Глава 1

1537 год — 2 декабря, Москва

Государь и Великий князь Московский и Всея Руси Иван Васильевич вошел в Грановитую палату Кремля со всей возможной важностью. Ребенок ребенком, но надулся, словно взрослый. Прошел к своему креслу. Сел и окинул взглядом бояр.

Рядом, по правую руку встала его мать — Елена Васильевна Глинская, являющаяся, по совместительству, еще и регентом. За ней на полусогнутых — изрядно робеющий писарь с бумагами.

Иван взглянул на маму и молча кивнул.

Она взяла у писаря несколько бумажек и вышла вперед.

— Собаки злобесовы, — начала она, — из Ливонии и Ганзы совсем нашу торговлишку задушили. Товары берут за бесценок, так еще и без уважения.

— То нам известно! — Подал голос Иван Васильевич Шуйский, а Великий князь отметил — остальные бояре помалкивали, отдав всю инициативу Шуйским. Хреновый диагноз, говорящий о многом.

— А известно вам, что Гроссмейстер Ливонского ландмейстерства Тевтонского ордена издал приказ по землям своим — не пускать мастеровой и прочий ученый люд на Русь? В том он и от Ганзы поддержки добился, и от Литвы, и от епископства Рижского, и от Дерптского. А коли кто пойдет, то задерживать да судить. И коли дойдет до того, то и головы рубить, дабы даже не помышляли.

— Пес! — Констатировал, выплюнув с особым омерзением это слово Василий Васильевич Шуйский, названный за немногословие Немым. Прочие бояре его охотно поддержали, породив всплеск экспрессивной лексики самого подзаборного формата.

— С севера Ливония да Швеция, — продолжила Елена, когда все успокоились. — С запада Литва. С юга — Крым. С востока Казань да Астрахань. Кругом враги. Казанцы душат нашу торговлишку не меньше ливонцев. К персам не пробиться. С Литвой извечная война и ежегодные стычки. Татары так и вообще — грабят и разоряют наши земли, угоняя людишек в рабство. Сказывают, что в Венеции даже набережную одну назвали славянской от обилия рабов с наших земель…

— Воевать что ли зовешь? — Нахмурился Андрей Михайлович Шуйский.

— Не время, — покачала головой Елена, сохраняя невозмутимость. — Речь о другом. Нам нужно как-то торговлишку выправлять.

— И как?

— Полвека назад мой свекр отправлял из Холмогор караван с зерном в Данию, а вместе с ним и посольство. Корабли вышли из Белого моря, обогнули земли норманн и прибыли в датский порт. И зерном расторговались, и посольство приняли с добром…

— Ты что несешь! — Воскликнул Андрей Михайлович Шуйский. — Ты хоть понимаешь, каких трудов стоит доставить товары до Холмогор?!

— А ты знаешь, что бочка дегтя, отбывшая из Новгорода, прибывает в Лондон подорожав в несколько раз? В Ливонии местные берут большую долю в перепродаже. Потом купцы из Ганзы. Датчане взымают кошмарный побор за проход через их проливы. Да еще и пираты Готланда злодействуют, вынуждая задирать цены купцов морских из-за непомерных рисков.

— И нам что с того? — Фыркнул он, немного остыв.

— Если англичане на своих кораблях станут сами ходить до устья Северной Двины, а мы им туда товары сплавлять, то в выгоде останемся и мы, и они.

— Чего это?

— Так мы цену поднимем, а им все равно дешево будет. Дешевле, чем у Ганзейских купцов покупать товары наши.

— Полоумная… — процедил Андрей Михайлович, но уже больше под нос. Однако его за плечо хватил Василий Васильевич Немой и характерно так сверкнул глазами, давая понять, чтобы унялся. А потом повернулся к Елене и спросил:

— Андрей прав. До Холмогор путь безлюден и дик.

— О том с вами и хочу совет держать, — сказала и посмотрела ему в глаза. Немой кивнул, мол, продолжай. — В Вологде амбары поставим. Южный порт. Свозить будем со всех сторон круглый год товары разными путями. Какие на санях, какие на стругах. А по весне спускать по реке к Холмогорам. Путь не близкий. Посему каждый дневной переход острог малый ставить надобно. А при нем лавку справлять, дабы расходы отбивал, торгом с местными. Северный порт с амбарами встанет в Холмогорах. Да сильный острог с пушками ниже по течению срубить надобно, чтобы прикрыть торг от лихого люда.

— Дорого это. Мнишь? — Смотря на нее все тем же давящим голосом, произнес Немой.

— Дорого, — кивнула Елена с достоинством. — Посему и предлагаю создать Северодвинское товарищество. Каждый страждущий может войти в общее дело. Иванову сотню пригласим. Они и деньгами поделятся. Им же с торга и выгода большая. Кому как не им шевелиться? Но и нам тройная польза. С одной стороны — отдушину откроем для торговлишки и найма мастерового люда. С другой — у Новгорода спеси поубавится. С третьей — такой путь караванный оживит промысел поморский, спрос на сало, кожу и зуб зверя морского поднимет. Соль, опять же, и рыба соленая. Главное — путь проложить, а там дело пойдет.

— А чего Англия? — Буркнул Андрей Михайлович. — Чего не Дания?

— У Дании старые отношения с Ганзой и орденом. Один Бог знает, как переговоры сложатся. А в Англии король их с Папой Римским повздорил. Не желает признавать его главой христиан. Так что с латинянами у короля распря, что нам только на руку. Мы ведь тоже с латинянами не лобызаемся. Более того, мы ему не только торговлишку предложим мехом, пенькой, дегтем, воском и прочим, но и пожелаем упрочнить отношения союзом брачным. У него дочь младшая есть, Елизавета. Вот ее сын мой старший и посватает.

— Так он ее и отдал… — Усмехнулся Иван Васильевич Шуйский.

— А чего ему ее не отдать? Она в опале. Мать ее головы лишил. Лиза ему без особой надобности. Ради выгодной торговлишки охотно отдаст. Может и приданое какое дельное даст, хотя веры в то мало. Но нам и девица будет полезна.

— Почему меньшую? — Поинтересовался Немой.

— Старшая дочь — латинянка истовая, да и глаз на нее Кесарь Карл положил для сына своего. А мы ему не ровня. Не сосватать нам старшую. Не по зубам нам она.

Наступила пауза. Все пытались прикинуть в голове что к чему. Тишина затягивалась. Поэтому Великий князь, сидевший все это время молча, очень громко произнес:

— Что думаете, бояре?

Все вздрогнули, ибо никто не ожидал, что мальчик подаст голос.

Немой взглянул Ивану в глаза своим тяжелым, давящим взглядом. Вмешательство мальца ему пришлось не по нраву. Однако Великий князь не отвел глаз, демонстрируя спокойствие и полное самообладание. Даже чуть улыбнулся.

— А что думает Великий князь? — Наконец спросил Василий Васильевич, не отводя, впрочем, взгляда и продолжая давить психологически.

— Мой отец доверял тебе. И я доверяю. Посему прошу тебя возглавить посольство. А тебя, — Иван перевел взгляд на своего тезку, из Шуйских, — принять главенство в Северодвинском товариществе. Надеюсь, никто не усомнится в том, что вы достойны такого назначения? Или кто-то считает, что есть более родовитые среди вас?

Кое-кто из бояр фыркнул с явным раздражением. Но промолчал. Великий князь обвел взглядом всех. Вглядываясь. Пытаясь запомнить реакцию. Все запомнить. Ничего не пропустить.

— Что скажешь? — Веско спросил Иван, вернувшись взглядом к Немому.

Тот криво улыбнулся и кивнул.

— А ты?

— Сложное дело, — начал было торг тезка.

— Коли все по уму сделаешь, не обеднеешь. Сытное место.

— Ну коли так, — вроде как нехотя согласился Иван Васильевич Шуйский, хотя у самого глаза горели.

— Так что скажете бояре? Приговорите ли дело доброе?

Отказавшихся не было. Спорить с внезапно образовавшейся коалицией из Елены Глинской и Шуйских никто не решился. Да и Великий князь всех смутил. Он вел себя совсем как взрослый… в свои семь лет. И это, не говоря того, что дело действительно выглядело полезным.

Уходя из Грановитой палаты, Иван Васильевич остановился и оглянулся. Все бояре были поглощены беседами, обсуждая новое предприятие. Лишь Немой внимательно смотрел на Великого князя. Иван встретился с ним взглядом и слегка кивнул. Вроде как персонально прощаясь. И только после продолжил шествовать к выходу…

— Зачем ты вмешался? — Прошипела мать, когда они остались наедине и убедились, что челяди под дверью нет.

— Ты растерялась и потеряла нить беседы. Бросила вожжи.

— И что?

— Мам. Мы сделали все правильно. Немому дали почетное дело, настолько, что никто не поймет, если он откажется. Ивану — денежное. А Андрея оставили ни с чем. Думаешь в них будет единство?

— А меня кто травить собирался?

— Немой. Но успокойся. Ни ему, ни Ивану резона в том более нет. Пока нет. А Андрею они и сами не дадут дурить. Ведь если ты умрешь, начнется склока великая. Им это сейчас не с руки. Кстати, я говорил тебе, что ты красивая женщина?

Мать осеклась и подозрительно посмотрела на сына.

— Расположи к себе Андрея. Он не устоит если ты станешь ему знаки внимания выказывать. Только до близости не доводи.

— Сынок!

— Мама, я все понимаю. Ты взрослая женщина. Тебе нужен мужчина для удовлетворения естества. Но с ним — не надо доводить до конца. С ним нужно просто поиграть. Если ты понесешь от него за мою жизнь никто и полушки не даст.

— Я… я не хочу об этом говорить.

— Понимаю, — серьезно произнес сын. — Стесняешься. Но что нужно, я сказал. Дальше ты уже сама. Чай я малыш, а не нянька.

Мать поперхнулась от такого заявления. А сын, как ни в чем не бывало попрощался и удалился по своим делам, оставив ее вариться в собственном соку.

 

Глава 2

1538 год — 2 декабря, Москва

Солнечный зимний день. Скрипучий снег.

Возок остановился возле небольшой площадки на берегу Яузы, и Елена Васильевна смогла понаблюдать за играми сына. Там, на импровизированном плацу с добротно притоптанным снегом сотня недорослей посадских развлекали своего Великого князя…

Выстроившись в четыре шеренги по двадцать пять человек ребята четырнадцати-пятнадцати лет пытались маршировать. Елена, правда, не знала, что именно они делают. Подростки, оперируя длинными увесистыми палками, двигались под рваный барабанный бой. Удар — шаг. Удар — шаг. И так далее.

— Странная потеха, — произнесла Елена.

— Отчего же? — Удивилась ее мать.

— А что в том хорошего?

— Ты что-нибудь слышала о ландскнехтах? Я их видела в молодость свою. Знаешь зачем палки они вот так держат? Это, мыслю, чтобы привыкнуть к весу длинного особого копья. Его пикой называют.

— Вот как? — Выгнула брови Елена Глинская. — Ты уверена?

— С нашим мальчиком ни в чем нельзя быть уверенным. Но видишь вон того человека, — указала Анна Стефановна на крутившегося вокруг внука худощавого мужчину. — Это Ганс Шмульке. На последней литовской войне его в полон взяли. А он, сказывают, из ландскнехтов.

— И как он возле сына моего оказался?! Кто его пустил?! — Разозлилась Елена. Ее совсем не обрадовало, что какие-то проходимцы прилипают к сыну. И хорошо если ради корысти. А если их кто подослал для дела дурного?

— Так Ванюша его сам приметил. Как по всяким мастерским стал лазить, так и нашел. Он при Якобе фан Веллерштадте был. Подсоблял в работах у избы пушечной.

— Ясно, — нехотя кивнула дочь и кивнула возничему. Тот тронул и возок «заскрипел снегом» в сторону потешной сотни…

Прошел ровно год с того знаменательного заседания Боярской думы.

Елена выжила и сохранила свои позиции регента. А вот положение Шуйских существенно ухудшилось. И это при том, что со стороны как самой Елены, так и ее людей никакого явного противодействия не было.

