он бы психанул и ушел. Но бросить княжича перед лицом противника не мог. Ему бы Великий князь такого не простил. Да и он себе — тоже. Посему сжал кулаки покрепче и проглотил обиду. Во всяком случае — пока. А Ваня тем временем выехал на коне перед строем пехоты и громко, что все они слышали, начал «толкать речь»:

— Солдаты! Вчера вы были простыми селянами! Сегодня вы можете стать воинами! Пешими ратниками! Теми, кто во времена праотцов наших славы великой себе снискали! Теми, кто бил хазар! Теми, кто брал Царьград под рукою Вещего Олега!

Княжич сделал паузу. За его спиной начался нарастать шум — это новгородцы начали выезжать в поле и строиться для атаки. Ведь перед ним был столь незначительный супостат. Вот радостными возгласами и обидными матерными криками и сопровождали подготовку к бою.

— Я говорю вам — мы не хуже! Мы победим! И я стану с вами. А ежели кто страшится, ежели кто баба по нутру своему, то пусть бросает оружие свое и бежит, словно пес побитый. Искать не станем! Ибо пришло время отделять зерна от плевел! Пусть ныне каждый покажет себя! Перед товарищами своими, перед врагом и перед Господом Богом! Ибо истину говорю вам — он взирает на нас! И будет судить за каждый вздох! За каждую мысль! За каждый поступок! Так что к бою! Покажем Всевышнему, что мы достойны его внимания!

После чего проехал сквозь расступившийся строй и, демонстративно соскочив с коня, встал пешим возле командира пехоты. Да, коня держали подле и находился Ваня не в первом ряду. Но все-таки он стал рядом с пехотой. Вещь — совершенно невероятная, просто немыслимая по тем временам.

Точно также, каких-то восемь лет спустя в битве при Гинегате поступит будущий Император Священной Римской Империи Максимилиан I Габсбург, дабы повысить стойкость своих пикинеров. Только в отличие от Вани Максимилиан встанет в первом ряду с пикой в руках. Но ему это позволял и возраст, и доспехи, да и пехота в Западной и Центральной Европе к этому моменту была не редкостью. А швейцарские баталии так и вовсе — гремели славой своей воинской что трубы иерихонские. Княжич же был в несколько ином положении. Из-за чего сам факт того, что он спешился и встал подле пехотинцев — уже значил невероятно много. Командир пехоты, к слову, ездивший на коне, немедленно последовал за княжичем, как и прочие офицеры «пешцев».

И вот новгородцы пошли в атаку. По обычаям тех лет им надлежало развернуться в две линии максимально широким фронтом. Но пришлось поступать иначе.

Да, построение московских войск был нешироким. Однако за их спиной был лес, а фланги прикрывала самая сильная часть войска — конница. Так что — ни обойти, ни окружить, ни захлестнуть, пользуясь численным преимуществом. Посему командовавший войсками Новгорода Дмитрий Борецкий поставил своих всадников не в две линии, а в четыре, разделив их на два эшелона. В первом — те, у кого доспехи получше, во-втором, прочие…

Топот многих сотен копыт приближался. Стрелок, стоявший в ряду перед княжичем откровенно мандражировал. Его потряхивало настолько явственно, что пищаль «плясала» в его руках. Ваня сделал шаг вперед и положил ему руку на плечо. Стрелок вздрогну, замер и медленно обернулся.

— Мужайся, — тихо произнес княжич.

Тот нервно кивнул. Потряхивать его от того меньше не стало. Но на лице появилось подобие неловкой улыбки. Натянутой. Впрочем, это было всяко лучше перекошенной ужасом гримасы, красовавшейся до того. Кто-то из его товарищей пошутил. Сально. Ниже пояса. Видимо, тоже давал волю своему страху. Потом еще один. Где-то хохотнули. Еще. И еще. Грозно рявкнул командир, призывая к тишине и порядку. Тишина — важна. Очень. Ведь коли солдаты трепаться станут, то и команд не услышат. Но эти смешки да шутки сделали главное — позволило немного снизить накал напряжения.

Сто шагов. Княжич кивнул, командиру пехоты, который отчетливо дрожал мелкой дрожью, пытаясь совладать с собой. Заметив команду тот, что было мочи заорал:

— Правь! — И, парой секунд спустя: — Полки отворяй! Пали!

Фронт окутался грохотом и дымами. Двести пищалей дали единый залп весьма нехилой слитности. Стрелки были на пределе нервного волнения. Оттого отреагировали быстро и решительно прожав серпентин.

И следом ухнули полевые орудия. Там твердо знали — бить следом за стрелками. А коли раньше выстрелят, то пороть их станут до полного облезания кожи со спины и задницы.

Сделав выстрел стрелки отчаянно спеша начали перезаряжать свои пищали. Да и артиллеристы засуетились, баня ствол влажным банником, чтобы зарядить по новой. А пикинеры, подчиняясь приказу командира, поставили свои пики в жесткую оборонительную позицию. Первый ряд упер конец пики в землю, придавив ногой и чуть присев, дабы удерживать оружие с оптимальным наклоном для «накалывания» лошади. А второй — схватил пики ударным хватом, горизонтально, дабы размашистыми амплитудными махами бить по налетающим всадникам.

От первой линии новгородцев осталась едва сотня всадников. Да и та — немало дезориентировалась, сбавив темп. Кто-то так и вообще «пустился в пляс», пытаясь совладать с перепуганной от выстрелов лошадью. Остальных или ранило, или убило, или лошадь сбросила. Шутка ли — первое знакомство животных в такой близи с грохотом огнестрельного оружия. Это у Вани «копытных» мал-мало приучали к выстрелам. А у новгородцев того пока не практиковалось.

Мгновение. Еще. Еще. И всадники влетают на пики. Треск. Крики. Дикое ржание раненых лошадей и человеческие вопли.

— Правь! — Вновь раздался крик над боевыми порядками пехоты. Ведь стрелки, пользуясь берендейками, уже успели перезарядиться.

Простые деревянные пеналы были навешены на перевязь, идущую через плечо. В каждом — отмерена порция пороха ровно на один выстрел. В оригинальной истории они появились лишь в конце XVI века и очень сильно подняли эффективность стрелковых подразделений, ускорив и упростив перезарядку их оружия в нервической боевой обстановке. Ваня же решил не ждать так долго, благо, что ничего сложного или хитрого в них не было.

— Пали! — рявкнул командир стрелков и пехотный фронт вновь окутался дымами.

Новгородские всадники второй линии столкнулись с очень неприятным обстоятельством — завалом прямо перед ними. Тут и лошади, и люди, в том числе живые. Свои люди. Кто-то полетел из седла, пытаясь справиться с лошадью. Кто-то попытался перепрыгнуть крупное препятствие. Кто-то врезался в него со всей дури. Кто-то попытался отвернуть, сталкиваясь с соседом. Получилась давка и изрядное столпотворение. А сзади на них надвигались всадники второго эшелона…

Вновь бахнули орудия.

Заранее отмеренные заряды пороха, увязанные в одном картузе с картечью — сила. С их помощью можно было даже такие убогие тюфяки перезаряжать довольно быстро.

— Пали! — Вновь раздался голос командира стрелков и фронт окутался дымами. В третий раз.

Нестроевые уже притащили пикинерам из обоза запасные пики взамен сломанных. Посему распорядившись начать наступление, княжич отправился к своему коню.

— Иван Иванович! — Воскликнул командир пехоты и осекся с невысказанным вопросом на устах. Не посмел.

— Бой выигран! — громко крикнул Ваня. — Теперь надлежит грамотно воспользоваться его плодами. А для того поле битвы видеть нужно.

Пикинеры подняли свои длиннющие «причиндалы» и, дрогнув, пошли вперед. Под барабанный бой и волынку.

Подошли к завалу. Опустили пики. Мощными размашистыми амплитудным ударами перекололи раненых лошадей и слонявшихся промеж них ошалелых людей. Подняли древки. И пошли дальше. А стрелки, используя свои клинки, попутно добивали раненых людей. Обычное дело в такой рубке, ибо оставлять их в тылу было опасно. Мало ли? Шок пройдет. И давай злодействовать. Оно кому надо?

Новгородские же всадники, беспорядочно отступали к своему лагерю. Ваня прекрасно знал, что средневековое войско очень сложно остановить, если оно перешло в бегство. Даже притворное. Так что теперь, если кто и сможет собрать это войско, то сильно не сразу. В дне, а то и в двух путях отсюда. Княжич преследовать их не хотел, так как у новгородцев даже после поражения оставалось кавалерии сильно больше, чем стояло под рукой Холмского. Деморализованный противник, конечно, разгромить три всадников Даниила не смог бы, но потери могли появится и очень неприятные.

Зачем же тогда Ваня отправил свою конницу? Так просто шугануть супостатов из лагеря, чтобы эти шалуны трофеи его не растаскивали. Посему и отправил конницу не сразу, да с наставлением — идти только до реки, но на ту сторону не лезть.

— Иван Иванович, — тихо произнес Фома Семенович командир пехоты. — Ты извини меня.

— За что?

— Я ведь усомнился в тебе.

— Ты усомнился в себе друг мой. В себе и своих людях.

— Ты был так спокоен, — после долгой паузы и напряженного жевания губ заметил он. — Неужто ты знал наперед что мы победим?

— Конечно. О том и сказал. Разве ты позабыл уже?

— Да… но… я думал, что ты говорил так, чтобы подбодрить ребят.

— То есть, врал? — Повел бровью Ваня.

— Нет, нет! — Замахал он руками. — Нет. Я не это хотел сказать.

— Это ты хотел сказать, — усмехнулся княжич. — Нет. Я не врал. И хватит об этом.

— Да, да, конечно, — быстро закивал Фома, странно смотря на своего княжича.

Ване было лень рассказывать о том, что кавалерия против такой пехоты в сложившейся диспозиции практически бессильна. Это были азы. Для него, как человека из другой эпохи.

Однако окружающие восприняли слова нашего героя совсем иначе. Мышление-то у них было религиозно-мистическое, а потому и решили — если княжич твердо знал, то не потому что просчитал все. Нет. Ему де знамение было. Не зря же он про Господа Бога говорил? Не зря же проговаривал, будто тот смотрит на них здесь и сейчас? Да и спокойствие хранил удивительное.

Эх! Знал бы Форма Семенович и прочие, чего Иван Ивановичу стоило остаться невозмутимым в такой ситуации. У княжича все поджилки отчаянно вибрировали от вида надвигающейся конной армады. А рука сдавила эфес клинка так, что казалось — раздавит. Да и ноги едва держали. Но он справился. Он устоял. И даже нашел в себе силы топорно, но подбодрить стрелка. И это очень сильно подняло его в глазах окружающих, не ожидавших от отрока тринадцати лет такой выдержки. А в сочетании с произнесенными словами, это решительно укрепило его репутацию, серьезно подняв веру в него, как удачливого командира. В армии, особенно старинной, вещь это наиважнейшая! В того же Суворова, например, его солдаты верили едва ли не больше, чем в Бога…

 

Глава 5

1471 год — 28 июня, река Шелонь

Александр Васильевич Чарторыйский выехал на опушку и остановился. Довольно большое поле подле реки Шелонь еще не успело зарасти после не то выкоса, не то выпаса. Поэтому и травка была довольно низкой.

