Приближался Новый год. О, этот праздник я не только любила, я ещё старалась сохранить в себе суеверные чувства, поверить в чудодейственную силу первого числа Нового года. Поэтому в наш брачный пакт о ненападении я внесла свой пункт: «Даунька, встреча Нового года только со мной, только в этот вечер в году ты не имеешь права увиваться за девушками». И этот день всегда был мой и самый счастливый в году!

Очень часто несколько семей научных работников двух соседних институтов физпроблем и химфизики собирались вместе на встречу Нового года. Было всегда очень весело: физики любят шутку.

Моему соседу по столу преподнесли новогодний подарок — изящная коробочка, читаю надпись: «Слабит нежно, мягко, не нарушая сна!». Может быть, это и не очень смешно, но я, переполненная счастьем и шампанским, так смеялась, что упала под стол, и моё длинное вечернее платье лопнуло.

Веселье разгоралось, я не могла не танцевать. Платье сняла, надела свою лёгкую меховую шубку, которая не доходила до колен, тогда не было моды на мини, золотые туфли вызывающе сверкали. У меня был только один судья! «Даунька, скажи: так прилично? Если я буду танцевать в таком виде?» — «Корочка, тебе очень идёт без платья, шуба к лицу, ты просто неотразима».

Я имела большой, шумный успех. Колечка, забыв даже о карьере, все время старался быть возле меня. И когда в три часа ночи: «Коруша, пойдём домой спать», — сказал мне трезвый Дау, пьяный Коля с возмущением, вызывающе воскликнул: «Нет, вы только послушайте, что Дау сказал Коре: „Пойдём домой спать!“. Ну кто бы из нас всех, здесь присутствующих, не захотел пойти спать с Корой?».

Конечно, он выпил лишнего.

«Коля, успокойтесь, — весело улыбаясь, доброжелательно, даже ласково сказал Дау. — Я имел в виду спать в прямом смысле, совсем не в переносном».

Я не прислушивалась, что там пьяный Коля говорил Дау. По дороге домой Даунька очень весело рассказал мне о своей «дискуссии».

Когда приблизился пятидесятилетний юбилей Дау, я спросила:

— Даунька, этот день твоего рождения надо отпраздновать. На сколько человек, хотя бы приблизительно, готовить стол?

— Ни в коем случае, на таких юбилеях скучища: сиди, как осел, и слушай, как тебя хвалят. И речи не может быть. Но в институте не в моих силах отменить, хотя я поставил жёсткие условия: ни одного торжественного адреса, ни одного хвалебно-подхалимного высказывания, только юмор и шутка! И никаких пригласительных билетов, никаких объявлений. Пусть все придут, кто захочет.

И народ стал валить в институт чуть ли не с утра. Заполнили конференц-зал, все вестибюли, коридоры, сидели на окнах и на полу между рядами кресел, что называется, маковому зерну негде было упасть. Поток поздравительных телеграмм и писем перегрузил почту и завалил нашу квартиру.

Пятидесятилетний юбилей Дау! Нет, описать это невозможно. Физики, студенты, молодёжь свою любовь, своё преклонение, уважение преподнесли в подарок Дау, оформив все это в остроумнейший блестящий поток шаржей. Вот физик — серьёзный, ни тени улыбки — преподносит Ландау «икону» со словами: «Дау, у нас, физиков, есть свой бог, этот бог Ландау».

У Дау была так высока мера человечности. В те дни я не подозревала, что природа создала его гением. Я тогда смела сравнивать Дау с окружающими людьми. И, конечно, все проигрывали! Вспомнила свою пошлую игру в любовь с Л… Время от времени мы встречались. За это время он «освоил» пять чужих жён.

— Колечка, милый, если я стану твоей любовницей, ты так же быстро бросишь и меня, как Нину, Милочку, Наташу и других. И после меня следующим будешь говорить, как мне сейчас говоришь, о своих бывших возлюбленных. Когда я вижу тебя под своими окнами, я тебе верю, но уподобиться тем девицам, которые приходят к Дау, я не могу.

Так мы с Колечкой беседовали в небольшом пустынном скверике, который помещался напротив нашего дома.

— Кора, откуда у тебя такие изощрённые методы издевательства? Порой мне кажется, что ты меня любишь, ты умна, я часто прибегаю к твоим советам в своих делах. Но, поверь, я начинаю терять голову, я уже жить не могу, не видя тебя.

