Был такой чудесный бал. Наш курс праздновал окончание университета. Вдруг жгучий пристальный взгляд остановил меня. Передо мной как вкопанный стоял высокий, гибкий, стройный юноша с непокорной, вьющейся шевелюрой и с ослепительно блестящими, огненными глазами. Нас кто-то познакомил. Он не отходил от меня весь вечер. Я танцевала только с ним. Он представился: «Дау».
— Дау, вы любите танцевать?
— Нет, я не музыкален, танцевать научился с большим трудом. Уж очень заманчива была цель! Я вообразил, что если буду уметь танцевать, то на любом танцевальном вечере смогу выбрать самую красивую девушку и на глазах у всех буду ее обнимать. Поняв ложность этих объятий, бросил танцевать. С вами танцую — боюсь уведут. Когда я вас увидел — принял за фею!
Жила я в центре. Старый харьковский университет тоже находился в центре. В те годы центр Харькова был невелик. Шли пешком.
— Теперь вы химик?
— Нет, еще не совсем.
— Но ведь это был ваш выпускной вечер?
— Да, мы закончили учебный цикл университета, а теперь целый год отведен на диплом. Многие уезжают делать диплом на производстве, вот и решили отпраздновать наш выпуск сегодня.
— А вы не уезжаете?
— Нет, я в военно-химическом институте буду делать свой диплом. Дау, у вас странное имя.
— Это не имя. Это моя кличка. Мое имя Лев, но посмотрите на меня. Какой из меня Лев? Я, скорее, заяц! Мои друзья из фамилии Ландау взяли только окончание «дау». Эта кличка лучше моего имени.
— Так вы Ландау?
— Да. А что?
— Я много слышала о вас.
— О, только всему не верьте. Все так все преувеличивают!
— Я не думала, что вы так молоды.
— Я молод?
— Конечно.
— Ну, от вас мне это приятно слышать, а в молодых ученых мне уже надоело ходить!
— Вас все студенты очень любят.
— Ну, далеко не все.
— Вот мы уже и пришли. Я живу в этом доме.
— Я бывал в этом доме, живу рядом, в Юмовском тупике, в физтехе. Живу в Харькове уже два года, преподаю в университете и в мехмате. Я очень люблю студенческую молодежь, не пропускаю ни одного студенческого вечера. Почему я вас сегодня встретил впервые? Вы нигде не бываете? Вас невозможно не заметить, Кора, вы очень красивы!
— Ну, а теперь преувеличиваете вы!
— Женщины ничего не могут понимать в женской красоте. Ценить красоту женщины могут только мужчины и то далеко не все. Настоящая красота женщин — это очень редкий и очень ценный дар природы, поистине дар божий! Это больше, чем талант!
— Вы так цените красоту женщины?
— Да, и этим горжусь! А что может быть прекраснее красивой женщины? Самое интересное в жизни это, конечно, наука, а самое прекрасное это красота женщины. Кора, вы очень, очень красивы!
— Может быть, для первого знакомства хватит о женской красоте? Уже довольно поздно, а мне завтра рано вставать.
— Почему после выпускного бала надо рано вставать красивой девушке?
— Диплом я начинаю делать через два месяца, на эти два месяца поступила работать сменным химиком в шоколадный цех и завтра в восемь утра я уже должна быть в цеху. Мне очень хочется поскорее попасть к шоколаду!
— А могу я завтра вас увидеть? Вы завтра вечером свободны?
— Да, вечером свободна.
— В котором часу можно зайти и скажите номер вашей квартиры?
— Квартира № 16. Вероятно, часов в семь буду уже дома.
Мой отец умер от тифа в 1918 году. Мне еще не было и восьми лет! Убедившись в папиной смерти, мама потеряла сознание, у нее горлом пошла кровь. Она год пролежала без движения. У Веры начался процесс в легких, а Наде было четыре года. Соседки сказали мне: Кора, собери вещи отца, поедем с нами в деревню, за хлебом.
В те годы ездили без билетов на буферах и на крышах вагонов, чаще товарных. Вот так пришлось стать «кормильцем», оказавшись здоровей и жизнедеятельней всех в семье.
Однажды зимой, в рождественские морозы, заснула на открытой платформе. Чужие добрые люди откопали из-под снега и отогрели. А когда мое детство пересек двадцать первый голодный год, мама мне доверила делить крохи еды, попадавшие в семью. Стараясь накормить всех, про свою порцию нередко забывала! И в один прекрасный день вдруг я совсем ослепла. Тогда на одиннадцатом году жизни узнала, что человек может заболеть куриной слепотой, если нет еды!
Как-то возвращаясь домой с драгоценным узелком продуктов, продукты накрепко привязала к себе, сама примостилась на узкой ступеньке, с наружной стороны вагона. Была совсем еще ранняя весна, перед рассветом холод был нестерпим, руки окоченели, перчаток не было. Я их уже не чувствую, если руки сами разомкнутся, я свалюсь под колеса — продукты погибнут, а их так ждут дома! Еще только один пролет от Минвод, и я буду дома!