Андрей свет Михайлович наотрез отказался соблазняться. Видимо сказались те три года в холодном подвале, куда его Елена упрятала. Поэтому ему нашли другое приключение — отправили в Пермь наместником, нашептав, что Строгановы золото моют тишком по ручьям. Выехал он, значит, и через три месяца новость пришла о «геройской смерти» этого «славного мужчины» . Строгановы не поняли его неуемной алчности. А места там глухие, дикие, люду лихого множество. И татары опять же. В общем — погиб Андрейка не за понюшку табака. Но Великий князь о том не печалился. Да и зачем? И врага сгубил, и со Строгановых виру вытряс. Тайно, без огласки. Они ведь понимающие, за убийство наместника, да еще из столь родовитых, можно и головы лишиться всем семейством. Заплатили. Охотно заплатили. Тем более, что Великий князь слишком много не просил.

Василий Васильевич, прозванный за риторические таланты Немым, также отправился в Страну Вечной Охоты. Шестьдесят лет — солидный возраст для тех лет. Он и так своим ходом в относительном покое должен был отойти в ноябре 1538 года, а тут Ванюша его делами нервическими загрузил по самые гланды. Подготовка большого посольства — дело непростое. Да еще в обстановке полного бардака и конфликтов с братом своим двоюродным за скудные ресурсы. Вот он в мае и преставился на глазах у многих. Как стоял, так и упал. Сгорел на службе Государя, как и Андрейка…

В результате этих бед число желающих занять престол Московский сильно уменьшилось. По сути, из совершеннолетних значимых претендентов осталось только двое. Это изрядно перезрелый Иван Васильевич Шуйский, балансирующий на пороге старости, и молодой да горячий Федор Иванович Скопин-Шуйский. Но Иван, прихватив малого сына, отправился в Англию, возглавив посольство, а Федор сидел тихо-тихо, его эти внезапные смерти родичей изрядно испугали. Очень уж они вовремя произошли.

Таким образом всего за полгода кризис власти был успешно преодолен, и ситуация на Москве стабилизировалась. А дальше? Дальше Ванюша смог наконец заняться делами более значимыми, чем попытка выжить в острой обстановке…

— Ты хотел меня видеть? — Спросила Елена, когда, заметив прибытие матери, Великий князь подъехал к ней.

— Да, — кивнул он и выразительно так посмотрел.

Мама нахмурилась, но, откинув мех с колен вылезла из возка и отошла с сыном в сторону.

— Ты не доверяешь бабушке? — Наконец спросила она, когда они удалились шагов на тридцать от всех.

— Нет. Просто там много всякого простого люда. Их обычно не замечают, иной раз и за людей не считают. А зря. Они все видят, все слышат и ежели что узнать нужно — подкупить бедняков проще и легче, чем родовитых да влиятельных.

— Что-то серьезное? — Напряглась Елена, сообразив, что сын ее вытащил в это снежное поле не просто так.

— Мне нужны деньги.

— И ты ради этого звал меня сюда?! — Ахнула мама.

— Ты не спросишь для чего и сколько?

— Обычно ты осторожен в своих тратах. Что тебе потребно?

— Вино и девицы, — «на голубом глазу» произнес восьмилетний Иван. А потом, видя отсутствие реакции, продолжил: — Ты уже поняла, зачем мне эти дети посадские нужны?

— Не до конца. Бабушка твоя сказывала что-то про ландскнехтов.

— Она умная женщина, — улыбнулся Великий князь. — Без крепких пехотных баталий нам никуда. Я хочу для них особую слободу здесь строить, доведя число потешной рати до пяти сотен. Снаряжать их надобно всем. Сама видишь — даже платья на них доброго нет. Клинки надобны, пики, пищали и прочее. Знаю, что дорого. Потому к той слободе потешной мастеровые избы приставить нужно для опытов и кое-каких дельных людей нанять. Кого подрядом взять, а кого переселить сюда, привлекая к службе.

Елена долго и задумчиво смотрела в глаза своему сыну, а потом спросила.

— Это тебя немец подбивает?

— Какой немец?

— Что ты в пушечной избе себе взял.

— Ганс Шмульке?

— Да.

— Не только ты наблюдаешь за моими забавами. Ганс — удобный человек. Он думает, что советует мне. Я его держу при себе в тех забавах. И все то видят. А если его станут расспрашивать он подтвердит легенду охотно и убежденно. Даже приняв вина изрядно. Он — тот, кого должны увидеть. Ежели пожелают мне навредить и сорвать упражнения, то именно его и попытаются убить или сманить.

— Кто же тогда тебе советует?

— Ганс, — продолжил Иван, проигнорировав вопрос мамы, — инструктор, то есть, особый род учителя. Обучает этих детей посадских приемам работы с пикой. Он ведь с пикой ходил до плена. А кроме того я ему вменил в обязанность обойти Москву с окрестностями да искать тех, кто в полон был взят в свое время, и вызнать — кто чему обучен и нет ли там полезных людей.

— И многих нашел?

— Пятерых, но трех я забраковал как болтунов, четвертый вон на барабане стоит, а пятого к делу пока не пристроить — ему меч большой нужен. Цвайхендер. Обещал несколько учеников подготовить из наших для оформления почетной свиты при прапоре.

— Хорошо, — после небольшой паузы кивнула мать. — Сколько тебе нужно денег?

— Я представлю смету затрат.

— Боже! Где ты понабрался этих слов?

— Не предоставлять? — Повел бровью Иван. — Мне показалось, что тебе она понравилась.

— Предоставлять, — чуть поколебавшись, согласилась Елена Глинская и, поджав губы, направилась к возку. Расходы, задуманные сыном, ее не порадовались совершенно. Определенный резон во всей этой задумке имелся, но деньги… их требовалось слишком много…

Иван же, проводив взглядом мать, не сдержался и позволил себе легкую улыбку. Ее душевные мучения слишком явно проступали на лице. Да и странно, если бы они не проявились. Сажать пять сотен рыл на довольствие Великокняжеской казны — удовольствие ниже среднего. Дорого этого. Не так чтобы критично, но дорого. Впрочем, Иван уже думал над тем, как разрешить это затруднение.

Любопытным в этой ситуации с потешной ратью оказалась позиция боярства. Узнав, что Великий князь желает набрать детишек для забав, они охотно пропихнули туда своих малышей. Но не рассчитали. Забавы оказались решительно скучными для детей и подростков. Настолько, что даже сейчас на этом импровизированном плацу находилось трое отчаянно скучающих боярских отпрысков. Что им вся эта шагистика? У них в голове война ассоциировалась с конницей. Так что отваливались они при первой возможности с изрядной охотой.

 

Глава 3

1539 год — 3 июня, Рига

Герман фон Брюггеноэ восседал на своем кресле в окружение небольшой группы приближенных и смотрел на стоящего перед ним купца.

— Я слушаю тебя, — торжественно произнес он. — Мне донесли, что ты прибыл из Москвы?

— Слухи ходят разные о посольстве… — влез «поперек батьки» архиепископ Риги, не дав купцу ответить. Вообще-то они с Ливонским ландмейстерством находились в довольно сложных отношениях, но существенное уменьшение торгового оборота с Московией многое изменило. Впрочем, застарелая вражда давала о себе знать даже сейчас…

— Ваше Высокопреосвященство, — начал купец. — Московиты действительно собрались отправить посольство через поморов. Куда — мне не ведомо. Они помалкивают. Туда же по Северной Двине было сплавлено много меха, воска, пеньки, дегтя и прочего. Сказывают, что целыми стругами, набитыми до отказа, спускали по реке.

— Сколько и каких кораблей? — Уточнил Герман.

— Мне не известно. Я поспрашивал про поморов. Мало кто на Москве знает толком что они строят.

— И когда посольство должно отбыть?

— Да по весне этой. Как лед сойдет с Белого моря…

Иван Васильевич специально настаивал на том, чтобы помалкивали о цели посольства. Подготовку не скрыть. Вот пусть враги сами гадают, куда поплывут поморские ладьи.

— До Датских проливов им долго идти? 

— Не знаю, — развел руками купец. — Идти кругом норманнских земель сложно. Места там дикие, ветры и море дурные. Может и потонули все уже. 

— Я слышал, — произнес один из мужчин, стоявший до того молча у окна, — что полвека назад московиты посылали посольство датчанам. 

— И как оно прошло? — Оживился ландмейстер.

— Они больше не рисковали ходить в Данию сами. О чем там переговоры были — не известно. Я полагаю, что туда они и отправились. Пробовали уже. Да и товар много богаче. 

— Это плохо… очень плохо… — пробормотал архиепископ Риги, начав вышагивать по залу. — Кристиан III один из самых ярых еретиков! 

— Мы должны все проверить, прежде чем предпринимать какие-либо шаги, — нахмурившись, произнес Герман фон Брюггеноэ. 

— А что мы можем предпринять?! Что?! — Воскликнул крайне раздраженный архиепископ. — Ганзе не выгодна прямая торговля московитов с датчанами в обход наших общих интересов. Но воевать с Кристианом ни они, ни мы не можем. Датский флот закупорит нас в проливах. А русские станут ходить вдоль норманнских владений Кристиана — в полной недосягаемости для нас.

— Будем надеяться, — произнес максимально спокойным голосом ландмейстер, — что обойдется. Полвека назад они уже плавали в Данию… 

— Полвека назад там не было рьяного еретика Кристиана! Схизматики и еретики! — Выкрикнул архиепископ, находившийся на грани истерики. 

— Кто инициировал посольство? — Поинтересовался ландмейстер у притихшего купца, старавшегося не привлекать к себе внимание. 

— Ходят разные слухи… — уклончиво ответил он. 

— А ты что думаешь?

— Так регент при малом Великом князе силу большую имеет. То мать его, Елена Глинская. Порядок в монете московской навела. Супротивников своих переморила одного за другим. Даже дядю не пожалела. Подозреваю, что она и затеяло это дело. Властна и умна она, даром, что в юбке. 

— А что там за дело случилось с Великим князем полтора года назад? — Поинтересовался архиепископ. — Сказывают, что ему дурно стало в церкви. Так ли это? 

— По Москве легенды про малого Ивана ходят одна страннее другой. Чему верить — не понятно. Одно ясно — изменился Великий князь сильно после того случая в церкви. 

— Ему действительно стало дурно в церкви? — Оживился ландмейстер, даже чуть подавшись вперед. 

— Задремал он там. Сморило. Да так сильно, что очнулся лишь на третий день. Забавы у него совсем не детские. По пушечным избам да мастеровым всяким ходят. Речи умные ведет. Спрашивает так, словно разбирается. 

— А митрополит что? 

— Ничего. Великий князь теперь проводит в церкви времени много больше прежнего. Любит на колокольню забраться Успенского собора да читать там. 

— Читать? — Ахнули и ландмейстер, и архиепископ. 

— Читать, — уверенно кивнул купец. — В свои восемь лет он и читает верно, и счет знает, и вообще — явную склонность к наукам имеет. Потешных себе завел из посадских да крестьянских детей и странное с ними творит. Заставляет вышагивать особым образом, фигуры строить да палки держать длинные. Иной раз словно еж станут, выставив их в разные стороны. 

— И кто учит его этому делу? — Сильно помрачнев, спросил ландмейстер. Ему, как военному человеку современной европейской традиции тех лет оказалось несложно догадаться о роде занятий малыша. 

— Он себя всякими инородцами из пленных окружает. Все больше из земель Кайзера, но есть и пара итальянцев. Мать-регент на то смотрит сквозь пальцы. 

— А митрополит? Сказывают, что он не сильно иностранцев жалует. 

— Он не вмешивается, находясь в стороне от дел мальца. С этими потехами вообще все странно. По городу ходят слухи о том, что Всевышний благословил его на великие дела и разум зрелый в голову детскую вложил. 

— Вздор! — Фыркнул архиепископ. 

— Разумеется, — покорно кивнул купец, однако, скрыть скользнувшей по лицу усмешки не смог, что не укрылось от глаз ландмейстера. 

