ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРИБЫЛ В ГОРОД

«Приветствуем вас в Аброке!» — гласила надпись на большом придорожном щите.

Человек, шагавший по дороге, на миг остановился и взглянул на щит. К нему это приветствие явно не относилось. Да и у него, казалось, оно вызывало мало радости. Дальше он пошел куда медленнее, чем прежде.

В одной руке у него был чемоданчик, в другой — шляпа. Волосы его давно поредели и поседели. Одет он был так, чтобы не привлекать внимания — добротно, но неброско, так что сливался с местностью, как зверь в лесу. Те немногие, кого он встретил по дороге, его едва заметили.

Городок Аброка лежал в двух километрах от довольно невзрачной железнодорожной станции. Разумеется, на станцию к прибытию поезда ходил автобус, но приезжий явно решил это небольшое расстояние пройти пешком. Ведь легкий чемоданчик не слишком его обременял.

Лицо его было столь же неприметным, как и весь облик, но если присмотреться повнимательнее и поближе, становилось заметно, что все оно испещрено мелкими морщинками. И это невольно привлекало внимание. Морщины как-то странно противоречили друг другу: одни выдавали его усталость, несмелость и озабоченность, другие — резкие, презрительные, злобные — были явно агрессивными.

Эти противоречия вызывали неприятное чувство: не известно, человека нужно жалеть или лучше остерегаться.

Дорога со станции вела меж лесистых холмов и обширных обильных нив. Влажный свежий воздух благоухал. Небо было серебристо-серым, и хотя солнце поднялось уже высоко, его все еще не было видно. Свежий воздух, порывы ветра и невидимое дневное светило напоминали, что и осень не за горами. И если встречались двое знакомых, разговор, вполне естественно, начинался так: «Знаешь, похоже, лето уже на исходе».

И знакомый вполне мог ответить: «Да в этом году лета, почитай, и не было, верно?»

Лето в самом деле выдалось холодное и прошло как-то быстрее обычного. Да и жатва не ладилась. На одних полях вдоль дороги уже стояли снопы, а на других убирать еще и не начинали.

На несжатых полях среди злаков синели васильки, верный спутник всяких зерновых. Но вообще-то глазу путника особенно отдохнуть было не на чем. На обочине отцветали крупные одуванчики, пуская по ветру семена. Конский щавель заполонивший кюветы, начал буреть. И только неподдающийся тысячелистник все еще цвел наперекор всему.

— Achillea millefolium, — пробормотал путник, и прозвучало это словно колдовское заклинание.

Знание латинских названий — просто излишняя и бесполезная глупость, но человек должен быть весьма образован, чтобы его постичь. Зато если эти бессмысленные термины с молодых лет застрянут в памяти, то останутся на всю жизнь как доказательство, что человек провел молодые годы в университетах. А ведь бывают случаи, когда невредно доказать, что он имел такое счастье. И тогда он прибегает к колдовскому заклинанию. Тогда при взгляде на самый заурядный полевой цветок бубнит его латинское название: Achillea millefolium. Это словно тайное лекарство для человека, который чувствует, что теряет веру в себя.

Озабоченные морщины на лице путника разгладились, но еще сильнее проступили морщины агрессивные. Он прибавил шагу и заторопился в город.

Если подходить со стороны станции, то Аброка не видна до тех пор, пока не очутишься на ее улицах. Дорога огибает пригорок, на котором в давние времена стояла виселица. С тех пор никто не хотел там селиться, и весь холм зарос густой травой. Но как только его обогнешь, до города рукой подать.

В других местах окрестности, как правило, непоправимо изувечены хаосом хозяйственных построек. Но Аброка начиналась сразу. Там, где кончалось последнее пшеничное поле, начинались регулярные городские кварталы.

Теперь вы попадали на Длинную улицу, которая плавно вилась через весь город с востока на запад, и не нужно было слишком острого зрения, чтобы уяснить, что прежде это была самая обычная проселочная дорога. Через несколько кварталов вы попадали на площадь, откуда улица поворачивала к реке, текущей через город, потом шла через новую городскую застройку, опять сворачивала и, наконец, в трех километрах от Аброки вливалась в автостраду.

Ощутив под ногами асфальт мостовой, путник сбавил шаг и осторожно огляделся. В его движениях, однако, читалась не неуверенность, а скорее осторожность.

Трудно было сказать, чем эта осторожность вызвана. Неоднозначное выражение его лица не давало конкретного ответа. Несмелые морщинки можно было толковать так, что он боится неудачи и предпочел бы избежать встреч со знакомыми. Но при всем этом все сильнее брали верх морщины агрессивные, и их острые линии можно было читать, как письмена с угрозами.

Летом город был полон голосов. Они доносились из открытых окон, стены их подхватывали и отражали дальше, так что воздух кишел обрывками многоголосых реплик: «Алло? Вы ошиблись, тут таких нет… Будьте так добры и отпустите мою руку… Да они ни в чем не нуждаются… Не представляешь, чего мне это стоило… Окружной прокурор выдал ордер на арест тридцатипятилетнего… Осторожнее, как бы чего не случилось… Имейте в виду…»

Кто вообще мог быть уверен, что все эти слова вылетают сквозь распахнутые окна и что это не его внутренний голос?

Осторожно… Как бы чего не случилось…

Длинная улица совсем не такая уж длинная, как могло показаться по ее названию. Уже за поворотом видна площадь.

Площадь — словно сцена под открытым небом, где разыгрывается жизнь Аброки. Торговля: грузовик с жестяной принцессой на радиаторе тяжело подает задом во двор хозяйственного магазина, самого большого в городе. Культура: дед с ведерком и свитком бумаг поспешает к афишному щиту и наклеивает объявление про занятия в воскресной школе. Власть: городской нотариус выходит из кондитерской, заботливо стряхивает с пиджака несколько крошек и направляется через площадь в свою контору.

Обычный день. Ничего особенного. Никаких недобрых предчувствий. Приезжие именуют Аброку не иначе как сонной идиллией. Но никакая идиллия не может спать таким глубоким сном, чтобы ее не пробудила удивительная новость. Человек с чемоданчиком немало удивил местечко самим своим появлением.

Он остановился на краю площади, еще не решаясь вступить на сцену, зато внимательно за всеми наблюдая. Его все еще никто не замечал. Внимания заслуживало совсем другое. Нотариус встретился с председателем городского совета и сдержанно поклонился. Пес встретил кошечку и во всеуслышание сообщил об этом.

Между тем человек с чемоданчиком исчез в одной из боковых улочек. Называлась она Коровьей; возможно, по ней прогоняли скот в те времена, когда площадь еще была продовольственным рынком. Но теперь эта улица была почти пуста, человек поспешно прошагал по ней и никого не встретил.

Чуть пониже стояла небольшая гостиница, явно рассчитанная на скромных постояльцев. Вывеска висела криво, а дом просто вопиял о ремонте. Вход не был заперт.

Человек вошел внутрь, но прежде позвонил у дверей, дабы известить о своем появлении. Едва он поставил чемоданчик, как показалась хозяйка гостиницы, пожилая, небрежно одетая толстуха, почти столь же запущенная, как и сам дом. Она курила сигарету, и во время разговора из ее рта тянулся тонкий шлейф дыма.

— Ну-ну… Это вы, херр адвокат?

Он раздраженно огрызнулся:

— Вы же не собираетесь сказать, что успели меня забыть, фру Норстрем? Ладно, дайте мне номер.

— Да? А вы надолго?

— Не знаю. Дайте мне лучший номер… Я хочу сказать, тот, что не совсем загажен.

Фру Норстрем не ответила, продолжая беззастенчиво его разглядывать. Он знал ее настырность, так что немного помолчал, а потом обиженно добавил:

— .Если нужно, я вам заплачу вперед.

 

ГОРОД, В КОТОРЫЙ ПРИБЫЛ ПУТНИК

1.

Аброка — старинный город. Его имя, о происхождении которого никто не знает, пахнет кровью и ревом варварских труб.

Аброка лежит на— холмистой равнине в Центральной Швеции. Если кто-то хочет выяснить ее расположение точнее, нужно отыскать на карте место, где автострада пересекает реку Сутар. Там он ее и найдет.

Город возник в те времена, когда река еще была судоходна. Но наносы почвы за долгие века сделали всякое судоходство невозможным. И его так ничто и не заменило — ни промышленность, ни государственные учреждения, и даже туристы не считали Аброку достойной внимания. Только крестьяне из окрестностей с незапамятных времен привыкли отправляться в город за покупками. Так что нельзя отрицать, что Аброка все же оставалась в русле современного экономического развития.

Зато тишина, царившая в городе, благотворно действовала на нервы. Транзитного движения тут просто не существовало. Огромные деревья простирали свои кроны над тихими улицами и болотистой поймой реки Сутар. Большей частью сохранилась старинная приземистая застройка. Только в некоторых местах вдоль. Длинной улицы выросли новые трехэтажные доходные дома со стеклянными и металлическими входными дверьми, но новых зданий было слишком мало, чтобы своей геометрической неумолимостью они могли повлиять на характер города, все еще очень уютного.

Если Аброка и страдала от нехватки современных благ, это вполне компенсировалось такими достоинствами, как простор, зелень и свежий воздух.

Если недоставало культурных развлечений, их вполне можно было заменить общением с соседями, совершенно бесплатным, хотя и не всегда добровольным. Жители Аброки с интересом наблюдают за соседями. Одалживаются друг у друга, вместе поливают цветы, прислушиваются к соседским разговорам, отмечают праздники и никогда не забывают выразить сочувствие тем, кого постигло горе.

Правда, в городе есть и партии, которые борются за власть. И ораторы, яростно громящие противников на собраниях. Но в действительности их возможности в городском собрании совсем невелики. Там существовало равновесие, примерно как у сверхдержав, которые постоянно наращивают свои вооружения, пока наконец не ужаснутся мысли о возможности самоуничтожения.

Если попытаться выяснить, чем эти партии друг от друга отличаются, то главное различие в том, что одну возглавляет торговец скобяным товаром Викторсон, а другую — директор кладбища Вармин.

Председатель городского собрания Вармин — крупный крепкий мужчина в расцвете лет, с носом, сломанным в давней портовой драке. Если захотите его видеть, взгляните на площадь! Именно там он сейчас разминулся с местным нотариусом. Они вежливо раскланялись, хотя Вармин полагает, что нотариус — проклятый мерзкий интриган. Нотариус ответил холодным поклоном: он считает Вармина неотесанным и грубым. И никто из них не ошибается. Вармину действительно недостает воспитания, да и выражается он резко и грубовато. И действительно дает волю рукам. Но неправда, что когда-то в приступе ярости он вышвырнул в сугроб свою несчастную жену: выбросил он только швейную машинку, а любой признает, что это совсем другое дело. Но факт остается фактом, так что многие сочувствуют фру Вармин, что ее муж так грубо обошелся с ее швейной машинкой.

Председатель городского финансового комитета Виктор-сон — самый богатый человек в городе. Ему принадлежит большой богатый магазин на площади. Там его, как правило, и можно найти, чаще за беседой с каким-нибудь деревенским клиентом. Для сельских жителей он издавна стал кем-то вроде технического консультанта, что торговле только на пользу. Но сейчас кресло в его кабинете пустует. Несколько минут назад он дал неотложные указания злой на язык девице, что ведет его бухгалтерские книги, и отправился домой выпить кофе.

Его уже ждет молодая жена с кофеваркой, и только он сядет, как будет обслужен. Кофейный столик стоит под одним из окон в симпатичной гостиной с новой мебелью в стиле ампир и большой картиной маслом на стене. Хозяину подарили ее на пятидесятилетие. Со своего места хозяину дома открывается прекрасный вид на площадь.

Случайные гости, которые впервые видят площадь, разумеется, замечают прежде всего общественные здания: белокаменный собор, построенный во времена короля Густава и недавно отреставрированный, кондитерскую «Плаза», кинотеатр «Бродвей», стоянку такси, старую ратушу, слишком тесную для нынешних потребностей города, почему ее и передали местному краеведческому обществу как музей. Если кто интересуется каменными топорами и безносыми деревянными святыми, может взять ключ от музея у привратника в новой ратуше, которая совсем рядом.

Но жена хозяина слишком часто видит эти здания и потому предпочитает наблюдать за городским нотариусом Эркендорфом, который, неторопливо прогуливаясь, как раз встретился с директором кладбища Вармином. Можно было ожидать, что они поздороваются весьма сдержанно. И они именно так и поздоровались. Так что она зевнула.

Хозяин тем временем наслаждался кофе.

— Ну и чем ты сегодня занималась? — спросил он.

— Да ничем особенным. А ты? Много работы?

— Да как всегда. Но день еще не кончился.

— Не хочешь немного отдохнуть?

— Что? Ах да. Пожалуй, это весьма кстати.

Он отхлебнул кофе и зевнул.

— Ты устала? Или не выспалась?

Сам он засыпал, едва голова касалась подушки. Жена немного смутилась.

— Прошла целая вечность, пока я уснула. Что-то мне неважно. И выгляжу жутко.

Следовало ожидать, что муж станет возражать. Она совсем не выглядела жутко, напротив, была удивительно хороша собой. В таких обстоятельствах мужу нужно бы заверить, что по ней каждый видит, как она свежа, обаятельна и вообще прекраснее, чем обычно. Но муж сказал совсем другое.

— Ты и в самом деле кажешься немного усталой, — согласился он, рассмотрев жену повнимательнее. — Надо попросить доктора, чтобы выписал тебе что-нибудь снотворное.

— Ну конечно, я могла бы его попросить.

— Я позвоню, пусть что-нибудь захватит. Ведь нынче вечером он будет у нас.

— Знаю.

Не совсем справедливо представлять Викторсона дома за полуденным кофе. Хотя он уже перевалил за вторые полсотни, но все еще активен, бодр и неутомим в обеих сферах своей деятельности — в политике и бизнесе. За кофе разговор у него не клеился, потому что он постоянно думал о своей конторе. И именно сейчас в уме составлял контракт с неким подрядчиком.

— Кофе достаточно крепкий? Дорогой, а как тебе эти кексы?

— Я не любитель сладкого. А эти кажутся слишком сухими.

«Слишком сухими» было сказано тоном, каким обычно он делал замечания подчиненным.

— А где сегодня Дези?

— Не знаю, — беззаботно отмахнулась жена. — Наверное, куда-то вышла.

Дези, крестным именем Дезире, была семнадцатилетняя дочь хозяина от предыдущего брака. Фру Викторсон она совершенно не заботила. Семнадцатилетние девицы не имеют обыкновения держать при себе мнения о своих ближних.

— Вышла? — переспросил Викторсон и нахмурился. — Слишком много она шляется.

— Я не утверждаю, что она вышла, — поспешила исправиться жена. — Может быть, сидит в своей комнате. Не знаю.

— Если она дома, могла бы спуститься попить с нами кофе. Девушке в ее возрасте…

Контракт с деревенским подрядчиком никак не складывался. И коммерсант тут же утратил интерес к неподобающему поведению молодежи, голос его перешел в невнятное бормотание и умолк. Допив кофе, он взглянул на часы.

— Еще чашечку?

— Нет, спасибо. Пожалуй, нет.

— Тебе уже пора идти?

— Я жду клиента. В котором часу у нас вечером гости?

— Приглашены на половину девятого.

Муж вернулся в контору, а жена налила себе еще чашечку кофе. «В самом деле они суховаты», — заключила она насчет кексов и потянулась за миндальным пирожным.

Начинала она счетоводом в конторе мужа. Тогда весь управленческий персонал был представлен в ее лице. Теперь на ее месте работала другая девушка. Она позаботилась, чтобы у этой девицы не было ни единого достоинства, которое могло бы привлечь хозяина.

Викторсон был на тридцать лет старше нее. Их брак, возможно, и нельзя было назвать идеальным, но она не могла смириться с мыслью, что ее муж захочет от этого ярма избавиться. И потому рьяно исполняла все обязанности, которые налагало на нее это положение, и уклонялась от любой возможности нарваться на неприятности.

Насладиться миндальным пирожным помешала ей Дези.

— Где ты была?

— Как «где»? У себя в комнате. Читала.

— Думаю, на кофе могла бы и выйти. Отец тебя спрашивал.

— Я взяла из холодильника кока-колу, с меня хватит. И не буду обжираться пирожными, чтобы не растолстеть, как свинья.

Если это было оскорблением, оно не попало в цель, потому что обожавшая сладкое фру Викторсон имела фигуру манекенщицы. Куда хуже было с этим у самой Дези, которая при узком личике Мадонны была широка в бедрах и почти без талии. Но если у Мадонны зад и широковат, он всегда скрыт под складками широкого плаща. А Дези своей недостаток еще подчеркивала облегающими черными брюками.

Фру Викторсон прекрасно знала, что падчерица считает ее необразованной нахалкой. Что касалось необразованности, то она с этим смирилась; про образование она не имела понятия и не представляла, на что ей оно. Враждебность Дези она приписывала женской ревности, а с ней ничего не поделаешь. Так что с приемной дочерью она придерживалась тактики уклонения от стычек.

— Вечером придут гости, — заметила она. — Ты всех знаешь. Посидишь с нами? Если да, нам будет приятно.

Дези вместо ответа только презрительно усмехнулась.

— Нет, я ухожу.

— Как хочешь. Возьми непромокаемый плащ, небо затягивают тучи.

Обе взглянули в окно, где на стеклах уже прочертили след редкие капельки дождя. Дези огорченно наморщила лоб, так что на переносице собрались складки.

— Ну как на зло! — вздохнула она. — Наверняка будет лить весь вечер. И куда мы пойдем?

«Пойдем?— подумала фру Викторсон.— Кто это "мы"?» Но расспрашивать ей не хотелось.

2.

Викторсон собирал гостей не ради забавы, такие мероприятия были частью его политических и деловых контактов. Никогда там не случалось недоразумений. Гостей он разделял на группы, состав которых заранее заботливо продумывал: бодрые строительные подрядчики, прилизанные функционеры, тертые коммерсанты, представительные священники, услужливые судейские и начитанные учителя местной школы.

Роль хозяйки на таких приемах фру Викторсон числила среди своих самых неприятных обязанностей. Ее утомляли разговоры гостей о политике, которая ее совсем не занимала; порой с ней пытались завести интеллектуальную дискуссию о новых книгах, которые она читать не собиралась.

Но нынешний вечер обещал нечто иное. Гости в основном входили в круг политических союзников хозяина, но приглашены были не только ради демонстрации лояльности. Должны были собраться настоящие друзья семьи: пастор с супругой, нотариус с женой и доктор Скродерстрем, который придет один, потому что три года назад овдовел.

Условились на полдевятого, потому что нотариусу предстояло еще отсидеть на каком-то собрании. Но последним пришел доктор, который опоздал почти на двадцать минут.

Остальные изнывали от ожидания в ампирной гостиной. Казалось, доктор с ходу готов повиниться.

— Пациент? — спросила хозяйка, прежде чем гость успел это сделать.

Доктор благодарно кивнул и пробубнил что-то в том смысле, что случай совершенно непредвиденный. Супруга священника тут же встревожилась за своих прихожан.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Ну, так сказать я бы все-таки не рискнул…— начал доктор сухим профессиональным тоном, в то же время прекрасно понимая, что лучше бы молчать. — Но случай неприятный. Могу только заверить, что госпитализация явно не понадобится. Скорее какое-то нервное потрясение. Я выписал пациенту успокоительное и думал, что этого хватит, но…

Викторсон понимающе усмехнулся. Доктор Скродерстрем был всеобщим любимцем за свою любезность и доброжелательность, но как врач звезд с неба не хватал. Его неуверенность часто приводила к тому, что он предписывал слишком слабые средства и слишком малые дозы.

— Пришлось поправить ваш рецепт, верно? — предположил хозяин.

Доктор явно почувствовал, что его врачебная репутация под угрозой. Он нахмурился и пустился в дальнейшие пояснения, которых никто от него не требовал.

— Мои предписания были в порядке, — заявил он, чтобы поставить точки над i, — но случай стал развиваться в неожиданном направлении. Пациенту не понравился избранный способ лечения, так что пришлось найти совершенно новый метод. В таком случае приходится детально обдумывать ситуацию. Малейшая ошибка…

Фру Викторсон испугалась, что начнется лекция на медицинские темы.

— У нас еще будет время поговорить об этом и многом другом, — перебила она, — а стол накрыт, все стынет. Не думайте больше о своих пациентах!

Если фру Викторсон хотела привлечь внимание мужчины, она не знала неудач. Круглая физиономия доктора расплылась в блаженной улыбке. Хозяйка усмехнулась.

— Я убеждена, что ваша новая методика даст свои плоды, — заверила она и, подхватив под руку священника, направилась с ним в столовую.

— Да, несомненно, — поддакнул доктор и подал руку супруге нотариуса фру Эркендорф. — Несомненно!

Еще в прошлом году столовую обставили для представительских целей. Тяжелый стол был окружен ренессансными стульями с высокими, обтянутыми кожей спинками, которые будто только что вышли из рук древнего мастера. На продольной стене красовался большой натюрморт в стиле школы фламандского мастера Яна де Хеема.

Стол действительно был уже накрыт. Серебряные блюда с горячими закусками, словно железная армада, сосредоточились вокруг зеленеющих блюд с салатом и редиской. Доктор Скродерстрем жадным взглядом пожирал тарелки, но фру Эркендорф ловко ухватила его за руку, помешав сесть за стол, прежде чем священник не вознес молитву.

Пастор Солин был серьезным мужчиной высокого роста, который застегивал свой твердый воротничок сзади, а своих прихожан непоколебимого лютеранского вероисповедания тревожил высказываниями, которые смахивали на происки папистов. Его идеалом был аскетизм, чему вполне соответствовала его длинная тощая фигура.

Как только все расселись, супруга священника принялась убеждать нотариуса Эркендорфа, как важно придерживаться правил при пятничном богослужении. Она села на своего любимого конька, когда зашел разговор о домашнем хозяйстве.

— И меня вполне устраивает, что мой муж произносит проповеди именно по пятницам. По крайней мере, он оставляет меня в покое, и я могу заняться делом…

Выглядело это так, что она оставляет исключительно на мужа заботы о Господе Боге, пока сама занимается неотложными потребностями настоящей жизни.

Беседа понемногу набрала темп. Когда подали мясные фрикадельки с морковью, фру Эркендорф завела разговор через стол с отцом Солином.

— Вы уже слышали, что в нашем городе появился адвокат Боттмер?

— Не называй его адвокатом, — перебил ее муж. — У него нет на это права.

Казалось, возвращение этого человека коснулось всех. Во всяком случае, за столом воцарилась тишина. Хозяин откашлялся.

— Я разговаривал с Боттмером, — начал он. — Нынче после обеда он заходил ко мне в контору. Это был — как бы вам сказать — весьма неприятный визит.

— Свою вину он искупил, — укоризненно заметил священник.

— А как он выглядел? — спросила фру Солин. — Тюрьма оставила на нем заметные следы? Ведь там наверняка нет приличной еды, как я слышала, а потом, это сидение за решеткой… Он выглядел как прежде или…

— Постарел, — ответил хозяин. — Но прежде всего ведет себя совсем иначе. Стал каким-то упрямым и несговорчивым. И скажу я вам, на меня это подействовало очень неприятно. Мне редко что способно испортить настроение, но…

Все напряженно ждали, что же дальше.

— И что?

— Ну, я его просто выгнал.

— Прежде чем он сказал, зачем вернулся? — с юридической пунктуальностью поинтересовался нотариус. — Умно ли это было?

Последовала пауза, полная невысказанных мыслей о неприятностях, которые могут постичь их всех из-за поспешности хозяина. И тут фру Викторсон подняла руку, чтобы поправить рыжие локоны. Этим движением, совершенно невинным, она вдруг привлекла внимание всех остальных.

— Как бы все не остыло, — улыбнулась она. — Если уж нужно разговаривать о таких неприятных вещах, еще будет время к ним вернуться после еды.

Ее слова подействовали по крайней мере на мужскую часть общества. Доктор согласился с дружелюбным ворчанием, напряженное лицо хозяина обмякло, нотариус слегка усмехнулся, а пастор с выражением отцовской заботы положил мясные фрикадельки на тарелку.

Реплика фру Викторсон произвела необходимое воздействие. Она умела заразительно улыбаться, это была игра, рассчитанная прежде всего на мужчин.

Некоторое время разговор шел о других вещах. Но фру Эркендорф, которая и затронула скользкую тему, не собиралась от нее отказываться, как леопарду не избавиться от пятен, как эфиопу не сменить цвет кожи, как гиене не разучиться выть.

— А когда, собственно, адвоката Боттмера арестовали? — поинтересовалась она. — Кажется, что это было так давно…

— Не называй его адвокатом, — снова поправил нотариус.

— Три года назад,— строго заметил хозяин.

— Нет, три года не может быть, — отозвалась жена священника. — Это было осенью, когда я готовила варенье из райских яблочек, это я точно помню, так что это было два года назад.

— Это правда, — тихо, но уверенно подтвердил священник. — Анна Мари умерла два года назад.

— Анна Мари, — пробубнил доктор чуть дрогнувшим голосом.

Анна Мари Розенбок была богатой старой девой, которая пережила всю свою родню и скончалась в этом городе без родственников и наследников. У всех присутствующих было много причин ее вспомнить. Викторсон задумчиво взглянул на прекрасный фламандский натюрморт: Анна Мари Розенбок оставила его по завещанию. Доктор Скродерстрем был домашним врачом старой девы, отец Солин — ее духовником, нотариус Эркендорф — исполнителем последней воли. И каждому из них перепала немалая сумма. Боттмер, который вдруг вернулся в город, был попечителем наследства фрекен Розенбок, но его обвинили в растрате.

— А ведь верно, — отозвалась фру Эркендорф, недостачу обнаружили всего два года назад!

— Вот именно, — спокойно подтвердила фру Викторсон. Словно по взаимной договоренности все опять оставили эту тему и с успехом перешли к иной. На стол подали горячее. Называлось это канеллони — теплые пирожки с тертым сыром, наполненные мелко рубленной печенью и посыпанные базиликом. Фру Викторсон нашла их рецепт в одном из журналов, которые составляли ее основное чтение. Хозяин разлил по бокалам красное вино.

— За здоровье всех присутствующих! — провозгласил он.

Большим оратором он не был, но как местное начальство имел право на долю внимания. Гости ждали продолжения, но тост на том и кончился.

Потом разговор снова набрал теми, голоса за столом возвысились и ожили.

Доктор Скродерстрем в тот день получил от Викторсона новый электрический кипятильник для медицинских надобностей. Оплатили его городские власти, и предназначался он, собственно, для стерилизации медицинских инструментов, но непонятливый доктор собирался варить в нем кофе. Так что он спросил фру Эркендорф, не посоветует ли она, как обращаться с этим прибором? Та воспользовалась случаем и начала с рассказа про экскурсию в Париж, в которой ей посчастливилось участвовать, и потом ее было уже не остановить.

Священник принялся объяснять хозяйке, почему он не разрешил исполнение свадебного марша из «Лоэнгрина» при недавнем венчании в его церкви. Речь шла о чисто литургических доводах, и пастор излагал их весьма подробно. Фру Викторсон отвечала только «да» и «нет» и притом умудрялась делать вид, что слушает с небывалым вниманием, хотя в душе благодарила Бога, что рискнула испытать рецепт канеллони.

В связи с вареньем из райских яблочек фру Солин заключила, что на оборудовании для консервирования нужно было бы иметь возможность устанавливать время готовки. Ее сосед-нотариус имел тайного конька — механические игрушки. На самом деле он был куда лучшим механиком, чем юристом. И тут он принялся советовать, как устроить такой часовой механизм.

Хозяин участвовал в разговоре, но казалось, что его мысли где-то далеко.

Пора уже было вставать из-за стола, и фру Эркендорф закончила свои воспоминания о Париже грустным вздохом.

— Теперь все кончилось, — промурлыкала она.

— К сожалению, — поддакнул доктор.

Священник, убежденный аскет, много не съел, зато рассыпался в благодарностях больше всех.

За кофе в гостиной все вернулись к горячей теме об адвокате-растратчике. Только вот начинать никому не хотелось. Некоторое время разговор крутился вокруг да около. Понятно, нервы фру Эркендорф в конце концов не выдержали.

— Так насчет адвоката Боттмера… Нет, я хотела сказать… как его, собственно, теперь именовать?

— Кандидат права, — предложил нотариус, — на этот титул он имеет право.

— Разве можно называть кого-нибудь кандидатом права? Но так или иначе, что ему от нас нужно?

— Наверное, денег, — вздохнула жена священника.

Их двери слишком часто открывались людям, пришедшим именно за этим.

— Думаю, он ищет работу, — предположила хозяйка, — и это можно было бы устроить.

— Смотря где и у кого, — возразил нотариус Эркендорф. — Но он сам усложняет дело, если ищет что-то здесь, в Аброке.

— Да, боюсь, что так, — пробурчал доктор.

— Но если человек был адвокатом, — невинно заявила фру Солин, — он наверняка много знает о людях, и не самое лучшее, верно? Ведь он был советником по многим деликатным вопросам…

— Это правда, — подтвердил хозяин, нарушив наконец свое молчание. — Он даже слишком много знает. И не исключено, что попытается это использовать.

— Вы про шантаж? — удивленно спросила жена священника.

Чайная ложечка, упала на пол.

— Шантаж! — испуганно воскликнул пастор.

— Я бы так не сказал, — заметил доктор.

— Не знаю, что он мог бы использовать, но в этом случае…— еще более пронзительным, чем обычно, голосом заметил нотариус. — В конце концов нам нечего скрывать, что он мог бы…

Жена покосилась на него, и нотариус закончил свою реплику неуверенным смешком.

— Не скажите, — заметил хозяин со спокойным достоинством политического лидера. — Разумеется, мы все встревожены. Я сам только что сказал, что был неосмотрителен, когда его не выслушал, верно? Так вот как обстоят дела. Не хочу обидеть никого из вас, но разве не правда, что у каждого из нас есть кое-что такое, что он предпочел бы оставить при себе? Что-то, что могло бы произвести дурное впечатление. И если какой-то отчаянный тип о таких вещах знает и решится их использовать…

— Это просто преступление! — возмутился Эркендорф. — Разве он решится злоупотребить доверием, которое мы ему в свое время оказывали? Только отчаянный грешник…

Он хотел сказать «проклятый шантажист», но в последний миг отказался от этого определения в присутствии священника. Однако теперь его слова стали отдавать теологией, что вывело святого отца из дремоты.

— Грешники мы все, — поспешил уточнить тот.

— Это в смысле первородного греха, — с готовностью уточнил доктор.

— Все мы грешим. И с этой точки зрения я согласен с Сельмером. И разумеется, никто из нас не хочет, чтобы его грехи обсуждали на улицах или светских вечеринках.

— Ну уж нет, — подтвердила фру Викторсон.

Это было все ее участие в дискуссии.

— Я выразился слишком сдержанно, — согласился Эркендорф. — Сказал «грешник», но имел в виду скорее преступника. Потому что думал…

— Оставь при себе, что ты думал, — оборвала его жена. — Вопрос в том, что делать, если…

И она умолкла в надежде, что кто-нибудь подскажет нужное слово, но никто не отозвался.

— Если что-нибудь случится… — неохотно закончила она свою реплику.

— Пока еще ничего не случилось, — успокаивал ее пастор. — Ничего особенного, разве что Сельмер перестарался и выгнал бедолагу. Но не сомневаюсь, Сельмер, что при удобном случае ты перед ним извинишься.

Христианское смирение в речах священника хозяина совсем не волновало.

— Нет, дела совсем не так уж плохи, — с кислой усмешкой бросил он.— У меня для Боттмера припасен неплохой козырь, и не сомневаюсь, что в другой раз он как следует подумает, прежде чем ко мне сунется. Мне лично ничего не угрожает. Но вас всех я хотел предупредить, что с его стороны нужно ждать неприятностей.

Он умолк и погладил подбородок, словно заново взвешивая свои слова. Казалось, пастор хотел что-то возразить, но предпочел промолчать. Нотариус энергично помешивал ложечкой стынущий кофе. Жена священника держалась так, словно была в кружке кройки и шитья и разговор коснулся темы, которой она не одобряет. Фру Эркендорф слушала, раскрыв рот. На приветливом лице доктора проступила озабоченность, будто он стоял у постели больного, на которого его способностей не хватит. Жена хозяина, к всеобщему удивлению, довольно улыбалась.

— Если случится так, — сказал Викторсон, — что Бот-тмер кого-то из вас станет шантажировать, не позволяйте ему этого! Приходите ко мне! Скажите, о чем речь, и я уж выложу ему тот козырь, о котором только упоминал! Уверен, он его угомонит.

На самом деле он недвусмысленно намекнул: можете положиться на мою защиту, если доверите мне свою тайну.

Но именно в подобных предложениях проявляется властная натура.

— Откровенно говоря, я была бы рада, если бы он больше никогда не появился в нашем городе, — заявила жена священника будто бы от лица всех присутствующих.

Доктор Скродерстрем весь вечер собирался что-то сказать, но в последний момент ему что-нибудь мешало. На этот раз он гордо прочистил горло громким кашлем.

— Нет причин для беспокойства, — заявил он, будто стоял у постели больного и ничуть не сомневался в своем успехе. — Так что не нужно терять голову! Я убежден, что Боттмер не заявился сюда со злым умыслом — по крайней мере, так мне показалось, когда я с ним разговаривал.

— Вы с ним разговаривали? — удивилась фру Эркендорф. — А нам об этом ничего не говорили.

Доктор виновато улыбнулся.

— Наверное, и не надо было говорить. Боттмер пришел ко мне как пациент. Если вас это успокоит, скажу, что он казался угнетенным и напуганным. И по нему вовсе не было видно, что он что-то задумал.

— Посмотрим! — хмыкнула фру Эркендорф.

— Бедолага! — сочувственно вздохнула жена священника.

Викторсон недоверчиво покачал головой.

Так или иначе, но замечание доктора сразу разрядило напряженную атмосферу, царившую в комнате. Эту тему дальше обсуждать не стали и о Боттмере больше не вспоминали.

Гости как-то сразу стали делать вид, что утомились от мило проведенного вечера, и засобирались домой. Но при этом так и не смогли избавиться от вида заговорщиков, решающих, как избавиться от предателя.

Откланялись все сразу. Фру Викторсон схватила доктора под руку и отвела в сторонку.

— Как он выглядел? — вполголоса спросила она. — Он что, был болен?

— Разве что страдал бессонницей, — пробурчал доктор. — От беспокойства и забот, как мне показалось. Я прописал ему снотворное… Кстати, это мне кое о чем напомнило.

Он достал из кармана упаковку снотворных таблеток, которые обычно предписывал своим клиентам.

— Сельмер попросил меня о них по телефону. Для вас. Думаю, половины коробочки на первый раз хватит — принимайте, только когда в самом деле понадобится, и не больше одной таблетки. В вашем возрасте не стоит начинать с…

Тарахтение полупустой коробочки привлекло внимание фру Эркендорф. Она внимательно проследила, как жена хозяина спрятала лекарство в сумку, и, не обращая внимания на наставления доктора, спросила:

— И он не сказал ничего, кроме того, что ему не спится?

— Нет-нет, — заверил доктор и покачал головой.

3.

Уже шагая по площади, гости услышали, как часы пробили без четверти двенадцать. Три звонких удара расплылись в насыщенном влагой воздухе. По опыту все знали, что через три минуты отзовутся часы на почтамте, а уже потом часы на часовом магазине покажут без десяти двенадцать. Аброка была городом, где мог с чувством оттянуться преступник со склонностью к сложному временному алиби.

Пастор с женой распрощались с остальными и зашагали своей дорогой. Остальным было по пути, по Длинной улице на мост через реку Сутар.

Остановились они у новостройки, где жила семья нотариуса. Лица казались смертельно бледными в зеленом свете неоновой рекламы магазина через улицу — это была единственная вывеска, которая еще светилась.

— Вы заметили, как тихо просидела весь вечер Инес Викторсон? — спросила фру Эркендорф.

— Похоже, она до смерти устала, — осторожно заметил доктор.

— Сказала только, что не хочет, чтобы ее имя трепали на вечеринках.

— Но этого уж ей не избежать, — хмыкнул нотариус.

Его жена тоже ухмыльнулась.

— Я в этом не сомневаюсь. Нет ничего любопытнее, чем секреты чужого семейства.

— Господи, да что за тайны в семействе Викторсонов? — раздраженно спросил доктор.

Фру Эркендорф пожала плечами, словно пытаясь остаться в стороне от сплетен.

— Откуда мне знать…— протянула она.— Наверняка и другие ничего толком не знают, но языком трепать никто не запретит. Люди всегда найдут повод. Когда жена молодая и резвая, а муж у нее старый и вечно занятой… остальное легко домыслить.

Нотариус открыл супруге дверь, но сам остался на улице.

— Хочу еще немного подышать свежим воздухом, прежде чем ложиться, — объяснил он. — Немного прогуляюсь с доктором.

И они зашагали к мосту через Сутар. Впереди лежала широкая и прямая Длинная улица. Справа, то есть к северу от нее, был продолговатый, едва заметный пригорок, который именовали Яблоневым холмом. Там как раз построили новый квартал разнокалиберных домов, там же на вилле жил и доктор. На мосту они остановились.

— Что нужно было Боттмеру от вас? — спросил нотариус.

— Ерунда, у него просто бессонница.

— Он ничего не говорил о своих ближайших планах?

— Нет. А я не хотел расспрашивать.

— Вы не слишком любопытны. Если бы он зашел ко мне…

— Так он к вам не заходил?

— Ко мне? С какой стати? Что вы хотите сказать?

— Ничего, я просто спросил. Не важно.

— Ко мне он безусловно не заходил. И вообще, если бы он был…

— Да мне-то все равно. Я верю, верю.

Они шли по мосту.

— Что-то вы сегодня такой раздражительный, — заметил доктор. — Видно, с нервами не в порядке. Если позволите высказать мое мнение, вы слишком много работаете.

Это было не просто его мнение. Нотариус Эркендорф ни на что не мог смотреть без интереса и не мог не вмешиваться. Он постоянно испытывал неуверенность и вечно тревожился, не совершил ли в чем-нибудь ошибки.

Вместо ответа он что-то невразумительно пробормотал.

— Как-нибудь зайдите ко мне, я вас обследую. Полагаю, вам самое время уйти в отпуск и отдохнуть. А из-за Боттмера вообще не стоит тревожиться — он в городе долго не останется.

— А где он поселился?

— Сказал, что в маленькой гостинице на Коровьей.

— У фру Норстрем? — недоверчиво переспросил нотариус.

Доктор понимающе усмехнулся.

— Да, это место не из тех, где барин вроде Боттмера может надолго задержаться.

Они подошли в вилле доктора, где в свете фонаря переливались темно-красные георгины. Под фонарем стояла чужая машина.

— Пациент, — сразу понял доктор. — С ночным покоем можно распрощаться.

Они подошли ближе, и из машины выбрался какой-то мужчина. Когда он поздоровался, его узнали. Это был хозяин фермы в миле от города.

— Знаете, моя жена сломала ногу, — сообщил он. — А когда в больнице мне сказали, доктор, что вы отправились домой, я подумал…

— Ну разумеется. Я только соберу инструменты и поеду с вами. Спокойной ночи, и не забудьте, что я говорил, приходите на прием.

Эркендорф пожелал доброй ночи и пошел назад через мост.

 

НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПОСТОЯЛЬЦА ГОСТИНИЦЫ

1.

Жена районного прокурора во фланелевой ночной сорочке и тапочках стояла у постели мужа. Тот слегка приоткрыл рот и сладко похрапывал.

При виде спящего мужа — румяного, седовласого, по-детски надувшего губы — прокурорша исполнилась материнской нежности. Ей не хотелось будить его в такую рань, но иначе было нельзя. Она осторожно потрясла мужа за плечо.

— Звонит Стромберг, — сообщила она. — Что-то очень важное. Вставай.

Районный прокурор Эммерих Эк непонимающе заморгал.

— Стромберг, — повторила жена. — Ждет у телефона.

Тут он сразу проснулся, сел на постели и спустил ноги на пол. На улице уже совсем рассвело, но он понял, что для обычного подъема слишком рано. Посмотрел на часы — только половина шестого. Недовольно бурча, прокурор сунул ноги в приготовленные тапочки и побрел к телефону.

Его жена уже смирилась с необходимостью вставать в такую рань. Все еще в ночной сорочке она пошла на кухню ставить кофе. Но едва поставила кофейник на плиту, как тут же отправилась послушать, о чем говорит муж.

— Хорошо, что ты взял фотоаппарат. Пока я соберусь, позвони доктору… Впрочем, нет, пусть еще немного поспит. Я сейчас, только оденусь.

На обратном пути в спальню прокурор заглянул в кухню.

— Ночью в гостинице фру Норстрем повесился какой-то постоялец. Нужно идти туда.

— Но дорогой! — возмутилась жена. — Стромберг разве сам не справится? Сейчас будет готов свежий кофе.

Он знал, что отказываться нельзя. Так уж повелось. Это было настолько само собой разумеющимся, что он даже не благодарил.

Так, прикидывала прокурорша, значит, в гостинице фру Норстрем… Другого и ожидать не стоило. Гостиница на Коровьей пользовалась дурной репутацией. Именно там останавливались те типы, которые вешались. Клиенты поприличнее снимали номера в «Гранд-отеле» и там стрелялись. Ну, конечно, не все подряд, но уж если им приходило в голову покончить с собой…

Кофе и два ломтика свежего хлеба с маслом уже ждали на подносе прокурора, который появился одетый, выбритый, с аккуратно причесанными сединами. Теперь он не выглядел так беспомощно, а именно так, как полагалось: опытный чиновник чуть за шестьдесят, прекрасно разбирающийся в своем деле, которым как раз собирался заняться.

Он съел два ломтика сладковатого черного хлеба, позволил себе потратить немного времени еще на одну чашку кофе, но отрицательно покачал головой, когда жена попыталась узнать чуть больше о происшествии в захудалой гостинице.

2.

В сферу полномочий прокурора Эка кроме города Аброка входили и его ближайшие окрестности. Город тем не менее добился права на создание самостоятельного полицейского участка с собственной полицейской командой в составе сержанта и пяти полицейских. Сержант, которого звали Стромберг, имел квалификацию эксперта. Понятно, что он первым занялся расследованием самоубийства. Менее понятно было то, что на место преступления прибыл и районный прокурор, но Эк полагал, что того требует обстановка.

Сержант ждал его в гостинице и немедленно отвел в номер самоубийцы. Шторы были опущены, и, хотя совсем рассвело, горела лампа на потолке.

— Мертв, — констатировал Стромберг и показал на труп. — И уже окоченел.

Оба повидали всякого, так что вид обычного самоубийцы их не взволновал. Тем более что вид такого трупа вряд ли кого-то мог вывести из равновесия. Можно было бы сказать, что он наконец-то обрел вечный покой. Смерть разгладила на его лице все морщины: и воинственные, и боязливые, и агрессивные, и уступчивые. И мертвое лицо казалось воплощением умиротворенности.

Смерть через повешение не всегда так ужасна, как полагают. Она может произойти вполне тихо и милосердно. Ведь петля прежде всего нарушает поступление крови к мозгу. К этому не может привести только резкий рывок, но если случится и так, потом уже ничего не последует: человек почти мгновенно теряет сознание, и после нескольких минут тихо и незаметно приходит смерть.

Районный прокурор Эк сразу узнал покойного. Когда Боттмер еще был здешним адвокатом, он выступал защитником на многих процессах, где Эк был обвинителем. Они не раз встречались на поле боя, но за пределами суда отношений не поддерживали.

Прокурор молча смотрел на покойного. Он поймал себя на мысли, что Боттмер организовал свое самоубийство вполне разумно: деликатно, бескровно и, похоже, безболезненно. Никого не напугал. Неприятности доставил лишь владелице гостиницы, но к ней прокурор особых симпатий не питал.

В номере стояла так называемая английская железная кровать. К изголовью был прикреплен прочный металлический крюк, на который можно было повесить настольную лампу. Именно к этому металлическому крюку была привязана петля самоубийцы.

Мертвец полулежал в постели. Чтобы затянуть петлю, хватило даже части его веса. Ничего не говорило о том, что в этом участвовал кто-то еще. Не было никаких следов борьбы.

— До того он наглотался снотворного, чтобы успокоиться, — сообщил Стромберг. — Кстати, таблетки ему выписал доктор Скродерстрем.

Открытая коробочка с таблетками лежала на столе. У прокурора дома на ночном столике была такая же. И их тоже выписал доктор Скродерстрем, ведь он был единственным врачом на весь город. Казалось, коробочку никто посторонний не трогал.

— А тут, — показал Стромберг, — прощальное письмо. Такое же аккуратное и правильное, как и все остальное.

Письмо лежало на круглом столе посреди комнаты, рядом с коробочкой снотворного, чтобы сразу оказаться на виду у тех, кто войдет. Написано оно было разборчивым почерком Боттмера, который прокурор, как ему показалось, сразу узнал: «Никто не хочет меня слушать. Все двери передо мной закрыты. Это последняя возможность. Простите! Стуре Боттмер».

Прокурор был совершенно уверен, что узнал собственноручную подпись Боттмера. Он повернулся к сержанту.