Его люди еще издалека видели, как появившиеся здесь всадники, только лишь их приметив, развернулись и ускакали прочь. А потом из-за леса донеслись звуки труб. Это уже тогда насторожило опытного командира. Сейчас, выбравшись на опушку он нахмурился, лихорадочно соображая.

Перед ним были явные следы боя. Вон — тела людей и лошадей навалены. Сильного боя, надо сказать. Трупов масса. Те же люди, что сейчас строились возле лагеря, совсем не походили на новгородцев. Их Александр Васильевич знал очень хорошо, ибо прожил в Новгороде довольно много. И воевал с ними против Москвы во время борьбы Дмитрия Шемяки с Василием Темным.

— Это же княжич Иван! — Воскликнул кто-то рядом.

— Княжич? — Удивленно переспросил Чарторыйский.

— Да. Вон же — золотой лев на красном. Нам же сказывали, что он так велел размалевать своих ряженых селян.

— Ряженых? — Усмехнулся Александр Васильевич с явным скепсисом в голосе.

Он был опытным «кондотьером» вся Руси, Литвы и прочей округи. Самым опытным и удачным. Воевал давно и со вкусом. Из-за чего имел личную дружину сопоставимую с тем, что могла съехать с московского великокняжеского двора. Деньги у него водились для их содержания. А почему? Потому что он всегда знал — когда нужно атаковать, а когда отступить. Чуйка у него хорошо работала.

Так и сейчас, несмотря на смешки и шутки воинов, он не веселился, наблюдая за тем, как «ряженые селяне» княжича, быстро и организовано строятся. С крепкой пехотой он не сталкивался, но ему это все совершенно не нравилось. Он очень чутко относился к рассказам о военных кампаниях дальних стран. А потому о швейцарской и фламандской пехоте слышал неоднократно. Вот они тоже ходили с длинными копьями — пиками. А могли стоять и с алебардами, которых Александр Васильевич, впрочем, не наблюдал. Но это не сильно его обнадеживало.

Казимир IV, как Ваня и предполагал, не смог усидеть и вмешался в конфликт между Новгородом и Москвой. Тем более, что тот возник во многом благодаря его усилиям. Особенно после столь ценных сведений, что ему оперативно передали. Полноценную войну он начинать не стал. Зачем? Довольно было и частной кампании.

Чем отличалась в те годы война от частных вооруженных разборок? Тем, что коронное войско, будь то Великого князя или короля, выступало в поход во время войны. В мирное же время если какой-нибудь магнат или боярин в частном порядке или «в складчину» совершит набег на соседей и пограбит маленько — то не беда. Плохо, конечно, и может стать началом для войны. Но Иван III был не в том положении, чтобы драться еще и с Вильно, который подпирал Краков…

Ваня предполагал возможность появления здесь литовских войск, хоть и не так быстро. Ведь место прекрасно подходило для рандеву новгородской рати с подходящим с запада — юго-запада отрядом.

Сколько их прибыло? Бог весть. Но времени на размышления не было. Бежать уже поздно. Стоять — значит отдавать инициативу противнику. И, в случае его численного превосходства, это может закончится плачевно для московской рати. Поэтому Ваня принял единственно верное, как он думал, решение в текущей ситуации — наступать и давить. Этим шагом он думал сократить им пространство для маневра, прижимая к лесу и лесной дороге, с одной стороны. А с другой — удивлять. Они ведь наверняка не ожидают от «пешцев» решительного наступления. Да и боевой дух своих солдат, находящийся после победы где-то в заоблачных высотах, тоже нужно было использовать с пользой.

И вот, выстроившись развернутым строем, пикинеры со стрелками двинулись вперед. Под барабанный бой и завывания волынки. На флангах вновь встали всадники — по сотне с каждой стороны, плюс третья сотня в тылу, в резерве. Артиллеристы же тянули на лямках свои орудия держась фланговых зазоров между пехотой и кавалерией. Иными словами — княжич решил оставить прежний строй, дабы психологический эффект для его солдат был как можно более сильный.

Александр Васильевич, когда увидел, что эти «пешцы» не только не боятся конного войска, но и уверенно двинулись на него, ошалел. И как пошли! Ногу в ногу.

— Это чего это? — Не менее озадаченно спросил кто-то, стоящий подле князя Чарторыйского. Факт нападения пехоты в открытом поле на конное войско просто не укладывался у местных в голове.

— А хорошо идут! — Воскликнул кто-то еще. — Смотри-ка — ровнехонько как!

— И копья у них какие!

И на этой реплике Александр Васильевич решился. Отступить перед «пешцами» — значит испортить себе репутацию самым безнадежным образом. Засмеют. Потом не отмоешься. Копья сильно смущали, но он был уверен — эти «ряженые селяне» не устоят и еще до сшибки бросятся в рассыпную.

Где-то на краю сознания, конечно, зашевелились мысли об их удивительной самоуверенности и отсутствии новгородцев, которых, видимо, побили. Но Чарторыйский отбросил их в сторону, резонно рассудив, что такого количества всадников, что вон там в отдалении лежало, с одних лишь новгородцев получится не могло. Слишком много. А значит княжич побил новгородцев своей конницей. Часть пала, часть отправилась преследовать бегущее войско, а часть вот она — перед литовцами «красуется» возле своих пешцев. Смех, да и только…

— Стой! — Раздался командный окрик, и московская пехота замерла, когда литовская кавалерия приблизилась к ней шагов на триста.

— Готовься! — Крикнул командир стрелков, наблюдая за тем, как конница противника стремительно приближается. — Полки отворяй! — Чуть погодя крикнул он, с трудом сдерживая волнение в голосе. — Правь! — Снова выждав, просипел он внезапно осипшим голосом. Выдержка давалась ему очень непросто. Вон как близко всадники уже приблизились. И наконец он истошно заорал: — Бей!

И фронт пехоты окутался дымами от относительно слитного залпа пищалей. Шагов с семидесяти. А следом ударили орудия крупной картечью.

Взмах флажком. И фланговые сотни, пришпорив коней, рванули вперед. Места для разгона почти не оставалось. Но строй литвинов перед ними немало расчистила картечь. Так что это было не так уж и важно.

Пикинеры тем временем заняли жесткую оборонительную позицию, приготовившись принимать на свои пики всадников противника. А стрелки лихорадочно перезаряжали пищали. Второго залпа перед ударом они дать не смогли бы, но мало ли?

Суетились и артиллеристы, спеша изготовить свои тюфяки к выстрелу. Действуя уже намного увереннее.

Сначала банник нужно макнуть в ведро с водой. Стряхнуть. И влажный сунуть в ствол, пройдясь по нему до казенной части. Да с пристуком, чтобы всякие тлеющие остатки потушить. Ствол после выстрела горячий. Так что, вся влага испарялась практически сразу с извлечением банника.

После такой подготовки, не медля ни секунды, внутрь загоняли картуз, в котором воедино был увязан и пороховой заряд, и картечь. Не шелковый — обычная холстина. Оттого банник и требовался, ибо сгорала такая ткань не полностью. Дальше уже первый номер, перевернув банник другим концом — прибойником, просовывал и прибивал выстрел к казенной части. А третий номер, специальным шилом прокалывал ткань под запальным отверстием и подсыпал туда немного затравочного пороха из пороховницы.

Готово. Орудие заряжено. На все про все ушло примерно четверть минуты. Быстро. Очень быстро. По меркам XV века так и вообще мгновенно. Но артиллеристам Вани было куда стремиться. Канониры Густава II Адольфа в 30-е годы XVII с теми же приемами давали по шесть выстрелов в минуту!

Бах! Бах! Раскатисто ударили орудия, когда противник был уже совсем близко. Если бы не было первого залпа, подкрепленного ударом двух сотен пищалей, то и не успели перезарядиться. Самую малость бы не успели. Что коннице эти семьдесят шагов? Десять-одиннадцать секунд бега. Но тут сработал психологический фактор — и лошади, не приученные к огненному бою, и всадники испугались. Темп сближения снизился. Да и завал кое-где образовался. В общем — второй залп орудий пришелся по противнику, когда тот был уже в десяти-пятнадцати шагах. В упор считай.

И сразу после выстрелов артиллеристы чуть ли не рыбкой нырнули за пехоту. Стараясь уйти с траектории движения всадников и коней без всадников. А орудия? Леший с ними. Авось не сломают. Во всяком случае — обученные и обстрелянные артиллеристы были важнее по мнению княжича, который и приказал им так поступать.

Удар. Треск пик. Дикое ржание лошадей. Крики мужчин.

В одном месте удачливый всадник смог преодолеть барьер из пик и пробиться вплотную к пехоте. И даже начал злодействовать, истово махая мечом. Но долго он там рубиться не смог. Стрелки наконец перезарядили свои пищали и не только его ссадили с коня парочкой тяжелых свинцовых пуль, но и лошадь повалили, дабы не дергалась и не мешалась. Остальные же пули полетели туда — за пикинеров, где образовалась давка из лошадей и тел.

Вновь зазвучала волынка, заиграли барабаны, и пехота пошла вперед. Пики были далеко не у всех. Да, нестроевые уже спешили с двуколкой, подвозя пикинерам их основное оружие из обоза. Но это было не так уж и важно. В сложившейся обстановке требовалось давить… психологически давить…

Барабаны мерно выбивали ритм. Им вторили волынки. А пехотинцы, упакованные в стандартный пакет из «ивановского» чешуйчатого доспеха и шлема, двигались вперед. Неспешно. Но мерно и выдерживая шаг. Производя впечатление какого-то механизма, а не живого человека. Чему способствовало не только полная унификация в доспехах, но и гербовые накидки. Теперь уж литовские ратники не говорили и даже не думали про ряженых селян. Нет. На них золотые львята… еще маленькие, но уже крайне опасные… с ВОТ такими клыками и когтями!

Раз. Раз. Раз. Ступали они ритмично и весьма синхронно, благо, что музыка давала хорошо уловимый такт, без которого подобное было бы просто невозможно. Раз. Раз. Раз. Неумолимо продвигались они вперед. Кто с пикой, кто с клинком, кто с пищалью. А с тыла нестроевые уже подавали вперед запасные пики, стараясь при том не нарушать строя. Раз. Раз. Раз. Чеканили они шаг, действуя тем на нервы выжившим самым невероятным образом… вгоняя выживших литовских всадников в откровенную панику. Ведь потери в этой битве были быстры и невероятны. И от кого!? От пехоты!

— Что скажешь? — Криво усмехнувшись, спросил княжич у Даниила Холмского, что оставался подле него с третьей сотней конницы. — Два боя — две победы. Или будешь снова говорить про случай?

— Не буду, — покачал головой его визави. И вид имел настолько подавленный и ошарашенный, что и не пересказать.

— Пикинеры — это род войск, который может остановить любую конницу. Разве что кроме жандармов короля франков. Те укрыты очень добрыми бронями. Даже лошади, кои поистине огромны и очень сильны. Но для них есть пищали — верное средство, способное свалить любого.

— Так это что получается? Всадники более и не нужны для войны…

— Почему не нужны? Очень нужны. Но такие как вы. Умеющие воевать сообща, конным строем и слушаться приказов даже в пылу боя. Или ты не понял, чем вы с ребятами из сотен отличаетесь от иных ратников?

— Понимаю, — с самым серьезным видом произнес Даниил. — Но мы не сможем прорвать такой строй.