— Ты говорил с ним? 

— Недолго. 

— И что? 

— Он слишком рассудителен для ребенка.

— Хм… — задумчиво произнес ландмейстер, обдумывая ситуацию. Ему совсем не понравилось, что Великий князь в столь юных летах занялся серьезными делами. А уж что-что, а крепкую пехоту назвать баловством у Германа язык не поворачивался. Он уже знал, чего она стоит. Наслышан и о делах ландскнехтов, и о швейцарцах, и о испанцах. Теперь же, если еще и московиты этой пакостью обзаведутся — совсем тяжко станет благородным людям…. Вот! Он даже слегка дернулся, найдя тревожащий его нюанс. — А как бояре относятся к тому, что Великий князь с чернью возится? 

— Так он и с боярами играет. Да только игры у него такие, что мало кого из благородных они увлекают, а потому отлынивают по возможности. Но оно и понятно — дети же еще. Им бы играть да шалить, а тут такие дела. Не по их уму и возрасту забавы Великого князя.

 

Глава 4

1539 год — 5 июня, Москва — окрестности

Выходы Великого князя Московского на марш-броски со своей чернью не избежали внимания соседей, которые по-разному отнеслись к этому. В основном, конечно, с раздражением. Кто-то возмущался возней столь родовитого человека с чернью. Фу! Это низко! Ничтожно! Как он посмел! А тот, кто оказался поумнее, больше злился от попытки выковать на Москве крепкую пехоту, грозящей стать знатной занозой в августейших задницах всех ее соседей. И лишь казанский хан Сафа Герай пришел в восторг. Он как-то сразу вспомнил историю о пленении прадеда мальца — Василия II. Очень, надо сказать, удачном для казанцев пленении. Поэтому после небольшой подготовки несколько маленьких выборных отрядов казанской конницы легко просочились и достигли точки рандеву.

Москва в те времена уже давно жила крайне непросто и людей, на которых ее противники могли опереться, хватало. В том числе влиятельных. Где-то по дурости личной, где-то из корысти, да и прямых противников хватало. Так или иначе, но три сотни выборной конницы казанской, тихо собрались на дружественной усадьбе недалеко от Москвы и стали ждать новостей…

На первый взгляд это покажется дикостью. Татары прошли как у себя. Неужто не заприметили? Неужто не донесли? Заметить-то их заметили, но о чем доносить? После ориентализации при Иване III войска Великого княжества Московского стали неотличимы от татарских отрядов. Слишком многое оказалось позаимствовано. А потому, если хоругви не поднимать — татары татарами или османы. Чем, кстати, в последствии активно пользовались противники Москвы, развязывая идеологическую травлю в 60-70-х годах XVI века. А ведь у Москвы имелись и собственные татары природные — касимовские, стоящие в вассальной зависимости. Поэтому-то малые отряды таких всадников, идущие не озоруя, мало кого интересовали. Идут и пущай себе идут, чай не от просто же так тут слоняются.

Но вот появился гонец и все три сотни сорвались, радостно устремившись «на охоту». Шутили. Веселились. И было с чего. Дело-то важное, поэтому отбирали самых лучших, самых снаряженных. Да на изрядную потеху — побить селян палками да взять малолетнего чудака в плен для ОЧЕНЬ солидного выкупа. Не каждому в жизни такой шанс выпадает…

Однако, несмотря на наводку, встреча отряда казанских татар и пехотного батальона произошла достаточно неожиданно.

Гребень пригорка с поворотом грунтовой дороги был пуст. И тут на него выскочил десяток хорошо вооруженных всадников. Постоял несколько секунд и скрылся, откатив обратно.

Странно.

Дядя Ивана Юрий Васильевич Глинский, назначенный мамой на этот поход в охранение, сказался больным. Отпросился. Да и племянник уже не первый раз в поход малый с пехотой ходит. Хоть и невелик годами, но все складно получается. Вот все и привыкли, расслабились. Поэтому сопровождения в пару сотен поместных всадников у Ивана не было. Странное поведение гостей его изрядно смутило. Очень уж они походили на передовой разъезд. Поэтому Великий князь решил не рисковать попусту и скомандовал:

— Каре!

Очень своевременно, надо сказать. Потому из-за гребня пригорка стала переваливать конница в весьма добром снаряжении, если говорить по меркам Руси и степи…

«Приплыли» — пронеслось у Великого князя в голове.

То, что это по его душу было ясно сразу. Всадники явно атаковали. У луков была натянута тетива, клинки наголо. Да поведение характерное — сложно спутать.

Больше всего в этот момент Иван испугался не за себя, а за своих людей. Он ведь прекрасно знал, как они воспринимают все эти упражнения с шагистикой. Дескать, дурость всякая да игрища. Но в потешной рати кормили сытно и регулярно, чего у них дома отродясь не было. Да одевали прилично. Так что, шагистика — значит шагистика. Всяко жизнь лучше прежней. Никто из них даже в страшном сне не мог представить, что их действительно к боям готовят. Вот Иван боялся, что они дрогнут да побегут еще до того, как сражение начнется…

Каре выстроили быстро и относительно ровно. Сказались упорные тренировки — это была одна из первых фигур ими освоенных. Раз. И не очень аккуратный, но все же квадрат пехоты ощетинился пиками словно еж. Внутри всадник, прапор батальонный, барабан и иные, включая обозный люд и прочие.

У личного состава стрелковой роты, также укрывшейся за пиками, пищали уже взлетели на левое плечо, символизируя заряженность, да фитили дымились — успели разжечь от маршевых ламп масляных.

— Бей! — Крикнул Великий князь, сильно нервничая. И оно было неспроста. Здесь, на умеренных размеров лугу среди деревьев, три сотни всадников казались чем-то очень значимым. А вся намечающаяся битва — натурально гигантским сражением. Субъективно, разумеется.

— Первая! Кладь! — Рявкнул командир роты, приказывая первой полуроте прицелиться. — Полки отворяй! Пали!

Грянул залп полусотни пищалей, ставший полной неожиданностью для татар. Причем, сообразно обстановке, стреляли не пулей, а крупной дробью. Довольно бестолковый и неприцельный залп. Но противник надвигался густой толпой. Промахнуться оказалось сложно на таком расстоянии. Так что десятка три всадников полетели на землю, да и лошадям досталось.

— Вторая вперед! — Снова закричал командир стрелковой роты. — Кладь! Полки отворяй! Пали!

И новый залп. И новые всадники полетели на траву.

Кто-то из татар стал пускать стрелы. Не хотели, ибо можно и в Великого князя попасть. Что плохо, ведь за труп выкупа не взять. Доброго во всяком случае. Они хотели налететь на марше да в сабли порубить чернь. Луки изготовили больше для порядка, чем для дела. Мало ли? Однако обстоятельства изменились.

От пехотной коробки стали доноситься вскрики.

— Пали! — Вновь донесся до Ивана Васильевича голос командира стрелковой роты.

Новый залп! Это перезарядилась первая полурота. Бумажных патронов у стрелков не было, но берендейка в какой-то мере разрешала проблему быстрой перезарядки. Во всяком случае для первых десяти выстрелов. Да, большая, громоздкая и неудобная, но без нее оказалось много хуже — можно по паре минут возиться с перезарядкой пищали. С ней же при должном навыке пару раз в минуту бить можно было, если постараться.

— Пали!

Достигнув пехотного ежа, татары не решились идти на пики. Из-за них били, высовываясь промеж боевого порядка, стрелки со своих пищалей. Больно и сильно. Особенно на такой поистине смешной дистанции. С двадцати шагов из длинноствольного оружия даже гладкоствольного во всадника промахнуться было непросто.

Налетев и «омыв» пехоту, словно поток воды камень, татары немного покружили, и отошли обратно. Они не могли проломить пехотный порядок. Можно было засыпать его стрелами. Но тут и Великого князя могло убить случайно. Много ли ребенку надо? И стрел потребовалось бы прилично. Вон, пикинеры, словно сариссофоры Александра Македонского имели на предплечье по небольшому круглому щиту. Все в крепко стеганной одежде. А кое-кто уже и в доспехах, странных, но добрых. В общем, пехота пехотой, но возни предстояло много и результат выглядел, прямо скажем, неопределенно.

Видя замешательство противника Иван громко и отчетливо кричит:

— Вперед!

Нужно было пользоваться тактической обстановкой. Всадникам требовалось дать понять, что пехота абсолютно уверенна в себе и своих силах, даже если это не так.

Послышались команды командиров рот. Крики. Барабан сыграл проигрыш, привлекая внимание личного состава и настраивая на нужный лад. После чего перешел на мерный маршевый ритм. А вместе с ним и все каре, слегка оплывая геометрически, двинулось вперед. Медленно. Осторожно. Но пошло. Пехотинцам очень не хватало практических навыков. Их муштра только начиналась. Однако они справились, они смогли, соблюдая столь непростое построение в полевых условиях, пойти вперед, не превратившись сразу в беспорядочную толпу.

Командир казанского отряда не знал, что делать. От его трех сотен осталось едва две. Шесть залпов полурот оказались крайне болезненными. Атаковать вновь этого ежа? Но как?! Отступить? Признать, что они, уважаемые люди, обломали зубы о вонючих крестьян? Позор! Этого никто не поймет!

И тут произошло то, что должно было произойти при слишком слабой выучке пехоты — каре сбилось с ноги и разорвало строй. Сразу же образовался приличный разрыв. Чем татары и воспользовались немедленно. 

Атака! Решительно! Резко! Лихо!

— Пали! — Громко разнеслось над полем. И залп полусотни стрелков ударил по летевшей в развал строя пикинеров коннице. Кучно лег. Больно. Идущие за головными всадники оказались вынуждены замедляться и объезжать полетевших на землю лошадей. Пуля в грудь ведь их убивала не сразу. Вот в агонии и бились, ногами молотя воздух непрестанно и всех, кто подворачивался. 

— Пали!

И вновь ударили стрелки, окончательно срывая атаку конницы, вынуждая ту расходиться и вновь обтекать каре.

Командира казанского отряда убили. Он шел на острие атаки. Поэтому всадники, крутанувшись вокруг каре всего один раз, стали отходить. Стихийно. Тем более, что усилиями Великого князя боевой порядок его пехоты был восстановлен. Строй сомкнулся. Шанс был утерян. Поле боя оставались за восьмилетним Ваней и его «вонючей чернью…»

Это был первый бой! И его, и их. Но если у Ивана Васильевича все было в порядке с психикой, то посадских и крестьянских откровенно трясло от эмоций. Они-то воспринимали все эти игры как забавы охреневшего князька, бесящегося с жиру. И не более того. О том, что их действительно готовили для войны, они даже и не пытались думать. Глупость же очевидная. И все вокруг о том болтали, кроме отдельных дурачков иноземных. А тут… не только выстояли перед воинским сословием, но и победили разгромно. ПОБЕДИЛИ!

Подъем настроения и боевого духа был невероятен!

В обед третьего дня после сражения пехотный батальон вышел к Потешной слободе. С барабанным боем и песней. При нем было три десятка трофейных лошадок татарских, навьюченных доспехами, оружием и прочим ценным имуществом, взятым в бою. К большей части были прилажены импровизированные волокуши со своими ранеными. Убитых похоронили на месте, ибо по жаре вести их куда-то было рискованной забавой.

Плюс с десяток пленных плелось пешком.

Юрий Васильевич Глинский, назначенный оберегать племянника, изрядно перепугался от этой новости. Сестра у него была сурова и могла не простить небрежения поручением. Ведь если появились трофеи и пленные, то был бой. А значит он прозевал свое дело…. Юрий задергался в панических метаниях. Что делать? Куда бежать? Простит ли она его?