— Вы знали, что Боттмер вернулся в наш город?

— Нет, — ответил Стромберг, — и не могу понять, что его сюда привело. Я думал, он уже никогда здесь не покажется.

— Видимо, решил тут кое-что еще уладить. Возможно, надеялся, что ему помогут начать новую жизнь.

— Но ему не помогли, — заметил Стромберг, не сводя глаз с прощального письма. — Ладно, за работу. Давай, Джо!

Подошедший к ним Джо был самым младшим полицейским в аброкском полицейском участке. Ему только что исполнилось двадцать, но парень был энергичный и ловкий. Все его звали только Джо, и все его любили, особенно девушки. Прокурор ему дружески и покровительственно кивнул.

— Принимайтесь за дело. Я разбужу доктора, уже пора.

Щелкал фотоаппарат, делая снимки номера в целом и разных деталей, которые могли пригодиться для расследования. Все, что нужно, измерили и сделали эскизы. Составляли подробные описания и заметки, чтобы потом по ним оформить протокол. Все шло по порядку и инструкциям. Тут существовали определенные правила, и прокурор следил, чтобы их придерживались.

Когда пришел доктор, полиция со своей работой уже почти управилась.

При его появлении мало что было сказано, а при врачебном осмотре никто вообще не проронил ни слова. Стромберг закончил план комнаты и снял отпечатки пальцев с прощального письма, которое посыпал порошком и сделал снимки. Это было даже больше, чем требовала обычная практика в случае очевидного самоубийства, но Стромберг знал толк в технических деталях. Следовало исключить какие бы то ни было сомнения, что Боттмер сам написал прощальное письмо. Поскольку покойный побывал в заключении, отпечатки его пальцев имелись в полицейской картотеке.

Прокурор между тем просмотрел содержимое бумажника самоубийцы. Там были четыреста крон, марки, водительские права, оплаченный счет из магазина мужской одежды, несколько личных писем. Одно из них было от сестры Боттмера, еще два — от дамы, чьи чувства нельзя было назвать вполне сестринскими. Прокурор забрал письма, чтобы отослать их адресатам, и отметил в памяти, что о смерти нужно известить сестру Боттмера.

Доктор вскоре разогнулся и повернулся к нему.

— Полагаю, можно только констатировать смерть через повешение. Случилось это вчера вечером, вероятно, около полуночи.

Прокурор кивнул. Уже при предварительном осмотре он пришел к такому же выводу. Мертвое тело остыло и полностью окоченело, что означало: с момента смерти прошло как минимум шесть часов и даже больше. Он показал на коробочку со снотворным, валявшуюся на столе.

— А это?

— Это, — ответил доктор, мельком взглянувший на коробочку, — ему выписал я. Вчера он приходил ко мне и жаловался на бессонницу. Сколько он принял?

— Пересчитайте.

— По крайней мере, умер он не от них.

Подобное прокурору и в голову не приходило. Коробочка выглядела почти нетронутой. Он осмотрел ее, потом высыпал содержимое на стол и в присутствии доктора пересчитал. Судя по надписи на этикетке, в коробочке должно было быть 50 таблеток. Но при пересчете выяснилось, что их там 51. При виде удивленной физиономии доктора прокурор расхохотался.

— В аптеке просто плохо посчитали, — отмахнулся он. — Ваши таблетки меня не интересуют, доктор.

— Тогда зачем было спрашивать?

— Мне пришло в голову совсем другое. Давайте-ка осмотрим веревку и узлы!

Собственно, это была не веревка, а скорее толстый шнур. При осмотре доктор ослабил петлю, но постарался не нарушить узел.

— Классная работа, — заметил прокурор, когда рассмотрел узел поближе. — Двойной узел на сложенном вдвое шнуре, чтобы надежно держалось на металлическом крюке, и простой скользящий узел на удавке. Как я помню, он любил яхты, или я ошибаюсь?

— У вас прекрасная память. Он был заядлым яхтсменом.

Так что профессионально завязанные узлы проблемой не казались.

— Вы заметили красные пятна на шнуре? — спросил доктор.

Прокурор уже обратил на них внимание.

— Похоже на краску, — ответил он.

— Да, это не кровь. Могу еще чем-то быть полезен? Знаете, ночью мне пришлось ехать к одному фермеру из Сольвакры, у которого жена сломала ногу, так что спать я лег только в два часа…

— Мне очень жаль, но ничего не поделаешь, после экспертного заключения вам придется еще дать показания. Вы же говорили, что вчера Боттмер вас навестил. Нужно рассказать, как это было.

Доктор Скродерстрем обреченно вздохнул и уселся за круглый стол. Стромберг тихонько пристроился за письменным столом с бланками для протокола и отчаянно скрипел пером.

— Боттмер пришел, — рассказывал доктор, — совершенно неожиданно около пяти, когда я уже заканчивал прием. Признаюсь, мне неудобно было с ним встречаться. Но Боттмер вел себя так тактично, что ни словом не обмолвился о прошлом. Сразу начал жаловаться на бессонницу. Сказал, что без снотворного не в состоянии уснуть, но, к несчастью, забыл положить таблетки в чемодан. Потому попросил, чтобы я их выписал, что после недолгих расспросов о его самочувствии я и сделал.

— Вам не показалось, что он настроен покончить с собой?

— Избави Бог, — возмутился доктор. — Не говорите глупостей, разве я выписал бы снотворное человеку, который смахивает на самоубийцу?

— Ладно-ладно, — успокоил его прокурор, подергав уголком рта. — Идите домой и отоспитесь как следует.

По мнению прокурора, ничего, кроме самоубийства, тут не было. И такой вывод его полностью устраивал. Правда, он обстоятельно и аккуратно делал свое дело, но его заботило только то, чтобы в городе царили порядок и спокойствие. У него не было ни малейшего желания, чтобы его фотографии появились в газетах в связи с волнующей криминальной драмой.

Пока Стромберг разбирался со своими заметками и найденными уликами, его начальник вышел, чтобы допросить хозяйку гостиницы. Фру Норстрем он нашел в кухне. Гостиница была маленькой — всего пять номеров, и на тот момент она сама представляла весь ее персонал. Прислуга, которая прежде ей помогала, всего несколько недель назад получила расчет.

Прокурор не чувствовал себя в долгу перед фру Норстрем ни как перед человеком, ни как перед гражданкой. Потому он взялся за дело круто.

— Расскажите мне, что тут произошло вчера вечером.

— Я ничего не знаю.

— Глупости. У вас есть свободный номер, где мы можем спокойно поговорить?

— Сейчас все номера свободны. В ту ночь у меня был еще один постоялец, но рано утром он ушел.

— Кто это был?

— Какой-то шофер грузовика. Он хотел отправиться в путь с рассветом.

— Покажите мне книгу регистрации.

Хозяйка ее подала, и прокурор списал все данные на этого парня: Элис Нильсон, профессия — шофер, двадцать лет, место рождения и адрес — Гётеборг.

— Когда вы должны были его разбудить?

— Он меня не просил. Думаю, ушел где-то между тремя и четырьмя. В это время как раз начинает светать.

— Раньше он у вас останавливался?

— Насколько я знаю, нет. Но это несомненно был шофер грузовика, если вас это интересует, это сразу видно, и спрашивать не надо.

Прокурор смерил фру Норстрем испытующим взглядом, прикидывая, не лжет ли она. У кого есть опыт, тому признаки вранья всегда видны. Но открытое лицо фру Норстрем выглядело ничуть не менее правдиво, чем обычно, и по нему было видно, что в своем госте и его профессии она ничуть не сомневается. Так что и прокурор в это поверил и больше к этому не возвращался.

— Ну продолжайте, рассказывайте.

После недолгого раздумья фру Норстрем принялась рассказывать о вчерашнем неожиданном появлении адвоката Боттмера, в третьем часу пополудни. Нет, номер он не бронировал. Нет, больше она ничего не знает. Он вообще не говорил, что привело его в город.

Фру Норстрем закурила сигарету и глубоко затянулась. Потом дым долго выходил мелкими колечками из ее носа и рта.

— Посидел он в номере с полчаса, потом ушел. Я как раз тогда спускалась вниз, было ровно четыре. Не спрашивайте у меня, куда херр адвокат направился, я не имею понятия. Но где-то около шести он вернулся и пришел ко мне на кухню. Сказал, что завтра утром уезжает, завтра — это значит сегодня, первым поездом. И попросил, чтобы его разбудили в четверть шестого.

Железнодорожное сообщение Аброки с остальным миром не было особо оживленным. Первый поезд, который уходил в шесть утра, был из лучших. Сам прокурор не раз им пользовался, хотя приходилось вставать раньше обычного. Он кивнул, чтобы дать понять, что слушает.

— Ну а потом, — продолжала фру Норстрем, — он ушел к себе в номер, и о нем больше не было ни слуху ни духу. До самого утра, когда я вошла в его номер и увидела…

— Минутку. Вечером он больше не выходил? Или кто-нибудь не приходил к нему?

— Точно я ответить не могу. Хотя я точно знаю, что после девяти ни он не выходил, ни гостей не принимал, потому что вход был заперт. Если к нам кто-то хочет попасть после девяти, ему приходится звонить.

— Если он, разумеется, не одолжил ключ, — заметил прокурор.

— Разумеется, но адвокат ключ не одалживал.

Прокурор записал, что после девяти вход был заперт, а потом попытался выпытать у фру Норстрем побольше о последнем вечере покойного. Но все его усилия были напрасны. Фру Норстрем ничего не видела, ничего не слышала, ничего не понимала и была просто воплощением удивления и неведения. Будто с неба упала, когда утром вошла в этот номер и увидела…

— Дверь в номер была заперта или открыта?

— Отперта. Но, разумеется, закрыта.

— А что со светом?

— Верхняя лампа горела, как мне кажется.

— А шторы?

— Не помню. Полагаю, были спущены. Я там ни к чему не прикасалась.

— Отлично. А что было дальше?

— Когда я увидела, что случилось, тут же пошла звонить сержанту Стромбергу, и он сказал мне, что думает…

— Не важно, что он думал. Но что подумали вы, фру Норстрем?

— Я подумала, что постояльцам так вести себя просто непозволительно…

В дверь постучал сержант Стромберг.

— Я свое дело сделал.

— Я тоже, — откликнулся прокурор Эк и захлопнул записную книжку.

— Мог, по крайней мере, заплатить за номер, прежде чем вешаться, — сердито буркнула фру Норстрем. — Кто мне теперь оплатит счет, скажите?

Никто ей не ответил.

3.

Прокурор Эммерих Эк вырос в деревне, но служил уже в городе. Так что он умел разговаривать с селянами по-деревенски, а с коллегами-профессионалами — на полицейском жаргоне.

Он был хорошим и честным чиновником. В его кабинете царил образцовый порядок, на столе ни одной посторонней бумаги; единственным отступлением от инструкций была ваза с ноготками. Перед обедом их принесла жена, чтобы скрасить ему рабочий день, который обещал стать длиннее обычного.

Канцелярия прокурора располагалась в старом деревянном доме на Длинной улице. Из кабинета районного прокурора открывался вид на соседский яблоневый сад. Этот вид стимулировал мысли и наблюдения за тем, как растут деревья, как они цветут, плодоносят, как с них собирают урожай. Прокурор Эк вел обо всем этом записи и сравнивал их с данными прошлых лет.

Районный прокурор, почти как Господь Бог, един в трех лицах: он одновременно судебный исполнитель, обвинитель и шеф полиции. И обязанности всех трех так совпали, что весь день полетел кувырком. Но последние часы перед уходом домой прокурор Эк собирался посвятить решению загадки смерти в маленькой гостинице на Коровьей улице.

В одном из отложенных им писем нашелся адрес сестры покойного. Супруга видного военного жила в столице. Сразу по приходе в канцелярию он снял трубку и позвонил ей. Грустную весть та приняла, как настоящая светская дама, подумал прокурор, — с достоинством и самообладанием. Опомнившись от потрясения, сказала, что брата выпустили из тюрьмы всего три дня назад, которые он провел у нее. О цели своей поездки в Аброку он говорил весьма сдержанно, но что-то в том смысле, что должен встретиться там с приятелем. И по нему никак не было видно, что ему надоело жить.

Кроме писем, в бумажнике адвоката не нашлось ничего интересного. Но не было в нем и того, что напрасно искал прокурор, — обратного билета.

Из всех обнаруженных следов верное направление следствию мог дать прежде всего шнур, Каждый шнур имеет свои особенности, их плетут самыми разными способами из самых разных волокон, так что если повезет, удастся выяснить, откуда он взялся. Этот шнур от прочих отличали еще и пятна красной краски. Пятна засохли на шнуре на равных расстояниях; это можно было объяснить тем, что шнур лежал смотанным в клубок, когда на него попала краска.

Если делать анализ пятен на шнуре официальным путем, пройдет немало времени. Но прокурору хотелось поскорее узнать, в чем там дело. Так что он отправился со шнуром к городскому аптекарю, с которым раз в неделю играл в бридж, и по-дружески попросил его быстренько разобраться.

Аптекарь посмотрел на пятна и согласился, пообещав, что через некоторое время ему позвонит. Обещанное время наступило, и прокурор начал терять терпение, но тут зазвонил телефон.

— Все, как я и думал с самого начала, — услышал он голос аптекаря. — Пятна от сурика.

— Сурика?

— Ты же знаешь, этой краской красят лодки и яхты ниже ватерлинии.

Прокурор положил трубку. Разумеется, он знал, что такое сурик, но даже не предполагал, что на шнуре окажутся именно его следы. Пока это ему ни о чем не говорило. Когда он вновь взялся за работу, кто-то постучал в дверь. Это был Джо — молодой, румяный и ретивый полицейский.

— Садись, Джо! — любезно пригласил его прокурор.

Джо посылали в город выяснить, что делал Боттмер с четырех до шести, в то время, когда его не было в гостинице. Вообще-то это была задача для криминалиста, на которую квалификации Джо явно не хватало. Но парень был исполнителен и честолюбив, большую часть свободного времени он посвящал дальнейшей учебе, и казалось, что собирается добиться многого. Прокурор взял Джо и его карьеру под отцовскую опеку, да и, по мнению Стромберга, молодой полицейский вполне мог с такой задачей справиться. Для надежности его предупредили, чтобы он только выяснил, какие были у Боттмера планы, но не расспрашивал тех, с кем тот разговаривал. И вот теперь Джо докладывал.

— Боттмер ушел из отеля в четыре часа. Вначале зашел в «Плазу» выпить кофе и просидел там минут двадцать. Кондитер его узнал и заметил, куда он направился оттуда. Адвокат перешел площадь и вошел в контору Викторсона, но поскольку у меня был приказ…

— Все в порядке, — ободрил его прокурор.

Встреча адвоката с Викторсоном — дело, явно подозрительное, подумал он. И такие вещи требуют деликатности. Хорошо, что Джо воздержался от дальнейших расспросов.

Правда, прокурор забыл о знакомстве Джо с местными девицами. Многие из них были к Джо неравнодушны, так что парень посвящал им все свободное время, которое еще оставалось от учебы. Молодой полицейский полистал свои заметки:

— В «Плазе», — продолжал он, — я встретил девушку, которая работает в конторе Викторсона. И когда мы разговорились…

Речь зашла о девушке, которая пять лет назад заняла место фру Викторсон. Одним из условий занятия этого места было полное отсутствие привлекательности, и она ему вполне соответствовала. Но это оказалось не единственным ее недостатком.

— Я не стал спрашивать прямо, но она такая сплетница… Так что не успел я опомниться, как она мне все уже порассказала. Боттмера она узнала сразу, как только тот пришел и попросил встречи с хозяином. Она его впустила, и Боттмер с Викторсоном довольно долго беседовали. Из их разговора она не слышала ни слова, там такие плотные двери, что не пропускают ни звука. Но потом хозяин распахнул их и заорал на Боттмера, чтобы тот убирался ко всем чертям и тому подобное. Боттмер вылетел от него пулей и был бледен, как смерть.

Прокурор подумал, что Викторсону стоило быть осторожнее. Так он лил воду на мельницу своих врагов, которые утверждали, что он слишком нетерпим и груб. Но что случилось, то случилось, и Джо никто не может упрекнуть, что он узнал от секретарши все, что та знала.

— Ладно, все в порядке, дальше, — пробурчал Эк.

Джо снова заглянул в свои заметки.

— Еще она сказала, что из конторы Викторсона Боттмер ушел в половине пятого. Впрочем, думаю, было и больше, ибо потом его видели на Длинной улице без четверти или даже без десяти пять. Его видели возле магазина готового платья, видели, как он шел по улице. Сожалею, но данные о времени не совсем точны…

Некий школьный преподаватель, партнер по бриджу прокурора и аптекаря, сказал, что посещение Аброки могло весьма помочь Эйнштейну, когда тот занимался теорией относительности. Ведь все часы в городе идут по-своему. Даже на вокзальные часы положиться нельзя, ведь судя по ним все поезда приходят с опозданием.

Прокурор понимающе кивнул.

— Все в порядке, — в третий раз одобрил он.

— Когда Боттмер показался на Длинной улице, — продолжал Джо, — он направлялся к врачу, потому что незадолго до пяти оказался там. В тот день он был последним пациентом. Я имел приказ не обращаться к доктору Скродерстрему, но я знаком с медсестрой, которая у него работает…

Прокурор не выдержал и усмехнулся.

— Она мне рассказала, как все было. Она нашла карточку Боттмера и пропустила его к доктору. Об осмотре и тому подобном речи не было, он просто минут десять посидел там и поговорил, но когда уходил, не похоже было, что между ним и доктором что-то произошло. Врач дал ему рецепт. Выписал коробочку снотворного, и все, никаких лекарств.

— Как сестра может знать, что он выписал?

— Это я знаю не от нее, а от одной сотрудницы аптеки. Та мне сказала, что…

— Смотри, девицы до добра не доведут.

— Но с этой у меня серьезно, — с достоинством возразил Джо.— Она мне сказала, что Боттмер пришел с рецептом в десять минут шестого и, пока минут пять ждал, спросил Мег — так ее зовут, — где живет медсестра из церковной больницы.

Прокурор удивленно поднял брови.

— Медсестра? Та старуха, что весной ушла на пенсию, или новая, что пришла на ее место? Полагаю, старая, верно?

— Из аптеки он вышел в четверть шестого, правда, это по их часам, но в гостиницу до шести не вернулся. Я прикинул, что он мог делать эти три четверти часа.

— Ужинать, — предположил прокурор.

— Во всяком случае ни в одном ресторане он не был. Разумеется, мог поесть у кого-то из знакомых, но, думаю, тогда это заняло бы больше времени. Ну, еще он мог навестить медсестру, о которой спрашивал, но…

— Понимаю, — кивнул прокурор, — твои способности по части девушек на старуху медсестру не распространяются. Ну, что тогда он делал?

— Мне пришло в голову, что он мог прогуляться в одиночестве, размышляя о своем положении.

— Под дождем?

— В шестом часу дождь ненадолго перестал. А для тех, кто окажется у аптеки и решит спокойно прогуляться, путь один — по мосту через Сутар и к озеру. Ну я и направился в ту сторону.

— И что?

— Мне сразу повезло. Ребята Лундквиста там чинят мостик, так они видели его два раза, вначале, когда он шел туда, и потом — когда возвращался. За это время он мог дойти до самой пристани. Полагаю, он еще успел там постоять и посмотреть на водную гладь, прежде чем вернуться. Но мне не удалось найти никого, кто был тогда на пристани и его видел. Ну это все.

— Отлично,— от души похвалил прокурор.— В один прекрасный день из тебя получится настоящий шеф полиции. Оформи рапорт и принеси его мне.

Когда Джо ушел, прокурор закурил сигару, устроился в кресле поудобнее и задумался. В целом ему было ясно, как все произошло. В той или иной детали предстояло разобраться подробнее, но в целом ничего неожиданного не предвиделось. Власти не платят госслужащим за то, что те напрасно тратят время в случае очевидного самоубийства.

Так или иначе, Боттмер прибыл в город с билетом в один конец и хотел тут задержаться, если даже не обосноваться надолго. Его сестра сказала, что он собирался встретиться с неким приятелем. Прежде он был в числе ближайших друзей коммерсанта Викторсона, поэтому естественно, что с первым визитом отправился именно к нему. Вероятно, его привели туда финансовые проблемы, раз он отыскал Викторсона в конторе. Но результат был совсем не тот, какого он ожидал.

Для Боттмера это наверняка стало ужасным шоком, подумал прокурор с известной долей сочувствия. В отчаянии он обратился к доктору, чтобы тот прописал ему снотворное. О докторе Скродерстреме известно, что тот сам по уши в долгах, так что с его стороны Боттмеру на другую помощь рассчитывать не приходилось.

Потом он купил таблетки и спросил о медсестре из церковной больницы, но уже не собрался ее навестить. Вместо этого отправился к реке. Насчет этой прогулки у прокурора было свое мнение. Боттмер просто поддался неспокойным мыслям. Можно было бы даже сказать, что он относился к тем, кто подвержен суицидальным намерениям. Известно, что, когда вскрылась его растрата, он хотел покончить с собой, причем именно на пристани. Но тогда за ним следили и вытащили на берег. Одинокая прогулка к пристани могла говорить о том, что он снова намеривался покончить с собой. Очевидно, Джо пришел к тому же выводу. Сообразительный парень…

Но почему Боттмер не покончил с собой там? На этот раз он был один и не рассчитывал на то, что его кто-нибудь спасет. Прокурор опять вспомнил своего приятеля, преподавателя местной школы, и его шуточки. Философ Гераклит написал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Гераклит, говорил учитель, видимо, купался в Сутаре, ибо кто туда раз войдет, никогда больше уже на это не решится. Боттмер, наверное, вспомнил, каков был в прошлый раз вкус речной воды, так что решил избрать иной метод.

И тут прокурору пришла в голову мысль, от которой он даже выпрямился в кресле. На шнуре, на котором повесился Боттмер, были следы сурика, которым, как сказал аптекарь, красят лодки. Пятна сурика одновременно говорили о месте, где Боттмер шнур нашел. Понял, для чего тот может пригодиться, сунул его в карман, и у него сразу пропала охота топиться, так что он предпочел вернуться в гостиницу.

Мыслей о самоубийстве он избегал до последней минуты. Был полон решимости наутро вернуться к сестре и потому попросил его разбудить. Лег, открыл коробочку, чтобы принять снотворное, но передумал. Потом, глубокой ночью, когда в гостинице царила тишина — так уж бывает, — уступил темным мыслям и взял в руки шнур.

Все совпадает, подумал прокурор Эк и спокойно выдохнул сигарный дым. Все совпадает, как система концентрических колец. Даже прежде непонятные красные пятна на шнуре словно сами собой нашли место в общей картине.

Только одно не давало прокурору окончательно успокоиться. Время смерти оставалось весьма неопределенным. По его мнению, самоубийство могло произойти поздней ночью, но от доктора Скродерстрема пока удалось добиться только весьма неопределенного заявления, что смерть произошла до полуночи. Это никак не устраивало любившего порядок прокурора. Он велел проверить заявление хозяйки гостиницы, что вход запирают в девять, и выяснил, что она сказала правду. Если бы удалось найти доказательства, что смерть наступила только после этого…

Шел уже шестой час. Урчание в желудке напомнило прокурору, что пора ужинать. Но он все еще ждал врача, который обещал прийти, когда закончатся часы приема. Снаружи донеслись шаги, видимо, доктора.

Вошел доктор Скродерстрем. Каждый раз он приносил с собой свежий воздух и бодрое настроение, как охотник, вернувшийся из лесу, пропахший дымом и хвоей. По нему никогда нельзя было заметить, что он чем-то озабочен или спешит. Приходя к пациенту, он всегда рассаживался так фундаментально, будто в этот день у него уже не было никаких других дел.

— Тут все написано, — сказал он, положив прокурору на письменный стол стопку листков. — Это все, чем я могу помочь.

— Теперь ты можешь уточнить время?

— Сожалею, — вздохнул доктор, устраиваясь в кресле, — но не могу. Если хочешь знать точнее, придется запросить судебного эксперта на вскрытие.

— Для этого нет оснований. Причина смерти совершенно ясна.

Прокурор Эк прочитал полученный от доктора доклад. Там были обычные сведения о смерти и результатах осмотра.

— Rigor mortis завершен, — читал прокурор. — Но дальше ты пишешь, что нарушил трупное окоченение на левом локте.

— Ну, мне пришлось, чтобы…

— Ах да.

— Ты же сам там был и видел. Мог бы сказать…

— Тогда я был занят другим. В конце концов, если нужно,— ты вполне мог согнуть его локоть. С какой бы стати мне возражать?

Прокурор произнес это таким тоном, словно думал при этом совершенно об ином. Без всяких объяснений он вдруг схватился за телефонную трубку.

— Сержант Стромберг там? Спасибо. Стромберг? Это Эк. Мне вот что пришло в голову. Ты же был при том, когда покойника увозили из гостиницы. Полагаю, ты заметил, как было дело с трупным окоченением. Ну да, вот именно, да, понимаю. Колено или локоть? Речь идет о том, что доктор при осмотре нарушил окоченение на одном локте. На левом. Так да или нет? Спасибо, это все.

Он положил трубку и повернулся к доктору.

— Стромберг утверждает, что, когда перед обедом участвовал в перевозке трупа, оба локтя были тверды, как дерево. Понимаешь, что это значит?

— Ну, — с сомнением протянул доктор, — локоть, который я согнул, снова затвердел.

— Это ясно. Но как быть со временем смерти? Как ты прекрасно знаешь, трупное окоченение полностью наступает после шести или семи часов.

— Разумеется, — кивнул доктор с видом человека, у которого начало проясняться в голове.

— После шести или семи часов трупное окоченение становится полным, потом оно уже не прогрессирует. Сустав, согнутый после этого времени, уже не застывает. А значит…

Теперь доктор заговорил другим тоном.

— Значит, когда я его осматривал, он был мертв меньше семи часов! Но я думаю, что ненамного меньше. Rigor mortis мне показался окончательным.

— Верно, — согласился прокурор. — Когда ты осматривал Боттмера, тот был мертв минимум шесть и максимум семь часов. Это ценные данные, вычисли отсюда время смерти и увидишь!

— Осмотр я проводил в половине седьмого утра. Если принять минимум шесть и максимум семь часов…

— Тогда мы попадаем в полночь, — победоносно провозгласил прокурор. — И отклонение не больше получаса. На самом деле я и другим путем пришел к выводу, что самоубийство произошло именно в это время, зато теперь ты мне все подтвердил.

— С этим спокойно можно согласиться, — подтвердил доктор, все еще пребывая в некоторой растерянности.

— Твоими заслугами, — благодарно просиял прокурор. — Твоими заслугами!

 

ПОИСКИ СОКРЫТОГО КЛАДА

1.

На другой день расследование было по всем правилам завершено.

Составили протокол, в котором коротко проинформировали о мерах, принятых руководителем расследования. Записки сержанта с места происшествия, заключение врача, рапорт Джо, протоколы проведенных допросов, схемы, фотографии, шнур с красными пятнами и прощальное письмо покойного с отпечатками пальцев, которые тем временем идентифицировали и выяснили, что принадлежат они самому Боттмеру, — все это пронумеровали, упаковали, надписали и уложили в коробку, внесли в опись, опечатали и, наконец, отправили в архив, куда не проникал ни солнечный, ни лунный свет и где все это вряд ли когда-нибудь суждено будет увидеть людям.

Назначили день похорон. Сообщение о смерти поместили в местной газете и в одном из столичных изданий. Написали, что юрист Стуре Боттмер внезапно скончался во время визита в Аброку, где он долгие годы занимался адвокатской практикой. Прожил он тридцать три года, и из ближайших родственников у него осталась только сестра.

Преподаватель шведского языка, литературы и обществоведения Пауль Кеннет собирался на праздник начала учебного года в стокгольмской гимназии, где он работал. Пролистав утренние газеты, он заметил в них некролог. Фамилия покойного привлекла его внимание. Со Стуре Боттмером несколько лет они ходили вместе в школу. В те времена между ними не было каких-то близких отношений, да и позднее встречались они нечасто. Но в начале учебного года человек особенно склонен к сентиментальным школьным воспоминаниям. Пауль Кеннет покосился на часы и решил, что времени еще достаточно, так что он поддался порыву притормозить у цветочного магазина, куда обычно хаживал, показал там некролог, оставил десять крон и визитку и попросил устроить остальное.

Похороны проходили на аброкском кладбище просто, недостойно. Провел их отец Солин. Речей над гробом не произносили, да и народу собралось немного. Когда звонили по покойнику, как раз улетали ласточки, и позднее звонарь многозначительно намекал, что нельзя игнорировать инстинкт этих невинных божьих тварей.

Тишина неспешного лета скоро сменилась осенним деловым оживлением. В школе начался учебный год, и в тот же самый день в кино «Бродвей» новый сезон открылся фильмом «Ад развергся». Поля вокруг города пахали под озимые, воздух пах глиной, мокрой травой и грибами. Местные знали свои грибные места, которые заботливо скрывали и куда выбирались ранним воскресным утром, чтобы вернуться с полными корзинами белых и лисичек.

В город прибыл передвижной луна-парк и разместился на незанятом участке кондитера Альготсона, откуда теперь по вечерам доносился ужасный шум. Из соседних деревень туда съезжались на машинах сельские парни с растрепанными девицами на задних сиденьях. Сержанту Джо пришлось на время оставить свои занятия и любовные похождения, потому что каждый вечер он теперь патрулировал в луна-парке.

Под окнами кабинета Эммериха Эка дозревали соседские яблоки. В сравнении с записями прошедших лет прокурор констатировал, что на этот раз урожай меньше обычного.

Фру Солин жила в мире консервов и заготовок. Фру Эркендорф перехватила инициативу в читательском кружке. Фру Викторсон на пару дней уехала и вернулась в шляпке, ставшей главным предметом обсуждения на осеннем собрании Союза защиты детей.

К хозяину пригородной фермы повадилась лиса и задрала у него восемь кур. Загорелся сарай, принадлежавший некоему строительному подрядчику. Пожарная команда прибыла на удивление быстро, но сарай все равно сгорел дотла. Художник-академист открыл выставку в зале «Гранд-отеля». Какой-то профессор прочел лекцию в аудитории местной школы.

Убийца с облегчением вздохнул и был уверен, что его уже не выследят.

Все шло своим законным чередом, и листья на деревьях уже расцвечивались красками осени.

2.

Важным пунктом первой осенней сессии городского совета стало предложение приобрести современный мусоровоз. Предложение было подготовлено командой специалистов высокого уровня. Викторсон и Вармин провели тайные совещания со своими соратниками и как следует приготовились к бою.

В городском совете Аброки заседали 25 членов. Из них к партии Викторсона принадлежали 12, а к партии Вармина — 13. Равновесие поддерживалось тем, что в серьезных вопросах, как правило, находилась маленькая группка, которая по личным причинам шла своим неисповедимым путем.

Настал день заседания. Директор кладбища Вармин занял председательское место.

Стену за его креслом украшал гобелен, выполненный по многократно увеличенному произведению «Древняя Швеция» архитектора XVII века Эрика Дальберга, представляющему город Аброку того времени. Это было скопище убогих домишек, сгрудившихся вокруг башни собора, высота которой была явно преувеличена, ибо на картине она устремлялась прямо в небесную высь. Выглядело это как жезл Бога-отца, которым он в судный день при желании мог поднять к себе всю Аброку. На этом эсхатологическом фоне красовалась багровая физиономия Вармина с косо срезанным носом.

Заседание шло быстро. Мусоровоз значился последним пунктом повестки дня.

Начальник городского финансового управления открыл дискуссию, указав на важность покупки грузовика, которую особо обозначил как социальную потребность. Покупка мусоровоза, тут же отметили сторонники Вармина, вызовет в ближайшем будущем повышение налогов. Расходы можно покрыть из резервных фондов — доказывали сторонники Викторсона. Но эксплуатация и ремонт обойдутся дороже, чем предполагается, — отвечали сторонники Вармина. Город, который динамично развивается, настаивали приверженцы Викторсона, должен придерживаться современных санитарных стандартов. Благие речи, пожелания — возражали приверженцы Вармина, но в действительности речь идет о том, чтобы взвалить на город расходы, которые лягут на плечи налогоплательщиков. Вот уж нет, смеялись викторсоновцы, больше похоже на то, что владельцы частных грузовиков возражают против того, чтобы город взял вывоз мусора в свои руки.

Некая депутатка городского совета, сторонница Вармина, была замужем за скромным владельцем частного грузовика. Она попросила слова и в полном соответствии со своим темпераментом держалась правила, что нападение — лучшая защита. Как может Викторсон, заявила она, говорить о социальных потребностях? Он, который жалкого просителя со злобными проклятиями выгнал взашей?

Обиженные сторонники Викторсона, естественно, возмутились, но она настойчиво продолжала:

— И еще того, кто только что вышел из заключения!

— Ну-ну, — отозвался Вармин и потянулся к молоточку, — спокойнее, фру Ларсон!

— А тот потом взял и повесился! — победоносно закончила фру Ларсон и спокойно села.

Тут заговорили все наперебой. Двое рассудительных мужчин из обеих партий поспешно о чем-то совещались. Когда председатель наконец навел порядок, один из этих рассудительных мужчин предложил отложить этот пункт, с чем его коллега из другой партии согласился. Председатель спросил, можно ли это считать общим мнением городского совета, и оба представителя сторон кивнули.

Так что этот пункт перенесли на следующее заседание. И дискуссия закончилась.

Сразу после этого Вармин созвал собрание своих сторонников за закрытыми дверьми в малом зале.

— Что за манера так глупо выкрикивать? — огорченно начал он, едва они собрались.

Рассудительный советник, который предложил отложить вопрос, имел серьезные опасения насчет последствий нынешнего происшествия. Он был экспертом по процессуальным вопросам и знал абсолютно все о том, как положено решать проблемы.

— Это совершенно против правил,— сердито выговаривал он фру Ларсон. — Так просто нельзя! Если нет доказательств, лучше промолчать.

— Мне промолчать? — воинственно возразила фру Ларсон. — Никогда в жизни!

— Но выступать с необоснованными обвинениями…

— Необоснованными? Очень даже обоснованными! Секретарша Викторсона, дочь племянницы моего мужа, все слышала и видела.

— Я все это уже слышал из совершенно иного источника, — осторожно заметил лидер городских профсоюзов. — Похоже, это действительно правда.

Рассудительный советник так тяжко вздохнул, что и камень бы прослезился.

— Правда или неправда,— заметил он,— дело не в этом. Тут идет речь о вмешательстве в личные дела Викторсона. Это нам не к лицу. Это не касается городского совета как такового.

Выражение «как такового» всегда производило впечатление. Смысл этого выражения туманен, но впечатляет. На минуту воцарилась тишина.

— Откуда вы знаете, что это было его личное дело? — неожиданно спросил молочник. — Возможно, это касалось и города. Многие ходят в контору Викторсона по вопросам городской жизни. Я и сам туда к нему ходил по такому поводу.

Вармин сидел молча и ждал только возможности завершить дискуссию. С тех пор как он привлек всеобщее внимание, выбросив швейную машинку, он изо всех сил сопротивлялся тому, чтобы из скандалов делать политические аферы. И теперь он счел нужным вмешаться.

— В том-то все и дело, — перебил он. — Если дело было личным, мы с ним не имеем ничего общего. Но если дело касается города, тогда совсем другое дело. Лучше всего нам спросить самого Викторсона.

— Он наверняка еще здесь, — отозвался рассудительный советник и услужливо вскочил. — Я пойду позову его, ладно?

Викторсона он и в самом деле еще застал. Тот как раз беседовал с репортером местных новостей из окружной газеты, которому предстояло писать отчет о заседании совета. Викторсон настаивал, чтобы в заметке обязательно упоминалось, что фру Ларсон нанесла ему беспардонное оскорбление. Репортер Остлунд обещал, что напишет о грубом оскорблении. Он был осторожным и рассудительным, его доходы зависели от инвестиций местных коммерсантов.

Когда Викторсон в сопровождении рассудительного советника предстал перед неприятельским лагерем, он зло покосился на фру Ларсон, на что она ответила тем же. Потом повернулся к Вармину, который задал ему подготовленный вопрос.

— Наш с Боттмером разговор носил исключительно личный характер, — не раздумывая, заявил Викторсон. — Не понимаю, почему фру Ларсон…

— Будьте так любезны не обвинять меня в том, чего я не говорила,— перебила его фру Ларсон.— Я только сказала, что он пришел просить помощи. Разве не так?

Викторсон растерянно сглотнул, потом напрягся и заявил:

— Нет, все было не так. Боттмер не пришел просить меня о помощи. Он принялся упрекать меня в том, что два года назад я не захотел одолжить ему денег, чтобы он избавился от обвинения в растрате имущества клиентки. Я ему ответил, что и не мог, и не хотел. Потом он повел себя так, что мне пришлось его вышвырнуть.

— И это все содержание вашей беседы? — спросил Вармин.

— Да, это все.

— В таком случае, — заявил Вармин, заглушая недовольное ворчание фру Ларсон, — мы от имени нашей фракции должны выразить сожаление, что это стало достоянием публичного внимания.

Собрание молчало. Политические лидеры поклонились друг другу, и Викторсон удалился.

— Но все-таки… — начала фру Ларсон.

— Фракция как таковая…— начал рассудительный советник.

— Замолчите! — осадил их Вармин. — Нам придется удовлетвориться ответом Викторсона. Ничего больше мы из него не выжмем. Ссора носила личный характер. А теперь нам пора расходиться.

На другой день Аброка узнала, что произошло. Местная газета возбудила всеобщее любопытство фразой о грубом оскорблении, нанесенном фру Ларсон. Люди обращались к знакомым советникам, чтобы узнать, в чем было дело. Советникам пришлось немало постараться, чтобы проинформировать всех желающих об обвинении и ответе Викторсона. Все это детально обсуждалось в дебатах за столами «Плазы», главной бирже сплетен в городе. И общественное мнение склонялось на сторону коммерсанта.

— Обвинить кого-то в том, что он не захотел помочь преступнику избежать законной кары, — нет, это уже слишком, — заметил главный здешний оратор под одобрительный гул окружающих, собравшихся на кофе Со сдобными булочками.

Прокурор Эк совершенно по другому делу встретился с молочником в его заведении. И тот повторил заявление Викторсона слово в слово, будто читая протокол.

— Никогда не соглашусь с его политическими взглядами, — сказал молочник,— у меня совсем иные взгляды, но в этом случае…

— Значит, Боттмер не пришел к Викторсону ни за чем иным? Только поругаться?

— Только и исключительно. А в чем он его упрекал? В том, что ему не помогли замести следы преступления? Ну все имеет свои границы.

Прокурор согласился, что все имеет свои границы, но никак не мог смириться с тем, что слышал. Он полностью и безоговорочно верил своему собственному объяснению самоубийства Боттмера: огромное разочарование после грубого отказа в просьбе о помощи. Но это объяснение никак не совпадало с тем, что говорил Викторсон. Объяснение Викторсона исключало основания к самоубийству.

Прокурор решил проанализировать события со своей точки зрения и добиться правды. Никогда нельзя знать точно, какие именно мотивы привели его к Самоубийству, сказал он себе. Какое-то краткое помутнение рассудка, внезапное смятение. Но самоубийство в любом случае остается фактом.

В тот вечер он несколько раз разобрал все от начала до конца и пытался при этом смотреть на события с разных сторон. Жена поинтересовалась, что у него за заботы, но вместо ответа он только что-то буркнул. К этому она уже привыкла и оставила мужа в покое.

Уже пора было идти спать, когда прокурор определил свое отношение к происшедшему. Но его все еще беспокоило, что Викторсон не сказал всей правды о своем разговоре с Боттмером. Там должны были прозвучать и куда более острые слова, которые лишили Боттмера надежды и привели к мыслям о самоубийстве.

«Да, я понимаю Викторсона,— подумал прокурор и задумчиво махнул рукой.— Есть вещи, о которых говорят, и есть такие, о которых лучше промолчать. В конце концов, политики — это отдельная каста».

— Что с тобой, дорогая? — спросил он жену. — Весь вечер ты такая тихая…

3.

У честолюбия двойное дно. Видимое демонстрирует восхищение начальником, миссия которого — помогать честолюбцу взбираться наверх. А второе дно черно от презрения к окружающим.

Молодой полицейский Джо был весьма честолюбив. Внешне его честолюбие проявлялось в аккуратности и служебном рвении. Вот и прокурор его заметил и периодически доброжелательно подбадривал. Но где-то глубоко внутри Джо весьма критически оценивал многие дела в руководстве города и его полицейской команды. Он не соглашался с Викторсоном и его компанией, к которой, как он точно знал, принадлежал и прокурор. Они слишком стары, думал Джо, и слишком трусливы и потому делают много лишнего, только чтобы удержаться у власти.

На службе он обычно находился с девяти до пяти. Потом вечерами корпел над учебниками для заочного обучения, это были ступеньки на служебной лестнице, по которым ему предстояло взбираться. Поначалу он брался за все предметы сразу, но потом уяснил, что придется сосредоточиться только на определенных вещах. Его нынешний учебный план включал шведский, немецкий и английский.

Одновременно Джо усиленно листал и книгу жизни, которую прелестные землячки помогали ему читать между строк. Поначалу это освоение было бесплановым, но постепенно он привык к известной сосредоточенности и в отношениях с девушками. Мег, на которой он остановился, работала в аптеке.

Назавтра после заседания городского совета, на котором обсуждали вопрос о мусоровозе, владелец «Гранд-отеля» устраивал праздник с танцами. Мег сшила новое вечернее платье, и ей очень хотелось показаться в нем. Потому она дала Джо понять, что если он ее любит, то закажет в отеле столик на двоих. Джо, разумеется, ее любил и столик заказал.

Хозяин гостиницы был рьяным сторонником известного движения, которое силилось отвлечь шведский народ от самогона тем, что учило его пить больше вина. Его вечеринка должна была проходить под знаком сбора винограда, стать чем-то вроде римских дионисий. На таких вечеринках танцуют и поют.

Там было все для создания праздничного настроения. В обеденном зале у всех на виду стояли пузатые бочонки, чтобы каждый знал, о чем идет речь. В бочонках этих прежде держали селедку, но теперь их отмыли и вычистили, так что выглядели они вполне достойно.

Со двора отель оброс диким виноградом, который приходилось подстригать, поскольку на листве гнездилось слишком много насекомых. Срезанные лозы удалось с толком использовать. Их гирляндами развесили по стенам и обвили вокруг бочонков, которые в таком оформлении выглядели вполне по-диониссийски.

Местный ансамбль по такому случаю нарядился во взятые напрокат тирольские костюмы. Тироль и долина Рейна в понимании хозяина отеля были понятиями тождественными.

Платье Мег походило на белую майскую ночь с соловьиными трелями.

— О, Джо, — вздохнула она, — это будет прекрасно.

— Я тоже в восторге, — подтвердил Джо, лаская ее взглядом. — Полагаю, будет мне работа и с перебравшими норму. Я люблю тебя!

— Посмотри, на столах листочки с текстами песен!

— «Ein Konig ist der Wein», — прочитал Джо. — Это значит, вино — король.

Мег очарованно заворковала.

— Знаешь, кем бы я сейчас хотела быть?

— Нет, кем?

— Сама собой.

— Darling, — на этот раз Джо попрактиковался в английском, — I love you.

— Перестань, на нас смотрят.

Торжество винопития развивалось в соответствии с лучшими представлениями хозяина отеля. Ни один столик не остался незанятым. Пришло много молодых пар, которые в другое время в отеле не показывались. Джо своим тренированным полицейским взглядом узнавал большинство из них.

Столик, который он заказал, стоял рядом с деревянной перголой, щедро увитой срезанными виноградными лозами. Они чувствовали себя так, будто сидели возле густой живой изгороди. За соседними столиками с той же стороны перголы расположились двое землемеров из сельскохозяйственного департамента, погруженные в профессиональную беседу, и лысоватый торговец галантереей, который привел с собой разъездную торговку шляпками. Дама была выше него ростом, и глаза ее уже подозрительно поблескивали.

Аброка наполнилась голосами. Они слышались на площадях и улицах, из распахнутых окон и на заросшей кустами набережной. Всюду летали обрывки разговоров, беспорядочные мысли, случайные реплики: «Дома такое не устроишь… Она в этом платье, как в мешке… Что ты на меня так смотришь… Если эта чертова ипотечная касса не уступит… Белое вино нельзя подавать к мясу… Любить по-настоящему можно только раз в жизни… В этом несчастном городишке вообще не носят шляпок… В случае с Боттмером полиция явно ошиблась…»

Джо выпрямился. В первую минуту он не понял, откуда долетел этот голос. Но потом решил, что из-за живой виноградной изгороди. Тем временем следующую реплику он пропустил. И теперь напряженно ждал продолжения.

— Глупости, — ответил тот же голос на какую-то реплику. — Стал бы он тащиться в такую даль только ради десятиминутной стычки с Викторсоном! Ясно, что приехал в город по какому-то делу. Хотел бы я знать, почему полиция не захотела с этим разобраться.

Мег схватила Джо за плечо.

— Извини, — сказал он, — я не хотел быть невнимательным.