— Сможете. Но не в лоб зайдя, а со спины или с боку. Сила конницы заключается в возможности быстро передвигаться по полю и заходить в атаку с удобного для нее направления. А не вот так — дуриком. Сила же армии в том, чтобы и пехота, и конница, и артиллерия действовали заодно. Эти отвлекли, те обошли и ударили в спину. Если же повезло, то подставили перед тем под губительный обстрел огненным боем. Не одной рукой бить, а двумя и еще ногами добавлять. Худо разве с коня ногой в зубы? Так ведь еще и давить можно, топтать копытами, сбивать с ног и прочее, прочее, прочее. Много всякого можно выдумать. И все это нужно с умом сочетать там и тогда, где должно.

— Да уж… — покачал Даниил головой. В его голове все произошедшее укладывалось плохо. С одной стороны, он видел победу своими глазами. Дважды. И какую разгромную! С другой стороны — отказывался верить самому себе. Своим глазам. Ему казалось будто это все дурной сон. Морок какой или иное наваждение. Происки лесных духов или злокозненных бесов. Он надеялся на то, что утром завтра он проснется и ничего этого не будет, а все воспоминания окажутся просто сном… И тут, словно улучив момент, подъехал командир пехоты, светящийся как неоновая лампочка.

— Иван Иванович. Посчитали мы раненых и убитых. Дюжина на двух пришлось.

— Двух? — Удивился Холмский. — Всего двое убитых?

— Да. Это там куда литвин пробился через пики. Ежели бы не сплоховали, то и того не было. Но те, кто не удержал пики, те и полегли. Сказывают — спужались.

— А раненые как? — Поинтересовался княжич. — Сильно побило?

— Да не очень. Трех изрядно, но оклемаются. Приложило их, конечно от души. Но доспех добрый — сдюжил.

— Как скоро идти смогут?

— Та полежат немного. Отдохнут и на утро уже должны ходить. Крайний срок — на второе утро.

— Хорошо, — кивнул Ваня и многозначительно взглянул на Холмского, степень морально-психологического разгрома только что взяла новые высотки. Чтобы спасти бедолагу от впадения в тоску, княжич решил занять его делом, дабы отвлекся. — Посмотри, кого там твои повязали. Надо понять — нужны такие пленники и какая с них польза может быть. Даниил!? — Окликнул он его, видя, что-то не слушает.

— А? Да-да. Конечно. Сейчас. — Затараторил Холмский и, толкнув шпорами коня, с места перешел на рысь.

 

Глава 6

1471 год — 4 июля, Новгород

Допрос пленных новгородцев и литовцев подтвердил предположение Вани о том, что здесь, на реке Шелони должны были объединиться новгородские силы с частным литовским войском во главе с князем Чарторыйским.

Сам Александр Васильевич, кстати, тоже попал в плен. Пуля, выпущенная из пищали, попала его коню в лоб и, проломив череп, оборвала жизнь. После чего последовал дивный полет через голову животинки. Из-за чего он был найден на поле боя без сознания и едва не добит. Холмский вмешался. Явных ран не было, а пленник, судя по доспехам, ценный — с такого не грех и выкуп требовать. А умрет, так и пес с ним. Но добивать пока рано.

— Вот скажи мне, — задумчиво произнес Ваня. — Зачем ты, серьезный мужчина, ввязался в это сомнительное дело?

— Почему сомнительное?

— Так с чего прибыток то тебе? Али заплатил кто наперед? — От этих слов Чарторыйский едва заметно вздрогнул. — Заплатили значит. Казимир или кто из новгородцев? Что кривишься? Я знаю, ты свой меч ценишь и просто так ветер гонять им не станешь. Воюешь только за монету. Кто тебе заплатил? Твой сюзерен или наниматель?

— Ты настолько невысокого мнения обо мне? — Наиграно удивился Чарторыйский, имея в виду одно, но княжич, будучи продуктом другой эпохи, подумал совсем иное.

— Ого! Так тебе что, и Казимир, и новгородцы заплатили? — И улыбнулся, заметив, как у того снова дернулось лицо, выдавая с головой. — Как интересно жить… Но я тебя не осуждаю. Ты правильно поступил. Надо было только, как полтора десятилетия назад, на заимке какой переждать. Зачем в бой полез-то?

— Пешцы… — процедил сквозь зубы Александр Васильевич.

— Ой, ну ты меня удивляешь. Али во Фландрии и у горных швейцарцев нету доброй пехоты? Ладно другие, но ты то чего дурил? Неужели устыдился перед пехотой отступать? Ха! Неосторожен ты стал! Неосторожен. Нужно было сесть на заимке да подождать, чего соглядатаи выведают.

— Ты много болтаешь, — буркнул очень недовольный и мрачный князь.

— Мне можно. Я могу даже и выкупа не брать.

— Отчего же? — Насторожился Чарторыйский.

— Зачем мне тебя отпускать? Ты враг моего отца и деда. Вот отпущу я тебя. И дальше что? Ведь снова против нас воевать станешь. А воюешь ты хорошо. Вот и посуди — на кой леший мне своими руками отпускать доброго командира к своим врагам? Умрешь от ран — и ладно. А коли нету ран, то их и нанести недолго.

Александр Васильевич после этих слов уставился тяжелым взглядом на своего визави.

— Я могу дать БОЛЬШОЙ выкуп.

— Мда… — покачал головой Ваня. — Меня духовник учил, что обманывать старших нехорошо. Для этого сначала надо вырасти. А вот не обманывать младших, видимо, никого не учат.

— Я не лгу!

— Александр Васильевич, как ты сможешь заплатить мне большой выкуп? А на что ты сам жить-то будешь? Дружину свою содержать? А ведь ее еще и восстанавливать придется. Или думаешь, что Казимир за тебя денег даст? Серьезно? Ты так думаешь? Ну хорошо. И сколько он сможет отсыпать?

Так Ваня князя и дразнил. Ведь тот не мог дать никаких гарантий. А наш герой с легкостью размазывал его обещания по стенам куда более весомыми аргументами. Посему не до чего с Чарторыйским и не договорился. Ну как? На слово ему княжич не поверил, потребовав написать письмо своему сюзерену, чем обидел безмерно…

Уделив пару дней приведению войска в порядок, сбору трофеев и похоронам павших, Ваня принял решение идти дальше — к Новгороду. Чего сидеть-то? Богатые и объемные трофеи сильно стреножили его войско. Так что бегать по округе и обдирать малые города новгородских земель он больше не мог. А тут — был шанс. Не захватить внезапным налетом, конечно. Нет. На это он даже и не надеялся. Но мало ли удастся убедить горожан дать ему откуп на волне впечатления от разгрома? Пусть даже и символический, чтобы было чего отцу показать.

Но не тут-то было. Гибель в битве на Шелони сына Марфы Борецкой, фактического лидера Новгорода, настроил ее крайне враждебно. Да и войско не впечатляло — оно было явно недостаточным для взятия города. Во всяком случае, по местным меркам. Из-за чего попытки вести переговоры попросту провалились. Горожане вели себя надменно и постоянно пытались «указывать место» людям княжича. Слова же, переданные им, игнорировали. Еще и со стен то и дело выкрикивали обидные вещи. Так что общение закончилось очень быстро. Но как-то расстроиться Ваня не успел…

— Ливонцы? — Полным изумления голосом спросил княжич, глядя на подходящих из-за перелеска всадников.

— Похоже на то, — с не меньшим удивлением находившийся рядом Холмский.

В принципе отряд, быстро оказавшийся на виду целиком, был небольшим. Всадников триста — триста пятьдесят, плюс обоз. Но их лошади выглядели намного массивнее тех, какими располагала конница княжича, а доспехи были латными. Во всяком случае у части этого отряда — у братьев-рыцарей. То есть, смять их натиском московской конницы не получилось бы. Скорее, напротив. Лоб в лоб они могли достаточно легко стоптать конницу княжича. Хуже того — в Новгороде наверняка находилось всадники, отступившие с Шелони. Ну, могло находиться…

— Плохая диспозиция, — тихо прошептал себе под нос княжич, но кое-кто из окружения его все равно услышал.

— Что-что? — Переспросил Холмский, не знавший слово «диспозиция».

— Я говорю, что у ливонцев плохая диспозиция, — начал выкручиваться Ваня. — Смотри как неудачно стоят?

— Неудачно? — Вновь переспросил Даниил, глянул на поле боя, но ничего такого не заметил. — Почему неудачно? Хорошо вышли. Сейчас построятся и ударят по нам.

— Бери своих и атакуй. Но! — Воскликнул Ваня, патетично вскинув руку. — Как сойдетесь на полторы сотни шагов — отворачивай! Заходит вон оттуда, а сворачивай — туда. И по дуге — сюда. Понял?

— Понял.

— Ты понимаешь, что если не отвернешь сам погибнешь и конницу мою положишь? — Выгнув бровь, поинтересовался княжич.

— Понимаю, — хмуро ответил Холмский.

— Твоя задача увлечь ливонцев и подставить их под удар. Ясно?

— Ясно.

— Действуй.

И Даниил, пришпорив коня, сорвался с места. Ваня же тем временем самым энергичным образом строил свою пехоту, подтягивал обоз, дабы повозками сформировать искусственное препятствие, и расставлял немногочисленную, убогую, но все же артиллерию.

Пикинеры стали вдвое более глубоким построением. Все-таки им противостояли всадники куда мощнее обычных для Москвы. Из-за чего и стрелки уменьшили ширину фронта, выстроившись в две линии. Так что теперь разом могла стрелять лишь сотня «стволов».

Тем временем Бернхард фон дер Борх хмурил лицо.

— Кто это такие!? Что им здесь надо? — Наконец произнес он в полном недоумении.

Бернхард происходил из старинного дворянского рода Вестфалии, где и вырос. А потому оказался смущен до самой крайности. В здешних краях только отдельные участники Ливонской конфедерации носили гербовые накидки. В остальном же это было не принято, ни у новгородцев с псковичами, ни у литовцев с поляками, ни у москвичей с татарами. А тут — вон — на всех строевых. В его глазах войско, подошедшее к Новгороду, выглядело так, словно его выставил какой-нибудь богатый барон или граф родной Вестфалии… предварительно навербовав в частном порядке пикинеров в соседней Фландрии. Это было ОЧЕНЬ странно.

— Они атакуют! — Воскликнул кто-то рядом, вырывая фон дер Борха из задумчивости. Он присмотрелся к коннице противника и чертыхнулся. Такого порядка не знали даже братья-рыцари. Вон — идут уже на рысях, а строй все одно блюдут.

— К бою! — Рявкнул он и опустил забрало своего салада. От его глаз не укрылось то, что нападающие имели куда более убогих лошадей и далеко не латные доспехи. После чего их атака в глазах Бернхарда приобрела формат отчаянно храброй глупости. Но раз они хотят погибнуть таким дурным делом, почему не уважить?

Но почти сразу что-то пошло не так… То ли они наконец-то разглядели с кем столкнулись, то ли еще что-то, но, незадолго до сшибки всадники с золотыми львами взяли и отвернули. Раз и все. Сразу после того, как затрубил рожок какую-то странную мелодию. И что примечательно, в бегство они отправились так же организованно, как и в наступление. Бегство ли? И тут Бернхард побледнел. Он понял, что его ведут на пикинеров. Вон они хорошо дрессированным строем подходят по сходящемуся курсу.