Вдруг все стало розовым, еще солнце не взошло, но прорвались его вестники, алые лучи, весь кавказский хребет и Эльбрус со стороны востока лучи встававшего солнца окрасили в сверкающий розовый цвет, а тени на снежных вершинах гор стали голубые. Над пламенеющими снегами гор в алом прозрачном небе вызывающим алмазом поразительной красоты гордо сверкала Венера. Она своим фантастическим сиянием пронизывала весь небосвод, снопы ее сияющих лучей сверкали неправдоподобно. Мне было мало лет, но это запомнилось навсегда! Наблюдая это волшебное сияние утренней звезды, я поняла, что жизнь еще может быть прекрасной, что есть еще нечто великое, сверкающее, вызывающее такой восторг! Затаив дыхание, любовалась красотой Венеры, забыв о холоде, и руки не разжались.
Потом мне часто снилась эта сверкающая звезда! Дети часто летают во сне, много лет я летала на встречи со своей утренней звездой!
Стала студенткой Киевского политехнического института, счастье казалось беспредельным. Первый мой студенческий год в Киеве был самым счастливым годом всей моей жизни! А сам красавец Киев был моей сверкающей утренней звездой.
Земли под ногами не ощущала целый год, ведь я стала студенткой!
Счастливая засыпала, еще счастливей просыпалась, а учеба давалась легко. Потом, на втором курсе, навалилась беда, беда большая, нежданная и страшная. Мое детство было не похоже на детство Сент-Экса! Оно было труднее. Вероятно, лишения в детстве помогли мне пережить мою киевскую трагедию, не рисуюсь: я была близка к самоубийству!
Один великовозрастный студент нашего института, ходивший всегда "при нагане", решил на мне жениться. Его травлю, его преследования больше года вынести было невозможно! И я удрала в Харьков, поступив в университет. Через год от киевлян узнала: мой поклонник с наганом в пьяном виде застрелился.
На последнем курсе университета ко мне в Харьков приехал Петя — друг юности, многолетняя пламенная переписка, мы поженились. Через полгода я с трудом стала его выносить.
Внешне красив как молодой бог, но суждения, взгляды, характер! Полная аналогия с моим киевским поклонником, который ходил "при нагане".
С Петей расстались без трагедий, его поразительная мужская красота слишком ценилась женщинами, ну а меня уже подташнивало, когда он сам себе улыбался в зеркало.
Шоколадный цех меня поглотил, я от всего была в восторге, все в белоснежных халатах. На этой старинной кондитерской фабрике (Жоржа Бормана) все оборудование было французским, масса машин, все сверкает изумительной чистотой, аромат в цеху сказочно вкусный и благородный, это запах какао-бобов.
После смены задержалась в комитете комсомола, домой пошла пешком, впечатлений было много, не хотелось лезть в человеческое месиво трамвая. Сегодня знакомилась с производством, а завтра уже надо работать на этом производстве. Хотелось по дороге, не спеша, систематизировать весь технологический процесс этого цеха. Домой попала около семи вечера и тут только вспомнила о Ландау. Вдруг он не опоздает? Моя младшая сестра была дома.
— Надечка, вчера меня провожал домой этот Ландау.
— Как, эта знаменитость?
— Да. Он сегодня хотел зайти, я пошла в ванну. Если он явится, ты его, пожалуйста, займи.
Звонок в дверь раздался ровно в семь часов. Дверь открыла Надя. Мы с ней внешне очень похожи. Спустя год Дау рассказал мне:
"Когда мне ваша Надя открыла дверь, я опешил, хотел просто убежать, стал пятиться к лифту. Но она так приветливо улыбалась, приглашая войти, что я решил войти, но сразу смыться, а сам думаю: все говорят, что я псих. Псих и есть. Как она могла мне вчера так понравиться? Опять влип! Где были мои глаза вчера? И вдруг слышу: "Садитесь! Кора сейчас придет". Я был счастлив познакомиться с Надей — студенткой, тоже химиком, но уже с большой тревогой ожидал твоего появления. Ты появилась просто ослепительной. У меня перехватило дыхание. Надечка благоразумно скрылась.
— Кора, как вам удалось за такой короткий срок так еще похорошеть?
— Дау, не преувеличивайте! Просто я только из ванны, а потом я в восторге от шоколадного цеха, от тех людей, с которыми буду работать. Ведь я вернулась всего 20 минут назад. Так было интересно, даже не заметила, что весь день провела на фабрике!
Вначале я не придавала значения встречам с Дау, как и его восторженным комплиментам. Он был мне непонятен, ни на кого ни в чем не похож. Все в нем было ново. Поражало его душевное изящество. Я стала ощущать какую-то, только ему свойственную, трепетную индивидуальность. Такого, как Дау, я встретила впервые. Он ошеломлял непосредственной ясностью ребенка и зрелостью своего мышления, стремящегося разгадать тайны природы путем сложнейших математических доводов, свойственных только ему одному, настоящему первооткрывателю в науке. Последнее я поняла много лет спустя.
Мое восприятие жизни стало меняться. Прозрачная голубизна неба поражала, алые закаты слишком восхищали, как будто окружающий меня мир заполнился чем-то необычным, значительным. Я была молода, беспечна, все давалось легко.
