6 ИЮЛЯ 1887 — 28 МАРТА 1985

АСТРОЛОГИЧЕСКИЙ ЗНАК: РАК

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: ЕВРЕЙ: РОДИЛСЯ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ (НА ТЕРРИТОРИИ НЫНЕШНЕЙ БЕЛОРУССИИ); ПОЗЖЕ ГРАЖДАНИН ФРАНЦИИ

ПРИЗНАННЫЙ ШЕДЕВР: «Я И ДЕРЕВНЯ» (1911)

СРЕДСТВА ИЗОБРАЖЕНИЯ: МАСЛО, ХОЛСТ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СТИЛЬ: КУБИЗМ, СЮРРЕАЛИЗМ

КУДА ЗАЙТИ ПОСМОТРЕТЬ: МУЗЕЙ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА В НЬЮ ЙОРКЕ

КРАСНОЕ СЛОВЦО: «А КОРОВЫ В АМЕРИКЕ ЕСТЬ?»

Для кого-то история — лишь фон, на котором разворачивается его жизнь, а кого-то она бьет под дых. Всех художников, живших в тревожное время двух мировых войн, история касалась напрямую, но Марка Шагала она не просто касалась — история нанесла ему удар в лицо. Изгнание, запрет на профессию и снова изгнание. Он едва избежал ГУЛАГа и немецких лагерей смерти. То, что он выжил, кажется чем-то сродни чуду. И все же Шагал никогда не терял ни желания творить, ни умения преображать страдания в светлые сцены любви, гармонии и радости. Для человека, который потерял в жизни куда больше, чем нашел, это поразительное достижение.

ТАМ МЕНЯ ЗВАЛИ МОЙШЕ

В 1887 году современный мир мало интересовался Витебском, и городские евреи-хасиды были вполне довольны тем, что их никто не тревожит. Лучше безвестность, чем погромы и преследования, полагали они. В Витебске, крупном провинциальном городе, имелся железнодорожный вокзал и храм с куполом-луковицей, но семья Шагалов держалась своей окраины с кривыми улочками, напоминавшей еврейские местечки. Мойше Шагал родился в этом тесном, спаянном мире; он был старшим из девяти детей торговца селедкой и лавочницы.

Талант Шагала проявился рано — к изумлению его родни, которой изысканный мир галерей представлялся таким же далеким, как иная галактика. Мать Мойше поддержала сына: сначала она дала взятку, чтобы его приняли в местную гимназию (куда евреям был вход воспрещен), а потом записала в местную художественную школу. В 1907 году молодой Шагал отправился в Санкт-Петербург, где покровители устроили его в школу при Императорском обществе изящных искусств и снабдили разрешением на проживание в столице — документом, для еврея необходимым. (Как-то вечером у Шагала проверили разрешение, и когда обнаружилось, что бумага просрочена, его избили и посадили на две недели в тюрьму.)

Проведя три года в Санкт-Петербурге, Шагал поехал во Францию, ему было интересно увидеть, как создается новое искусство. В Париж он прибыл осенью 1910 года и сразу влюбился в этот город; тогда же он начал называть себя на французский манер Марком Шагалом. Свобода вероисповеданий его особенно восхищала — и никто не требовал показывать разрешение на жительство! Он экспериментировал с цветами фовизма и плоскостями кубизма, но его воображение неизменно возвращалось к миру его детства, кривым улочкам и небольшим синагогам Витебска. И тогда Шагал трансформировал кубизм и фовизм сообразно собственным нуждам; картина «Я и деревня» — яркий тому пример. Написанная светящимися красными, зелеными, розовыми и синими красками, корова с нежным взглядом смотрит прямо в глаза зрителю; в деревне человек и животное существуют в идеальной гармонии. Эта картина похожа на сновидение и полна отсылок к воспоминаниям; между двумя фигурами протянулись дома, совсем как на улицах Витебска; два дома опрокинуты крышами вниз.

РЕВОЛЮЦИЯ И РЕВОЛЮЦИОНЕР — ЭТО ДВЕ БОЛЬШИЕ РАЗНИЦЫ

Шагал быстро прославился своими картинами, и летом 1914 года он решил навестить Витебск. Наверняка ему хотелось повидаться с родными, но эта поездка, скорее, задумывалась как триумфальное возвращение. Молодого человека можно понять, хотя ему стоило бы почаще читать газеты. Начало Первой мировой войны застало Шагала врасплох. Между ним и Парижем пролегли две линии фронта, и он осел дома пережидать войну. К счастью, он нашел, чем утешиться в Витебске, и самым сильным утешением стала миловидная Белла Розенфельд, дочь местных торговцев. Они полюбили друг друга еще в 1909 году, но не виделись, пока Шагал жил во Франции. Теперь чувства вспыхнули вновь, и летом 1915 года они поженились. Их дочь Ида родилась в 1916 году.