Остановить отряд уже было невозможно. Поэтому он решил развернуть своих людей в сторону. Дабы разойтись с пикинерами на безопасных курсах. Его конь всхрапнул от обидного удара шпор, но сделал что надо — вырвался вперед атакующего строя. И ландмейстер, опустив копье в сторону разворота, стал туда и забирать, буквально подрезая всадников.

У него все получилось. С трудом, но он смог отвернуть свой отряд и, «шустро шевеля копытами» отвести его на исходную позицию. Что вызвало зубовный скрежет у Вани. Эта «немецкая свинья» испортил ему такую замечательную идею.

Тем временем из Новгорода Василий Васильевич Шуйский повел войска на вылазку. Он был на Шелони и выжил лишь чудом. А потому очень надеялся поквитаться за тот жуткий страх, что его посетил… за то обидное до крайности поражение.

Новгородская конница выходила из ворот сразу на рысях, стремясь как можно скорее вырваться на «оперативный простор» и ударить в тыл московской пехоте. Но отворот Бернхарда фон дер Борха спутал им все карты. Да, Ваня оставил на том направлении все четыре орудия, заряженные картечью. Но могли ли они остановить натиск конницы — вопрос. Сейчас же княжич смог развернуть туда и стрелков с пикинерами…

Бах! Бах! Ударили орудия, осыпая противника картечью. С довольно большой дистанции. Этот момент Ваня упустил, позволив им самим стрелять на свое усмотрение. Нервы у них пока еще слабоваты. Хотя перезаряжались добро. Быстро, но без ненужной суеты. А потому и успели дать еще один залп прежде чем спрятаться за стоящие рядом повозки.

Тем временем пехота готовилась отражать натиск новгородской конницы. Та атаковала как есть, не имея времени на выстраивания по обычному манеру. В надежде, видимо, на внезапность.

Первый ряд стрелков встал на колено, а второй навис над ним.

— Правь! — Раздался громкий окрик, командира стрелков. Куда более уверенным голосом, чем там, на Шелони. За эти несколько дней все смогли осознать победу… и увериться если не в себе, то в своем командире — княжиче. Вот и он тоже. Конечно, командир стрелков нервничал, но много меньше прежнего. Из-за чего голос уже не срывался от рвущих его на части эмоций. А посему, выждав, когда новгородцы подойдут на полсотни шагов, рявкнул. — Бей!

И грянул сдвоенный залп. После чего стрелки, не медля ни секунды, бросились промеж пикинеров в тыл. Последние же укрепились, выставив свои пики. Первый ряд — с упором в землю. Второй и третий — удерживая на весу для тяжелых амплитудных ударов. А четвертый — задрав вверх, готовясь оперативно подменить своих товарищей по опасному бизнесу.

Но сшибки не получилось. Новгородцы не успели психологически оправиться от поражения на Шелони. Поэтому картечный залп четырех орудий практически в упор сам по себе их деморализовал немало. То и не хитро было — на старые дрожжи-то. А стрелки своим «салютом» в две сотни стволов так и вообще лишили всяких остатков боевого духа. Так что вся новгородская конница развернулась и самым энергичным образом ринулись обратно. Ваня от вида этого зрелища только головой покачал, представив давку, которая сейчас начнется в воротах.

Даниил тем временем завершил маневр и вернулся к княжичу со своими молодцами на взмыленных лошадях. Хмурый и недовольный.

— Ты чего такой? — Удивился Ваня.

— Не удалось ливонца заманить.

— Да, пустое, — небрежно махнул рукой Ваня. — То нужно было, чтобы из города на вылазку пошли. Я бы сильно удивился, если бы рыцари ордена попались на такую примитивную уловку. Они-то многие из земель дальних, западных. И с пехотой знакомы не понаслышке. Многие по юности могли и в делах военных участвовать супротив таких вот пикинеров или с ними заодно. Удивить их тем было бы в высшей степени странно. И не хмурься — ты со своими молодцами сделал большое дело. Очень большое. Если бы не вы — мы бы так и стояли в раскорячку между этими и теми. Понял?

— Хм… — усмехнулся Даниил, немало посветлев лицо. — Кажется понял.

Выждав немного и убедившись, что новгородцы окончательно втянулись в город, Ваня развернул свое войско широким фронтом и двинулся на ливонцев. Мерно. Спокойно. Под барабанный бой и завывания волынки. Куда теперь спешить-то?

Бернхард потер глаза с переносицей и грязно выругался. Вступать в бой при столь неблагоприятном раскладе он не желал. У этого неизвестного войска оказалось слишком много аркебузиров. Да и пикинеры… и удивительно действенные орудия, стреляющие слишком часто.

Предложение, сделанное ему от имени новгородского посадника, было очень вкусным и интересным. Получить поддержку этого города в вопросе подведения Пскова под руку ордена — большое дело. Тем более, что сражаться нужно было с московитами. То есть, теми, кто всецело мешал ордену в его «пограничных делах». И не в одиночку драться, а сообща с литовской ратью и новгородской. По словам послов — сила великая должна была собраться, дабы разгромить войско ненавистной Москвы. И где все? И кто это, черт побери, тут всех гоняет ссаными тряпками? Посему, ландмейстер в окружении десятка спутников выехал вперед, демонстрируя свое желание поговорить.

Ване эти беседы были вообще не с руки. О чем ему общаться с этими ребятами? Тем более, что отцом он не облачен вообще полномочиями ни для каких бесед. Да и набрать трофеями добрых готических лат, пусть и с пулевыми дырками, было бы много лучше, чем лясы чесать с их владельцами. Но портить себе репутацию дурными манерами он не стал и потому в окружение своего десятка всадников, выступил навстречу.

Съехались. Чуть-чуть помолчали, рассматривая друг друга. Ливонцы вдумчиво изучали доспехи и вооружение всадников, а также рисунок на их гербовой накидке. Очень уж хорошо был нарисован там лев. Не в пример тех времен. Но оно и не удивительно, ведь льва Ланнистеров рисовали в XXI веке, имея за спиной столетия развития изобразительного искусства и геральдики.

— Кто вы такие? — Спросил на весьма неплохой латыни Ваня, благо учил ее с носителем уже больше четырех лет и немало поднаторел.

— Бернхард фон дер Борх, ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии, — ответил ему глава делегации. Также на латыни, которую, как и положено духовному лицу католичества, знал отменно.

— И что ты забыл на землях моего отца?

— Твоего отца? — Удивился Бернхард, намекая на то, что недурно бы и представиться.

— Я Иоанн Иоаннович, сын и наследник Великого князя Московского и всея Руси.

— Разве земли Новгорода принадлежат твоему отцу?

— Разумеется. Мой далекий предок Хрерик из Дорестада, славный правитель Фризии, известный в этих краях как князь Рюрик, создал Русскую марку силой своего меча. И основал этот город. С тех пор его старшим потомкам он и принадлежит. Но горожане, как тебе известно, любят бунтовать и злодействовать. Их не всегда можно прижать к ногтю. Оттого изредка и случаются некоторые недоразумения.

— Недоразумения? — Мягко улыбнулся Бернхард.

— Они немного затянулись, — вернул улыбку Ваня. — Но я разбил новгородцев и идущих им на помощь литвинов. Осталось дело за малым — развесить бунтовщиков на осинках.

— Но ты еще не взял город, — осторожно заметил ландмейстер.

— То моя забота. А вот что делает войско Тевтонского ордена в землях моего отца — это вопрос.

— Мы заблудились, — невозмутимо, прямо-таки на голубом глазу, ответил фон дер Борх.

— Заблудились?

— Да. Так и есть. Я гулял. Дышал свежим воздухом. И вот оказался тут.

— А войско зачем с собой взял?

— Это не войско. Это моя вооруженная охрана. На дорогах сейчас ОЧЕНЬ беспокойно. Разбойники совсем страх потеряли.

— Жаль, — произнес Ваня, тяжело вздохнув. — Я надеялся на битву.

— Так не терпится обрести воинскую славу?

— Нет. Я очень мирный и кроткий христианин. Но мне так понравились ваши кони…

Поболтали. Воевать ливонцы явно не планировали. Не при таком раскладе, во всяком случае. Посему после беседы — разъехались. Совсем. Ваня отошел ближе к городу, а ливонцы быстро-быстро смотали удочки и отправились на другое водохранилище… подальше от местного рыбнадзора.

А перед закатом прискакал гонец. Ну, небольшой отряд с гонцом, если говорить точно. С письмом от Ивана III. Тот писал сыну, что прийти не может, ибо стережет столичный город от Большой Орды, которая по слухам собиралась заглянуть. Посему и предлагал сыну закругляться. Погулял по вражеским землям. Пограбил. И довольно. Его конница очень может пригодится и дома…

 

Глава 7

1471 год — 5 июля, Новгород

В 1471 году Новгород был очень внушительным городом. По меркам Руси, разумеется. Порядка двадцати тысяч человек населения, около двухсот семидесяти гектаров площади и целых два кольца стен. И если внешнее кольцо было хоть и массивным, но древесно-земляным, то центр города прикрывал довольно крупный каменный детинец, построенный в 1430-е годы. Ничего мощнее Новгорода в плане оборонительных сооружений в те годы на Руси не было. Даже Москва терялась на его фоне. Потому-то и уверены были в себе горожане. Чего переживать-то за такими стенами?

Несмотря на письмо отца уходить просто так Ваня не стал. Нужно было урегулировать вопрос с Новгородом раз уж он до него добрался. Но новый раунд переговоров княжич решил проводить в более выгодной для себя обстановке. Так что, рано утром пятого июля, еще по густому туману, к воротам одной из проездных башен подкатили двуколку с мощной, крепко окованной дубовой бочкой. Это была одна из трех мин, которые Ваня распорядился сделать еще в Москве. На всякий случай. Мало ли чего штурмовать придется?

Ратники подожгли фитиль, укрытый специальным козырьком, дабы не могли залить со стен. И спешно отбежали.

Ба-бах! Жахнуло это самодельное взрывное устройство, вскрывая деревянные ворота. Да и башню саму покосило. Да чего уж там? Чуть не обрушило. А народ окрестный как оглушило? Диво просто. Даже те, кто на ногах остался, головой тряс, пытаясь прийти в себя. Все-таки не Казанская «петарда», сделанная на коленке. Тут постарались, чтобы оболочка получилась как можно крепче, а взрыв — сильнее.

И вот, повторяя сценарий казанского взятия, в открытые ворота Новгорода ринулись бойцы. Ратники, прежде всего. Их добрые доспехи, большие щиты и крайне смертоносные кончары были очень опасны для плотной городской свалки. Щитом укрывались, а кончаром кололи, словно очень длинным штыком. Новгородцы не татары — доспехи имели намного крепче. Но все равно — результат славный вышел. Тем более, что еще и стрелки со своими пищалями подтянулись, поддерживая ратников.

Новгородцы попытались контратаковать. Но безуспешно. На узких улочках индивидуальное качество снаряжения и вооружения играло куда большую роль, чем в масштабных полевых баталиях. Да еще и орудия в прорыв закатили, что поставило окончательную и жирную точку в попытках новгородцев выбить москвичей за ворота.

Наступать же в глубь города Ваня не стал. Испугался его масштабов. Да и зачем учинять такую резню? Он решил остановиться, закрепиться да подождать переговорщиков. После столь лихого вскрытия внешнего периметра новгородцы вряд ли станут тянуть с этим делом. Не в их это интересах. Так и вышло. Не прошло и часа, как прибыла целая делегация.

— Зачем ты сюда пришел!? Тебе не совладать с Новгородом! — Воскликнула Марфа Борецкая, бывшая лидером новгородского сопротивления Москве.

— Если я увижу, что мне с городком сим не совладать, — спокойно произнес Ваня, с мягкой улыбкой глядя в глаза этой престарелой фурии, — то я велю его сжечь. А погорельцев, кои начнут разбегаться, резать без разбору. Ибо смуте вашей и измене нужно положить конец. Слишком далеко она зашла. Не пресечешь — так и будешь бегать с войском, да в чувства приводить. Это слишком хлопотно. Лучше разом дело решить.

— Пожжешь город — без добычи останешься! — Возразил кто-то из бояр.

— Вздор! Али ты не слышал, как на Юрьеве-Камском поступили? — С ехидством поинтересовался Ваня. — Вы, купеческие душонки, все одинаковы. Как беда какая, так зарываете свои ценности в горшках во дворе. И найти их хитрость не великая. Есть у меня к тому ухватки. Как раз в Юрьеве-Камском их и испытывали. Выкопанной добычи оказалось больше, чем взятой с обычного разорения. А ведь там по бревнышку все перебрали.

— Что ты хочешь? — Тихо спросил один из бояр, пока все остальные молча переваривали сказанное княжичем. Такой поворот их явно застал врасплох.

— Всего лишь восстановить справедливость. Новгород был основан моим предком и должен вернуться под руку его потомков. Вотчиной моего отца стать.

— Что?! — Прохрипела Марфа Борецкая, задыхаясь от переполнявших ее чувств. — Не бывать этому!

— Всех смутьянов, — продолжил Ваня невозмутимо, — надлежит выдать для переселения в Юрьев-Камский, а имущество их передать добрым людям Новгорода, что стоят за Москву, Русь, да всякими дьявольскими прелестями не соблазняются. Кому и что — сами решите.

— Ах ты…! — Попыталась выкрикнуть оскорбления Марфа, но ближней к ней боярин закрыл ладонью ей рот. Ваня же посмотрел на нее, словно на ветошь, и продолжил.

— Всех, кто станет противиться власти отеческой, убить. Сверх того, за измену на город налагается вира — двадцать пять тысяч рублей. Монетой или ломом серебряным али золотым. А чтобы сомнений более не оставалось — составим грамоты. Одну вам, что в доме архиепископа храниться станет. Одну мне. В обоих напишем одинаковые слова. И везде подписи свои бояре поставят да печати в подтверждении клятвы. А кто не поставит, тот и не боярин более. Также туда поставят подписи с печатями архиепископ и посадник, скрепляя тем самым клятву города своей властью. Кроме того, город выставит пятьсот добрых всадников, что пойдут со мной к Москве татар воевать. Думать вам до полудня будущего дня. Если не решите ничего, то посчитаю за отказ. Все. Ступайте.

Марфа Борецкая хотела много чего высказать этому «маленькому мерзавцу», но ей не дали. Так и уволокли, удерживая рот зажатым. Решили ее воплями не провоцировать княжича. Не в том они были положении.

Ваня же занялся обустройством нормального укрепленного лагеря, раскинувшегося частью в городе, частью за его стенами. Он был уверен, что «переговоры» на том не закончатся. Не смогут новгородцы проглотить такой вот ультиматум. После стольких лет независимости…

Назначенная городу вира в двадцать пять тысяч рублей выглядела очень большой только на первый взгляд. Потому что имущество противников Ивана III по самым скромным прикидкам стоило далеко за триста тысяч. Тут и земля, и всякие поселения с укреплениями, и торговые связи, и склады с товарами, включая ценные меха, и многое иное. Сумма, конечно, огромная, но разумная, для Новгорода во всяком случае. Ваня был уверен — ее легко добудут, вытрясся из литовской партии. Даже простой монетой, а не ломом.

А вообще ситуация вырисовывалась очень интересная. Заговорщики, «слившие» новгородцам маршрут, состав войска и цели княжича, хотели от него избавиться. Это очевидно. Потом же, судя по масштабу мероприятия, планировали создать Великому князю непреодолимые им сложности. Зачем? Кто его знает? Может для того, чтобы сделать марионеткой. Дескать, только в них его опора и защита.

На Москве, со слов гонца, ничего пока о похождениях Вани не знали. Более того, кто-то начал распускать слухи о том, что княжич вместо того, чтобы защищать от неверных столичные земли, грабит честных христиан, как поганый язычник. Слухи эти были непопулярны, но имели место. Вот, видимо, Великий князь и решил их пресечь, возвернув сына. Тот-то, по его мнению, должен был где-то по северам гулять с тремя сотнями лучшей на Москве конницы. Шалить и развлекаться грабежом супротивников его. И да, заговорщики, судя по всему, были уже уверены в гибели княжича, оттого и гонца отпустили свободно. Иначе бы — не доехал. Как пить дать — не доехал бы.

Ваня загадочно улыбнулся своим мыслям. И вернулся к заполнению подробного журнала боевых действий, который он вел с первого дня похода фиксируя в нем буквально все. От расхода еды и ценного имущества до боевых потерь и трофеев с самой что ни на есть немецкой пунктуальностью и дотошностью. Все равно в походе у него часто образовывалось слишком много времени и требовалось занять себя чем-то полезным. Так почему не этим?

 

Глава 8

1471 год — 6 июля, Новгород

В полночь с пятого на шестое июля, улучив темноту из-за набежавших туч, новгородцы решились пощупать московские войска «за вымя» своими «волосатыми щупальцами». Не все, разумеется. А только те, которые оказались недовольны ультиматумом княжича.

Ничего странного и необычного Ваня Новгороду не предложил. Более того, что-то в этом духе в свое время применил Александр Ярославич прозванный Невским, когда брал Псков. Так там горожане сами ему ворота открыли. Так что тут вышло не так гладко, как могло.

Дело в том, что Новгород 1471 года находился не только на пике своего экономического развития, но и в зените политического неустройства. В городе сформировалось несколько равновесных боярских группировок, из-за чего новгородскую державу трясло и лихорадило в таких конвульсиях, словно умирающего. То туда, то сюда, то головой об косяк.

Ваня предложил ультимативное решение выхода из кризиса. Он предложил одной из группировок резкое, радикальное усиление за счет другой. В обычных условиях это было бы невозможно. Но сейчас, когда Новгородская республика потерпела поражения в двух битвах, когда оказались разгромлены ее союзники, а внешний периметр стен взят и в пределы города вошли войска противника — это не выглядело чем-то нереальным. Более того, к московской партии почти наверняка прибьются умеренные и нейтральные группировки, польстившиеся на долю в прибыли. Слишком уж лакомый там был кусок.

Вечевая площадь находилась на другой стороне Волхова. Но буза там стояла такая, что гул от криков доносился даже в лагерь княжича.

Тот организовал отдых людей таким образом, чтобы к ночи большая часть его войска была выспавшейся. Мало ли? Ночь — опасное время. И не прогадал.

— Стой! — Крикнул постовой, заметивший странных личностей, вываливших на улицу. — Кто идет?

Это стало своего рода сигналом к атаке. И народ повалил по трем улицам атакующими толпами. Но натолкнулся на щиты ратников. Они не спали. Они уже отдохнули. И они были начеку.

— Полки отворяй! — Раздалось голос командира стрелков. Его подчиненные тоже бодрствовали. Более того, держали пищали заряженными, а фитили тлеющими.

Вот и угостили улицу залпом. Потом еще одним. Потом еще. Им было легко работать. Внешний периметр своего лагеря со стороны поля Ваня огородил повозками, образовав крепкий такой вагенбург. Что очень серьезно укрепило тылы, исключив нападение с той стороны. А вот бочки всякие и сундуки он велел перетащить сюда, в городскую часть. Да покрыв сверху досками соорудить импровизированные помосты. Так что сейчас туда стрелки и забрались, получив возможность стрелять поверх голов ратников.

Невозможность осознать масштаб потерь резко повышала модуль моральной упругости нападающих. Не в пример полевой битвы. Поэтому, желая, как можно скорее охладить пыл новгородцев, Ваня велел выкатывать орудия, заряженные не картечью, а ядрами. По такой плотной толпе на узкой улочке — самое то. Особенно в упор.

Бах! Жахнуло легкое полевое орудие, выкаченное вперед под прикрытием ратников. С трудом. Тем ведь целый коридор в своем строе пришлось организовать. Чтобы своих не зашибло откатом. Но затея полностью оправдалась. Ядро проложило просеку в этой толпе людей, пройдя толпу насквозь до изгиба улочки. Отчего и натиск резко спал.

— Бей! — Рявкнул командир стрелков и те вдарили из своих пищалей. Опять же — наугад. Ничего ведь не видно. Но на узкой улице целиться особенно и не надо. Требовалась просто плотность огня. Чем выше, тем лучше.

Бах! Вновь ударило орудие, перезарядившись. И снова ядром, в надежде на то, что толпа волей-неволей вновь сомкнула свои ряды. И судя по воплям — этот расчет оправдался.

Еще пять минут. И все затихло и на этой улице, и на соседних. Ну как все? Раненые стонали, матерились и издавали всяческие звуки изрядным навалом на улицах перед импровизированными укреплениями московского лагеря. Но к ним никто не спешил на помощь…

Рассвело.

Вид улиц, по которым наседали новгородцы, был невероятный. Жуть жуткая! Все стены, загородки и дубовая мостовая залиты кровью. Тела лежат вповалку. Фрагменты тел. То здесь, то там вырванные ядрами кишки, свисают чудовищными гирляндами. И в этой кошмарной каше вяло шевелятся все еще живые люди. Все-таки бить ядрами вдоль узкой улицы, забитой людьми — страшная вещь.

На что уж Ваня был невпечатлительный, но и ему стало дурно от увиденного. Аж позеленел. Те же из воинов его, что послабее духом, так и вообще блевали.

Плохая война. Некрасивая. Но дело свое она сделала. Больше никто не пытался сунуться с выяснением отношений к московским войскам. Так, осторожно выглядывал. Бледнел или зеленел от зрелища. И сразу тикать. Даже для местных, привыкших к куда большим кошмарам, это было удовольствие ниже среднего.

Так и просидели в гнетущей обстановке. А там, в дали, казалось, не прекращало гудеть Вече. Почти все раненые отошли в лучший мир примерно часа за два после боя, прекратив давить на нервы. Остальных пришлось добить. Потом появились женщины и монахи. Бледные. Они стали осторожно соскребать то, что осталось от нападавших и грузить их на подводы. Выборочно. Все искали своих. А найдя, женщины начинали рыдать. Зачастую беззвучно, словно боясь потревожить кого-то в той кровавой каше.

А Ваня наблюдал за этим и отчаянно хотел накатить стакан чего-нибудь вроде виски да выкурить сигаретку, или две. Да, эти люди хотели его убить. Но как-то уж очень кроваво вышло. Жутковато. Что о нем потом скажут? Прозовут грозным? Или может быть кровавым? Ведь он дал им шанс разойтись бескровно. Ну потеряли бы имущество. Ну переехали бы в Юрьев-Камский. Ну так и что? Там тоже торг есть и не хуже местного. Устроились бы, прижились. Главное, что живыми были бы. Но нет. Не захотели. Блин…

Он дернул головой, словно Мюллер в исполнении Леонида Броневого и нервно потер лицо. За эти несколько часов он уже как свыкся с картиной вот этого фарша, размазанного по узким улочкам. Но все равно — ему было не по себе. Как-то накатило. Он вдруг осознал, что за последнюю неделю по его приказу было убито намного много больше тысячи человек. В первой битве на Шелони легло четыреста семнадцать. Во второй — еще триста семьдесят два бедолаги Богу душу отдали. Да тут, в сражении под Новгородом двести девяносто восемь ратных человек новгородских положили картечью да пулями. А тут на улицах сколько?

