Один юноша (подробное представление которого здесь необязательно) вышел как-то из дому во второй половине дня, не имея на то какой-либо определенной цели. Было душно; знойный, противный ветер гнал по небу темные облака; тротуары сверкали, словно зеркала; был тот час дня, который обычно более всего отмечен леностью и беззаботным течением, хотя ничто прямо и не говорило в пользу такого ощущения; было этак часов пять-шесть вечера. Люди, мелькавшие вокруг, походили на призраков. Вечерело. В магазинах начинали зажигаться огни.

Юноша, как об этом уже было сказано, беспечно прогуливался по одной из оживленных улиц города; и начал уже было подумывать над тем, чтобы вернуться к себе домой, как неожиданно его внимание привлекла хрупкая женская фигурка, скользившая в толпе, и всем своим видом напоминавшая рыбку, энергично работавшую хвостом и плавниками. То была брюнетка, полностью поглощенная своими мыслями, так, по крайней мере, могло показаться. Она была в шляпке с заломленными полями и в костюмчике, сшитом по последней моде, в котором ее исключительно пластичное тело ходило буквально ходуном, словно тело молодого щенка в собственной шкуре; всего этого было достаточно, чтобы юноша решил преследовать незнакомку. Преследовать просто так, без особых намерений — хотелось только проследить, куда она направляется.

Наивный, он совершенно не учел особой чувствительности, присущей только женской натуре! Уже через каких-либо сто шагов женщина со всей определенностью знала, что ее преследуют, и, он, в свою очередь, знал, что она это знает. Они продолжали заигрывать самым различным образом еще порядочное расстояние. Между тем, юноша все более подавался провоцирующему очарованию незнакомки, в то время как та, благосклонно принимая знаки внимания, все более удалялась в сторону от оживленных улиц, уходя в лабиринты улочек, а то и переулков. Порой она резко оборачивалась назад, и, бросив молниеносный взгляд краешком глаза, тут же устремлялась вперед; он уже не мог поступить иначе и все время следовал за ней.

Наконец, они очутились на одной особенно загадочной улочке, и женщина тут же неожиданно скрылась в каком-то подъезде; юноша на какое-то мгновенье заколебался, но, будучи втянутым в игру, уже не был в состоянии отказаться от участия в ней; и, в свою очередь, переступил порог подъезда, ничуть не задумываясь над тем, каким будет его следующий шаг… Впрочем, куда могло пропасть столь божественное создание? Внутри подъезда проходил длинный, сырой коридор, от которого во все стороны лучами расходились многочисленные проходы, ведущие, по всей видимости, во двор и на лестницы. В каком же из этих проходов могла исчезнуть женщина? Неожиданно он заметил ее внизу, как раз в тот момент, когда та пересекала угол двора; кстати, и в этот раз незнакомка не упустила случая бросить в его сторону еще один едва уловимый взгляд. Не был ли тот взгляд красноречивее любого приглашения?! Юноша не стал долго раздумывать и тут же бросился ей вдогонку. Вскоре ему представилась возможность увидеть, куда пыталась скрыться красавица. Она быстро поднималась по лестнице, шаркая ногами. Через какое-то мгновение он снова был у нее за спиной. Еще через мгновение он услышал, как на верхней площадке она открыла и тут же закрыла за собой дверь, отыскать которую уже не представляло никакого труда.

Но вот загвоздка — как поступить в такой ситуации дальше? Впрочем, разве, ему воспрещалось просто взять и постучать в дверь? Да и тот многозначительный взгляд разве был только плодом его фантазии? Но, если все же постучать, то зачем, с какой целью? Подобные колебания не только не остудили пыла юноши, но, наоборот, возымели обратное действие. Он решительно постучал в дверь. В конце концов, если вместо девушки дверь откроет кто-либо другой, всегда можно будет что-нибудь придумать в оправдание.

* * *

Дверь открыл старый человек, даже весьма старый, в короткой бархатной тунике, наброшенной на худое тело, словно на вешалку, в берете на манер Рафаэля, в войлочных домашних тапочках, с дрожащей козлиной бородкой, и в очках, висящих на кончике носа.

Этот, отдающий дань традициям, прямо-таки опереточный персонаж, поглядел немного на совершенно оторопевшего юношу, и, не ожидая, когда тот придет в себя и заговорит, сразу же обратился к нему с риторическим вопросом:

— Наверняка, вы ищете мою дочь? Проходите. Смелее! Заходите же, черт подери! Заходите, и, давайте подождем ее пока где-нибудь тут у меня, — предложил он в следующий момент, расступаясь, и, пропуская юношу вперед по крайне захламленному коридору. — Встретиться с хорошим человеком всегда приятно, и двери нашего дома для таких всегда открыты.