— Верю, не хотел. Но был.

— Надо бы нам что-то заказать. Что ты будешь?

Заказывая, он не мог подслушивать разговор за изгородью, но голос уже узнал. Говорил кондитер Альготсон, который сдал пустырь владельцу луна-парка.

У Джо не было времени толком разобраться со случаем Боттмера, но кое-что он о нем слышал и целиком согласился с Альготсоном в том, что покойный адвокат заявился сюда совсем по иному поводу, а не только ради краткой стычки с коммерсантом.

— Что с тобой? — спросила Мег.

— Ничего. А что?

— Временами ты мыслями где-то совсем в другом месте. Думаю, тут замешана какая-то другая девушка…

— Какая другая девушка, когда ты со мной?

— Тогда в чем дело? Это неспроста.

— Меня заинтересовал разговор за соседним столом. Я невольно кое-что подслушал. Там обсуждают одно уголовное дело, которым довелось заниматься и мне.

Джо был уверен, что это прозвучало как надо: уголовное дело, которым довелось заниматься и мне. Не каждый занимается уголовными делами. Мег поняла, как это важно для него, и постаралась проявить интерес. Теперь они оба прислушивались к разговору за изгородью: вдруг узнают что-нибудь еще.

Тот, кто поначалу возражал, теперь, похоже, уступил.

— Вполне возможно, что Боттмер планировал и еще кое-что. Думаю, хотел поговорить и с другими.

— Ну да, или что-то с них получить. Знаешь, что я думаю?

— Нет, а что?

— Что, по крайней мере, часть из растраченных денег он где-то припрятал. Например, закопал.

— Закопал? Как пират, ха-ха-ха! И где? На необитаемом острове?

— Где-нибудь в укромном уголке, — не унимался Альготсон.— Кстати, когда ты вспомнил про пиратов, мне пришло в голову, что у пристани он держал яхту. Так что это могло быть любое безлюдное место.

— Пристань, — без особого восторга сказал другой. — Но в таком случае… Проклятые комары! Я поймал уже с десяток!

И тут Джо пришло в голову, что последний путь Боттмера вел как раз к пристани. Знает ли об этом Альготсон?

— Посмотри, Джо, — отозвалась Мег, которой показалось, что она уже достаточно времени пожертвовала его интересам. — Смотри, пришел оркестр!

Музыканты вернулись с перерыва, переодевшись в тирольские шорты и вышитые рубашки. Дирижер строил публике веселые рожицы, чтобы привести ее в хорошее настроение, как и положено на празднике рейнского вина. Казалось, виолончелист расстроен. Стыдливость не позволила ему надеть тирольские шорты, ибо он относился к тем людям, что весь год носят длинные брюки. Голые ноги, которыми он обнимал виолончель, отливали голубым, как моченая селедка.

Джо прислушивался, не заговорят ли соседи за живой изгородью вновь о Боттмере, но казалось, пойманный комар переключил их разговор на иную тему. За другими столами гости выжидательно притихли и собирались выйти на танцевальную площадку. Торговка шляпками уставилась блестящими глазами на средних лет торговца галантереей и взглядом приглашала его на танец. Он растерянно озирался. Землемеры увлеклись планировкой полей и рисованием их на скатерти.

— Если нарезать наделы такими вот образом…— сказал один и поставил на это место солонку.

— Это вальс, — предупредила Мег.

На ней было совсем свободное от талии вечернее платье, и она знала, что лучше всего оно будет смотреться именно в вальсе.

— Могу я вас пригласить? — Джо тут же любезно вскочил.

— Напомни потом, что мне нужно еще кое-что сказать тебе про Боттмера, — шепнула Мег, когда они встали из-за стола.

Играли венский вальс. Вена, имперская столица… Императорский двор кружился на три четверти между увитыми виноградом арками. Звякали шпоры, мерцали драгоценности, шуршали шелка, стреляли пробки шампанского. Танцевальный паркет содрогался, словно в судорогах давно отшумевших балов. Вальс всегда привлекает старых джентльменов, которые ничему не научились и ничего не забыли. Седеющие старцы вальсировали с таким же подъемом, как и самый молодой полицейский в городе. Торговец галантереей поминутно наступал торговке шляпками на ноги и крепко прижимал ее к груди.

Джо решил отметить праздник тем, что заказал маленькую бутылку вина «Молоко любимой женщины». Когда вернулись к столу, он поднял тонкий бокал и осторожно подержал его в пальцах, словно лаская хрупкую вещицу.

— Мег!

— Я тебе нравлюсь, Джо?

— Ну конечно!

У Мег засияли глаза.

— Как в кино!

Прошло несколько секунд, прежде чем они из Вены вновь перенеслись в Аброку.

— Я тебе напоминаю про Боттмера.

— Ах, верно. Я тебе забыла рассказать еще одну мелочь про его визит в аптеку. Вероятно, это не имеет никакого значения, но если ты так заинтересован его случаем, тогда…

— Да?

— Я тебе говорила, что он расспрашивал про медсестру из церковной больницы. Когда я потом про это думала, то вспомнила, что именно он говорил. Он спрашивал: «Я как раз услышал, что сестра Ида ушла на пенсию и переехала. Где живет новая сестра? В том же доме?» Разумеется, я ему ответила, что она живет там же, где жила сестра Ида.

— На Коровьей,— кивнул Джо.— Ведь там служебная квартира. И что дальше?

— Дальше уже ничего. Казалось, мой ответ его успокоил. Ну что, потанцуем еще?

И они снова танцевали. А в следующем перерыве Джо выяснил, какая тут может быть связь с медсестрами.

— Медсестра жила в доме рядом с гостиницей фру Норстрем, — размышлял Джо вслух. — Боттмер наверняка хотел убедиться, там ли живет и новая сестра, если ему вдруг понадобится срочная медицинская помощь, скажем, если ночью станет плохо.

— Ну, выглядел он не слишком здорово, — согласилась Мег, — но… — И тут она запнулась и положила руку Джо на плечо. — Смотри! — шепнула она. — Там!

В зал как раз вошла новая молодая пара. Парню могло быть лет восемнадцать-девятнадцать. Он работал на бензоколонке у шоссе, в нескольких километрах за Аброкой. Джо слышал, что это только временно, парень скоро собирался поступать в колледж. Это был Руне Вармин, сын директора кладбища. Девушкой, с которой он пришел, была дочь Викторсона Дези.

— Я слышала, что они встречаются,— шептала Мег,— но не слишком верила. Как думаешь, что сказал бы Викторсон, если бы узнал?

— Он наверняка не знает.

— Но завтра утром будет знать.

Оркестр перешел на джаз. Джо с Мег танцевали в той же стороне, что и возбуждавшая всеобщий интерес молодая пара. Когда та оказалась в конце зала, откуда-то донесся возмущенный вопль. Там хмуро потягивал грог с несколькими своими сторонниками директор кладбища Вармин. Он даже хотел встать, но приятели схватили его за руки, чтобы удержать. Со стены упал венок из винограда и увенчал его растрепанные волосы.

— Привет, папа, — поздоровался младший Вармин, в танце проплывая мимо, а Дези наградила его улыбкой Мадонны.

Вармин дал удержать себя в кресле и, все еще украшенный венком из лоз, что-то зло бурчал.

— И он тоже ничего не знал, — отметила Мег.

Танцевальная программа шла к концу. Землемеры собирались уходить. Приезжая торговка шляпками и торговец галантереей уже удалились. Альготсон с приятелями напраздновались от души и теперь лыка не вязали.

— Много есть вещей меж небом и землей,— бормотал Альготсон, — много!

— Ты заметил, как они сидят? — спросила Мег.

Она имела в виду Вармина-младшего и Дези Викторсон. Казалось, их совершенно не волнует, что подумают в городе. Сидели в блаженном упоении, как ангелочки на облачке для двоих.

Джо заметил, что дирижер замахал каким-то листочком и предложил:

— А теперь споем все вместе!

— Зачем? — удивилась Мег.

4.

Штаб-квартира аброкской полиции помещалась в новой ратуше со входом с улицы. Там же при полицейском участке были и камеры для арестантов. Посетителей принимали в светлой уютной комнате, разделенной пультом на две части.

За пультом сидел Джо. У дежурного по участку хватало забот с общественным порядком и безопасностью. Нужно было принимать сообщения, давать справки, отвечать на вопросы. В некоторые дни этим занятиям конца-краю не видно.

Нынешнее дежурство Джо было небогато событиями, между отдельными обращениями следовали долгие перерывы. Последним посетителем был Вармин-младший, одетый в замасленный зеленый комбинезон. Кивнув Джо как знакомому, он попросил справку о трезвости, нужную, чтобы получить права. Справка была уже приготовлена и лежала на пульте. Вармин-младший небрежно запихнул ее в карман, даже не прочитав.

— Бестолковый какой-то парень, — вздохнул полицейский, который сидел за столом и изучал жалобу на велосипедистов, ехавших вечером без огней.

— Он гуляет с Дези Викторсон, — заметил Джо.

— М-да, хотел бы я видеть Викторсона, когда он узнает. Он умеет выживать людей, которые ему не нравятся.

Такой случай нельзя было упустить.

— Кстати, насчет Боттмера, — начал Джо. — Ты уже служил здесь, когда его осудили за растрату. Он тогда не пытался наложить на себя руки?

Коллега отодвинул в сторону бумаги и кивнул.

— Ну да, в тот самый день, когда ему должны были предъявить обвинение. Но на пристани были люди, пришли вытаскивать на зиму лодки из воды. Они видели, как там шлялся Боттмер. А потом услышали громкий плеск, когда он прыгнул с мостков в воду. Его тут же вытащили, а поскольку под рукой оказалась машина, отвезли домой. И один еще привел к нему сестру Иду.

— Сестру Иду? — с живым интересом переспросил Джо.

— Да, поскольку все думали, что у него не в порядке с головой и за ним нужен присмотр. А через несколько часов за ним приехала полиция, так что всем стало ясно, из за чего он пытался покончить с собой. — Я бы сказал, — понизив голос, продолжал коллега, — что попытка самоубийства была просто спектаклем. Кто хочет наложить на себя руки, не прыгает в воду там, где его видят люди.

— Спектакль? — переспросил Джо. — Но чего он пытался добиться?

— Полагаю, хотел повлиять на пострадавших, чтобы те забрали заявление. Но этот номер не прошел.

Их отвлекла новая посетительница. Женщина пришла подать заявление на неизвестного мерзавца, который бросил через забор камень в окно ее мансарды. Она в красках описала, что могло бы случиться, если бы в комнате кто-нибудь был. И она прекрасно знает, кто этот неизвестный мерзавец — не кто иной, как соседский сынок. «Его нужно отдать в приют на воспитание», — заявила она, надеясь, что теперь так и случится. Уходила она с глазами, сиявшими от удовлетворенного злорадства.

— Чертова баба, — задумчиво выругался полицейский.

— Выяснилось, куда делись деньги? — спросил Джо.

— Какие деньги? А, те, что растратил Боттмер? Он их израсходовал. Кто годами живет не по средствам, спустит все, сколько ни дай.

— Много их было?

— Если я правильно помню, тысяч сорок или пятьдесят. А что тебя так заинтересовало?

Пришел новый посетитель, потом еще один. Коллега вернулся к заявлению о велосипедистах и обо всем забыл, но Джо свежую информацию впитывал как губка.

В пять, закончив дежурство, он на велосипеде поехал осмотреть пристань.

Рассказ только укрепил Джо в его подозрениях. Попытку самоубийства Боттмер явно не рассматривал всерьез. Коллега полагал, что он ее предпринял, только чтобы вызвать сочувствие. Однако Джо думал, что Боттмер своим поступком хотел поднять шум, чтобы отвлечь внимание от совсем иной затеи, которую он провернул на пристани.

Последний путь Боттмера на свободе вел на пристань. И как только его выпустили из тюрьмы, он опять отправился туда. Это факты, думал Джо, и они подтверждают правильность догадки Альготсона.

Альготсон был прав и в том, что расследованию не уделили того внимания, какого оно заслуживало. Не обратить внимания на то, зачем Боттмер прибыл в город! Тут казалось явным, что Викторсон хотел как можно скорее замять дело, а прокурор был слишком сговорчив, чтобы выступить против него. Но свое открытие Джо таить не собирался. Уж он-то всем покажет…

Стоп! Никаких фантастических планов! Вначале расследовать самому! Если хочешь что-то выяснить, нужно действовать спокойно и решительно. Джо размышлял. Предположим, думал он, что Боттмер, который уже считался разоблаченным, решил спрятать какую-то сумму на будущее.

Прежде всего насколько крупную сумму? Не слишком, ибо потом ему тяжело было бы объяснить, куда она делась. Скажем, тысяч десять он мог спрятать, не вызвав подозрений при ожидаемом расследовании.

Во-вторых, как эта сумма выглядит? Джо никогда не видел десять тысяч крон сразу. Так что он попытался представить эту сумму в банкнотах средних номиналов и ценных бумагах. В уме прикинул, сколько это будет, и, пока крутил педали вдоль реки, пришел к выводу, что это могла быть связка бумаг толщиной с книгу. Обертка должна была быть герметичной, чтобы содержимое не пострадало от непогоды. Связку бумаг нужно было уложить в пластиковый пакет, а потом в какую-то шкатулку или ящичек. Тогда упаковка могла быть толщиной с кирпич.

И третье и последнее: куда такую вещь удобно было спрятать? Не дома, там слишком рискованно. Лучше было бы закопать в каком-то сухом месте, скажем, под полом в лодочном сарае или…

Он был уже на месте. Там было пусто. Лето уже давно миновало, большинство лодок вытащили на берег и укрыли на зиму. Нигде не видно ни души. Джо прислонил велосипед к вытащенной на берег лодке, сел на пустую бочку, закурил и попытался реконструировать сцену последнего визита Боттмера на пристань.

На миг он зажмурился и силился представить все иначе.

Середина августа, думал он,— осень еще не наступила. Лодки качаются на воде, привязанные к мосткам и буям. Но людей, скорее всего, не видно, примерно как сейчас. Скоро полдень, и воздух после дождя влажен.

Приходит Боттмер. Идет спокойно, будто на прогулке, чтобы не вызвать подозрений. Останавливается, чтобы убедиться, что он один. Никого не видит. Идет дальше, пока не добирается до того места, где укрыто его сокровище, и торопливо начинает копать, чтобы…

Нет, подумал Джо, стоп! Боттмер пришел с пустыми руками. Если бы клад был закопан в земле, он пришел бы с сумкой или с чем-то еще, куда можно спрятать лопатку. Так что клад или был над землей, или закопан у самой поверхности, чтобы его можно было достать без лопаты.

Боттмер либо разгребает камни, либо залезает под доски, или еще что-то в этом роде. Временами осторожно озирается. Наконец! Нащупывает край коробки толщиной примерно с кирпич. Достает ее, открывает, извлекает пластиковый пакет. Тот вполне поместится в кармане пиджака.

Что он сделал с пустой коробкой? Она должна смахивать на коробку от сигар, но, чтобы выдержать на улице две зимы, должна быть скорее из жести. Тогда он, скорее всего, бросит ее в воду. Где-то там она и исчезнет из виду.

Теперь он готов уйти. Нет, еще нет. Нужно найти крепкий шнур с красными пятнами от сурика. Зачем он сует его в карман? Для чего? Удачливый кладоискатель не думает о повешении. Нет, если он берет с собой шнур, значит, тот ему скоро понадобится! Что если коробка была спрятана в таком месте, что вокруг нее можно было затянуть петлю и вытащить? Боттмер здорово разбирался в узлах, подумал Джо и кисло усмехнулся.

Но как бы там ни было, теперь он управился, и все длилось не так долго. Ребята Лундберга все еще чинили мостик, когда Боттмер возвращался мимо них в город. По их показаниям, на пристани он задержался не больше десяти минут.

Джо бросил окурок в воду и встал с пустой бочки. Реконструкция событий дала ему некоторое представление о том, как мог выглядеть тайник: к нему можно было добраться легко и быстро, сверху он, вероятно, был прикрыт землей, и к тому же шнур мог здорово помочь вытаскивать коробку…

Он потратил целый час, ползая на животе под лодочным сараем, ощупывая стены и проверяя, не сломана ли крыша, смело забираясь под мостки и исследуя их снизу.

Результаты оказались жалкими. Лучше сказать, результатов просто не было совсем. Ни малейших признаков того, что где-то был тайник.

Джо искал только следы. Он не надеялся найти сам клад. Либо его уже забрал Боттмер — это казалось естественным выводом из его собственных рассуждений, либо его кто-то опередил, так что Боттмер нашел тайник пустым. Это вполне могло стать поводом к самоубийству.

Сумерки заставили Джо прекратить поиски. Огорченный, грязный и мокрый, он вернулся в город.

5.

В наказание за опоздание в столовую Джо пришлось довольствоваться холодным ужином. При этом он разговорился с братом по несчастью, который тоже остался без горячего. Худосочный почтальон слыл бедолагой, которого постоянно преследовали неудачи. Однако он был так самолюбив, что с юмором о них рассказывал — видимо, это помогало ему сохранить внутреннее равновесие.

Они вместе пили кофе, и худосочный юноша тут же с энтузиазмом принялся рассказывать, как однажды вечером напрасно искал ключ от своей квартиры.

— Я знал на все сто, что еще за минуту до того держал ключ в руке, и потому повыворачивал все карманы, но так нигде его и не нашел. Потом искал его на лестнице и даже на улице, но его не было нигде.

— Черт, это досадно, — заметил Джо.

— Еще бы. Для уверенности я еще раз проверил все карманы, но нигде ничего. Потом вспомнил про манжеты на брюках. Если что-то выпадает из кармана, часто застревает там. Но не тут-то было.

— Продолжай, — подбодрил его Джо. — И что ты стал делать? Сдался?

Бедолагу обрадовал неожиданный интерес Джо.

— Сдаться? — возмутился он. — Никогда! Я сказал себе, что нужно действовать системно. Стал просматривать карманы в третий раз, вывернул их один за другим…

Но изюминка истории состояла в том, что в конце концов ему пришлось влезть в свою квартиру по садовой лестнице через открытое окно, а проклятый ключ лежал посреди письменного стола! Эту часть рассказа почтальон повторил дважды и оба раза от души смеялся, не замечая, что Джо это уже перестало занимать. Рассказ о чужих страданиях нас, понятно, не трогает, если не касается наших интересов. Затянувшиеся поиски ключа занимали Джо лишь потому, что имели нечто общее с его проблемой.

Предположим, подумал Джо — это выражение было из числа его любимых, — Боттмер не нашел свой клад там, куда спрятал. Что тогда он сделал? Почтальон дал ответ на этот вопрос. Он повел себя, как большинство из нас в таком случае: не поверил, что вещь пропала, и искал снова и снова. Несколько раз проверил тайник, поискал рядом и вокруг, вернулся на прежнее место и опять начал поиски.

Ничто не мешало Боттмеру поступить так же. До темноты у него еще хватало времени на поиски. Но он возвращался в город уже через десять минут с пустыми руками и с мыслями о самоубийстве…

Нет, подумал Джо, это не годится. Так быстро человек не сдается.

Подбодренный успехом своей истории, почтальон принялся за вторую — о том, как потерял письмо и как отчаянно его искал. Джо перебил его, извинился и поспешил домой.

Жил он в относительно современной однокомнатной квартирке окнами во двор местной школы. Вид из них доброго слова не стоил. Школьные дворы своей песчаной пустотой вызывают тоску, и не понятно, почему те, кто заботится о душевном здоровье детей, не мешают им задерживаться в таких местах. Но, по крайней мере, квартира была светлая, и из нее был виден большой кусок неба.

Вечер выдался погожий, и сквозь сумерки уже начали проступать первые звезды. Джо сел за письменный стол и положил перед собой блокнот. Воздев очи к звездам, уверенной рукой он написал:

«1) Б. ушел с пристани через десять минут.

2) Б. в ту же ночь повесился».

Это были два основополагающих факта, два краеугольных камня для построения выводов. Но если первый свидетельствовал о том, что Боттмер клад нашел, то второй доказывал, что он его не обнаружил. Теперь речь шла о том, чтобы найти объяснение, способное согласовать одно с другим.

Джо мысленно вернулся к несчастному почтальону. Когда тот не смог найти ключ, у него просто голова пошла кругом. Не понимая, куда делся ключ, он принялся отчаянно его искать. Но если бы он знал, где ключ — например, заглянул в замочную скважину и увидел его на письменном столе, — то больше бы не тратил времени и сразу постарался попасть домой через окно.

Подобным образом надо рассуждать и в случае с Боттмером. Поскольку исчезновение клада было для него загадкой, следовало ожидать, что он будет продолжать поиски. Но если вдруг он догадался, кто украл клад, дальнейшие поиски не имели смысла. Разумнее было идти к злодею и объясниться с ним. А что конкретно сделал Боттмер? Ушел с причала и отправился прямо к фру Норстрем. И от этой интересной мысли у Джо прояснилось в голове.

Фру Норстрем была особой, без которой город вполне мог прекрасно обойтись. Такого же мнения придерживались о ней в полицейском участке. Но она умела найти влиятельного покровителя, так что в ее случае тяжело было хоть что-то предпринять. Как слышал Джо, фру Норстрем покровительствует Викторсон или кто-то из его ближайших приятелей.

Он чувствовал, как потянуло жареным. Но чтобы не быть обвиненным в посягательстве на чью-то честь, имя Норстрем на листке писать не стал. Вместо этого третью аксиому сформулировал так:

«3) Б. не нашел спрятанный клад»,— имея при этом в виду, что фру Норстрем успела забрать его раньше.

После счастливого упоения открытием последовало самокритичное разочарование. Когда Джо решил проверить свою новую теорию, выяснилось, что из нее с равной вероятностью могло вытекать что угодно. Что Норстрем помогала Боттмеру, что вполне возможно; что при удобном случае обокрала сообщника, и это тоже было возможно. Но как она могла узнать, где спрятан клад? Боттмер его прятал сам. С какой стати он стал бы доверять эту тайну фру Норстрем? Наоборот, скорее были доводы ничего ей не говорить.

Джо пытался придумать обстоятельства, при которых фру Норстрем могла узнать тайну, но на это его фантазии не хватало. Видно, слишком долго длился вчерашний праздник виноделия, и теперь у него уже слипались глаза.

Уже собираясь лечь в постель, он бросил последний взгляд на листок с тремя пунктами. Первый и второй были неопровержимыми фактами, но третий, если как следует подумать — только гипотезой. Лучше было заменить его другим. Он зачеркнул «не», и теперь тезис выглядел так: «3) Б. нашел спрятанный клад».

Впрочем, это никак не отвергает возможности, что Боттмер и Норстрем были сообщниками, подумал Джо. Преступнику за решеткой всегда нужен сообщник на свободе. Ведь фру Норстрем вполне могла знать или догадываться, что Боттмер где-то спрятал деньги, хотя место тайника она не знала. Когда днем он вернулся в отель и сказал, что утром собирается первым поездом уехать, легко могла сообразить, что деньги он забрал. И тогда она могла прийти к мысли, что…

Чтобы успокоиться, Джо торопливо зашагал по комнате — всего шесть шагов туда и шесть обратно. Взад-вперед, с четкими поворотами, словно часовой, в полосатой пижаме и полицейских ботинках.

Она могла решить присвоить деньги, прикидывал Джо. Достаточно было дождаться, пока Боттмер уснет. Номер она знала, как свои пять пальцев, так что свет включать не пришлось. Не нужно было и рыскать по многим местам, пластиковый мешок с бумагами нашла легко.

Что если Боттмер при этом проснулся? Или вообще не спал? Так или иначе, он обнаружил, что деньги исчезли. Что ему было делать? Помчаться к фру Норстрем, обвинить ее, устроить скандал, угрожать? Ну и что с того? Ведь он не мог пригрозить ей полицией. Если фру Норстрем стояла на своем и отпиралась, Боттмеру оставался единственный выход — повеситься.

Во всяком случае во всем этом явно замешан и Викторсон. Но Викторсона не могли интересовать какие-то украденные тысячи, тут речь должна была идти о чем-то большем, чего никто в деле Боттмера еще не заподозрил.

Джо перестал расхаживать по комнате и лег, сказав себе, что тут нужно спокойно разобраться. С виду все получается здорово, но каждый пункт нужно как следует проверить. И найти доказательства.

«Предположим, что…» — подумал Джо и уснул.

6.

Говорят, что прежде чем научиться приказывать, нужно вначале научиться слушать. Сержант Стромберг усвоил первую часть этой мудрости, но не вторую. Свои обязанности он выполнял умело и сознательно, но никогда особо не интересовался, чем занимаются его подчиненные.

Под командой такого шефа перегибы и недоразумения не являются чем-то необычным. Но Стромберг был человеком спокойным и справедливым, который старался никого не обидеть. Потому он и его небольшая полицейская команда пока оставались вне критики, к тому же над ними простирал свою покровительственную длань прокурор Эммерих Эк.

Тем не менее сержант Стромберг был не из тех начальников, к которому молодой подчиненный мог обратиться со смелой догадкой в надежде найти поддержку. Так рассуждал Джо на следующее утро в столовой, где отпивался кислым молоком. Стромберга не заинтересовала бы версия, что фру Норстрем — воровка, пока не доказано, что кража вообще имела место и было ли что красть. Стромберг бы только покачал головой и отправил его выписывать штрафы за неправильно припаркованные машины.

При иных обстоятельствах Джо обратился бы прямо к прокурору. Правда, прокурор Эк не относился к тем, кто сломя голову пускается в подобные легкомысленные предприятия, куда там. Он был осторожен, но внимателен и версию Джо, пусть недоверчиво, но выслушал бы и даже не поленился бы проверить некоторые детали. Но прокурор слишком зависел от Викторсона, а тот постарался бы поскорее замять расследование. Разумеется, если не нашлись бы достаточно убедительные улики.

Прежде чем Джо проглотил последний глоток молока, ему стало ясно, что именно ему предстоит найти улики, и достаточно убедительные. А прежде чем допить кофе, он решил, что пойдет на все и дело того стоит. Но, как иногда бывает, провидение между тем решило иначе.

Персонал аброкской аптеки кроме хозяина состоял еще из двух ассистенток, старшая из которых была замужем за инженером. Инженер относился к числу тех, о ком завистники говорят, что они пороха не выдумают, но никто не мог лишить его права считать себя интеллигентом или его жене подшучивать над Мег, что та встречается с простым полицейским. Но Мег не на шутку рассердилась.

— Он готовится к экзаменам, — заявила она, — и ему уже поручают самостоятельные дела, если хотите знать.

— Например, штрафовать велосипедистов, что ездят без света? — с едкой иронией заметила жена инженера.

Но Мег была не из тех, кто проглотит такое молча, а потом страдает.

— Он не простой полицейский, который гроша ломаного не стоит, — огрызнулась она. — Он участвует в серьезном расследовании… Например, ищет, куда Боттмер спрятал растраченные деньги.

Через несколько часов, когда жена инженера осталась в лаборатории наедине с аптекарем, ей представилась возможность использовать свежеполученные сведения.

— Боттмер часть денег где-то спрятал,— сообщила она.

— Я в это не верю, — пробурчал фармацевт.

— Во всяком случае это правда, — неуступчиво заявила жена инженера, — и я точно знаю, что полиция прилагает все усилия, чтобы найти тайник.

Их разговор прервал какой-то крестьянин, который пришел с рецептом от ветеринара и требовал выдать ему лекарство, пока не ушел автобус. Прерванные дебаты продолжать не стали. Но аптекарь сумел сложить два и два, и результатом стал юный Джо.

Провидение в своей неисповедимой мудрости устроило так, что разговор этот случился как раз в тот день, когда аптекарь, как обычно, вечером встретился за партией в бридж с прокурором и школьным учителем.

Наутро прокурор вызвал Джо в своей кабинет. В воздухе пахло грозой.

— Садись, разговор будет серьезный. Ты знаешь, что полицейский обязан хранить служебную тайну? Та девица из ацтеки… как ее зовут?

— Мег, — растерянно ответил Джо.

— Что за глупости ты ей наговорил? Что якобы полиция прилагает все усилия, чтобы найти деньги, которые спрятал Боттмер?

— Ничего подобного я не говорил.

— Значит, она сама это выдумала? Сомневаюсь. Немедленно рассказывай, как было дело!

— Случилось это позавчера вечером в «Гранд-отеле»,— начал Джо. — Там была вечеринка по случаю…

Прокурор знал про вечеринку, поскольку сам отклонил ходатайство хозяина отеля о продлении часов работы ресторана.

— Говори по существу, — строго напомнил он.

— Мы были там с Мег, — продолжал Джо. — За соседним столом сидели двое наших горожан и говорили про Боттмера. Это они сказали, что Боттмер спрятал деньги. Говорили так громко, что я не мог не слышать.

— Ну, они были выпивши. И что дальше? Ты что-нибудь сказал своей девушке?

Джо покраснел по самые уши.

— Мне пришлось объяснить ей, почему я с ней не разговариваю и совсем ее не слушаю. Я сказал, что речь идет о преступлении, которое… с которым я имею дело.

— Глупости, — отрезал прокурор. — Разве я не говорил тебе, что такая уйма девушек до добра не доведет!

— Теперь она у меня только одна. И ничего больше я ей не сказал, клянусь честью.

— И тебе больше нечего добавить?

— Нет, то есть… нет.

Румянец исчез, Джо уже не выглядел виновато. Если у него что-то и было на сердце — а прекрасно было видно, что было, — это касалось чего-то совсем другого.

— Ты глупо себя вел, Джо,— спокойно заметил прокурор, — хотя не так глупо, как мне казалось поначалу. Впредь будь осмотрительнее со своей девушкой.

— Впредь она будет молчать, — заверил Джо.

— Не сможет. Ни одна девушка не сможет. Тебе самому нужно молчать. Понятно? Ну ладно, больше об этом не будем.

— Спасибо, — облегченно вздохнул Джо.

— А теперь я хочу услышать окончание этой истории. Садись и рассказывай!

Джо даже не пытался отрицать, что история имеет продолжение.

— Дело было так, — начал он. — Когда я услышал, о чем те двое говорят, я сразу подумал…

Он был даже рад, что есть кому рассказать свои соображения о спрятанном кладе, о безуспешном возвращении с причала, о почтальоне и ключе, о трех пунктах и о подозрении в отношении фру Норстрем… Тут он запнулся. Прокурор терпеливо его слушал. На его румяном лице не отражалось ни согласие, ни возражение.

— И что теперь? — спросил прокурор, когда Джо умолк. — Что будешь делать дальше?

Джо от этого вопроса полегчало. Но вместе с тем к нему вернулось воинственное настроение.

— Я хочу продолжать расследование, — храбро заявил он. — Разумеется, только в свободное время.

— В свободное время тебе и так есть чем заняться. Учеба и та девушка… как ее зовут? — Мег.

— Я обещал себе, что дело не оставлю.

— Это неразумно. Советую подумать как следует.

Последовала пауза.

— Если подумать, то я просто не могу отступить, — наконец упрямо заявил Джо. — Во всей этой истории есть что-то неясное. Я это чувствую. Кто-то должен в ней разобраться, и я…

— Это верно,— перебил его прокурор. — Кто-то все выяснить должен, но не ты, Джо. У тебя нет для этого нужной квалификации и даже нужной рассудительности. Будь так любезен, оставь это дело в покое. Я говорю вполне серьезно.

Джо молчал.

— И вообще, что ты собираешься делать? Отправиться к фру Норстрем и заставить ее сознаться? Поверь мне, эта женщина посмотрит на тебя как на пустое место и сразу уничтожит все улики, которые еще могли найтись.

Джо все еще молчал. Ведь он собирался поступить именно так.

— Если ты такой умный,— продолжал прокурор, — мог бы ты мне указать определенный факт, за который могло бы зацепиться расследование?

На этот раз Джо заговорил:

— Если дело было так, что в тот вечер фру Норстрем стащила боттмеровы деньги, то, когда Боттмер обнаружил пропажу, должен был последовать большой скандал. Разумеется, неразумно спрашивать фру Норстрем прямо, она от всего откажется. Но в то время в гостинице был третий — шофер грузовика из Гётеборга…

— Полагаю, для начала следовало бы выяснить другие вещи, — задумчиво заметил прокурор, — но и твое предложение весьма неглупо. Я попрошу гётеборгскую полицию допросить шофера.

Джо благодарно взглянул на начальника.

— Это займет несколько дней, — продолжал прокурор. — Я вызову тебя, когда мне сообщат. А пока будь любезен не суетиться и не путаться под ногами. Так мы договорились?

— Конечно, обещаю! — просиял Джо.

Шел день за днем, но ничего не происходило. Сержант Стромберг ничем не подавал виду, что он в курсе. У Джо с Мег произошло небольшое, но темпераментное объяснение. В конце концов Мег пообещала сохранять максимальную сдержанность, хотя прежде желала при первом удобном случае выцарапать жене инженера глаза.

Через неделю прокурор снова пригласил Джо к себе в кабинет.

Он был спокоен, как всегда. По его поведению нельзя было понять, что он знает о каких-то удивительных открытиях.

— Я сделал то, что обещал, — сказал прокурор. — И, кроме того, выяснил еще некоторые факты, которые счел важными.

Он показал на служебные бумаги на столе.

— Это из уголовной полиции. От эксперта по недостачам, который занимался делом Боттмера. Он пишет, что растраченные деньги пошли на участие в биржевых спекуляциях и осужденный был не в состоянии утаить заслуживающую внимания сумму.

Он подал бумагу Джо. Та полностью отвергала теорию о спрятанном кладе.

— Я не знал, что он спекулировал на бирже, — пробубнил Джо, изучая документ.

Прокурор между тем углубился в созерцание соседского сада. Яблоки уже давно собрали, и хозяин беззаботно прогуливался под еще густыми кронами яблонь.

— Далее, — продолжал прокурор, — я поручил проверить, не тратила ли фру Норстрем в последнее время больше денег, чем обычно. Так нет, скорее наоборот. На той неделе ей отключили электричество, так она еще пару дней протянула с оплатой.

Небольшая аброкская электростанция зачастую проявляла даже слишком щедрое великодушие к неаккуратным плательщикам. На самом деле фру Норстрем отключили электричество по прямому указанию прокурора. Но тот не считал нужным объяснять эти детали молодому полицейскому.

Что же касается Джо, то он должен был почувствовать разочарование. Но ничего подобного не произошло, потому что прокурор говорил таким тоном… как бы это назвать? — скорее защищающимся, без всяких ноток торжества.

— Единственное, что можно было украсть, — продолжал прокурор, — это содержимое бумажника Боттмера, но и его никто не трогал. Так что фру Норстрем вряд ли можно подозревать в краже. А что касается шофера грузовика, который в ту ночь останавливался в гостинице…

— Да? — отозвался Джо, ожидая, что шофер с фру Норстрем провели вечер за совместным чтением Библии.

— К сожалению, найти его пока не удалось. В Гётеборге такого шофера нет. В книгу он записался под вымышленной фамилией.

— Вымышленной?

— Да. Но, к сожалению, в этом нет ничего необычного. Таких махинаторов никто не разыскивает и не привлекает к ответственности. И хотя фамилия вымышленная, тут ничто не говорит о преступном умысле. А что касается фру Норстрем, то я убежден, что она не лгала, когда давала его описание. Прокурор немного помолчал, глядя на обобранные яблони, и добавил:

— Так что копать глубже вряд ли стоит. А что ты скажешь? Хочешь продолжать поиски тайника?

Это уже не имеет смысла, подумал Джо. Эксперт по недостачам ведь сказал, что исключено, чтобы осужденный спрятал приличную сумму. И если у фру Норстрем с деньгами так же плохо, как всегда…

— Нет, — согласился Джо, — похоже, лучше все оставить как есть.

Но уходил он неспокойным. Его заботила мысль, как бы все это не повредило его планам на будущее. Слава Богу, что фамилия шофера оказалась вымышленной; конечно, это мелочь, но для прокурора мелочь неприятная, так что он наверняка постарается поскорее все забыть.

Но с пристанью, думал Джо, все-таки неясно. В этих визитах Боттмера на пристань было что-то заслуживающее внимания; туда вел его последний путь на свободе и первый — после выхода из тюрьмы. Если там не было тайника, значит, его вели туда важные интересы. Джо обещал прокурору, что больше не станет тратить время на поиски клада, но не обещал выбросить из головы путь к пристани.

Предположим, думал он, возвращаясь в полицейский участок, что Боттмер… Но как он ни ломал голову, никаких здравых мыслей не приходило. А дни летели, и постепенно вся эта проблема стала забываться.

Так все еще раз пошло по неверному пути. А жизнь в городе шла своим чередом. Городской нотариус Эркендорф по предложению доктора Скродерстрема взял трехнедельный отпуск для поправки здоровья. На пастора Солина подали жалобу в капитул, что на рождественских богослужениях он слишком похвально отозвался о Папе. Отношения между Викторсоном и его дочерью окончательно испортились из-за ее порочной симпатии к Вармину-младшему. А предмет этой порочной симпатии оставил работу на бензоколонке и отправился в город учиться в колледже. Прокурор играл в бридж с аптекарем и учителем местной школы. Фру Норстрем оплатила счета за электричество.

То, что ей отключили электричество, ее взбесило, а когда она со временем узнала, что ее подозревает полиция, ярость ее не имела границ. Так что история с Боттмером не окончательно ушла в забвение: она жила в душе разгневанной фру Норстрем.

Аброка была полна слухами о покойном адвокате. И никто, у кого был повод для тревоги, не мог успокоиться, пока все окончательно не утихнет.

 

ТОТ, КТО ПРИНЯЛ ДЕЛО

1.

Пауль Кеннет вежливо и выжидательно смотрел на посетительницу, которая устроилась в его винно-красном кресле и положила сумочку на низкий столик красного дерева.

Дама, что пришла с визитом, представилась супругой известного генерала. Ее появление ему ни о чем не говорило. Она была высока ростом, светловолоса и обожала бежевую гамму — серо-бежевый и темно-бежевый вроде пепла и льна, но, правда, тончайшего льна и пепла лучшего сорта.

— Я увидела вашу фамилию среди тех, — начала она, — кто прислал цветы на похороны. И решила, что вы были близким другом Стуре Боттмера, моего брата.

— Мы просто учились вместе.

— Ах так, — вздохнула генеральша. — Значит, друзья детства. Полагаю, вы слышали, что он покончил с собой.

Пауль ничего подобного не слышал, но его это не слишком удивило. Некий деревенский газетчик, толстокожий ветеран, знавший свое дело, когда-то научил его читать некрологи. Так что он знал, что слова «внезапно скончался» часто применяют при самоубийстве, а термин «юрист» в отношении адвоката тактично указывает на параграф 22 Уголовного кодекса, где речь идет о злоупотреблении доверием клиентов. Он кивнул в знак того, что объяснений не требуется.

— Я ездила в Аброку на похороны, — продолжала генеральша, — вместе с мужем. Похороны прошли прекрасно, было очень трогательно. Никто о моем покойном брате не сказал худого слова. Но потом…

Она помолчала и посмотрела в окно. Стоял один их тех серых осенних дней, когда небо практически сливается с восточным предместьем.

— Но потом, — продолжала она, — пошли всякие слухи. Думаю, вы знаете, как это бывает в маленьких городках. Казалось, перебрали все причины того… того, что случилось. А несколько дней назад я получила вот это…

Из кармана своей бежевой сумочки крокодиловой кожи она достала письмо, написанное корявым почерком: «Ваш братец где-то спрятал немалый кусок из растраченных тысяч. А где еще прятать, как не у вас? Небось вы думаете, что так и оставите денежки себе, без налогов и без шума? Но берегитесь полиции, они во всем разберутся! Разгневанный гражданин».

Дама ждала, пока Пауль прочитает.

— Вы, конечно, понимаете, доктор Кеннет, как это нам с мужем неприятно. Более чем неприятно.

Она сделала короткую паузу, чтобы Пауль имел время войти в ее неприятное положение.

— Я сама позвонила аброкскому прокурору и спросила, что за странные слухи распространяют про моего брата. Он ответил, что большинство слухов не подтвердилось и теперь все в полнейшем порядке. В полнейшем порядке! Знаю я наших чиновников! В полном порядке для них значит, что сами они от этого бремени избавились. Но я хочу знать, что именно они там выяснили.

— Попросите его информировать вас, — предложил Пауль.

— Я так и сделала. Прокурор мне ответил, что, если я приеду в Аброку, он даст мне ознакомиться с материалами расследования. Но я в таких вещах не разбираюсь, а если речь идет о моем муже…

Ее тон и отработанные жесты вызвали у Пауля убеждение, что генеральша — особа весьма способная, хотя необязательно в духовной сфере.

— Нет, лучше будет послать туда адвоката, — отозвался он.

— Не нужны мне юристы, — с ходу отмела эту идею генеральша. — Меня не интересует, соблюдены ли были все формальности. Я хочу знать, что в самом деле там произошло.

— А что, появились какие-то сомнения?

— Если бы я знала! Мне сказали, что брат покончил с собой в приступе отчаяния. Но на меня он такого впечатления не произвел, когда уезжал в Аброку.

— Отчаяние может нахлынуть внезапной волной, — заметил Пауль.

Она кивнула в знак согласия.

— Но это, — дама показала на анонимное письмо, — утверждает, что могли быть и другие поводы. Если бы во всем этом попытался разобраться человек, способный понять моего брата…-. Она внимательно взглянула на Пауля из-под серовато-бежевых полей шляпки и добавила: — Например, его друг детства…

Намек на друга детства на Пауля не подействовал. Он знал, как знала и она, что это только пустые слова.

Зато на него подействовала ее неуступчивость, то, что она не хотела смириться с объяснениями прокурора, согласно которым все в полном порядке. В случае самоубийства такие слова не годятся. И тут проявился его критический дух. Сам он исповедовал модную, хотя порой неактуальную идею об особой ценности человеческой жизни. Те, кто почитает жизнь людскую за материал, а смерть — за событие, достойное только сухой регистрации, всегда нашли бы в нем заклятого противника. Желание сестры выяснить, что в действительности скрывается за официальными сообщениями, вызвало у него живую симпатию.

А она между тем прибегла к последним доводам.

— Я много о вас слышала, херр доктор. Знаю, что вы… Он прервал ее резким движением головы. Волосы упали на глаза, как иногда случалось.

— На чтение протоколов расследования много времени не уйдет, но понадобится еще побеседовать с людьми. В Аброку я отправлюсь только в том случае, если выпадут два свободных дня подряд. То есть не раньше начала ноября.

— А что, там какие-то праздники? Да, разумеется, День всех святых. Ну отлично, тогда если вам ничто не помешает…

— Напротив, мне это в самый раз. В День всех святых положено вспоминать мертвых…

2.

Ноябрь начинался с пятницы. В субботу, 2 ноября, был престольный праздник.

В пятницу последнее занятие у профессора Кеннета выпало на предобеденное время. В дорогу все уже было собрано, так что сразу после него он отправился в путь. Хотелось попасть в Аброку прежде, чем районный прокурор уйдет со службы.

Итак, с двух до трех часов в пятницу он гнал свое «вольво» по извилистой дороге, которая вела от автострады в городок. Дорога шла меж болотистых низин, летом золотившихся сурепкой.

Вскоре появился город, вначале новостройки с садиками, в которых траву и цветы уже пометила клеймом увядания глубокая осень. Над домами нависли тяжелые дождевые тучи. Праздник всех святых, твой храм темен, и низок его свод…

Мост через Сутар. Длинная улица в сторону центра. Слева — «Гранд-отель». Номер был заказан, так что обустройство много времени не отняло. Вскоре после трех Пауль уже был в прокуратуре и спросил прокурора Эка.

От генеральши он получил письмо, в котором разъяснялась цель его миссии и его поручали заботам прокурора. Прокурор Эк внимательно бумагу прочитал и спустил очки на кончик носа, а сам поверх очков испытующе посмотрел на посетителя.

— Понимаю желание госпожи генеральши,— заметил он, — очень даже понимаю. Думаю, лучше, если я сам изложу вам обстоятельства дела. Потом, доктор… профессор Кеннет, можете расспросить меня о деталях.

— Не могли бы вы позволить мне самому ознакомиться с протоколами?

— Это сложно. Протоколы и вообще все документы не слишком пригодны для того, кто не занят нашим делом. Часть бумаг вообще существует только в рукописном виде. И читать их весьма непросто.

— Но не для меня, — весело заверил его Пауль. — Я историк с многолетней практикой исследования архивов. Мне даже доставит удовольствие покопаться в бумагах.

Прокурор снова испытующе посмотрел на него и как-то сразу успокоился. Ему показалось — и не только ему, — что Пауль Кеннет никому не может доставить неприятностей.

— Как хотите, профессор, — сказал он. — Только протоколы по инструкции нельзя выносить отсюда, изучать их можно только в здании. Но в четыре мы закрываемся. Так что…

Это не вязалось с планами Пауля.

— Я весь день гнал машину и хотел бы немного перекусить, прежде чем браться за работу…

— Сожалею, — вздохнул прокурор, — но я должен соблюдать инструкции.