Вторая смена на фабрике заканчивалась в 12 часов ночи. Дау всегда встречал меня у фабричной проходной с розами или гвоздиками. Возвращения со второй смены почти через весь Харьков пешком превратились для меня в праздничные счастливые прогулки. Он был прост. Никогда — ни в те годы, ни много лет спустя — не упоминал о своей значимости в науке. Я забывала, что он знаменитый профессор, физик, который в 20 лет уже пытался объяснить сущность квантовой механики самому великому Эйнштейну.
— Кора, вы все еще так же очарованы своим шоколадным цехом?
— Дау, мое очарование цехом и шоколадом переходит в глубокую постоянную любовь. Только что выработанный шоколад, еще не потерявший своего непревзойденного аромата, так вкусен! В продаже его не бывает, его срок хранения всего 10 дней при температуре не выше 10 градусов по Цельсию.
— Я тоже очень люблю шоколад, особенно молочный с орехами. Когда я жил в Копенгагене, там я очень много занимался, иногда забывал про обед и ужин. Выйду часа в три ночи — все закрыто. Тогда подойду к шоколадному автомату, опущу монетку, и вкусный ужин обеспечен.
— А когда вы были в Лондоне, тоже ужинали шоколадом?
— Нет, что вы! В Копенгагене я жил на средства международной рокфеллеровской стипендии, а в Лондоне я был в командировке. Я не имел права тратить рабоче-крестьянские деньги нашего государства на шоколад. В Лондоне я даже не разрешал себе ходить в кино. Там я только купил вечное перо и к нему один флакон чернил. По пути домой в вагоне стал заниматься, открыл чернила, а пробка затерялась. Когда приехал в Ленинград, пришлось флакон чернил поставить в карман брюк без пробки, поэтому я был вынужден слишком медленно выходить из вагона и идти навстречу к маме. Она перепугалась, решив, что я болен.
— А на что-нибудь большее, чем чернила, у вас не хватило денег?
— Нет, деньги у меня остались, и немало. Я их сдал вместе с отчетом о поездке.
Этот рассказ Дау меня озадачил, потому что совсем незадолго до этого на городском партийно-комсомольском активе Харькова критиковали тех партийных работников, которые из-за границы привезли разные дамские туалеты и, чтобы обмануть таможенный контроль, надели их на себя, а сверху — свои постоянные мужские костюмы. На таможенном пункте верхние мужские костюмы с них сняли. Нам показали кинопленку этого маскарада. Все смеялись до слез. Рассказ Дау меня поразил. Он только подчеркивал, что он растяпа, потерял пробку и смешно выглядел на ленинградском вокзале. Он просто не понимал, как можно быть иным, что можно на рабоче-крестьянские деньги не только ходить в кино, но и покупать женам наряды.
— Дау, это правда, что англичане предлагали вам навсегда остаться работать в Лондоне?
— Не только англичане, меня и американцы очень старались соблазнить роскошными условиями жизни. К роскоши я совершенно равнодушен. Я им всем ответил так: "Работать на акул капитала? Никогда! Я вернусь в свою свободную страну, у меня есть мечта сделать в нашей стране образование лучшим в мире. Во всяком случае я этому буду способствовать!". Кора, я об этом очень много думаю. Сейчас здесь, в Харькове, я уже стал создавать свою школу физиков. На Западе ученому работать нелегко. Его труд оплачивают в основном попечители. В этом есть некая унизительность. Проповедуют мораль со своих позиций, им свойственно ханжество, чтут религию. А как можно совместить религию и науку во всем мире?
— Дау, вы беспартийный?
— Да.
— И не комсомолец?
— Нет и не был. Я в 14 лет стал студентом, занимался на двух факультетах: физическом и химическом. Мир устроен так интересно. Он таит столько загадок, и человеку все это дано познать, а без знаний, без упорного труда познать мир невозможно.
— А почему вы не вступаете в партию?
— Меня не любят. Меня не примут. Я говорю только правду, я не из племени героев, у меня множество недостатков. С детства всегда восхищался народовольцами, декабристами.
Он стал читать стихи Рылеева, потом Пушкина о декабристах, с восхищением говорил о Перовской, о ее большой любви, о ее романе с Желябовым, как этот красавец-революционер был совсем случайно арестован. Когда его вешали, Перовская сидела в той же тюрьме и после родов умерла. Все сопровождалось стихами, и какими! Стихи лились без конца.
— Вот какими были ваши революционеры! Какой из меня коммунист? Я просто никчемный трусливый заяц!
— Дау, кто ваш любимый поэт?
— Лермонтов. Я очень люблю стихи. У нас на курсе в университете была своя поэтесса. Она вышла замуж за иностранца, уехала за границу и погубила свой талант.
— Почему погубила?
— Настоящий поэт может писать стихи только на своем родном языке, находясь на своей родине.
— А ее стихи помните?
— Да, конечно. Вот, к примеру, когда наш профессор Иоффе женился на сокурснице своей дочери:
Или вот, когда мы студентами совершали турне по побережью Черного моря: