Как-то рано утром, отдав продукты повару, я зашла палату к Дауньке. Заглянула ему в глаза, увидела, что его голубоватые белки подернуты желтоватым налетом. Дежурила Раечка.

— Рая, у него что-то желтизна разлита в глазах.

— Вы тоже заметили?

— Да.

— А вот Корнянский говорит, что я ерунду горожу.

— Раечка, я не ошибаюсь. Это что, первый признак инфекционной желтухи?

— Да, болезнь Боткина. Даже для здорового человека это заболевание серьезное! Вчера, когда я заступила дежурить, зашел Корнянский. Я ему сказала. А он на это раскричался. Сказал, что все контрольные сроки давно уже прошли после переливания крови! Откуда, мол, взяться инфекционной желтухе?

Но болезнь Боткина откуда-то взялась. Дождалась врачей. Они констатировали болезнь Боткина, т. е. желтуху.

Поехала в библиотеку, прочла все о болезни Боткина. Первый этаж, старинное здание, заглянула во все углы. Да, мышиные норы есть и не одна. И потянулись дни, наполненные страхом. Как поведет себя во время этой болезни ушибленная печень? Уповала только на палатного врача Федорова. И он вывел Дау из болезни Боткина без осложнений! Но, наверное, главную роль сыграло то обстоятельство, что печень у Дауньки никогда не отравлялась алкоголем.

Прошло три месяца и на четвертом месяце болезни в палату Дау вошел Алеша Абрикосов. Врач Федоров спросил: "Лев Давидович, кто к вам пришел?". И Дау ответил: "Алеша Абрикосов, мой ученик".

Был устроен большой бум: Дау, наконец, заговорил! Я при этом не присутствовала. Эту радостную весть я услышала от медицинских сестер. Когда я пришла, он меня не узнал и несколько дней не говорил.

Потом вдруг за мелкие услуги дежурных сестер стал говорить «спасибо»! И, наконец, начал звать меня в мое отсутствие. Когда я пришла, он пристально посмотрел и сказал: "Это не Кора". Я сидела возле него, гладила нежно руки, уверяла: "Даунька, я Кора". Не обращая на меня внимания, он продолжал тихим, еще не совсем своим голосом очень жалобно произносить: "Пожалуйста, пропустите ко мне Кору. Пожалуйста, хоть на несколько минут пропустите ко мне Кору". Рыдая, я выскакивала из палаты.

Сомнения терзали, душили. Я думала, он даже не вспоминает о Гарике. Нет, это не возвращение сознания. Тогда я ошибалась: сознание вернулось, но память опаздывала.

Через несколько дней он мне вдруг заявил:

— А, пришла, мошенница, которая хочет выдать себя за Кору.

— Даунька, разве я не похожа на Кору?

Он ответил:

— Очень мало.

— Дау, почему ты сказал, что пришла мошенница, которая хочет выдать себя за Кору? Ты разве помнишь, что я уже приходила?

— Конечно, помню.

— И ты помнишь, что я тебя уверяла, что я Кора?

— Да, все это я помню, но от этого ты, мошенница, не можешь стать Корой.

— Дау, а если я тебе скажу одну тайну, которую знаешь только ты и Кора. Еще эту тайну знает один харьковский медик?

— Коруша, так это ты? Что же с тобой стало?

— Даунька, ты был очень долго безнадежен. Вот результат: я подурнела, побледнела, похудела.

Его память возвращалась, опаздывая на много лет.

После моего выступления на консилиуме у Топчиева палату Дау переоборудовали, дерево за окном спилили, на окно повесили белую шелковую штору. Стальную стол-постель вынесли, к стене поставили настоящую кровать. Но дыхательная машина все еще стоит наготове с кислородными баллонами.

Дыра в горле у Дау зарастает. И болезнь Боткина уже позади. Все равно со страхом вхожу в палату Дау. И вдруг Даунька весь встрепенулся, протянул ко мне руки:

— Коруша, наконец-то ты пришла! Пожалуйста, все выйдите, я хочу поговорить с женой. Корочка, закрой плотно дверь. Только не верь, что я попал в какую-то автомобильную катастрофу. Это чушь. Это не больница, это сталинский застенок! Егоров и Корнянский не врачи. Это палачи. Посмотри, я не могу ходить, у меня страшно болят ноги. После очередных ночных пыток. А посмотри на всех заключенных: они все изуродованы пытками.

— Даунька, милый, но ведь Федоров — хороший врач.

— Федоров — очень хороший и очень красивый.

— Можно, я позову Федорова? С ним посоветуемся, что делать?

— Федорова позови, я его не боюсь.

Вошел Федоров.

— Сергей Николаевич, послушайте, что Дау говорит.

— А я знаю, что он вам наговорил. Он мне все время это твердит.

— Сергей Николаевич, а это не страшно, это пройдет?

— Будем надеяться, время покажет.

— Даунька, а голова у тебя не болит?

— Нет, Коруша, ты хорошо знаешь, что голова у меня никогда не болит.

— И сейчас, после сотрясения мозга, голова не болит?

— Коруша, я не знаю, что такое головная боль. У меня в жизни никогда не болела голова. Только ты мне не говори глупостей, никакого сотрясения мозга у меня не было. У меня безумно болит нога в колене… Корочка, почему Сергей Николаевич очень добродушно смеется, когда я Егорова и Корнянского называю палачами?

— Даунька, он смеется потому, что Егоров и Корнянский знаменитые профессора-медики. Ты находишься на излечении в Институте нейрохирургии. Постепенно ты все вспомнишь. А разбил тебя на машине Володя Судаков. Сам с Верочкой остался без царапины.

— Представляю, как перепугался бедный Судак. Вот выздоровлю, я его подразню.

В первые страшные дни после аварии, когда я неустанно ждала телефонного звонка из больницы, позвонили из народного суда. Меня официально приглашали в суд. Собирались судить Владимира Судакова за учиненную им аварию. Я категорически отказалась, сказав: "Суд не может состояться. Ни я, ни мой муж — академик Ландау, если он останется жив, никогда не предъявим никаких обвинений Владимиру Судакову. Произошел несчастный случай". Мне ответили: "В таком случае изложите сказанное в письменной форме. Мы к вам домой пришлем жену Владимира Судакова. Вы ей вручите этот документ".

И Верочка пришла, впервые переступив порог квартиры Ландау в такой трагический момент. Никто из нас не мог предположить, что судьбе угодно нас столкнуть! Мы обе одинаково боялись взглянуть друг другу в глаза. Пригласив ее сесть, я тихо попросила: "Пожалуйста, продиктуйте, куда адресовать это заявление". Когда я вручила ей нужный документ, она поблагодарила меня, встала и ушла.