Чтобы дать понять, что это решение не обсуждается, он отвернулся от Пауля и принялся разглядывать соседскую яблоню с опадающей листвой. После минутной заминки — чтобы не проявить неуместной сговорчивости — Пауль согласился изучить протоколы в помещении полицейского участка. Поскольку завтра День всех святых, там наверняка весь вечер будет дежурный. Прокурор признал, что так и есть. После минутного колебания он принял предложение Пауля, послал за дежурным и достал дело из сейфа.

Пауль, рассыпаясь в благодарностях за оказанную любезность, удалился вместе с дежурным и досье. В полицейском участке ему пообещали, что к пяти часам освободят место для работы. А пока он вернулся в отель и подкрепился жареной камбалой, которая в тамошнем меню именовалась морским языком миньер.

В пять он снова был в участке, где его провели в каморку с письменным столом. И сразу после этого там появился дежурный с делом в руках.

Через два часа Пауль Кеннет вышел из комнаты. В дежурке стояла просто оглушающая тишина. Дежурный решал кроссворд.

— Спасибо. — Он спрятал дело в стол. — Вы мне не подскажете название реки из шести букв, которое кончается на «й»?

— Енисей. Можно мне на минутку присесть?

— Ради Бога. Как видите, тут тихо, как в могиле. Пьяных не будет еще не меньше часа.

— Почему?

— А никто еще толком не успел напиться. Ну как, вы что-нибудь нашли?

— Немало. Необычайно обстоятельное расследование для случая обычного самоубийства.

— Ну кого попало мы так не ценим, но Боттмер был не абы кто.

— Ну да, конечно. Вы читали его прощальное письмо?

— Да, читал. А что?

— В нем что-то не так.

— Вы полагаете? Мне это и в голову не приходило. Что такое «половина таксы через Стикс»?

— Обол. Стикс — река в подземном мире, через которую переправлялись мертвые.

— Это я знаю, но что такое «обол«? Такая монета?

— Вроде гривенника в Древней Греции. Такса за переправу через Стикс составляла два обола.

— Ну немного, но, наверное, и плыть было недалеко. Раз — и там.

— Вероятно, хотя я еще не встречал того, кто бы этот путь прошел. Те, что переправились, сюда уж не вернутся и ничего не расскажут.

— Но некоторые передумывают и дают вытащить себя на берег, пока не зашли слишком далеко.

— Как это?

— Ну, так поступил наш Боттмер.

— Неудачная попытка самоубийства?

— Да. Как звали датского принца на X? Шесть букв.

— Харалд. И когда Боттмер попытался…

— Харалд… вторая буква «а». А что такое «адский камень»?

— Ляпис. Это такое вещество…

— Верно, это мне знакомо. Им мне в детстве выводили бородавки. Ну, что касается попытки Боттмера наложить на себя руки…

Это был тот же самый полицейский, который раньше рассказал Джо о попытке Боттмера утопиться у пристани. Теперь он повторил то же самое, не забыв при этом подчеркнуть свое убеждение, что попытка самоубийства была просто спектаклем.

— Полагаю, чтобы вызвать сочувствие. Можно сказать, своего рода реклама. Он прекрасно знал, что его спасут.

— Но он все-таки здорово рисковал.

— Куда там! Он плавал, как рыба. Иначе черта с два прыгнул бы в воду. — Дежурный снова заглянул в кроссворд, а сам добавил: — Боттмер боялся за свою шкуру — так говорят те, кто знал его ближе.

— Это очень любопытно.

— В самом деле? Если уж мы говорим о любопытном, любопытно, что такое «стора».

— Стора?

— Да. Это должен быть какой-то термин из анатомии.

— В анатомической терминологии я не специалист.

— Я тоже. Это должно быть как-то связано с зубами.

— Странно… Я такого слова никогда не слышал.

— Если это слово не получается, тогда неверно и «Харалд», ибо из него получается это «р».

— Попробуйте заменить его Гамлетом! Тоже был датский принц. Тогда там будет не «стора», а «стома», как стоматология, и тогда все получится.

— Черт возьми, надо же! Здорово у вас выходит.

— И у вас, коллега. Полагаю, ваше мнение о предпринятой Боттмером попытке самоубийства совершенно верное. Он наверняка пытался лишь привлечь внимание.

— Это точно. Такие устраивают целые спектакли, чтобы показать, как они страдают. Пожалуй, это можно назвать своего рода эксгибиционизмом, верно?

— Безусловно.

— Видите, как полезно в свободное время решать кроссворды! Я всегда говорю…

Он умолк и прислушался.

— Там какой-то крик, — заметил Пауль. — Извещает о приходе первый пьяница?

— Может быть. В таком случае спокойной ночи и спасибо за помощь.

Там и в самом деле был пьяница. Он приветствовал Пауля как вновь обретенного собрата по несчастью.

Пауль на братские чувства не ответил. Он думал о вещах поважнее. Нынешний вечер принес ему два удивительных открытия. Одним стал рассказ дежурного о первой попытке самоубийства, другим — ощущение, что с прощальным письмом покойного что-то не так.

3.

Фру Норстрем была в цветастом домашнем халате, на корешках ее русых волос предательски просвечивала седина.

— Вы из газеты? Нет? И не из полиции? Тогда, наверное, из социальной службы?

— Точно, — с готовностью согласился Пауль Кеннет.

— Я так и думала. Значит, можно рассчитывать на компенсацию рабочего времени, потраченного на разговоры с вами?

— Разумеется, — согласился Пауль и подумал, что финансы генеральши подобные траты вынесут.

— Тогда пойдемте посмотрим номер, в котором он умер. Тот, кто сейчас его снимает, ушел в кино.

Нынешнего обитателя представляли только шлепанцы, носки, разбросанные по полу да запах потных ног. Фру Норстрем показывала и рассказывала, как экскурсовод в старинном замке, который водит перепуганных туристов по камерам смертников.

— Покойный лежал в этой постели. Вот за этот держатель для лампы был привязан шнур, на котором он повесился. Голова его склонилась в эту сторону.

— А как насчет предсмертного письма?

— Оно лежало вот тут, на столе, точно в том месте, где вы видите бутылку из-под пива.

Из соседнего номера доносились шум и смех.

— Хромые блохи тут не скачут! — раздался чей-то голос. — Король пик!

— Там играют в карты, — пояснила фру Норстрем. — Что если мы пойдем в кухню?

Когда Пауль увидел через стол перед собой ее замкнутое и лживое лицо, он пожалел, что не провел этот вечер накануне Дня всех святых в другом обществе. Но у него были заготовлены вопросы, ответы на которые могла дать лишь она.

— Прежде всего, — начал он, — я хотел бы знать, был ли он один, когда умер. Не мог ли он встретиться с кем-то, кто…

«С кем-то, кто помог ему повеситься», — подумал Пауль, но предпочел это оставить при себе.

— Нет, с ним никого не было. Это случилось около полуночи, по крайней мере так утверждает прокурор.

— Да, я слышал.

— После девяти часов к нему никто не мог попасть, чтобы я об этом не узнала. Но что было до девяти, не знаю, потому что до тех пор входная дверь не заперта.

— А какой там замок?

— Почти новый. Его мне весной поставил Викторсон.

— Местный торговец скобяными изделиями?

— Да, он. Если мои постояльцы собираются прийти позднее и хотят одолжить ключ, его можно получить у меня. Иногда случается, что они забывают его вернуть. Так что очень удобно, что за новым ключом достаточно зайти к Викторсону.

— Они есть у него на складе?

— Да. Хотите сигарету?

— Спасибо, я курю только трубку.

На всякий случай Пауль носил в кармане пачку сигарет. Детектив, который собирается расспрашивать людей о всяких разностях, может добиться непринужденного контакта, если угостит сигаретой. Но он, во-первых, вовсе не хотел, чтобы фру Норстрем стала еще непринужденнее, а во-вторых, придерживался мнения, что сотрудник социальной службы сигаретами не угощает. Так что он подождал, пока фру Норстрем достанет свои. Она глубоко затянулась и выпустила дым из носа.

— В ту ночь, когда погиб Боттмер, тут были и другие постояльцы, верно? — начал Пауль новую серию вопросов.

Фру Норстрем отвечала не задумываясь. Да, в ту ночь тут останавливался еще один гость, какой-то шофер грузовика, говоривший на гётеборгском диалекте. Тот прибыл под вечер и заплатил вперед, потому что был без багажа. Он одолжил ключ на случай, если вернется поздно.

— А когда он вернулся?

— Кто-то открывал дверь в одиннадцать, это мог быть он. Но я не видела, моя комната наверху.

— А его номер был внизу?

— Да, тот самый, где теперь играют в карты.

«Что касается слышимости, то он жил практически вместе с Боттмером», — подумал Пауль.

— Но с адвокатом они знакомы не были?

— С Боттмером? Простой шофер грузовика? Откуда?

— Когда человек попадает в тюрьму, — произнес Пауль тоном, по его мнению, наиболее подобающим социальному работнику, — часто случается, что он знакомится с людьми совсем иного социального положения.

Удивленная фру Норстрем выпустила клуб дыма. Об этом она и не думала. Но все равно сомневалась.

— Если бы они были знакомы, шофер наверняка спросил бы Боттмера, верно?

— А в книгу гостей он записался сам?

— Разумеется.

— После Боттмера?

— Да.

— Тогда ему не нужно было спрашивать.

По всеобщему мнению, социальные работники имеют право совать нос куда угодно. Люди испытывают к ним просто детское доверие. Не была исключением и такая толстокожая особа, как фру Норстрем. И к тому же она не забывала про обещанную награду за потраченное время. Так что разговор в конце концов перешел на причину осуждения Боттмера.

— Здесь жила некая фрекен Розенбок, вы ее наверняка не знали, верно? Значит, нет? Ну, она была стара и богата, и Боттмер вел ее финансовые дела. Потом она внезапно умерла, а потом…

Внезапные кончины неодолимо привлекали любопытство Пауля.

— От чего она умерла?

— Не знаю, но случилось это как гром среди ясного неба, а когда стали пересчитывать деньги, сорока тысяч не хватало.

— А не больше? Я бы сказал, что человек с возможностями Боттмера… Так что речь о большей недостаче не шла?

— Нет, ничего подобного. Думаю, он вполне мог вернуть эту сумму, если бы ему дали больше времени. Но нотариус Эркендорф, который занимался наследством, человек педантичный, и он не дал бедняге времени выкрутиться. Как только обнаружил, так и подал заявление.

Больше ничего заслуживающего внимания Пауль так и не узнал. Теперь пришла очередь спрашивать фру Норстрем.

— А как насчет компенсации за потраченное время?

— Она составит пятнадцать крон,— официальным тоном сообщил Пауль.— Напишите расписку, я вам сразу все выплачу.

Казалось, фру Норстрем просто потрясли такие методы ведения дел. Вначале она выхватила из ящика пачку бланков гостиничных счетов, но потом передумала и принялась искать бумагу. Пауль, стоя за ее спиной, помогал сформулировать текст расписки.

Бумагу он узнал сразу, да и почерк показался знакомым. И тут он сообразил, где видел и то и другое, и усмехнулся при мысли, что генеральше предстоит выплатить пятнадцать крон в качестве компенсации за потраченное время автору того самого анонимного письма.

4.

Когда он вернулся в «Гранд-отель» и хотел взять ключ от номера, ночной портье сказал:

— Профессор Кеннет, вам звонили.

— Откуда?

— Из города. Фру Викторсон просила, если вы вернетесь до половины десятого…

Часы только что пробили девять. Наверху в своей комнате Пауль набрал записанный номер. Отозвался женский голос.

— Фру Викторсон? Это доктор Кеннет.

— Я хотела бы с вами поговорить. Можете сейчас? Мы живем на площади, тот же дом, где магазин, привратник вам покажет, если сами не найдете. Вход в квартиру с обратной стороны дома.

В Аброке все было буквально рядом. Через десять минут Пауль Кеннет уже сидел в ампирной гостиной под картинами, которые дарят начальству на юбилеи.

Жена Викторсона была ослепительно красива в королевском голубом шлафроке. Казалось, у нее есть все достоинства, приличествующие молодой женщине, и еще нечто сверх того.

— Я пригласила вас, — сказал она, — прибыть сюда, поскольку не питаю доверия к гостиничным телефонисткам, если речь идет о частных разговорах. А наш разговор будет весьма частным. Адвокат Боттмер принадлежал к ближайшим друзьям моего мужа и моим тоже.

— И к моим, — добавил Пауль. — Но когда-то очень давно.

Фру Викторсон не могла скрыть удивления.

— Так вы знали его лично? Я думала, что вы детектив.

— Из этого следует, что вы пригласили меня, чтобы дать мне какую-то информацию. Ну тогда говорите!

— Информацию? — неуверенно переспросила фру Викторсон. — Не знаю, смогу ли я быть вам полезна по этой части. Ведь о случившемся я знаю не больше, чем все остальные.

— В таком случае,— невозмутимо заметил Пауль,— вы пригласили меня в надежде, что какую-то информацию мог бы дать вам я. Но этого от меня не ждите.

Тем самым Пауль положил конец возможным планам фру Викторсон расспрашивать его в ходе невинной светской беседы. Теперь ей приходилось выкладывать карты на стол.

Он никак ее не торопил и спокойно разглядывал комнату, ожидая ответа. Гостиная имела прелестные старинные пропорции. Обстановка импонировала, хоть и не была особенно изысканной. Ковер настоящий — у Викторсона деньги водились.

Тут он неожиданно увидел хозяйку в профиль. И она привлекла его внимание. Паулю нравились женщины скорее иного типа, чем фру Викторсон, но он молча отдал должное ее формам.

— Вы спрашиваете, зачем я вас пригласила, — наконец отозвалась она. — Так я скажу. Я хотела попросить вас не устраивать скандала.

— Думаю, пока об этом речи не идет, — ответил он намеренно нечетко, чтобы у нее был повод продолжать.

— Вы явно не жили в маленьком городке. А я тут живу с рождения, так что знаю, как бывает. Тут все видные люди как-то связаны и зависят друг от друга. Они либо родственники, либо ведут общий бизнес или общую политику. Невозможно затронуть одного, чтобы не ощутили все остальные.

— Кого вы имели в виду под «видными фигурами»? Своего мужа?

— Он тут один из самых видных, это вам подтвердит любой.

— Жаль, но я с ним незнаком и не собираюсь заниматься его персоной. Меня интересует только Боттмер и его судьба.

— Прекратите это! Он мертв. Ему вы уже ничем не поможете, зато другим можете навредить.

— Другим? Это вашем мужу?

— И ему тоже. И даже мне.

«Ее женская привлекательность начинает становиться неприятной», — подумал Пауль и встал.

— У нас слишком разные взгляды на эту проблему,— сухо заключил он.

Фру Викторсон взглянула в окно на площадь, по которой скользил свет фар проезжавшей машины.

— Жаль, что вы пришли так поздно. Наш разговор оказался слишком краток.

— Но все равно вам не уговорить меня, фру Викторсон.

— Да нет, уговорила бы, — усмехнулась она, — но теперь ничего не поделаешь. Там только что проехала машина моего супруга. Я хочу попросить вас оставить наш разговор между нами. Если уходя вы встретитесь с мужем, не будете так добры сказать, что ищете его?

— С удовольствием.

Когда Пауль вышел во двор, Викторсон запирал ворота гаража.

— Херр Викторсон?

— Да. В чем дело?

— Я Пауль Кеннет.

— Ага! И вы хотите со мной поговорить? Тогда пошли в контору.

Из прихожей дверь вела в складские помещения. Бесчисленные скобяные изделия заполняли все полки и шкафы на стенах. Был там и рабочий стол с упаковочной бумагой, клейкой лентой, мотками шнура и бланками ценников. Через склад они прошли во внутренние помещения, а оттуда через еще одни двери — в святыню коммерсанта. Викторсон включил свет во всех комнатах, по которым они проходили.

Как и его жена, он знал, зачем Пауль приехал в Аброку.

— Устраивайтесь поудобнее. Курите? Нет? О чем вы хотели меня спросить?

— Зачем к вам приходил Боттмер?

— Я уже дал об этом показания. Они вам известны?

— Только в общих чертах. Но так или иначе, хотелось бы все услышать прямо от вас.

— Ну как угодно, — равнодушно бросил коммерсант. — Теперь я все это знаю уже наизусть. Значит, дело было так…

— Минутку, — перебил его Пауль. — Не нужно говорить наизусть. Лучше постарайтесь вспомнить, как это было. Вы могли бы что-то пропустить. Если хотите в чем-то изменить свой рассказ, пожалуйста. Все останется между нами.

Викторсон наморщил лоб и смерил Пауля недовольным испытующим взглядом. Пауль был готов к этому взгляду и принял его с тем же ласковым интересом, будто принимал с кафедры ответ о заключении Вестфальского мира.

— Не понимаю, к чему вы клоните, — хмыкнул Викторсон, внезапно успокоившись. — Наш разговор я помню совершенно точно, и мне нечего ни прибавить, ни убавить. Хотя у меня в тот день хватало дел, я принял Боттмера и готов был обсудить его проблемы. Но оказалось, что он пришел, только чтобы упрекать меня в недостаточной помощи два года назад. Если бы я тогда одолжил ему денег, он бы все привел в порядок, как утверждал он. Я этому не верил и так ему и сказал. Но он все больше распалялся, и слово за слово… Так что в конце концов я потерял терпение и выставил его.

— Значит, единственной причиной, зачем он к вам пришел,— подытожил Пауль, когда коммерсант умолк,— было желание ворошить прошлогодний снег?

— Позапрошлогодний, — поправил Викторсон с холодной усмешкой, — ну да. Вы удовлетворены?

— Нет. Я вам скажу, что он делал, когда ушел от вас. Вначале зашел к врачу и пожаловался на бессонницу, так что доктор ему выписал рецепт. Потом зашел в аптеку и получил по рецепту лекарство. Затем прогулялся еще и вернулся в отель. Как по-вашему, сходится?

Коммерсант взглянул на Пауля, чтобы понять, куда тот клонит.

— И я слышал что-то подобное, — подтвердил он. — Видимо, так и было.

— Весь вечер он просидел в номере. Когда время шло к полуночи, начал готовиться к самоубийству. В подготовку входило и написание прощального письма. Вы о нем знаете?

Коммерсант кивнул.

— Полагаю, самоубийцы обычно пишут что-то подобное,— заметил он.

— Ну конечно, так принято. Помните содержание письма? Начиналось оно так: «Никто не хочет меня слушать. Все двери передо мной закрыты».

— Это бессовестная ложь, — возмутился коммерсант. — Я его принял и выслушал, чтобы он мог высказать все, что накопилось на душе. Одна дама из местного совета пыталась меня обвинить, что я его не выслушал и выгнал, но ей пришлось заткнуться.

Пауль Кеннет улыбнулся в лицо надутому Викторсону.

— Ну видите. Вам не в чем себя упрекнуть. Ни врачу, ни кому-либо еще. Все, к кому обратился Боттмер, его приняли и выслушали. Значит, в прощальном письме неправда.

Он упер локти в край стола и внимательно следил за коммерсантом.

— Вы только что сказали, что предсмертное письмо — наглая ложь. Да, похоже, это так. Но вы думаете, что кто-то написал бы такое письмо за минуту до смерти?

Коммерсант пробурчал:

— Ну если у него с головой не в порядке…

— Внезапный приступ душевного заболевания? Да, это могло бы все объяснить.

— Ну а почему нет?

— Слишком простое объяснение, вам не кажется? У него уже проявлялись признаки душевного заболевания? Если нет, придется искать иное объяснение. Вы сами заметили, что тут что-то не сходится.

Несколько секунд оба сидели молча. Часы в кабинете тикали, угнетая своим четким ритмом. Наконец паузу нарушил коммерсант. Сменил тон, уже не гневался, говорил вполне спокойно и рассудительно, даже убедительно.

— Хотел бы я знать, в состоянии ли вы понять, что испытывал Боттмер, вернувшись в Аброку. Тут совсем иначе, чем в большом городе. Там все забывается, тут люди все помнят.

Пауль покосился на него, будто собираясь что-то сказать, но Викторсон кивком дал понять, что еще не излил всю душу.

— Кто в Аброке раз оступится, то поступит умно, если больше тут не покажется. Хотя никто и не станет захлопывать двери у него перед носом, он сразу поймет, что его пребывание тут нежелательно. Меня огорчило, когда я узнал, что случилось с Боттмером, ведь прежде мы были близкими друзьями. Но что прошло, то прошло. Ему не стоило возвращаться. Полагаю, он должен был знать, что мы всегда держимся вместе против нежелательных особ. Нам ничего иного не остается. Теперь вы поймете, что я вполне готов поверить, что у него случился внезапный приступ помешательства.

Слова Викторсона отдавали угрозой. Пауль буквально чувствовал давление. И реагировал как всегда в подобных случаях.

— Чем больше я думаю об этом объяснении, — он несогласно покачал головой,— тем менее правдоподобным оно мне кажется.

— Недостаток понимания — это ваша проблема,— неумолимо возразил коммерсант.

Искушенный председатель умеет, прежде чем ударить молоточком, выждать именно столько, чтобы какой-нибудь шустрый участник дискуссии успел еще попросить слова. Викторсон выждал именно столько, сколько требовалось посетителю, чтобы дать понять, что он изменил свое мнение. Но поскольку никаких подобных признаков не проявлялось, коммерсант поднялся.

Пауль Кеннет встал одновременно с ним.

— Простите, что я отнял столько времени.

— Я вам все-таки желаю извлечь из нашего разговора какую-то пользу.

— Большую пользу. — Пауль вежливо поклонился. — Большую, чем вы думаете.

Поль ждал на складе, пока коммерсант гасил свет и запирал дверь конторы. На стене над рабочим столом с материалом для побелки расплылось красное пятно. Поль уже заметил его, когда шел с Викторсоном в контору. Теперь у него было время присмотреться к нему поближе.

Пятно могло возникнуть, например, если кто-то толкнул жестянку с краской и она тонкой струйкой выплеснулась на стену. Как это случилось, наверняка мог бы прояснить кто-нибудь из сотрудников Викторсона, подумал Пауль. Но сомнений, что это за краска, у него не оставалось. Это был сурик.

5.

Вышел он от коммерсанта в половине одиннадцатого. На улице немного прояснилось, но в отель пришлось возвращаться сквозь белесую мглу, висевшую над площадью.

Прошло уже пять часов, как он пообедал, так что он отправился в гостиничный ресторан ужинать. За соседним столом одинокий мужчина потягивал грог. Смахивает на лесника, подумал Пауль, бегло взглянув на него.

— Мадьярский гуляш? — предложил официант.

Пауль снова посмотрел на лесника, который в ответ молча, но выразительно покачал головой. Официант удалился с заказом на жареную курицу.

— Я был настолько глуп, что согласился с его предложением, — заметил лесник, будто оправдываясь перед Паулем. — Мадьярский гуляш! Скорее мадьярская галоша!

— Я всегда готов учиться на ошибках, — улыбнулся Пауль. — Предпочтительнее на чужих, это обходится дешевле.

Они перекинулись парой слов насчет ресторанной кухни, сошлись на том, что лето выдалось холодным, а осень промозглой, и, наконец, разговорились о видах на погоду. Лесник в шутку заметил, что метеорологи наверняка бросают монетку, чтобы определить, что врать в прогнозе.

Появился официант с подносом, и Пауль уже собрался закруглять беседу, когда лесник подал ему руку.

— Полагаю, мне нужно представиться. Скродерстрем.

— Кеннет. Вы, видимо, здешний врач?

— Да. А вы тот, кто приехал выяснять обстоятельства смерти Стуре Боттмера?

«Не нужно притворяться,— подумал Пауль,— ты знал, кто я, едва я вошел в зал».

— Да, это я, — подтвердил он. — Кстати, я собирался вам звонить, доктор, и попросить о встрече утром.

— Попросите сейчас, — предложил доктор. — Или пошли ко мне, выпьем на ночь грогу! Тут всего несколько минут ходьбы.

— С радостью, — заверил Пауль,— только я…

— Ах так, — понял доктор, покосившись на минералку, которую Пауль заказал к ужину. — Значит, вы противник кружечки грога на ночь? В таком случае я сварю кофе. После него прекрасно спится.

У Пауля Кеннета были веские причины с благодарностью принять приглашение. Викторсон ему только что намекнул на проблемы, которые могут возникнуть в Аброке у нежеланных гостей. Пока доктора Скродерстрема никто не успел предостеречь, но наутро он уж точно будет в курсе.

Через полчаса он сидели на вилле доктора на Яблоневом холме. Хозяин предложил устроиться в его приемной.

— Там мы одновременно сможем присматривать за кофеваркой. — Он показал на электрический кипятильник в небольшой лаборатории. — Его мне приобрел городской совет.

— Очень мило с их стороны, — одобрил Пауль, — но не могли бы мы перейти к делу? Речь идет о последнем дне жизни Боттмера.

— Я как раз о нем и думаю. Самым заметным событием того дня стало то, что перед обедом я получил со склада Викторсона этот кипятильник… Потому я о нем и подумал. Потом…

Пауль наблюдал за доктором, рассказывавшим о визите Боттмера. В самом рассказе не было ничего нового, чего бы он уже не знал. Новым был только сам доктор.

Пауль неслучайно принял его за лесника. Врач был здоровенным мужиком могучего телосложения, округлое лицо и свежий румянец наводили на мысль о жизни на свежем воздухе. Его можно было представить скорее в спортивном костюме с походным посохом, чем в белом врачебном халате со шприцем в руке. Кто видел доктора впервые, не мог поверить, что перед ним интеллигент. Пауль украдкой покосился на застекленный книжный шкаф в приемной: затрепанный медицинский справочник, множество номеров «Шведского медицинского журнала», стопки рекламных брошюр производителей медицинского оборудования и лекарств. Так он себе и представлял. Вероятно, в Скродерстреме пациенты души не чают, подумал Пауль, и он настоящий благодетель для тех, кто, по счастью, страдает самыми несложными болезнями.

— И это все, — закончил доктор и отправился за кофе.

Кофейный аромат придавал безликой комнате какой-то домашний уют.

— Со сливками или без?

— Спасибо, без. Боттмер спрашивал про какую-то медсестру?

Доктор испытующе взглянул на гостя.

— Нет, к чему ему медсестра? Ведь он не был болен.

— Вот это я и хотел знать.

— По крайней мере, — чуть растерянно добавил доктор, — у меня было такое впечатление. Хотя на лбу у него не написано.

Пауль незаметно усмехнулся. Его поразило, насколько доктор Скродерстрем своим обликом и манерами необычайно напоминает знаменитого доктора Ватсона.

Доктор неверно истолковал его ухмылку.

— Нельзя недооценивать мнение специалистов, — обиженно заметил он. — Если хотите получить надежные сведения о состоянии его здоровья, обратитесь к его лечащему врачу.

— Меня интересовало первое впечатление искушенного практика, — заверил его Пауль.

— В таком случае, — сразу оттаял доктор,— можно сказать, что он был в относительно подавленном настроении, но по нему не было заметно никаких признаков болезни. Я уже столько вам наговорил, теперь пора послушать вас. Удалось вам составить свое мнение о его поступке?

— Боюсь, не слишком.

— Это хоть что-то. Расскажите, если хотите. Я умею молчать.

Врачу приходится посвящать немало времени пациентам и выслушивать тех, кто сидит перед ним в приемной и силится описать, как у него болит в груди, колет в спине или какие странные ощущения у него в желудке. Казалось, по крайней мере, в этих пределах доктор Скродерстрем полностью владеет своей профессией.

Он оперся на поручень кресла и выказывал все признаки живого интереса и неисчерпаемого терпения.

— Больше всего меня поразило, — сказал Пауль,— что с прощальным письмом явно что-то не так.

И он рассказал все то же, что и Викторсону. Врач задумчиво кивал.

— Кроме всего прочего,— продолжал Пауль,— я преподаю и родной язык. И утверждаю, что языковые навыки не формируются случайно. Боттмер был юристом, имел определенные языковые навыки, то есть смотрел на мир примерно как и я. Если он использовал множественное число, значит, именно его и имел в виду. Если написал «все двери передо мной закрыты», значит, имел в виду больше чем одни двери.

— У меня о запертых дверях и речи не было, — холодно отрезал доктор.

— Нет, я знаю. Собственно, и у Викторсонов тоже, хотя если его оттуда вышвырнули, использование слов «двери закрыты» можно счесть оправданным. Но больше чем этой единственной двери мы до сих пор не нашли. Значит, его должен был отвергнуть еще кто-то. Кто это мог быть?

— У вас есть идеи?

— Есть… А у вас?

— Я могу гадать, — сдержанно заметил доктор, — но результаты предпочту оставить при себе. Кого имеете в виду вы?

— Нотариуса Эркендорфа.

— Вы мастер гадания. Почему?

— Потому что я слышал об обстоятельствах его растраты. Ему неожиданно пришлось отчитываться, когда одна его клиентка умерла. Некая старуха… Впрочем, доктор, вы знаете это лучше меня. От чего она, собственно, умерла?

— От инфекции. Продолжайте.

— Речь не шла об огромной сумме. Полагаю, он мог бы привести все в порядок, если бы кто-то из его приятелей одолжил немного денег или если бы опекун наследства предоставил ему больше времени. Но его приятель Викторсон не желал рисковать деньгами, а опекун наследства Эркендорф времени не дал. Если. Боттмер вернулся в город, чтобы обвинить Викторсона в нежелании помочь, есть основания предполагать, что он собирался навестить и Эркендорфа, чтобы сказать ему пару ласковых слов, не так ли?

Доктор Скродерстрем вел себя так, что Пауль едва удержался, чтобы не закончить свои объяснения сакраментальной фразой: «Ведь это элементарно, милый Ватсон».

— Я бы до этого никогда не додумался, — признался доктор.

— Так я говорю глупости?

— О, нет, не глупости, только ничего такого не было. Ведь я спрашивал Эркендорфа, и тот заявил, что с Боттмером вообще не встречался.

Пауль пожал плечами.

— Мог и не встретиться. Мог в буквальном смысле запереть двери. Но ни за что в этом не признается, ведь это можно толковать как угрызения совести. И кое-что еще, доктор Скродерстрем! Ведь у вас не было никаких причин предполагать, что Боттмер навестил Эркендорфа. Но ведь вы его об этом спрашивали! Почему?

Доктор вздохнул.

— Вот так всегда, когда проговоришься. Дело в том, что я был на вечеринке у знакомых, где говорили о возвращении Боттмера и о том, зачем он приехал. И там прозвучало слово «шантаж». Разумеется, подозрения были необоснованны, но знаете, как бывает: в первую минуту человек обычно хватается за такое необдуманно брошенное слово. И тут я заметил, что Эркендорф или, точнее, его жена — на вечеринке были оба — этим очень задеты.

— Так вы подумали скорее о ней…

— Да. Ведь у нее были с Боттмером контакты.

— Любовные?

— Откуда, исключительно деловые,— замахал руками доктор. — Речь шла об акциях, облигациях и тому подобном.

— Другими словами, о спекуляциях?

— Полагаю, можно сказать и так. И тут я подумал, что когда у людей контакты такого рода, один легко может найти у другого уязвимое место.

— Кто у кого?

— Откуда мне знать? Я особо об этом не думал. Полагаю, тут дело вообще не в этом. Но эта внезапная мысль привела к тому, что я спросил, на заходил ли к ним Боттмер. Но, как мне кажется, наш разговор постепенно переходит на такую тему, развивать которую мне не хотелось бы.

 

ПАМЯТЬ ОБ УСОПШИХ

1.

На рассвете опять задождило. Жители Аброки очнулись от тяжкого сна.

— Снова дождь собирается, — заметила горничная, принесшая кофе. — Это дурной знак.

Прислуга была из деревни и знала все приметы.

— Если на День всех святых сыро, — поучительно заметила она, — зимой будет сухо.

— Зато я промокну, — вздохнул Пауль Кеннет, ежась под одеялом. — И придется мыть машину.

— Так вы нынче уезжаете?

— Хотелось бы.

Он и в самом деле так хотел. Его больше привлекало провести воскресенье с добрыми друзьями в Стокгольме, чем оставаться незваным гостем в Аброке.

Он хмуро наморщил лоб, когда вспомнил, с какой охотой пошел навстречу просьбе генеральши съездить в Аброку и выяснить, «что на самом деле там случилось». Ведь она попросила его только о том, чтобы он внимательно прочитал полицейские протоколы, выслушал людей, с чьим мнением в городе считаются, и потом вернулся к ней с докладом, из которого следовало бы, что ее брат умер при прискорбных, но не недостойных обстоятельствах. Таково было ее желание, и ничего дурного в этом не было. Но нужно было быть умнее и любезно отклонить ее просьбу.

Человек никогда не знает, чем может кончиться приключение, которое начинается с пожелания выяснить, «что на самом деле там случилось». Правда, как дракон, скрывается в своей пещере, и не слишком безопасно туда заглядывать, да к тому же и сама она зачастую восторга не вызывает.

Столь неразумная затея часто отнимает уйму времени. Так и в этом случае. Для Пауля такое было просто невозможно. Так ему приходилось отказаться от своей задачи, хотя приключение еще только начало раскручиваться. Он снова наморщил лоб и сделал для себя несколько заметок, которые любой, к кому они могли попасть, наверняка истолковал бы весьма превратно.

Потом встал, оделся и прикинул, что нужно сделать в ближайшее время.

Несомненно, он собрал уже достаточно фактов, чтобы считать обещание выполненным и спокойно предстать перед генеральшей. Изучил весь доказательный материал. И даже сумел за каких-то пятнадцать крон заполучить образец почерка автора анонимного письма.

Но, к несчастью, возникла новая проблема: у него сложилось совершенно особое мнение о том, что произошло с несчастным адвокатом. И что дальше?

Пауль колебался, стоило ли делиться им с генеральшей. Ведь речь шла только о гипотезе. И предстоял немалый труд, чтобы подкрепить ее фактами. «Ведь я мог бы ввести ее в заблуждение, — подумал он, причесывая непослушные вихры, — если она смешает рассуждения с фактами».

Значит, гипотезой нужно поделиться с тем, у кого есть средства ее проверить и кто к тому же в этом заинтересован. В данных обстоятельствах больше всего подходил для этого прокурор Эммерих Эк.

Пауль прогулялся по празднично тихому городу, потом с аппетитом позавтракал яичницей с ветчиной и узнал номер телефона прокурора.

Тот отозвался весьма недовольно. На просьбу о встрече официальным тоном ответил, что сегодня церковный праздник и потому прокуратура не работает. Но когда услышал, что Пауль собирается покинуть город, немного подобрел и сразу вспомнил, что в половине второго у него есть дело в полицейском участке. Пауль сможет найти его там.

Оставалось еще немало времени, которое Пауль убивал, как мог. Ровно в половине второго он вошел в дежурку полицейского участка. Там сидели двое полицейских, в том числе вчерашний любитель кроссвордов. Его сдержанное приветствие убедило Пауля, что его реноме в глазах полиции со вчерашнего дня здорово упало. Но он сразу спросил прокурора, и стражи закона провели его в кабинет начальника. Эк сидел румяный, безупречно одетый, с суровой складкой меж бровей, как образ власти суровой и беспощадной.

2.

Власть курила сигары. Пауль Кеннет спросил разрешения раскурить трубку. Трубок было три, именовались они Сидрах, Мизах и Абденаго, в пямять о трех отроках, которые не осознавали свое положение в обществе, за что их и посадили в пещь огненную, чтобы поддержать порядок.

Пауль начал спокойно, с того, что вспомнил первую, двухлетней давности попытку Боттмера покончить с собой. Прокурор кивнул и согласился, что эту попытку даже сам Боттмер не принимал всерьез.

— Разыграть спектакль с покушением на самоубийство, чтобы вызвать тем самым сочувствие, — заметил Пауль, — это в любом случае говорит об особом складе характера и душевном надломе.

Прокурор с ним согласился.

— Через два года он вернулся,— продолжал Пауль,— и дела обстояли ничуть не лучше, чем прежде. Никто не хотел его выслушать, все двери перед ним были закрыты. По крайней мере, он так думал, если верить прощальному письму. Что ему было делать? Правда, если вспомним, что у него был слабый характер, он пережил душевный надлом, с чем мы оба согласились, то ответ очевиден. Он затеял новую попытку самоубийства как последний отчаянный зов к сознанию немилосердных.

— Спекуляция, — отрезал прокурор.

— Но почему? — спокойно возразил Пауль. — Разве редко получается так, что на определенные вопросы всегда можно ожидать лишь один ответ? Примерно как с собаками Павлова, — ну вы же знаете, херр прокурор.

— Нет, — отрезал прокурор. — Ближе к делу. Если вообще речь идет о чем-то конкретном.

— Ну ладно, я просто имею в виду, — Пауль заговорил серьезнее, — что Боттмер в подобном положении повел себя, как и прежде. Предположим, что так и было в действительности. Предположим, что самоубийство он хотел лишь разыграть. Я сказал себе, что это следует проверить.

Пауль посасывал трубку и чувствовал, как прокурор подозрительно меряет его взглядом.

— Я сказал себе,— продолжал он,— что попытка самоубийства должна быть разыграна убедительно, чтобы произвести нужное впечатление. Нельзя устроить ее так, чтобы все было шито белыми нитками. Но фокус тут есть, и при детальном изучении он должен обнаружиться, подумал я. Никто не может разыграть все как по нотам, как бы осторожен он ни был. И тогда я повнимательнее присмотрелся к прощальному письму.

Пауль достал из кармана копию письма и положил перед прокурором.

«Никто не хочет меня слушать. Все двери передо мной закрыты. Это последняя возможность. Простите! Стуре Боттмер».

— Очень важны две первые фразы. Ведь полицейское расследование не показало, что перед ним закрылись чьи-то двери. Предположим, однако, что у него были поводы так выразиться. Смысл этих слов можно понимать так, что у него, безусловно, было что-то на душе, чем он не смог поделиться, или какая-то просьба, на которую не получил ответа, или что-то подобное. Что скажете на это вы, херр прокурор?

Прокурор что-то буркнул под нос.

— Но об этом речь не шла, — продолжал Пауль. — Остановимся на третьей фразе. «Это последняя возможность». «Это» означает самоубийство. Полагаю, пока все сходится. Собираясь наложить на себя руки, вряд ли кто напишет в прощальном письме слово «самоубийство». Но потом следует какая-то «последняя возможность». Боттмер не был совсем на мели и не остался один как перст. У него явно оставались разные возможности, которыми он даже не попытался воспользоваться. «Возможность» — слово позитивное, оно дает надежду…

— Нельзя опираться на одно слово.

— Слово тут отражает мысль. В этом месте мысль просто просвечивает. Боттмер наверняка хотел написать настоящее прощальное письмо самоубийцы, но про самоубийство и не думал. Поступок, к которому он готовился, он не считал концом всего, куда там, лишь возможностью. Это слово — маленький недосмотр игрока. Он писал так, как думал. А думал он так: это последняя возможность заставить людей, чтобы они отворили мне двери и выслушали. Вот как надо понимать письмо.

Прокурор задумчиво взглянул в окно, но тут же отвел взгляд, будто удивленный тем, что соседской яблони не оказалось на месте.

— Это никоим образом не доказательство, — буркнул он.

— Мои рассуждения имеют совсем иное значение. Вспомните предыдущую попытку Боттмера разыграть самоубийство и его двусмысленное прощальное письмо! А все предосторожности, которые он принял, чтобы его вовремя спасли! Попросил разбудить его в пять утра — стал бы это делать настоящий самоубийца? Двери в номер на всю ночь оставил открытыми — истинный самоубийца обязательно их запер бы, чтобы ему не помешали. И еще он предусмотрительно убедился, что в соседнем доме живет медсестра. Ну скажите, разве это не показательно?

— Ну, — с недовольной миной протянул прокурор,— и чего же он ожидал за все эти труды? Если у него были какие-то планы с разыгранным самоубийством, то ничего не вышло. Ведь он все равно умер. Петля слишком хорошо сыграла свою роль.

— Херр прокурор, вы меня не понимаете, — с сожалением констатировал Пауль. — Мнимое самоубийство он совершил снотворным. Петли в его планах не было, ее набросил ему на шею кто-то другой.

Румяное лицо прокурора побагровело.

— Господи, что вы несете? Петлю ему кто-то накинул на шею?

— Ну конечно, явно не он сам. Он спал без задних ног.

— Значит, убийство? Глупости! И что за разговоры о снотворном? Ведь, насколько я знаю, он к нему даже не притронулся.

— Нет, в коробочке были лишние таблетки. Эти упаковки получают прямо с фабрики, где их наполняют автоматы. По-моему, то, что число таблеток не сходится, факт очень важный.

— И что из него следует?

— Кто-то с коробочкой поработал.

Прокурор тяжело вздохнул, словно запасаясь воздухом для гневной тирады, но Пауль опередил его и продолжал:

— Еще только одно. Аптекарю он сказал, что забыл снотворное, которым обычно пользуется. Мне пришло в голову проверить эти слова. Я позвонил его сестре. Да, у нее дома он действительно забыл лекарство, к упаковке с тех пор никто не прикасался. Я попросил пересчитать ее содержимое, а сам ждал у телефона. По датам на этикетке легко было вычислить, сколько таблеток он принимал в день. Выяснилось, что его нормальной дозой были две таблетки.

— Ну и что дальше?

— Он был один в гостиничном номере, усталый и подавленный. Лег, открыл только что купленную коробочку со снотворным. Так почему же передумал? Почему не принял свои привычные две таблетки?

Прокурор, к своему неудовольствию, начал сознавать, что в стене его собственных объяснений появляются дыры. У него было время подумать, и чем дальше, тем больше некоторые соображения Пауля Кеннета казались ему вполне разумными. Он решил выслушать его до конца, критически, но без замечаний. Потом пришел его черед.

— Полагаю, вам еще предстоит объяснить слишком многие вещи. Ну же, попытайтесь! До сих пор это было нетрудно, потому что вы только предполагали, что Боттмер планировал и думал. Теперь я хотел бы знать, что, по-вашему, он сделал и как все происходило.

Он скептически раскачивался на стуле, словно готовясь слушать, как адвокат пытается опровергнуть улики. Пауль воспользовался случаем и сменил Сидрах на Мизаха.

— Вся затея Боттмера состояла в том, — начал он, — чтобы имитировать попытку самоубийства. Он написал прощальное письмо, положил его на видное место, потом лег и принял изрядную дозу снотворного, но не такую, чтобы она угрожала его жизни. Подстраховался он тем, что попросил наутро разбудить его очень рано. Чуть позднее он потерял сознание. Теперь начинается второе действие. Смерть наступила около полуночи. Значит, нам нужно исследовать отрезок времени примерно с половины двенадцатого до половины первого. Именно тогда в номер вошел кто-то посторонний.

— Вход в гостиницу был заперт, — не удержался прокурор.

— У Викторсона на складе полно запасных ключей. Кроме того, многие постояльцы брали ключи и не возвращали их. Полагаю, значение запертого входа преувеличивать не стоит.

Пауль запыхтел Мизахом, но прокурор паузой не воспользовался.

— Этот посторонний вошел в номер, — продолжал Пауль.— Предположим, это был кто-то из тех, у кого были причины обрадоваться, вдруг увидев обезвреженного Боттмера. И инсценировку самоубийства. Ну конечно, он не обманулся. Либо знал Боттмера настолько, что самоубийство счел простым спектаклем, либо по содержимому коробочки установил, что принятая доза недостаточна, либо просто знал, что отравление снотворным — очень ненадежный способ покончить с собой, потому что большинство отравившихся спасают. Короче, он решил закончить начатое. Из мнимого самоубийства сделал настоящее. Жертва сама подготовила сцену. Для завершения спектакля посетитель выбрал повешение. Ему нужны были всего две вещи — шнур и такие же снотворные таблетки, как те, что лежали на столе. Ведь коробочка должна была остаться полной, ибо повешение не выглядело бы достаточно убедительным после приема такой дозы снотворного, от которой теряют сознание.

Он опять запыхтел Мизахом.

— Продолжайте же, — подгонял прокурор.

— Достать подходящий шнур нетрудно. Куда труднее запастись нужным снотворным. Но я слышал, что доктор Скродерстрем всем пациентам выписывает одни и те же лекарства, а поскольку он единственный врач в городе, вполне вероятно, что посетитель был из числа его пациентов и имел доступ к таким же таблеткам.

— Это возможно, — допустил прокурор. — И у меня есть такие же.

Пауль благодарно улыбнулся.

— Когда пришедший выяснил, что нужно делать, он поспешил домой за обеими нужными вещами. Вряд ли тут был какой-то риск. Если бы его кто-то увидел, от запланированного убийства всегда можно было отказаться. Впрочем, я не думаю, что дождливой ночью на улицах Аброки можно кого-нибудь встретить. При небольшой удаче вполне можно было остаться незамеченным. Расстояния тут невелики. Вся дорога туда и обратно не займет больше, скажем, четверти часа. Разумеется, не исключено, что первое появление произошло раньше, но второе должно было случиться около полуночи. Только из психологических соображений предположим, что он сделал все бегом, поскорее. Ну, значит, наш визитер вернулся с коробочкой таблеток и шнуром. Пересчитав таблетки на столе, добавил, сколько нужно. Второпях на одну просчитался, и это вполне понятно, если учесть обстоятельства. Потом достал шнур…

— Тот уже был там, — перебил его прокурор. — Обстоятельства доказывают, что сам Боттмер нашел шнур на пристани и взял с собой. Как это сочетается с вашими спекуляциями?