— Что княже? Погано на душе? — Спросил священник, шедший в поход с войском. От него не укрылось состояния Вани. — Я уж думал грешным делом, что ты кровью упиваешься.

— Да какое там? — Отмахнулся он, тяжело вздохнув. — Ну что за дурость? Ладно там, в поле. Все знали на что идут. Воин идет убивать, зная, что его также будут пытаться убить. Все честно. Никто насильно в бой не гонит. А тут как это понимать? Вон — глянь. Посадские. На что они надеялись?

— На победу, — произнес стоявший подле Даниил Холмский.

— Да уж… — покачал головой Ваня. — Надо тех, кто простой мастеровой, ремесленный люд на убой послал, на осинке вздернуть. Ведь они-то не эти дурни. Они-то понимали, чем все обернется. Им-то небось и про Шелонь все рассказали, и поле под городом со стены они видели. У них же еще есть воины. Зачем же так-то? Мрази…

— Не горячись, княже, — осторожно заметил священник.

— Чего не горячись-то!? — Вспылил Ваня. — Я им что — все ворота завалил камнями? Им что, не уйти? Взяли бы свои пожитки да тихо ночью сбежали куда-нибудь. А потом, как утихло, примирились. Мягко и без всякой крови. Или может они попытались решить дело миром? Договориться пробовали? Нет. Они жаждали крови и вынудили совершить вот это, — махнул Ваня рукой на залитую кровью улицу. — Ты, отче, разве не заметил, что там, на Шелони нас должны были убить. И меня, и тебя, и всех этих славных людей, что под моей рукой туда пришли. Предали нас, отче. Предали сообщив новгородцам о том, куда и какими силами я пойду. Ждали нас там. И если бы не Божье провидение да наша выучка — порубили бы. И отца моего предали, ибо такую рать великую собирали явно для того, чтобы и его прижать. И твари эти ядовитые участвовала в сем заговоре самым паскудным образом! Они ведь Ливонии гарантировали права на Псков, ежели те за них вступятся. Ты понимаешь, отче, что это значит? И тоже скажешь, чтобы я не горячился?

Священник промолчал. Ему нечего было ответить. Все вокруг молчали. Ваня слегка увлекся и говорил слишком громко. Достаточно для того, чтобы большая часть войска московского его услышала. А потом начала медленно переваривать эти страшные слова…

 

Глава 9

1471 год — 6 июля, Новгород

Ваня посмотрел на небо, прищурился, и тихо выругался. Солнце стояло в зените, а переговорщиков все еще не было. Влезать в тяжелые уличные бои ему совсем не хотелось.

— Идут! — Крикнул кто-то.

— К бою! — Тут же раздался голос Холмского, заставив ратников вскочить на ноги и выстроиться, перегородив улицу.

Даже артиллеристы бросились было заряжать орудия, но Ваня их остановил. Это было не войско. Это были переговорщики. С их появлением у него просто отлегло. Словно камень с шеи тяжелый сняли.

Впереди на коне ехал архиепископ новгородский и псковский Феофил. Подле Василий Федорович Казимер — формальный посадник Новгорода, за спиной которого и руководила городом Марфа Борецкая. А далее бояре.

Кони старались перешагивать через редкие трупы и фрагменты тел, лежащие на дальних подступах. Непрерывно всхрапывая и нервничая. Крови и запаха смерти здесь было вдоволь. И, наконец, встали, отказываясь идти по завалам человеческих тел. На узкой улочке в том месте они лежали в три-четыре слоя.

Ваня также сел верхом на спешно подведенного коня, который также храпел и дергался из-за обилия крови. Сложилась непростая ситуация…

— Лука Ильич! — Крикнул княжич командира тыловой службы.

— Я здесь! — Произнес он с интонацией ла Шене, возникнув буквально из ниоткуда.

— Бери своих ребят и укладывайте помост поверх завала.

— Прямо поверх тел? — Озадаченно переспросил он.

— Да. Видишь — лошади не идут.

— Слушаюсь… — неохотно ответил он и стал со своими бойцами доски, что были задействованы для позиций стрелков, тягать да укладывать на трупы. И вязать промеж себя, чтобы не расползались.

За четверть часа управились, с головы до ног перемазавшись в крови и прочих субстанциях. И только после этого архиепископ смог двинуть своего коня дальше. Тот неохотно, но пошел по помосту. А за ним и остальные.

Въехала делегация на территорию лагеря. Чистую весьма. Ваня даже отхожее место организовать успел, чтобы люди все тут не загадили. Да и за мусором следили.

Осмотрелись они. Помолчали. А потом архиепископ произнес:

— Помощь твоя нужна, княже.

— Борецкая со други своя, — тут же включился посадник, — в детинце затворилась. На Вече до смертоубийства дошло большого.

— Тут, я вижу, тоже… — мрачно заметил архиепископ, который имел вид весьма бледный с легким зеленоватым оттенком.

Оказалось, что литовская партия Новгорода после неудачного ночного нападения окончательно потеряла поддержку Вече. Даже те бояре и купцы, что колебались, страшно испугались того, ЧТО с городом сделает князь, который ТАК замесил людей на тех улочках. Не стоило и сомневаться — за тем ночным нападением следили все заинтересованные стороны самым пристальным образом. И к рассвету уже знали о полном его провале. В душещипательных деталях.

Так вот. Поняв, что их прямо сейчас на Вече станут вязать, представители литовской партии схватились за оружие и стали пробиваться к детинцу. Где и заперлись, пользуясь тем, что владычный полк стоял заслоном между детинцем и князем. Причем, что примечательно, именно в самое защищенное место города оказались свезены основные запасы Новгорода загодя, еще при ожидании подхода княжича.

Что представлял собой детинец образца 1471 года? Достаточно примитивную каменную, раннесредневековую каменную крепость, со слабо развитыми башнями и скудным «обвесом» куртины. Несмотря на то, что строили ее в 1430-е годы, у него даже кованных подъемных решеток на проездных воротах не было. Да и вообще, строили крепость хоть и из камня, но явно без всякого старания и разумения. А ведь под рукой была Ливония, куда купцы ездили и много чего видели. Однако же, применять «новинки» не стали, будучи уверенные в своей неуязвимости. Разве что ров с водой выкопали, дополнительно отгородив детинец от прочих земель Софийской стороны. Видимо из-за того, чтобы там можно было спокойно пересидеть пожар, который в деревянном городе мог случиться внезапно, выжигая все…

— Кто сообщил о том, что я пойду на Руссу? — Выслушав подробный рассказ архиепископа и посадника о диспозиции, спросил Ваня.

— Что?

— Отче, в Новгороде прекрасно знали, когда, куда и с каким войском я пойду. Кто об этом сообщил? Этот человек хотел убить меня.

— Тебя хотели просто взять в плен…

— Не надо врать! — Рявкнул Ваня. — У меня есть письмо, найденное у Александра Чарторыйского. Писал его покойный сын Марфы. И там прямо сказано, что меня должно убить в том бою, дабы ослабить волю отца моего. Гибель единственного сына кого хочешь подкосит. Не так ли? И ты, отче, прекрасно это знаешь.

Архиепископ глубоко вдохнул и медленно, судорожно выдохнул. А потом вытер выступивший на лице.

— Кто!?

— Филипп… — дрожащим тихим голосом сообщил он, не поднимая глаз. — Митрополит прислал письмо. Предлагал разрешить наши противоречия миром. Чтобы не отлагалась церковь Новгородская и Псковская в пользу Киевской митрополии. И в знак своего расположения сообщал нам о том, что ты пойдешь малыми силами в отрыве от ратей отца своего. И что именно ты склоняешь отца своего к Крестовому походу супротив нас и слова дурные против добрых христиан сказываешь. Месяц же спустя от него второе письмо пришло, в котором говорилось, будто бы не выступит отец твой в поход на север и ты будешь один с тремя сотнями всадников. Пешцев же он хоть и упоминал, но за воинов не почитал, называя ряжеными скоморохами.

— У тебя сохранились те письма?

— Да.

— И он там предлагает убить меня?

— Он пишет, что для всех будет лучше, если ты погибнешь.

— Немедленно пошли за ними, — холодно произнес Ваня. — Мне нужны эти письма. Ты понял меня?

— Да, — глухо произнес архиепископ, испуганно озираясь. Воины княжича слышали их разговор и у них были ТАКИЕ лица, что и не пересказать. Будто сейчас его рвать будут, голыми руками.

— Митрополит писал только тебе?

— Мне то неведомо, — развел руками Феофил.

— Но ты ведь что-то предполагаешь?

— Полагаю, что писал. Борецким и кое-кому еще. Уж больно они воспылали уверенностью в успехе дела. Стали подбивать не токмо рать твою побить, но и на Москву идти после да отца твоего остужать от прыти лишней.

— Ясно… — сухо ответил Ваня, глядя на архиепископа. — Мои условия город принимает?

— Да.

— Все?

— Да. Только…

— Что!?

— Выступая против тебя мы подняли все войска, какие могли. Не спеша, вдумчиво. Собралась двадцать одна сотня. Ныне же после двух поражений и неурядиц внутренних, скудно стало с воинством. Кто погиб, кто ранен, кто разбежался, кто за этих стоит, засев с ними в детинце. У нас едва три сотни осталось, готовых к бою. Мы готовы выставить их для похода на татар. Но их всего три сотни, а не запрошенные тобою пять. И город останется совсем без защиты…

— Кто среди них?

— Владычный полк весь. Сто пятьдесят два всадника.

— Владычный? Весь? — Удивился Ваня. — Везучие у тебя люди.

— Они не ходили в поход супротив тебя. Я не пустил их. Оттого и сберег.

— Хм, — усмехнулся княжич. — Это хорошо. Кто еще?

— Обрывки дружин боярских из тех домов, что за Москву стоят. Все войско Новгорода ныне вокруг моего полка стоит. Никакой дружины свыше двадцати всадников более и не найти по городу.

— Как вы можете это возместить?

— Мы можем дать денег сверх виры.

— Сколько?

— Еще десять тысяч.

— Добавь туда еще двух мастеров колокольных, пятерых — медного дела и дюжину ковалей добрых. Сорок пудов бронзы колокольной. И… — Ваня задумался на секунду… — книги разные. Да. Я люблю книги. Оттого было бы недурно, если бы все книги, что есть ныне в Новгороде и прочих городах да монастырях твоей епархии, были переданы мне в дар, либо как есть, либо в списке. Что на нашем языке, что на иных. А с ними и списки договоров старых.

— Быстро не получится с книгами.

— А и не надо быстро. Лет за десять управитесь — уже хорошо. Главное не тяните. И уезжая, я желая повезти с собой какие-нибудь интересные книги, дабы в дороге не скучать.

Ударили по рукам прилюдно. Посадник все засвидетельствовал и пообещал составить грамоту по освобождении детинца.