Сама же Великая княгиня, узнав о происшествии, немедленно выехала в расположение Потешной слободы. Ее натурально трясло! Сын, ее единственный сын и наследник мог умереть! Да, имелся меньшой Юрий, но у того с головой были сложности. Словно зверь дикий растет, добрый, ласковый, но лишенный человеческого разумения. В общем, успокоилась Елена Васильевна, только заприметив издали сына своего, верхом восседающего да горделиво приосанившегося. И только она перевела дух, как место ужаса заняла ярость. Кто посмел напасть?! Куда смотрел ее брат?! И где он сам, кстати? Да и вообще — что это за бардак! Она сейчас всем тут устроит кузькину мать! А потом догонит и добавки отмерит!

 

Глава 5

1539 год — 7 июня, Виндзорский замок

Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский несколько взволнованно покачивался из стороны в сторону, ожидая аудиенцию английского короля…

Посольство не задалось сразу.

Собственно, Телепнев-Оболенский начал переживать после внезапной смерти Василия Васильевича Шуйского Немого. Ведь перед этим пришли сведения о смерти Андрея Михайлович Шуйского. Странно все это выглядело. Да, обвинить Елену Васильевну в их гибели напрямую было невозможно. Но мрачный осадочек все одно — остался. Особенно на фоне смены парадигмы посольства.

Да, был утвержден новый глава этой торгово-политической делегации. Но вместе с тем Елена поставила ему четырех заместителей, принимающих командование по мере выбывания «впередиидущих». И продублировала все документы для каждого заместителя. Мало того — приказала им плыть всем на разных ладьях и держать при себе копии документов.

Вся аристократия, участвующая в посольстве, почувствовала близость смерти. Ведь если раньше это дело казалось туманным, но относительно безопасным, то сейчас, вдруг обрело очень неприглядный вид. Но отказаться Телепнев-Оболенский не решился, как и все остальные. Очень уж ловко Елена Васильевна обыграла гибель кузенов Шуйских. Боярская дума увеличилась вдвое, приняв в себя плеяду родов, вынужденных извечно сидеть на вторых-третьих ролях по местническому праву. Купцы же оказались для нее лучшими друзьями. Особенно после учреждения этого Северодвинского товарищества. А та же Ивановская сотня — это была значимая сила в масштабах всей Руси…

Не имея законных прав на власть, Елена Васильевна стала полноценным и очень влиятельным правителем. Настолько, что Телепнев-Оболенский, стал задумываться о своей судьбе. Конец их теплых и насквозь взаимовыгодных отношений отчетливо замаячил на горизонте. Так что сейчас, находясь в Виндзорском замке, он немало переживал. Гибель четырех больших ладей привела к тому, что Иван Васильевич Шуйский и Дмитрий Федорович Бельский «по техническим причинам» были вынуждены уступить право возглавлять посольство своему ненавистному врагу. Справится ли он? Неизвестно. Ведь Елена Васильевна отсыпала ему «на дорожку» массу персональных поручений.

Ситуацию обостряла еще и эта странная и неопределенная ситуация с аудиенцией. Они уже месяц, как прибыли в Лондон на восьми больших ладьях. Привезли целую прорву меха, воска и меда. Умеренное водоизмещение кораблей не позволяло нагрузить их разумными партиями дегтя или там пеньки.

Товары разошлись легко и быстро. Можно даже сказать — стремительно. Ведь купцы предложили за него цены заметно ниже тех, что хотели обычно представители Ганзы. Что, впрочем, не помешало их продать НАМНОГО дороже, ставок в Ливонии.

А потом началось ожидание.

Выезжать за пределы Лондона гостям из «дикой Московии» было нельзя, поэтому им ничего не оставалось, как блуждать по улочкам, да глазеть. Ну и справки о ценах да делах прочих наводить. Кое-что закупалось по спискам. Что, к счастью, также вменялось миссии в прямую обязанность.

Однако все это быстро наскучило.

Переговоры с официальными представителями короля, которым уже в первый день ясно и четко донесли цель визита, проходили бесплодно. Генрих VIII был занят и не мог их принять. И когда освободится неясно. Казалось, будто в Лондоне просто ждут, что они уберутся к чертям собачим, терпя лишь из вежливости.

Четыре дня назад Телепнев-Оболенский принял решение действовать по запасному сценарию и плыть в Данию. Там правил истовый лютеранин Кристиан III, у которого, как говорили, тоже была дочь подходящих лет. И да, ему тоже было бы интересна торговля с Москвой в обход Ордена и Ганзы. В существенно меньшей степени, чем Англии, но все же. В общем, стали закупать припасы и готовить корабли к отходу. Именно это, видимо, и вынудило Генриха VIII на принятие решения.

Выглядело подозрительно, но Телепнев-Оболенский решил-таки побывать на приеме. В конце концов, одной из задач посольства было презентация Великого княжества Московского на международной арене. Разумеется, таких слов ни Иван Федорович, ни Елена Васильевна не знали, но смысл задуманного Великим князем поняли…

— Его Величество готов вас принять, — наконец произнес кто-то, выдергивая Ивана Федоровича из задумчивого состояния. И вся делегация прошла в тронный зал. Торжественная часть посольского приема началась.

Надо отметить, что в этом помещении присутствовали отнюдь не только англичане. Здесь были представители приличной части Западной и Центральной Европы. Даже какой-то католический священник присутствовал явно высокого ранга, судя по одежде. Видимо или с испанцами прибыл, или с французами, или еще с кем. В общем — тот еще зверинец.

Но, надо отдать им должное, посольство Москвы вызвало интерес, а не раздражение. Ведь об этой стране практически ничего не знали. Так — ходили слухи редкие, жидкие и невнятные. Поэтому взгляды, которыми жгли послов, были полным банального любопытства.

Прозвучали заранее согласованные формулы взаимных приветствий. На латинском языке, разумеется, который в те годы являлся базисом международного и научного общения. После чего перешли к куда более приятной и важной части…

— Эти меха в знак своей дружбы и расположения дарит тебе мой Государь и Великий князь Московский и Всея Руси Иван Васильевич, — произнес Телепнев-Оболенский и, кивнув подручным, передал людям короля несколько очень приличных связок соболиных шкурок прекрасной выделки и меха.

Мех пришелся королю по вкусу. Ну еще бы! Самый дорогой мех Европы тех лет, идущий на украшения только наиболее состоятельных и знатных особ. А тут его целый ворох! Да какого!

Генрих VIII изрядно повеселел.

Разговорились.

Иван Федорович донес до короля предложение своего сюзерена организовать акционерную Русско-Английскую торговую компанию с самыми широкими полномочиями. А это был не только воск, мед и прекрасный мех, но и пенька с дегтем — стратегически важные товары для Англии.

Генрих совсем расцвел.

В 1538 году отношения его королевства с католическими державами Европы чрезвычайно ухудшились из-за расправы над родственниками кардинала Реджинальда Поула, заподозренного в заговоре. Папа Римский в очередной раз отлучил его от церкви, а Франция, Испания и Священная Римская Империя в голос заговорили о войне. На этом фоне английская торговля изрядно пострадала. А тут такой подарок! Деготь и пенька — важнейший стратегический ресурс! Без него нет никакой возможности держать парусный флот. Еще бы корабельный лес, но и так — недурно.

А вот дальше король скис, потому что послы перешли к вопросу династического брака.

— … Дабы скрепить дружбу и союз христианских монархов!

Сам Генрих погрустнел из-за того, что «московиты» попросили руку его младшей дочери — Елизаветы. Вспомнил ее мать, которую ярко и искренне любил. Настолько, что после ее казни так и не оправился. Прекратил рыцарские турниры да празднества, ругая себя за вспыльчивый характер. Испанский же посланник, не удержался, чтобы съязвить:

— Вы считаете, что ваш дикий каган в праве претендовать на дочь короля Англии?!

Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский был готов к этому вопросу. Точнее Великий князь предполагал, что его так или иначе придется коснуться. Поэтому заранее заготовил «Сказание о крови Государей Руси». То есть, свою родословную. Он ее, наверное, полгода сочинял, опираясь на свои воспоминания и доступные «бумажки» — летописи всякие и другие художественные тексты, которых было весьма много под рукой.

Коснулся Ваня и «Сказания о князьях Владимирских», в которых Рюрик происходил от Пруса, брата Императора Октавиана Августа. Но, в свое время, он не раз натыкался на страшный разгром этой теории. Поэтому решительно ее отверг, несмотря на возмущение митрополита и мамы.

— Поезжайте в степь да посмотрите, как львиная доля татар в подарках Басилевса Константина ходит! — Выкрикнул Иван, когда эти двое его уже достали.

Они осеклись. Призадумались.

— Отче, ты что, старых книг ромейских не видел да фресок цветных не глядел? 

— Я? 

— Да. Ты. Там же все другое! Это ложь! Гнилая и глупая ложь! Заяви мы это кому в Европе — умрут со смеху и нас за последних варваров примут! Кроме того, у отца Октавиана Августа был только один сын! Один! И две дочери. Если бы ты уделял внимание Плутарху, то знал бы это.

— Ты читаешь по латыни? — Удивился митрополит. 

— Немного. Но мне было несложно найти того, кто прочтет это фрагмент текста нормально и переведет мне. И любой образованный человек в Европе поднимет на смех эти выдумки! А уж если дело дойдет до Папской курии, и подавно. Они ведь станут в интересах латинян действовать, поддерживая и Орден, и ляхов! Изобличат и высмеют, выставив лжецами и дикарями!

Убедил. Озадачил. Митрополит подтянул своих людей. Иван какие-то свои воспоминания. В общем — слепили неплохую родословную. Поэтому-то, к явному неудовольствию испанского посла, Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский расправил плечи и начал повествовать о предках Ивана Васильевича.

Чего там только не было! И три дома ромейских Басилевсов, и огузские Кияты, и норвежские Хорфагены, и шведские Мунсё, и чешские Пршемысловичи, и литовские Гедиминовичи… Да и основатель дома выглядел неплохо — варварский король фризов из древнейшей датской династии конунгов. Но больше всего Генриха VIII зацепили английские Годвинсоны в родне Ивана Васильевича. Все в зале знали о том, что Гильом Бастард, известный также как Вильгельм Завоеватель, отбил королевство Англия у Гаральда II Годвинсона. Но никто, как оказалось, не знал, что дочь Гаральда Гита, была женой одного из предков Ивана Васильевича. Мало того, этот самый предок, по легенде, выставил небольшой отряд в поддержку родственника…

Эта новость вызвала натуральный переполох! Сенсация! Радость! Возмущение! Чего только не испытали после ее озвучки в зале. Особенно в связи с остальными сведениями.

Кто-то даже подумал, что эти послы врут. Но другие начали вспоминать, что да, действительно, у короля Франции Генриха I из дома Капетингов была супруга Anna de Russie известная также как Agnes. Мать наследника. А значит, что? Правильно. Государь и Великий князь Московский и Всея Руси выходил дальним единокровным родственником одного из самых влиятельных монархов мира в те года — короля Франции! А значит назвать его «диким каганом» было дичайшим дипломатическим промахом. О чем, кстати, Иван Федорович Овчина Телепнев-Оболенский узнал незамедлительно — испанский посол публично извинился перед ним и его сюзереном.

Лед тронулся!

Весь тронный зал буквально погрузился в обсуждения, к которым самым энергичным образом прислушивался Генрих VIII. И его брови то и дело взлетали вверх от очередной интересной детали. Посол же, пользуясь обстановкой, торжественно вручил книгу родословной Великого князя в дар королю Англии.

Прием прошел успешно. Но главное было дальше. Пир!

О пир! Эта великосветская пьянка была одной из самых значимых вещей в политике. И Иван Федорович не замедлил последовать инструкциям, полученным от Елены Васильевны. Общая идея сводилась к тому, чтобы выставить Московскую Русь как новую Испанию времен Реконкисты. Словно романтизированный оплот христианского мира на дальнем рубеже. Вот Телепнев-Оболенский и «втирал» испанцам да имперцам, как московиты дерутся с магометанами, сдерживая натиск осман и их союзников. А протестантам нашептывал на ухо жуткие вещи, творимые латинянами из Польши, Литвы и Ливонии, что отринули Христа в своем поклонении «Римскому идолу». Да с деталями. Да с примерами…

 

Глава 6

1539 год — 5 июля, Вена

Сигизмунд фон Герберштейн вышел на порог, привлеченный перепуганным слугой, и замер слегка побледнев. Перед его особняком находилось несколько десятков всадников, вооруженных на османский манер, хоть и в гербовых котах. Это выглядело достаточно необычно.