У меня мелькнуло в памяти что-то из Бальзака: «Заставить загореться одним из тех желаний, которые испепеляют». Жидковат он для таких желаний. Нет, он не мой герой!

— Ты, Коля, слишком избалован женщинами. А потом заявишь: «Я разлюбил тебя…».

— Слишком трезвая голова у женщины не украшает её. Порой мне хочется послать тебя ко всем чертям. Разорвать те путы, которыми ты меня опутала!

— Коля, но с разрывом наших отношений моя жизнь может оборваться. Коля, я говорю очень серьёзно. Я так ценю наши короткие встречи, я не могу обойтись без наших свиданий, в них заключается вся моя жизнь, — говорила я очень серьёзно, а перед глазами стоял Дау!

— Ты любишь меня, а хранишь верность своему повелителю, несмотря на его параллельных девиц.

— Коля, с его параллельными я уже примирилась. А ты? Я поехала с тобой на месяц в Сочи, и тебя в первый же день увела новая блондинка.

— Кора, если я брошу все: Москву, семью, карьеру, возьму кафедру в Алма-Ате, ты уедешь со мной?

— О, Коля, на край света пойду за тобой! Одно условие: никаких параллельных. Только как же ты оставишь свой новый корпус? — ехидно спросила я.

— Да, я запутался. Что-то у меня не получается.

— Колечка, давай сбежим в Алма-Ату.

— Кора, это не шутка. Со всего мира идут письма. Мой эксперимент ни у одного учёного в мире не повторился.

— Коля, это естественно, они по правде хотели вылечить от белокровия своих подопытных мышей. Н.Н., выступая по телевизору, очень помог тебе составить карьеру.

— С Н.Н. я заключил договор: он меня проводит в академики, а я буду тянуть в академики его зятя Г., ведь ему неудобно протаскивать собственного родственника.

Ритуалы, навязанные Колечкой, мне осточертели. Иногда я забывала, что в такое-то время должна стоять и смотреть, как он марширует под моими окнами, совершая оздоровительный моцион после ужина, то на его зов должна выскакивать на липовую аллею и выслушивать длинные нудные жалобы, как тернист путь в науке, когда пробиваешься только локтями. «Твоему Л.Д. вольготно: у него сто процентов еврейской крови, а я еврей только на 50 процентов. Мне наука даётся с трудом» и т.д. и т.п.

В один из понедельников у нас в доме были иностранные гости. Я не смогла выскочить на 15 минут, как он просил, на липовую аллею. Я вообще стала избегать встреч, Колечка начал писать длинные записки, опуская их в почтовый ящик.

— Коруша, что ты сидишь все время дома? Сейчас, когда я подъехал к воротам нашего дома, Коля дежурил около твоих окон. Попытался незаметно улизнуть. Я, конечно, не подал виду, что заметил его.

— Понимаешь, Зайка, его не устраивает моя любовь! Я вообще не могу понять, что ему ещё надо? Вот, прочти, что он мне пишет:

«Вчера вечером я сделал последнюю попытку внести какую-то ясность в наши отношения. Результат этой попытки можно было предвидеть заранее. Я, конечно, знал, что в понедельник вечером вы будете сильно заняты. Но, быть может, именно поэтому вы бы смогли показать, что 15 минут времени для встречи с человеком, которого вы любите, у вас всегда найдётся. К сожалению, вы были верны себе и отказались от встречи. Отказались так, как вы всегда отказываетесь от встречи с неугодными вам людьми.

Хочу напомнить, что в воскресенье вы мне сказали, что с разрывом со мной кончится вся ваша жизнь. Однако первая же самая скромная просьба — встретиться, хотя бы на 15 минут, — и вы не смогли. О себе могу сказать прямо, что не было, кажется, такого дела, которое я не отложил бы ради встречи с вами. Я знаю, что это плохо, нельзя откладывать дела, но степень увлечения вами была слишком сильна, за отношения с вами я заплатил дорогой ценой. Нервная система расшатана до предела. Начиная с вас, я впервые по-хамски стал обращаться с женщиной. К вам у меня выросла глухая и глубокая ненависть. Так можно ненавидеть хозяина, от которого зависишь, но который полностью подавляет тебя. Ведёте вы себя потрясающе. Полное отсутствие какого-то ни было влияния на вас, ничто не вошло в вашу жизнь и в вашу психологию от встречи со мной, в вас внедрили психологию параллельных. Из вас сделали нечто, вообще не похожее на человека, вы просто красивая вещь. Весь идейный стиль ваших отношений был издевательством над моим внутренним миром. Это была адская ломка всех привычных понятий. Все ваши отношения ко мне были нечестными. И в последний понедельник вы не только не нашли возможность выбежать, как это сделала бы любая женщина в данных отношениях, на 15 минут, но даже не подошли к окну, что делали раньше. Я вас очень хорошо понимаю, Кора. Вас тяготит необходимость делить с кем-то душу. Вам нужно говорить, что вы самая красивая, самая лучшая, самая любимая. В ответ на это вы будете принадлежать человеку. Мне очень тяжело, но быть с вами, значит полностью презирать себя. Что же вы сделали, Кора, из отношений, которые могли тянуться, как голубое счастье, многие, многие годы».

