Глава 1

22 февраля 1605 года, окрестности Смоленска

Сотник выбранецкой пехоты улыбался и вполне радовался жизни. Сытый и довольный. Он очень скептически оценивал себя как воина, но те поручения, что ему давали, исполнял охотно. И даже с рвением. Найти по расспросам деревушку. Добраться до нее. Набрать провианта да фуража во имя «царевича Василия». Забрать все деньги и ценные вещи. Попользовать сельских девиц. Да, такую службу он любил. Приятно, вкусно и безопасно.

Снег скрипел под ногами. Свежий мороз покусывал щеки. Кровь горячило вино. Голову радовало предвкушение утех. Он натурально блаженствовал в тот момент, когда услышал истошный крик кого-то за спиной.

Остановился. Оглянулся. И с каким-то детским удивлением уставился на стрелу, торчащую из тела его бойца. Одного. Другого. Третьего.

Повел взглядом в ту сторону, откуда стреляли, и… упал. Нет, не от удара. От шока. Ведь сквозь неглубокий снег на них надвигались всадники поместного ополчения. При каком-никаком, а доспехе и неплохом вооружении. А главное – в отличие от выбранецкой пехоты, которая занималась только фуражировкой да грабежами, эти махать саблей умели, регулярно практикуясь с татарами.

Истошно крича, сотник перевернулся на живот и, словно пародия на снежного барса, рванул в лес какими-то странными, но энергичными прыжками. Жить ему вдруг захотелось невероятно! А тут под боком такой родной и любимый лес. Туда-то уж эти всадники за ним не полезут. Ну, убежал один? Какая беда? Вон сколько смазки для сабель!

И действительно – в вопящего и несущегося дикими прыжками сотника даже стрелять не стали. Да и увлеклись поместные ополченцы рубкой. Конечно, у выбранецкой пехоты были пищали, бердыши и сабли. То есть в принципе отпор они дать могли. Но беда – все эти предметы пользовать совсем не умели, не зная, с какой стороны хвататься. А фитили к пищалям так и вообще в целях экономии держали потушенными.

Налетели.

Порубили.

Похватали, что было на виду.

Отошли.

Пяти минут не прошло, как от сотни остались только остывающие трупы. Очевидно, разъезд опасался подхода подкрепления.

Но лишь через полчаса трясущийся от ужаса и холода сотник смог наконец выбраться из своей лежки. Осмотрелся затравленно. Прислушался. Принюхался, жадно пытаясь уловить конский пот или еще какую опасность в воздухе. И полез шарить по карманам бывших подчиненных…

Спустя три часа этот самый сотник, покачиваясь от усталости, достиг лагеря короля Сигизмунда.

– Эй! – окликнул его часовой и осекся. Вид у него был тот еще. Голова перебинтована каким-то окровавленным тряпьем. Нога тоже перевязана. Идет, опираясь на пищаль, словно заядлый ветеран. Разве что странно большой мешок за спиной образ портит слегка.

– Моих людей больше нет, – затравленно оглянувшись, прошептал сотник, отвечая на незаданный вопрос. – Всех порубили… всех… – И поковылял дальше…

Король Польши и великий князь Литовский Сигизмунд III Ваза выслушал доклад одного из своих капитанов о нападении разъезда московитов и задумался. А потом медленно процедил:

– Быстро они.

– Они не могли так быстро подойти, – возразил ему командующий войском Станислав Жолкевский. – Даже если голубем весть послали. Они еще месяц-другой телиться станут. А там и хляби. Я хорошо знаю московитов – раньше лета их и ждать не нужно. Потому и предложил именно сейчас подходить с осадой к Смоленску. Мы, почитай, полгода тут безнаказанно простоять сможем.

– А это тогда кто такие? – поинтересовался Жерар Бернар, старый капитан из Франции, имевший на своем счету с десяток кампаний. Низкое происхождение компенсировалось богатым опытом, удачливостью и уважением среди наемников. И его чутье подсказывало, что все совсем не так радужно, как вещает командующий.

– Да, может, из города кто на вылазку ушел ночью, – пожал плечами Жолкевский. – Со слов того ничтожества мы даже не знаем, сколько их.

– Тогда это нужно выяснить, – продолжил француз. – Подготовка к выступлению шла очень бурно. В Москве могли узнать и начать сборы заранее.

– Им там сейчас не до того, – отмахнулся с усмешкой Жолкевский.

– А если до того?

– Да, – кивнул король, поддерживая Жерара. – Друг мой, не будем рисковать попусту. Отправьте пару сотен пятигорцев. Пускай все разведают. Если это передовой отряд московитов, то не хотелось бы об этом узнать, когда окажется поздно.

– Хорошо, сир, – кивнул недовольный Станислав Жолкевский, раздраженно зыркнув на француза. Тот его изрядно подбешивал. На что Жерар лишь улыбнулся и поклонился, выражая свое почтение. Жолкевский фыркнул, но немного успокоился. В конце концов, определенная логика в словах этого француза имелись.

 

Глава 2

23 февраля 1605 года, окрестности Смоленска

Сигизмунд чуть ли не бегом вылетел из своего шатра, когда услышал от Жолкевского фразу, что «тот самый разъезд» стоит на берегу реки. Сам-то гетман его не видел, а судил по донесению, да такому, что сделать из него столь одиозного вывода не было никакой возможности.

Король вышел быстрым шагом, с достоинством взял поданную ему зрительную трубу и уставился на хорошо видимый вдали отряд всадников.

Отряд как отряд. Обычное поместное ополчение Московии.

Но были две детали, которые выбивали его из нормы совершенно.

Прежде всего это штандарт. Он прямо-таки притягивал взгляд. Умеренных размеров квадратное полотнище кроваво-красного цвета в золотой бахроме было украшено очень качественным шитьем белоснежного единорога, вставшего на дыбы. Образ был настолько агрессивный, дерзкий и наглый, насколько это было только возможно. Даже эрегированный фаллос задиристо и провокационно торчал, далеко выходя за рамки символического обозначения. Причем, что интересно, образ единорога отличался удивительно гармоничным исполнением, стоившим Дмитрию массы нервов в поисках художника, который умеет рисовать.

Второй цепляющей деталью был всадник, возвышающийся над поместной конницей на пару голов. Тут и породистый конь, напоминающий гольштинскую породу, и сам человек, выглядевший в глазах Сигизмунда натуральным верзилой. Его прекрасно выполненные доспехи рейтара вызывали смешанные чувства. С одной стороны – рейтарские доспехи не являлись тем комплектом, который предпочитали богатые и влиятельные аристократы. С другой стороны – даже отсюда было видно и воронение, и золотую вязь узоров, что намекало на весьма непростое происхождение. Ведь «на шпагу» взять такой «улов» практически исключено из-за габаритов владельца.

Эти московские всадники, пользуясь сложным рельефом местности, подъехали метров на двести. Поэтому их всех можно было рассмотреть в деталях посредством зрительных труб. И рыжий верзила не стал исключением. Он изучал военный лагерь Сигизмунда с явно выражаемым омерзением, раздражая тем невероятно. Король даже покраснел от злобы! Этот варвар изучал лагерь ЕГО армии с омерзением на лице! Немыслимо! Невозможно! Впрочем, иного и не могло быть. Потому что Дмитрий интересовался прежде всего тем, с каким противником он будет иметь дело. Его природа. Его дух. Его отношение к жизни. Поэтому обращал внимание на порядок, чистоту, организацию приема пищи и совершения испражнений. Иными словами, на все то, что составляет «грязное белье» любого коллектива. И то, что он наблюдал, вызывало омерзение. Да и то только потому, что он старался сдерживаться и не корчить слишком отвратительные рожицы.

Да, царевич понимал, сейчас по всему миру такой кошмар. И если он подойдет к воинству Русского царства тысяч в десять и более «голов», то увидит нечто аналогичное. Но эти оправдания его вообще ни в коей мере не устраивали и не позволяли смириться с кошмарным зрелищем.

Немного помучив себя босховскими страстями, Дмитрий перешел к более практичной деятельности – нанесению отметок на чертеж Смоленщины, полученный еще в Москве. Но буквально через пару минут плюнул. Этот чертеж, ну то есть карта, совершенно ни к чему не был годен. Кошмарное нарушение пропорций и геометрии объектов. Поэтому он, перевернув пергамент, постарался набросать топографическую схему свинцовым карандашом на глазок. Но не успел. Подняли отряд пятигорцев, который стал угрожать, опасно выдвинувшись к днепровскому льду.

Оценив неблагоприятную обстановку для продолжения рекогносцировки, царевич предпочел отступить. Однако напоследок заметил, что в толпе придворных, окружающих Сигизмунда, мелькали и дамы. Обычное дело. Если бы не одна особа, отжавшая у кого-то зрительную трубу и изучающая его. Это Дмитрия заинтриговало. Женщинам в эти годы мало чего позволяли, и вели они себя соответствующе. А эта – выделялась. Что дразнило его любопытство, заводя и провоцируя. Разглядеть ее толком не удалось, но он постарался запомнить наряд и какие-то приметы. Мало ли? Хотя если она из высшего круга, то нарядов у нее должно быть прилично, и все они такие разные…

Сложил зрительную трубу. Убрал ее в чехол, притороченный к седлу. Надел шлем, что покоился в руках бойца. И повел эту сотню к лагерю. На сегодня рекогносцировка закончилась. Все слишком взбаламутились и спокойно все зарисовать не дадут.

Король Польши проводил тяжелым взглядом отряд этого «единорога» и медленно вернулся в шатер.

– И кто это был? – бросил он раздраженную фразу через плечо своей свите. – Выехавший на вылазку смоленский боярин?

– Сир, – попытался оправдаться Жолкевский.

– Я ХОЧУ ЗНАТЬ, СКОЛЬКО ОН ПРИВЕЛ ВОЙСК! – прорычал Сигизмунд. – Или ты рискнешь предположить, что царевич Дмитрий прибыл всего с сотней поместной конницы? А потом, набравшись наглости, средь бела дня выехал к лагерю и стал что-то помечать на карте?

– Нет, сир, – виновато повесил голову Жолкевский, – не стану.

– Я требую, чтобы ты действовал!

– Да, сир, – покорно кивнул польный коронный гетман.

– Он мне не нравится, – фыркнул в довершение король. – Похож ли он на своего отца?

– Да, сир, – практически хором произнесли несколько престарелых вельмож. – Очень похож! Одно лицо! Да и ростом в Ивана! И лицо с вечно недовольным выражением! – наперебой загомонили те люди, что при жизни встречали Ивана IV Васильевича.

– Хм… И что о нем известно?

– Слухи доходят очень противоречивые, – произнес один из членов свиты, положив начало развернутому, многоголосому докладу. При дворе всегда и все любят, а главное, умеют сплетничать. Кто-то что-то действительно знает, кто-то предполагает, а кто-то и вовсе выдумывает… Но в том и мастерство царедворца, чтобы умудряться вычленять, кто, где, кого, в чем, а главное – зачем обманывает. В любом случае на ближайший вечер двор Сигизмунда оказался полностью увлечен вопросом «черного принца», как его с легкой руки окрестили уже на третьей минуте промывания костей брандспойтом.

 

Глава 3

25 февраля 1605 года, окрестности Смоленска

Путь отхода сотни Дмитрия был хорошо виден на снегу. Да, тот был неглубокий из-за особенностей зимы. Ветра и редкие, слабые снегопады не сильно способствовали. Но все равно – читался след очень хорошо. Поэтому царевич решил подстраховаться. Конечно, Сигизмунд мог оставить все как есть. Но вдруг тот обидится и решит покарать наглеца? Этим шансом не следовало пренебрегать…

Рота гренадеров сидела в этом лесу вот уже седьмой час. Все замерзли и устали. Тем более что цесаревич запретил жечь костры и велел поменьше шевелиться. Вот они и злились, коченея. Матерились. Куда же без этого? Но тихо, практически шепотом, раздраженно поправляя свои беленые накидки, снова задранные озорным ветерком.

Вдруг эхо донесло топот копыт.

Все резко притихли, начав проверять состояние своих фитилей, подновляя угольки где надо.