Затем грянула революция. Шагал пребывал чуть ли не в эйфории, особенно с того дня, когда советская власть предоставила евреям равные права. Он верил, что революционному правительству потребуется революционное искусство, к которому, по представлениям Шагала, принадлежали кубизм, футуризм и прочий модернизм, и поначалу этот сценарий казался достаточно вероятным. В 1918 году Шагала назначили комиссаром по делам искусств Витебской губернии, и он немедленно учредил прогрессивную художественную школу. Но Шагал не желал мириться с революционным догматизмом, захватившим власть в русском искусстве, и распри среди преподавателей школы в сочетании с политическим давлением вынудили его покинуть Витебск.

Шагалы перебрались в Москву, где Марк начал работать в Еврейском театре. Там он создал девять монументальных фресок, в которых нашлось место всему: современности и старине, религиозному еврейству и светскому искусству. Музыканты наигрывают на скрипках, а рядом дуют в шофар (бараний рог), люди отплясывают современные танцы под ангельские трубы, а над палитрой художника витают Десять заповедей. В росписи «Музыка» гигантский скрипач с зеленым лицом стоит на крыше местечкового дома.

Работая в театре, Шагал не получал ни копейки, и вскоре ему пришлось заняться преподаванием рисования в еврейском сиротском приюте. Там тоже не платили, но по крайней мере предоставляли еду и кров. Осознав, что в Советском государстве у него нет будущего, Шагал договорился о выставке своих работ в Литве. Он уехал из России и, возможно, тем самым спас свою жизнь: многим евреям-интеллектуалам при Сталине была уготована мрачная судьба.

ПЕРЕПУТЬЕ

Европу 1922 года Шагал нашел местом более сумрачным по сравнению с Европой образца 1914-го. Накануне отъезда в Витебск Шагал оставил сорок картин у берлинского торговца живописью Герварта Вальдена; тот усердно их распродавал, а послевоенная инфляция превратила скромную сумму, вырученную от продаж, в жалкие гроши. Вдобавок Вальден увяз в какой-то замысловатой финансовой афере — переправил несколько картин бывшей жене, и Шагалу пришлось долго биться в суде за их возвращение.

Прожив примерно полгода в Берлине, семья двинулась дальше, в Париж. Шагал ринулся в свою бывшую квартиру на Монпарнасе, где девять лет назад он оставил свои работы, но обнаружил лишь нового жильца, престарелого пенсионера, картины же исчезли. Домохозяин собрал холсты Шагала и отправил их на неохраняемый склад, откуда их потихоньку растащили; одно из полотен обрело новую жизнь в качестве крыши клетки для кроликов, которых разводила консьержка. Таким образом, все, сделанное Шагалом до войны, пропало. Но художник не пал духом; он начал все сызнова, упорно воссоздавая и переделывая некоторые работы в попытке возродить утраченное.

Более десяти лет Шагалы спокойно жили во Франции, но затем над ними нависла нацистская угроза. В 1933 году в Мангейме сожгли три картины Шагала, а его работы в немецких музеях сорвали со стен и объявили «дегенеративными». Вскоре после Хрустальной ночи (ночь с 9 на 10 ноября 1938 года), когда по всей Германии рушили синагоги, дома и конторы евреев, Шагал излил свою тревогу в картине «Белое распятие». Казалось бы, странный сюжет для еврейского художника, но Шагал изобразил Христа не как спасителя христианского мира, а как еврейского мученика. Распятая фигура расположена в центре полотна, а вокруг разворачиваются сцены, исполненные страха и боли. Горят дома и синагоги, наступает Красная армия, а евреи бегут, кто на своих двоих, кто на лодках. Эта картина — вопль протеста, это «Герника» Шагала, а также поразительное предвидение Холокоста.

В 1937 году Шагал получил французское гражданство, а два года спустя они с Беллой бежали на юг страны, спасаясь от немецких войск. Их надежда остаться в Европе рухнула, когда правительство Виши издало суровые антисемитские законы. Лишь благодаря мужественным усилиям Вариана Фрая, главы комитета по спасению беженцев, и Гарри Бингэма, американского консула в Марселе, Шагалы получили паспорта и визы, которые уберегли их от концлагеря. Корабль, на котором они плыли, бросил якорь в Нью-Йоркской гавани 23 июня 1941 года, на следующий день после того, как Германия напала на Россию.