— Коруша, ты собираешься ему отвечать на это письмо?

— Даунька, я просто не знаю, что ему написать. Из его письма я только усвоила, что счастье окрашено в голубой цвет.

— Давай я тебе продиктую.

— О, Зайка, пожалуйста.

— Коруша, пиши:

«Милый Коля! Не знаю, что писать тебе. Все это напоминает какой-то кошмарный сон, где понять ничего нельзя и все так безнадёжно перепутано. К сожалению, ясно только одно: я напрасно мечтала о том, что ты влюблён в меня. Ты влюблён только в самого себя, а мои чувства и переживания тебе глубоко безразличны. Тебе приятно считать себя жертвой, а я, увы, только предлог. Во всем твоём длинном письме я тщетно искала хоть одно слово нежности и любви ко мне. Все только жалость к самому себе в воображаемом горе. Что же, ты прав, так продолжаться не может. Ты с какой-то злобной радостью топчешь в грязь мою любовь и все то красивое и благородное, что было между нами! Можешь утешать себя мыслью, что причинил много горя „бедному извергу“. Прощай, будь счастлив с другими. А если сказать правду, то этого товара у тебя по горло. Кора».

С каким злорадством я отсылала это письмо, продиктованное Даунькой. Моими были только последние 10 слов. Я всю жизнь берегу это письмо, продиктованное Даунькой от моего имени Л.. Стиль письма мне так дорог, я так много писем получала от Дауньки в таком же стиле. Он был у Дау более чем блестящ. Короткие, умные фразы, сказано сильно, и все уместилось на одной странице.

Москвичи чаще всего обращались к Дау по телефону. У Дау была специальная книжка, где строго записывалась очерёдность посещений, дни, часы, все минуты были рассчитаны, и наша комната-библиотека никогда не пустовала, кто-нибудь решал задачи. Посетителей Дау встречал внизу сам.

— С собой наверх возьмите только ручку, чистой бумагой я вас обеспечу, все книги и портфель оставьте внизу.

Как-то на очередной звонок открыла дверь я. Поднявшись к Дау, сказала: «Даунька, там к тебе пришёл симпатичный мальчик-школьник». Этот школьник недолго просидел в библиотеке, а когда он ушёл, сияющий Дау мне сказал: «Коруша, это не школьник, а студент первого курса, он на редкость талантлив, я из него сделаю настоящего теоретика». Это был Алёша Абрикосов.

Письма к Дау шли со всех концов страны. Писатели, студенты, школьники, пионеры, молодёжь из армии. Приходили письма даже из мест заключения от молодёжи. Международная почта была тоже обильной. Почтовый ящик не вмещал всей корреспонденции. Мне пришлось вместо почтового ящика прорезать щель для почты в двери. Писем было всегда много.

Дау на все письма отвечал сам. Этого общения с людьми он не мог доверить Лившицу как своему секретарю. У Дау мысль работала быстрее рук, он диктовал ответы на письма в секретариате института машинисткам. Умные, доброжелательные слова слетали легко, чётко, искренне, так же, как и его публичные выступления, они были блестящими, без подготовки, без шпаргалок! Как студенты любили его выступления! Он говорил коротко, но умно, дельно и красиво.

Для лекций Ландау в МГУ отводились самые большие аудитории, но мест всегда не хватало. Студенты сидели на полу, двери в коридор открыты, там тоже толпа студентов, тишина. Молодёжь ловила каждое слово, сказанное Ландау. А Лившиц после смерти Ландау посмел написать в журнальной статье следующие слова: «Ему вообще было трудно излагать свои мысли». Какая ложь!