— Что касается шнура, — вежливо заметил Пауль, — то спекулируете вы, херр прокурор, а не я. Шнур был взят со склада Викторсона. Нынче утром я немного побеседовал с его продавцом. Он сказал, что в магазине торгуют и суриком. Он, собственно, не входит в их ассортимент, но они тем самым оказывают услугу заказчикам. В то утро, когда Боттмер прибыл в город, у них случилась небольшая неприятность с банкой краски. Она как-то открылась, немного сурика выплеснулось и потекло по стене. От него закрасился и моток шнура, который висел на стене. Пятно все еще на стене, я его видел вчера вечером.

— Но там был и Боттмер, — заметил прокурор. — Он мог взять шнур оттуда.

— Я случайно спросил продавца и про это. Он ответил, что Боттмер не имел такой возможности, и подкрепил свое утверждение надлежащими доводами. Но будет лучше, если вы сами его выслушаете.

— Выслушаю, если понадобится. Но вначале все обдумаю.

— Разумеется. Если я что-то изложил неясно…

— А что, по-вашему, там искал посетитель, о котором вы говорите? Он пришел убить Боттмера?

— Полагаю, так нам говорить не стоит. Было бы слишком большим совпадением, если бы тот пришел его убить и выяснил, что жертва уже выполнила за него половину работы. Сомневаюсь… но сейчас я опираюсь только на догадки…

— Гм-м…

Пауль не обратил внимания на намек, что и большая часть предыдущих его построений тоже всего лишь догадки.

— Полагаю, — продолжал он, — что все могло происходить примерно так: в свое время адвокат Боттмер мог знать немало различных компрометирующих историй. Когда он так внезапно вновь появился в городе, это многих могло встревожить. Ведь никто понятия не имел о его намерениях. Люди могли опасаться, что он приехал их шантажировать, угрожая раскрыть старые тайны. Кто-то из тех, кто размышлял подобным образом, мог навестить его тайком поздно ночью, чтобы выяснить, какие у Боттмера замыслы, или с ним посчитаться. И когда посетитель увидел готовую сцену самоубийства…

Некоторые догадки Пауля весьма неприятно совпадали с мыслями, которые заботили самого прокурора.

— У вас богатая фантазия, профессор Кеннет, — заметил он.

— Вчера вечером, — сообщил Пауль, — я был у Викторсона.

Прокурор уставился на него, разинув рот. И он тоже подумал о Викторсоне.

— Мы беседовали о связях видных людей Аброки. «Тут совсем не так, как в большом городе, — сказал он. — В большом городе забудут, но здесь люди помнят все». Полагаю, тут он прав. В большом городе человек такой скандал переживет, но тут ему конец. Мотивом убийства может быть опасение утраты социального престижа.

— Такая опасность грозит лишь тому, кому есть что терять. Значит, вы полагаете, что убийцу нужно искать среди видных горожан?

Пауль не ответил, и прокурор покачал головой.

— Это исключено.

Где-то глубоко внутри рассуждения Пауля тревожили его больше, чем он хотел показать. Особенно слова насчет шнура, которые целиком отвергали его собственную реконструкцию самоубийства. В душе он жалел, что осторожно не нажал на Викторсона еще раньше, чтобы тот прояснил некоторые темные места. И лучше бы сделать это поскорее.

Пауль спрятал две свои трубки — Абденаго он использовать не успел — и собрался уходить. Казалось, он понимает сомнения прокурора, не начать ли тому следствие заново.

— Есть тут одна вещь, — сказал он и поднялся, — которая могла бы всю историю немного прояснить и не вызвать никакого возбуждения.

Прокурор с интересом взглянул на него.

— Именно в то время, когда, по моему мнению, произошло убийство, в гостинице был некий шофер грузовика из Гётеборга. Через стену он мог все слышать. Попытайтесь прежде всего узнать, что нового он может рассказать.

Посоветовал он это с лучшими намерениями, ведь в полицейских протоколах не значилось, что шофер назвался вымышленным именем. Но его добрый совет прокурора ничуть не заинтересовал.

Через минуту Пауль Кеннет уже направлялся в отель и собирался отбыть в Стокгольм.

Прокурор Эк остался в кабинете сержанта в полицейском участке и яростно чертил странные линии на нетронутом блокноте Стромберга. Он уже не выглядел символом власти и походил просто на крайне озабоченного старика.

3.

Воскресный день в Васастаде.

Пожилая дама красивой старческой рукой подняла чашечку чая. В свете лампы сверкнул перстень с бриллиантом. Она, как птичка, отхлебнула немножко чая и повернулась к гостю.

— Я понимаю таких людей. У них свой стиль. Они не терпят на себе ни малейшего пятна.

— И предпочтут убийство, — заметил Пауль.

— Да, только чтобы о нем никто не узнал.

— Мышьяк и старые кружева,— вздохнула Лена Атвид. — Полагаю, это бы подошло. Но насчет повешения — это уже не в моем вкусе.

— Ты слишком чувствительна, — нежно заметила ее мать.

Лена Атвид была популярной ведущей колонки в вечерней газете. В свои тридцать лет она имела дивную фигуру, каштановые волосы и прямые брови над умными серо-зелеными глазами. Ее нельзя было назвать красавицей, скорее подошло бы слово «эффектная». Свой личный вкус она воплощала в нарядах с такой впечатляющей простотой, что создателям современной моды оставалось только рыдать, закрывшись в своем будуаре. Люди ее профессии и коллеги считали ее слишком строгой и резкой, во всяком случае ее никто не назвал бы чувствительной. Но перед матерью она играла роль тихого ангела, и эта игра нравилась им обеим одинаково.

Пауль Кеннет познакомился с Леной Атвид, при обстоятельствах, которые позволили оценить всю многогранность ее натуры.

— Смерть через повешение довольно скорая и безболезненная, — заметил он, чтобы смягчить неприятное впечатление.

— Но все равно в этом есть нечто грубое, — стояла на своем Лена.

Старая дама довольно улыбалась.

— Вы правы. Я прекрасно могу представить, кто это сделал. Это наверняка особа решительная и рассудительная, например доктор или священник, или какой-то твердый и безжалостный тип, им мог быть ваш торговец скобяным товаром.

— В таком случае — Викторсон, — предположила Лена.

— Но не женщина? — спросил Пауль.

Фру Атвид снова отпила чаю и прислушалась к часам, которые пробили четыре.

— По-моему, нет, женщина нашла бы, как поладить с адвокатом, не убивая его.

Салон, в котором они сидели, был пропитан духом старых времен, как настоящий романтический сонет. Пауля Кеннета, который как историк был весьма чувствителен к подлиности, шарм этой комнаты привлекал не меньше, чем импульсивная свежесть ее владелицы.

— Знаете, — постаралась пояснить фру Атвид, — когда я говорю, что у этих людей есть стиль, я вовсе не убеждена, что у них есть и мораль.

— А я думал, что одно связано с другим,— заметил Пауль. — Полагал, что определенная мораль — часть такого стиля.

Фру Атвид приподняла бровь, дивясь такому незнанию света.

— Ну откуда же… Например, мой бывший свекор весьма старательно следил, чтобы в его доме не было ни единой книги Стриндберга, ибо, как он слышал, тот писал неприличные вещи, а ведь каждый знал, что мой свекор состоял в связи со своей служанкой. И это плохо кончилось.

— Как?

— Бедная девочка утопилась.

— А что стало с ним?

— А что с ним могло случиться? У него было поместье в Нарке.

Заметив удивление на лице Пауля, Лена расхохоталась.

— Ты полагаешь, что всякая история должна иметь мораль, — заметила она. — Но ее нет. Зато есть стиль. Хозяин может соблазнить служанку, от такого магната этого просто ждут, это входит в его стиль. Но девушка не может его ославить— это неприлично, это нарушает стиль,— потому ей приходится утопиться. Грустно, но логично.

— Совершенно верно, — авторитетно подтвердила фру Атвид. — Если уж играешь какую-то роль, нельзя из нее выходить. Разве не так?

По тихой улице промчался тяжелый грузовик. Стеклянные подвески на старинной люстре испуганно зазвенели. Особый, немного циничный тон разговора Полю очень нравился.

— Могу я вам загадать загадку? — спросил он. — Мне нужен был кто-то, кто знает побольше о Викторсоне и его приятелях. Кто-то, кто помог бы мне объяснить скрытые детали, столь необходимые в работе детектива. Но Викторсон мне ясно дал понять, что он и его приятели меня в упор не видят. Среди них не было смысла искать союзника. И что., тогда я сделал?

— В английских детективах подкупают какого-нибудь слугу, — ответила Лена, — и тот рассказывает все.

— Что касается меня, — заявила фру Атвид, — то я бы попыталась найти какую-нибудь старушку, которая все слышит и видит, но которую никто всерьез не принимает.

— Исключительная мысль, — признал Пауль, — но никаких старушек я не нашел, а прислугу в Аброке не держат. Поэтому я обратился к местному журналисту, человеку весьма любезному и хорошо информированному, который знает обо всем. Но остальные воротят от него нос и не считают нужным принимать его в своем кругу. С репортером Остлундом у нас состоялся долгий и приятный разговор, никому и в голову не пришло предупреждать его, чтобы он не помогал мне.

— А ты поговорил с его женой? — спросила Лена.

— Нет, я ее не видел.

— Значит, ты всего не знаешь. Ни один местный репортер не знает столько сплетен, сколько любая женщина в городе.

Старая дама задумчиво вертела блюдце мейсенского фарфора, стоявшее на столике. Возможно, блюдце было ценным антиквариатом, но не воспринималось как древность в комнате, где любая мелочь дышала прошлым.

— Беда не в том,— протянула она,— что люди, о которых ты говоришь, имеют свой стиль и играют известные роли. Беда в том, что они приняли роли, которые им не подходят, и пытаются играть их через силу. Так мне, по крайней мере, кажется. — Она наклонилась к Паулю и предостерегающе добавила: — Ну вот как Гитлер! Нет ничего страшнее сверхчеловека, который обнаружил, что разоблачен!

 

РАЗЛАД В ВЫСШИХ СФЕРАХ

1.

Еще несколько дней жизнь в Аброке текла тихо, как рыжая мутная вода в реке Сутар.

Как и каждый вечер, прокурор играл в бридж со своими добрыми приятелями — аптекарем и учителем местной школы. За все время не было сказано ничего достойного внимания. Аптекарь сорвал крупный куш — две кроны сорок эре — и великодушно заявил, что своим необычным успехом обязан лишь тому, что прокурор не в форме и никак не мог сосредоточиться.

Но именно слова аптекаря стронули настоящую лавину. Он повторил их жене инженера, работавшей в аптеке. Та, разумеется, не утаила от своего мужа да еще добавила, что не иначе прокурору доставляют большие проблемы спрятанные деньги Боттмера. Инженер сказал, что это вполне возможно, ибо он знает из надежного источника, что некий сотрудник социальных служб расспрашивал фру Норстрем насчет ее постояльца.

На следующий день заседал комитет по здравоохранению, которому предстояло одобрить некоторые изменения в городских установлениях о поддержании чистоты, неизбежные ввиду предстоящей покупки мусоровоза. В заседании участвовал и инженер, чья жена работала в аптеке. Во время обсуждения он рта не раскрыл, но потом, только чтобы показать, какой он важный, рассказывал всем, что историю Боттмера явно будут расследовать заново. Член совета, кондитер Альготсон сказал, что давно пора. Репортер местной газеты Остлунд, который пришел за копией новых инструкций, сказал, что позвонит прокурору, чтобы тот подтвердил эти сведения.

Доктор Скродерстрем, который как врач тоже входил в комитет, все это слышал и, едва придя домой, позвонил Викторсону. Коммерсант в свою очередь позвонил прокурору Эку.

— Слушай, слуга закона. Это Сельмер. Твой Кеннет разболтал всему городу бог весть что.

— Я ничего не знаю.

— Правда? Зато я знаю. Так или иначе, это очень некстати именно сейчас, когда решается вопрос о покупке мусоровоза.

— Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Сейчас тебе позвонит Остлунд. Скажи ему ясно и недвусмысленно, что расследование истории с Боттмером закрыто.

— Не могу.

— Я не имею в виду сообщение в газете. Предлагаю только дать Остлунду понять, что это пустые слухи.

— Я прекрасно понимаю, что ты предлагаешь. Но это исключено.

— Но, милый Эммерих…

Звонкий щелчок известил коммерсанта, что прокурор положил трубку.

Именно телефонный звонок коммерсанта подтолкнул прокурора Эка к решению, над которым он раздумывал несколько дней. И уже на следующий день он вызвал на допрос продавца из магазина Викторсона.

Этот бедолага никому не сообщил о своей беседе с Паулем Кеннетом. Видимо, его терзали угрызения совести, он боялся, не сказал ли больше, чем нужно, и не знал, не подвел ли хозяина своей откровенностью. Но если его вызвал на допрос прокурор, это совсем другое дело. В таком случае порядочный человек просто обязан все рассказать.

Продавец рассказал о допросе нескольким избранным, среди прочих и секретарше Викторсона. Девица из канцелярии поделилась с несколькими приятелями, в том числе с владельцем грузовика Ларсоном, своим родственником. А он рассказал другим, с которыми пил кофе в «Плазе». Четверо посвященных в тот же день отыскали городского репортера и весьма доверительно сообщили ему, что шнур, на котором повесился Боттмер, был взят из магазина Викторсона. Один даже утверждал, что шнур дал Боттмеру сам коммерсант и посоветовал, как его использовать.

Но в газету это пока не попало. Окружная газета молчала, но тем больше ширились слухи. Говорили, что фру Норстрем приглашали на допрос, что допрашивали Викторсона и его супругу, что врач и нотариус и даже священник тоже подверглись допросу. Дело было так: Боттмер принимал поздно ночью какого-то посетителя, и, поскольку доктор с прочими именно в это время возвращались с вечеринки, прокурор хотел спросить их, не видели ли они крадущуюся темную фигуру. Кто-то говорил, что этой темной фигурой мог быть шофер грузовика из Гётеборга. Другой утверждал, что это был не шофер грузовика, а преступник, с которым Боттмер познакомился в тюрьме, и якобы он узнал это от приятеля некоего человека, который разговаривал с сотрудником социальной службы.

Репортер Остлунд звонил прокурору Эку дважды в день, нет ли у того чего-нибудь нового для газеты. Два дня подряд ответом было сердитое «нет». На третий день ему ответила супруга прокурора.

— Муж уехал, — сообщила она, — к окружному прокурору.

Остлунд тут же позвонил в редакцию и сообщил: вероятно, окружной прокурор начнет новое расследование и потому главных событий следует ожидать в среду. Редактор ему ответил, что теперь шила в мешке не утаить.

Но прошло больше недели, прежде чем все вышло наружу. Расследование продолжалось при полном молчании властей и газеты. В Аброке появился длинноногий старший криминальный ассистент полиции, и любопытные сквозь шторы «Плазы» следили, как он шагал через площадь в участок. Он был весьма любезен, но совершенно неприступен, как только заходила речь о самоубийстве Боттмера. А сержант Стромберг, с которым ассистент сотрудничал, был куда замкнутее, чем хотелось бы жителям Аброки.

И все-таки жизнь в городе шла своим чередом. Жена аптекаря отметила пятидесятилетний юбилей и приготовила роскошный стол с тортом и мадерой. Известный алкоголик за неделю дважды попадал в участок и тем самым повысил число потребителей алкоголя в городе на 11,2%. Созвали новое заседание городского совета, на котором предстояло принять решение о покупке мусоровоза. Кое-кто заметил, что репортер Остлунд из «Окружных вестей» повадился на кофе в «Плазу» чаще обычного.

2.

Остлунд выглядел усталым и измученным.

Свою карьеру он начал деревенским торговцем. Жизнь за стойкой деревенской лавки дает хорошие возможности для развития наблюдательности и изучения людей. Пока он работал так несколько лет, у них в деревне открылся кооперативный магазин. После отчаянной войны с превосходящими силами Остлунд обанкротился. Но вскоре после этого ему предложили место репортера в «Окружных вестях». Предложение он принял и взялся за новую работу покорно, но с насмешкой в прищуренных глазах. Впрочем, в его мыслях было куда меньше смирения, чем казалось.

Когда Остлунд узнал, что участников вечеринки у Викторсона допрашивали, он, естественно, не поверил, что спрашивали их только о том, что они видели по пути домой.

Оставив на минуту заботы о редакции, он обратился к супруге:

— Вот увидишь, их явно подозревают в каких-то фокусах.

— Ну и в чем? — спросила жена, которая как раз зашивала штаны их младшенького. — Неужели в убийстве?

В городских сплетнях слово «убийство» еще не фигурировало. Остлунд повторил его, но оно показалось ему слишком сильным.

— Убийство? Не преувеличивай. Есть и другие способы довести людей до ручки.

— Верю, — убежденно кивнула жена и принялась распутывать иглой затянувшуюся петлю.

— Весь вопрос — почему, — вслух размышлял Остлунд. — Чтобы лишить его жизни, нужен был повод.

— Некоторых толкает на это одна испорченность.

— Ах нет, не настолько же они испорчены.

— Если бы… — заверила жена.

Остлунд не питал никаких иллюзий насчет местных шишек, но все-таки не думал, что они могут довести людей до смерти только ради удовольствия. Он был убежден, что за всем этим должен крыться какой-то мотив. А пока, продолжая молчать и отстукивать городские новости на допотопном «ундервуде», решил, что переберет все мотивы, которые только заслуживают внимания.

Управившись с городскими новостями, он перебрал в уме всех участников вечеринки у Викторсона. Там были Викторсон с женой, пастор с супругой, супруги Эркендорф и доктор Скродерстрем. По его сведениям, больше гостей не было.

Коммерсанта Викторсона он весьма уважал как человека, который сумел пробиться в нелегком мире бизнеса, где сам Остлунд потерпел крах. Но в этом уважении скрывалась и зависть. На таком нелегком пути человека ждут не только розы, особенно если он относительно порядочен. Боттмер был поверенным Викторсона, и по деревенским представлениям Остлунда это значило, что с помощью Боттмера тот оформлял фальшивые счета и обирал людей. Так что тут долго искать мотив не приходится.

Труднее было вообразить в роли убийцы прелестную фру Викторсон. Не то чтобы он разделял всеобще мнение, что мягкость женского характера исключает возможность насилия; он наблюдал за женщинами в деревенской лавке и не раз имел случай убедиться, что нежность для них не главное. Но фру Викторсон, думал Остлунд, не способна ни на что иное, кроме того, для чего Господь по своей доброте создал женщину.

Еще труднее было представить убийцами священника с женой. Правда, несколько лет назад поговаривали, что у пастора возникли проблемы с сохранностью церковных фондов, но все удалось уладить, и больше ничего подобного слышно не было. А жена священника слишком глупа для такого поступка, как убийство. «Впрочем, во всем остальном тоже», — подумал Остлунд.

Уж скорее можно было заподозрить нотариуса Эркендорфа. Конечно, он слуга закона, но имел склонность все усложнять. Мелкие юристы порой сталкиваются с такими проблемами, которые у нормального человека просто никогда не возникают. Однако Остлунд не знал ни о каких проблемах, которые могли бы спровоцировать конфликт Эркендорфа с Боттмером. И он решил, что во всяком случае этим стоит заняться.

Еще легче в этой роли можно было представить фру Эркендорф. Она отличалась сильной волей и была весьма честолюбива. Связываться с ней не стоило. Кроме того, Остлунд знал, что у них с Боттмером были какие-то общие коммерческие дела. А так легко может возникнуть конфликт, особенно если спекуляции приобретают большой размах.

Оставался еще доктор Скродерстрем. Многие считали доктора неудачником, но в глазах Остлунда он выглядел скорее фигурой романтической. Когда Остлунд приехал в Аброку, еще была жива жена врача, страдавшая тяжелой болезнью, которая в конце концов свела ее в могилу. Доктор делал для нее все, что мог, и на ее лечение извел столько денег, что едва не оказался на мели. Но история пришла к неизбежному концу, и для доктора это стало тяжелым ударом. «В нем словно что-то умерло», — подумал Остлунд, мысливший привычными штампами. Он не видел никаких мотивов, почему бы доктор захотел лишить Боттмера жизни. Но в свое время он обещал Паулю Кеннету выяснить обстоятельства внезапной кончины некоей старой девы. Остлунд собирался выполнить свое обещание хотя бы потому, что Кеннета страшно интересовали причины смерти. Впрочем, Остлунд не слишком рассчитывал, что наткнется на сенсацию.

Уже на другой день у него появилась возможность этим заняться. Он отправился собирать рекламные объявления в деревушку в нескольких милях от Аброки. Там местные власти устроили дом для престарелых. Одной из его обитатель ниц стала сестра Ида, которая ухаживала за фрекен Розен бок во время ее последней болезни.

Остлунд выехал рано утром на автобусе. В центре цветущего поместья располагалась народная школа для сельской молодежи. Остлунд встретился с клиентами, принял для газеты объявление о браке и оформил двух новых подписчиков на декабрь. Едва управившись со служебными обязанностями, он отправился в дом для престарелых.

Сестра Ида очень изменилась с тех пор, как вышла на пенсию. Она высохла как щепка и по крохотной квартирке передвигалась с большим трудом. Остлунд недолго донимал ее вопросами. Сестра Ида против них ничего не имела. Мысль о смерти уже стала для нее привычной.

— Да, — согласилась она, — смерть ее многим показалась неожиданной. Фрекен Розенбок очень страдала от ревматизма, но в нем никогда не видят ничего серьезного.

— А умерла она от ревматизма?

— Ах, ну что вы. Умерла она от ангины… воспаления миндалин.

— А от этого умирают?

— Старые люди умирают от чего угодно, — вздохнула сестра Ида.— Просто не выдерживает сердце.

— А как ее лечили?

— Врач велел ей лежать, делать теплые компрессы на горло, принимать натриум салициликум и еще какое-то снотворное на ночь. А почему вы об этом, спрашиваете?

— Никогда не знаешь, что может случиться. Обычно ангина так лечится?

Сестра Ида слегка шевельнула рукой, но жест понять было трудно.

— Я тысячи раз наблюдала такие болезни.

Остлунд вспомнил инструкции Пауля Кеннета: «Выясните, от чего она умерла. Спросите, делал ли врач уколы и какие. Знаете, у меня уже есть опыт с уколами в случаях внезапной смерти».

— Уколов ей не делали? — спросил он.

— Нет.

— Даже от ревматизма?

Сестра Ида слегка улыбнулась.

— Вы боитесь уколов, херр Остлунд, верно? — заметила она. — Как многие другие. Даже крупные и крепкие мужчины.

— Так ей делали уколы?

— Уколы? Откуда, никаких уколов. Но когда ее донимали боли, она принимала таблетки, которые назывались…

Фармацевтические фирмы дают своей продукции названия, не иначе как порожденные болезненной фантазией. Смешивают латинские и греческие термины, будто аптекарь, готовящий микстуру. Остлунд вынужден был остановиться в коридоре у двери сестры Иды, чтобы записать длинное название таблеток.

«Да, не много я узнал, — подумал он. — Полагаю, врач лечил старуху слишком старомодно. Разве нынче не пользуются пенициллином и другими подобными средствами? Но со стариками всегда так». Остлунд достаточно долго жил в деревне, чтобы знать, как бывает. Старикам дают умереть, если им хочется, а потом говорят, что смерть стала для них избавлением. Но если говорить по правде, то он никогда не видел, чтобы врач или кто-то еще хоть соломки подстелил, чтобы помешать подобному избавителю в его деле.

Вернувшись домой, он тут же позвонил Паулю Кеннету и все ему рассказал.

— Жаль, что я вас зря обременял, — вздохнул Пауль,— но внезапные смерти всегда возбуждают мою фантазию. Впрочем, похоже, тут мы ничего не нащупаем. Никаких уколов, ничего. Я, конечно, расспрошу специалистов, для чего нужны такие таблетки…

На другой день Остлунд решил разузнать кое-что о нотариусе Эркендорфе. В повседневную его погоню за новостями входило и посещение ратуши. На этот раз он расширил маршрут, прошелся по всем кабинетам и в каждом осторожненько расспрашивал, смог ли нотариус как следует восстановиться после отпуска. Это было непрямое приглашение посплетничать. И сотрудник финансового отдела наживку заглотнул.

— Со здоровьем у него в порядке, — сообщил чиновник, — но теперь он решил сменить обои.

— Надо же! — удивился Остлунд.

— Ну да, вчера я видел у него на письменном столе образцы. Узор из змей или чего-то подобного.

— Любопытно, — протянул Остлунд. — Змеи означают, что не все в порядке.

— Разумеется, — сердито фыркнул чиновник.

В семье Эркендорфов нередко случались скандалы, хотя от публики они старательно скрывались. Но когда стороны мирились и решали все начать сначала, они всегда азартно пускались перестраивать квартиру. Диван, стол, проигрыватель — все переставляли, а стены оклеивали новыми обоями, чтобы внести в семейную жизнь свежие тона. Когда они начинали менять обои, все вокруг знали, что случилось.

При выходе из ратуши Остлунд встретил городскую кассиршу — пухлую даму, смахивавшую на незамужнюю учительницу. Он вежливо поклонился.

— Снова поругались, — заметил он и кивнул в сторону конторы нотариуса.

— Ну да, — сквозь зубы процедила кассирша и взглянула на него, словно говоря: знал бы ты, что знаю я! Но вытянуть из нее хоть слово было сложно.

— Речь шла о Боттмере? — с надеждой спросил Остлунд.

Впрочем, кассирша уже заперла свой кладезь информации. Но один ее взгляд был достаточно красноречив. Это как-то было связано с Боттмером.

Придя домой, Остлунд обсудил это с супругой.

— Эркендорф поругался с женой.

— Нашел новость,— фыркнула жена, не оборачиваясь от плиты.

— Это как-то было связано с Боттмером.

— Наверняка нет.

— Но почему? Возможно, у них с Боттмером был роман…

— Фи! — По тону фру Остлунд можно было заключить, что она уверена в полной бездарности фру Эркендорф в любовных делах.

— Это все-таки не исключено, — неуверенно настаивал Остлунд.

— Нет, исключено, — заверила жена. — Несешь чушь, потому что ничего не знаешь. В то время Боттмер крутил роман не с фру Эркендорф.

— А с кем?

— С Инессой Викторсон.

— Я об этом никогда ничего не слышал.

— Эти слухи не успели разойтись, потому что обнаружили недостачу и все говорили только про нее.

— А Викторсон об этом знал?

— Супруг узнает такие вещи последним, — многозначительно усмехнулась фру Остлунд. — Никакая сплетница не отважилась бы распустить такую новость до тех пор, пока Боттмера не посадили. Разве сегодня тебе не нужно на заседание?

— В самом деле, совещание по поводу мусоровоза!

— Тогда ешь быстрее. Обед уже готов.

В правоте своей жены Остлунд не сомневался. Ее суждения были циничны, но четки. Ведь и сам он еще помнил, как Боттмер провел последнее лето на свободе. У Викторсона, как всегда, было слишком много дел в городском совете, так что он не мог уделять внимание жене. И заботу о ней взял на себя Боттмер как верный друг дома. Несколько раз она даже выходила с адвокатом в море на его яхте.

Остлунд хорошо знал Викторсона, чтобы представить его реакцию, когда до него наконец дошли слухи о Боттмере и его жене. Это проливало новый свет на последнюю встречу двух мужчин. Боттмер пришел к своему старому приятелю, но встретил ревнивого супруга, который взъярился и запретил ему переступать порог своего дома.

Совещание насчет мусоровоза, которому Остлунд собирался посвятить остаток дня, созвал комитет по здравоохранению. Пригласили некоего инженера, который всю жизнь имел дело с отходами, и его доклад, сопровождаемый показом диапозитивов, стал главным пунктом повестки дня.

Докладчик подробно рассказал об истории отходов и их решающем влиянии на судьбу цивилизации, пропагандировал контейнеры цилиндрической формы и настойчиво призывал всех граждан, сознающих свою ответственность перед обществом, поддержать предложение о механизированной уборке. Когда доклад был закончен, никто не решился раскрыть рот, кроме доктора Скродерстрема, который поблагодарил его от имени комитета по здравоохранению.

Остлунд пришел домой раньше, чем рассчитывал. Там его ожидал телефонный разговор с редактором «Окружных вестей». Тот выжал из окружного прокурора такое заявление: «Расследование по делу вероятного самоубийства юриста Стуре Боттмера, приостановленное некоторое время назад, после совещания с аброкским районным прокурором возобновляется. Уполномоченный окружного прокурора, который ведет расследование, отказался дать по делу какие бы то ни было комментарии».

Редактор буквально фонтанировал словами.

— Это стоило немалых усилий, но теперь это написано черным по белому, ибо слова «вероятное самоубийство» говорят вполне достаточно. Но теперь скелет нужно одеть мясом, и поскорее! Так что садись и пиши! Где тебя носило целый день? Сразу звони — мы тут пробудем до половины двенадцатого — и поторопись, сегодня твой день.

Это было бы нелегкой задачей и для более талантливого журналиста, чем Остлунд. Так что он выгнал семью на кухню, чтобы полностью посвятить себя своему «ундервуду». В порядке подготовки он провел долгий телефонный разговор с Паулем Кеннетом.

— Да, кстати, — заметил Пауль, — я внимательно изучил те таблетки. К сожалению, это обычное средство от ревматизма.

— Значит, так… Но она и принимала их от ревматизма.

— Сильное лекарство, — продолжал Пауль, — и немного рискованное. Профессор, у которого я консультировался, сказал, что это средство может привести к распаду белых кровяных телец. Это может стать опасным при любой инфекции. Старикам подобные лекарства нужно назначать с особой осторожностью, сказал он.

— Наш доктор отнюдь не светило науки, — согласился Остлунд, — но не в том дело. Мы им довольны. Но я хотел бы знать другое. Что мне можно написать о…

Остлунд писал и писал. Редактор вырезал и правил. Статью, присланную из Аброки, он обработал весьма вольно. На другой день «Окружные вести» вышли с кричащим заголовком на первой полосе, который просто оглушил читателей.

«Убийство!»

3.

Когда Викторсон встал из-за стола, свечи замерцали.

— Я вас позвал не для того, чтобы вы мне тут сочувствовали, — строго сказал он.

Он собрал своих ближайших приятелей, тех же, что и в прошлый раз. И они, хотя и сломленные и неуверенные, пришли. На этот раз за столом сидела и Дези. Ужин был подан роскошный, вино наилучшее. Коммерсант поднял бокал с темным сладким шерри.

— «Окружные вести» позволили себе лишнее, — заявил он, — и в следующем номере, в понедельник, они принесут извинения. Но мы должны считаться с тем, что в ближайшие дни публика будет настроена против нас. Так что нам очень важно держаться вместе.

Он испытующе оглядел лица в мерцающем свете свечей. Но видел только робкие взгляды и несмелые улыбки. Викторсон задумался и не стал произносить вслух то, что уже вертелось на языке. Выпил бокал до половины и сел.

Пастор Солин поднял глаза от тарелки, на которой растекалось нетронутое мороженое.

— В действительности речь идет о том, — заметил он, — что виновный должен понести наказание, чтобы невиновные могли вздохнуть спокойно.

— Тут одни невиновные, — раздраженно отозвалась фру Эркендорф.

— Нет, — заявил священник.

Воцарилась мертвая тишина. Никто не спросил, что скрывалось за тайной исповеди. Слышался только стук ложечки по тарелке — Дези доедала мороженое.

Доктор Скродерстрем нарушил тишину озабоченным покашливанием.

— Я не совсем понимаю, — начал он, — но знаю, что если не держаться вместе, предложение купить мусоровоз отвергнут. Я скажу вам, что уже сейчас оно висит на волоске.

Тема заинтересовала лишь жену священника.

— Это правда, что всем придется купить одинаковые круглые мусорные баки? — спросила она.

— Да, — растерянно подтвердил доктор.

— Но если у кого-то совсем новый четырехгранный… Хозяйка сделала нетерпеливый жест.

— Мы будем есть или обсуждать мусорные баки? То и другое вместе не годится.

— Инес права. Дези доверчиво склонилась к нотариусу.— Черт бы побрал эти баки! А как насчет добавки мороженого?

В последние недели Дези с фру Викторсон немного сблизились, с виду без интереса, но напряженно наблюдая друг за другом, как две кошки. Бывали минуты, когда они доверялись друг другу, но это были только эпизоды, после которых опять воцарялось молчание. Открытого недружелюбия Дези больше не проявляла.

— Больше ни слова о мусорных баках, — заявил коммерсант и сурово взглянул на священника. — Но вопрос сам по себе довольно важен. Результат покажет, остаются ли сограждане на нашей стороне.

— Или мы уже утратили все позиции, — добавил доктор Скродерстрем.

Пастор согласно кивнул.

— Прежде всего дело в моральном авторитете, — подчеркнул он.

— Мы по всем статьям можем служить положительным примером, — заявила жена пастора таким тоном, будто выступала в церковном кружке кройки и шитья. — Я согласна, нельзя допустить, чтобы этот ужасный Вармин захватил власть. Знаете, что он недавно сказал Исааку…

Жена священника вдруг замолчала, увидев лицо Дези, на котором улыбка Мадонны сменилась презрением.

Викторсон откинулся на спинку стула и уставился на прекрасный фламандский натюрморт, где продукты, как пышнотелые рубенсовские нимфы, развалились вокруг чаши темно-красного вина. Это был последний подарок Викторсонам от Анны Мари Розенбок.

Эркендорф все еще не высказался. А коммерсант ждал именно его.

Нотариус побледнел и нервно сглотнул.

— Круглые баки для отходов… — начал он.

— Продолжай, — подбодрила его супруга.

На этот раз фру Викторсон ничего не сказала. Ясно было, что круглые мусорные баки действуют нотариусу на нервы.

— Я с этим не согласен, — отчаянно заявил он. — Я не могу одобрить эти изменения в нормах поддержания чистоты. Я уже возражал в комитете по здравоохранению.

— Да, возражал,— подтвердила фру Эркендорф и огляделась вокруг. — Никто не может сказать, что он не возражал.

— А потому,— продолжал Эркендорф в отчаянии,-я отвергну на заседании городского совета изменение инструкций.

— То есть, другими словами, собираешься саботировать? — спокойно спросил коммерсант. — Без изменения инструкций нет смысла покупать мусоровоз, ты же знаешь. Значит, ты уже решился?

Нотариус походил на мышь, с которой играет кошка.

— Я опасен, когда меня разозлят, — пропел он пронзительным писклявым голосом.

— Да плюнь ты, — посоветовал ему Викторсон. — Надеюсь, ты еще передумаешь.

Но всем стало ясно, что правящей партии города пришел конец. Страх нашел свою первую жертву. Нотариусу уступили и тем лишили Викторсона ценного козыря.

Напряженную паузу нарушила фру Викторсон.

— Ну что, Исаак, — спросила она пастора, — выпьем до дна? Потом может прийти час расплаты.

— «Никто не ведает ни день, ни час» — так написано в завтрашней проповеди.

— Как мило! Ну так что?

Дези повернулась к доктору и вполголоса спросила:

Завтра какой-то особый день?

— Какой? Гм… Я забыл посчитать.

Пастор подсказал:

— Начинается Неделя судного дня.

 

НИКТО НЕ ВЕДАЕТ НИ ДЕНЬ, НИ ЧАС

1.

Неделя судного дня известила о своем приходе проповедью с душераздирающими картинами покарания грешных мужчин и развратных женщин: первые утонут в водовороте собственных грехов, а вторые никогда не дождутся страстно лелеемой в мечтах свадьбы. Участники воскресного богослужения были очень тронуты, и больше всего сам пастор.

В понедельник ветер пригнал тучи, а вместе с ними длинноногого криминалиста, представителя окружного прокурора. Жители Аброки следили за ним с растущим беспокойством. Пополудни среди гостей, потягивавших кофе в «Плазе», пронесся слух, что директора кладбища Вармина вызвали на допрос в полицейский участок. Прошло довольно много времени, пока его оттуда отпустили. Вечером Вармин пришел в «Гранд-отель», но кто бы ни обратился к нему с расспросами, в ответ слышал только грубые ругательства.

Наступил вторник, подул ледяной ветер, и пришли новые проблемы. Но главной темой разговора в тот день стало вечернее заседание городского совета, где предстояло решить вопрос о покупке мусоровоза. Этот вопрос стоял в повестке дня на первом месте, сразу после выборов ревизионной комиссии. Напряжение нарастало. Результат мог быть каким угодно.

Пока речь шла о голосах, на которые твердо можно было рассчитывать, обе партии, к которым принадлежали члены совета, шли примерно вровень. Но кроме надежных было и ненадежное болото, какая-то ничейная земля, где скрывались молчаливые, что упорно держали свое мнение при себе, или слишком сговорчивые, которые никак не могли решиться.

В последние недели Викторсон немного отошел от дел и оставил поле брани доктору Скродерстрему, чтобы тот склонил общественное мнение в пользу приобретения мусоровоза. Поскольку дело касалось здравоохранения, доктор вполне подходил на эту роль. Но и так все прекрасно знали, что за всем стоит Викторсон и что положение лидера подорвано подозрениями и оказалось под угрозой.

В другой партии на Вармина после полицейского допроса тоже глядели с пугливым удивлением. Особенно загадочно выглядела его неохота хоть единым словом успокоить своих приверженцев и объяснить, что, собственно, произошло.

Зато обе враждующие партии огорчало поведение нотариуса. Некоторые знали, что тот отрекся от покорности. Викторсону, другие слышали, что у него была острая стычка с Вармином. Сам он высказывался туманно и неоднозначно. Никто не знал, на чью сторону он встанет в конце концов. Казалось, этого не знает и он сам.

Вармин пришел на заседание заблаговременно. Советники, собравшиеся пораньше, тут же с беспокойным гулом сгрудились вокруг него, словно пчелы, роящиеся вокруг своей матки. Этот гул перекрыл мощный ораторский голос Вармина:

— Вы подозреваете, что у меня было нечто общее с Боттмером? Разумеется, было. Ведь именно я закопал его в сырую землю.

Гул усилился, и его вновь прорезал вызывающий смех Вармина.

— Это ведь моя работа! Работа Господа — пристроить вас на небеса. Но моя, черт побери, куда труднее!

Он пробился сквозь толпу сгрудившихся зевак и воссел на председательское место под картиной из времен славной старой Аброки. Глаза его сверкали от злорадства.

За несколько минут до начал заседания пришел Эркендорф. Нотариус не относился к избранным членам городского совета, его место было в углу зала заседаний. Однако он имел право высказываться по любому пункту повестки дня.

— Вон идет перебежчик, — со злорадным смешком показал на него один из советников.

— Нет, у него кишка тонка! — заметил другой. — Когда придет время решать, не отважится.

— Думаешь? — рассудительно протянул третий. — Он как крыса, убегающая с тонущего корабля.

Нотариус и вправду походил на крысу, когда забился в угол и тут же сунул нос в какую-то книгу, чтобы ни с кем не разговаривать.

Когда появился Викторсон, заседание уже началось. Спокойным шагом он прошел на свое обычное место и сел. Внимание советников уже сосредоточилось на Вармине, который огласил первый пункт повестки дня — предложение купить мусоровоз — и дал слово оратору, записавшемуся первым.

Маленький столик в углу был предназначен для представителей прессы. Там пристроился и доктор Скродерстрем, решивший послушать дискуссию. Он, как и прочие, с немалым удивлением отметил, что «Окружные вести» там не представлены: место Остлунда пустовало.

Схватка началась. Для начала стороны выставили авангард в лице менее значимых ораторов. Тяжелая артиллерия пока молчала. Третий оратор перечислил доводы за покупку мусоровоза, но призвал советников прикинуть, сколько есть существенных доводов против этого. Он воздержался от рекомендаций и сел с весьма довольным видом. Потом настала очередь атаки главными силами, причем в строгом порядке. Слово получил хозяин молочной, сторонник Вармина. Молочник привык, что все слушают его с интересом. Но как раз когда он перешел к самому важному вопросу — о влиянии ручной уборки мусора на финансовое положение мелких собственников, как вдруг выяснилось, что его никто не слушает.

Дело в том, что в этот момент появился Остлунд. Заняв свое место, он тут же шепнул доктору на ухо потрясающую новость. Удивленную физиономию доктора заметил один из советников и сразу пожелал узнать, в чем дело. Советник был удивлен не меньше доктора. Так сразу все внимание совета сосредоточилось на том углу. Даже самый вдохновенный защитник ручной уборки мусора не мог бы вызвать интерес. Молочник прервал речь на полуслове, не стал оглашать другие тезисы и повернулся к Остлунду. Один из членов городского совета, изнывающий от любопытства, спросил, нельзя ли сделать небольшой перерыв. Вармин, сам не менее снедаемый любопытством, с радостью согласился. В следующую минуту Остлунд стал невидимым центром густой толпы.

— Его арестовали?

— Нет, после допроса его отпустили домой.

— А почему? Когда это случилось?

— Он сам сознался?

— Кто бы мог такое подумать о пасторе!

Вармин возвысил свой ораторский голос:

— Садитесь все! Садитесь на свои места, черт вас возьми! Пусть Остлунд нам расскажет, что случилось. Давайте, Остлунд!

— Он сам пришел в полицию, — дрожащим голосом сообщил Остлунд.

— Кто?

— Пастор. Пришел сдаваться и потребовал, чтобы его арестовали, так как он хочет искупить свою вину. Он растратил деньги…

— Решительно не городские деньги, — перебил его Викторсон. — Не те, что под контролем нашего финансового комитета. Это наверняка были какие-то пожертвования или что-то подобное.

— Деньги из церковного фонда. Из фонда Розенбок. По его словам, там сейчас недостает почти десяти тысяч крон.

— Десяти тысяч? Не больше?

Советник Ларсон не была верующей, но как член комитета по делам молодежи часто контактировала с отцом Солином и уважала его. Остановившись перед Викторсоном, она пронзила его пылающим взглядом.

— Значит, так! — во весь голос возмущалась она. — Значит, и ему нельзя было помочь!

— Я вообще про это ничего не знал, — пробурчал Викторсон и поджал губы.

— Значит, нет? — обиженно вскричала фру Ларсон.

— Что это еще за театр? — рассердился Вармин. — Ведь вы нам обещали, что нынче вечером будете молчать! Разве вы не обещали нашей партии?

Рассудительный советник, эксперт по регламенту, вступился за фру Ларсон:

— Обещание не действует во время перерыва.

— Ах так! — заорал Вармин. — Тогда перерыв окончен! Члены городского совета, прошу занять свои места! Заседание продолжается!

Порядок кое-как восстановили. Фру Ларсон вернулась на свое место, рыча, как раненая львица.

Викторсон значился в списке ораторов сразу за молочником, и сейчас ему дали слово. К несчастью, ему недоставало смелой ораторской импровизации, которую его противник Вармин умел использовать на все сто. Речь его была основательной и обоснованной, но слушатели об уборке мусора не думали. Они считали коммерсанта человеком, который предает своих сторонников и одного за другим бросает на произвол судьбы.

Едва Викторсон сел, попросил слово городской нотариус. Уже после первых фраз стало ясно, что он решил покинуть свой лагерь. Трое советников из числа нерешительных сразу его поддержали. Партия Викторсона проиграла. При голосовании предложение о покупке мусоровоза было отклонено шестнадцатью голосами против девяти.

Коммерсант покинул заседание, едва сообщили результаты. Но не с видом проигравшего, а с воинственной и упрямой миной, будто маршал, готовый победить в будущей битве.

2.

На другой день, когда Аброка еще не перестала удивляться признанию священника и провалу предложения о закупке мусоровоза, в полицейский участок явилась кассирша из местной сберкассы. Она желала встретиться со следователем, который ведет дело Боттмера. Ее провели в крохотную каморку, которую отвели длинноногому гостю.

— Я здешняя кассирша. А вы?

— Первый криминальный ассистент Соммарсе. Прошу, садитесь.

Она упрямо продолжала стоять.

— Я хочу вам кое-что сказать. До сих пор я молчала, поскольку думала, что это не имеет значения. Но когда мне попали в руки субботние газеты…

— Разумеется. Это как-то связано с Боттмером?

— С гостиницей, где он останавливался. А если окажется, что моя информация для следствия не пригодится?

— В таком случае я не дам ей ходу. Но, пожалуйста, садитесь!

Гостья неуверенно присела на жесткий стул.

— Местная сберкасса принимает платежи аброкской электростанции. Фру Норстрем, которой принадлежит гостиница, уже давно не платила за электричество, так что в конце концов ей отключили свет. Только тогда она погасила долг. Дала мне две банкноты по сто крон, и я, к своему удивлению, обе узнала.

Поскольку она сомневалась, стоит ли продолжать, следователь спросил:

— Как вы их узнали? По номерам?

— Нет, на них кое-что было написано. Знаете, есть такая привычка. На этих двух было чернилами написано по нижнему краю: «Вернись обратно, чтобы было не накладно». Вот потому я и узнала, что это те самые банкноты, которые я за пару часов до того выдала нотариусу Эркендорфу.

Она точно указала день, когда была проведена эта операция, и ушла с высоко поднятой головой.

