Наш роман продолжался в письмах.

28.II.37 Девуленька, моя любимая, только вчера написал те— бе и сейчас пишу опять. Вот уж, вероятно, мои скучные письма надоедят тебе. Напишу точно о себе, о сво— ем здоровье и настроении.

Грустно как-то без тебя. Нельзя ни поцеловать твои ясные глазки, ни обнять тебя. С кем-то ты флиртуешь? И главное, и так, и так плохо. Если мощно флиртуешь — то завидно, а если нет — то ещё хуже, — скучаешь. Бедная моя замученная девочка. Чувствую уже, что не уломаю тебя на расстоянии поехать отдохнуть. И сейчас ты, вероятно, такая усталая, грустная, а мне хочется, чтобы тебе было весело и хорошо на душе.

Как я люблю тебя, любимая моя. А ты еше, как на зло, не чувствуешь этого.

Числа 15-го Сессия Академии, на которой я должен докладывать. Ну, всего хорошего, дорогая. Дау.

Девочка, моя любимая, из-за болезни несколько дней жил у Рума и не был в Институте, так что сразу получил два твоих письма. Как тебе не стыдно писать, что меня не радуют твои письма. Зачем ты меня дразнишь? А я так люблю читать твои письма и много, много раз их перечитывать. И чем длиннее, тем лучше. Мне так приятно читать каждое твоё слово. Тогда мне верится, что ты все-таки любишь меня, а пишешь гадости только по злому характеру.

Очень беспокоюсь о твоём здоровье. Как следует не вылечили твоё воспаление лёгких?! А то ведь ты из-за меня заболела — пустил тебя в холодный аэроплан.

Я все никак не могу выздороветь. Грипп прошёл, фурункулы тоже, но желудочное отравление (?) не кончается. На днях была температура 39,8 и было ужасно гнусно. Сейчас 37 и постепенно проходит. И когда ты пишешь злые письма, мне начинает казаться, что ты меня уже совсем скоро разлюбишь и полюбишь какого-нибудь здорового, сильного, хорошенького. Я сейчас все время думаю о тебе, о том, какая ты замечательная. Как хорошо было лежать вместе с тобой, крепко, крепко прижавшись друг к другу.

Как ты проводишь время? Заводишь ли знакомых?! А то проработаю.

Пытаюсь звонить тебе почти каждый день, когда не валяюсь, однако обычно очень трудно дозвониться, а очень поздно будить тебя не хочется. Крепко, крепко целую. Дау.

31.V.37 Корунечка, моя любимая.

Наконец-то вчера дозвонился до тебя, а то тебя все нет дома (номер не отвечает, и я уже несколько забеспокоился). Ты не можешь даже представить себе, моя девочка, как мне приятяяяяяяяяно слышать твой голос. Надо обязательно устроить, чтобы мы виделись не с такими длинными перерывами, а то как тоскливо становится.

Что с твоим здоровьем? Чувствую, что оно не в порядке и ты опять не лечишься. Как тебе не стыдно?! Напиши подробно об этом!

Какой твой отпуск?! Хорошо, если не с 1-го июля, а то мне раньше конца июня не вырваться в Харьков. На днях опять позвоню тебе. Крепко, крепко целую. Дау.

Я так тебя люблю, Корунечка, а ты даже не чувствуешь.

18.VI.38 Девочка моя любимая, ты представить себе не можешь, как я люблю читать твои письма. Я никогда не читаю их на людях, а всегда читаю один, сидя в уголке, чтобы можно было представить себе твои серенькие глазки. Я читаю их так медленно, словно ем что-то очень, очень вкусное, но чего ужасно мало и сейчас вдруг кончится. Только жутко немного бывает, а вдруг ты написала, что меня совсем разлюбила или разозлилась на меня. Ведь я так люблю тебя и мне так одиноко, что ты не веришь в мою любовь.

Мне и смешно и грустно слушать, когда ты жалуешься, что я не приезжаю. Ведь я, Корунечка, тоже на работе, и хотя мне легче разъезжать, чем тебе, но все-таки не так уже просто. Ты ведь, небось, даже не уверена, сможешь ли приехать сюда кроме ноябрьских и майских дней. Здесь в институте отпуск только с конца июля, и мне трудно уехать отсюда больше, чем на месяц раньше конца года. А сейчас ещё Бор здесь.

Как твоё здоровье, любимая моя? Я ужасно боюсь за тебя. Ты так плохо следишь за своим здоровьем и мне всегда страшно думать, что сейчас, когда меня нет, никто не следит за тем, ходишь ли ты к врачам или совсем забросила лечение.

Как с путёвкой, ведь потом трудно будет достать?!

25.XII.37 Корунечка, любовь моя, от тебя ничего нет. Как я боюсь за тебя, моя деточка. Когда я думаю о том, что с тобой может что-нибудь случиться или ты меня разлюбишь, становится так жутко, жутко. Я как-то даже представить себе не могу, как я мог бы жить дальше, зная, что больше никогда не увижу моей Корочки.

Не обращай внимания на унылый тон письма. Я просто беспокоюсь за тебя и немного скис, но, в общем, со мной все в порядке.