Ничего мудрить со штурмом Ваня не стал. Да и зачем? Действовали по отработанной схеме, которая вполне надежно работала. Его люди подвезли к воротам крепости мину на двуколке и подорвали ее. Крепость-то хоть и каменная, да вот только ворота оставались деревянные. Крепкие — то без всяких сомнений. Но деревянные.

Взрывом снесло не только ворота, но и часть моста, перекинутого через ров с водой. Пока его восстанавливали, защитники детинца спешно возводили подковообразную баррикаду за вскрытой башней. Из чего попало.

Стрелять поверх работников было нельзя. Опасно. Потому и помешать защитникам не получалось ни пищалью, ни орудием. Но то не беда. Вопрос Ваня решил с изяществом носорога, у которого, как известно плохое зрение, но при таком весе это уже не его проблемы.

Бойцы взяли последнюю, третью мину. Подожгли фитиль. Разогнали группой самых сильных ратников двуколку, на которой она лежала, толкнули ее в зев проездной башни. И прыснули в стороны, стремясь спрятаться за каменными стенами, между которыми и рвом было небольшое пространство.

Прокатившись мимо выбитых ворот, двуколка смогла добраться по инерции до самого дальнего края баррикады. Где и застыла, так-как оглобли, что волочились по земле, своими торцами уперлись в брусчатку, не давая откатываться.

Ба-бах! Жахнул довольно мощный взрыв, разметавший баррикаду и контузив многих из ее защитников, а то и убив. Чем и воспользовались ратники, ринувшиеся вперед…

— И вот, в очередной раз Всевышний дал понять, что ему эта интрига не по душе, — тихо произнес Ваня. Но так, чтобы его услышал стоящий рядом архиепископ.

— Он ли? — Скривился Феофил, покачав головой. — Столько крови…

— Он по-разному может наказывать. Может сжечь как Содом и Гоморру, а может вот так — выборочно, чтобы спасти многие жизни невинных. Если бы ОН не желал бы моего успеха, то вложил мысли врагам моим собраться раньше, на всякий случай, а не тянуть до последнего. Тогда бы литовцы, ливонцы и ваши объединились в такую армию, с которой я бы уже не совладал. Если бы ОН не желал бы моего успеха, то не вселил в ваших воинов беспечность там, на реке. Они ведь могли пустить разъезды и к моему выходу на поле уже быть готовы к бою, атакуя немедля и не давая мне построиться…

— Это все могут быть и происки Лукавого, — резонно возразил архиепископ.

— И то, что ты не отправил супротив меня свой полк, тоже происки Лукавого? — Усмехнулся княжич.

— Я? — Удивился Феофил. — Это другое…

— Хм. Я узнал о том, что митрополит задумал меня сгубить, еще в Москве, — доверительно произнес Ваня. — Задолго до выхода в поход. Еще когда я расследовал убийство матери, удалось выяснить кто подговорил дядю Андрея на злодейство. Но я не спешил с поступками… Мало ли, человек оступился случайно? Мало ли подговаривал не к тому, не так и не о том? Все-таки дядя Андрей очень власть любит и умом слаб, так что мог увлечься. Но чем дальше, тем больше оказывалось, что не ошибся я…

Архиепископ медленно повернулся и посмотрел на этого отрока практически анимешными глазами. Он это совершенно точно не ожидал услышать от Вани. Меж тем тот продолжил:

— Маму отравили и быстро похоронили от греха подальше. Да чем отравили!? Срамота! Шпанской мушкой! Убедив, что это действенное лекарство от бесплодия. Меня тоже хотели. Но Всевышний не дал, спас меня от неминуемой гибели. Когда отпевали уже, вырвал из лап смерти. Да как вырвал! Я очнулся от того, что мне слух резало дурное пение. Дьяк совсем не старался, коверкая слова псалмов. Вот мне и захотелось его поколотить за нерадение. Через то и очнулся.

— Я… я не знаю, что сказать… — покачал головой архиепископ.

— Ничего и не надо говорить, — серьезно произнес Ваня. — По плодам их узнаете их. — Процитировал он фрагмент Святого Писания. А потом вполне искренне улыбнулся и добавил: — Поступки, а не слова — вот истинная молитва Господу Богу нашему. Болтать всякий может, у кого язык есть. Но судить человека должно только по поступкам, по плодам его…

 

Глава 10

1471 год — 21 августа, Москва

Великий князь Иван III свет Васильевич стоял на стене кремля и грустью смотрел на вакханалию, развернувшуюся в посадах. Все его войско, собранное с таким трудом, под командованием брата Юрия, стояло у Коломны. Ждало войско Большой Орды. А как оно отошло, так и литовцы подошли под руководством Михаила Олельковича. Тысячи полторы. Отражать их было нечем — с Великим князем на Москве осталось лишь три сотни всадников. Вот и заперлись в крепости, отдав посад на разграбление супротивнику.

— То за грехи тебе испытания, — стоял над душой митрополит, не отходивший от Великого князя ни на шаг. И непрерывно заливая в уши нужные слова, дабы подтачивать его волю.

Бояре же в то не вмешивались. Их на Москве мало оставалось. Почти все дееспособные с Юрием под Коломну поехали. А те, кто здесь был, оказался либо стар, либо мал, либо слаб, оттого и жаждали утешения да спасения телесного. Оттого вполне охотно благодушно принимали слова митрополита о том, что все эти испытания выпали и на их долю из-за грехов Великого князя. Не их, а его. Очень удобно. Мало кто с таким не согласится.

— Что это звуки? — Воскликнул кто-то на стене.

— И верно… — вторил ему другой ратник. — Словно кто-то в барабаны бьет да на волынке играет.

— Что-что? — Оживился Иван III, подавшись вперед, и оттого не заметив, как побледнел митрополит.

Не прошло и минуты как все на стене уже смотрели в сторону «тверской дороги», откуда звуки и доносились. Чуть погодя на них обратили внимание и литвины. Зазвучал рог их командира, призывая собраться под его знамена. Но подчинялись они неохотно. Тут ведь вон — под боком — целый посад, брошенный жителями, не успевшими его сжечь. Запершихся, кстати, как в самом кремле, так и в укрепленных мастерских нашего героя. По такому делу туда пускали всех подряд, следуя инструкциям Вани.

И вот из-за перелеска начало выдвигаться войско княжича, развернутое в боевой порядок. Передовой разъезд заметил то, что творилось у Москвы и наш герой решил не рисковать.

Литвины не ливонцы. Посему фронт пехоты был развернут как можно более широко. А за ним вытянулись стрелки, держа свои заряженные пищали наготове. Кавалерия встала привычным образом — по сотне на флангах и сотня в тылу. А артиллеристы тащили на лямках свои орудия, заняв позицию между всадниками и пехотой. Музыканты же, как и знамя размещалось между пехотными порядками и тыловой кавалерийской сотней.

К этому времени надсадные потуги командирского рожка собрали в кучу около шести сотен литовской конницы. И Михаил Олелькович повел ее в бой. По его представлению преимущество было на его стороне. Ведь пехоту за воинов он и не почитал. И не он один так думал. У Ивана III от увиденного губы затряслись, а на глазах слезы выступили. Ведь это что же получалось? Его единственного сына убьют вот тут? Прямо перед ним? Словно в насмешку…

Митрополит говорил ему что-то ободряющее, но сам воспрянул духом. Он не понимал, как так получилось, что этот маленький мерзавец не только выжил, но и войско свое сохранил. Однако сейчас ему все одно придет конец. Шесть литовских сотен легко стопчут этих ряженых дурачков. Разве что конницу княжича жаль. Добрая. Но чем не пожертвуешь ради богоугодного дела? Тем более, что она сможет во множестве спастись бегством.

— Как идут! — Воскликнул кто-то на стене с восхищением.

— И ведь не боятся!

— Блаженные! Не иначе!

— Стопчут! Стопчут же!

— Нет! — Громко и отчетливо произнес кто-то и вся стена, вздрогнув, уставилась на «этого болтуна и мечтателя». Ведь именно так о говорящем и подумали. Им оказался итальянец на московской службе — Джан Батисты делла Вольпе, известный также, как Иван Фрязин.

— Почему? — Срывающимся от волнения голосом спросил митрополит.

— Потому что у литовцев нет никакой надежды на успех, — спокойно развернул он свой тезис. — Даже не понимаю, на что они надеются.

— Но как? — Ошарашенно спросил Великий князь.

— Вот так, — улыбнувшись ответил итальянец и кивнул в сторону поля, где разворачивалась баталия.

Войско княжича уже остановилось. Стрелки протиснулись между пикинерами, взяв свои пищали наизготовку. Мгновение. Еще. Еще. И вот, когда между литовской конницей и ратью княжича оставалось шагов семьдесят, боевые порядки москвичей окутались дымами. То ударили две сотни стрелков и четыре орудия разом.

Удар оказался настолько внушительный, что многие на стене стали креститься и шептать молитвы. С одного маха до двухсот всадников сняло, если не больше. А лошади, где их зацепило, закувыркались, создавая давку. В которую сходу влетали литвины второй линии, превращая все в кучу-малу.

Часть всадников первой линии таки долетело до рати Вани. Но их было совсем чуть. Грохот выстрелов напугал лошадей. Отчего многие из них стали беситься, сбрасывая всадников. И отворачивать от столь пугающей толпы «дымных и громких» людей. Начались столкновения и еще одна зона давки. В пикинеров же врезалось едва за десяток литвин. Да и те без всякого прока, ибо их заботливо приняли на пики. Конные фланги же так и вообще никого не встретили.

Тем временем стрелки перезарядились и дали новый залп. Орудия — так и вообще два. Кавалеристы же, по сигналу, сорвались с места и контратаковали литовскую рать, совершенно деморализованную сложившимся положением. Пехота же, подойдя к завалу людей и лошадей, с самым будничным видом переколола их, прерывая мучение.

На стене повисло гробовое молчание. Люди лишь истово крестились, да беззвучно шептали слова молитв. Особенно подурнело митрополиту. Он понял ПОЧЕМУ Ваня все еще жив…

Спустя какие-то мгновения люди, наблюдавшие за этим событием со стен кремля и укрепленных дворов, истово заорали что-то радостное и приветственное. А Иван Фрязин с улыбкой повернулся к Великому князю и поклонился с самым многозначительным видом.

— Откуда ты знал, что сын победит? — Спросил у него Иван III.

— Мне говорили, что его послали на смерть. А он вернулся. И войско свое привел. Значит задумка сына вашего сильна. Поразмыслив о том, я припомнил — на моей Родине сходно воюют. Только строятся немного иначе и много большими ратями. Оттого сразу и не распознал.

— На смерть? — Выхватил ключевое слово Великий князь. — Кто говорил?

— По Москве слухи ходят, — уклончиво ответил делла Вольпе с очень многозначительным выражением лица.

Иван III очень нехорошо прищурился, сжав кулаки до хруста. После чего решительным шагом направился к своим воинам. Требовалось выдвигаться в город и разгонять остатки литвинов. Они, поняв по радостному реву жителей, что крупно влипли, начали стремительно разбегаться во все стороны. Отпускать их «без должной ласки» было невежливо… Что же до сказанного этим итальянцем… нужно остыть и подумать, чтобы не наломать дров, выпуская пар.

Митрополит же, проводив взглядом Великого князя, подошел к Ивану Фрязину и тихо произнес:

— Следуй за мной.