Криминальный ассистент постучал в дверь сержанта Стромберга.

— Весь в работе? Нет? Ну ладно. Сигарету? Вынужден кое о чем вас попросить. Эк уже объявился?

— Да, только что звонил. Он занят проверкой фонда Розенбок вместе с пастором и ревизором, которого нам прислали. Похоже, названной суммой все и ограничится.

— Бедолага, — посочувствовал криминалист, — загубить себя за такие гроши!

— Погубить себя? Куда там, — отмахнулся Стромберг. — Только не в Аброке. Будь у него какие-то интрижки с прихожанками, тогда другое дело. Тогда можно сказать, что ему конец. Но если святой отец нечист на руку, это люди могут счесть вполне естественным. Попомните мои слова, долго это не продлится и ему все простят.

Первый криминальный ассистент возражать Стромбергу не стал, а только спросил:

— Какие дела могли быть у нотариуса Эркендорфа с фру Норстрем, той, что держит гостиницу?

— Медсестра церковной больницы, что живет там рядом, — сообщил Стромберг, взвешивая каждое слово, — как-то раз ночью видела его тайком выходящего оттуда. Тут я вспомнил, что он всегда прикрывал фру Норстрем, когда у нее возникали проблемы. Так что вполне возможно, что между ними что-то есть. Но больше я ничего не слышал, даже сплетен. Думаю, вы тоже?

— Нет, я набрел на это совсем иным путем. Ну а что, если бы все это вышло наружу? Думаешь, это слишком повредило бы Эркендорфу?

— Ему? Нет, — покачал головой Стромберг. — Ведь он как-никак мужик. Но после такого скандала его жена никому не могла бы смотреть в глаза. И лишилась бы места председательницы в Союзе защиты детей, это как дважды два.

Такое объяснение криминальный ассистент принял без единого возражения. Он уже начинал понимать, что в Аброке людей ценят иначе, чем в других местах. Кроме того, его интересовало совсем другое.

— Как идет подготовка к нынешнему вечеру? — спросил он.

— В течение дня мы получим санкцию из округа. Все уже обсудили с нужными специалистами. Но нужно предупредить и местный комитет по здравоохранению. Там председателем местный нотариус.

— Не годится.

— Тогда можно попробовать доктора Скродерстрема.

— Тоже не годится. Ладно, этим займусь я сам. Позвоню окружному прокурору, пусть поищет какой-то выход.

— Верно, ведь и пастора тоже исключать нельзя.

— Нет, всех местных постараемся оставить в стороне. За исключением, конечно, Вармина.

— Я его предупредил еще утром. Вы же меня просили.

— Разумеется, ему предстоит серьезная работа. Он был очень удивлен?

— Вармин так легко головы не теряет. Так что нет, но ругался, как черт, без этого не обошлось.

Стромберг как-то невесело рассмеялся.

— Он всегда твердил, что его работа — закапывать людей в землю. Теперь получил шанс доказать, что и выкапывать умеет.

3.

— Дальше пойдем пешком, — решил районный прокурор и выбрался из машины во тьму.— Могу я вам чем-то помочь, доктор? Скажем, с сумкой?

— Ее я предпочитаю нести сам, — надменно заявил доктор. Было слышно, как скрипит у него под ногами гравий. — Полагаю, это там, сзади, где горит фонарь?

— Да, там, — подтвердил прокурор. — Надеюсь, кого-то послали нас встретить. Идите осторожно, где-то справа разрытая могила.

Едва он вспомнил о проводнике, как словно в ответ в нескольких шагах впереди вспыхнул фонарь и подсветил лицо, с темными глазными впадинами с кривым красным носом. Казалось, не исключено, что это физиономия одного из приближенных князя тьмы.

— А, вот и вы, — поздоровался прокурор. — Позвольте вам представить херра Вармина, председателя городского совета. А это доктор Седерман, которому поручено вскрытие.

Приближенный князя тьмы и патологоанатом в темноте любезно раскланялись.

— Нам туда, — показал Вармин. — Пожалуй, лучше я пойду вперед и посвечу вам фонарем.

Могилу уже раскопали, гроб вытащили и поставили на козлы. Два парня в кожаных фартуках опирались на лопаты и обсуждали вечернюю телепрограмму.

— Мы как раз собрались перенести гроб в мертвецкую,— пояснил Вармин.— Парни, вы готовы? Тогда пошли.

Процессия двинулась в путь: впереди Вармин с фонариком, потом парни с гробом, а за ними доктор Седерман с прокурором Эком. Настроение было соответствующее, хотя и недоставало венков, похоронной музыки и плакальщиц.

Мертвецкая была в другом конце кладбища. При входе их уже ждали ассистент доктора и сержант Стромберг. Все инструкции по проведению эксгумации были соблюдены. Войдя внутрь, Вармин огляделся.

— К сожалению, тут не слишком уютно, — заметил он. — Поставьте гроб сюда и дайте мне отвертку.

— Это сержант Стромберг, — представил своего подчиненного прокурор, которому мертвецкая тоже не показалась уютной. — Ему поручено вести протокол.

— Отлично, — кивнул врач. — Тогда, сержант, можете начинать. Я буду диктовать, пока все приготовлю. «По решению верховного суда…»

Сержант записывал. Визжала электроотвертка. По комнате разлился сильный запах формалина.

— Так, все готово, — вздохнул Вармин. — Теперь можно поднять крышку.

— Кто будет опознавать покойного? — спросил врач.

— Мы с Вармином, — ответил прокурор. — Мы оба его хорошо знали.

— Это верно, — подтвердил ВарМин. — Он — тот самый.

— Никаких сомнений, — согласился прокурор и сделал несколько шагов к дверям. — Он мертв уже больше трех месяцев.

— И выглядит соответствующе, — согласился врач, профессиональным взглядом окинув бренные останки бедолаги Боттмера. — Переложите его на стол для вскрытия. Я скажу, когда его нужно будет повернуть… «Внешним осмотром установлено…»

Прокурор достал сигару и жадно смотрел на нее.

— Тут курить нельзя! — предостерегающе прогудел доктор. — Потом не будут ощутимы запахи, которые нам предстоит установить.

Запахи, которые он собирался установить, уже наполнили помещение в полной мере и даже больше.

— Он всегда так педантичен? — спросил Вармин ассистента, который доставал из сумки стеклянные баночки и инструменты.— Я думал, достаточно взять несколько образцов.

— При вскрытии ничего менять нельзя, — ответил ассистент и достал пилу для костей весьма неприглядного вида, — потому что его нужно делать обстоятельно, чтобы получить ответ на все вопросы. Как, например… Да, я тут!

— Давай с пилой сюда, — приказал доктор. — Продолжение протокола: «При последующем вскрытии трупа…»

Прокурору не были чужды подобные развлечения, но все-таки в его практике они случались не часто. Он решил, что подымит своей сигарой на свежем воздухе. Вармин вышел следом, чтобы составить ему компанию.

— И долго это будет продолжаться, пока узнаем результат?— спросил он.— Думаю, образцы придется куда-то послать на анализ?

— В судебную лабораторию, — подтвердил Эк. — Пару дней это займет.

— А потом?

— Потом мы будем точно знать, идет ли речь об убийстве.

— Странная история, черт меня возьми!

Вармин показал на памятник на соседней могиле. Спереди тот был слабо освещен светом из окон мертвецкой. На верхушке памятника почила мертвым сном мраморная белая голубка.

— Там лежит фрекен Розенбок, — сообщил директор кладбища. — Ну и кашу она заварила! Вначале угодил за решетку Боттмер…

— Она тут ни при чем. Так же как и не виновата в том, что пастор поживился ее пожертвованиями.

— И это правда. Помните, что написано на памятнике черным но белому: «Память о ней будет жить вечно!»

Он зло пнул камень, который исчез в темноте. Кто-то испуганно шарахнулся во мраке.

— Зайцы, — пояснил Вармин. — Их тут полно. Эти гады объедают венки.

Шорох затих. Через минуту Вармин опять спросил:

— Ну а если выяснится, что это убийство? Кто мог это сделать?

— Я знаю не больше вас.

— Чертова история, — вспылил председатель городского совета. — Худшей рекламы для нашего города просто не придумаешь. Кстати, как там у них дела?

Они заглянули в мертвецкую. Доктор потрошил внутренности Боттмера.

— Оставьте желудок в тазу, но поверните его на бок. Ладно, пусть лежит так. Подайте мне ножницы. «Из содержимого желудка были взяты следующие образцы…»

У ассистента были наготове пробирки, которые следовало пронумеровать в соответствии с записями в протоколе. Сержант Стромберг писал перечень. Прокурор и директор кладбища стояли в дверях, наблюдая издалека. Патологоанатом приступил к решающему моменту своей работы.

4.

Для коммерсанта Викторсона наступили тяжелые времена. В его присутствии никто не сказал ни единого укоризненного слова, но все были напряжены и выжидали.

Он пытался противостоять буре, как привык делать это всю жизнь, напряженной работой. Как обычно решал вопросы в своем комитете, твердой рукой вел свой бизнес и ездил за город с деловыми партнерами. Женщины видели его дома только за столом, но и тогда на их вопросы он отвечал односложно, а вечером, возвращаясь домой, падал с ног от усталости.

С приятелями он не встречался. У пастора случился нервный срыв, и его отвезли в больницу. Городской нотариус демонстрировал ему неприкрытую враждебность. Даже доктор Скродерстрем стал его избегать.

На третий день после эксгумации — естественно, утаить ее не удалось, — коммерсант отправился по делам в деревню. Вернулся он приободренный. Сельские жители всегда были его друзьями, стояли за него и сейчас.

Он направился прямо к себе в контору. Продавец, который у стола на складе заворачивал товар для отправки автобусом, удивленно глянул на него. Коммерсант не обратил внимания, к удивленным взглядам он уже привык.

Когда он отворил дверь конторы, секретарша в смятении сорвалась с места.

— Кто-нибудь приходил, пока меня не было?

— Ну да… полиция.

— И что они хотели?

— Они наверху, в квартире.

Коммерсант пошел наверх. Перед дверьми на миг остановился и поискал ключ, потом прислушался к голосам в квартире. В прихожей его встретил криминальный ассистент, который вел дело Боттмера.

— Что тут происходит?

— Обыск. К сожалению, мы не знали, где вы, херр Викторсон. Иначе вас бы предупредили.

— Полагаю, у вас есть на это ордер?

— Разумеется.

Он подал коммерсанту бумагу, подписанную окружным судьей. Викторсон прочитал ордер дважды, причем постарался сдержаться. Потом взглянул на следователя и спросил с виду совершенно спокойно:

— Что-то нашли?

Длинноногий следователь не ответил, но по его лицу скользнула победная ухмылка.

 

СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО НАЧИНАЕТСЯ

1.

Ночью пошел снег и все еще сыпал тяжелыми хлопьями. Люди по улицам ходили почти неслышно.

Здание суда никогда еще не видело такого нашествия. Двор возле него был запружен машинами, которые быстро засыпало снегом. В вестибюле стоял полицейский Джо с приказом останавливать и разделять людей по нужным группам. И пахло там будто на зимних похоронах в бедном доме — мокрой шерстью и мокрой обувью, нафталином и табаком.

— Нет, к сожалению, все сидячие места уже заняты, но можете встать в очередь. Послушайте, уберите свою собаку! Ага, удостоверение прессы, тогда вам вон туда, первая дверь направо. Говорю вам, уберите свою собаку!

В боковом коридоре, где предстояло пройти участникам процесса, толпилось несколько фотографов из газет. Там же поджидали и два репортера из столицы; ветераны уголовной хроники докуривали последние сигареты перед началом заседания. У одного из них были пышные рыжие бакенбарды.

— Ну и дыра же тут, — заметил другой.

— Есть и хуже, — не согласился обладатель бакенбард. — Я как раз вспоминаю, как однажды…

— Идет окружной прокурор.

Действительно появился окружной прокурор — совсем молодой человек, неприметный, с блеклыми серыми глазами. При виде фотографов меж его бровей собралась складка — не потому, что он на них сердился, а потому, что озабоченная складка полагается обвинителю по делу об убийстве. За ним шел длинноногий следователь с огромной стопкой документов. Засверкали вспышки, и обвинитель со спутником исчезли в зале суда.

— Так вот я говорю, — повторил репортер с бакенбардами, — я вспоминаю, как-то раз…

— Тихо, они уже здесь!

Появились защитник с обвиняемой. По пятам за ними тихо шел скромный полицейский. Обвиняемая выглядела апатично, но защитник репортерам-ветеранам из столицы улыбнулся как старым знакомым и охотно повернулся к объективам фотоаппаратов. Снова засверкали вспышки, защитник, обвиняемая и ее конвойный вошли в зал суда, ветераны журналистики бросили окурки на пол, затоптали их и направились следом. Двери закрылись.

Для прессы отгородили место за длинным столом перед рядами стульев, откуда долетал гул публики. Шум на миг стих, когда вошел окружной прокурор со свои спутником и уселся за стол. Шатенка в рыжем твиде повернулась к соседу за столом прессы и спросила:

— А как зовут того долговязого с папками?

— Старший криминальный ассистент Соммарсе. Он вел расследование на месте преступления.

Сосед немного поколебался и добавил:

— Мы коллеги, верно? Остлунд, «Окружные вести».

— Лена Атвид, «Вечерние новости».

— Рад познакомиться.

При появлении обвиняемой на миг воцарилась мертвая тишина, за которой последовало взволнованное перешептывание.

— Куколка! — шепнула жена аптекаря супруге директора школы.

— И бровью не ведет, — с удивлением заметил молочнику лысеющий торговец галантереей.

— Я этого не вынесу! — всхлипнула Дези Викторсон и стиснула пальцы Руне Вармина.

Стол защиты был справа у противоположной стены, напротив стола обвинения. Пространство между ними занимали кресло и маленький столик, на котором лежали Библия и микрофон: место было отведено для свидетелей.

Снег все еще шел и уже до половины засыпал высокие окна судебного зала. Судебный пристав, заметив, что дневного света не хватает, включил большую люстру.

Двери по фасаду зала суда отворились. Прокурор перестал листать свои бумаги, защитник перестал шептаться с клиенткой, представители прессы перестали строчить в блокнотах, старые зрители-завсегдатаи поднялись, чтобы выказать надлежащее почтение суду, и все остальные последовали их примеру, когда показался председатель суда — окружной судья из Тибаста. Это было блестящее начало.

Окружной судья из Тибаста был очень высок и худ, а его седая голова, походила на обтянутый кожей череп. Несколько раз он поклонился в знак признательности за оказанное уважение его владычице, слепой богине Фемиде, и остановился у кресла с высокой спинкой, которое ему тут же придвинули услужливые руки. Рядом с ним заняла место секретарша, а члены коллегии присяжных расселись веером на приготовленные стулья.

Все были необычно принаряжены и серьезны. Мужчины в черных костюмах и галстуках продуманных тонов, один — с твердым воротничком и с черной бабочкой. Судебный округ кроме города Аброки включал в себя и обширные сельские земли вокруг, так что большинство присяжных были деревенские. Самый старший, председатель коллегии, был почтенным старцем, обладавшим крайне важной способностью крепко спать на торжественных заседаниях, но при этом никогда не храпеть.

Город Аброку представляли двое присяжных: школьный учитель на пенсии и несговорчивая фру Ларсон, член городского совета. Учитель на пенсии подозрительно косился по сторонам, словно хотел убедиться, что никто из публики им не мешает. Фру Ларсон, надевшая строгое серое платье с какими-то белыми кружавчиками на шее, энергично достала из сумочки ручку, чтобы делать заметки.

Все в зале сели. Окружной судья проверил взглядом, готовы ли обе стороны к слушанию дела. Потом слегка стукнул молотком по столу и металлическим голосом, который проник в каждый угол зала суда и обдал всех ледяным холодом, произнес:

— Государственный обвинитель против Инес Викторсон.

Судебный пристав распахнул двери и крикнул в вестибюль, где ждали те, кто не попал в зал:

— Государственный обвинитель против Инес Викторсон! Обвинитель встал и зачитал обвинительный акт, причем ссылался на параграф четырнадцать части первой Уголовного кодекса, который говорит об убийстве.

2.

— Фру Викторсон,— спросил окружной судья,— вы признаете себя виновной?

Услышав свое имя, Инес встала с места рядом с адвокатом. Она, в черном платье с простой строгой ниткой белого жемчуга, смотрела прямо перед собой открытым взглядом, который говорил о беззащитности и невиновности. Голова с русыми локонами была склонена. Спокойствие оставило ее, теперь в ней напряжен был каждый нерв.

— Нет, не признаю, — ответила она.

Такой ответ ей подсказал защитник, но она еще добавила от себя:

— Я вообще не делала того, о чем говорит окружной прокурор. Это неправда.

Окружной судья из Тибаста перевел эти вполне понятные слова на тот язык, которому отдавал предпочтение:

— Обвиняемая отрицает, что совершила преступление, которое вменяется ей в вину.

Кивнув ей, чтобы села, он продолжил:

— Слово предоставляется обвинителю, чтобы он рассказал, как было дело.

Окружной прокурор встал. Выглядел он невзрачно и заурядно и ничем не напоминал человека, грозящего грешникам мечом закона. Его полностью поглотила задача изложить общедоступными словами суть того, что должно было стать предметом судебного слушания. Он совсем забыл о суровой складке на лбу, которую так хотел увидеть на фотографиях. Руки он сунул в карманы пиджака, словно пытаясь показать, что у него нет заготовленных записей. Но следователь уже разложил на столе рядом с ним все листки, чтобы при необходимости они были у прокурора под рукой.

— Похоже, для всех стало большим сюрпризом, — начал окружной прокурор, — когда бывший адвокат Стуре Боттмер через несколько дней после условного освобождения вернулся сюда, в Аброку. Насколько известно, он никого об этом не предупредил. Возможно, некоторые из его бывших приятелей почувствовали себя неловко, когда он неожиданно здесь появился. Как я намерен доказать, фру Викторсон имела личный повод чувствовать себя задетой.

При этих словах все повернули головы и посмотрели на фру Викторсон. Жена директора школы толкнула в бок аптекаршу.

— Более двух лет назад, — продолжал прокурор, — Боттмер дружил с семейством Викторсонов и частенько к ним захаживал. Все вы знаете, как херр Викторсон занят своей работой. Фру Викторсон была предоставлена самой себе и, поскольку, похоже, не имела близких подруг, с которыми могла бы встречаться, искала общества Боттмера, а он — ее. Летом перед арестом Боттмер несколько раз брал ее в море на своей яхте. Он очень любил ходить под парусами. Так между ними возникла взаимная симпатия.

Защитник что-то прошептал своей клиентке. Один из присяжных угостил ближайших соседей пастилками от болей в горле. Председателю коллегии присяжных снились сладкие сны об урожае, зревшем на полях, и о пасущихся стадах.

— Когда обнаружилась недостача, — говорил тем временем прокурор, — фру Викторсон была очень несчастна. Не только из-за разоблачения, но и по другому поводу. Похоже, она думала, что Боттмера ждет чрезмерно суровая кара. Насколько нам известно, в первые месяцы после его ареста она написала два письма, которые точно характеризуют ее чувства.

Упоминание о письмах вызвало в публике шепот и оживление. Некий мужчина, который недавно под присягой отрекся от отцовства, возмущенно качал головой. Жена аптекаря что-то шептала на ухо жене директора школы.

— Боттмер держал эти письма при себе, и после его смерти их обнаружили в его бумажнике. Мы приводим их как письменные доказательства. Я их оглашу в ходе процесса, ибо имею основания предполагать, что толковать их можно по-разному. Но я все равно уверен, что их можно понимать в том смысле, что между фру Викторсон и Боттмером имели место интимные отношения.

— По-моему, совершенно исключено, чтобы человек в здравом рассудке мог толковать их подобным образом, — перебил его защитник.

Окружной судья из Тибаста в знак несогласия с таким нарушением порядка покачал головой.

— Это дело суда — определить свое к ним отношение, — ответил прокурор и поклонился в сторону председателя. — Я же напомню еще об одном. Фру Викторсон своих средств не имеет. В случае развода на основании доказанной измены она могла бы оказаться в крайне сложном материальном положении. Полагаю, она просто осталась бы ни с чем.

Фру Ларсон сердито фыркнула и что-то энергично пометила в блокноте. Репортеры-ветераны понимающе переглянулись. Прокурор прошелся взглядом по листку, который подсунул ему следователь.

— Это лишь вступление, — продолжал он, причем у него вновь появилась суровая складка меж бровей, а в голосе зазвучал металл.— А теперь…

Речь обвинителя длилась и длилась…

3.

Комната для свидетелей утопала в дыму. Фру Норстрем нервно смолила сигарету за сигаретой. Она была свидетельницей обвинения, и ее предупредили, что адвокат подвергнет ее перекрестному допросу. Он был на всю страну известен своим талантом обезвреживать неудобных свидетелей. И теперь фру Норстрем попросту боялась.

— При перекрестном допросе в самом деле могут расспрашивать о чем угодно? — спросила она.

— Хоть про черта и дьявола, — безжалостно подтвердил Вармин.

— Это несправедливо, — заныла хозяйка гостиницы. — Окружной прокурор посоветовал мне, что сказать, и, если я буду этого держаться, меня обещали оставить в покое.

Продавец из фирмы Викторсона вел себя весьма ответственно.

— «Не скрывать ничего» — так говорится в присяге свидетеля. Это значит, нужно говорить все как есть.

— Господи,— ужаснулась фру Норстрем,— тогда мне конец!

Окружной суд в Аброке придерживался отработанной судебной практики, согласно которой свидетелей приглашали к самому началу разбирательства. Потому они и сидели тут взаперти и уже два часа переживали. Нотариус Эркендорф чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и был юристом. Сейчас он непрерывно тер глаза и кашлял от табачного дыма.

— Я не хочу больше слышать подобные глупости, — заявил он тонким нетерпеливым голосом. — И так ясно, что на суде нужно говорить правду.

Фру Норстрем обернулась к новому мучителю.

— Вот, значит, как? — возмутилась она. — А что бы ты ответил, если бы тебя спросили…

Ехидная секретарша Викторсона громко рассмеялась, услышав, как фру Норстрем тыкает нотариусу. Тот сразу побагровел.

— Фру Норстрем, вы о чем-то спрашивали?

— Да так, ничего, — отмахнулась та и попыталась взять себя в руки. — А ты что ржешь, корова?

— Сама ты корова, — не растерялась секретарша.

Вармин, который сразу все понял, решил остановить дальнейшие препирательства.

— Перестаньте ругаться, — остановил он секретаршу. — А вы, фру Норстрем, опомнитесь и успокойтесь! Черт бы вас всех побрал, хватит уже скандалов в нашем городе! Вы поняли?

— Скандалы? — Фру Норстрем попыталась защищаться, атакуя. — И это говорит человек, который вышвырнул жену на улицу!

Не жену, — устало уточнил Вармин, — а только швейную машинку. Чертов «зингер».

— А что плохого в «зингере»?— удивился продавец из лавки Викторсона.

— Молодой человек, — вздохнул Вармин, — вы этого не поймете, пока не женитесь. А сейчас давайте откроем окно…

Все еще шел снег.

— Нам сюда нанесет снега, — отозвалась секретарша.

— Ну и пусть, — отмахнулся Вармин.

От холодного воздуха нотариус расчихался.

— К тому же судья не допустит при перекрестном допросе неприличных вопросов, — пояснил он фру Норстрем.

— Ну вы даете! — возмутилась фру Норстрем. — Не могли мне раньше этого сказать?

4.

Инес Викторсон отличалась той хрупкой красотой, которую знатоки искусства дружно приписывают Беатриче, музе английского поэта-романтика XIX века Данте Россетти. Не сведущие в искусстве легко находили другие оценки. И зал суда наполнился приглушенными репликами, когда по приглашению окружного судьи фру Викторсон встала, чтобы рассказать о происшедшем со своей точки зрения. Слова судьи шелестели, как чешуя старой змеи, ползущей по гравию.

— Фру Викторсон, рассказывайте откровенно и своими словами. И можете сидеть, если хотите.

— Для меня стало огромным потрясением, когда я открыла дверь, а за ней стоял Стуре Боттмер, — стоя начала свой рассказ фру Викторсон. — Я понятия не имела, что он уже на свободе и тем более что приехал в город. Меня чуть кондратий не хватил.

Жаргонное словечко произвело удивительное впечатление. Репортеры за столом прессы записали его, чтобы потом использовать в подзаголовках.

— Сердце мое чуть не выскочило. — Фру Викторсон перешла к прозаическому стилю глянцевых журналов. — Я не знала, что делать. Только попросила его уйти и сказала, что мы можем встретиться позднее. Если хотите, я закрыла двери у него перед носом… точно, как он написал в прощальном письме. Потом жалела, но ничего поделать уже не могла. Муж мог каждую минуту вернуться из конторы, а на вечер были приглашены гости. Пока они не разошлись…— Она на минуту замолчала, чтобы обдумать следующие слова.

— Расскажите коротко, что было потом, — предложил судья.

В первый раз фру Викторсон отважилась взглянуть на публику. Увидела Дези, которая ответила ей кивком и улыбкой.

— Потом? — переспросила она. — Вы имеете в виду, что я спустилась к мужу? Хотела попросить немного денег, пока он не закрыл контору. Но его секретарша сказала, что он не в духе, так что я решила это дело отложить.

— Это нам знакомо, — шепнула аптекарша на ухо жене директора школы.

— Потом я думала только о гостях. Все собрались к половине девятого, кроме доктора, который, как всегда, опоздал. Появление Стуре Боттмера удивило их не меньше, чем меня. Мне неприятно было слушать, как его обсуждают. Только доктор отозвался о нем чуть получше. И, возможно, фру Солин. Но супруги Эркендорф…

— А вы участвовали в разговоре? — поинтересовался судья.

— Нет, я не произнесла ни слова. Только жалела, что приняла его так сурово. Могла бы ему хоть немного посочувствовать, по крайней мере на такое он мог рассчитывать, но я не сделала даже этого. О письмах, которые упоминал прокурор, я и не думала. Просто забыла про них. Откуда мне было знать, что Стуре Боттмер носил их с собой? Ведь мне он их не показал. О письмах я вообще не вспоминала, пока окружной прокурор не сунул мне их под нос.

Адвокат кашлянул, а окружной прокурор что-то себе пометил.

— Потом, поздно вечером, когда гости наконец разошлись…

Сидевшая в публике фру Эркендорф поморщилась. Молочник громогласно чихнул — он слишком долго пытался сдержаться. Судебный пристав встал и хотел было сделать замечание, но снова сел, когда увидел, кто чихнул.

— Держи меня за руку, — прошептала Дези Руне Вармину.

— Едва я осталась одна, — продолжала фру Викторсон, — как спохватилась и пошла в гостиницу, где он остановился… Он сказал, где это. Мне казалось, что нам нужно поговорить. Ему не к чему было ждать меня там, но что-то мне говорило, что он все-таки ждет. Когда я пришла, вход был уже заперт.

Она подняла руку, чтобы отбросить со лба русый локон. Это мягкое кошачье движение было у нее непроизвольным.

— Я подергала ручку, но дверь была заперта, — повторила она. — Правда, можно было позвонить, но в столь поздний час я считала это неприличным. Ключа у меня не было. Окружной прокурор не прав, когда утверждает, что я одолжила ключ. И неправда, что у меня был с собой шнур. Правда только то, что в моей сумке была коробочка снотворного. Я получила ее от доктора, когда тот вечером уходил от нас, не знала, куда ее деть, вот и сунула в сумочку. Но я не брала снотворное в гостиницу с какой-то целью. Это вообще неправда.

Окружной прокурор перекинулся парой слов со следователем. Председатель коллегии присяжных открыл глаза, потом прикрыл.

— Ну-с, — отозвался судья, — теперь расскажите, что вы делали дальше, фру Викторсон.

— Я пошла домой.

— Вернулись сразу?

— Да… Нет, разумеется, не сразу. Вначале я осмотрелась. Я знала, как гостиница выглядит днем… когда-то, много лет назад, мне случилось остановиться там на одну ночь. Это было, когда я впервые приехала в город искать работу. Хозяйка гостиницы живет где-то под крышей, как мне кажется, но все остальное внизу. Я подумала, что, возможно, увижу снаружи, где живет Стуре Боттмер. В одном номере горел свет, но штора была так плотно закрыта, что я ничего не увидела, как ни старалась, даже когда встала на цыпочки. Некоторое время я раздумывала, не постучать ли в окно, но все-таки не отважилась. Мне показалось, что на улице слышны шаги, и тут я подумала, что может показаться странным, что я там стою. Так что я пошла домой.

Она оглянулась на Дези, ожидая увидеть усмешку Мадонны, но встретилась со встревоженным и удивленным взглядом. Потом уставилась на председателя суда, чтобы дать ему понять, что ей больше нечего сказать. Судья прищурился и задал обвиняемой вопрос:

— Скажите, фру Викторсон, вы думали о возможных неприятностях, если бы вы стали поддерживать дружбу с Боттмером?

— Разумеется, потому я его и не приняла. Вполне естественно, что я боялась.

— И каких неприятностей вы ожидали?

— Я думала, что муж придет в ярость. Только об этом и думала. Собственно, меня интересовала только его реакция, — добавила она после минуты размышления.

Ответ был принят благожелательно. Присяжный с черной бабочкой согласно кивнул.

— Вы считались с тем, что он может потребовать развода?

— Нет, с какой стати? Об этом никогда не было речи.

Небольшая заминка на судейской скамье, потом сухое указание:

— Вопросы задает государственный обвинитель.

У окружного прокурора исчезла с лица суровая мина со складкой меж бровей. Теперь он держался почти ласково.

— Давайте поговорим о письмах, которые вы писали Боттмеру в тюрьму,— начал он. — Вы утверждаете, что и не думали о них, пока я вам не показал?

— Да, я именно так и сказала.

— Но задолго до того вы сами упомянули о письмах на следствии. Если хотите, могу вам это место прочитать.

Фру Викторсон встревоженно взглянула на первого криминального ассистента, который листал протоколы.

— Не нужно, — отказалась она. — Я вполне могла забыть про них. Когда я говорила, что о них не думала, я только имела в виду, что не думала про них как про доказательства.

— Какие доказательства? Доказательства чего?

— Это недопустимый вопрос, — тут же отозвался адвокат. — Фру Викторсон сказала, что она не думала о них как о доказательствах.

— Вопрос допускается, — решил председатель суда.

— Так что?

— Я думала,— вздохнула фру Викторсон,— что письма — только письма, а не предмет публичного интереса.

— Которым они стали благодаря нашему молодому коллеге, — добродушно добавил в качестве пояснения защитник.

Окружной прокурор немного покраснел и тут же разозлился на себя.

— Вы утверждаете, — продолжал он, — что вскоре после визита Боттмера спустились вниз к мужу за какими-то деньгами. Зачем вам нужны были деньги?

— На хозяйство и текущие расходы.

— Так поздно, на ночь глядя?

— Они нужны мне были утром.

— Значит, вы не собирались тратить их в тот вечер?

— Нет, конечно, а что?

— А то, — коварно заметил прокурор,— что кажется странным, если после столь неприятных переживаний, минут страха вы сразу же спокойно принимаетесь планировать расходы по хозяйству на завтра. Вам так не кажется?

Репортеры понимающе переглянулись.

— Боттмер показал ей письма, — предположил репортер с бакенбардами, — и хотел, чтобы она в тот же вечер за них заплатила.

— Ну да, так думает прокурор, — подтвердил другой.

А прокурор тем временем сменил тему.

— Фру Викторсон, — сказал он, — вы вспоминали, что у вас с мужем никогда не шла речь о разводе. Но тем не менее вы сами об этом думали, верно?

— Нет, Для этого не было никаких причин.

— А вы не припоминаете, что как-то раз, еще до того, как отпустили Боттмера, вы спрашивали некоего юридически подкованного человека из своих знакомых, как обстоят дела с интересами супруги в случае развода на основании доказанной измены?

— Да, помню, спрашивала. Я читала о подобном случае в каком-то журнале.

— Вы так показали на допросе. И тогда же указали точно, какие журналы читаете. Мы просмотрели все номера, которые можно принять в расчет, но ни в одном ничего подобного не нашли. Можете вы нам это как-то объяснить?

— Это мог быть любой другой журнал, который я купила по случаю.

Фру Эркендорф довольно ухмыльнулась. Она знала, к кому с этим вопросом обратилась фру Викторсон и какой получила ответ.

— Теперь давайте посмотрим, — продолжал прокурор, — что вы делали тем вечером. Вы отправились следом за Боттмером. Сказали мужу, что уходите?

— Он как раз собирался ложиться.

В качестве пояснения защитник уточнил:

— У супругов отдельные спальни.

Присяжный с бабочкой смерил подсудимую пронзительным взглядом.

— Боттмер,— продолжал прокурор, — сказал вам, в какой гостинице остановился, но не сказал, в каком номере. Это так?

— Да, так.

— И как вы собирались попасть в гостиницу?

— Об этом я не думала.

— Если бы вы попали туда, как вы собирались найти номер Боттмера?

— Не знаю. Так далеко я в своих рассуждениях не заходила.

— Вы настаиваете, что шли туда и при том не имели ключа?

— Да.

— Хотя знаете, что при обыске у вас дома был найден спрятанный ключ от входа в гостиницу.

— Один из ключей от гостиницы! — запротестовала обвиняемая. — А не ключ. Таких ключей несколько.

— Хотя знаете, что при обыске у вас был обнаружен один из ключей от гостиницы? — поправился прокурор.

— Да. Но я не имею понятия, как он туда попал, — отрезала фру Викторсон.

— В таком случае других вопросов я пока больше не имею.

Защитник сразу встал и показал себя во всей своей красе. Он был рослым мужчиной с яйцеобразной головой и характерным профилем. Кто не знал, что адвокат знаменит на всю страну, мог принять его за актера, прославившегося в ролях мошенников.

Он повернулся к фру Викторсон с миной недоверчивого сочувствия.

— Тут говорилось о вашей дружбе со Стуре Боттмером. Я хотел бы узнать об этом побольше. Вы выходили вместе в море на яхте. Часто?

— Раза два-три.

— Так, два-три раза. Надолго?

— Часа по четыре примерно. Выходили мы в море воскресным утром и возвращались еще до обеда.

Казалось, недоверие адвоката исчезло, но не совсем и не без остатка. Он вновь спросил:

— Вы посещали Боттмера у него дома?

— Ну да. Правда, не одна, он всегда приглашал целую компанию.

— Вместе со своим мужем?

— Его приглашали всегда, но несколько раз он был занят на работе, так что я ходила без него.

— Это были, — голос адвоката сразу стал резким и угрожающим, — вечеринки в поздние часы?

— Вовсе нет. Мы всегда расходились еще до десяти.

Прежде чем адвокат успел задать новый вопрос, фру Викторсон продолжила:

— Боттмер был, как говорится, ранняя пташка и не любил засиживаться допоздна. Несколько раз мы ходили в «Бродвей», и он всегда выбирал семичасовой сеанс.

Теперь адвокат держался так, будто избавился от всяких подозрений. И доверчиво спросил:

— Фру Викторсон, скажите, случалось ли когда-нибудь… поймите меня правильно. Аброка — город маленький, тут люди любят наблюдать за ближними… Так не случалось ли, чтобы говорили, что вы слишком часто показываетесь с Боттмером или нечто подобное?

— Никогда, — без малейших колебаний заявила фру Викторсон, — ничего подобного мне никто не говорил. И для этого не было поводов.

— Спасибо, — заключил адвокат. — Больше вопросов не имею.

— А я имею, — вмешался окружной прокурор. — Вы только что сказали, фру Викторсон, что Боттмер был из тех, кого зовут ранними пташками. Если я вас верно понял, вечерами он ложился рано. Но тогда как объяснить, что вы пошли к нему в гостиницу в полночь и рассчитывали, что он еще не лег спать? Или вы полагали, что застанете его крепко спящим?

— Недопустимый вопрос! — взвился защитник.

— Тогда я на нем не настаиваю, — равнодушно отмахнулся прокурор. — Полагаю, это все.

Первая часть заседания завершилась. Окружной прокурор торопливо прошагал к судейскому столу и передал письменные доказательства, на которые собирался опираться. Потом то же самое сделал и защитник. Репортеры за своим столом строчили перьями, будто речь шла о жизни и смерти. Репортер с рыжими бакенбардами закончил первым.

— Ну и задал он ей, бедняжка дара речи лишилась,— спокойно заметил он коллеге.

— Первый раунд за прокурором, — признал коллега, продолжая писать.

Публика в зале суда зашевелилась. Жена директора школы удивленно уставилась на аптекаршу. Дези тихо всхлипывала. Лысеющий торговец галантереей, дрожа от возбуждения, повернулся к молочнику.

— Петля затягивается все туже, — заметил он.

— Процесс еще не закончен, — возразил молочник.

Полицейский за спиной обвиняемой потянулся, зевнул и собрался выводить подопечную. Лена Атвид наклонилась к Остлунду из «Окружных вестей».

— Я не разбираюсь в процедурах, — призналась она. — Что теперь будут делать?

— Есть, — хмыкнул Остлунд.

Окружной судья испытующе посмотрел на присяжных. Председатель коллегии открыл глаза и сделал умный вид.

— Полагаю, лучше пообедать, прежде чем приступать к рассмотрению доказательств, верно? — предложил судья. — Заседание продолжим, скажем, в половине второго. Согласны?

Присяжные дружно кивнули. Объявили перерыв. Члены коллегии присяжных и судья поднялись с мест. Через несколько минут и свидетелям сообщили, когда нужно вернуться, и выпустили их из комнаты, как заспанных птиц из клетки.

5.

«Гранд-отель» был переполнен. Для присяжных заказали отдельный стол. Присяжные немного расслабились и теперь потирали руки при виде того, что им подают. Во главе стола сидел свежий и отдохнувший председатель коллегии.

— Ясно, что она гуляла с Боттмером, — заметил один из присяжных, подгребая картошку к селедке.

— Ну и что?— спросила фру Ларсон.— Разве в наши просвещенные времена это могло стать мотивом убийства?

— Люди нередко хотят избежать последствий своего поведения,— заметил мудрый крестьянин,— а это испокон веков бывало мотивом убийства.

— Приступим к первому, — предложил председатель коллегии.

Присяжный из Сольвакры вытер рот и осмотрелся.

— Забавно,— сказал он,— что я был в городе в ту самую ночь, когда произошло убийство. Жена споткнулась на лестнице в погреб и сломала ногу. Я не дозвонился до врача, взял машину и помчался в город, чтобы не терять времени даром.

— И застали его?

— Он как раз возвращался домой с вечеринки у обвиняемой.

— А что она? Вы видели ее?

— Ну откуда,— ухмыльнулся присяжный.— В таком случае я сидел бы на скамье свидетелей, а не здесь. Фру Ларсон, вы не подадите мне свиные ребрышки?

— Приятного аппетита, — пожелала фру Ларсон. — А чем кончилось дело со сломанной ногой вашей жены? Доктор Скродерстрем…

— Наложил на ногу гипс, он по этой части мастер, — уважительно заключил присяжный. — А что касается жены, то думаю, будет немного прихрамывать, но она у меня работящая и на все прочее тоже годится.

Через несколько столов от них защитник беседовал с репортерами. Настроение у него было прекрасное.

— Принеси еще пару тарелок, — приказал он официанту. — Принеси все, что есть, пусть это выглядит торжественно. И свежие булочки не забудь!

— Адвокат, вы верите ее словам? — спросила Лена Атвид.

Великий человек плутовски ухмыльнулся.

— Если бы я вам рассказал, каким клиентам верю, остальным бы стало совсем невесело. А таких большинство, — солидно добавил он.

— Но вот я ей верю, — неожиданно заявила Лена Атвид. — Она спешит к мужчине и забывает при этом и про время, и про ключ — про все. Когда старики читают что-то подобное по бумажке, это звучит неубедительно, но так каждый день поступают тысячи женщин.

— Но ключ она не забыла, — напомнил репортер с бакенбардами.— Его нашли при обыске.

— И знаете где? — спросил Остлунд. — В бачке для воды… как там он называется… в их ватерклозете. Там он был спрятан.

— Браво! — отозвался тип с бакенбардами. — Тот, кто производил обыск, явно знает свое дело.

— Правда, ключ нашли,— таинственно усмехнулся адвокат.— Но, как я слышал, в деле несколько ключей, а вовсе не один. В действительности у меня есть версия…

— Это звучит завлекательно, — заметил тип с бакенбардами,— продолжайте!

— Только намекните нам,— предложил другой ветеран, опасаясь, что коллега узнает слишком много.

Адвокат развел руками и притом фиглярски и обезоруживающе улыбнулся, будто оперная примадонна, отклоняющая непристойное предложение великого князя.

— Исключено,— возразил он. — Пока еще нет. Но если вы, фрекен, напишете, что у меня есть в запасе козыри, я не возражаю.

Он дал им время записать эту мысль, а потом продолжал:

— И еще одно, но это не записывайте.

— Ну конечно, нет, — заверил обладатель бакенбард и снова достал ручку. Долгий опыт позволял ему угадать, когда кто-то думает о необходимости соблюдать молчание, а когда нет.

— Ну, — продолжал защитник, — эти письма, что взялись невесть откуда…

— Они так опасны, как говорил прокурор? — спросил Остлунд.

— Да нет, откуда. Сентиментальные излияния, не больше. Но тут речь идет о другом…

Окружного прокурора пригласил к себе на обед его районный коллега.

Жена прокурора постаралась подать на стол все, что могла, и в качестве главного блюда приготовила свиные отбивные с гарниром, свое коронное блюдо. Сейчас она пошла за ними на кухню.

— А что с письмами? — встревоженно спросил районный прокурор. — Про них уже была речь?

Окружной коллега покачал головой, чтобы его успокоить.

— Ваше обращение с письмами с самого начала было, несомненно, слишком неформальным, — заметил он. — Молча спрятать их в карман и оставить там! Но это решение оказалось верным, и, похоже, адвокат, по счастью, ничего не заметил.

Фру Эк принесла блюдо с отбивными. Аппетитный аромат жареного мяса, лука, чернослива и зелени расплывался вокруг, как ореол вокруг головы Девы Марии на алтарном образе в местном соборе.

В отдельной комнате «Гранд-отеля» обедали трое полицейских: первый криминальный ассистент Соммарсе, полицейский из службы охраны, который сопровождал окружного прокурора, и сотрудник, присланный из окружной тюрьмы сторожить обвиняемую. Эту обязанность он исполнял строго. Инес Викторсон обедала в обществе трех полицейских. Их общее застолье было более непринужденным, чем следовало ожидать.

— Отведайте еще картофельных клецок, — любезно и заботливо предлагал ей конвоир. — Вам предстоит трудный день.

— Слишком много снегу для такого маленького городишки, — заметил полицейский из службы охраны, поглядев в окно.

— Но хоть кофе вы выпьете, верно? — спросил Соммарсе, когда фру Викторсон отказалась от клецок.

— Да, спасибо, — улыбнулась она. — Побольше и покрепче.

Соммарсе улыбнулся в ответ и измерил ее взглядом.

— Я скажу, чтобы сделали как можно крепче, — пообещал он.

Фру Викторсон перехватила взгляд криминалиста. Заметила, что русый локон опять упал на лоб, и медленно, лениво, но грациозно пристроила его на место.

Окружной судья из Тибаста занимал просторную квартиру в здании суда и обедал за собственным столом: отварная рыба, жидкий чай, ложечка микстуры от болей в желудке.

— Ах, бедняжка, — вздыхала его супруга. — Такая красавица и за решеткой. А ведь мы с ней встречались. И вполне возможно, что…

Окружной судья окинул ее взглядом, который легко было спутать со взглядом вареной рыбы.

— Все покажет ход процесса, — заявил он.

6.

Снег перестал.

Первый приступ любопытства горожан немного поутих. К продолжению процесса толпа поредела настолько, что Джо легко смог поддерживать порядок.

Свидетели в обеденный перерыв прогулялись, порасспросили, о чем шла речь на утреннем заседании, а потом их снова заперли.

В половине второго двери распахнулись, публика протиснулась в зал суда, репортеры расселись за столом, стороны и президиум суда заняли свои места.

Первыми свидетелями были разные эксперты; публику они не интересовали. Некий полицейский докладывал о результатах обыска и найденных вещах; обвиняемая признала своими все, кроме пресловутого ключа. Потом выступил специалист по текстилю и живо рассказал о растительных волокнах и веревках, заключив, что шнур, на котором был найден Боттмер, был взят со склада Викторсона.

Доктор Скродерстрем застрял на машине в снежных заносах и едва успел в последнюю минуту. Его показания касались трех пунктов. Во-первых, Боттмер умер от повешения; в этом случае вскрытие подтвердило результаты первого осмотра. Во-вторых, время смерти, установленное около полуночи, можно было принять при допущении, что верны заключения о трупном окоченении. В-третьих, во время повешения Боттмер был без сознания от приема снотворного. Пробы, взятые из внутренних органов, показали обильное наличие барбитуровой кислоты, которое указывало, что покойный примерно за полчаса до смерти принял большую, чем обычно, дозу. Неприятные детали он изложил сухим научным языком, от которого публика скорее зевала, вместо того чтобы в ужасе содрогнуться.