Читала ли ты «Война 1938 г.» в № 8 журнала «Знамя» за 1937 г.? Немного жутко, но неплохо написано. Там же очень милые стихи об испанской интернациональной бригаде. Вот это люди!

Когда я, наконец, увижу тебя, моя девочка? Мне кажется, что я буду целовать тебя два часа подряд. Ведь я должен заучить тебя всю наизусть, а то детали как-то забываешь. Дау.

23.II.38 Корочка, дорогая.

Вот и ещё две шестидневки будут без тебя. А там опять ещё что-нибудь помешает. Мне уже начинает казаться, что я никогда больше не увижу тебя, что ты, как сказочная фея, промелькнула, и исчезла.

Не сердись, Корунечка, на ноющий стиль писем. Но ведь я первый раз за все три с хвостиком года нашего знакомства не вижу тебя так долго. Жизнь кажется такой ненастоящей, никому ненужной. А когда подумаешь, что а вдруг моей девушке и вовсе не хочется меня видеть, то становится совсем кисло. Если письма наводят на тебя тоску, то можешь рвать их не читая, но сама пиши обязательно, хоть изредка, хоть строчку. А то мне будет казаться, что я тебе уже совсем не нужен. Крепко, крепко целую мои далёкие серые глазки. Дау.

24.II.38 Корунечка, дорогая, пишу тебе чуть ли не каждый день. Чувствую, что мои письма порядочно надоели тебе, тем более, что таланта к письмам у меня нет, но удержаться не могу.

Постараюсь дозвониться до тебя: боюсь, впрочем, что ты скажешь, что и 6-го не приедешь, а только ещё позже. Я всегда знал, что буду скучать, если долго не буду видеть тебя, но что станет так грустно — не думал.

Что-то с тобой, моя девочка? Как ты себя чувствуешь? Что делаешь, о чем думаешь? Много ли изменяешь мне и вспоминаешь ли обо мне иногда? Самое главное, чтобы тебе было хорошо! Имей в виду, что даже если совсем, совсем разлюбишь меня, все равно должна приехать в Москву. Ведь ты сейчас не будешь, как когда-то, бояться, что я тебя изнасилую, а отдохнуть тебе во всяком случае совершенно необходимо.

Смотрю на твои карточки и облизываюсь. Неужели эта девушка меня любит? Имей в виду, что когда ты приедешь, я совершенно зацелую тебя. Впрочем, когда это ещё будет.

27.III.38 Корунечка, дорогая, как тебе не стыдно писать всякие глупости. Ведь ты прекрасно знаешь, что я всегда начинаю писать тебе через две шестидневки после твоего отъезда, а что касается моей карточки, я ведь написал надпись; и притом ты вообще забыла карточку здесь.

Очень, очень люблю тебя и уже скучаю по моей сероглазой девочке. Карточка твоя довольно маломощная, ты просто гораздо лучше. Крепко, крепко целую. Дау.

Наш роман перешёл в письма, хотя мы иногда и виделись. Писал он много, я сохранила все письма.

Мои письма он также бережно хранил, но они заинтересовали тех, кто увозил его в «чёрном вороне» ночью в конце апреля 1938 года.

Даунька очень сожалел, когда, вернувшись через год, обнаружил исчезновение моих писем вместе с моими фотографиями.

Некоторые его письма я привожу здесь полностью. Те сетования, которые он высказывает в письмах в отношении моего здоровья, возникли по следующей причине. Дау, будучи в Москве, стал приобщать меня к настоящей культуре: человеческая личная свобода неприкосновенна, я должна о нем помнить, но скучать мне запрещается. Я должна заводить новые романы для развлечения, просто от скуки, если ему представится возможность — он обязательно в Москве заведёт романчик. У него, правда, большая трудность, так как он чистый красивист, а свободных красивых девушек почти нет, и только это его удерживает. А от побочного романчика он будет меня любить ещё сильнее, потому что все женщины проигрывают в сравнении со мной! Я только в выигрыше. И если я его люблю, я должна радоваться, если он преуспеет.

Вначале я расстроилась и загрустила. Вырвалась из Харькова на несколько дней в Москву, и вот такой сюрприз. Но он так восстал против ревности. Ревность несовместима с человеком. Это самое дикое, самое низкое, самое эгоистическое качество. Я испугалась, что у него глаза выскочат из орбит. Взгляд сделался жёстким. «Успокойся, я просто плохо себя чувствую». Он сразу стал прежним Дау, в его глазах засветилась забота, нежность, любовь! Как только он начинал меня воспитывать, у меня возникали болезни. Только в этом было спасение. Не отвечала на письма после его воспитания — не могла, болела, воспаление лёгких и т. д. Была молода, здорова и никогда не болела. Ревновала ужасно. «Корочка, у тебя слезы на глазах, что с тобой?» — «Даунька, страшно болит голова…» С утра до поздней ночи была на фабрике, в цеху, все дежурства, все учёты, все переучеты, работала в выходные дни, копила запасные выходные и уезжала в Москву.