И, прежде чем осознать что-либо, юноша очутился в просторном, запыленном помещении студии художника, едва освещаемом светом. Правильнее сказать, его освещал всего лишь один единственным светильник желтоватого цвета, установленный непосредственно на мольберте. Стены студии были хаотично усеяны различными зарисовками, сделанными на скорую руку, полотнами, вывешенными прямо без рам, и полками, буквально ломившимися от предметов неживой природы. Старик сел в то самое кресло, из которого он только что встал, чтобы встретить гостя, и, приглашая жестом юношу присесть в кожаное кресло, продолжил:

— Послушайте, не исключено, что моя дочь задержится. Не вам мне объяснять, что у женщин хватает дел по дому. А, что, если тем временем я покажу вам что-нибудь из моих работ? Вы как на это смотрите? Просто, чтобы убить немного время… Дело в том, что я — художник. Впрочем, видимо, вы итак уже об этом догадались. И к тому же, вы производите впечатление весьма живого, интересующегося жизнью, юноши; не в пример нашей нынешней молодежи… Ну что, идет? — закончил он свою просьбу с мольбой в голосе.

Попробуй отказать кому-то в просьбе, когда у тебя нет иного выбора! Юноша вымолвил что-то нечленораздельно в знак согласия, и старик тут же, не мешкая, начал передавать ему некоторые свои работы.

Это были рисунки, выполненные гуашью, темперой, лишенные какой-либо оригинальности, т. е. страдающие явной академичностью. Обнаженные фигуры казались точной копией безликих и дешевых гипсовых фигур, которыми буквально забиты все художественные училища, и, с которых они, по всей видимости, и были списаны. Пейзажи были либо густо усеяны всевозможными предметами, либо представали в своих застывших, плоских формах. Женские головки украшали волнистые, уложенные по всем правилам парикмахерского искусства, пряди волос. Они обрамляли буквально пышущие здоровьем лица с пурпурными губами.

Одним словом во всех его трудах чётко прослеживалась жуткая меланхолия. И во всём ощущалось какое-то издевательство над здравым смыслом. Тем не менее, почти каждое из этих творений содержало в себе какой-нибудь неожиданный, оригинальный элемент, дававший повод для беспокойства. Иногда это было едва уловимое очарование, но и оно, как правило, не вписывалось в контекст сюжета, и, тем более, не было в состоянии выразить ход его мыслей. Так, например, в одной из работ на фоне открытой двери, ведущей в цветущий сад, отчетливо просматривалось, словно филигрань, весьма неопределенное существо в капюшоне.

— А это, что будет? — осмелился спросить юноша, совершенно не зная с чего начать разговор.

— Призраки на пороге дома — так называется эскиз, который вы сейчас рассматриваете… Это — чтобы вы лучше ориентировались.

Вы улавливаете смысл?

В углу одного из пейзажей, застывшего и весьма банального (со злаковыми полями, крестьянским домиком с кипарисом и извивающейся тропкой) была изображена маленькая черная фигурка, с развевающимися на ветру волосами.

— А тут, что у вас?

— Черт подери, да это же «знойный демон»! — воскликнул старик не то с изумлением, не то с сожалением по поводу недостаточной фантазии собеседника.

Короче говоря, через весь этот художественный хлам четкой нитью проходило (если так можно выразиться) одно единственное состояние: одиночество. Оно являлось результатом несбывшихся иллюзий, как осознанных так и не осознанных, многочисленных измен и разбитых надежд, не поддающихся какой-либо оценке.

Простите, вы не желали бы посмотреть работы посерьезнее? Как? — продолжил старик и тут же, не ожидая ответа, поднялся с кресла, включил дополнительный свет, и, бессистемно хватая полотна, отбывавшие наказание (то есть те, что были перевернуты лицевой стороной к стене), принялся судорожно закреплять их на одном из мольбертов. — Взгляните…

Это были самые разные полотна — желтые, зеленые, оранжевые, втиснутые в жгучую ядовитую палитру, и, выполненные с претензией на существование некой иллюзорной, абстрактной действительности, с повышенной экзальтацией каких-то особых атрибутов представленных на рисунках предметов. Это были краски, которые можно увидеть разве что в бреду или при сильнейшем ослеплении светом. И они не выдерживали никакой критики при сравнении (даже по самой минимальной мерке) с себе подобными.