После показаний экспертов, прибывших из разных мест, наконец пригласили и местную жительницу, что сразу оживило интерес публики.

— Свидетельница Эльвира Норстрем!— вызвал окружной судья.

— Свидетельница Эльвира Норстрем!— эхом отозвался судебный пристав.

Очень нервничавшая свидетельница была в винно-красном платье, явно сшитом много лет назад, когда она была куда моложе и стройнее.

— Ваше полное имя.

— Агда Эльвира Норстрем.

— Возраст.

— Сорок шесть. Точнее, сорок семь.

— Положите руку на Библию и повторяйте за мной: я, Ада Эльвира Норстрем…

Несколько пожилых зрителей и парочка искушенных всезнаек встали, едва заслышав первые слова присяги.

— Я, Агда Эльвира Норстрем…— повторила свидетельница.

— Обещаю и клянусь…

— Обещаю и клянусь…

— Перед лицом Господа Всемогущего и Его святым именем…

— Перед лицом Господа Всемогущего и Его святым именем…

— Что скажу всю правду…

— Что скажу всю правду… — повторила свидетельница, но ее кислая мина доказывала, что это обещание она считает неуместным.

— И ни о чем не умолчу, не прибавлю и не изменю…

— И ни о чем не умолчу, не прибавлю и не изменю…

Искушенные посетители судебных процессов уселись, и окружной судья продолжил:

— Напоминаю вам, свидетельница, важность и значение присяги. Садитесь на скамью свидетелей и, когда будете говорить, повернитесь к микрофону.

Теперь подготовленная таким образом свидетельница попала в руки прокурора. Ее здорово натренировали на предыдущих допросах, так что держалась она вполне прилично. Рассказала о появлении Боттмера в гостинице, о том, как нашла его мертвое тело, и о своей неизменной привычке в девять вечера запирать вход. По просьбе прокурора отдельно рассказала о замке.

— Это совершенно новая модель, и удобство ее в том, что в магазине, где мне его продали, есть на складе запасные ключи. Это хорошая система, потому что порой случается, что постояльцы уезжают, не сдав взятого у меня ключа.

— Значит, у вас ключи никогда не пропадали?

— Пропадали? Безусловно, нет. Никогда.

Казалось, в этом фру Норстрем была совершенно уверена. Потом за нее взялся защитник.

— Бывают случаи, когда в вашей гостинице останавливаются местные жители?

— Пожалуй, да, но редко.

— Не случалось ли какому-то клиенту из Аброки забыть вернуть вам ключ?

— Насколько я помню, нет. Но в таком случае, — заявила фру Норстрем адвокату, — я бы потребовала его обратно. Понимаете, эти запасные ключи…

— Свидетельница, говорите в микрофон, — напомнил судья.

Свидетельница повернулась к микрофону и закончила:

— Эти запасные ключи ужасно дорогие.

Защитник продолжал:

— Значит, насколько вам известно, фру Норстрем, ни у кого в городе нет ключа от входа в вашу гостиницу? Разумеется, кроме вас, фру Норстрем, и коммерсанта Викторсона. — Он с нажимом повторил вопрос: — Никто в городе не получал ключ от гостиницы?

Фру Норстрем беспомощно смотрела на судью, который должен был ограждать ее от недопустимых вопросов. Прокурор поднял голову от бумаг.

— Не исключено, что у кого-то ключ и есть,— непринужденным тоном бросила фру Норстрем.

— У кого, например?

— Да у кого угодно.

— У меня больше нет вопросов к свидетельнице,— заявил защитник и демонически усмехнулся.

— У кого угодно?— спросил прокурор.— Насколько я помню по предыдущим показаниям свидетельницы, ключи получали только постояльцы. Как это совместить с последним заявлением?

— Думаю, я неверно поняла вопрос.

— Напоминаю свидетельнице, что она обязана говорить правду, — предупредил судья.

— Так ключи получали и другие люди, кроме постояльцев? — спросил прокурор.

— Я не помню.

Прокурор пожал плечами и сел. Окружной судья наморщил лоб, но ограничился вопросом:

— Какую вы хотите компенсацию за вызов в суд, свидетельница?

— Пятьдесят пять крон, — ответила фру Норстрем.

— Тридцать крон, — решил судья. — Больше вы нам не нужны.

— Тридцать крон за целый день! — возмущенно накинулась фру Норстрем на судебного пристава, который выводил ее из зала. — Даже социальная служба платит больше!

Она яростно вырвалась, уже исчезая в дверях.

Один из присяжных предложил соседу пастилку от боли в горле.

— Похоже, что ключи от гостиницы тут в городе на каждом углу, — заметил сосед и полез в коробочку.

Следующим свидетелем был продавец из магазина Викторсона, человек серьезный и рассудительный, который произвел наилучшее впечатление. Он рассказал про пятна сурика на шнуре и про замок со многими запасными ключами. Изделие было новое, и ключи очень отличались от обычных. Этот товар продавался неважно. Замок с такими ключами купила фру Норстрем. Фру Викторсон, которой нужен был новый замок на двери кухни, такой замок смотрела, но выбрала другой.

— Где вы были, когда фру Викторсон выбирала замок?

— На складе. Ведь она, собственно, не была покупательницей. Я показал ей, где замки, и оставил одну, чтобы она сама выбрала.

В тот день, когда к Викторсону пришел Боттмер, свидетель как раз паковал товар на рабочем столе. Видел Боттмера, когда тот пришел и когда уходил, и категорически утверждал, что Боттмер на шнур даже не взглянул.

Через двадцать минут после ухода Боттмера пришла фру Викторсон. Свидетель как раз управился с упаковкой. Он поздоровался с фру Викторсон и ушел в торговый зал. Минут через пять он снова появился на складе. Фру Викторсон все еще была там, стояла у двери конторы, словно в раздумье. Когда увидела его, открыла дверь и вошла.

Защитник отпустил свидетеля без единого вопроса.

Новой свидетельницей оказалась девушка из конторы Викторсона. Ее показаний потребовало обвинение, и секретарша рассказала то, чего не мог знать продавец. Фру Викторсон вошла в контору, сказала, что хочет попросить у мужа денег, и поинтересовалась, в каком он настроении. Свидетельница упомянула о визите Боттмера и сказала, что у хозяина такое дурное настроение, что и представить невозможно. Когда фру Викторсон это услышала, то сказала что-то в том смысле, что деньги не к спеху, и ушла.

— Она говорила только про деньги? — спросил прокурор. — Не «деньги на хозяйство» или что-то подобное, что означало бы, на что она хочет их потратить?

— Нет, она только сказала, что хочет попросить «немного денег», — ответила свидетельница.

— Совсем незначительную сумму?

— Знаете, это вопрос. Человек может сказать «немного денег», хотя иметь в виду крупную сумму.

— У вас осталось впечатление, что она имела в виду крупную сумму?

— Да, — подтвердила свидетельница.

Секретарь сказала судье, что нужно сменить ленту в магнитофоне. Окружной судья использовал этот повод для короткого перерыва.

7.

Журналисты за своим столом строчили заметки в газеты. Перекуры они могли устраивать по своему усмотрению.

— Адвокат разбил показания хозяйки гостиницы вдребезги, едва заполучил ее, — заметил репортер с бакенбардами.

— В городе ее не любят, — пояснил Остлунд. — Она приторговывает из-под прилавка спиртным.

— А я сейчас как раз пропустил бы стаканчик-другой, — заметил репортер без бакенбард. — Лучше два.

И они продолжали строчить свои тексты.

— Почему адвокат не подверг перекрестному допросу парня из магазина? — спросила Лена.

— Он нежелательный для него свидетель, — пояснил Остлунд

— Именно поэтому?

— Это правда, — подтвердил тип с бакенбардами. — Это был для него опасный свидетель. Он доказал, что обвиняемая вполне могла за пять минут заполучить и шнур, и запасной ключ. Легко и без малейших усилий могла взять все, что нужно для убийства.

— Но он не видел, что она что-то брала с собой, — возразила Лена.

— Адвокат идет по следу совсем другого ключа, — заметил репортер, которому хотелось выпить. — Он припас какой-то козырь. Вспомните, что он говорил за обедом.

— Все уже снова здесь.

— Роскошная женщина, — с видом ценителя оглядел обвиняемую обладатель бакенбард.

— Вамп, — кивнула Лена. — Но вамп, которую жалко.

— Таких изменщиц всегда жаль, — вздохнул репортер. — И ужасно хочется их утешить. А это что за рожа?

— Председатель городского совета, — пояснил Остлунд. — Он — очередной свидетель.

Вармин спокойно принес присягу и рассказал, что по дороге домой из «Гранд-отеля» через пять минут после полуночи проходил по Коровьей. Обвиняемая стояла у гостиницы фру Норстрем. Пока он шел в ту сторону, обвиняемая направилась к своему дому.

Прокурор попытался узнать от свидетеля что-то еще, но безуспешно. Теперь задавал вопросы адвокат.

— Вы были в то время трезвы?

— Ну, разумеется, нет, — ухмыльнулся Вармин. — Что, по-вашему, я делал в отеле? Шоколад пил?

По залу пролетел смешок, судья возмущенно поднял голову. Вармин удалился.

Пришла очередь писем, которые обвиняемая писала Боттмеру в тюрьму. Секретарь суда зачитала некоторые отрывки, и слушатели вытягивали шеи, чтобы лучше слышать и ничего не пропустить. Окружной прокурор обосновал чтение так:

— При установлении факта смерти письма находились в бумажнике убитого. С тех пор они находились в прокуратуре. По недосмотру о них не упоминается в материалах первого расследования.

Подобная формулировка играла на руку районному прокурору Эку, который тайком спрятал письма в карман и хотел их отдать отправительнице, но не успел. Защитник на этот раз воздержался от протеста.

Чтение писем не вызвало сенсации, на которую многие рассчитывали. Язык фру Викторсон во многом походил на стиль любовных романов, которые она читала. Прокурор с адвокатом некоторое время препирались относительно смысла выражений вроде «тот день, когда встретились наши судьбы» или «мне тебя ужасно не хватает». Но скоро и им это надоело: в этой «встрече судеб» не было и грана фактов.

Присяжные жевали пастилки, публика зевала, репортеры отправились на перекур. Потом в качестве свидетеля вывали нотариуса Эркендорфа.

Его жена сидела среди публики и напрасно пыталась привлечь внимание мужа. Нотариус казался возбужденным и говорил пронзительным голосом. Его показания были связаны с прочитанными письмами. Он рассказал, что фру Викторсон спрашивала его про развод за измену. И добавил, что фру Викторсон, без сомнения, сама нуждалась в совете.

Его показания не произвели благоприятного впечатления. Слишком уж явно нотариус подчеркивал свое отрицательное отношение к подсудимой.

Фру Ларсон сделала пометку, которую собиралась использовать при рассмотрении доказательств. Допрос начал защитник. И первый же его вопрос всех удивил.

— Херр Эркендорф, вы — председатель комитета по здравоохранению?

— Да… да, я.

— Проверяли ли вы в этом качестве, все ли в порядке в гостинице фру Норстрем?

— Да. Там были замечания по части гигиены.

— Вы лично участвовали в проверках?

— Да… несколько раз.

— В какое время?

— Днем… но я не понимаю…

Адвокат плутовски ухмыльнулся, словно хотел дать понять, что теперь переходит к вопросу, который может значить очень многое.

— Вы не помните, как там оборудованы номера?

— Ну конечно… в общих чертах.

— И вы тоже бывали в гостинице как гость?

— Нет, безусловно, нет. Можете проверить регистрационную книгу.

— Но после проверок, в которых вы участвовали, вы наверняка имеете приблизительное представление об оборудовании номеров. Ну, полагаю, этого будет достаточно. Над каждой постелью есть приспособление для крепления лампы, если бы постоялец решил почитать. Понимаете, куда я клоню?

Все в зале суда знали, о чем идет речь.

— Да, — подтвердил нотариус. — Я примерно помню, как оно выглядело.

Адвокат достал из какого-то конверта рисунок и подошел с ним к скамье свидетелей.

— Вот рисунок, изображающий это устройство. Совпадает ли оно с тем, которое вы помните?

В зале воцарилась тишина, пока нотариус изучал рисунок.

— Да,— согласился он,— похоже, рисунок тот самый, но крайней мере, в общих чертах.

— Отлично, — просиял адвокат. — Ваша память по части техники творит чудеса. А теперь перейдем к оснащению, которым запираются входные двери в гостиницу. Ключ выглядит немного необычно…

Из другого конверта он извлек ключ и поспешил с ним к свидетелю.

— Этот я одолжил на складе. Вы полагаете, это тот самый?

Нотариус изучал ключ так же обстоятельно, как перед этим рисунок.

— Полагаю, да, — наконец заявил он. — В общих чертах он совпадает с тем, как я его помню. Не вижу никаких существенных отличий…

— А откуда вы можете помнить о ключе от гостиницы? — спросил адвокат.

— Не понимаю, — закудахтал нотариус.

— Это действительно тот самый ключ, — успокоил его адвокат. — С этим все в порядке. Но я хотел бы знать, почему вы уверены, что ключ от гостиницы фру Норстрем выглядит именно так?

Свидетель не отвечал. У большинства присутствующих еще была свежа память о том, как фру Норстрем лишилась дара речи, когда ей предложили вспомнить, не передавала ли она кому-нибудь ключи. Теперь стало ясно, куда клонит адвокат. Фру Эркендорф встала с места, бледная и потрясенная, и увидела, что мужа колотит крупной дрожью.

— У вас тоже был такой ключ? — спросил адвокат.

— Это недопустимый вопрос, — хрипло буркнул нотариус.

— Вопрос допустимый, — ледяным тоном возразил судья. — Свидетель, у вас был такой ключ?

Но с губ свидетеля слетел только невнятный всхлип.

— Говорите четко и в микрофон, — раздраженно напомнил судья.

Но что толку напоминать свидетелю, чтобы он говорил в микрофон, если он уже рыдал во весь голос?

8.

Аброка спала. Не было ни луны, ни звезд, во всех окнах темно, только слабо светили уличные фонари. Но снег, который засыпал улицы, дворы и крыши, все-таки отчасти рассеивал мрак. Так же как днем разные голоса сливались в таинственную музыку, так и снег ночью сиял необычайным таинственным светом.

Аброка спала. Не так уж часто маленький город может досыта выспаться, понежиться и потянуться под снежным одеялом до ушей. Маленький городок должен заботиться о своих обитателях, следить, что они говорят и делают. Первый день судебного процесса стал в этом смысле весьма утомительным, а вечер — еще больше. Всем было чем заняться до самой поздней ночи.

— Ну и вид был, когда он там стоял и истекал слезами, — вспоминал кондитер Альготсон, снимая брюки с подтяжками, которые перебросил через подлокотник кресла. — Но к чему весь этот спектакль? Инес Викторсон с этого никакого проку. Только подрывают авторитет виднейших людей города. И вообще, что за птица этот адвокат?

— Что бедняжку осудят, — тарахтела аптекарша, тормоша мужа, который уже засыпал, — это сто процентов. Бедняга Викторсон, так его жаль, но нужно было думать, когда женился. А не брать первую попавшуюся…

— На сегодняшний вечер с меня хватит, — отрезала фру Ларсон и спрятала в шкаф мужнину фляжку с коньяком. — Ни за что ни про что человека убить! И только из боязни развода? Нет, в этом меня никогда не убедить! С такой фигурой и внешностью она могла найти куда лучшую партию, чем неотесанный торговец железяками…

— Ты меня разоришь, — смеялась Лена Атвид в трубку. — Было уже шесть гудков. Как только приеду домой, все узнаешь. Но сейчас должна спросить тебя еще об одной вещи, которая не идет у меня из головы. Я совершенно уверена, что в убийстве она невиновна, но в таком случае… Алло, да, дайте нам еще две минуты!

— Слушай! — Фру Эркендорф резко повернулась в постели. — Я уже думала, что у меня сердце разорвется от испуга, когда ты там сказал в открытую, что… И выставил меня на смех перед всем городом! Боже мой, как я несчастна!

Ее всхлипывания перешли в стоны, когда она зарылась лицом в подушку.

Молочник уже здорово набрался и попытался описать события всего вечера в нескольких словах.

— Убийство— отвратительная вещь,— сказал он,— и никто бы не поверил, что такое может произойти в Аброке. Но одновременно это будто проветрило атмосферу. Верю, что теперь пришел конец системе, когда небольшая клика правит целым городом. Ты мне что-то сказала? Тогда спокойной ночи. Я гашу свет, София, ладно?

Свет погас, и Аброка заснула крепким сном под заснеженными крышами. Окружной судья и присяжные, участники суда и свидетели, президиум суда и горожане спали. И среди них спал убийца.

 

ВТОРОЙ ДЕНЬ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА

1.

— Анализ доказательств, — заявил окружной прокурор, — вне всяких сомнений, показывает, что имело место преступление. Это никак прямо не следовало из тех обстоятельств, при которых обнаружили покойного. Предполагалось, — приходится мне добавить — по вполне понятным доводам, что он сам наложил на себя руки. Но вскрытие, о котором вчера нам сделал доклад судебно-медицинский эксперт, доказывает, что покойный был без сознания уже до того, как произошло повешение. Петлю ему на шею набросила чужая рука.

Шел второй день процесса, и государственный обвинитель развивал пункты обвинительного заключения. Еще прежде секретарь суда зачитала справку по Инес Викторсон. Там было куда меньше цветистых слов, чем это принято в биографиях. Биографические данные взяли из материалов расследования. Описание подготовил какой-то судебный чиновник. Врач из отделения душевных болезней в тюремной больнице с понятной краткостью высказался о духовной жизни фру Викторсон, но ее физическое состояние, которое заслуживало особого внимания, другой судебный врач оценил всего в четыре строки. Завершало это сочинение ничего не говорящая выписка из полицейской картотеки.

Прокурор продолжал перечисление доказательных материалов и перешел от преступления к личности обвиняемой и его мотиву.

Он напомнил, что фру Викторсон спрашивала эксперта из круга своих знакомых, может ли неверная супруга рассчитывать на алименты в случае развода.

— Это был вопрос, — заметил прокурор, — интересовавший именно ее. Она хотела знать, на что можно рассчитывать. Ответ ее встревожил. — Защитник непременно обратит ваше внимание на то, что нет реальных доказательств супружеской измены фру Викторсон. Об этом можно спорить, но решающей роли это совсем не играет. Оценить важность доказательств нелегко и опытному судье. Фру Викторсон, безусловно, не была способна на такое. Она жила в неуверенности, насколько весомы доказательства, но знала, что они существуют, по крайней мере, есть компрометирующие письма, и они могут быть использованы против нее. Ее поведение доказывает, что она опасалась самого худшего. И в этой связи нужно принять во внимание и намерения Боттмера.

Не было сомнений, что прокурору удалось возбудить интерес тем, что он выставил Боттмера в новом свете. Фру Викторсон прежде изображала покойного почти романтическим героем, правда, до слез она никого не разжалобила. Говорила о нем как об открытом, чувствительном человеке. Прокурор указал на неустойчивость его психики, на его необъяснимые колебания между самолюбованием и самобичеванием, на двойственность его натуры.

— На первый взгляд кажется, будто замыслы Боттмера были вполне невинными, будто он прибыл просто восстанавливать старые дружеские связи. Но при нем были и письма. Тот, кто идет к старым приятелям, редко бывает так предусмотрителен, что берет с собой и доказательства своей дружбы. И уж совсем нелепого, что он прихватил с собой подобные компрометирующие письма. Но Боттмер не колебался, зная, что имеет преимущество. В такие минуты он умел быть безжалостным. Письма в его кармане говорят о том, что он собирался их использовать, а страх фру Викторсон, что она поняла как.

О мертвых только хорошее… Прокурор не назвал прямо Боттмера шантажистом.

— Вскоре после этого фру Викторсон пришла в контору к мужу за деньгами. По суждению его опытной сотрудницы, речь шла о больших деньгах. Легко можно сообразить, на что вдруг поздно вечером ей понадобились деньги. Но в те минуты было слишком неудобно говорить о них с супругом, особенно если принять во внимание, что интересы фру Викторсон имели нечто общее с Боттмером. Так что она раздумала и решила, что не станет просить денег, а вместо этого нашла (последовала ораторская пауза) другое решение.

Прокурор сунул руки в карманы и продолжал проникновенным тоном:

— А теперь я хотел бы перейти к другому обстоятельству, о котором уже много говорили свидетели вчера вечером. Фру Викторсон читала большей частью лишь журналы и изредка легкое чтиво, так называемые покеты. Пожалуй, стоит в нескольких словах напомнить, о какого рода книгах идет речь. Это некий вид коротких романов, которые рассчитаны на невзыскательного читателя. Обычно речь в них идет о любви или о преступлении, нередко и о том, и о другом. Преступление обычно там представлено в виде убийства.

Некоторые слушатели согласно кивнули.

— Я слышал, что в покетах преступления обычно совершают огнестрельным оружием. Но из этого правила есть исключения. В одной из книг, которые мы нашли при обыске у фру Викторсон, описывается убийство, совершенное с помощью удавки. Повешение там описано с такими садистскими деталями, которые могли дать фру Викторсон шанс освоить этот метод.

Прокурор вынул руки из карманов и скрестил их на груди. Меж бровей вновь пролегла складка.

— Осуществление подобных преступлений не требует долгого планирования. Для совершения убийства нужен только шнур и ключ, чтобы незамеченной попасть в гостиницу. Как следует из показаний, некоторое время фру Викторсон находилась на складе одна. Там было все ей нужное — и шнур, и ключ, и фру Викторсон прекрасно знала, где их искать. В этой связи напоминаю показания технического эксперта, в соответствии с которыми шнур был отрезан именно от мотка, лежавшего на складе, где находилась фру Диктор-сон. Далее я указываю на то, что в доме фру Викторсон найден ключ от гостиницы, и никто не сумел объяснить, откуда он там взялся.

Защитник попытался скептически усмехнуться, но встретил лишь суровый взгляд обвинителя.

— Прежде чем перейти к следующему пункту, я должен задать еще один вопрос: могла ли в данной ситуации фру Викторсон действовать так, как, судя по уликам, она действовала? Иными словами, вопрос о ее личных мотивах для совершения убийства.

Тот же человек, который минуту назад изобразил Боттмера шантажистом, теперь исходя из справки рисовал образ фру Викторсон как женщины интеллектуально неразвитой, весьма эмоциональной, но без глубоких чувств, с примитивными реакциями. По этому описанию она напоминала роковую тигрицу, немного сонную, но смертельно опасную для того, кто приближался к ней со злым умыслом.

На этом фоне прокурор дал шанс вспомнить о других фактах, прежде всего о том, что обвиняемую видели в непосредственной близости от места преступления именно около полуночи, то есть в то время, когда и было совершено убийство.

Потом он перешел к таблеткам снотворного.

— Несомненно, — признал он, — только по случайности в сумочке обвиняемой оказалась коробочка со снотворным. Но с его помощью она смогла замаскировать преступление так эффективно, что полицейские, которые осматривали место трагедии, не сочли нужным снять отпечатки пальцев в комнате, где лежал покойный.

Я вспоминаю об этом не потому, что хочу укорить в этом наших опытных и знающих свое дело коллег. Понятны причины, по которым они действовали так, а не иначе. Я вспоминаю про это только потому, что иначе мы могли бы представить больше доказательств. Но разве недостаточно уже представленных?

Это был риторический вопрос. И прокурор сразу ответил, что доказательств вполне достаточно.

— Можно заявить, что это только догадки. Но и отпечатки пальцев, если бы мы могли их представить, были бы только догадками. Ведь дактилоскопия делается так, что отпечаток, который полиция снимает по всем правилам, сравнивают с другим отпечатком, найденным на месте преступления, который обычно бывает нечетким и неполным. Отпечатки сличают точка за точкой, и, когда сочтут, что достаточное число точек на нечетком отпечатке идентично соответствующим точкам на отпечатке точном, эксперт может заявить, что это отпечатки одной руки. В связи с такими доказательствами в текущей практике используют выражение «цепочка догадок». Это неточное выражение. Слово «цепочка» заставляет вспомнить о слове «звено», а то и о поговорке «цепь не может быть прочнее самого слабого звена». Но различные части дактилоскопических доказательств, как и при любых догадках, это не звенья, связанные друг с другом строгим рядом, а свободно расставленные точки, для сравнения. Если одна точка ослабеет — например, если окажется, что ее можно применить кроме обвиняемой и к другим, как уже пыталась тут защита вызвать сомнения в вопросе доступа к ключу в гостиницы, — это нисколько не ослабляет остальные точки.

Окружной прокурор лишь недавно занял это место и вообще был неопытен для дела, которым занимался. Он взялся за расследование с наилучшими намерениями, но слишком рано привлек печать. С тех пор он гнал его в безумном темпе: едва нашел хоть сколько-нибудь правдоподобные доводы, позволявшие предъявить обвинение, тут же закусил удила, явно в надежде, что во время расследования найдутся убедительные доказательства. Но когда таких не нашлось, делал, что мог, с тем, что имел. Так что он сгреб в кучу все, что мог, придал делу надлежащий правовой вид, подкрепил заключениями судебных экспертов и с шумом грохнул всем этим об стол.

Зловещую тишину после заключительных слов обвинителя прорезал голос судьи, напоминавший звук при заточке топора:

— Объявляю перерыв до половины второго.

2.

Публика снова заняла свои места. Репортеры приготовили карандаши и бумагу. Речь защитника ждали с надеждой на какую-то перемену.

— Почему они не выходят? — спросил репортер с бакенбардами.— Ведь половина второго давно прошла.

— Пойду спрошу, — решил другой.

Через минуту он вернулся.

— Никто ничего не знает. Может, кому-то стало плохо?

Минуты шли, но ничего не происходило.

— Пойду поищу кого-нибудь из знакомых и расспрошу, что случилось, — решил Остлунд.

Через три минуты он вернулся.

— Никто не заболел,— сообщил он,— но кое-что произошло. Окружной судья послал за прокурором и защитником, и теперь они совещаются за закрытыми дверьми. Ага, кажется, нам кое-что хотят сказать.

С сообщением пришел судебный пристав. Сказал, что процесс будет продолжен через час, в половине третьего.

— Не будем же мы тут торчать, — возмутился репортер с бакенбардами. — Пойду в отель и закажу себе грогу.

— Закажи два, и для меня тоже, — попросил коллега. — Я сейчас приду, только найду свои галоши.

— А я подышу свежим воздухом, — решила Лена Атвид.

Толпа в вестибюле их разделила. Через несколько минут они снова встретились в судебной канцелярии, где пытались выведать у служащих суда новости.

В кабинете окружного судьи прокурор с адвокатом удивленно смотрели на двух новых свидетелей. Даже безжизненная физиономия окружного судьи выдавала крайнюю степень удивления.

— Эти молодые люди, — представил судья, — Дези Викторсон, приемная дочь обвиняемой, и Руне Вармин. Ну-ка расскажите еще раз то, что рассказывали мне.

Казалось, обвинителя это неожиданное вмешательство в процесс вывело из равновесия. Адвокат скрывал свои чувства за непроницаемой маской. Дези с Руне сидели рядышком на кожаном диване окружного судьи, гордые и отчаянные, как молодая пара, пришедшая к священнику с просьбой огласить их помолвку.

— Тот шофер… это были мы с ней, — начал первым Руне.

— Какой шофер?

— Тот, что в ту ночь остановился в отеле. Это были мы вдвоем. Понимаете, мы встречаемся. И мы думали…

— Мы решили, что пора уже узнать друг друга, — сообщила Дези с нежной улыбкой Мадонны. — Но пошел дождь.

— Мы не хотели откладывать, раз уж решились, — продолжал Руне.— Ни она, ни я. И тогда я сказал…

— Я сказала Руне, чтобы он нашел комнату, куда бы мы могли пойти, — перебила его Дези. — Ну рассказывай!

И Руне рассказал. История начала проясняться. Это была история Ромео и Джульетты в современных реалиях. Ромео в кожаной куртке, Джульетта в высоких сапогах, оба неимоверно гордые тем, что дали пощечину домам Викторсонов и Варминов в маленькой шведской Вероне.

— Тогда я работал на бензоколонке, — пояснил Руне. — Сейчас учусь, в колледже. Я познакомился со всеми шоферами, что заезжали на заправку. Одного из них я попросил снять номер в гостинице на его имя, одолжить ключ на случай, если придет поздно, и сказать, что уедет с утра пораньше. Я знаю многих шоферов, которым случалось помогать другим, в этом нет ничего особенного. Он сделал, как я просил, заплатил за номер, дал мне ключ и ушел. Больше я его не видел.

— Знаете, как его зовут? — поспешно спросил прокурор.

— Нильс Элиассон,— кивнул Руне.— Он из Гётеборга, но думаю, что теперь живет в Норчепинге. Когда он записывался в книгу, то немного изменил фамилию, как я потом узнал, но тут я его не виню. Ведь он толком не знал, зачем мне номер. И, понятно, не хотел во что-нибудь влипнуть. Полагаю, ничего страшного тут нет.

Ничего страшного в этом действительно не было. Теперь все казалось само собой разумеющимся. Защитник перевел взгляд с молодой пары на диване на окружного судью за письменным столом, прекрасно понимая, что рискует.

— Я хотел бы вызвать их как свидетелей, — заявил он.

— И я тоже,— сказал прокурор.— Но сначала их надо допросить, кроме того, нужно найти шофера и допросить тоже. И еще фру Норстрем.

— Она ничего не знает, — заверил Руне. — Мы ее вообще не видели.

— Так что я вынужден просить отложить заседание, — продолжал прокурор.

— До десяти утра, — предложил судья. — Этого хватит? Защита согласна?

Адвокат сделал величественный и великодушный жест.

— Придется, в интересах правосудия. Моя клиентка…

— Вы же ее теперь отпустите? — жалобно спросила Дези.

— Отпустить? — прокурор даже выронил ручку. — Но с какой стати?

— Ну как же, а ключ? — удивилась Дези. — Мы его одолжили, чтобы попасть в гостиницу. Потом я взяла его домой. А потом не было ни малейшей возможности его вернуть — тогда бы все вышло наружу, понимаете? Я бросила его туда, где потом полиция его нашла. Моя мачеха с этим не имеет ничего общего.

Забыв, что оказавшего услугу правосудию надлежит уважать, прокурор яростно хлопнул блокнотом об стол.

— А не могли вы прийти с этим раньше?

Кислым взглядом смерил он молодую пару на диване: Дези с милым тонким девичьим лицом, но по-женски широкую в бедрах, потом Руне, разболтанного молодого парня с едва заметной скептической ухмылкой.

— Ну и что? — спросил прокурор. — Почему вы не пришли раньше? Я бы по крайней мере был избавлен…

— Мы хотели все скрыть, — вздохнул Руне. — Ведь ей только семнадцать, а мне девятнадцать. Думаете, нам так приятно все рассказывать?

— Мой отец был вне себя уже из-за того, что мы вместе показались на людях, — пояснила Дези.

— Кроме того, — продолжал Руне, — мы были убеждены, что и без нас все обойдется. Ведь на самом деле все совсем не так, как говорят.

Прокурор раздраженно оттянул воротничок.

— Что все совсем не так?

— Ну убийство и вся эта история, — пояснила Дези. — Моя мачеха этого, безусловно, не делала, это вы и сами понимаете. И вообще, вы что, с ума сошли — говорить про нее такие вещи? Что она умственно неразвитая, чувственная стерва? Разве такие вещи говорят людям в глаза?

Прокурор покраснел, услышав изложение своего психологического анализа простейшими словами. Зато адвокат с показным сочувствием склонился к молодой паре.

— В какое время вы, собственно, были в отеле?

— Примерно с одиннадцати до трех ночи.

— Слышали что-нибудь из соседнего номера?

— Нет, — покачал головой Руне. — Нет, и это мне кажется удивительным. Мы за все время глаз не сомкнули, но не слышали ни звуков, ни шагов, вообще ничего. А я как-то слышал, двое шоферов говорили, что в этой гостинице сквозь стены все слышно. — Потом с серьезным видом он добавил: — Нет, мы вообще ничего не слышали. И что касается меня, то я не верю, что это было убийство, тогда мы хоть что-нибудь да слышали бы. Думаю, он это как-то сделал сам.

Прокурор не произнес ни слова, адвокат походил на фокусника, который, к своему удивлению, вытащил сразу двух кроликов из цилиндра, который считал пустым, а окружной судья из Тибаста как ни в чем не бывало задал свой последний вопрос:

— Значит, вы можете поклясться, что ничего не слышали?

Руне с серьезным видом кивнул.

— Ничего, — кивнула Дези и нежно улыбнулась старику. — Но мы особо не прислушивались. Ведь раз мы оказались в постели, то думали совсем о другом, вы же понимаете?

3.

Перенос процесса на следующий день вызвал всеобщее любопытство. Начали ходить чудовищные слухи. Больше всего верили в сплетню, что Инес Викторсон повесилась в своей камере.

Где-то во внутренних помещениях суда допрашивали Руне и Дези, обстоятельно и каждого в отдельности. Прокурор и адвокат делали пометки и одновременно оценивали ситуацию. Удалось найти таинственного шофера грузовика, который подтвердил полиции по месту жительства свое участие во всей этой истории. Проводились новые допросы. За фру Норстрем пришли прямо на кухню, где она пускала клубы дыма, сопровождая их обиженным брюзжанием.

Прожженные столичные репортеры сразу прервали взаимные контакты и каждый пошел по своему следу. Сотрудник «Окружных вестей» был не таким прожженным, но зато лично знал тут всех и вся. Совсем скоро он узнал имена двух новых свидетелей. Труднее было выяснить, что за показания они дают.

Наконец увидели адвоката, спешившего к своей машине. Репортеры перехватили его раньше, чем он успел открыть дверцу.

— Вопрос с ключом решился самым удивительным образом, — признал тот. — Больше пока ничего сказать не могу. Прокурор все расскажет, когда закончит с допросами.

— Нынче или через месяц? — спросил репортер с бакенбардами.

— Нынче вечером. Вообще-то очень жаль, — заметил адвокат, садясь за руль, — ужасно жаль, что загадка с ключом решилась именно так. А я сегодня после обеда собирался дать такое объяснение, которое стало бы в Аброке сенсацией века!

Он захлопнул дверцу, и машина рванула с места.

— На чем же тогда он строил свою версию? — размышляла вслух Лена Атвид.

— Не знаю, — пожал плечами Остлунд. — Не хотел ли он перевести стрелку на фру Эркендорф?

— Фру Эркендорф?

— Ну да, ключ от гостиницы она нашла в связке у мужа, устроила ему скандал, а потом его забрала, — спокойно пояснил Остлунд. — Так что на самом деле доступ в отель имела она, а не он!

Все разошлись. Через полчаса Лена опять встретила Остлунда в вестибюле, где он беседовал с молодым Джо. Полицейскому уже не приходилось поддерживать порядок в толпе возле зала суда, но теперь его задача была не легче — помешать журналистам и другим нежелательным лицам проникнуть в служебные помещения.

При виде Остлунда Лена остановилась.

— Так что насчет фру Эркендорф? — спросила она. — У нее было что-то с Боттмером?

— А как же! — подтвердил Остлунд. — Эти двое обделывали вместе всякие спекулятивные делишки. У нее были кое-какие деньги. Собственно, дело в том, что, хотя спекулировали они вместе, она заработала, а он всего лишился.

Казалось, у него не было желания говорить больше, а профессиональная этика не позволяла Лене лезть с расспросами. Но никакая этика не мешала ей комментировать собственные наблюдения.

— Одна дама сказала, что тут вообще нет речи об убийстве. Шнур, на котором повесился Боттмер, был взят не в магазине хозтоваров, он подобрал его на пристани. Так она мне сказала.

— Похоже, ты об этом что-то знаешь, Джо, — заметил Остлунд.— Так нечего таить! Это фрекен Атвид из «Вечерних новостей».

Они представились.

— Фрекен Атвид, вы услышали очень старую версию, — вздохнул Джо. — Поначалу думали, что шнур действительно с пристани, потому что на нем пятна сурика, которым красят лодки. Но потом удалось доказать, что пятна сурика попали на шнур на складе, и все стало ясно.

— Вот как…— успокоилась Лена Атвид.— А я было подумала, что история с пристанью — просто глупая болтовня.

Некоторое время назад пристань играла важную роль в расследованиях Джо. Он так и не отказался от мысли, что там произошло нечто важное. Выражение «глупая болтовня» в связи с пристанью ранило его самолюбие.

— Не знаю, что произошло сегодня, — заметил он, — но я слышал, что появился совершенно новый след. И меня совсем не удивит, если этот след приведет-таки к пристани.

— Что ты говоришь? — удивился Остлунд. — Это звучит многообещающе.

— До сих пор я не слышала ни единого слова о пристани,— призналась Лена Атвид.

— Джо, ты должен нас немного просветить, — взмолился Остлунд. — Никто не узнает, что ты нам что-то рассказал.

— Ей-богу, нет, — добавила Лена Атвид..

Через минуту Джо уже выложил все, что знал о приходах Боттмера на пристань.

Лена от удивления только вздыхала.

— Очень любопытно, — заметила она, — особенно его последнее там появление. Может, он там что-нибудь нашел? С кем он разговаривал последним?

— С некоей молодой дамой в аптеке, — ответил Джо, — но ей он о пристани не сказал ни слова. Спросил только, где живет медсестра из церковной больницы.

У Остлунда сразу возникло подозрение. Он вспомнил свой визит к пенсионерке-медсестре в связи с внезапной смертью давней пациентки. И у него возникло подозрение, что именно тут и зарыта собака.

— А, — отозвался он, — сестра Ида! Что он от нее хотел?

— От нее вообще ничего, — отмахнулся Джо. — Спрашивал не про нее, а про новую медсестру.

— Это точно установлено? — недоверчиво спросил Остлунд.

— Абсолютно, — заверил Джо. — У меня дома есть этот протокол. Он спросил так: «Я слышал, что сестра Ида уже на пенсии, и хотел бы знать, живет ли новая сестра там же, где жила она». Приблизительно так.

Остлунд разочарованно заворчал. Лена эти слова запомнила и поблагодарила Джо.

А тем временем окружной прокурор созвал пресс-конференцию. Все сразу столпились вокруг него.

— Случай получил новое освещение, — устало сообщил прокурор. — Появились два новых свидетеля, которые до сих пор оставались в стороне. Я вам назову их имена, но предполагаю, что в ваших интересах воздержаться от их оглашения.

— Оставьте, — отмахнулся репортер с бакенбардами, — мы и так их знаем.

— Тогда как хотите. Ночь они провели в отеле и ключ раздобыли весьма специфическим образом. Это тот самый ключ, который нашли при обыске у Викторсонов.

— Как они получили ключ?

— Они что-то слышали?

— Или видели?

— Как это может изменить дальнейший ход процесса?

Окружной прокурор услышал только последний вопрос.

— Об этом спросите окружного судью, — ответил он, прекрасно сознавая, что с таким же успехом мог бы предложить им интервью на Луне. — Завтра с утра суд будет заслушивать новых свидетелей. Предполагаю, потом будут приняты новые решения о порядке ведения. Больше вам пока сказать не могу.

— Они что-то слышали, когда произошло убийство?

— Это вообще было убийство?

— Ну, прокурор, не томите…

— Больше -ничего сообщить не могу. Но прошу вас, исключительно как частное лицо, чтобы вы в своих статьях писали о фру Викторсон немного осмотрительнее.

И пока журналисты галдели и переглядывались, он поспешно удалился.

— Ее наверняка освободят, — заметила Лена Атвид.

— А этот получит свое, — ухмыльнулся тип с бакенбардами.

— Я договорился о встрече с одним из присяжных, — сказал Остлунд.— До завтра.

Рабочий день понемногу шел к концу, начало темнеть, зал суда заперли, служащие уже расходились. Джо настойчиво просил репортеров покинуть вестибюль. Они в конце концов вняли его уговорам и понемногу исчезли во тьме.

Сразу после этого отпустили Руне Вармина, и он побрел домой. Следом покинула здание суда и Дези Викторсон. Но едва она сделала несколько шагов, как почувствовала, что кто-то идет рядом.

— Я — Лена Атвид из «Вечерних новостей». Не возражаете, если я вас немного провожу?

— Вовсе нет. Время от времени я читаю статьи в колонке моды. Это вы их пишите, верно?

— Да, я. Но иногда пишу и о другом и именно сейчас хотела бы написать о вас.

— И что? Что я чувственная стерва, притом умственно отсталая? Мне бы это не понравилось.

Лена вспомнила эту характеристику и рассмеялась.

— Судебная психиатрия вещь жестокая. Нет, так писать я не хочу. Я собиралась написать о вас что-нибудь хорошее, как о современной Джульетте…

— О, ради Бога! Мы выписываем «Вечерние новости». Думаю, отцу бы это понравилось.

Они с минуту шли молча, потом Дези спросила:

— Вы, наверное, думаете, что я вела себя неприлично?

— Нет, я так не думаю. Полагаю, к тому, что сделали, вы относились очень серьезно.

— Я тоже думаю, что ни к чему в жизни так серьезно не относилась.

Еще несколько шагов они прошли молча, а потом Дези не выдержала:

— Только в Аброке не станут смотреть на это вашими глазами. Тут будет разговоров… Кстати, не хотите зайти к нам? Думаю, лучше, если мы придем вдвоем.

— Значит, придем вдвоем, можете на меня положиться! Скажите, а к вам нельзя войти через черный ход? Боюсь, некоторые мои коллеги могут сторожить вас у парадного.

Они благополучно проникли в дом через дверь в кухне, в комнате Дези сбросили пальто и вошли в гостиную, где сидел Викторсон. За зиму он похудел, пролегли глубокие морщины вокруг рта, поседел, но суровое лицо нисколько не смягчилось.

На диване под большой картиной сидел директор кладбища Вармин, его кривой нос алел, словно солнце после бури.

Хозяин едва поздоровался.

— Вы кто такая? — спросил он Лену.

Она назвала свое имя и газету, которую представляла.

— Завтра все станут писать про меня самые жуткие вещи, — убитым тоном сообщила Дези, — но фрекен Атвид обещала, что будет писать хорошее.

Ответ Викторсона звучал малоободряюще:

— Романтические сопли, да? Советую оставить нас в покое. У Дези с парнем Варминов все кончено.

— Вот уж нет, — возразила Дези и покосилась на Вармина, который, к ее удивлению, молчал.

— Да-да,— стоял на своем коммерсант,— кончено. Я сам послал за Вармином. Предложил ему, чтобы после того, что произошло, немедленно огласить помолвку. Но он отказался. Не хочет, понимаешь?

— Нет, — дрожащим голосом выдавила Дези, — не понимаю.

Тут заговорил Вармин.

— Думаю, ты этого никогда понять не сможешь. Но я бы до конца своих дней терзался мыслью, что использовал несчастье Викторсонов, чтобы заполучить для сына девушку из хорошей семьи и сделать из него коммерсанта. Черт возьми, так не годится. Только если…

Он испытующе взглянул на Дези.

— Нет, — поспешила ответить она.

— Ну и я так не думал, — спокойно кивнул Вармин. — По крайней мере, вы не наделали глупостей. Теперь только спокойно дождаться, пока все войдет в нормальную колею! Потом посмотрим, что и как.

— Оглашение — вопрос общественных приличий, — упрямо заявил коммерсант. — Это пока приведет все в порядок, но ничем не обязывает на будущее.

Лена до этой минуты чувствовала себя совершенно лишней, но теперь живо вмешалась:

— Простите, но что, собственно, нужно оглашать?

— Вот именно, — добавил Вармин. — Именно об этом я только что спрашивал. Что оглашать? Что они переспали? В нынешних обстоятельствах об этом уже знает каждый, и этого, черт возьми, вполне достаточно! Я вам скажу, — доверительно добавил он, — что мы с женой объявили о помолвке, когда она была на восьмом месяце, и никаких оглашений не делали.

Он встал, внимательно взглянул на Дези, небрежно кивнул остальным и ушел.

— Он понятия не имеет о приличиях, — заметил коммерсант.

— Имеет, — возразила Дези, — только совсем иные.

— Мне, наверное, уже пора, — сказала Лена. — А я не видела вас в суде, херр Викторсон. Ни вчера, ни сегодня.

— Я сидел в самом дальнем ряду.

— Вам бы стоило сесть впереди. Я слышала, завтра вашу жену могут освободить.

— Да, адвокат мне уже говорил, — вяло кивнул коммерсант.

— Это заслуга вашей дочери.

— Ах так? Но пока все дело не решится, она будет под подозрением. Я послал адвоката к черту.

— Сейчас он сидит в «Гранд-отеле», — заметила Лена.— Я его там найду.

Коммерсант ее не слышал.

— В Аброке человек под подозрением не может ждать, что обо всем постепенно забудут. В Аброке люди помнят все. Тут уж ничего не поделаешь, что вышло, то вышло. Думаю, придется мне продать свое дело и убраться отсюда. Можете об этом написать, если хотите.

— Я хочу постараться, чтобы все прояснилось.

— Папа, — взмолилась Дези.

— Пошла прочь. Я хочу остаться один.

Он отвернулся и включил радио. Передавали танцевальную музыку.