— Что вам угодно? Кто вы? — Спросил он, изрядно нервничая. 

— Я Михаил Васильевич герцог Глинский, — произнес самый богато одетый всадник. Сигизмунд же вздрогнул, припомнив, что видел его в Москве в 1526 году. Даже пару раз беседовали. Но почему он герцог? Был же князем! И причем тут коты? Они же не употреблялись на Руси. 

— О! Я рад вас видеть! — С максимальным почтением поприветствовал Сигизмунд дядю Великого князя Московского. — Что привело вас в мой дом? 

— Великому князю известно, что вы пишите книгу о его державе, — произнес Михаил Васильевич и взял небольшую паузу, чтобы подразнить собеседника. — Он просил передать вам вот это. 

— Что это? — Поинтересовался Сигизмунд, принимая у подручного герцога сверток. 

— Там родословная Ивана Васильевича, письмо для вас и кое-какие чертежи. Великий князь посчитал, что книга должна быть как можно более полной. Так же он просил передать, что ежели вы пожелаете навестить Москву для сбора более полных сведений, то он охотно вас примет и окажет поддержку. 

— Я польщен, — с искренней благодарностью поклонился бывший имперский посланник…

Проводив внезапных гостей Герберштейн отправился к себе. Аккуратно развернул тряпицу. И с головой ушел в изучение подарка.

Очень добротно проработанная генеалогия правящего дома Москвы впечатлила и порадовала. Стройно, логично и реалистично. Прямая мужская линия выведена аж до VIII века! То есть, получалось, что Рюриковичи являлись одной из древнейших европейских династий, восходящей, подобно Меровингам к варварским вождя. Этакий осколок реликтовой старины. Для Европы XVI века с ее рационально-мистическим подходом к жизни подобные вещи были невероятно важны. Да, наличие денег в казне и войска в поле это не компенсировало, но добавляло целый воз жирных бонусов. А ведь Сигизмунд за те девять месяцев, что провел на Москве, не смог и толики родословной выяснить.

Но эта книжица оказалась только затравкой. Дальше Сигизмунд развернул карты…

Карты люди рисовали давно, почитай с Античности. Великие Географические открытия же подстегнули это важнейшее направление издательской деятельности. Но какими они были? В XVI веке если обозначена узнаваемо береговая линия — уже хорошо. Пропорции, ориентация и прочие вещи проходили по категории очень высокого полета художественной фантазии. Дескать, я художник, я так вижу. Первые же карты привычного современному человеку вида появились лишь в XVIII веке под влиянием французов. А тут Иван Васильевич взял и в привычной для себя манере попытался изобразить тот кусок Евразии, что простирался от Урала до Карпат и от Скандинавии до Кавказа. На глазок, разумеется. Но пропорции примерно удалось соблюсти. А местами и расстояния обозначить плюс-минус.

Естественно Великий князь послал Сигизмунду грубый черновик. Но на фоне той хрени, что тот имел под рукой, эта заготовка выглядела шедевром. С картой Москвы дела обстояли еще лучше. Благо она небольшая и померить ее шагами не составило труда. А дальше дело техники. Криво и косо по современным меркам, но божественно по тем годам.

Многостраничное же письмо содержало кое-какие статистические сведения и пояснения к карте. Сигизмунд был счастлив. Такого подарка он не ожидал. И такого внимания…

Тем временем его собеседник, сообразно плану, покидал Вену.

В путь Михаил Васильевич тронулся еще по снегу. Прошел по Литве да Польше, где у него хватало родственников. Тут погостил, там пообщался, аккуратно и тихо пробираясь на запад.

Основной легендой его отъезда с Московского двора выступило желание поступить на службу Кайзера. Ну а что? Дядька его Михаил Львович по молодости служил в войске Альбрехта Саксонского и даже участвовал в Итальянских войнах под рукой Максимилиана I Габсбурга. В Испании побывал, во Франции. Да и вообще — почитай всю Европу исколесил. А он чем хуже?

На вопрос же, чего отъехал, отвечал грустнея, про постоянные конфликты с сестрой. Та, дескать, совсем стыд потеряла и власти взяла слишком много. Всеми вокруг крутит. Шуйских раздавила. Бельских к ногтю прижала. И прочее, прочее, прочее. А ему, взрослому мужчине, негоже под бабой ходить, хоть она и сестра ему. Вот и отъехал. Да честь по чести отъехал, отпросившись у племянника. А тот не только отпустил, поняв затруднения, но и пожаловал титул герцога, да герб на европейский манер и прочее. В общем, хорошо расстались. По-родственному.

Получалось несколько натянуто, но красиво. Легенда легендой. Все же прекрасно понимали, что, скорее всего, Елена Васильевна просто дала ему по ушам, когда он с головой в государево корыто залез. Или за что-то в этом духе. Ну а что? Дело житейское. Добраться до кормушки и не начать жрать в три горла? Посему все кивали, сожалея да поддакивая. С кем не бывает? Тем более, что он и вправду очень хорошо ушел. Иные с боем прорываются. С битьем посуды и кровопусканием обильным.

Так или иначе — Михаил Васильевич добрался до Вены, а вместе с ним и его две сотни послужильцев, снаряженных самым добрым образом. Не так, чтобы значимый отряд конный, но не без надежды на наем Кайзера. Однако планы герцога внезапно поменялись. Он отправился в Италию под вполне красивым, но таким же надуманным предлогом. Ведь его настоящая миссия была куда интереснее той легенды, которую он скармливал полякам да литовцам…

Книжиц с родословной да карт дядя имел с собой пару десятков комплектов. Зачем? Так дарить. В списке адресатов у Глинского значился не только Герберштейн. Герцог собирался навестить и дожа Венеции, держава которого в эти годы вела напряженную борьбу с Османской Империей… уже века полтора как. А значит, что? Правильно. В островной республике должны были вполне благосклонно воспринять нового союзника в столь богоугодном деле. Что, безусловно, скажется на их позиции в предстоящей идеологической борьбе с поляками да литовцами. А если повезет, то и корабли свои хоть изредка, но станут направлять к устью Северной Двины.

Также Глинский планировал заглянуть и к Папе Римскому да рассказать о непотребствах латинян польских и литовских в то время как Москва ведет напряженную борьбу с магометанами. Малоперспективная вещь, конечно. Но в таком деле лучше начинать пиар первым. Да так, чтобы оправдываться уже приходилось твоим оппонентам. Все-таки борьба с османами для Курии в те годы была много важнее национальных интересов Польши и Литвы.

И так далее. Михаил Васильевич собирался объехать практически всю Южную Европу и, зафрахтовав, а если получится, то и купить в Испании или Португалии корабль, а то и два для того, чтобы доплыть до устья Северной Двины. Возвращаться через Литву и Польшу после все этих чудес Иван Васильевич ему не рекомендовал.

Вместе с собой герцог должен был захватить кое-каких растений «для ботанического сада Великого князя» и нанять ему же мастеров остродефицитных на Руси специальностей. Собственно, в Испанию из-за «кое-каких растений» Иван Васильевич дядю и отправил. Так-то и Италией можно было обойтись. Он просто не помнил в каком году туда завезли картофель, солнечный цветок, земляную грушу и прочие интересные вещи Нового Света.

Надо сказать, что Михаил Васильевич Глинский не сильно жаждал путешествовать, да еще с такими сложными задачами. Но, выслушав доводы сестры, пересказавшей, по сути, слова сына, согласился. Ведь среди них прозвучал и его личный резон. Сестра пообещала награду — Смоленское герцогство, которое Иван Васильевич создаст для своего дяди. Вассальное Москве и наследное. Вот Михаил Васильевич удила и закусил. Не каждый день предлагают такие вкусные кусочки.

Конечно, обещать не значит жениться. Однако он был не дурак и прекрасно оценил значимость задуманной «частной дипломатической поездки». От него, правда, ускользнули значения растений, которые требовалось закупить. Но все остальное оказалось столь очевидно, что он даже усмехнулся, прекрасно поняв, что после такого променада Великий князь был просто обязан серьезно наградить дядю. Нет, не из чувства благодарности. Отнюдь. Оказанная услуга услугой не является. Это нужно было для того, чтобы не потерять доверие своего двора. Его просто никто не поймет в противном случае. Из-за чего в душе Михаила Васильевича не робкая надежда теплилась, а горела твердая уверенность в словах своего племянника…

 

Глава 7

1540 год — 17 июня, Москва

Возок регентши Великого княжества Московского остановился возле КПП Потешной слободы, вольготно раскинувшейся на Яузе. Елена Васильевна даже не сразу поняла, что происходит и из-за чего задержка. И только крики привлекли ее внимание. Оказалось, что пятеро «потешных», возле перегородившего дорогу «журавля» пререкались с парой всадников сопровождения.

Вот один из всадников замахнулся плетью…. Но потешные не растерялись — резко отскочили в сторону и схватили висевшие на плечевых ремнях пищали. С колесцовыми замками! Елена Васильевна знала СКОЛЬКО стоит это удовольствие, а потому чуть челюсть не уронила на грудь от удивления. Выдать простым потешным ТАКОЕ оружие? Ее сын сдурел?

Всадники тоже опознали инструментарий в руках постовых и резко сбавили обороты. Впрочем, вступить во второй раунд переговоров они не успели. Подоспела Елена Васильевна:

— Что здесь происходит! — Рявкнула она. — По какому праву вы смеете задерживать меня?! 

— Государь и Великий князь Иван Васильевич приказал держать этот пост, — с почтением произнес командир группы потешных, поклонившись. Бойцы тоже обозначили кивки, но оружия не убрали. 

— Он запретил мне приезжать? — Удивилась Глинская. 

— Мне нужно сообщить о вашем прибытии и дать в сопровождение.

Она внимательно посмотрела в глаза командиру поста, стараясь держать марку poker-face. Хотя в ее душе просто бушевал пожар. С одной стороны — ярость. Как он посмел останавливать меня! Смерд! Холоп! А с другой стороны — полный восторг! Ведь ее малолетний сын уже смог выдрессировать себе верных псов, готовы за него загрызть любого. И из кого?! Из крестьян да посадских! Невероятно!

— Хорошо, — произнесла она тихо, после затянувшейся паузы. — Поступай как велит тебе слово моего сына. — А потом, перейдя практически на крик, добавила. — Но пошевеливайся! Я не желаю здесь стоять весь день! 

— Есть! — Козырнул командир поста, щелкнув каблуками и начал отдавать необходимые приказы. Этот ответ и жест Елену Васильевну смутил. Незнакомый. Необычный. Но интуитивно понятный.

Несколько отрывистых команд и один из бойцов, закинув пищаль на плечо, взбежал по лестнице на открытую площадку маленького деревянного подиума. Выхватил два красных флажка и начал делать ими странные махи. Вдали его заметили. Там тоже кто-то взобрался на подиум и хитро замахал флажками. Вся процедура продлилась от силы минуту. После чего сигнальщик доложился командиру поста. А тот, в свою очередь назначил сопровождающего гостям и скомандовал открытие шлагбаума.

Для Московской Руси XVI века — натуральный цирк. Но у Великого князя на то были свои взгляды.

Елена Васильевна никогда не посещала Потешную слободу, возведенную ее сыном в самые сжатые сроки. Разве что в самом начале, когда ее только зачинали. Но с тех пор многое поменялось. Поэтому ее разбирало нешуточное любопытство. Особенно после инцидента на КПП…

Великая княгиня специально не лезла в «потешные» дела сына. Хотя интересного о них говорили все больше и больше. Вон — даже митрополит запрыгал окрыленный, болтая про какие-то новые свечки. Но сынок не лез с рассказами к матери, а та не донимала его расспросами. Он помалкивал и улыбался даже когда столкнулся с татарами от чего вся Москва встала на уши! Кратенько и в общих чертах обозначил факт события, но не более того. Даже захваченные им пленники рассказали больше! Так или иначе Елена Васильевна впервые за минувшие полтора года решила навестить «песочницу» сына и посмотреть, чем же он там все-таки занимается. Дожидаться откровений ей надоело.