— Ну, а теперь, — неожиданно вскричал старик, — скажите мне, пожалуйста: каким образом в моей ситуации можно привлечь внимание своих собратьев по кисти? Скажите мне это! О чем только не говорят и не дискутируют вокруг, но меня же ни одна собака даже не…

Добрый ли, злой был этот человек — я этого не знаю! Но это был художник, хотя и униженный, но преисполненный собственного достоинства. Может, даже самый большой неудачник из всех идеалистов, когда-либо живших на земле. Ошибочно или с полным на то основанием, но он считал себя незаслуженно обойденным вниманием (с чем он, кстати, никак не мог примириться, что само по себе является положительным фактом). Голос старика повысился, стал пронзительным, казалось, что он вот-вот расплачется… Как же так? Отчего всё это, если он полностью принес в жертву и свои силы, и бессонные ночи, и все свои надежды?

— Взгляните, также на это, прошу вас!

* * *

Между тем, юноша уже давно задавал себе один и тот же вопрос: «Но, где же его дочь?». И, как раз в тот момент, когда в голосе старика начали прослушиваться болезненные нотки, дверь отворилась и появилась девушка. Столь же изящная и грациозная, как и тогда, когда он увидал ее впервые, с высоко понятыми бровями и взглядом полным почти неземной нежности. Даже не взглянув на гостя, она сразу же обратилась к отцу:

— Успокойся, папа! К чему все это? Чем может помочь тебе этот синьор? К тому же, рано или поздно, но тебя обязательно оценят!

— Когда? Когда я буду уже мертв? — воскликнул старик с горечью в голосе.

Впрочем, ты права. Пожалуй, вы можете идти. Вы ведь зашли, чтобы прогуляться с моей дочерью, не правда ли? Да и вы тоже правы по-своему: она красива и умна. Не обращайте на меня внимания.

Мне больше ничего не надо. Я и этим, что вы мне уделили столько внимания, доволен сполна. Так что, торопитесь, и хорошей вам прогулки.

В результате, молодая парочка снова очутилась на улице. «Не могли бы мы зайти на минутку в кафе?» — предложил парень девушке. «Не возражаю», — ответила та.

— Вы видели? — объясняла за чашечкой кофе девушка, — вы видели, что сталось с моим отцом?… Бедняжка, что дали ему жизнь, общество? Чем они отплатили ему за все его старания и рвение? Ничем! К тому же, пожалуй, все это делалось с самых лучших побуждений. Впрочем, зачем говорить об этом, все равно ничего не изменишь. Вы только представьте себе! Как можно жить в постоянном ожидании какого-нибудь случайного человека, хотя бы незначительного знака внимания, элементарной поддержки, даже, если на это он и не имеет никакого права?! В ожидании кого-то, кто хотя бы как-то мог заинтересоваться его работой. И это, тогда, когда на его глазах, глазах беспокойных, но вовсе независтливых, ежедневно другие, ничуть не лучшие его, продвигаются вперед, утверждаются, занимают солидные позиции… Вот почему я считаю своим долгом помогать по возможности моему старенькому отцу.

Я знаю, что я привлекательна, и пользуюсь этим обстоятельством, чтобы заманить в наш дом того или иного гостя. Ведь вряд ли можно отказать во внимании старому художнику, чью дочь вы только что преследовали… Мучит ли меня совесть за столь невинное коварство? Ничуть! Скорее напротив!

Вскоре девушка вежливо попрощалась с юношей. А, что же касается юноши… То он немного погодя рассуждал про себя приблизительно так: «А разве я сам порой не двигаюсь в жизни на ощупь, не трачу энергию впустую? Разве состояние ожидания, в котором я нахожусь, до ужаса не похоже на тщетное ожидание художника, с которым, мне довелось столкнуться сегодня? И разве мне, как и этому художнику, не уготовлена столь же печальная участь?».

Кстати, среди картин, которые он только что рассматривал помимо своей воли, никак не выходил у него из ума один морской пейзаж, в котором жизнь буквально била ключом. Причем, если и била ключом, только на первый взгляд. На самом деле, какой смысл мог закладываться автором в столь загадочное сумрачное небо, и, на что намекала полная злой иронии морская зыбь и прямо-таки звериный оскал волн?