ТРИУМФ РАДОСТИ

Пожилым Шагалам было неуютно в чужом для них Нью- Йорке. Относительно благополучно художник чувствовал себя только в Нижнем Ист-Сайде, где было с кем поговорить на идише, и за городом, в сельской местности. В августе 1944 года Париж был освобожден, и супруги заторопились обратно. Они уже укладывали чемоданы, когда разразилась трагедия: Белла скоропостижно скончалась от инфекции. Шагал был убит горем, потеряв свою Беллу, свою верную музу и друга. Он не прикасался к кисти девять месяцев.

Несколько лет Шагал не мог заставить себя вернуться в Париж. Тем временем он встретил молодую женщину Вирджинию Хаггард, и у них родился сын Дэвид. Втроем они наконец переехали во Францию, хотя отношения с Вирджинией постепенно разладились. В 1952 году Шагал познакомился с жизнерадостной русской эмигранткой Валентиной Бродской, и в том же году они поженились.

Поздние работы Шагала разнообразны по форме. Как Анри Матисс, он расписывал витражи; как Пабло Пикассо — работал с керамикой. Его самым значительным произведением стала роспись окон в синагоге Медицинского центра Хадасса в Иерусалиме, завершенная в 1960 году; каждое из двенадцати окон посвящено одному из колен Израилевых.

Шагал умер 28 марта 1985 года и был похоронен в маленьком городке Вансе близ Ниццы, где он жил в последние годы. Пожалуй, самое удивительное в этом художнике то, что, несмотря на бесконечные утраты, радость не покинула его творчество. Он не закрывал глаза на происходящее — такие картины, как «Белое распятие», доказывают, что он отлично сознавал боль и беды своей эпохи и своего народа, — но Шагал был художником, который страстно любил жизнь. Эта сбереженная радость вопреки горю и страданиям и есть самое ценное в наследии Шагала.

СКРИПИЧНЫЙ КЛЮЧ

Вам ничего не напоминает образ скрипача, стоящего на крыше местечкового дома, созданный Шагалом на фреске в еврейском театре? Кончено, напоминает. Этот малый вдохновил создателей бродвейского мюзикла «Скрипач на крыше», поставленного по циклу рассказов Шолома Алейхема о Тевье-молочнике.

И надо же какое совпадение: оформителем оригинального бродвейского спектакля был Борис Аронсон, еврей из России, который начинал свою карьеру в 1920 году в Московском еврейском театре, когда Шагал был там главным художником. На заднике, сделанном Аронсоном, такие же домишки, что и на картине «Я и деревня», и те же яркие живые цвета, что на палитре Шагала. А если вы думаете, что скрипач на крыше — это магический реализм, вы ошибаетесь; это самая настоящая реальность. Дома в местечках были низкими, и забраться на них не составляло труда. Жители пережидали на крышах наводнения или бесчинства проходящих по местечку войск; они также полагали крыши удобным местом для отдыха — ведь в домах было так тесно. Шагал вспоминал, как его дедушка любил сидеть на крыше, грызя морковь и наблюдая за тем, что творилось вокруг.

БЕСПОКОЯСЬ О ТОМ, КАК ОН БУДЕТ ЖИТЬ В ЭМИГРАЦИИ В США, МАРК ШАГАЛ ТО И ДЕЛО СПРАШИВАЛ: «А КОРОВЫ В АМЕРИКЕ ЕСТЬ?». К СЧАСТЬЮ, В СЕЛЬСКОЙ МЕСТНОСТИ ПОД НЬЮ-ЙОРКОМ ХУДОЖНИК ОБНАРУЖИЛ МНОЖЕСТВО ЭТИХ ДОБРОДУШНЫХ ЖИВОТНЫХ.

Было бы любопытно узнать мнение Шагала о мюзикле, но, хотя спектакль долго шел в Париже, художник его так и не посмотрел.

КОРОВЫ ЕСТЬ? ТОГДА ПОЕДУ

После падения Парижа жизнь Шагала оказалась в серьезной опасности. Коллаборационистский режим Виши наверняка отправил бы его в концлагерь, это был лишь вопрос времени. Шагал рвался вон из Франции, и все же его одолевали сомнения, и накануне отъезда он постоянно спрашивал главу комитета по спасению беженцев Вариана Фрая: «А коровы в Америке есть?» Этот вопрос иногда трактуют как проявление чудовищного невежества художника относительно США, но все не так просто. На самом деле Шагал спрашивал: «А мне будет что писать в Америке?» или даже: «А я смогу вообще заниматься там живописью?»

Как оказалось, свои самые счастливые дни в Соединенных Штатах Шагал провел в сельской местности под Нью-Йорком, где чего-чего, а уж коров предостаточно.