И посмотреть там было на что…

Так получилось, что Иван Васильевич, добившись от матери разрешение на создание потешного батальона и слободы, сразу столкнулся с проблемами финансирования. Да, деньги выделили. Но едва треть от и так крайне скромного бюджета. Ведь казна Великого княжества Московского была скудной и направить много ресурсов на «великокняжеские забавы» Елена Васильевна просто не могла. Они даже слегка поругались из-за этого…

Поэтому Ваня стал искать выходы самостоятельно.

Там, в той жизни до трагической гибели в самолете, Иван Васильевич был достаточно образованным и прогрессивным человеком. Полсотни лет за спиной, обширный жизненный опыт и позиция вечного студента. Получил три высших образования, потребовавшихся для дела, а также пару десятков различных курсов к ним в довесок. Плюс природное любопытство. О любопытство! Это было его проклятием. Он потреблял в качестве развлечения научно-популярный контент в самых разных формах. Ему было интересно все! От устройства быта легионеров в Древнем Риме до особенностей французских маслобоен времен Наполеона III.

Как следствие его кругозор оказался чрезвычайно большим. Он мог, например, сесть и начать рассказывать об эволюции кузнечного ремесла несколько часов к ряду. Но, увы, все подобные знания были скорее теоретическими, нежели прикладными. Что, впрочем, не сильно его расстраивало. Главное ведь понимать, куда идти, а все остальное приложится…

Начать материальное обеспечение своих забав Иван Васильевич с чего-то простого, быстрого в обороте и очень денежного. Поэтому, после некоторых размышлений он остановился на переработке сала по методу Меж-Мурье.

Технология Меж-Мурье была настолько проста, что ее можно было бы реализовать даже в каком-нибудь Вавилоне времен древнего царя Хаммурапи. Оставалось только мобилизовать на это дело пару десятков потешных и, строго ведя журнальные записи, приступить к опытным изысканиям. Ведь помнить-то он помнил и ингредиенты, и саму логику процесса. Но навыков-то не имелось. Да и точные пропорции требовалось подбирать буквально «на глазок».

Месяц мучился. Два. А на третий стало, наконец, процесс пошел как надо. Мог бы, наверное, и быстрее. Но потребность в изготовлении добротного винтового пресса и простенькой маслобойки накладывала свои ограничения. Когда же все стало получаться, Московский рынок познакомился с маргарином и стеариновыми свечами…

Казалось бы, маргарин и свечи. Что тут такого? Но нужно понимать, вокруг Москвы XVI века стойлового животноводства не практиковалось, да и пастбищ в разумном объеме не наблюдалось. Была не очень далеко степь, где имелись коровы в достатке. Но кочевая природа не позволяла организовать переработку молока в масло. Из-за чего на Руси сливочное масло проходило по категории очень дорогого дефицита, доступного лишь самым богатым людям. Не только на Руси, разумеется, но все остальные Ване в этом вопроса пока были не очень интересны.

Со свечами дела обстояли еще хуже. Ведь пчеловодство в Великом княжестве Московском пока не практиковалось. Обходились бортничеством, то есть, сбором дикого меда и воска. Из-за чего восковые свечи были еще более дорогим и остродефицитным товаром, чем сливочное масло. Не спасали даже обширные леса. Очень уж низкая была эффективность у бортничества. А без свечей никак нельзя, особенно в христианских ритуалах. И заменить их было, по сути, нечем. Простые же люди выкручивались как могли и получалось это очень плохо.

Так что Иван Васильевич, вышедший весной 1539 года на Московский рынок со своим маргарином и стеариновыми свечами, попал в струю. Купеческое сословие и духовенство не только смели все, что он выставил на продажу, но стали настойчиво набиваться в долю. Да оно и не удивительно. Получалось, что за месяц маленькая «потешная мастерская» только стеарина для свечей выпускала столько, сколько за полгода воска не собирает вся Русь!

Так или иначе, но деньги на «потешные дела» у Великого князя появились. Да в таком количестве, что мамино содержание оказалось просто ненужным. А значит, что? Правильно. Он мог начать заниматься более важными делами…

Елена Васильевна выехала на своем возке к плацу и словно в другой мир попала. Все чинно и пристойно. Вокруг — ровные дорожки, посыпанные песочком. Плац окружали большие землянки старого скандинавского типа — казармы и склады, как пояснил сопровождающий.

Проехали дальше и попали в зону мастерских, которых раскинулось уже не мало. Появившиеся деньги позволили Ивану привлекать существенно больше людей. И, как следствие, много шире вести опытные изыскания, а потом и мелкое, ремесленное производство, организованное, правда, совсем по другому принципу, нежели в те годы. Везде, куда он только мог, вводился принцип глубокого разделения труда и упрощение задач до элементарных операций, способных к освоению даже «сельскими дурачками». Да, это требовало его плотного личного участия при наладке каждого процесса. Но пока он справлялся.

— Мама? — Неожиданно раздался знакомый голос, заставивший Елену Васильевну вздрогнуть.

Засмотрелась. Увлеклась. Очень уж любопытный способ поковки придумал ее сынок. Вон шестеро парней толкали рычаги ворота, отчего по расположенной рядом наковальне методично и отвесно бил молот. Раз. Раз. Раз. А кузнец знай себе только подворачивает разогретую заготовку.

— А? — Ответила она, повернувшись на голос. 

— Нравится? 

— Что это? 

— Механический молот. Надо бы за рычаги лошадей впрягать или колесо водяное поставить. Но пока руки не дошли, приходиться потешных ставить в наряд. У них это проходит как усиленная тренировка на ноги и спину. При хорошем корме — добре помогает. Они ведь не постоянно ворот крутят, да в две смены… 

— И большая польза от такого молота? Вон ведь сколько людей к делу привлечены.

— Очень большая. Без него я бы броней своих потешных до морковного заговенья снаряжал. Заготовку же разогреть нужно и, пока не остыла, бить, выправляя как надобно. С обычными молотобойцами за один подход прогрева получается существенно хуже. Эта дюжина в наряде, плюс сам кузнец да подмастерье — всего четырнадцать человек. Они делают работу целой сотни и угля жгут сильно меньше. Видишь, как часто лупит пудовый молот? Хотя, конечно, это все так… баловство. Волов нужно прикупить да поставить на ворот. Четверку в смену. Тогда и молот можно двухпудовым сделать или больше… 

— Ясно, — сказала мать таким тоном, что Иван понял — эти детали ее мало заботили. 

— Что-то случилось? — Поинтересовался сын. — Или ты зашла просто из любопытства? 

— Гонцы прибыли, — поджав губы, пояснила Елена Васильевна. На самом деле ей было «просто любопытно» и она тупо воспользовалась обстоятельством, но это замечание сына почему-то ее задело. Вон какой смеющийся взгляд. 

— Откуда? 

— Из Вологды. Посольство возвращается. 

— Успешно? 

— Да. И везет тебе невесту. Как ты и хотел. Доволен?

— Мам, — серьезно произнес Иван Васильевич, — чего ты как маленькая? Пойдем, я проведу для тебя экскурсию. 

— Прости, что? 

— Экскурсия — это прогулка, в ходе которой рассказывают и показывают, что к чему. Прямо вот так идут, тыкают пальцем и вещают. Пойдем. Я же вижу, что тебя разрывает от любопытства. Или, может быть, у тебя есть какие-нибудь неотложные дела и ты желаешь отложить экскурсию? 

— Ну уж нет! Показывай!

 

Глава 8

1541 год — 7 апреля, Москва

Иван Васильевич зашел в небольшое помещение, где сидела Елизавета под надзором няньки и неотлучной фрейлины. Поздоровался.

Маленькая, худенькая девочка лет семи с густыми вьющимися рыжими волосами посмотрела на него тоскливым взглядом и выдавила из себя приветствие. С сильным акцентом. Говорить по-русски она только училась.

Великий князь взглядом указал няньке и фрейлине на дверь. Те поднялись и вышли, оставляя пару наедине. Брачный контракт был подписан. Обручение произошло. Осталось обвенчаться, но с этим Ваня пока не спешил. В любом случае, противиться желанию остаться им наедине не было никакого смысла, даже ради вопросов приличия.

Лиза опустила глаза в пол и как-то сжалась. А Иван просто подсел к ней на лавку и, осторожно обняв, шепнул на ушко:

— Не бойся.

На-английском языке, разумеется. Русского-то она пока толком не понимала.

Елизавета очень сильно вздрогнула, но вырываться не стала, как и говорить. Хотя напряжение худенького тела чувствовалось очень отчетливо — она вся дрожала. Однако Иван не оставил своей затеи, продолжив эти безобидные «обнимашки» под легкую беседу.

Поначалу Лиза отвечала крайне односложно. Да. Нет. Не знаю. А потом, немного оттаяв, стала давать более развернутые реплики. И даже пару раз спросила сама. Что было прорывом. Настоящим прорывом. Ведь эта маленькая девочка воспринимала все происходящее как изгнание, ссылку, наказание, практически форму смертной казни, а его чтила за своего палача. Плохо! Очень плохо! И с этим нужно было что-то делать, ибо такой подход к делу ничем хорошим не закончится. Например, подрастет, заматереет, да отравит его к чертовой бабушки. И это был не самый плохой вариант — Иван прекрасно представлял потенциал этой маленькой девочки.

Но их «сидение на лавочке» несколько затянулась. Вон уже и в дверь стали скрестись. Великий князь встал и, взяв за руку девочку, поцеловал ладонь. К этому моменту она уже не дрожала, а в ее глазах вместо страха и подавленности стал пробиваться огонек любопытства.

— Хочешь, я покажу тебе свое тайное место? — Спросил Иван. 

— Тайное? — Со скепсисом в голосе переспросила эта серьезная девочка. В свои семь лет она уже привыкла жить на виду и понимала, что при ее положении даже естественную нужду тайно не справить. 

— О нем многие знают, но там я могу побыть наедине с собой и спокойно почитать. Подумать.

Лиза поджала губы и кивнула. Почему нет?

Вышли и комнаты. Впереди уверенно шагал Иван Васильевич, а чуть отстав на полшага, держась его за руку, двигалась Елизавета Генриховна. И вид у них был столь надутый и важный, будто они не маленькие мыльные пузыри, а большие, солидные дирижабли. Впрочем, могли себе позволить. Как-никак монарх с практически супругой, пусть и малолетние.

Забрались на Ивановскую колокольню.

Великий князь уступил ей свое кресло-качалку, установленную на верхнем колокольном ярусе. Хорошее освещение. Свежий воздух. Вид на Москву с приличной по тем годам высоты. Тишина. Покой. Лиза прямо сияла. Одна беда — прохладно и ветрено. Поэтому он посадил ее на меховую покрышку и прикрыл сверху шерстяным пледом. Начал покачивать под неспешную беседу и четверти часа не пришло, как она пригрелась и задремала. Все-таки она была еще ребенком и физически, и психологически. Очень серьезным, умным, многое понимающим, но ребенком.

Иван же, стоя рядом, смотрел на нее, и думал о превратностях человеческой судьбы. Эта девочка могла стать самой великой и славной королевой Англии. Королевой-девственницей. А сейчас находится за полторы тысячи миль от дома… и уже практически жена. Причем не случайного кандидата, а того самого Ивана Васильевича, который и в реальности к ней сватался. Но только позже, сильно позже, когда ей это уже было ненужно.