Галопом пронесся десяток поместной кавалерии. Они были в передовом охранении.

Тишина стала звенящей.

Бойцы буквально вжались в мерзлую землю и деревья. Кто-то держал в руках мушкетоны, кто-то гранаты, кто-то ручные мортиры, заряженные по случаю картечью.

Прошло минуты две напряженного ожидания, которое прервал новый топот копыт. Только уже куда более масштабный. Сотня? Две? Три? Гренадеры взволновались. Все-таки их было не так много.

Появились враги. Пятигорцы.

Шли галопом. Явно видели разъезд передового охранения и хотели догнать.

Вот головные всадники поравнялись с первой десяткой. Втянулись. Вот практически достигли последней десятки…

– Бей! – закричал командир роты.

И спустя пару долгих, вязких секунд ударили мушкетоны и ручные мортиры нестройным залпом. И целая туча картечи улетела во врага!

Вой! Крик! Дикое ржание испуганных и раненых коней!

Бах! Бах! Бах!

Начали рвать ручные гранаты под копытами лошадей.

Новая волна паники.

А гранаты все продолжали и продолжали взрываться. Гренадеры метали их по готовности. Достал из подсумка. Зажег фитиль. Бросил. И так по кругу. Как роботы.

Бей!

Вновь закричал командир роты, когда все стрелки-гренадеры успели перезарядить свое оружие. И вновь нестройный залп мушкетонов и ручных мортир обрушил на врага тучу картечи.

На этом, собственно, бой и закончился.

Пятигорцы, не успевшие втянуться на опасный участок дороги, попросту развернулись и решили ретироваться. Рубиться в зимнем лесу верхом – плохая затея. А противник явно там засел. Можно было, конечно, спешиться. Но этим прирожденным кавалеристам такая мысль в голову не пришла. Да и сплошная череда взрывов ручных гранат сильно пугала. Непривычное дело.

Они попытались отступить.

Дмитрий эшелонировал засаду, понимая, что проще приманить разведывательный отряд врага, нежели перекрывать все возможные пути подхода к лагерю. Поэтому сводная рота стрелков терции находилась в полукилометре от гренадеров. Практически на опушке. И сразу, как мимо них пролетели пятигорцы и скрылись за поворотом, они вытащили из леса деревянные рогатки заграждений, перекрыв тем путь отхода.

Царевич считал, что нужно пользоваться каждой возможностью, дабы сокращать поголовье врага. Бегай еще за ними потом по полям, как ребенок…

Пятигорцы, изрядно обескураженные горячим приемом и большими потерями, решили ретироваться. Но не тут-то было… Бросившись к опушке леса, противники наткнулись на рогатки и плотный огонь из пищалей. Причем сейчас, в отличие от огня гренадеров, летели именно тяжелые пули, а не картечь.

Мат и крик достигли максимума.

Десятка два бойцов спешились и постарались обойти рогатки. А в это время командир стрелков закричал:

– Примкнуть штыки!

И московиты с криком «Ура!» бросились в рукопашную схватку на достаточно деморализованного и выбитого врага. Да-да, именно штыки. Их еще не изобрели в современном нам понимании. Поэтому Дмитрий постарался помочь человечеству с этим нехитрым улучшением. Благо, что пищали для своей терции он отбирал легкие – нового голландского образца. То есть ими можно было вполне орудовать, словно коротким копьем…

Король Сигизмунд с брезгливостью смотрел на этих потрепанных воинов. Семнадцать человек! Семнадцать человек осталось от трех сотен! И то, что они рассказывали, – ужасало.

– Какие варварские методы ведения войны! – раздраженно процедил Сигизмунд, отворачиваясь. Нет, разумом-то он понимал, что ничего предосудительного Дмитрий не сделал. Все правильно. Но этот его успех бесил чрезвычайно. Сначала сотня фуражиров. Теперь три сотни легкой конницы. Что дальше? Крылатых гусар вениками разгонит?

 

Глава 4

28 февраля 1605 года, окрестности Смоленска

Дмитрий стоял на опушке леса и внимательно наблюдал за тем, как медленно и хаотично войско Сигизмунда перебиралось на этот берег. Не все. Но большая часть, безусловно…

Гетман Жолкевский, очевидно, получил руководящий и направляющий пинок от короля. Дескать, действуй. Иначе бы чего он такой кислый стоял на холмике? Очевидно – идея ему не нравилась. Совсем. И Дмитрий его прекрасно понимал.

Станиславу требовалось взять Смоленск, а не врага по лесам гонять. Для чего он выбрал правильный момент и подошел так, чтобы вооруженные силы Русского царства просто не успевали внятно отреагировать первые полгода. А потом, работая от активной обороны, скорее всего, планировал принимать их и перемалывать. Ведь главная цель – Смоленск. Все остальное вторично.

Что же происходило сейчас? Да бред какой-то. Это даже Дмитрий, человек первый раз в своей жизни водящий армию, понимал. Сколько у врага сил, Сигизмунду неизвестно. Где и как они стоят – неясно. Куда выдвигаться? Зачем? А главное – ради чего? Снять угрозу деблокирования Смоленска? А кто гарантирует, что царевич не отвлекает их, совершая обманный маневр? Ну и что, что он проявил активность только на одном берегу реки. Силы-то продемонстрированы очень незначительные. Что перед глазами ляхов было засвечено? Сотня поместной конницы да пара рот пехоты. То есть человек четыреста-пятьсот. Никакой реальной угрозы для войска и осады подобный отряд не представляет. Но король настоял на выдвижении. Зацепило его, видите ли, вызывающее поведение царевича. И вот теперь две тысячи крылатых гусар и десять тысяч немецких наемных пехотинцев лезли через лед на эту сторону. А ну как на утро следующего дня основные силы ударят в обход? Это был бы конец. Потерю лагеря, обоза, казны и артиллерии в начале кампании иначе и не назовешь. В общем, Жолкевский страдал. Натурально так. Глупый, неоправданный риск, лишенный какой-либо практической ценности. Однако ослушаться короля он не мог. И это так отчетливо проступало на его лице, что Дмитрий ему даже немного соболезновал. Ну и корил себя за то, что сразу не догадался провернуть столь хитроумный ход. Переоценить противника иной раз бывает так же вредно, как недооценить…

– Дмитрий Иванович, может быть, отойдем? – нервно поинтересовался Петр Басманов.

– Куда и зачем? – не понял вопроса царевич.

– Так вон сколько крылатых гусар! Затопчут!

– Петр Иванович, – холодно произнес Дмитрий, – если ты боишься, то так и скажи.

Царевич произнес эти слова и на мгновение задумался. Ведь он сам боялся. Причем довольно сильно. Так не себе ли он эти слова говорил? Конечно, изучая в свое время различные аспекты военно-исторической реконструкции эпохи, он разобрал, буквально обсосав каждую косточку, практически все более-менее крупные битвы как XVI, так и XVII веков. Да еще и в иные исторические периоды заглянул, чтобы можно было сравнить и отследить прогрессии. Так что теоретически он был подготовлен на несколько порядков лучше, чем любой полководец окружающей его реальности. Но теория – это теория, а практика – это практика. И вести три тысячи солдат в бой в реальности – совсем не то же самое, что кликать мышкой в том же Total war, прокручивая различные комбинации. Дмитрий боялся. Но не врага, а того, что его теоретические знания окажутся фикцией. И если бы Петр не проявил инициативу, то сам бы и избрал фабианскую тактику избегания генеральных сражений. Отступал бы. Изматывал противника. Организовывал засады, в том числе и артиллерийские. А сейчас? Эти слова его сумели как-то зацепить. Ему вдруг стало страшно бояться. И мужества проявить разумную трусость он в себе попросту не нашел. Вот и пришлось держать марку…

– Я?! Боюсь?! – покраснел Басманов.

– В этом нет ничего зазорного, – нейтрально произнес Дмитрий. – Александр Македонский говорил, что страх гонит воинов вперед, но лишь те, кто разгромил свой страх, побеждют. Готов ли ты его одолеть?

– Дело не в страхе…

– А в чем? Их больше? Больше. Они ранее били нас? Били. Твоя реакция очевидна, ожидаема и предсказуема. Ты боишься. Настолько, что упускаешь из виду, что пришли мы сюда не с обычными стрельцами, а с обученной терцией. А терцию пока никому не удалось разбить в полевом сражении. Даже французам, которым ляхи и в подметки не годятся. Ты также забыл про «Единорогов», что готовы встретить их тучами картечи. Ты просто боишься. По привычке.

– Дмитрий Иванович, – нахмурился Басманов, – ты считаешь, что одной терции будет достаточно, чтобы их остановить?

– Да. Я уверен в том, что мы их сможем остановить. Настолько, что займу позицию в центре терции, дабы если и погибнуть, то сообща. Я верю в своих людей, доверяя им свою жизнь. Поверь и ты в меня. В мои слова. Или я когда-то тебя обманывал?

– Нет, – обреченно произнес Петр Иванович.

– Твой враг не вон там на реке. Отнюдь. Твой враг вот тут, – указал Дмитрий Басманову на лоб. – Победи себя. Свой страх. Свою слабость. И тогда вот они, – махнул он на ляхов, – станут лишь добычей. Даже если у тебя не будет сил на победу, ты просто иначе не сможешь их воспринимать. Ты волк. Они – ягнята. Вооруженные. Сильные. Опасные. Многочисленные. Но ягнята. Твоя еда. Не сможешь проглотить разом? Так ешь кусочками, такими, какие можешь прожевать.

– Но… – попытался возразить, но Дмитрий поднял руку, перебивая его.

– Суперпозиция терции – оборона. Если терция занимает оборону, да с артиллерийским усилением, то ее практически невозможно сковырнуть. Даже десятикратное преимущество в численности – ничто. У терции есть одно-единственное уязвимое место – скорость. Она медленная. А плотные построения – идеальная цель для пушек. Вот если бы Сигизмунд решил переправить сюда пушки – я бы подумал об отступлении. Но он не решился их снять с обустроенных батарей, блокирующих выходы из города.

– Что, совсем не сковырнуть натиском?

– Наверное, можно, – голосом заговорщика произнес Дмитрий. – Но вот этих войск будет недостаточно. Впрочем, возможно, я переоцениваю мужество наших людей. Кто знает, на что они способны? Я ведь не видел их в деле. Но испанцы стоят крепко. Такой фитюлькой, – снова махнул он в сторону поляков, – не сковырнешь. И мне ничего не остается, кроме как верить в то, что наши люди не хуже. Что мы – не отбросы Европы. А если же я ошибаюсь в наших людях, то зачем тогда жить? Там все вместе и поляжем. Понимаешь?

– Понимаю, – серьезно сказал Петр.

Дмитрий говорил вполне громко, не таясь, чтобы все в сотне поместной конницы слышали его слова. Он это делал намеренно, зная, что уже вечером весь лагерь будет знать в вольном пересказе этот разговор. Вдруг кого зацепит за живое?

Со стороны могло показаться, что он играл ва-банк. Дескать, победа подарит ему славу, которая уже через год станет греметь по всей Европе. Поражение же даст смерть. Вполне подходящая сделка. Но правда заключалась в том, что на самом деле во всей этой ситуации единственным слабым местом были его люди. Он, в сущности, опасался только того, что они струсят. Все остальное в плане оценки рисков находилось во вполне комфортной зоне вероятностей, позволяющей действовать уверенно, смело и даже нагло. Только бы люди не подвели… они, как всегда, оказались потенциально слабым местом…

 

Глава 5

1 марта 1605 года, окрестности Смоленска

Несмотря на то что по регламенту наступила весна, природа об этом пока еще не узнала. То ли проспала, то ли просто забыла, что пора включать отопление и удалять снежный покров.

Станислав Жолкевский ежился, сидя на своем коне. Его командиры выводили и строили пехоту с гусарией. А он сам, удерживая коченеющими на ветру пальцами весьма внушительных размеров зрительную трубу, изучал войско противника. С первого взгляда – стрельцы как стрельцы. Только мало их что-то. Слишком мало. Это смущало и настораживало. Заставляло напряженно думать и искать подвох. Что не так? Почему они решили принять бой в совершенно самоубийственном для себя соотношении сил?

