Он удивился: здесь не было ни бутылок вина, ни таинственно-чёрных свечей, ни тяжёлой мраморной пепельницы, ни стула с поломанной спинкой, зато в глубине комнаты он заметил женщину.

– Квартира ваша? – спросил он.

– Слава Богу, моя! – ответила она.

– Мы знакомы?

– Боже упаси!

– Я лежу на вашем диване, и мы – не знакомы?

– Час назад лохматые парни подбросили сюда мычащее тело и попросили: «Часа на два сохраните…»

– Тело – моё?

– Вроде бы твоё…

Он тихо вздохнул и обеспокоенной рукой провёл по внутреннему карману пиджака – тетрадь со стихами была на месте!

– Что же теперь? – спросил он.

– Ещё час подожду, а потом выброшу! – объяснила женщина.

– Меня?

– Разумеется!

– Через час?

– Один уже прошёл.

Проснувшись вполне, он вспомнил и о Боре Неймане, и о Феликсе Лане, и о Фихмане и о самом себе, впервые в жизни оказавшемся на вечеринке поэтов. Потом сказал:

– Стихи Бори Неймана о трансформации галактики и о безумной красоте вулканической лавы, пожравшей приморский курорт, были просто гениальны. Слушая их звучание, я стонал вместе с кипящими постройками города и, пытаясь заглушить в себе фантастический ужас, тянулся к бокалу вина ещё и ещё. Я пил, и светились одухотворённые лица моих друзей, которые, сменяя друг друга, читали, нет, гласили свои стихи, призывая человечество к слиянию с Тайной. «Сойди туда и, умерев, очнись!» – взывал Феликс Лан в своей поэме «Бездна».

– Как весело! – сказала женщина. – Убираясь из жизни, поэты тебя-то ко мне подбросили…

– Они вернутся и меня заберут!

– Лет через двести… – засмеялась женщина. – Они появятся обновлённые великой Тайной и ядовито смердящие!..

Приподнявшись на локте, он увидел, как за окном мрачно раскачиваются голые ветви деревьев, и вдруг он с тревогой подумал о мире и о себе.

– Впрочем, когда ты не мычишь, – сказала женщина, – то кажешься вполне милым.

– В том доме звучали страшные стихи, и я испугался, – задумчиво проговорил он. – Сознание упустил…

– Страх проходит!

– А тоска?

– Тоска тоже… Всегда приходит что-то взамен…

– А вслед тому, что взамен?

– Снова страх и тоска…

– Заманчиво!

Они помолчали; каждый думал о своём.

Женщина встала у окна и попросила:

– Почитай свои стихи!

Он достал из кармана тетрадь и почитал.

– Что на жизнь-то взъелся? – спросила женщина, не оборачиваясь.

– Фихман считает, что вечное – в нашей смерти… Подошло, видимо, моё время…

– Ну, да… – женщина резко обернулась и, некрасиво сморщив лицо, вдруг неловко пробежалась по комнате, упала на диван лицом. – Ну, умрёшь ты, тогда что?

Он молча наклонился над женщиной и просунул руку под тонкую ткань блузки.

– Скажи! – шептала она.

– Что сказать?

– Ты же поэт, скажи что-нибудь поэтическое…

– Твои груди, как грибные шляпки! – сказал он.

– Хреновый ты поэт! – женщина закрыла глаза.

– А как эта жизнь тебе? – спросил он.

– Никак! У меня её нет.

– Она есть у всех.

– У меня – нет. Квартира есть, старый «фиат» под окном, а больше – ничего… И никогда не было… Пусто, как на пляже в мёртвый сезон. Однажды, зайдя в храм, спросила у Бога: «Что у меня за жизнь такая?» А он ответил, что знать этого не может, что об этом знаю только одна я…

– Так Он ответил?

– Да, так!

– Тогда это был не Бог!

– А кто же?

– Бог его знает, только это был не Бог!

К окну зазывающее прижалась вечерняя тишина, и они, сойдясь взглядами и ни о чём не сговариваясь, вышли из дома, и старый «фиат», впустив их в себя, привёз на пустой ночной пляж.

Женщина слушала дыхание моря. Он посмотрел, как вскидывались волны, похожие на чёрные, широко раскрытые пасти.

Женщина взяла его руку и, закрыв глаза, подышала на неё.

Он вслух придумал строку: «Утопить бы память в пасти морской!»

Потом они увидели, как, таская на себе рваные облака, летает небо.

– Умереть расхотелось! – вдруг сказал он.

Женщина сжалась и побежала вдоль берега. Вернувшись, сказала:

– Повтори!

Он решил тоже пробежаться, а вернувшись, сказал:

– Хочу в бездну!

– Иди! – прошептала женщина, протягивая к нему руки и опускаясь на песок. – Иди в бездну!

Он опустился рядом, медленно погружая себя в горячую плоть и теряя дыхание. Опустошённый, он проговорил:

– Теперь я…

– Молчи…

Они лежали, распластав на песке руки, а их дыхание было всё ещё тяжёлым и им неподвластным. И ничего больше они не хотели. Ничего. И ничего больше не ждали. Ничего. Над ними раскачивалась, как полоумная, луна.

«Что же будет теперь?» – подумал он и приподнял голову будто надеясь услышать ответ.

Была тишина.

Был мёртвый сезон.

Он спросил:

– Отчего мне расхотелось умереть?

Женщина не ответила, только по её лицу пробежала тесная улыбка, и она вдруг громко, не сдерживая себя, заплакала.