Будить Лизу Иван не стал. Она так славно спала, чуть-чуть подрагивая. Пускай. Видно же, что ей не сахар вся эта история. Да и вздремнуть на свежем воздухе много приятнее, чем в душных палатах…

Москва начала XVI века не сильно радовала глаз. Одноэтажная деревянная застройка без черепицы, среди которой островками возвышались двухэтажные боярские усадьбы и многочисленные церквушки да часовенки. Дороги, были покрыты лишь грязью, а потому превращались в вонючее месиво при первом удобном случае. Где-то там, под слоем грунта скрывались деревянные мостовые на самых крупных и значимых дорогах, но погоды это не делало. Кирпичные стены Кремля и Китай-города возвышались в этой огромной, раскидистой деревне словно огромный утес посреди ромашкового поля. Да-да, именно ромашкового поля, потому что ассоциации с болотом он гнал от себя всеми силами, дабы не впадать в тоску. В том же Лондоне, как ему рассказали, оказалось не чище. Но «просвещенные мореплаватели» размазывали свою грязь по камню. И получалось, что город хоть и утопал в говне, но выглядел на голову цивилизованнее этой древесно-земляной формации. Богаче, круче, прогрессивнее и чище, что не укрылось от глаз посольства.

Иван Васильевич вздохнул и задумался, пользуясь паузой в делах.

Месяц назад, по последнему снегу, уехали англичане. Не все, но основной объем делегации отбыл домой, оставив только королевского посланника с двумя слугами, пять дам из свиты Елизаветы да двух купцов. Ну и малолетнюю невесту Великого князя, разумеется.

Из дюжины больших поморских ладей, четыре утонули, не дойдя до Англии. Еще одна утопла на обратном пути. Дорого и сложно получалось набирать этот ценный опыт. Но не то заботило Ивана больше всего.

Северодвинский торговый путь оказался и благодатью, и проклятьем одновременно. Больше тысячи ста километров от Вологды до Холмогор. Да еще и до Вологды от основных регионов Великого княжества добираться и добираться. Не ближний свет. Так что, доставка товаров в Холмогоры получалась и дорога, и трудна. В пределах разумного, конечно. А вот пропускная способность маршрута оказывалась очень слабенькой для нормального обеспечения морской торговли.

Прикинув потенциальный тоннаж гостей заморских Иван впал в уныние. Даже пять торговых каракк могли увезти за ходку около полутора тысяч тонн груза. А его к Холмогорам подвозили стругами плоскодонными, которые едва полсотни тонн тягали. И ведь если дело пойдет, то морских кораблей станет много больше. Так что на Северной Двине требовалось создавать целый флот и натуральную армию гребцов. Теоретически — реально. Но есть фундаментальная сложность. Как в Вологду-то продовольствие и прочие товары завозить в таком объеме? Ведь если все пойдет нормально, то лет через десять-пятнадцать там уже по сорок-пятьдесят тысяч тонн придется ежегодно возить в обе стороны. Маленькими гребными стругами? Возможно. А до Вологды как? Подводами колесными да санями? А ведь каждая подвода тянет едва-едва четыре сотни килограмм. Что, и тут создавать армию, только уже возничих? Да уж…

Иван Васильевич нахмурился и потер лоб.

Очень сложный путь, открывающий столько возможностей и крайне тяжелых, практически неразрешимых проблем. Как поступить? Что сделать? Великому князю уже не первый месяца казалось, что Северная Двина больше дразниться, чем помогает. Через эту узкую, тощую кишку на Русь могли поступать медь и олово, свинец и бронза, графит и бумага, книги и шерстяные ткани, крупные кони и специалисты, а также многое другое. Обратно же Иван готов был вывозить мех, мед, воск, китайский воск, пеньку, а также деготь сосновый и березовый. Для начала. Фактически, для его государства эта неудобный торговый маршрут становился «Дорогой жизни». Оставалось только придумать, как это сделать, потому что без торгового объема жизни не будет, как и толку от этой крохотной форточки в мировой океан…

 

Глава 9

1544 год — 23 мая, Москва

Время бежало неумолимо. Раз — и словно в одночасье пролетело пять лет с момента выхода первого каравана кораблей из Холмогор. И это были очень непростые пять лет…

Из своего заграничного турне вернулся дядя — Михаил Васильевич Глинский. Да не один, а с женой из испанских аристократок и парой новомодных галеонов, доставшихся ему в приданное. Удивил. Сильно удивил. Великий князь и не надеялся, что Михаил Васильевич сможет разрешить дело столь благоприятно. Да, советовал ему через маму, чтобы жену подыскал из испанских дворянок, но особых надежд на то не испытывал. Отдельное любопытство вызывал вопрос венчания, ведь в католическом храме вряд ли обвенчают католичку с православным. Но Михаилу Васильевичу о том неудобных вопросов задавать не стал и митрополита отговорил. Галеоны они на болоте чай не растут, а значит можно принять, понять и простить эту вынужденную хитрость. А потом взять и обвенчать их еще раз, но уже по православному обычаю. На всякий случай.

После нехитрых торгов, Иван Васильевич махнул обещанное дяде Смоленское герцогство на Северное, куда включил земли в незамерзающем заливе на Мурмане да архипелаг Шпицберген, известный в те годы среди норвежцев, как Свальбард — Холодные берега. Разумеется, с требованием поставить малые крепости и организовать портовое хозяйство по обоим адресам, дабы никто не сомневался в праве владения.

Михаил Васильевич, конечно, сразу своему счастью не поверил и в восторг особый не пришел. Скорее, напротив. Но потом узнал, как можно поднять на своих новых землях… и водах очень, ОЧЕНЬ много денег. Существенно больше, чем в Смоленске. И быстрее. Великий князь превосходно помнил, что воды вокруг Шпицбергена в те годы просто кишели от моржей и китов, удобных для промысла видов. Из-за чего в XVII–XVIII веках там было не протолкнуться от иноземных китобоев. Даже из Испании и Португалии ходили, хоть и не ближний свет. А кит — это деньги. Нет, не так. Это ДЕНЬГИ! Тем более, что китобои, то есть, поморы были под рукой и проблем со сбытом не имелось — бери да загоняй товар хоть в ту же Испанию.

Дядя, подумав, согласился, получив в качестве приятного бонуса звание адмирала. Ну а что? Два галеона в XVI веке — это сила, тем более в таком глухом углу. Великий князь был уверен — с ними дядя разгонит всех иноземных промысловиков да пиратов, оберегая свои во всех смыслах жирные прибыли. Потенциальные, конечно. Но Иван вошел в долю Морского товарищества, организованного по типу Северодвинского, да купцов из Ивановской сотни пригласил. Выгоды-то это сулило немалые. Кроме того, торговые и дипломатические связи с Испанией лучше осуществлять посредством хоть и владетельного герцога, но адмирала, а не «сухопутной крысы». Будут ли они или нет — не ясно, но надежда Великого князя не покидала. Да и дядю нужно куда-то аккуратно спровадить, дабы полезным делом занялся… как можно дальше от столицы.

Продолжая свою экспансию на север Иван Васильевич в 1543 году организовал экспедицию к Обской губе. То есть, к тому самому месту, где должна была появиться знаменитая Мангазея. А главой небольшого отряда поставил приснопамятного и пока еще молодого Андрея Курбского. Того самого, что должен был в будущем пойти на предательство и, сбежав в Литву, пасквили обидные строчить не разгибаясь. Здраво поразмыслив, Великий князь пришел к выводу, что отъехать в Литву с Оби несколько затруднительно. Вот и направил своего потенциального недруга «за мехами и богатствами великими», то есть, к черту на куличики.

Но не только вопросами Севера занимался Иван Васильевич. Скорее это направление было для него факультативным. Ведь гросс-политик для несовершеннолетнего напрямую недоступен. Поэтому приходилось больше советы советовать маме, стоящей при нем регентом. Но так, по случаю. Сам же он сосредоточился на своей «песочнице», где по малолетству «куличики лепил».

«Потешная слобода» к весне 1544 года раскинулась на берегу Яузы уже довольно широко. Причем, если поначалу она была застроена преимущественно крупными землянками и деревянными времянками, то уже к 1544 году — почти полностью оказалась кирпичной.

Это стало возможно благодаря внедрению архаичной формы «силикатного кирпича». Известковый раствор перемешивался с речными песком, формовался, сушился и ставился в сухое, теплое место для набора прочности. Автоклавов у Вани не было, поэтому приходилось по старинке выдерживать месяца по три. Получалось очень просто, доступно и дешево.

«Потешные мастерские», нацеленные на переработку отходов известняковых каменоломен и речного песка, появились на берегу Оки еще в 1540 году. Но первый год все шло как-то ни шатко, ни валко. Землянки технологические рыли да обустраивали, склады-навесы, причалы и многое другое. А вот на следующий 1541 год каждая такая мастерская сдала по пятьдесят-шестьдесят тысяч больших силикатных кирпичей стандартного размера. Да не монолитных, а со сквозными полостями, а потому не очень тяжелых для своего размера.

Выходило дешево. ОЧЕНЬ дешево. Каждый такой блок заменял добрый десяток обычных красных керамических кирпичей в кладке, а стоил едва в шестую часть одного. И это с учетом амортизации подготовительного периода! Да еще и людей немного отвлекал — по дюжине на каждую мастерскую. А потом, в 1542 году, еще и черепицу наладились также делать.

Вот Иван Васильевич, опираясь на этот дешевый и удобный строительный материал, и превратил пойму Яузы в «силикатную долину». Большие, просторные казармы для потешного полка, мастерские, склады, общежития и прочие постройки. Все это двухэтажное великолепие выросло буквально за пару лет. Раз — и готово. И даже не жалея ресурсов Иван велел отсыпать все дорожки речным песком да щебенкой. Да не просто отсыпать, а потом еще и уплотнить, катая поверху большую бочку, полную сырого песка.

Слобода на глазах обретала вид зародыша цивилизации. Серые, силикатные стены всех домов побелили как снаружи, так и изнутри, предварительно оштукатурив глиной. Появились бесплатные общественные сортиры, одновременно с запретом гадить где попало в пределах слободы. «Народилась» коммунальная служба, которой вменили в обязанность вывозить всякий мусор и отходы, а также следить за чистотой улиц круглый год. Поставили большую общественную баню, пожарную каланчу и прочее. В общем, слобода получалась чистенькой и аккуратненькой. Оставалось только ночное освещение на улицах ввести, но этого себе позволить Иван Васильевич пока не мог. И так вся эта возня с чистотой, гигиеной и противопожарной безопасностью сжирали немало средств.

Мастеровая часть слободы тоже впечатляла.

Крутилась дюжина водяных колес, соревнуясь с десятком ветряков. Скрипели кабестаны, вращаемые людьми и лошадьми. Неутомимо стучали механические молоты, которых уже имелось больше полутора десятков. Казалось, что вся «деловая» часть слободы непрерывно громыхала, скрипела, гудела, парила, дымила и пыхтела, то есть, жила полной, насыщенной и совершенно непонятной для стороннего обывателя жизнью.

Здесь Иван Васильевич всеми силами пытался конвертировать свои теоретические знания в практические навыки подчиненных. Используя для того не только нанятых мастеровых и ремесленников, но и личный состав «потешного полка». Они ведь не всегда были заняты тренировками и учебой. А бойцов оставлять наедине с собой не следовало, тем более, что «подсобное хозяйство» при полку стояло большое и работы хватало на всех.

Чего здесь только не было! Совершенно дурацким образом, но удалось наладить прокат низкоуглеродистой стали. Пока что нешироких полос, катаемых между двух чугунных бобин водяным колесом. Но и это было прорывом, открывающим очень широкие перспективы! Удачей закончились и опыты по выплавке тигельной стали по старинной персидской методе. О ней Иван Васильевич много раз слышал, читал и даже видео смотрел. Вот и освоил. Разве что с тиглями из белой глины пришлось повозиться, да «замес» подбирали опытным путем. Не остановившись на этом, он поставил маленькую печь для опытов по пудлингованию. Ваня слышал о нем, читал, видел схемы. Вот и пытался понять на практике, как это все работает. Не сам лично, разумеется, но «добровольцы» под его руководством. Здесь же стояли перегонные кубы и пиролизные печи, сапожные, столярные и портняжные мастерские, пороховая мастерская и прочее, прочее, прочее. «Каждой твари по паре». По чуть-чуть, но разного, чтобы отрабатывать и набираться опыту. Да людей учить заодно, присматриваясь кто к челу более способен.