Отличия в форме Станислава мало смущали. Ведь шапки-ушанки, выданные Дмитрием своим бойцам для зимней формы, выглядели не так уж и эффектно. Как, впрочем, и выкрашенные полушубки. Да и с такого расстояния Жолкевский видел их в формате размытого красноватого силуэта. Часть воинов была с большими пиками. Это он заметил. Как и некоторое количество довольно небольших артиллерийских орудий, расставленных в разрывах построения. А еще где-то там, у опушки леса, наблюдался отряд конницы сабель в триста-четыреста.

Он смотрел. Думал. И не понимал.

– Бред какой-то… – тихо прошептал он, думая, что никто не услышит.

– Отчего же? – поинтересовался французский капитан.

– Их мало. Слишком мало. Мы их сомнем даже не вспотев. Никак не могу понять, что они задумали. Засада? Но тогда где укрылись те, кто ударит нам во фланг или тыл?

– Вы позволите? – попросил капитан зрительную трубу гетмана. У того она была значительно лучше, чем та, которой владел капитан.

– Да, пожалуйста, – небрежно подал ее Станислав.

– Вас не смущает их построение? – через минуту напряженного молчания спросил француз.

– А что в нем не так?

– Мне кажется, что это испанская терция.

– Да ну, – отмахнулся Станислав. – Вы верите этим слухам?

– Я верю своим глазам. И с испанцами я воевал две кампании. Это, несомненно, она. По меньшей мере один из ее вариантов.

– И что с того? – повел бровью Жолкевский.

– Ничего, – ответил француз, вежливо улыбнувшись. Станислав, очевидно, сразу не понял, к чему он вел. А значит, позже он сможет проявить себя, предложив способ одержать победу. Пока же недурно было бы щелкнуть по носу этого поляка.

Столь странная реакция этой язвы насторожила Жолкевского. Однако, еще немного подумав, он решил атаковать. Ведь решительное численное преимущество было на его стороне…

Дмитрий разместился вместе со своим штабом во второй линии терции. В самой глубине. На виду у всех. Ни спрятаться, ни укрыться.

Его люди построились быстро и аккуратно. Сказались тренировки, которыми он их измучивал. Потребуйся сейчас атаковать – застал бы противника в беспорядочной формации категории «куча» или «толпа». Но наступать он пока не решался. Поэтому приходилось ждать, умышленно отдавая инициативы врагу.

Но вот началось.

Первая линия крылатых гусар медленно пошла вперед. Ветер бил им в лицо, поэтому крики и какие-либо звуковые сигналы до царевича не доходили.

– Дистанция триста, – громко и отчетливо произнес царевич. Пока противник строился, артиллерийские команды уже успели пробежаться по полю и разметить его, расставить вешек с флажками. Мерили по шагам, разумеется, ибо ничем иным не располагали. То есть указанные триста шагов примерно соответствовали двум сотням метров. Ну, чуть больше.

– Дистанция триста! – Громко продублировали слова Дмитрия к орудиям.

Расчеты напряглись.

– Дистанция двести, – уже выкрикнул царевич. И спустя несколько секунд вся первая линия терции охватилась ухающими звуками выстрелов. Его полковые «Единороги» ударили по крылатым гусарам дальней картечью. Так называемой «виноградной лозой», связанной из небольших чугунных ядрышек.

– Дальней картечью, – произнес Дмитрий, и его приказ быстро довели до батарей.

Артиллерист выхватил из зарядного ящика передка куль унитарного картуза за небольшую петельку. И в два прыжка достиг «единорога». Там второй номер, стоявший на изготовку, ловко перехватил его и отточенным движением отправил в ствол. Третий немедля дослал и прибил в одно движение. Четвертый ловко проткнул пробойником картуз через затравочное отверстие… На все про все после выстрела прошло секунд двенадцать-пятнадцать. И это, по мнению царевича, был не предел. Он слышал, что канониры Густава II Адольфа на своих трехфунтовых «картечницах» укладывались в десять секунд.

Бах! Бах! Бах!

Покатилась новая волна выстрелов, отправлявшая в надвигающуюся гусарию целую стаю гудящей и жужжащей крупной дальней картечи. Да, считай, россыпь мелких ядер. Каждое из них, попадая даже в кирасу всадника, оставляло после себя неизгладимое впечатление и дырку. Лошадям эти «шарики» тоже доставляли немало проблем, ибо грудь и голову им поражали очень уверенно.

– Ближней! – громко крикнул Дмитрий, начавший нервничать. Ведь крылатые гусары, несмотря на довольно ощутимые потери, продолжали не только приближаться, но и разгоняться.

Секунд десять напряженного ожидания.

– Дистанция сто, – тихо произнес Дмитрий, и его голос потонул в раскате выстрелов. Четыре батареи ударили во все свои двадцать стволов.

А следом заработали пищали.

Залп. Отход назад с пропусканием тех, кто был заряжен. Залп. И по новой.

– Дистанция двадцать, – шепнул себе Дмитрий, практически беззвучно.

Бах! Бах! Бах!

Вновь отработали «единороги», осыпая ближней картечью кавалерийские порядки. И вместе с тем пикинеры опустили свое оружие, уперев древки в землю.

Дым. Много дыма. Всю первую линию боевых порядков заволокло дымом. Который к тому же сносило в сторону врага, затрудняя обзор.

Секунда. Вторая. Третья.

Гусары уже должны были вывалить на пехотные порядки.

И тут до Дмитрия наконец дошел крик. То ли он его раньше не слышал. То ли не хотел услышать. Но до сего момента ему казалось, словно в поле стоит полная, прямо-таки звенящая тишина. Крики, стоны и какое-то безумное ржание лошадей слились в единую, кошмарную какофонию. Вон даже бойцы его терции стояли бледные как полотно. Хотя, возможно, это просто страх перед надвигающимся противником? Кто знает? Сейчас никто не признается.

Дым продолжал развеиваться, а перед боевыми порядками московской пехоты разворачивалась жуткая картина. Потрепанные крылатые гусары спешно ретировались. Кто верхом. Кто пешком. Кто-то ползком. По полю бегали лошади без всадников. А все предполье перед терцией было завалено трупами и ранеными, что людьми, что лошадьми. Многие еще копошились. Снег же от пролитой крови был совершенно красным.

– Сколько здесь? – тихо спросил Дмитрий непонятно кого.

– Да сотен пять, наверное, – глухим, практически потусторонним голосом ответил Басманов. – А может, и больше.

Дмитрий задумался, словно в дурном фильме изучая людей, ползающих в этой каше из развороченной плоти. Ни страха. Ни отвращения. Что пугало само по себе. Почему? Ему же должно быть неприятно! Но нет. Смотрит на ползущего с воплями гусара по полю и волокущиеся за ним кишки да гадает – оторвутся или нет. Словно это не живые люди, а какие-то юниты в компьютерной игре. Ощущение ужаса от самого себя медленно накатывало на царевича. Но совершенно потонуть в своих душевных терзаниях ему не дали – Станислав Жолкевский двинул вперед всю свою пехоту. Сам же бросился собирать рассеянных гусар. Зачем? Да черт его знает?

Немцы шли недурно. С барабанным боем и развернутыми знаменами.

Бах! Бах! Бах!

Встретили пехоту орудия, отправив навстречу противнику тучу дальней картечи с трехсот шагов. Ну а что? То не гусары. Доспехов добрых практически нет. Тяжелая картечь шла уже на излете, но все одно – оставляла на земле раненых. И даже кое-где убитых.

Бах! Бах! Бах!

Спустя пятнадцать секунд вновь дали залп дальней картечью «единороги».

Бах! Бах! Бах!

Бах! Бах! Бах!

Бах! Бах! Бах!

В голове у Дмитрия гудело. Ветер медленно сносил пороховой дым. А «единороги» все били и били. Сначала дальней картечью. Потом ближней. А когда вражеская пехота дрогнула и побежала, снова дальней ударили – вдогонку.

Картечь настолько жутко действовала на ровный строй немецкой пехоты, что колонны терции даже как-то не решились открывать огонь из пищалей. Люди во все глаза смотрели на то, как тучи свинцовых и чугунных кусочков металла буквально выкашивают врага. А те, кто шел следом, должны были как-то перебираться через трупы своих боевых товарищей. Но только ради того, чтобы спустя несколько ударов сердца получить свою порцию картечи…

– Ну как, Петр Иванович? – поинтересовался Дмитрий. – Даже до рукопашной схватки не дошло.

– Спаси и сохрани… – сдавленно выдавил он, нервно перекрестившись.

– Эх… Сейчас самый момент переходить в наступление. Но, боюсь, ничто не заставит людей идти через чудовищную преграду, – махнул он в сторону кучи трупов. – Да и вообще, неплохо для начала. Слишком хорошо – тоже нехорошо.

– Неплохо? – нервно дернув глазом, переспросил Басманов.

– Именно так. Неплохо. Хотя могло бы быть и лучше. Перейди мы сейчас в контрнаступление, могли бы совершенно разгромить врага. Но – оставим на потом. Люди должны осознать свой успех. Смириться с ним. А ты, Петр Иванович, бери поместное ополчение да ступай – посмотри, что там творится. Полагаю, что они просто так это все не оставят. Возможно, пушки от Смоленска возьмут. Очень не хотелось бы на них нарваться. Понял ли меня?

– Понял, – неуверенно кивнул Басманов и, потянув поводья, тронул своего коня. Взгляд его был полон самых разнообразных чувств. И не только у него. Например, вся передняя линия терции истово крестилась и шептала молитвы, пытаясь хоть как-то сублимировать эмоции. Радость победы? Наверное, она будет. Потом. Сейчас же им было просто страшно смотреть на то, во что превратились нападавшие на них враги. Непривычно как-то. И не столько из-за крови. Эка невидаль! Сколько из-за осознания – те тупо не дошли до них. Перестреляли на подходе из этих маленьких, неказистых «единорогов»! Чудо! Жуткое, страшное чудо!

Постояв так еще полчаса, царевич распорядился войскам возвращаться в лагерь. За исключением трофейных команд из третьей линии, которым предстояло раненых добить. Всех пересчитать. И все ценное собрать. Особенно оружие и доспехи. Судя по всему, этого добра еще много понадобится…

 

Глава 6

1–2 марта 1605 года, окрестности Смоленска

Всю вторую половину дня после первой победы трофейные команды собирали «урожай с полей». Дмитрий же пытался понять – что там произошло. Ибо на первый взгляд все выглядело слишком одиозно.

С одной стороны, он твердо знал, что двадцать лет спустя Густав II Адольф творил вещи куда более интересные. За несколько лет боев он навел такое опустошение в Речи Посполитой, что не пересказать. Пожалуй, если бы его случайно не убили шальной пулей, то он мог сколотить поистине великую державу вокруг Балтийского моря. И на той войне ясновельможные полководцы чудили куда как «нажористей». Среди них был и Станислав, «отличившись» не меньше прочих.

Но, с другой стороны, у царевича просто не укладывался в голове поступок гетмана. Дмитрий вполне допускал, что Станислав мог не знать о высоком действии картечного боя полковых орудий с унитарно-картузным заряжанием. Об этих нюансах в те годы действительно мало кто знал хотя бы потому, что сам по себе зарядный картуз впервые начали применять только в начале XVII века. То есть, иными словами, Дмитрий был если не первопроходцем в этом деле на планете, то одним из самых первых. Так что царевич вполне понимал, почему Жолкевский отправил две тысячи крылатых гусар в лобовую атаку. По его разумению, пушки могли дать всего один залп. Но не вышло. Всадников остановили и отбросили. Почему же он не сделал из всего это вывод? Зачем отправил следом плотные порядки пехоты? Не дурак ведь, по слухам.

Конечно, всегда можно потешить свое самолюбие и пафосно объявить Станислава идиотом. Ну а что? Поступок-то глупый. Однако Дмитрий прекрасно знал, что глупые поступки совсем не обязательно являются признаком глупости. Как и умное лицо, как известно, не является признаком ума. Недостаток сведений, неуместная или устаревшая парадигма мышления, поспешность… и многое, многое другое может стать истинной причиной для одиозной ошибки. Всего не перечесть.