Однако делла Вольпе рассудил иначе. Когда митрополит обернулся, итальянца уже и след простыл…

Уже спустя три часа Москва и ее предместья была полностью очищена от литовского войска. А Иван III свет Васильевич торжественно принимал своего сына, вернувшегося из похода, прямо подле стен в посаде при большом скопление ликующих горожан.

Митрополит то ли не успел сбежать, то ли не получилось, то ли решил понадеяться на удачу. Однако он стоял подле Великого князя, стараясь всем своим видом, выражать благость и невероятную духовность.

— Отец, — торжественным голосом произнес Ваня. — Следуя твоей воле я прибыл с войском к Руссе. Но добычи взять там не смог. Михаил Олелькович, уходя из Новгорода уже разграбил и пожег тот городок. А отбирать у людей последнее — не по-христиански. Потому, повинуясь слову твоему, я пошел дальше. И встретил на реке Шелони войско новгородское и разбил его сильно. Тем же днем подошли литвины, что стремились соединиться с новгородцами. Я их тоже побил.

— О! — Впечатлено воскликнул Великий князь. — И сколько там было войска новгородского и литовского?

— С новгородцев было взято четыреста семнадцать броней, да с литовцев триста семьдесят две. Было же их явно больше, но посчитать я их не успел. В том виноват.

— То пустяшная вина, — отмахнулся Иван III приятно удивленный услышанным.

— Дав воинам отдохнуть, — продолжил Ваня, — я дальше пошел — к Новгороду. Ибо негоже без доброй добычи возвращаться. И там, под стенами города, сызнова дрался. На помощь новгородцам подошел ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии — Бернхард фон дер Борх. Но это им не помогло. Ливонцы особо драться не рвались, а новгородцы вновь были побиты. Так что, в трех полевых битвах, мои воины побили свыше тысячи ратников.

— Ох! — Ропот по толпе прошел.

— Увидав столь дерзкое поведение новгородцев, я приступом взял одну из проездных башен внешнего кольца стен. Отбил их натиск. И встал лагерем в черте города. Отбили ночную вылазку. И в полдень следующего дня захватили детинец, где и подписали сию грамоту. — Произнес Ваня, передавая отцу пергамент. — Отныне и во веки веков Новгород вотчина твоя, отец.

— Ну сынок! Ну… уважил… ну… — Только и смог выдавить из себя Великий князь, переполняемый эмоциями.

— Сверх того, горожане выплатили тебе виру за свои беззакония. Двадцать пять тысяч рублей монетой. Новгородских рублей, то есть, пятьдесят тысяч — московских. — Произнес Ваня.

А пока он говорил, бойцы вынесли вперед три небольших сундучка и открыли их. И по толпе прошла волна радостных, благожелательных криков.

— Выступить воевать татар они не могли в силу скудости воинской. Ведь побил я их сильно. Оттого откупились они, положив еще десять тысяч рублей. — Добавил княжич и вместе с тем вынесли еще один сундучок с монетами. И, открыв, поставили перед Иваном III.

— Сынок! — Воскликнул Великий князь и бросился было обниматься, но Ваня его мягко отстранил и произнес.

— Это еще не все.

— Как не все? — Удивился Иван III. Ведь получить Великий Новгород в вотчину и тридцать пять тысяч рублей новгородского счета в качестве трофеев — это невероятно щедрый подарок.

— Вот письмо, — произнес Ваня, холодно взглянув на Филиппа, — которое писал митрополит твой архиепископу Новгородскому перед моим выходом. Здесь сказано куда я пойду, какими силами и зачем. Так же он призывал убить меня, ибо я, будто бы, подбивал тебя на Крестовый поход супротив Новгорода. И что пока я жив — не бывать им покою. А со смертью моей удастся тебя образумить да отвратить от небрежения словами пастыря твоего духовного.

На площади установилось гробовое молчание. Только мухи жужжали да лошади фыркали и сбруей позвякивали. Народ как-то не ожидал таких слов. Меж тем Ваня продолжал.

— У реки Шелони меня ждали. И только Божьим проведением да выучкой воинов моих удалось разбить супротивника по частям. На день задержись — стоптали бы меня. В вещах же князя Чарторыйского, взятого в плен на том поле, я нашел письмо от Марфы Борецкой. Она призывала его со мной не церемониться и резать как пса шелудивого, не обольщаясь выкупом. Дескать, она за мою отрезанную голову заплатит больше, чем ты за живую и невредимую.

— Ох! — Прокатился по толпе возглас.

— В жилище Марфы после взятия Новгорода также было найдено письмо митрополита. Он ей, как и архиепископу, выдавал мой поход и говорил, будто бы придумал, как сделать, чтобы ты с ратью своей не смог пойти на север. Будто бы договорился с литвинами и татарами о том. Архиепископ увещеваниям митрополита не внял и свой владычный полк на бой не двинул. Так же он сказывал о том, будто Марфа и с ливонцами сговорилась о помощи. Пообещала она им Псков не мешать воевать, если они помогут рати твои побить да столицу захватить и разорить до последней крайности. А вот еще одно письмо… — продолжал перечислять Ваня, выкладывая одну «бумажку» за другой. Много улик удалось найти.

Но Великий князь уже не слушал. Он медленно-медленно повернулся к митрополиту, которого уже подпирали, чтобы не упал, да за ручки держали, дабы не сбежал. И спросил:

— За что, отче? Что я тебе сделал? Но я — ладно. Сына — за что?

— И мать! — Добавил Ваня.

— Что?! — Резко обернулся Иван III.

— А ты думаешь, что это все дядя Андрей смог бы придумать с тем хитроумным отравлением? Он же властолюбивый дурак. Я и раньше думал, что за ним стоит кто-то еще. А теперь стало ясно — Филипп и стоит. Ему ведь то выгодно.

— Выгодно!? — Прорычал отец. — Почему?

— Ему бродяжку безродную нужно на престол пристроить, расчищая место для ее потомства. Да власть свою крепить. Он ведь сказывал, наверно, что все эти испытания за грехи тебе дадены. Сломать тебя желал. Чтобы ты под пятой его ползал и во всем слушал.

От этих слов Великий князь резко обернулся к митрополиту с перекошенным яростью лицом. Но вдруг замер и, вновь оборотившись к сыну, спросил несколько удивленно:

— Бродяжка? Ты это о ком?

— О Софье Палеолог.

— Так какая же она бродяжка!? Это же дочь самого царя эллинского!

— Отец эллины царями называют только правителей варварских держав. Тех, кого считают грязными дикарями, едва тронутыми их благодатью. Своих властителей они зовут Басилевсами. — Громко произнес Ваня. Он уже объяснял это отцу, но тот, видимо, не понял или забыл. Теперь же эти слова услышали и горожане, что всегда напомнят, ежели отец запамятует. — И Софья не дочь Басилевса, а племянница. Ибо Фома был деспотом Мореи, а не Басилевсом Восточной Римской Империи. Фома унаследовал лишь грезы о престоле. За ним нет ни войск, ни людей, ни земель, ни денег. Да чего и говорить? Он живет с семьей жалкой приживалкой на дворе Папы Римского, кормясь с его подаяния, отчаянно пытаясь продать свои мнимые титулы всем встречным государям. Хоть кому-нибудь, лишь деньгами разжиться.

— Но он Палеолог!

— А ты Рюрикович! И не Палеологам с тобой ровняться! В тебе течет кровь многих древних королевских родов! Богемские Пшемысловичи, нурманские Хорфагены, свейские Мунсё и многие иные. А Рюрик-князь, что Русь своим мечом сотворил, был последним наследником древнейшего данского дома Скьёльдунгов, что восходит к началу времен. И ты — его прямой потомок. Сам же Рюрик, создавая Русь, правил также Фризией да боролся за власть в Ютландии. Кровь Рюриковичей столь славна, что Басилевсы былых времен, даже в расцвет своей державы, не брезговали с твоими предками родниться. Оттого и отдавали девиц своих что Мономахи, что Комнины. А король франков за счастье великое принял согласие на брак с дочерью Ярослава свет Владимировича, прозванного Мудрым. Так почто тебе сватают этот род проклятого старьевщика? За ней ведь нет ни приданного, ни славы.

— Старьевщика? — Удивился Иван III.

— Жил некогда старьевщик, прозванный за ремесло свое Палеолог. То есть, болтающий о старом. Покупал он хлам задешево. Продавал сильно дороже. Потом, как скопил денег, стал и должности в державе ромеев покупать. И садясь на них люд честной грабить. Тем и рос. Сын его продолжил дело родителя. Так, тихо-тихо, бочком-бочком семейка та и поднималась, орудуя лишь подкупом, потравой да обманом. Или тебе что, никто о том не сказывал, когда сватал эту девицу?

— А почему они прокляты? — Спросил Великий князь, выглядевший совершенно растерянным.

— А ты думаешь, через чьи происки христиане утратили с таким трудом завоеванный Гроб Господень? Палеологи приложили все усилия к тому, чтобы стравливать и ссорить защитников Святой Земли. Оттого их магометане и побили. Поодиночке. Но змеиная сущность Палеологов в том не нашла успокоения. Оттого и державу ромеев, захваченную ими лукавством, не удалось удержать. Год за годом их яд отравлял все вокруг. Год за годом люди и города отпадали от них, словно плоть от гниющего тела. И так шло до тех пор, пока, наконец, не пал и сам Константинополь. Али тебе то тоже не сказывали? Неужто дурное что задумали? Неужто Русь через то змеиное семя желали извести и кровь твою вытравить?

Ваня замолчал. А спустя какие-то несколько мгновений толпа горожан оглушительно загудела, колыхаясь словно волна морская. Великий князь же медленно повернулся к митрополиту и посмотрел на него без всякой злобы. А потом на лице его расплылась улыбка. Вроде бы и безобидная, но Филипп понял, что смерть не такая и плохая штука. Во всяком случае — очень скоро он о ней вожделеть станет. Истово…

— Отец! — Крикнул Ваня. — Я в палаты митрополита. Вишь — люди его туда побежали. Нужно упредить, чтобы письма не пожгли!

Великий князь же даже ухом не повел ни на слова сына, ни на то, что княжич, взяв часть своей рати, в темпе куда-то удалился. Он уже предвкушал свою месть, поглощенный всецело мыслями о ней. А за его спиной ревела толпа, требуя справедливой расправы. Ведь Ваня в своем обвинении не забыл упомянуть, пусть и вскользь, что литвинов на Москву привел митрополит. Это тех самых, что грабили посад. Чем лишил Филиппа всякого сострадания в глазах обывателей…

Торжественное событие встречи отца с сыном произошло у стен кремля. Дабы и войско смогло нормально подойти, и люд городской видел все. Поэтому люди митрополита побежали в кремль, в палаты митрополита. Однако, миновав ворота, они наткнулись на Джан Батисты делла Вольпе… и нескольких его соратников, которые встречали их с обнаженными клинками. Итальянец наблюдал за происходящим со стены и прекрасно видел, как повинуясь жесту митрополита, куда-то побежали его люди. Явно же не просто так. Так почему бы ему не поймать момент?

Люди Филиппа, конечно, пытались пробиться и кричали, призывая окружающих помочь им с «проклятыми латинянами». Но Фрязин не отступил и даже вынужденно легко ранил клинком парочку, демонстрируя серьезность намерений.

Увидев княжича, делла Вольпе отсалютовал ему клинком и уважительно поклонился. Привлекая таким образом к себе внимание. Хоть и малая услуга, но очень своевременная. Такое обычно не забывают…