Но не все было так радужно, потому что под самым боком слободы стояла Большая Москва со своим огромным деревянным посадом…

— Пожар! Пожар! — Истошно крича влетел на территорию Потешной слободы всадник, щеголяя мундиром «потешного». 

— Пожар? — Удивленно переспросил Иван Васильевич, скосившись на Елизавету. Эта девица не усидела в Кремле и довольно скоро стала «хвостиком» будущего мужа, проводя много времени в Потешной слободе среди его задумок. Ведь он был тем единственным, кто относился к ней как к человеку, а не как женщине, оную и полноценно разумной не вполне почитали. Вот и сейчас она была рядом. 

— Посад горит!

Это была плохая новость. ОЧЕНЬ плохая. Пожары в Москве были жуткие из-за сплошной деревянной застройки и очень узких улиц. Каждый раз гибло куча людей, еще большее количество оказалось на улице без средств к существованию. Но главное, в каждый крупный пожар какая-нибудь сволочь пыталась поднять бунт в своих интересах.

Минуту Иван молча смотрел куда-то в пустоту.

Наконец он прищурил взгляд и громко, отчетливо произнес:

— Выступаем!

— Что? — Удивилась Елизавета. 

— Полк поднять по тревоге! Выступаем в полном составе! Пики не брать! 

— И обозным тоже выходить? — Переспросил Юрий Васильевич Глинский, второй брат матери, приставленный после эпизода с нападением татар присматривать за Иваном Васильевичем постоянно. Оберегать его не только в еде и питие, но и вообще. Мало-помалу он стал втягиваться в текучку «потешной» жизни, докладывая о ней сестре. 

— Всем! — Отрезал Иван Васильевич и быстрым шагом направился к своему «летнему домику» в этой слободе. Требовалось облачиться от греха подальше.

Полк вышел очень быстро. И, решительно зайдя к посаду с нужной стороны, взялся за дело со всей возможной яростью и страстью.

Артиллерия, выкаченная практически в упор, била ядрами в деревянные срубы буквально шагов с пятидесяти. Те не выдерживали такого обращения и разваливались. А молодые, неплохо откормленные ребята быстро растаскивали эти обломки в разные стороны. Зачем? Чтобы просеку искусственную организовать в плотной деревянной застройке Москвы.

Поначалу «потешным» пришлось даже оружие применять, чтобы разогнать больных на голову. Некоторые горячие головы с саблями на них бросались. Но обстановка была не та, чтобы уговаривать кого-то. Приходилось действовать очень жестко, чтобы не терять время. За то потом, когда стала ясна задумка молодого Великого князя, посадские начали активно помогать.

Так сообща и прошли город, словно раскаленный нож сквозь масло.

Зарядов извели — ужас!

Да — потушить не потушили. Слишком уж страшен пожар в средневековом деревянном городе. Просто так не управиться. Но успели локализовать и по сути, спасли Москву. Не всю, но ее большую часть. Впервые, пожалуй, за всю ее столичную историю.

Елизавета уже в свои десять с хвостиком лет проявляла характер и должную рассудительность. Ей хватило ума понять важность и критичность момента. А потому самовольно прибыв к пожару вместе с полком она приняла на себя формальное командование санитарной роты. Иван на эту просьбу лишь отмахнулся, ведь толку с нее там было немного. Однако лицом Лиза торговала на славу как раз там, где оказывали помощь раненым во время пожара…

 

Глава 10

1545 год, — 25 августа, Москва

Сигизмунд Герберштейн стоял среди прочих именитых гостей и наблюдал за развернувшимся перед ним действом. Совместив приятное с полезным, Сигизмунд вновь стал послом Императора Священной Римской Империи в Москву…

К Карлу V Габсбургу сведения о делах московских приходили из самых необычных мест: из Италии, Испании, Англии. Даже из Парижа послышались разговоры. Казалось бы, где Москва, а где Испания? Однако же. Вот и решил Кайзер проверенного в деле «старого коня» отправить снова на восток, дабы посмотреть, что там такого происходит.

Гостей, впрочем, и без имперцев было довольно много.

Делегацию Англии возглавлял лично архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер, отправленный Генрихом VIII. Торговля с Москвой возрастала и становилась все более значимой. Особенно в связи с тем, что удалось обговорить вопросы транзита английского сукна в татарские земли. За долю, разумеется. Но для Англии это было важное расширение рынков сбыта.

Кроме английской и имперской хватало и малых делегаций. Сюда прибыли и французы, и поляки, и литовцы, и датчане, и шведы, и голландцы, и даже представители Ливонского ландмейстерства Тевтонского ордена. Да что и говорить если сама Курия почтила своим присутствием, прислав кардинала Алессандро Фарнезе. Активная дипломатическая и коммерческая деятельность, вкупе с завязавшейся международной перепиской дали свои плоды. О Москве узнали. О ней заговорили. Ей заинтересовались. И вместо мутной и призрачной окраины, где дикие люди-варвары живут бок о бок чуть ли не с псоглавцами, стал проступать совсем другой облик этой державы…

Иван Васильевич въехал в Спасские ворота Кремля на огромном белом дестриэ, купленном специально для этого действа во Франции. Богато украшенное седло и уздечка. Непривычные для Руси тех лет большие подковы цокали по булыжникам мостовой, натурально высекая искры от поступи могучего животного.

Великий князь восседал верхом, облаченный совершенно непривычным образом для Руси — в новенький комплект снаряжения античного марсианина. Ну, то есть, «железяках», изготовленных с сильной и явной античной стилистикой, но на глазок, ориентируясь больше на визуальный эффект, чем на историческую правду. То есть, в лучших традициях кинематографа.

Мускульная кираса гиппоторакса в греко-латинском стиле с характерными такими пластинами наплечников из ранней Империи. Да еще украшенная с вполне «голливудскими» красными кожаными полосами на бедрах и плечах. Коринфский шлем в духе фильма «300 спартанцев». Поножи и наручи позднего, классического греко-античного типа. Большой круглый аргивский щит известный также как аспис или гоплон. На поясе фальката, называемая в старину кописом, а в руке копье типа дори с древком из полированного ясеня.

В общем — красота. Но повозиться с этим пришлось очень немало. Прежде всего потому, что кузнецов, способных все это выковать из стали, пусть даже самой низкоуглеродистой, у Ивана не было. Пока не было. А комплект был нужен уже вчера. Поэтому, пришлось пойти на банальность — изготавливать все это великолепие из бронзы. Сначала сделали модели из ткани, пропитанной воском. Потом отлили по гипсовым формам заготовки. Оправили их да покрыли снаружи позолотой, все, полностью, даже металлические части оружия. Им же не воевать. Щит и доспехи изнутри обклеили дорогим шелковым бархатом красного цвета, в тон гребня на шлеме. Щит же, медное поле которого было также добротно позолочено, украшал большой серебряный двуглавый орел, держащий в лапах меч и лавровый венок. Из одежды имелась только длинная красная шерстяная туника, короткие шелковые подштанники да сандалии с высокой шнуровкой.

Выглядело все это в сороковых годах XVI века весьма… вызывающе, необычно и довольно красиво. Да, в Европе все еще шел Ренессанс и хватало людей, понимающих что это и откуда. Но Москва в те годы от него была довольно далека…

Дополнял резонансный образ молодого монарха ровный слой пехоты, сверкающий начищенными лориками сегментатами и имперскими шлемами. Импровизациями на их тему, разумеется. Да на плечах у них висели ружья, а на поясах фалькаты да редкие шпаги. Но это было не так уж и важно. Главное же в данном случае — это образ, впечатление, эффект. А он оказался на должном уровне.

Иван Васильевич проследовал между ровно выстроенными пехотинцами своего «потешного» полка. А за ним устремились триста всадников, также включенных в состав полка. Их набирали из бедствующих поместных дворян, готовых променять на снаряжение, стол, жалование и прочие прелести постоянной службы, те невеликие поместья, выданные им в кормление на время феодальной службы. Все они восседали на аргамаках и красовались латными полудоспехами, закупленными в Англии. Вид их дополняла пара рейтарских пистолетов в кобурах у седла, длинный тяжелый палаш, так же притороченный к седлу, и фальката или шпага на поясе. Совсем не типичные для Руси тех лет всадники, ни по лошадям, ни по вооружению, ни по виду.

Процессия неспешно проехала мимо трибуны с гостями. Остановилась, заняв отведенное ей место возле не такой уж и просторной площади. А Иван Васильевич со знаменной группой и подручными проследовал к крыльцу Успенского собора, где его уже ждали….

Еще в 1542 году молодой Великий князь послал новое посольство, но уже к Константинопольскому Патриарху. С пятью центнерами стеарина, многими мехами дорогими, книгой родословной и просьбой деликатной. А заодно и другим ключевым иерархам православным написал, описав просьбу и перечислив «вклад». Ну, чтобы Патриарх не увлекся и не потерял чего случайно. Ну и лично кое-чего пообещал.

Что у них там были за «терки» осталось за кадром. Однако Иеремия I Патриарх Константинополя и глава всех православных христиан таки добрался до Москвы. И не один, а в весьма представительной компании. С ним прибыли Патриархи Антиохии, Иерусалима и Александрии. Вот эти четверо и стояли у порога Успенского собора, а за их спинами жался Митрополит Московский и Всея Руси Иоасаф…. Ну а как еще? На фоне таких зубров православия он откровенно терялся.

Иван Васильевич спустился с коня. Не спрыгнул, а именно степенно спустился. Тем более, что тяжелый щит и все прочее снаряжение не располагали к обезьяньим скачкам. Подошел к иерархам. Отдал щит свой подоспевшему подручному. Второму вручил копье. Снял шлем и доверил его третьему. После чего торжественно поклонился жрецам… священникам, то есть. Прозвучали краткие приветствия, и вся эта процессия проследовала внутрь, а за ними устремились и наиболее знатные гости, приглашенные туда как свидетели…

То, что задумал молодой Великий князь, держалось в тайне. Только высшие иерархи церковные и кое-кто из самых доверенных людей знали правду. Да и то — в силу необходимости, а то бы и им не сказывали. Поэтому, когда на Ивана возложили золотой венец традиционного для Византии стиля, помазали миром, а потом обозвали сначала Августом, а потом еще Басилевсом и Автократором народ слегка охренел. Да что народ — даже мама не знала до конца, что задумал сын. Подозревала, что Ваня просто так с такими именитыми священниками возиться не станет, но точно не знала, а он на вопросы лишь многозначительно улыбался.

Потом была торжественная литургия, причастие, подписание заранее заготовленного манифеста о восшествие на престол и, конечно же, вынос из собора на щите. Том самом щите, который Иван держал в руках. Он стоял на нем весь такой торжественный и довольный, а «потешные» или, скорее уже новые легионеры, ревели здравницу в честь своего Басилевса. Да и не только они. Люди вполне охотно рвали глотки, а фоном весело звонили колокола и били из пушек холостыми зарядами.

На первый взгляд ничего особенного не произошло. Подумаешь, князь, пусть и Великий, фактически нанял четырех Патриархов, испытывавших острую нужду в средствах, для провозглашения себя красивым титулом. Ну Август? Ну Басилевс? Ну Автократор? И дальше-то что? А дальше наступала новая жизнь для той сословно-представительной монархии, что цвела и пахла на Руси уже не одно столетие. Бояре просто еще не понимали своего «счастья», крича и радуясь красивому действу наравне со всеми.

«Как дети» — думал Иван, как можно искреннее улыбаясь и приветственно помахивая рукой. Со щита ему было хорошо все видно. Со щита, который держали на своих плечах четыре крепких легионера из самого первого набора. Никто вокруг и не догадался, что в этом был особый, можно даже сказать, глубинный символизм всей этой ситуации. Ведь эти легионеры происходили из простых селян да посадских детей. Чернь. Грязь. Быдло. Но именно на их плечах стоял первый Басилевс Руси…