Решил он собрать своих командиров и провести мозговой штурм. Они-то все аборигены. А значит, накидают ему мыслей о том, что могло твориться в голове у противника. Пообщался. И он тихо выпал в осадок. Потому как понял – даже его командиры, наблюдавшие за ходом боя в полигонных условиях, не осознали произошедшего. Почему? Да проще простого – сценарий боя выходил за их парадигму мышления. Почти все попытались приплести какие-то высшие силы для оправдания успеха. Смотрели да не видели, а если и видели, то не то.

– Дураки! Идиоты! Кретины! – хотел в тот момент закричать царевич. Но сдержался, хотя бы потому, что последние два термина были им неизвестны. Да и зачем обижать людей попусту? Но тогда что не так?

Допустив, что Жолкевский не дурак, а вполне адекватный и опытный полководец, Дмитрий пришел к довольно грустному выводу: тот иначе попросту и не мог поступить. Почему? Потому что царевич навязал ему новую парадигму боя. И он к ней оказался не готов. Точно так же, как персы не смогли совладать с новой парадигмой Александра Македонского. Как галлы не устояли перед парадигмой римских легионов. Как англосаксы не выдержали натиска норманнского рыцарства. Как пали имперские рыцари под ударами швейцарской пехоты. И так далее. История знает бесчисленное множество примеров подобного поведения. И далеко не всегда жертвам новизны получалось выйти за рамки «привычного прошлого» в разумные сроки.

Взять того же Густава II Адольфа. Он громил своих врагов направо и налево, действуя в новой парадигме боя на протяжении двадцати двух лет. И что? Речь Посполитая перестроилась? Нет! Она и спустя полвека, ко временам Петра Великого, находилась на уровне эпохи Стефана Батория. А успехи Федора Ушакова на флоте? Разве они позволили османам переосмыслить свою стратегию на основании новых данных? Никак нет. Поэтому он гонял их ссаными тряпками на протяжении долгих лет.

Тогда получается что? Правильно. Станислав Жолкевский не дурак, не идиот. Он вполне адекватный и толковый полководец, который просто не смог перестроиться для новой парадигмы ведения боевых действий. С одной стороны. А с другой – как и любой полководец, не забывал в своих поступках о политической составляющей. Станислав просто не мог взять и отступить. Это было бы концом его карьеры. Ведь где это видано, чтобы десять тысяч наемных немецких пехотинцев убегали от трех тысяч стрельцов? И это тогда, когда для них и тридцать тысяч, а в некоторых обстоятельствах и сорок тысяч стрельцов – не проблема. Гетман же прекрасно понимал, что не сможет объяснить подробности окружающим, потому как им будет плевать. Как, впрочем, и всегда.

Натянутое объяснение. Но хоть какое-то. Особенно если учесть, в общем-то, очень невысокий уровень местного образования и еще меньшую степень интеллектуального развития. Да и с чего ему здесь быть большим? Действительно толковой системы образования, упражняющей мозг, с детства нет. Даже в частном порядке. Какие-то наметки имеются, но аристократы ими в основном пренебрегают. Сверху же к тому всему можно и нужно накинуть «туман войны», то есть острую ограниченность в достоверной информации, что заставляет додумывать и фантазировать. И, как показали командиры самого царевича, в основном все это выливается в разнообразную мистику.

Из подобных размышлений проистекали очень интересные выводы. Однако Дмитрий постарался о них не думать, чтобы не вскружить себе голову излишне позитивными ожиданиями…

Раннее утро следующего дня началось с завтрака и построения терции.

Царевичу требовалось осмотреть людей. Взглянуть им в глаза. Попытаться понять – готовы ли они атаковать превосходящие силы, развивая достигнутое преимущество. Или нужно отходить. Программа-минимум была перевыполнена с большим запасом. Пятьсот с гаком гусар полегло у противника, да за три тысячи – пехоты. И это не считая большого числа легкораненых, что отступили во временный лагерь.

Почему атаковать?

Потому что Станислав сделал правильный вывод из поражения. Расспросил своего заклятого француза. Так что ляхи стали снимать пушки с батарей под Смоленском еще вечером. Туда ведь «игрушки» калибров в восемь-двенадцать фунтов для пролома стен привезли. Эти разобьют издалека его боевые порядки. Обрушат и без того не больно-то высокий боевой дух войска. Повыбьют «единорогов». А потом ляхи и немцы повторят свою атаку. Выстоит ли он снова? Кто знает. Но риск становится слишком большим. Царевич на него был не готов, даже ради куража и славы…

Дмитрий медленно шел перед построенными войсками. Осматривал людей. От них веяло смешанными чувствами. Нужно ли с такими атаковать? Большой вопрос. Но он должен был попробовать…

– Вчера вы разбили врага! – громко произнес царевич. – Вы! Но я не верю вам… Да! Вы не ослышались! Я не верю вам! Ибо вы боитесь ляхов! Вчера разбили! А сегодня боитесь! Они тащат пушки. Их должно атаковать не медля. Решительно! Напористо! Сбросить за лед! Обратить в бегство! Но вы не готовы! Вы их слишком боитесь! Так что сворачиваем лагерь. Мы отступаем, – произнес царевич и спокойным шагом отправился к своей палатке.

Провокация? Безусловно. Но он действительно не верил в них. И нуждался в костыле такого рода. Склонят голову и поплетутся собирать пожитки, ворча и проклиная свою судьбу? Значит, отступят. Ничего страшного не произойдет. Предсказуемо. А если заропщут да загудят, разъяряясь, то, может, и выйдет что путное.

В палатке он взял в руку сводку о работе трофейной команды и начал ее перечитывать, чтобы хоть чем-то себя занять. Мысли путались, не позволяя сосредоточиться на закорючках далеко не самого аккуратного рукописного текста. А там, снаружи, потихоньку начинало все закипать. Сначала редкие крики потихоньку перерастали в натуральный гвалт. Десяти минут не прошло, как в палатку заглянул Петр Иванович с пылающим взором и раскрасневшимся лицом. Он ничего не сказал, но это и не требовалось.

Дмитрий встретился с ним взглядом и улыбнулся.

Вышел к людям.

Они волновались. Многие махали оружием и руками. Кто-то что-то кричал. Их можно было понять. Или нет? Впрочем, это и не важно. Он добился того, чего хотел.

«Прямо планета обезьян, – проскочило у него в голове. – Хотя… вполне, вполне. Мы ведь родичи. Точнее, лысая разновидность…»

Царевич поднял руку, призывая к тишине.

В несколько ударов сердца эта «стая гамадрилов» затихла, напряженно вглядываясь в него.

– Не хотите отступать?

– Нет!

– Не слышу!

– НЕТ!!! – взревела толпа.

– Хотите в бой?

– ДА!!!

– Неужели не боитесь?!

– НЕТ!!! – протяжно и жутко закричали его бойцы.

– Тогда атакуем! – крикнул Дмитрий и улыбнулся. Риск велик. Но пока запал не прошел, можно было попытаться. Пока они еще боятся своих страхов…

Станислав Жолкевский пребывал в шоке.

Такой разгром! Из двух тысяч крылатых гусар пять сотен там так и остались, да еще до восьми сотен с ранами слегли. Даже малые картечины – и те вредили немало. На неделю, не меньше, из строя выбивали. Да и лошадей сколько побило! Страсть! А наемная немецкая пехота так и еще больше пострадала…

– Не переживайте, – с язвительными нотками в голосе произнес француз. – Подведем пушки и вынудим их отойти.

– Отойти?! Только отойти?!

– Боюсь, что разбить их так просто не получится. Это терция, друг мой.

– Будь она проклята! – в запале закричал гетман.

– О да! Вся Франция тебя в этом всецело поддерживает, – с едкой улыбкой и легким поклоном, выполненном в издевательской манере, заметил француз.

Капитан для себя уже все решил. Кампания проиграна. Появление на этом театре боевых действий терций делало его совершенно неинтересным и крайне опасным. По крайней мере, на его взгляд. Осталось только правильно из всей этой дурной истории выйти. Все-таки репутация наемника стоила крайне дорого. Один раз оступишься – можешь и не подняться.

В этот момент взгляд француза привлекло какое-то движение у перелеска, что отделял временный лагерь армии от поля боя. Он достал свою зрительную трубу и побледнел. Этот неугомонный принц явно желал закрепить успех…

Дмитрий во главе сотни поместной конницы выскочил из-за перелеска и остановился. Перед ним лежал стихийно разбитый лагерь. Он оглянулся и улыбнулся. Из леса рысцой выбегали пехотинцы и сразу строились. Первая линия терции обретала свой вид прямо на глазах.

Пять минут. Ну, примерно. И построение завершилось.

В лагере же нарастала паника.

– Примкнуть штыки! – громко крикнул царевич. Переждал волну шелеста с лязгом. И вновь заорал. – Вперед!

Сразу же ударили барабаны. Чуть позже подключились флейты. И пехота, четко удерживая строй, двинулась вперед атакующими колоннами.

Маршевая музыка была предельно примитивна просто потому, что никакого полевого оркестра Дмитрий собрать тупо не мог. Тут ни нормальных инструментов, ни толковых музыкантов для этих целей взять было неоткуда. Поэтому он остановился на мелодии, которую много раз слышал в исторических фильмах – British Grenadiers Song в ее наиболее архаичном исполнении. Всего лишь барабан да флейта. Примитивный и очень удобный мотив для ритмичного наступления плотных масс пехоты. Проще только тупо в барабаны бить. Так как у англичан этой мелодии еще не было, Дмитрий без малейшего зазрения совести назвал ее «Московский пехотный марш».

Развернутые знамена. Четкий шаг. Ритмичная музыка.

Для залпа никто не останавливался. Так колоннами и вошли в лагерь, где уже бушевала всеобъемлющая паника. Конечно, очаги сопротивления появлялись то здесь, то там. Но их сразу же подавляли, забрасывая ручными гранатами да обрабатывая из мушкетонов и ручных мортир. Из-за чего гренадеры метались по лагерю, подрабатывая штурмовыми группами.

В середине лагеря начались определенные проблемы. Войска первой линии стали вязнуть. Слишком уж много оказалось противников. Но сразу же подоспела вторая линия. Дала залп из пищалей практически в упор. И с криками «Ура!» врезались со штыками наголо в деморализованного врага.

Лагерь врага стремительно пустел.

Первый шок от атаки преодолели довольно быстро. Поэтому немецкая наемная пехота отходила довольно организованно. Выставляла заслоны. И под их прикрытием отходила. А те пятились под натиском этих странных бойцов в шапках-ушанках и полушубках, выкрашенных в красный цвет.

Через двадцать минут от начала атаки все было закончено.

Преследовать врага он не стал, опасаясь напороться на встречный удар кавалерии или подошедших резервов пехоты. Тех же панцирных казаков у Сигизмунда было еще под тысячу. Опрокинуть они его терцию не смогут. Но зачем лишний раз подставляться?

– Ура! – закричал он, когда наступление окончательно остановилось, достигнув противоположного края временного лагеря.

– УРА!!! – подхватила его пехота. – УРА!!! – подхватила его поместная конница.

Верили ли они в победу? Вряд ли.

Скорее всего, вперед их вел страх…

Искренняя радость от победы стала захлестывать этих мужчин. Они кричали, прыгали, махали руками, плакали. Кто-то осел на землю и просто беззвучно подрагивал, пытаясь совладать с собой. Они не верили в свою победу… Они даже не верили, что выживут… Дмитрий смотрел на них и улыбался. Это была их первая виктория. Эта, а не та, что вчера в поле приключилась по случаю. Ибо только здесь и сейчас они смогли победить себя. Разгромить свои страхи, решительно выйдя на верную смерть, боясь притом до ужаса, беспамятства, грязных штанов… Но все равно – шли.

А потом Дмитрия стащили с коня и начали качать, крича что-то в его честь.

Наверное, только теперь они стали по-настоящему его солдатами… Людьми, для которых он стал олицетворением успеха, победы, достижения невозможного. Как в свое время Карл XII для своих каролинеров или Александр Суворов для «чудо-богатырей». Ведь вера подчиненных в командира важна ничуть не меньше, чем вера командира в них. Она должна быть обоюдной. И пусть она будет насквозь мистической. Плевать! Уж лучше такая сказка, чем вообще ничего.