Они вернулись в комнату Дези. Лена прикинула, что бы сделал в такой ситуации Пауль Кеннет. Едва напряжение ослабело, девушка расплакалась.

— Я такая несчастная…

— Почему? Из-за этого оглашения? Ведь это просто церемония, разве вы не согласны? Держитесь за то, что у вас есть, это единственно важное.

— Да… Но ведь…

Опять слезы. Лена обняла девушку за плечи.

— Все будет в порядке. Я вам завидую. Поверьте, я серьезно.

 

ОТВАЖНАЯ ИГРА НАД ЗИЯЮЩЕЙ БЕЗДНОЙ

1.

Три испытанных советника — Сидрах, Мизах и Абденаго — ждали, когда их хозяин попросит совета.

В Священном Писании не говорится об особых личных качествах трех этих юношей. Никто из них не выступает лично, они всегда вместе, даже в пещи огненной пели псалмы в унисон, так что один голос невозможно было отличить от двух других, а когда их вынули из печи, все трое добились успеха и славы при вавилонском дворе. Никто не мог их различить.

Но три трубки, названные их именами, имели каждая свой вид и характер. Длинный и тонкий Сидрах походил на дорожный указатель, показывавший на далекую цель. Мирзах был коротким и толстым, крепким, как корень, только что вынутый их земли. Абденаго был красиво изогнут и соединял в себе некоторые качества двух первых трубок, так что его можно было сравнить с дугообразным цепным мостом между фантазией и реальностью. Они так удачно дополняли друг друга, что никто, даже сам Навуходоносор, не мог их одолеть, когда горели все трое.

После поездки в День всех святых Пауль Кеннет почти не занимался делом об убийстве в Аброке. Его интересовало, что там происходит, но не больше. Работа в школе занимала почти все время, а свободные вечера и дни он старался использовать для своего научного труда по истории городов. Он планировал вернуться к теме своих прежних научных публикаций и написать о средиземноморских городских республиках в эпоху перед их упадком и полным исчезновением. Он заметил, что отношения с Леной Атвид отнимают все больше времени, но все же они бодрят и укрепляют. О любви вообще говорить не стоило, как он убеждал сам себя.

Он был немало удивлен, когда узнал, что в убийстве обвинили Инес Викторсон. Его поверхностное разбирательство действительно вело к дому Викторсонов, но виновником он счел бы скорее коммерсанта. Поскольку для него важно было выяснить истинную картину событий, он не считал себя вправе критиковать прокурора, хотя такое решение его обескуражило.

Перерыв в процессе снова привлек его внимание. Средиземноморские городские республики отправились в долгий ящик: Аброка вытеснила Венецию из его поля зрения. Он с нетерпением ждал подробных отчетов о ходе суда, которые обещала Лена.

Отчет он получил в тот же день, как она вернулась. Весь вечер они напряженно изучали бесчисленные Ленины заметки и позволили себе лишь короткий перерыв для наспех проглоченного ужина, который они приготовили вместе. Лена изменила отношение ко всему происходящему. Пауль с удивлением заметил, как при рассказе обостряются ее чувства и с какой страстью вспоминает она отдельные события или слова. То, что она считала хорошим сюжетом для детектива, теперь стало для нее проблемой человеческой судьбы и счастья.

Ее желание, чтобы Пауль помог поскорее разгадать загадку, целиком совпадало с его собственными намерениями. Он немного скептически относился к вере в его способность творить чудеса, но нельзя сказать, чтобы она ему не льстила. Наконец он вывел из гаража «вольво» и отвез Лену домой. В кино как раз начинался второй вечерний сеанс, и движение на центральных улицах требовало полной сосредоточенности. По дороге они не обменялись ни словом, а у двери Лены распрощались неуклюже и наспех. На обратном пути голова Пауля гудела от мыслей, но отнюдь не об убийстве в Аброке.

В такие минуты хорошо призвать на помощь опытных советников. Пауль вытащил Сидраха, Мизаха и Абденаго. Им предстояло помочь ему разгадать загадку убийства, так что Пауль внимательно посмотрел на них, чтобы дать понять, что дело нешуточное.

Говорят, анализ преступления — прежде всего вопрос системы. Нужно ответить на пять вопросов, строго по порядку, не смешивать их и не перескакивать. Что в действительности произошло? Когда это произошло? Где это произошло? Почему это произошло? И наконец, кто совершил преступление?

Что произошло?

Боттмер приготовился имитировать самоубийство, обставил все. как надо, написал прощальное письмо и принял снотворное. Потом пришел кто-то другой, повесил потерявшего сознание Боттмера на толстом шнуре, взятом со склада Викторсона, а коробочку со снотворным пополнил так, чтобы она выглядела нетронутой.

Когда это произошло?

Около полуночи, точнее говоря, между половиной двенадцатого и половиной первого в ночь с 15 на 16 августа.

Где это произошло?

В номере Боттмера в гостинице фру Норстрем.

Так отвечали на вопрос представители властей, так ответил и сам Пауль, но один из ответов явно был неверен. Если все ответы верны, просто немыслимо, чтобы юная пара в соседнем номере вообще ничего не слышала. Но они действительно ничего не слышали, и если не считать, что они лгут, например, чтобы помочь фру Викторсон, то на один из вопросов — что, когда и где — нужно отвечать иначе.

Почему это произошло?

Потому, что кто-то боялся.

Так полагал прокурор, так думал и сам Пауль. Удивление, вызванное неожиданным появлением Боттмера в городе, видимо, и спровоцировало убийство. Первым следствием удивления зачастую становится испуг,.даже шок.

Кто совершил преступление?

Кто-то из приятелей коммерсанта Викторсона.

Но это не был единственно возможный ответ. Адвокат Боттмер имел контакты с множеством жителей Аброки. В качестве подозреваемых следовало принять во внимание и тех, кто не принадлежал к друзьям Викторсона. Но расследование надлежит разумно ограничить, чтобы не захлебнуться в версиях. Правда, надо быть готовым и к тому, что надежные следы придется отслеживать и за его рамками. Известные ограничения — вопрос рациональности, но Пауль чувствовал какую-то особую уверенность, что виновного прежде всего следует искать в окружении Викторсона.

Он анализировал факты, разбирал мотивы, строил и проверял разные гипотезы. Выяснил, что после долгого перерыва, занятого другими делами, он лучше ориентировался в материале, чем прежде. Его охватило вдохновение, казалось, время остановилось и ждет развязки. Прямой Сидрах, короткий и толстый Мизах, задумчиво изогнутый Абденаго так напряженно трудились, что из них просто дым валил.

Когда прозвонил будильник, Пауль проснулся и обнаружил, что под утро задремал прямо за письменным столом. Он чувствовал себя вконец разбитым и дрожал от холода, но сразу согрелся при мысли о двух важных открытиях, которые принесла бессонная ночь.

Второе важное открытие касалось аброкской загадки.

2.

Пауль Кеннет уже во второй раз свернул с шоссе на извилистую дорогу в Аброку. По обе стороны раскинулись заснеженные поля.

Благоприятные обстоятельства и любезная помощь директора неожиданно подарили профессору Кеннету свободный день среди недели. Он отправился в путь еще в два часа накануне; рядом сидела Лена Атвид. В Аброке уже зажигали фонари, когда они добрались до города.

Слева от дороги высился Яблоневый холм с кварталом вилл, справа — здание суда, место действия предпоследнего акта драмы. Чуть дальше, где начинался подъем, при усилии и хорошем зрении можно было различить живую изгородь. За ней — новое аброкское кладбище, где разыгралась ночная сцена, спровоцированная заключениями Пауля.

Прямо перед ними появился мост через реку Сутар. Пауль притормозил, чтобы у прохожего спросить дорогу. Замерзшая река была занесена снегом.

— Можете проехать по той дороге, — сказал прохожий.

— А лед крепкий? — спросила Лена.

— Осторожнее со льдом, фрекен, — предупредил прохожий. — Снизу он подтаял и вас не выдержит, тем более у устья есть вообще открытая вода. — И с долей мрачного юмора добавил: — Правда, если собираетесь наложить на себя руки, тогда давайте!

Лена подняла стекло, Пауль нажал на газ.

Проехав по мосту, он свернул направо на узкую дорожку, которая вела вдоль реки к пристани.

Внешне Аброка все еще казалась прежним маленьким благополучным городком.

Прошла целая неделя с последнего судебного заседания по делу Инес Викторсон. Обвиняемой вынесли оправдательный приговор и выпустили на свободу. Но текст приговора еще не огласили, и неизвестно было, не подаст ли обвинение апелляцию в верховный суд, да и новое полицейское расследование пока никак не раскрутилось. В городке настал какой-то переходный период. Схватки в городском совете стихли, ибо пастыри утратили желание пасти. Все в Аброке были как-то выбиты из колеи и не могли вернуться в свой привычный ритм. Но голоса, которыми был полон город, звучали и сейчас: «Столько снега не было с двадцать девятого года… Говорю тебе, не прикасайся ко мне… Но все же это сделала она… Получше запри двери… Убийца ходит на свободе… Всего лишь день, всего лишь миг…»

Викторсон работал с прежним жаром, но ни он, ни члены семьи на людях не показывались. Пастора осудили условно, соборный капитул отстранил его на два месяца, так что службы вел викарий. Нотариус взял неделю отпуска и потихоньку исчез из города; жена осталась дома.

Через двадцать пять минут Пауль поставил машину на заднем дворе «Гранд-отеля». Для него и Лены Атвид день оказался очень длинным, но никто из них не чувствовал усталости. Пристань в устье реки, где широкая водная гладь не была скована льдом, показала им все, что они хотели. Теперь предстояло уведомить полицейские власти, чтобы они сделали последний решающий шаг.

Вскоре они встретились за ужином.

— Я позвонил местному прокурору, — сообщил Пауль, — но он в командировке и вернется только завтра к обеду. Так долго мы ждать не можем. Есть какие-нибудь предложения?

— Я знаю одного здешнего полицейского, зовут его Джо. Он симпатичный и веселый парень.

— Я знаю другого, любителя кроссвордов. Знает, что бородавки выводят ляписом.

— Он вряд ли следит за успехами косметики. Но тут наверняка есть и какой-нибудь начальник?

— Сержант, но я с ним еще не встречался. Официант, скажите, как зовут местного полицейского сержанта?

— Стромберг. Что будете пить?

— Минералку. Я ему позвоню, посмотрим, что получится. Но мне кажется, — заметил Пауль, когда официант удалился, — что сержант Стромберг не захочет иметь со мной ничего общего.

Пауль ошибался. Во время его последнего визита в полицейский участок его акции действительно упали, но с тех пор их курс все поднимался. Посвященные были осведомлены, что версию убийства выдвинул именно Пауль, а эксгумация четко подтвердила его реконструкцию драмы. К тому же Пауль не давал никаких интервью и не хвастался тем, что разгадал загадку, с которой не справилась полиция. Эта сдержанность еще больше укрепила его авторитет. Короче, когда после ужина он позвонил сержанту, то услышал, что тот хочет с ним познакомиться. Через десять минут Стромберг уже сидел с ними за столом.

Они предпочли подняться в номер Пауля, там было спокойнее. Пауль объяснил, зачем приехал. Он проследил историю убийства с самого начала до завершающего расследования, а фрекен Атвид присутствовала на судебном процессе. Материалы суда привели его к определенным выводам.

— К каким выводам? — с любопытством спросил сержант. — Полиция Аброки весьма ценит ваши заключения, херр Кеннет.

— Полагаю, я могу доказать, кто убийца.

— Ну да? — удивился Стромберг, забыв про свое достоинство. — Это невозможно! Ведь первый и последний раз вы были в нашем городе еще осенью!

— Да, — гордо подтвердила Лена Атвид, — он такой! Пауль, ты не мог бы перейти прямо к делу? Публика уже теряет терпение.

Пауль сжалился над публикой и принялся излагать свои доводы. Они касались мотива и способа совершения преступления. Сержант несколько раз его перебил.

— Как вы до этого дошли?

— Читал бумаги, — хмыкнул Пауль и стал комментировать заметки, которые разложил на столе перед собой.

— Надо же! Об этом я и не подумал.

Рассказ уже близился к концу.

— Черт меня побери! — от души выругался сержант Стромберг, вложив в эти простые слова удивление всей Аброки.

— А теперь, — продолжал Пауль, — мне нужна помощь полиции. Считаю, преступника следует задержать завтра. Можно полагать…

Сержант немного замялся.

— Прежде нужно бы поговорить с окружным прокурором. Только он может решить…

— Арестовать — это да, — подтвердил Пауль, — это дело окружного прокурора, но ведь городская полиция может задержать подозреваемого.

— Ох уж эти ваши юридические формулировки, — задумчиво протянула Лена Атвид.

— Представляю я себе все это так, — продолжал Пауль, не обращая на нее внимания. — Я проведу небольшую подготовку в надежде, что смогу разоблачить убийцу. Полиции ничего не придется делать, разве только ждать поблизости. Если вы решите, что разоблачение достаточно убедительно, вы появитесь и задержите виновного. Это все.

Видно было, что сержант борется с искушением. Участие в этой криминальной истории пока не принесло аброкской полиции славы; выяснилось только, что она спутала убийство с самоубийством. Едва ошибка обнаружилась, за дело сразу взялись власти сверху, и городскую полицию отодвинули в сторону. Стромберг вполне лояльно и по-дружески сотрудничал с коллегами из округа, но жажда реванша все еще дремала на дне его аброкской души.

— Звучит многообещающе, — протянул сержант, все еще борясь с искушением, — но уж если я знаю, как обстоит дело, то мне нужно было бы знать, и какую подготовку вы задумали. Я не могу допустить такую затею, которая могла бы стать предупреждением для виновного или при которой могли бы пострадать улики.

— Разумеется, нет, — подтвердил Пауль. — Подготовку я лично представляю так…

Сержант молча слушал.

— Рисковая игра, — заметил он, когда Пауль закончил.

— Несомненно, есть опасность неудачи, — согласился Пауль, — но и в этом случае особого вреда не будет. На такой эксперимент можно решиться, не опасаясь, что тот, кого он касается, узнает, в чем дело, и сможет устранить улики.

— Но если все пойдет по-твоему, — добавила Лена, которая поняла ситуацию, — аброкская полиция добьется такого успеха, о котором будут говорить не один год.

Патриотические побуждения сержанта победили его сомнения.

— Тогда я согласен. Если попытка не удастся, все останется между нами. Я постараюсь, чтобы за пристанью в это время присматривали. И, кроме того…

— Ну что еще?

— Вам может понадобиться кто-нибудь из полиции, вам в помощь и вообще… Я выделю человека.

«Тактичнее он просто не мог дать понять, что будет за мной присматривать»,— подумал Пауль. А вслух сказал спасибо.

— Пришлите Джо, — попросила Лена.

3.

Джо спозаранок явился в отель и заступил на службу еще до третьих петухов.

Как учитель, Пауль Кеннет был приучен вставать рано. Лена Атвид как редактор вечерней газеты тоже имела такую привычку. Но все же Джо не меньше получаса топтался возле зевающего ночного портье, прежде чем они спустились. Пришлось пригласить парня на ранний завтрак, чтобы немного успокоить.

— А что будем делать дальше? — спросил Джо, умяв две тарелки каши.

— Еще слишком рано браться за дело, — пояснил Пауль.

— Расскажите нам еще раз то, что вы мне говорили в здании суда,— попросила Лена. — Со всеми подробностями! Начните с прихода Боттмера в аптеку.

Джо принялся за свой рассказ на бис. Пауль довольно кивнул, когда услышал, что Боттмер спрашивал, где живет новая медсестра.

— Это важно, — заметил он. — Продолжайте.

Джо продолжал.

— Никто не пытался выяснить, зачем Боттмер отправился на пристань? — спросил Пауль.

Джо не хотелось признаваться в своих неудачных поисках клада.

— Собственно, нет,— замялся он.— Ну, я как-то разок заглянул осмотреться. Но ничего не нашел.

— И что вы там, собственно, хотели найти? — спросила Лена.

— Можно было предполагать, что он там что-то спрятал, — растерянно промямлил Джо.

Последовала долгая пауза.

— Полагаю, — отозвался Пауль, — что пора перейти к следующему пункту.

Он достал из сумки пакет с книгой.

Этот пакет был единственным, что Пауль приготовил заранее. Пришлось просить помощи у доброго приятеля-книгоиздателя. Тот выбрал подходящую книгу, открывавшую новую серию, и сопроводил ее письмом от имени издательства, в котором высказывал надежду, что первая книга новой серии понравится адресату и он закажет следующие.

Пауль отмел замечания издателя, что так дела не делаются, книгу завернули в оберточную бумагу, несколько раз перевязали крепким шпагатом и надписали адрес, который дал Пауль. Заверив издателя в искренней дружбе, он удалился с пакетом. Проблема теперь была только в том, как вовремя доставить пакет на почту, чтобы его вручили адресату в нужный момент. В худшем случае пришлось бы уговаривать почтальона, чтобы тот отнес его лично.

— Полагаю, я бы мог это устроить, — вызвался Джо. — Я знаком с одним парнем с почты, он питается в той же столовой, что и я, и очень любит совать нос в чужие дела. Так что он вечно создает проблемы.

— Как бы он не зашел слишком далеко, — заметила Лена, — лучше позаботься, чтобы он не создал проблем и нам.

Они поднялись в номер Пауля. Джо позвонил почтальону и договорился о встрече. Потом Пауль позвонил доктору Скродерстрему.

— Это Пауль Кеннет. Да, вот именно. Да, верно. Расследование убийства вновь привело меня в город. Дело принимает новый оборот. Нет, по телефону я ничего рассказать не могу, но могу к вам зайти. Понимаете, доктор, мне понадобится ваша помощь. Можете принять меня, скажем, часов в двенадцать? Спасибо, отлично. Но должен вас предупредить, это займет некоторое время.

Он положил трубку.

— Доктор Ватсон ради разгадки преступления готов закончить прием в любое время, — сообщил он. — Теперь пришло время еще для одного визита, но по телефону я договариваться не стану.

— Можно, я пойду с вами к почтальону? — спросила Лена.

Джо был в восторге. Похоже, Лена ему нравилась.

— Разумеется, — согласился он, — с превеликим удовольствием. Но, херр Кеннет, когда мы с вами вновь увидимся?

«Не забывает, за кем надо приглядывать»,— подумал Пауль.

— Визит мой затянется, — предупредил он, — минимум на полчаса. Потом мы можем где-нибудь встретиться.

— У галантерейного магазина, — предложил Джо. — Или рядом в баре, если придется ждать.

Визит затянулся на целый час. Лена с Джо сидели в баре и использовали это время для беседы по-английски.

— Ну и как? — спросила Лена.

— Полагаю, все получится. А как дела с вручением пакета?

— Я договорился с почтальоном, — просиял Джо. — Он обещал, что поговорит с начальником.

— А я поговорила с начальником, — добавила Лена. — Все будет сделано, как договорились.

— Что будем делать дальше? — не отставал неугомонный Джо.

— Ждать.

Они отправились в отель и стали ждать. Все были возбуждены, на разговоры не тянуло. Гостиничный номер, в котором они сидели, производил гнетущее впечатление, вид из окна на задний двор тоже не слишком вдохновлял.

Звонил сержант Стромберг, интересовался, не случилось ли чего непредвиденного. Говорил со своим подчиненным. Джо поклонился телефону, когда положил трубку.

— Он вас поздравляет и сообщает, что через десять минут будет у пристани.

— Я тоже. — Лена нетерпеливо встала. — Если станете меня искать, я буду в тех же кустах, где прячется сержант.

Пауль и Джо продолжали ждать.

— Сейчас отправляется в путь почтальон с пакетом, — взглянул на часы Джо.

Время тянулось ужасно медленно. Пауль достал Абденаго, раскурил его и со вкусом запыхтел, но быстро отложил. Советник ничего не мог ему посоветовать. Джо закурил сигарету, докурил до половины и загасил.

— Теперь пора, — решил Пауль.

Они сели в машину. Пауль направился к мосту через Су-тар. Там он высадил Джо и один поехал к доктору.

Когда Пауль позвонил, доктор сам ему открыл. Он не закончил обед и все еще держал в руке салфетку. В серо-зеленом костюме он, как никогда прежде, походил на лесника. Но свежее округлое лицо было неспокойным, будто вредные насекомые губили деревья на его делянке.

— Проходите, — пригласил он Пауля.

— Напротив, — возразил тот, — я хотел бы попросить вас, доктор, отправиться со мной на пристань.

— На пристань в это время года? — удивился доктор, но послушно начал надевать зимнюю куртку.

— Поторопитесь, — подгонял Пауль, — я очень встревожен.

Через минуту врач уже сидел рядом с ним.

— Но почему именно на пристань?

— Ибо это последнее место, где побывал Боттмер перед смертью.

— Я думал, он отправился туда, чтобы на время побыть одному.

— Или хотел там с кем-то встретиться.

— С кем?

— С тем, с кем имел общие дела.

— Разве? — задумчиво протянул доктор, пока Пауль сворачивал на узкую дорожку к реке. — Но при чем тут я? У меня никаких дел с Боттмером не было.

— Я знаю, — согласился Пауль. — Но, возможно, мне понадобится ваша помощь в другом деле. Устье реки пока не замерзло.

— В самом деле?

— Да. И я не хочу рисковать. Понимаете, о чем я думаю?

Доктор Скродерстрем кивнул.

— Тут мы выйдем и остаток пути пройдем пешком.

Они вышли из машины в том месте, где ребята Лундквиста тогда чинили мостик и видели проходящего Боттмера. Доктор попытался продолжить разговор.

— Тихо! — одернул его Пауль. — Нас никто не должен слышать.

Идти им пришлось несколько минут, двигались они бесшумно, но быстро. В конце дорога сворачивала за небольшой пригорок, и когда они прошли его, перед ними оказалась пристань. Доктор остановился и, запыхавшись, прошептал:

— Смотрите! Там!

— Тихо!

— Но ведь она хочет…

— Тихо, не вспугните ее!

В устье реки темнела открытая вода. Длинные хилые мостки немного выступали над ней. В конце мостков стояла фру Эркендорф. Когда доктор закричал, она обернулась так быстро, что едва не потеряла равновесия и не упала в воду.

— Не надо! — кричал доктор. — Стойте!

Он кинулся к мосткам. При виде его фру Эркендорф опять повернулась к воде, быстро взмахнула рукой и потом спокойно зашагала навстречу доктору.

— Что вы так кричите? — спросила она. — Думали, я хочу прыгнуть в воду?

— Именно так я подумал,— пропыхтел запыхавшийся и растерянный доктор. — Все именно так и выглядело.

Теперь к ним подоспел и Пауль Кеннет.

— Что вы бросили в воду? — напустился он на женщину.

— Ничего, — сказала фру Эркендорф.

— Ну да, — стоял на своем Пауль, — вы что-то бросили.

— Точно, бросила,— поспешно согласился доктор.— Я сам видел.

— Вы оба ошибаетесь, — заявила фру Эркендорф таким тоном, который полностью исключал возможность дальнейших расспросов. — Пустите меня, я хочу домой!

— Минутку, — вмешался Пауль. — Доктор, вы что-нибудь видите? Я не вижу ничего.

Водная гладь была чистой и сверкающей, как прежде.

— И я ничего не вижу, — протянул доктор. — Нет, вон там! Маленький пакетик! Вон там! Он не упал в воду, лежит на самом краю льда!

— Я его туда не бросала!— вскричала фру Эркендорф. — Оставьте! Пустите меня!

— Стойте! — строго скомандовал Пауль и схватил ее за руку. — Постарайтесь найти что-нибудь, чтобы выловить чертов пакетик! Лед вас не выдержит!

Доктор огляделся и нашел что-то вроде сломанного багра. Пройдя с ним по мосткам, нагнулся и попробовал достать пакетик.

— Слишком короткий, — пожаловался он, — сантиметров десять не хватает. Нет тут где-нибудь весла или чего подобного?

— Весло не подойдет, — возразил Пауль. — Оно слишком тяжелое, может пробить лед, и пакет уйдет на дно. Думаю, в нем ключи.

Фру Эркендорф опять раскричалась и хотела бежать, но Пауль держал ее крепко.

— Так что мы придумаем? — спросил доктор с мостков и беспомощно взглянул на Пауля.

— Ребенком я ловил такие вещи петлей. Не попробовать и тут что-то подобное? Посмотрите на берегу, не найдется ли веревки.

— Полагаю, у меня кусок найдется, — спохватился доктор.— Подождите, я попробую…

Подгоняемый протестующими воплями фру Эркендорф, он привязал к сломанному багру кусок шнура и попытался набросить петлю на пакет. Четвертая попытка оказалась удачной.

— Есть! — воскликнул он. — Сейчас я подтяну его к мосткам. Вот он!

Доктор гордо вернулся с добычей на берег.

— Разрешите, я взгляну!— попросил Пауль и отпустил фру Эркендорф.

Доктор подал ему пакетик, но Пауля занимало только орудие, которым доктор его выловил. Серый шнур был привязан к сломанному багру двойным узлом; на другом конце шнура — простой скользящий узел на удавке.

— Значит, так,— констатировал Пауль.— Убийство не было задумано заранее.

— Убийство?

Доктор удивленно взглянул на Пауля, потом на петлю и медленно начал бледнеть.

— Такими же узлами был завязан шнур, которым вы совершили убийство, — констатировал Пауль, — а шнур лежал у вас в кармане.

Двери лодочного сарая рядом с ними распахнулись, и оттуда вышел сержант Стромберг.

— Тем шнуром, — продолжал Пауль, — был перевязан ящик с кипятильником, который вы в тот день получили со склада Викторсона. Некоторые имеют такую привычку — прятать шнур в карман. К ним относитесь и вы, доктор Скродерстрем.

Сержант взглядом специалиста окинул петлю, которой доктор выловил пакетик.

— Мне нужно с вами побеседовать, доктор Скродерстрем, — буркнул он. — Машина стоит там, у леса. Пойдемте со мной!

От неожиданного потрясения доктор буквально сломался. Словно пьяный, ведомый под руки сержантом и Джо он направился в сторону леса.

Тут к ним подошла и Лена Атвид. Пауль обменялся с ней понимающим взглядом, потом повернулся к фру Эркендорф.

— Мой низкий поклон, фру Эркендорф. — Свою роль вы сыграли потрясающе.

Фру Эркендорф была явно потрясена происшедшим, но взяла себя в руки и слегка улыбнулась Паулю.

— Вы и не представляете, какой малости не хватило, чтобы я не свалилась в воду, когда меня окликнул доктор.

4.

Джо постучал в дверь номера Пауля и вошел.

— Сержант вас поздравляет и сообщает, что доктор уже во всем сознался. Добрый день, Остлунд.

Местный репортер «Окружных вестей» кивнул в ответ.

— Привет, Джо! Значит, он сразу сознался? Я как раз зашел спросить, как вы его выследили.

Прошло полтора часа с тех пор, как они покинули пристань. Пауль не забыл о верном помощнике и пригласил Остлунда, чтобы хотя бы частично рассказать ему о случившемся.

— Полагаю, Остлунд имеет право узнать, чем дело кончилось, — пояснил Пауль. — А если виновный уже сознался, мне ничто не мешает рассказать ему все.

Джо топтался в дверях.

— Простите, мне не хотелось бы навязываться, но…

— Вы тоже хотите послушать? Ну разумеется, если вам интересно, — согласился Пауль и гостеприимным жестом указал на единственный свободный стул. — Разберемся во всем по порядку и с самого начала.

Пауль оперся о подлокотник кресла и уставился на единственную висевшую в номере картину романтический пейзаж, залитый лучами заходящего солнца.

— У доктора была жена, к которой он был очень привязан. Жена его была неизлечимо больна, и, хотя доктор делал все, что мог, спасти ее было невозможно. Она умерла, доктор остался один, измученный и практически разоренный.

Остлунд кивнул.

— Жизнь для него утратила всякий смысл, — продолжал Пауль. — Правда, это касается жизни других, за собственную люди цепляются до последнего. Остлунд рассказывал мне, как доктор лечил бедную старую деву Анну Мари Розенбок, и его отношение к ней нельзя назвать иначе, как полное равнодушие. Он выписывал ей таблетки от ревматизма, которые для стариков опасны, потому что снижают сопротивляемость инфекциям. А когда она потом вдруг заболела инфекционной ангиной, доктор лечил ее такими средствами, которые давно уже не употребляют. Теплые компрессы на шею и бог весть что еще вместо инъекций антибиотиков, которые немедленно назначил бы добросовестный врач. После двух дней подобного лечения старушка померла, а доктор унаследовал после нее приличную сумму.

— Ведь это убийство! — не выдержал Джо.

— Я не берусь оценивать его поведение, но врачебная комиссия такое лечение наверняка бы не одобрила, уж это точно. Возможно, он думал, что это неважно. Ведь он никому не навредил, кроме несчастной старой девы, и не было ни одного свидетеля, кроме старухи медсестры, которая вскоре отправилась в богадельню. А знакомые ей приемы лечения были не менее старомодными.

— Полагаю, вы правы, — кивнул Остлунд.

— Когда я говорю, что он никому не навредил, это мнение скорее доктора, чем мое. Как оказалось позднее, его приятель Боттмер понес от этого неслыханный ущерб. Весьма возможно, если доктор знал, как все произошло, его мучила совесть, но эти муки быстропроходящие. Время шло, и ничего не происходило. Но только до тех пор, когда Боттмер вдруг совершенно неожиданно не появился у него в приемной.

— Доктор сам говорил, что был растерян, — напомнил Джо.

— Для этого было немало причин. Особенно когда Боттмер спросил адрес медсестры, которая ухаживала за фрекен Розенбок.

— Он в самом деле спрашивал? — удивился Джо. — Херр Кеннет, откуда вы знаете?

— Вы сами мне сказали. — Пауль добродушно усмехнулся молодому полицейскому. — Рассказывали, как вскоре после этого Боттмер пришел в аптеку и спросил адрес новой медсестры. Но вопрос он начал так: «Я только что узнал, что сестра Ида отсюда уехала». Только что услышал — значит от доктора.

— Ну ладно, — согласился Джо, — теперь я не удивляюсь, что доктор был растерян.

— Ну а как же? Когда тот, у кого были все основания отомстить за свои страдания, пришел и спрашивает у преступника адрес единственного свидетеля!

— Это выглядит слишком уж театрально, — поморщился Остлунд.

— Боттмер, видимо, не знал, в какую угодил историю, — ответил Пауль. — И, возможно, так никогда и не узнал. Доктор ему ответил, что сестру Иду поместили в богадельню и что она уехала из города. Про их разговор мы больше ничего не знаем, а возможно, они больше и не разговаривали. Доктор выписал Боттмеру снотворное, тот ушел, а доктор наверняка прожил очень беспокойный вечер. Наконец он решил, что навестит своего пациента.

В комнату вошла Лена Атвид. Джо встал и освободил ей место, но Лена отказалась и устроилась на постели.

— Я уже собралась, — сообщила она. — А вы до чего добрались?

— До вечернего визита доктора к пациенту.

— Я бы сказала, — добавила Лена, — что доктор наверняка заметил, как Боттмер возбужден и обескуражен, и потому выписал ему снотворное в надежде, что тот сам наложит на себя руки.

— В таком случае, — заметил Джо, — он навестил Боттмера, чтобы убедиться в этом.

— Возможно,— допустил Пауль,— но он ни в чем не был уверен, ничего не знал о планах Боттмера. Ну навестил он пациента, а что увидел, вы уже знаете: тщательно подготовленную инсценировку самоубийства и прощальное письмо, которое я истолковал как последнюю для него возможность быть услышанным. Когда доктор пересчитал таблетки, то понял, что Боттмер не планировал самоубийство всерьез, а письмо он истолковал так: это единственная возможность, чтобы люди услышали, что я обвиняю доктора Скродерстрема в убийстве Анны Мари Розенбок.

— Бедная старушка Розенбок, она была такая добрая и ласковая… — вздохнул Остлунд.

— Но разве там было убийство? — удивился Джо. — Прежде вы говорили…

— Чтобы не пускаться в объяснения, я говорю «убийство». Хотя это была только грубая небрежность. Но вы же понимаете, что если врач грубой небрежностью способствует смерти пациента, от которого ждет наследства, то он совершает преступление. Он знал, что если все выйдет наружу, ему никогда уже не работать врачом.

— В Аброке ни о чем не забывают, — согласился Остлунд. — С его врачебной практикой тут было бы покончено.

— Но так мало было нужно, — продолжал Пауль, — чтобы из разыгранного самоубийства сделать настоящее! Только шнур и немного таблеток снотворного, которыми он пополнил коробочку на столе. Шнур и снотворное случайно оказались у доктора в кармане.

— Случайно? — переспросила Лена. — Полагаю, шнур он взял с заранее обдуманным намерением.

— Возможно, — допустил Пауль, — но, как мы выяснили, доктор относится к тем, кто прячет шнур в карман, когда вскрывает посылку. Пакет с книгой я послал ему только ради того, чтобы это проверить. Потому было так важно, чтобы пакет он получил в половине двенадцатого, когда сядет обедать после утреннего приема. Получи он пакет раньше, сунул бы шнур в карман своего белого врачебного халата. А что касается шнура…

— Но как он попал в гостиницу? — спросил Джо.

— Двери не были заперты, достаточно было их просто отворить. Но вначале я хочу сказать пару слов о шнуре. На складе Викторсона утром разлили сурик и испачкали моток шнура. Разумеется, весь шнур не испачкался. В этом случае его заменили бы новым. Пятно было только сверху. На судебном заседании вы слышали, что на складе непрерывно что-то паковали. Большую часть шнура с пятнами быстро израсходовали. Доктор утром взял пакет с электрическим кипятильником и вместе с ним часть шнура с пятнами сурика.

— Но как он попал в гостиницу? — повторил Джо. — Вы говорите, херр Кеннет, что гостиница не была заперта. Но как это возможно, ведь была полночь?

— По свидетельству молодой пары, убийство не могло произойти в полночь. Кстати, тогда доктор занимался сломанной ногой в Сольвакре.

— Но медицинский эксперт…

— Рассмотрим это подробнее. Заключение о времени смерти исходило из того, что врач согнул локоть трупа, который через несколько часов опять затвердел. В действительности ведь никто не видел, как доктор сгибал локоть. Это можно прочитать в протоколе предварительного следствия, а писал его сержант Стромберг. Но это мог подтвердить только сам доктор.

— Предположим, локоть он не сгибал, — протянул Джо.

— В таком случае мы знаем только то, что убийство совершено минимум за шесть часов перед осмотром, то есть не позднее половины первого. Это вытекает из трупного окоченения, которому есть несколько свидетелей. Если локоть был согнут и снова затвердел, значит, убийство не могло быть совершено меньше чем за семь часов до обнаружения трупа, то есть раньше половины двенадцатого. Когда доктор понял, что никто не контролирует осмотр трупа, он использовал упоминания о локте в своих интересах и привел время, на которое имел безупречное алиби. В действительности убийство произошло намного раньше.

— Именно потому я так удивилась на суде,— заметила Лена. — Эксперт заявил, что снотворное Боттмер принял примерно за полчаса перед смертью, то есть между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи. А мы уже слышали, что Боттмер ложился спать очень рано. Зачем же ему тогда ждать час за часом, если самоубийство было лишь спектаклем?

— Убийство в самом деле должно было произойти примерно в половине девятого, — заявил Пауль, — непосредственно перед тем, как доктор заявился на вечеринку к Викторсонам. Все гадали, каковы замыслы Боттмера, только доктор был спокоен, потому что знал: с этой стороны ему опасность не грозит.

Остлунд вскочил и возбужденно зашагал по комнате.

— Не было ли это слишком рискованно? — спросил он.— Убить человека за практически открытыми дверьми…

— Я не сомневаюсь, что он двери запер, когда совершал убийство, — возразил Пауль. — Почему бы ему этого не сделать? А поскольку в доме все прекрасно слышно, мог немного выждать, пока появится удобный шанс уйти.

— А если бы он при этом кого-то встретил? Например, наткнулся в холле на фру Норстрем?

— Он мог бы сказать, что постучал. Боттмеру в дверь, но ему не ответили. Ему уже не приходилось бояться, что Боттмер может его опровергнуть. Нет, риск был не так велик, как могло показаться.

— Если уж мы говорим о людях, которые рано ложатся спать, — заметила Лена Атвид и встала с постели, — то, полагаю, нам пора в путь.

— Можно, я еще кое о чем спрошу? — отозвался Джо. — Коробочка со снотворным в кармане доктора была та самая, которую он обещал принести фру Викторсон, верно?

— Да, и она ее получила, — подтвердил Пауль, — но неполную, вы понимаете почему.

Лена направилась к зеркалу на дверце шкафа.

— Вы уже уезжаете? — разочарованно спросил Остлунд.

— К сожалению, — кивнул Пауль. — Завтра утром мне на работу. Приключение окончено…

— Возможно, это еще не конец, — сказал Лена своему отражению в зеркале. Отражение улыбнулось, когда их взгляды встретились. Улыбалось оно чему-то, понятному только Лене.

 

ЭПИЛОГ

Ни звука моторов, только цоканье каблуков и шарканье подошв, которые отражались от стен домов и говорили о людях многих и разных: уставших от работы, спешащих, беззаботных, беспокойных и резвых. Горячий воздух был полон звуками шагов.

Пауль Кеннет вернулся к своей научной работе об эпохе упадка средиземноморских городских республик. Едва начались летние каникулы, он отправился в Венецию, и Лена Атвид взяла отпуск и поехала вместе с ним.

Встав утром, они обычно отправлялись на первый завтрак в один из множества крохотных ресторанчиков между площадью Святого Марка и мостом Риальто, по которому Пауль потом шел в бывший монастырь, где работал с архивным материалами.

Завтрак уже был на столе: черный кофе с горячим молоком, свежий белый хлеб, масло и черешневый джем. По столу бегали синие и зеленые блики — отражения от стекол соседних домов и находившейся в вечном движении глади канала. По стенам свисали пахнувшие миндалем гроздья цветов. Из соседнего переулка непрерывно доносился суетливый шорох невидимых шагов.

Они были счастливы. Они знали это, и слова тут были не нужны. Они долго вполголоса беседовали о самых разных вещах, о расписании маленьких пароходиков — вапоретто, о вчерашнем вечере на площади, о двух смуглых священниках, прошедших мимо, или о спелой клубнике, которая начала появляться на овощных лотках по ту сторону Риальто. Порой они только молча прислушивались к звукам города, с которым Пауль познакомился еще в студенческие годы и который так понравился Лене.

И вдруг она подняла голову. Пауль это сразу заметил. Контуры ее темно-рыжих волос четко рисовались на фоне стены, губы приоткрылись. Сквозь шарканье шагов вдруг пробилась шведская речь.

— Экскурсия, — пояснил Пауль. — Венеция кишит туристами. Сейчас они идут на площадь Святого Марка, а потом к колокольне — кампанилле. Что нам до них?

Но Лена со своего места лучше видела улицу.

— Эй, послушайте! — крикнула она и встала. — Задержитесь на минутку!

Посыпались удивленные возгласы. Небольшая компания во главе с Викторсоном вошла в ресторан-тратторию. Не все были знакомы. Пауль никогда не видел Дези, Лена до тех пор не общалась с фру Викторсон, и никто из них не знал Руне Вармина. Зато теперь все перезнакомились.

Викторсон упал на стул, до смерти уставший от непрерывного хождения по соборам и развалинам:

— Мы собирались на какой-то Сан-Марко, — вздохнул он, — но, видимо, свернули не туда. Тут приличный кофе?

Пауль сочувственно сказал.

— Не такой, к какому вы привыкли.

— Это неважно, — заявила фру Викторсон. — Я выпью любой. Закажите мне, пожалуйста, чашечку, вы, наверное, знаете, как это сказать.

«Выглядит она уставшей,— подумал Пауль,— но это, наверное, после долгого пути. Похоже, переживания прошлой зимы ее красоту не испортили».

Руне Вармин обратился к Лене:

— А вы тут на экскурсии?

— Нет, мы тут поселились на целый месяц.

— Вы тут живете? — воскликнула Дези. — Ну разве это не чудо? Тогда вы нам могли бы показать, как попасть на площадь Святого Марка. Остальные уже там, и я просто должна ее увидеть.

— Выйдем на улицу, и я покажу, как пройти.

Руне еще задержался, чтобы договориться с остальными о месте встречи. Дези улыбалась Лене, как Мадонна, которая уже избавилась от всех проблем.

— Вы были правы, — сказал она. — Теперь все в порядке.

— Я это заметила, — кивнула Лена, — и очень рада.

Она показала молодой паре дорогу и вернулась в тратторию.

Коммерсант проводил взглядом уходящих.

— Я думал, поездка даст нам возможность отдохнуть, — вздохнул он, — но как же утомляет этот отдых!

«Он измотан куда больше, чем жена,— подумал Пауль. — Видимо, не смог так же легко оправиться от пережитого».

Лена вернулась и заговорила с коммерсантом:

— Как там дела в Аброке?

Коммерсант просиял.

— Все вернулось на круги своя. Пастор Солин снова служит в храме и расхваливает католиков, как всегда. Но его викарий, присланный капитулом, оказался таким тупицей, что никто не жалеет, что наш пастор искупил свой грех.

— А что с нотариусом?

— О нем ничего толком не известно, — холодно отмахнулся коммерсант. — Но его жену вновь избрали председателем Союза защиты детей. Это переизбрание нужно в известном смысле понимать как благодарность за ее помощь… вы же знаете…

Доктора он не хотел называть по имени и предпочел перейти на другую тему, тоже касавшуюся города. Очень приятно было видеть человека, который в Венеции так скучал по Аброке.

Фру Викторсон услышала слова супруга, что все в Аброке вернулось на круги своя, и вполголоса сообщила Паулю:

— Это не совсем так. Политическое влияние моего мужа становится все слабее. Но его торговля процветает, и это для меня куда важнее. Ведь она источник наших доходов.

— Я хотел бы вас спросить об одной вещи… — начал осторожно Пауль.— Собственно, это не мое дело, но… Боттмер действительно пытался вас шантажировать?

Она испытующе посмотрела на него и ответила все тем же приглушенным голосом:

— Вначале я так подумала. Он вел себя весьма навязчиво и все твердил про мои письма. Я считала само собой разумеющимся, что он захочет мне их продать; я много читала о шантажистах. Но потом…

Черная, окованная серебром гондола тихо скользила по узкому каналу.

— Господи, просто как гроб на воде… Как вы знаете, он еще до того успел побывать у моего мужа и поругаться с ним. Только гораздо позже я узнала, что это вышло из-за меня. Тогда я поняла, что он не собирался меня шантажировать.

— Вы правы, — согласился Пауль, — шантажист вел бы себя совсем иначе. Вашему мужу он бы не стал попадаться на глаза.

— Значит, он на самом деле, — мечтательно добавила фру Викторсон, — хотел лишь возобновить наши отношения. Только его выпустили из тюрьмы — и надо же!

Бедняга Боттмер, подумал Пауль, он искал друзей, а они принимали его за шантажиста. Он просил доктора о помощи, а тот решил, что он пришел мстить. Изо все сил пытался вызвать сочувствие к себе, но вместо этого его убили. Его судьба была трагичной, но зачем он появился так внезапно? Тот, кто внезапно выныривает из прошлого, должен быть готов к тому, что люди с нечистой совестью испугаются и станут защищаться. И нельзя ждать ничего, кроме недоразумений, когда он неразумно заговорит о веревке в доме повешенного.

Мягким кошачьим движением фру Викторсон отбросила со лба рыжеватый локон.

— У ваших волос золотисто-красный венецианский оттенок, — заметил Пауль.

— А, вот почему здесь столько женщин с одинаковым цветом волос! Венеция — такой милый город!

Появился мужчина с багровым от солнца и пива лицом, со слишком сердечной улыбкой.

— Это наш гид,— пояснила фру Викторсон.

Мужчина радостно вскрикнул и поспешил к коммерсанту.

— Вот где вы устроились! У меня для вас телеграмма, херр Викторсон. Дело процветает, верно? Не забудьте, что в десять все должны собраться у кампаниллы!

Он неловко развернулся и исчез, сопровождаемый любезными комплиментами.

— Кто бы его в канал бросил! — вздохнула Лена, пронзая удалявшегося гида хмурым взглядом.

Викторсон распечатал телеграмму и прочел: «Викторсону, отель «Лагуна», Венеция. Городской совет единогласно одобрил приобретение мусоровоза. Город поздравляет. Вармин».

Коммерсант нахмурился.

— Теперь вся слава достанется Вармину, — пробурчал он.

Смятую телеграмму он сунул в карман и сердито отшвырнул только что раскуренную сигару. Та взлетела по высокой дуге и тихо зашипела в воде канала.

— Через несколько минут нам надо быть у кампаниллы. Вы не покажете нам дорогу, раз так хорошо тут ориентируетесь?

Пауль с Леной проводили семейство на площадь, где несли караул карабинеры в ослепительных парадных мундирах и куда слетались стаи голубей. Викторсоны присоединились к кучке туристов, собравшихся у кампаниллы.

Происшествие в Аброке было забыто. Взгляды Пауля и Лены встретились. Они взялись за руки и исчезли за воротами с огромными часами, которые показывали ровно десять. И тут зазвонили все колокола.