 

Глава 7

3 марта 1605 года, окрестности Смоленска

И вновь царевич в сопровождении сотни поместной кавалерии выехал к позициям противника на рекогносцировку. Прошли сутки с разгрома временного вражеского лагеря. По идее, нужно было продолжать наступление, лишь чуть выждав, чтобы отступившие деморализованные войска успели заразить всех своими настроениями. Но насиловать психику своих людей так сильно он не желал. Она и так подвергалась нешуточным нагрузкам.

Сейчас же Дмитрий корил себя за излишнюю гуманность.

Какой-то умник догадался грамотно перекрыть наиболее удобные места для переправы артиллерией. Ради чего пришлось деблокировать большую часть ворот Смоленска. Чем не замедлили воспользоваться местные дворяне, явившись к царевичу.

Город был не готов к осаде и боевым действиям. Так просто, с наскока, не возьмешь. Но и три тысячи городских стрельцов, и пара сотен поместной конницы – не те силы, с которыми можно было хоть что-то предпринимать. Этим-то и объяснялось бездействие руководства. Куда им соваться с городовыми стрельцами? Те и из пищали хорошо если несколько раз за всю жизнь стреляли. Запасы были. А вот войск не имелось. Поэтому и сидели тихо-тихо. И будут сидеть. Ибо те три тысячи стрельцов разгонит даже сотня панцирных казаков польских, пожелай они выйти на вылазку.

Смоленское дворянство доложилось и вернулось в город сидеть дальше.

А царевич задумался о том, как быть дальше.

Стратегическая обстановка требовала развивать успех и не давать противнику закрепиться. Но как наступать? Лезть на импровизированные полевые укрепления с пушками?

Терция представляла собой эшелонированную в три линии систему колонн. То есть прекрасная мишень для пушек. Ситуация усугублялась еще и тем, что дистанции боя на переправе должны быть очень небольшими из-за сильно изрезанного рельефа. А калибр установленных пушек таков, что в три-четыре ствола они картечью выкосят за залп любую колонну.

Да, прорваться было можно. Но уж слишком большими выходили потери. Взятие батарей влекло за собой до пяти сотен ранеными и убитыми. В лучшем случае. То есть шестую часть строевого состава. Потом совершенно точно поляки отправят в контратаку кавалерию, постаравшись смять пехоту. Ведь терция просто не успеет так быстро выстроиться после картечных ударов и рукопашной свалки. Ну и если кавалерия себя не оправдает, то двинут пехоту. К этому времени от терции должно остаться едва за треть боеспособного строевого состава. Может быть, отобьются. Хотя лично Дмитрий на это ставок бы не делал. Но что потом? Сколько у него останется людей? Сотня? Две? Разменивать свою терцию на победу он был не готов. Нужно было искать другие способы.

– Дмитрий Иванович, – обратился к нему один из поместных дворян, – там, кажись, переговорщики, – сказал и махнул чуть в сторону, где двигалась группа всадников. Проехали немного да остановились.

Белого флага, разумеется, не было. Он появился существенно позже в знаке символа перемирия или сдачи.

Царевич не сдвинулся с места. Захотят – сами подъедут. Лезть в зону поражения вражеских пушек он не желал. Тем более что кроме этих совершенно не нужных ему переговоров у него имелись дела намного важнее.

Два десятка полновесных рейтар выглядели очень выигрышно на фоне поместной конницы, сотня которой если и имела перед ними преимущество, то численное. Так что в столкновение лоб в лоб эти двадцать рейтар вполне могли бы ту сотню разбить. Не без потерь, но разбили бы. Поэтому, чуть-чуть потоптавшись на льду под пушками, делегация двинулась дальше. Основные части московской пехоты находились довольно далеко, так что встреча получалась на нейтральной полосе.

Подъехали.

Дмитрий с видимым неудовольствием убрал свою зрительную трубу и нехотя чуть выехал к противнику. Он уже почувствовал вкус победы и теперь жаждал большего. Ему нужен был разгром Сигизмунда, как можно более полный. Трофейное оружие с доспехами, которых ему так не хватало. Огневые припасы. Лошади. И, если повезет, казна. Ведь всем этим наемникам требовалось платить. А значит, казна там выходила добрая. Кроме того, обоз с продовольствием, что должен был идти следом за терцией, задерживался по какой-то причине. Поэтому было бы недурно захватить и запасы еды в лагере короля. Иными словами, эти переговоры ему были нужны, как зайцу пылесос.

– Царевич? – с максимально недовольным видом спросил король, выехавший лично.

– Король? – с легким небрежением вернул Сигизмунду вопрос рыжий верзила.

– Да как ты смеешь так себя вести?!

– По праву сильного, – невозмутимо пожав плечами, ответил царевич. – Вот сейчас думаю, как завершить разгром твоего войска. А ты меня отвлекаешь. Ты что, по делу хотел сказать или пришел выразить свое почтение?

– Наглец!

– Есть такой грех, – покладисто кивнул Дмитрий, краем глаза заметив, что несколько человек в свите короля борются со смехом. Невысокий же авторитет у этого Сигизмунда среди подчиненных. – Вряд ли ты вышел из-под защиты пушек ради того, чтобы на меня посмотреть. Я вырос вне двора, и меня изрядно бесят все эти скоморошьи расшаркивания. Переходи к делу.

– Я предлагаю тебе принести присягу своему брату, царевичу Василию, – сквозь зубы процедил злой Сигизмунд.

– Зачем?

– Он твой законный царь!

– Мой законный царь Борис Федорович, избранный Земским собором, то есть всей землей русской. Ты ведь сам избран Сеймом и должен это понимать. Или ты хочешь сказать, что не считаешь себя законным королем Польши?

– Я? Нет!!! – выкрикнул король с изрядным раздражением.

– Тогда по какому праву ты идешь против решения Сейма русского? Если бы Василий пожелал заявить свои права на престол, то почему медлил? И это мы еще не знаем – брат ли он мне.

– То есть ты не желаешь присоединиться к брату в его рокоше против неугодного царя?

– В законах Русского царства нет рокоша.

– Он есть естественное право любого благородного!

– Ты считаешь, что можешь прийти к королю Испании и законно поднять рокош на его землях? Что же. Попробуй. Лично мне интересно, какую именно казнь для тебя он выберет. Испанцы в этом деле такие затейники…

– А ты бывал в Испании? – поинтересовался один из тех спутников короля, что сдерживал свой смех. Очень своевременно, ибо Сигизмунд тщетно пытался собраться с мыслями и побороться с эмоциями. – Бернар, – продолжил этот человек. – Жерар Бернар.

– Бывал, и не только в Испании, – ответил на французском языке Дмитрий. Получилось с акцентом, но вполне терпимо. Те четыре европейских языка, что он недурно освоил в интернате, были банальны и очевидны: английский, немецкий, французский и испанский. Не хватало итальянского, но его он планировал подтянуть позже. Очень уж много ценных специалистов в XVII веке проживали на «макаронном сапожке».

– Ты смог удивить всех нас, – с вполне искренним восхищением произнес Жерар. Ведь чего ему на Дмитрия злиться? Благодаря тому, что тот разбил Станислава, именно Бернар смог возглавить оставшиеся войска как командир, имевший дело с терциями. Тем более что большинство остальных попросту струсили. Брать на себя командование при столь вероятном поражении – слишком большой риск.

– Я и себя удивил немало, – с улыбкой сказал ему Дмитрий, продолжая говорить по-французски. – Меня готовили больше как ученого. Видимо, я нужные книги в детстве читал, раз смог со всем этим разобраться.

– Ты понимаешь, что на штурме наших позиций положишь всех своих людей? – продолжил говорить Бернар. – Царь Борис едва держится на троне. Его власть очень слаба. Зачем ты защищаешь его?

– Я защищаю не его, а интересы державы. Моя страна испытала слишком много лишений и бедствий. Я не хочу их усиливать.

– Но ты не знаешь, принесет ли бедствия принц Василий.

– Я не знаю даже, принц ли он, – усмехнулся Дмитрий. – Но одно ясно совершенно. Добром эта вся история не кончится. За восшествие на престол Василию придется платить. Казна царства, как и положено, пуста. Монархи зачастую ненавидят деньги и избавляются при первой возможности, – произнес он и улыбнулся, давая понять, что шутит. Бернар оценил и встречно улыбнулся, только более сально, что ли. – Чем Василий станет платить? Совершенно точно, что бояре и дворяне Русского царства окажутся не в восторге от его попыток разрешить этот вопрос за их счет. Та еще дилемма. Займет сторону поляков, так свои и зарежут. Займет сторону своих – поляки. Сказка, а не жизнь. Скорее всего, если этот Василий не полный дурак, он постарается маневрировать между группировками. А это гарантированная гражданская война, которая огнем и мечом причешет царство, опустошая его и разоряя. Если же дурак, то умрет очень быстро и смысла занимать его сторону нет никакого. Вот как-то так. Даже если допустить, что он на самом деле мой брат.

– Понимаю, – вполне серьезно произнес Бернар. Слова, произнесенные этим человеком, изрядно его смутили. Не это он ожидал услышать.

– Кроме того, я не только наглый, но и тщеславный. Мне нравится решать сложные задачи…

– О чем вы говорите?! – наконец воскликнул природный швед Сигизмунд, не знавший французского языка. Тот еще не успел войти в международную моду.

– Царевич говорит о том, что не может принять ваши условия, сир, – поклонившись, ответил Бернар.

Сигизмунд сурово посмотрел на француза. Перевел взгляд на Дмитрия. Нервно сплюнул и, развернув коня, направился в расположение своего лагеря. Переговоры, очевидно, не увенчались успехом. Их не было смысла продолжать.

Когда же они отъехали достаточно далеко, поинтересовался:

– Жерар, ты сможешь его сдержать?

– Не знаю, сир, – тихо ответил француз. – Он явно что-то задумал. Очевидно, какую-то хитрость. Я буду стараться, сир. Но боюсь, что вам лучше подготовиться к отходу, если что-то пойдет не так.

– Даже так? Хм. О чем вы говорили?

– Он объяснил мне, почему не может принять ваше предложение.

– Что-то интересное?

– Он считает, что Василию нечем вам заплатить. Казна пуста. А люди в этой стране изнывают из-за голода. Попытайся он заплатить, придется грабить жителей. Они взбунтуются и убьют его. Обмани он вас, вы убьете его. Он считает, что глупо присоединяться к партии, которая проиграет.

– Но он бы присоединился, если бы деньги были?

– Не думаю, сир, – усмехнулся француз. – Мнится мне, что все эти слова просто дань куртуазности. На деле его интересует только одно – слава. Он хочет разбить вас. Все остальное не имеет никакого значения.

– Плохо… – чуть подумав, произнес король.

– Очень плохо, – согласился с ним Бернар.

Дальше они все ехали молча. Каждый думал о своем. Страхи, желания, мечты. Сигизмунд теперь тоже отчетливо понимал, что эта кампания проиграна. Да, ему это было неприятно признавать. Но, в конце концов, он воевал не за свои деньги. Клан Мнишек захотел захватить власть у соседей. Им, видите ли, было мало, что они контролировали практически все более-менее крупные города Великой и Малой Польши. Захотелось больше. Не вышло. Пусть теперь сами возятся. Он сделал все что мог. И да, пожалуй, Жерар прав. Нужно было подготовиться к бегству. Мало ли что?

 

Глава 8

4 марта 1605 года, окрестности Смоленска

Волчий час. Мороз. Тишина.

Дмитрий еще раз посмотрел на выстроенные отряды.

Первый оказался, вполне очевидно, собран из гренадеров. Их мушкетоны и ручные мортиры были заряжены картечью. Через плечо у всех висели сумки с ручными гранатами. Ну как есть штурмовики. В их задачу входило подойти к позициям ключевой батареи противника и взять ее.

Проблема в том, что батарею с сотней артиллеристов прикрывала минимум рота пехоты. А это еще человек сто – сто пятьдесят. Да. Они все спят вповалку возле пушек. Но если начнется бой – проблемы создадут. Но главное – дадут время, чтобы подошло подкрепление от основного лагеря.

Второй отряд должен был обеспечить прикрытие рывку гренадеров. Его Дмитрий составил из поместного ополчения. Спешенного, разумеется. Он себе отбирал в поход тех, кто должным образом укомплектован, так что все четыре сотни имели по луку и минимум один колчан стрел…

– С богом, – тихо произнес царевич, и гренадеры, пригнувшись, побежали к батарее противника. А поместные ополченцы, уже занявшие места по довольно крутым склонам, открыли беглую стрельбу из лука. Неприцельную, разумеется. Просто туда, в сторону батареи, хорошо освещенной факелами. Бернар ее специально ярко осветил, чтобы в случае ночного нападения в основном лагере его заметили сразу и успели выдвинуть подкрепления.

Шу-у-у-у-х…

Засвистело и зашелестело все в воздухе.

А потом со стороны противника поднялся крик.

Восемь тысяч стрел, которые, по расчетам Дмитрия, должны были обрушиться в течение пары минут на батарею, оставляя лишь немногим шанс избежать пернатого подарка. Но тех, кто выживет, – все одно ждут гренадеры.

Началась суматоха в основном лагере. Крики. Беготня.

– Ура! – грянули гренадеры и с саблями наголо влетели на батарею сразу же, как воздух перестал шелестеть. Хотя сражаться там уже было и не с кем. Рота аркебузиров и артиллеристы были либо перебиты стрелами, либо ранены и особого сопротивления оказать не могли.

Быстро добив раненых, стали разворачивать пушки.

– Быстрей! Быстрей! – кричит командир роты.

К ледовой переправе уже маршировала в полном порядке первая колонна терции. А за ней в кильватере двигалась батарея «единорогов» на конных упряжках. Вторая батарея спешно занимала позицию на крутом склоне холма, разворачиваясь. У них в зарядных ящиках лежала только дальняя картечь, так что они должны обеспечить прикрытие фланга через реку…

Жерар Бернар ложился спать в доспехах. Как знал, что что-то произойдет.

Вскочил. Выскочил из своего шатра и грязно выругался. Даже без зрительной трубы было видно, что на батарее, контролирующей наиболее важную переправу, копошатся люди в красных мундирах. А значит – она потеряна.

Но главное – по льду уже двигалась первая колонна терции.

– Панцирных казаков в бой! – заорал Бернар, стремясь перекричать начавшийся гвалт и бардак. – Гусарам атаковать батарею! Немедленно!

Вестовые бросились с приказами. Но время стремительно утекало.

Жерар подбежал к одной из пехотных рот и волей командующего отправил ее в бой. Потом еще одной. Еще. Не прошло и пяти минут, как к переправе стали спускаться беспорядочные массы пехоты. Кто-то с аркебузой, кто-то с пикой, кто-то с клинком в руке.

Бах! Бах! Бах!

Ударили «единороги» со склона на противоположном берегу, причесав всю эту бесформенную толпу дальней картечью.

Бах! Бах! Бах!

Бах! Бах! Бах!

Шустро перезаряжались легкие полковые орудия.

Пехота врага отхлынула, выходя из-под обстрела. А гренадеры тем временем завершали разворачивать тяжелые орудия…

Сотни три крылатых гусар, кое-как построившись, атаковали. Попытались.

Бабах! Бабах! Бабах!

Заговорили захваченные вражеские пушки, осыпая гусарию своей картечью.

Бах! Бах! Бах!

Вновь заговорили «единороги», поддерживая своих товарок с другого берега.

Слитный залп пищалей. Еще один. Еще. Еще.

Бух! Бух! Бух!

Взорвались брошенные гренадерами ручные гранаты.

Залп мушкетонов и ручных мортир выпустил натурально тучу мелкой картечи.

И вновь в дело включились пищали.

Залп. Залп. Залп.

С той стороны реки переправилась вторая колонна пехоты. Развернулась батарея «единорогов». На подходе была третья колонна.

Жерар Бернар нервно сглотнул.

Это был конец. Паника в лагере нарастала. Уже сейчас никем толком нельзя было управлять. Люди метались. Многие пытались завладеть хоть каким-то конем, чтобы уйти. Он выдохнул. Зашел в свой шатер и взял с вечера собранные вещи. Посоветовав королю готовиться к «сматыванию удочек», он не побрезговал и сам подготовиться.

Вышел.

Нервный адъютант уже держал его коня. А рота его рейтар стояла рядом. Их он тоже с вечера предупредил. На всякий случай. Ведь они – его люди.

Вскочив на коня, он повел их через бушующий лагерь к шатру короля. Карьера требовала вытащить его из беды… Как и ожидалось, возле королевского шатра творилось натуральное безумие – драки с клинками наголо, выстрелами и громким матом.

– Сир, – произнес Жерар Бернар, войдя в шатер. Его рейтары быстро разогнали весь тот сброд, что качал права у входа, включая ясновельможную кодлу. Одного залпа из рейтпистолей всем хватило за глаза. – Я и мои рейтары готовы вытащить вас отсюда.

– Что происходит?! – нервно выкрикнул Сигизмунд.

– Деметрий атаковал ночью батарею. Взял ее. И сейчас его баталии идут на приступ лагеря. Слышите? – произнес он и замолчал. Там, из-за шатра, уже доносилась та раздражающая игра барабанов и флейт.

– Проклятье!

– Скорее! Мы не должны допустить, чтобы он взял вас в плен!

– Но казна! – воскликнул король и осекся. Случайная пуля пробила стенку шатра, выбив щепу из его стола.

– Здесь слишком опасно! Казна не стоит вашей жизни!

– Да-да, – нервно кивнул Сигизмунд. – Пожалуй.

Ситуация развивалась стремительно.

Бах! Бах! Бах!

Ударили где-то на окраине лагеря легкие орудия московитов. Жерар вздрогнул. Очевидно, что их применили против очага обороны. Быстро и безжалостно его выкашивая.

Бух! Бух! Бух!

Взорвалась серия ручных гранат.

Пищали же трещали не затихая. По крайней мере, так казалось.

– Уходим! Уходим! – закричал Жерар, и рота рейтар стала пробиваться на запад, увлекая за собой короля. В лагере хватало и других высокопоставленных аристократов Речи Посполитой, но Жерар Бернар делал свою карьеру. Так что судьба «не королей» его мало интересовала.

 

Глава 9

4 марта 1605 года, окрестности Смоленска

Вчера после полудня Дмитрий Иванович, взяв у поместной конницы лошадей, посадил на них роту егерей и под командованием Басманова отправил устраивать засаду «на ляхов». Даже одну из батарей «единорогов» дал в усиление.

И вот сейчас, только-только выйдя на позицию на главном Смоленском тракте и устроившись, отряд нервно ожидал врага. А Петр так и вообще откровенно терзал собственную бороду, вглядываясь в снежную даль.

– Скачет кто-то, – шепнул один из стрельцов, стоявший рядом.

– А? – отвлекся на него Басманов. Он так погрузился в свои размышления, что, прислушиваясь, ничего не слышал. Только зря напрягался.

– Копыта стучат, говорю. Али не слышно?

– Слышно, – кивнул командир.

Звук приближался. Явно двигалась группа.

Скоро уже. Скоро. Вот. Из-за поворота вывалила группа в черных доспехах да на рослых конях.

– Рейтары, – тихо произнес Басманов. – Готовься!

Смотрели ли всадники по сторонам – не ясно. Но скакали они славно. Даже в какой-то мере одержимо. Будто кто-то гнался за ними по пятам. Кто-то страшный и опасный. Даже странно как-то. Должны бы идти рысью, чтобы лошадей не загнать или вообще шагом. А они неслись, перепуганные и встревоженные.

– Пали! – закричал Петр, когда рейтары втянулись в зону поражения батареи.

Бах! Бах! Бах!

Жахнули слаженно все пять «единорогов», осыпая противника дальней картечью. Совсем уж у дороги поставить их не получалось, поэтому пришлось затаиться в некотором отдалении.

Проредило отряд славно. Четверть точно легла.

Ударил слаженный залп штуцеров.

Еще с три десятка рейтар упало. Однако остальные пришпорили коней. Вступать в схватку они даже не пытались. Вон уже половину роты как корова языком слизнула.

– Ушли… – недовольно констатировал Петр.

Впрочем, Дмитрий и не приказывал ему вырезать всех. Главное, занять позицию да пострелять. Этакий прощальный салют. В конце концов в том нападении, которое он планировал на лагерь Сигизмунда, ни егеря, ни третья батарея «единорогов» были не нужны. Вот и применил их к делу, как смог придумать. Небольшой конный отряд да легкие орудия на больших колесах. Красота. Они даже лесными тропами могли пройти без особенного напряжения. Что, собственно, и сделали – проводник из Смоленска охотно показал обходной путь.

Но не успел Басманов толком расстроиться, как послышался новый топот копыт. Еще одна кавалерийская группа приближалась…

 

Глава 10

6 марта 1605 года, окрестности Смоленска

Дмитрий откинулся на спинку кресла и потер виски.

Прошло трое суток с момента завершения разгрома армии Сигизмунда.

Трофеи собраны. Раненые враги добиты. Свои обихожены. Пленники размещены. Даже трупы удалось закопать, хоть для этого и потребовалось нанять землекопов в Смоленске. Долбить мерзлую землю приступами да ломами то еще удовольствие. Поэтому пришлось устроить павшим врагам братскую могилу в одном из оврагов. Ну и своих убитых погрести, правда, уже нормально – на городском кладбище, благо их не так много оказалось.

С пленниками вообще беда, скорее даже трагедия вышла.

После того как Петр Иванович Басманов начал бить из своих пушек на Смоленском тракте, многие из тех, кто пытался бежать, бросился в леса. Все лучше, чем под картечь лезть. Вот только бродили они там недолго. Холодно. Голодно. Так что уже на следующий день – пятого марта – бегуны потянулись обратно. В плен. Он ведь не жуткая смерть в лесу от переохлаждения, голода и диких зверей. А так, может, и свои выкупят или обменяют на кого.

Что с ними делать в таком количестве, было совершенно не ясно. Немного подумав, Дмитрий соорудил эрзац-версию концентрационного лагеря. Больше ничего в голову не лезло. Да не простого, а с предельной строгой дисциплиной. Оправился не в отведенном месте? Получи кнутом вдоль спины, да с рассечением кожи каждым ударом. К исходу третьего дня вроде свыклись, и дело пошло на лад. И руки стали мыть, и гадить где положено, и чистоту относительную поддерживать. Но спин заживало уже без счета, некоторые даже по нескольку раз. Ну а что? Иначе он не понимал, как в кратчайшие сроки преодолеть антисанитарию, угрожающую породить эпидемию. Особенно на фоне приближающихся весенних хлябей.

Параллельно шла спешная модернизация терции.

Царевич, пользуясь благоприятной обстановкой, решил преобразовать ее в пехотную бригаду«московского строя». Так сказать, «на основании опыта боевого применения». Пора было отходить от непривычного окружающим его людям иноземного слова. Да и развиваться. Ведь не за горами то время, когда терция в классическом ее виде падет. А значит что? Правильно. Нужно было работать на опережение. Мало ли, полководцы Речи Посполитой смогут переплюнуть сами себя и подберут ключик к терции? А если не они, то Густав II Адольф, который, без сомнения, был гением своей эпохи.

Дмитрий прекрасно знал, что первыми концепцию атакующих колонн придумали дикие горцы Швейцарии. И они так всем соседям накостыляли, что только дым стоял коромыслом. Практически столетие никто не мог им противостоять. Потом к празднику жизни подключились испанцы. Творчески переосмыслили швейцарскую тактику и родили свою терцию, которая доминировала на полях сражений чуть больше века.

На этом линия преемственности, казалось бы, оборвалась. Однако это не так. В конце XVIII века Петр Румянцев решил попробовать применить творчески переосмысленную концепцию. У него получилось. А там и прочие деятельные участники эпохи подтянулись. И если Александр Суворов просто довольствовался победами, то честолюбивый корсиканец Бонапарт легко и просто раздул по-настоящему мировую войну. Войска противников сражались не только в Европе, но и в колониях, разбросанных по всему миру. Но хуже другое – он эту самую мировую войну едва не выиграл, проявив слабость не столько в боях, сколько в стратегическом и политическом планировании.

Вот Дмитрий и задумался – а не пора ли уже двигать в нужную сторону, изменяя терцию так, чтобы она смогла противостоять нарождающейся линейной тактике?

Совсем уж рисковать и отбрасывать пикинеров Дмитрий пока не решился. Рано пока. Никто не был готов к этому – ни он, ни его люди, ни оружие, далекое от совершенства. Однако крен в сторону стрелков царевич устроил существенный.

Отныне терция стала пехотным полком, разбитым на три батальона. То есть эшелонирование построения в три линии сохранялось. Каждый батальон, в свою очередь, делился на пять рот по двести бойцов. Они-то и строились в колонны, которые имели в своем составе взвод пикинеров и три взвода стрелков. То есть теперь стрелков было три четверти, а не треть. По меркам начала XVII века – невероятная и довольно глупая вольность. Разумеется, все эти изменения носили характер штатного расписания, а не реального положения дел. Ибо потери личного состава Дмитрий пока восполнить не мог. Три с гаком сотни раненых и пятьдесят два человека убитыми в масштабах трех тысяч строевых пехотинцев – немало. Но все же.

Такое переформирование стало возможным в силу огромного количества трофеев, полученных в трех минувших битвах. И если в 1604 году в Москве едва удалось наскрести тысячу легких фитильных пищалей нового голландского образца, то теперь, после завершения переформирования, их еще и осталось больше двух тысяч.

Пикинерам тоже досталось. Ведь они полностью переоделись в облегченные латные пехотные доспехи. Что резко повысило их устойчивость в бою. Ну и, само собой, вместо сабель весь полк получил наконец-то тяжелые боевые шпаги. С ними сильно удобнее в строю рубиться. Да и вообще – сабля пехоте не товарищ. Пусть со шпагами его вчерашние стрельцы чувствовали себя как слоны в балетной пачке, но они и с саблями не сильно отличались. А тут хотя бы первый шаг в нужную сторону. Позже, обзаведясь инструкторами фехтования, можно будет вполне подтянуть их уровень на должный уровень.

Продолжая развивать структуру пехотной бригады, Дмитрий оформил три батареи легких «единорогов» в дивизион полковой артиллерии. Что в общем-то практически никак и ни на что не повлияло. Они и так находились в таком положении де-факто. Теперь же обрели ясное юридическое оправдание. На таком же положении оказалась рота гренадеров, которую вывели за штат собственно полка и сделали частью усиления.

Особо приятным бонусом являлась конница, ставшая еще одним важным средством усиления пехотной бригады «московского строя».

Бросив клич по поместному ополчению, что воевало с ним, да смолянам, Дмитрий смог набрать только сто семьдесят добровольцев. Только самые бедные согласились уйти с поземельной службы и сесть на жалованье. Немного. Так что всех согласившихся получилось пересадить на трофейных коней, снарядить доспехами гусарскими и оружием. А потом еще и обозвать первой кирасирской ротой Русского царства. Перья им со спины, кстати, поснимали, чтобы с крылатыми гусарами ляхов не путать. Ну и довооружили слегка. Все по пистолету получили с ключным замком. В будущем, по мере набора и обучения, Дмитрий подумывал развернуть эту роту в кирасирский дивизион. Но не сейчас. Потом.

Но и это еще не все, как сказал бы шоумен XXI века. Егерей царевич тоже посадил на добрых лошадей, благо, что от гусар их еще осталось. Ребята один раз неплохо себя показали. Так почему и не поддержать? Пусть станут драгунами. Так что Дмитрий накинул им по паре пистолетов, привесил сабли на седло, в довесок к шпаге на поясе, и благословил. А те и рады стараться. Жалованье ведь увеличилось. Пусть немного, но все-таки. Да и статус.

Оставалось только что-то решить с легкой кавалерией. Но эта вакансия надежно повисла в воздухе. Ни людей, ни лошадей нужных скаковых пород, подходящих для создания нормальной легкой кавалерии, не нашлось. Даже для полуэскадрона. А плодить очередной вздор казацко-татарского типа он не желал. Его и так хватало. Только вот беда – в концепцию его армии подобные бандитские формации совершенно не вписывались. Так что пришлось обходиться остатками преданного ему поместного ополчения как эрзац-решением. Хотя, конечно, Дмитрий на них был несколько зол, так как надеялся за их счет сразу получить дивизион кирасир. Ну, заготовок для кирасир. Поэтому наградил их честно заработанными боевыми премиями да и остановился на этом. Трофеи и качественное усиление за счет нового вооружения и снаряжения обошли их стороной.

На этом царевич и остановился. Хотел идти дальше, но остановился. Потому как бардака произведенные им изменения произвели без меры. Впрочем, как и всякое преобразование. Но время было. Утрясется. Тем более что ничего такого уж кардинального он не сделал. По его прикидкам, требовалось под Смоленском грядущие хляби переждать, да и все – притрутся да пообвыкнут все. Заодно и штыков наделать успеется для трофейных «стволов».

Вечерело.

Завершив в очередной раз прокручивать в голове события минувших дней, Дмитрий «вдруг» вспомнил о ключевой, можно даже сказать фундаментальной, проблеме. Ему же докладывали, что взяли в плен не только целую ясновельможную кодлу, но и «царевича Василия». Он тогда отмахнулся, приказав его поселить с прочими. Дескать, потом разберется. Но до сих пор так и не навестил. Да и вообще к своим пленникам благородным не заглядывал. Непорядок. С этой мыслью он встал и направился к месту размещения родовитых пленников. Пообщаться. А может, кого и повесить. Для разнообразия…

Общий зал довольно большого купеческого дома был забит людьми до отказа. Ну а как же? Ведь здесь должны были встретиться царевич Дмитрий и его брат – Василий. Только вот беда – Дмитрия вся Москва признала, и царь, и бояре, и мать, и даже бумагу о том со свидетельством выписали. А Василию на слово верили. Что же будет? Вот вся элита пленников и перемешалась с лучшими людьми смоленского дворянства и старшими командирами пехотной бригады. Не каждый день тебя такие скоморохи развлекают. Особенно мило было то, что пришедший писец должен был фиксироваль всю беседу.

– Доброго вечера, брат, – произнес совершенно незнакомый Дмитрию мужчина. Он внимательно в него вгляделся. Черные волосы. Нос картошкой. Карие глаза. Маленькая, изящная челюсть. Вполне приятная и располагающая к себе внешность. Но на Ивана Васильевича не похож ни разу и ни с какого боку. Да и роста среднего по тем годам, что тоже смущало.

– И тебе доброго вечера, брат. Ибо сказано в Священном Писании – все люди друг другу братья, – аккуратно и уклончиво ответил Дмитрий. – Расскажи мне, кто ты такой?

– А разве ты не знаешь? – весьма искренне удивился Василий.

– Нет. Я вижу тебя впервые.

– Я брат твой. Сын отца нашего покойного Ивана Васильевича и Анны Алексеевны.

– Спрашивать тебя о том, как выглядит отец мой, глупо, – усмехнулся Дмитрий. – Но, может быть, ты мать свою помнишь?

– Как не помнить? – делано удивился Василий. – Конечно, помню! – После чего выдал удивительно точный словесный портрет Анны Алексеевны, урожденной Колтовской, которая действительно была четвертой супругой Ивана Грозного.

– Действительно, – кивнул Дима. – Даже про родинку знаешь. Недурно. А родился ты где? И когда?

– Так в монастыре, по сроку. Ибо непраздную Анну Алексеевну отец наш в монахини постриг. В том грех великий! Но я не держу на него зла. Ибо не ведал, что творил!

– Допустим, – после небольшой паузы произнес Дмитрий. – А рос ты где? Кто тебя воспитывал?

– В десять лет мне удалось бежать. Страхов натерпелся – жуть!

– Куда же ты сбежал?

– В Англию, – после небольшой паузы произнес он голосом заговорщика. – Тот доктор, что помог бежать, предложил укрыться именно там, сказывая, что враги ни за что меня в тех краях не найдут.

– Наша рыжая старушка не сильно тебя обижала? – будничным тоном осведомился Дмитрий по-английски.

– Что, прости? – напрягшись, переспросил Василий.

– Ну как же? – делано удивился Дмитрий, переходя обратно на русский язык. – Ты же в Англии жил. И что же, английского языка совсем не знаешь?

– Да! Он держал меня безвылазно на ферме. Даже со слугами поговорить не было никакой возможности. Опасался, что враги выведают, где мы скрываемся.

– И где же находилась эта ферма?

– Недалеко от Дувра!

– И как тебе гранитные скалы? Их удивительный серый цвет с красными переливами превосходен в лучах восходящего солнца. Не правда ли, они красивы?

– Да… – как-то неуверенно произнес Василий. – Красивы…

– Но вот беда, – с легкой улыбкой произнес Дмитрий, – у Дувра нет гранитных скал. Они там меловые и белые.

– Ну, я это и хотел сказать, – поспешно произнес визави цесаревича.

– Хм. А чем же ты занимался на этой ферме столько лет? Учился?

– Да, да. Учился. Иначе с ума можно было сойти.

– И какие науки ты изучал? Математику, геометрию, механику, астрономию, алхимию, богословие, философию, юриспруденцию?

– Нет… – снова растерялся Василий. Что-то ему подсказывало, что, выбери он любой из предметов, этот рыжий гад попробует выяснить содержание. Дескать, что это за наука и какие у него успехи в ней. Вон как со скалами Дувра провел. А ведь это, пожалуй, единственное место в Англии, о котором Василий слышал. Кроме Лондона, разумеется.

– Может быть, ты осваивал архитектуру? Нет? Медицину, географию, биологию? Нет? Погоди, не говори. Я хочу сам угадать. Хм. Наверное, что-то совсем редкое и увлекательное. Иначе зачем тебя так ограничивать в общении? Электротехнику? Нет. Вряд ли. Криптографию или информатику? Да нет. Это слишком просто для тебя и банально. Геомеханику, клиометрию и этнографию, пожалуй, тоже нужно отбросить. О! Я понял! Вы изучали там уфологию и парапсихологию! Да! Именно так! Как раз – твой уровень, – попытался пошутить Дмитрий, да вот беда – забыл, что окружающие даже о половине из названных наук не слышали. Так что оценить шутку не могли. Для них уфология и парапсихология были чем-то неясным и непонятным, а не квазинауками, поставленными в общий парадигматический ряд с нормальными дисциплинами. Слишком сложная шутка вышла. Впрочем, это разочарование царевича они тоже не смогли заметить – оно, как легкая тень, мелькнуло на лице и пропало. Он слишком увлекся, чтобы застревать на таких мелочах.

– Нет, – обреченно покачал головой Василий.

– Странно… странно… Может быть, ты осваивал языки? Ну, английский, понятно, тебе не разрешали учить. А… хм… – и Дмитрий начал задавать фразы на разных языках. Английский, немецкий, французский и испанский он знал довольно свободно, пусть современные. На латинском и греческом мог с горем пополам читать-писать, ну и объясняться, если не спешить и не ругать за дурное произношение. Одну-две фразы он мог выдать на целой прорве языков, как и, пожалуй, большинство образованных людей XXI века. Вокруг ведь слухи с половины мира вертятся. Волей-неволей запомнишь тут оборот, там фразу. Так что в дело пошло и китайское приветствие. И немного арабского мата. И чуть-чуть милых японских гадостей. И фрагмент из знаменитой «финской польки». И даже пара строчек из шведской песни группы Sabaton. Но все тщетно. – Может быть, польский язык?

– Он не знает польского языка, – произнес откуда-то с боку женский голос. Дмитрий обернулся на звук и замер, побледнев и расширив глаза от ужаса, охватившего его.

Все дело в том, что Дмитрий за то время, что провел в XVII веке, уже как-то свыкся с тем, что это обычное прошлое. Как он туда попал? Непонятно. Поломав немного голову, он пришел к выводу, что сведений для каких-либо оценок недостаточно. Поэтому принял как данность и стал жить дальше. Будучи человеком весьма приземленным и даже в какой-то мере циничным, он мог позволить себе смотреть на мир трезвым взглядом. То есть, «потыкав пальцем» окружающие его реалии, пришел к выводу, что они существуют по совершенно обычным, стандартным законам мироздания. Ни магии, ни мистики, ни чудес. Единственный слабый момент в его выводах был он сам. Не только попал в прошлое, но и оказался удивительно похож на почившего царя. Вероятность такого события казалась ему невероятно малой. Но она была и ни в каком волшебстве для объяснения в общем-то не нуждалась… И тут он встречается с женщиной, визуально практически не отличимой от героини компьютерной игры! Даже голос! Даже мимика!

«Непостижимо! – подумал Дмитрий. – И что дальше? Забредет пьяный Дамблдор и, вручив волшебную палочку, потребует явиться в Хогвартс, учебу в котором он так усердно прогуливает? Или, может, Леголас в костюме стрельца принесет донесение о нападении штурмовиков Дарт Вейдера на Холмогоры, где архиерей с милейшим именем Россомаха держит оборону из последних сил? Бред! Бред! Бред! Этого не может быть, потому что не может быть!»

Внешне же та буря эмоций, что охватила его, проявилась в виде простого и банального ужаса. Словно он открыл дверь на улицу и обнаружил там всего лишь ад…

– Йеннифэр? – каким-то глухим, могильным голосом спросил Дмитрий, пытаясь выиграть себе хоть немного времени на выстраивание новой модели поведения. Ведь если это она, если волшебницы из франшизы «Ведьмак» оказались реальностью в этом мире, то как ему быть? Что ему делать дальше?

– Нет, – произнесла и мягко улыбнулась эта молодая женщина. – Марина.

– Это хорошо, – после секундного замешательства сказал Дмитрий, приходя в себя на глазах. Секунда. Другая. Третья. И вот он уже такой же, что и раньше. Другое дело, что все окружающие для себя отметили факт существования женщины, которую царевич безумно боится. И зовут ее Йеннифэр, и, скорее всего, она полячка. – Так ты говоришь, он не знает польского языка?

– Да, когда он пришел к моему отцу, то польского языка не разумел.

– Твоему отцу? – рефлекторно переспросил Дмитрий. А в это самое время у него в мозгу что-то щелкнуло и встало на свое место. Но ее же не должно было быть в воинском лагере. Хотя… здесь уже все довольно сильно изменилось. Сигизмунд вон тоже не должен был в 1605 году подходить к Смоленску. Да и ни о каком царевиче Василии речи никто не вел. – К графу Ежи Мнишеку?

– Именно так, – чуть поклонившись, ответила она.

– Итак, – повернулся Дмитрий к Василию. – Пока все говорит о том, что ты бывал только в Польше. Да и то – набегом и совсем не малышом. Можешь что-то добавить? Возможно что-то, что мы должны знать?

– Я… – начал он и осекся.

– Подумай хорошенько. Если ты был в других странах, то, наверное, видел что-то необычное. Ну, там Великие пирамиды Гизы или Сикстинскую капеллу? В любой державе есть что-то запоминающееся.

– Я не был в других странах, – еле слышно произнес Василий, коря себя за то, что не смог должным образом проработать легенду. Ни языка, ни знаний. Удивительно даже, как остальные поверили. Или он был им просто нужен для чего-то? Притворялись? Да! Они все притворялись, что считали его царевичем. Он прошелся взглядом по людям в помещении. Все они смотрели на него со смесью усмешки и презрения. И особенно Марина. Василий сглотнул подошедший к горлу комок и продолжил: – Меня воспитывала мать моя, Анна Алексеевна, урожденная Колтовская. Сначала при монастыре, где и родила уже постриженной в монахини, а потом, после того как Федор Иванович пожаловал ей деревню, то там.

– Читать-писать-то умеешь?

– Да, но плохо. Устный счет знаю. Молитв много наизусть. Меня учили братья-монахи. Как могли.

– Ничего не скажешь, глубокое образование, – тяжело вздохнув, произнес Дмитрий. – А почему ты решил, что ты сын Ивана Васильевича? Мама сказала?

– А кем я еще могу быть? – вскинулся Василий. – Она была царицей… и родила меня после жизни в браке с Иваном Васильевичем. По срокам все сходится.

– Ты упустил важную деталь. Дело в том, что по какой-то причине Иван Васильевич, не прожив с ней и полугода, заточил ее в монастырь. Зачем он это сделал?

– По навету, как сказывают, Малюты Скуратова.

– Ты, вероятно, не знаешь. Но Иван Васильевич всех своих жен очень любил. Даже полюбовниц и то не оставлял без внимания. Даже потеряв интерес, все одно помогал. А по смерти вклад делал для должного погребения. Скуратов-Бельский же, прозванный Малютой, хоть и был безмерно жесток, но предан. Как собака. До последнего вздоха. И он бы никогда не попытался лишить Ивана Васильевича семейного счастья, которого тот так жаждал. Сам подумай. Жены мрут, как мухи на морозе. Дети, если и выживают, то дурачками слывут из-за того, что их матерей травили, пока те вынашивали плод. Мать свою и отца он потерял в детстве, опять же от отравы. Он был один. Совсем один. Вокруг либо прихлебатели, либо враги, либо дураки, либо служаки. Ни одной родной души. Ему было плохо. Очень плохо. Он бы никогда не оставил женщину с его ребенком по чреве.

– Тогда что?! Почему он оставил нас с матерью!

– Вот это, – достал Дмитрий несколько листов пергамента, – устные портреты приближенных, что сопровождали Ивана Васильевича во время его поездки в Новгород. Писаны они патриархом со слов видаков, знавших их лично. Особого внимания, я думаю, заслуживает вот этот человек, – сказал царевич и зачитал описание, крайне близкое к внешности Василия. – Думаю, ты понимаешь, что если ты не похож внешне на маму и папу, но удивительным образом напоминаешь соседа, то…

– Нет! Нет! Нет!

– О да, – улыбнувшись, произнес царевич. – Иван Васильевич был очень милосердным царем. Ведь за измену он должен был на плаху твою мать отправить. Даже с тобой во чреве. Но ты ведь все знал. Верно? Твой настоящий отец нередко навещал Анну Алексеевну и иной раз гостил подолгу у вас. Монахи говорят, что общался с тобой. Даже подавал челобитную Федору Ивановичу на признание тебя сыном. Правда ему отказали…

– Тварь! Пес! Ненавижу! – закричал Василий, вскакивая. Но чудить ему не дали. Сразу двое дворян схватили и усадили его на место.

Дмитрий невозмутимо поинтересовался:

– Протокол готов?

– Да, царевич, – ответил писец. Один из самых шустрых в Москве. Потому его и взяли с собой в походную канцелярию.

– Господа! – обратился Дмитрий к набившим зал дворянам. Наверное, там были не только дворяне, но абсолютное большинство совершенно точно. Хотя бы служилое или поместное. – Прошу вас ознакомиться с текстом, а затем и самим подписаться, удостоверяя верность слов.

Мало кто отказался.

Читать не читали, но подписывались охотно. Бумага-то, судя по всему, выходила историческая…

– И что теперь? – тихо спросила подошедшая Марина, пока Дмитрий любовался сварой аристократов у стола.

– По закону жанра его ждет казнь. Я не уверен, что хочу мучить это несчастное создание. Вешать не стану, ибо сын царицы, пусть и побочный. Может, у тебя есть идея?

– Не убивай его.

– Вот как? – задумчиво произнес царевич. – Ты носишь от него ребенка?

– Что?! Нет! – вполне искренне возмутившись, произнесла Марина, да чего уж там – практически выкрикнула.

– Даже так? Интересно. Может быть, ты не хочешь, чтобы он воскрес? Хм…

– Что?!

– Ну… то есть чтобы следующий самозванец придумывал себе новое имя. Хм. А в этом что-то есть. Хорошая мысль, – сказал Дмитрий, с интересом изучая эту женщину. Про нее столько всяких страшилок написали в свое время… К тому же ему было немного неловко. У него еще не было опыта личного общения с героями компьютерных игр. Пусть даже этот маркер и висел только у него в голове. Любопытство так и распирало. Но мило потрещать им не удалось. В дверь вошел грязный и уставший огненник.

– Дмитрий Иванович, – обратился он к царевичу. – Срочное послание от патриарха!

– Что случилось? – нахмурился Дмитрий, принимая, но даже не пытаясь вскрыть пакет. Ведь такой род посланий подразумевал определенную экстренность обстановки.

– Царь Борис умер, – произнес он и перекрестился, а за ним и все остальные. – Но венчать на царство наследника его не успели. Дмитрий Иванович Шуйский со товарищи ворвался в Кремль и убил Федора, а также мать его Марию Федоровну.

– И чего хочет патриарх? – резко похолодевшим голосом поинтересовался Дмитрий. Ответ был очевиден. Но озвучивать это ему самому не хотелось.

– Чтобы ты, государь, венец принял.

– Но я не государь, – одернул его Дмитрий.

– Да государь, – сказал огненник, становясь на колени и склоняясь, – как прикажешь, государь.

– Ваше величество, – произнесла Марина с каким-то загадочным взглядом и сделала книксен, ну или как там называется это ритуальное приседание.

А вслед за ней и остальные люди стали проявлять свое уважение. Кто как мог, исходя из носимых в голове традиций. И свои, и пленные, и наемные. Причем пленные аристократы даже недурно так старались. Ведь быть пленником монарха более престижно, нежели принца. И отовсюду слышались: «Государь! Государь! Государь!» В голове же у Дмитрия в унисон звучали лихорадочные вопли: «Не хочу! Не хочу! Не хочу!»

Борис в этой реальности умер несколько раньше ожидаемого срока. На месяц примерно. Видимо, смерть дочери его подкосила. А может, и яд. Но учитывая, что тезка его, Дмитрий Иванович Шуйский, был на редкость инициативным балбесом, то мог и не такое учудить. «Отравление» царя могло произойти и от застрявшего в голове кистеня.

«Лучше бы этого клоуна отправили в Испанию… – подумал Дмитрий. – Брат его старший таких бы глупостей не наворотил. Бороться бы за венец боролся. Но куда умнее и тоньше».

Окинув взглядом зал, Дмитрий прошел к деревянной лавке и, усевшись на нее, начал массировать виски. Как-то резко и сильно разболелась голова. От духоты? Может быть. А может, и от волнения. Разумом парень понимал, что, возможно, ему придется когда-нибудь стать царем. Но представлял себе это чем-то невероятно далеким. Этаким миражом. А тут нате на лопате. Приехали. И все планы коту под хвост. А он ведь себе уже прикинул план летней кампании в Литве и начал просчитывать логистику…

– Патриарх что-то еще просил передать? – наконец после нескольких минут задумчивости глухо спросил Дмитрий. Обратив при этом внимание на то, что верноподданнические крики прекратились. Все молчат и напряженно смотрят на него. Даже Василий. Тот, понятно, со жгучей ненавистью. Но все равно не решаясь побеспокоить.

– Нет, но когда я спешил с посланием, то видел возле Москвы войско. Стрельцы да поместные под рукой Скопина-Шуйского.

– Михаила? Так чего стоят? Им же под Смоленск идти полагалось.

– Они стоят. Прямо у Москвы.

– Хм, – горько усмехнулся Дмитрий. – И много их?

– Пять полков стрелецких, да тысяч десять поместных. Поговаривают, что Скопин-Шуйский заслон от Сигизмунда собирает. Так что воинские люди к нему продолжают прибывать.

– Ясно, – сухо ответил Дмитрий, вставая.

Заслон от Сигизмунда? Как же! Тут и дураку понятно, что его тезка решил сделать. Он прекрасно знает, что, узнав о гибели Бориса и Федора, Дмитрий отойдет от Смоленска и направится к столице. Вот его и должны были встретить предельно тепло эти войска.

Шуйские. Опять Шуйские. Как же они его достали!

И самым ужасным стало то, что он вдруг вновь почувствовал в себе ту жуткую, всепоглощающую ненависть, о которой тогда говорил патриарху. Ту самую, что могла всю Русь залить кровью…