Нам остается задать лишь один вопрос: какие представления об Океании господствовали в прошлом в Европе и Северной Америке? Часто утверждается, что они были романтичны и приукрашены. Но к такого рода утверждениям следует подходить строго дифференцированно. Литература, а вместе с ней и произведения изобразительного искусства, в течение длительного времени остававшиеся единственным источником европейских знаний о мире Южного моря, все окрашивали в розовые тона, как только речь заходила о Полинезии. Полинезию же обычно отождествляли с островом Таити, жителей которого изображали как миролюбивый народ, пребывавший в исключительно счастливом естественном состоянии и имевший внешность, представлявшуюся европейскому наблюдателю весьма приятной и привлекательной. Сошлемся здесь в качестве примера на высказывание одного немецкого автора XVIII века, напоминающее многие другие заявления подобного рода: «В жизни этих островитян есть нечто, похожее на счастье. Они встают вместе с солнцем, умываются в реке или у какого-нибудь источника, проводят утро в работе или на прогулке, пока не наступит жаркий полдень. Тогда они возвращаются к своим жилищам и отдыхают там в тени деревьев, наводя лоск на свои волосы или натирая их благовонным маслом, играя на флейте и распевая песни либо слушая пение птиц. В полдень они едят, а после еды занимаются своими домашними делами или проводят время каким-нибудь иным образом. В этот промежуток времени они полны взаимной симпатии, взаимного расположения друг к другу, охватывающего все без исключения сердца. Путешественники нередко с удовольствием наблюдали истинный спектакль природной простоты и счастья. Веселые затеи, не содержащие никаких колкостей, наивные рассказы, живой танец и умеренная еда продолжаются до вечера. Они еще раз моются в речке, и день заканчивается, не доставив никому беспокойства или забот. Если сравнить эту дикую, первобытную жизнь с жизнью цивилизованных народов, с каким контрастом придется столкнуться! Где еще можно найти подобное наслаждение? Над этим пусть поразмыслит каждый читатель».
Таков распорядок дня на Таити. Автор цитированной работы не упустил случая сослаться в одной из своих сносок на Монтескье, утверждавшего, что подобная праздность определяется климатом. Но он не разделяет вывода Монтескье относительно того, что человек «по нравственным причинам» должен преодолевать подобную инертность. Склонность к преувеличению ведет даже к фальсификации. В опубликованной в том же 1783 году книге одной французской писательницы утверждается (по-видимому, на основании информации, полученной от знатного таитянина), что островитяне якобы не имеют никакого оружия и, если умирают естественной смертью, превращаются в зверей. Наглядным примером такого рода преувеличений являются публикации подобных сведений в этнографических изданиях прошлого века. В отчете о плавании Лангсдорфа помещена гравюра, изображающая воина с Нуку-Хива, держащего в руке человеческую голову в качестве трофея. В других изданиях это изображение дается уже с подробнейшими деталями. На самом деле в руках у жителя Маркизских островов самый безобидный предмет — сосуд из тыквы.
Граждане эпохи Просвещения, молодые участники литературного движения «Буря и натиск», оказавшиеся вне общественных отношений тогдашней Европы и уставшие от бремени цивилизации-все они хотели видеть жизнь именно такой. Широкое распространение получил утопизм «Счастливых островов» и «Благородных дикарей». Его защитников и сторонников становилось все больше. Остается только удивляться, почему во внимание не принимались описания поистине дикого положения вещей, существовавшего в Полинезии. В отчетах Джеймса Кука (правда, первые два тома в какой-то мере были фальсифицированы издателем), Форстера, занимавшегося к тому же переводами соответствующих трудов, Крузенштерна, а также многих других мореплавателей описывается не одна только идиллия, якобы царившая на голубых просторах океана. В них говорится также о принесении людей в жертву, об убийстве детей, охоте за черепами, каннибализме и социальном порядке, который скорее обрекал человека на покорность, чем побуждал его овладевать силами природы и формировать свою историю. Восторженное преклонение перед островными порядками не уберегло ни европейцев, ни жителей Океании от нанесенного им ущерба и вреда. Правда, оно породило более глубокий этнографический интерес, под влиянием которого понятие «дикари» сменилось сформулированным Иоганном Готфридом Гердером понятием «первобытные народы». Позднее оно, по всей вероятности, в какой-то мере сдержало наступление колонизаторов. Идеалистически рассматривая общественные формы Океании и выступая против их ликвидации, сторонники этих форм не поняли причин, неудержимо подрывавших их основы: не столько жестокость незваных белых пришельцев, сколько бисер и ситец, металлические инструменты и паровые машины.
Еще более недолговечной оказалась идеализация жизни на островах Океании в изобразительном искусстве, особенно в том его направлении, представителем которого был английский художник Уильям Ходжес, принимавший участие во втором кругосветном плавании Джеймса Кука. Под влиянием очень модной в то время пейзажной живописи в стиле барокко, а также представлений об идеале, стилизованных в соответствии с нормами античного искусства, Ходжес рисовал островитян на фоне идиллического пейзажа, одетых в пышные одежды и нередко имевших греческий профиль. Даже на картинах с драматическим содержанием, как, например, на картине, изображающей корабль «Резолюшн» у побережья Новой Зеландии среди рифов и бушующего моря, он не мог отказаться от использования эллинистических образов, модели для которых ему было исключительно трудно найти среди местных маори. Противоречие, существовавшее в Европе между преобладавшими там взглядами на искусство и требованиями реалистического отображения действительности, которое позволяло бы давать научное толкование картины, довольно скоро было решено в пользу последнего. Кроме того, независимость художников, принимавших участие в плаваниях в Южное море, была весьма относительной: как правило, им приходилось считаться с желаниями заказчиков. Литографии художника Луи Шори (он принимал участие в кругосветном плавании Отто Коцебу в 1815–1818 годах) свидетельствуют о том, что точное отображение действительности-отнюдь не помеха индивидуальной манере исполнения. Разумеется, верность в передаче деталей не единственный критерий оценки работы художника. И все же именно на этих художниках лежала особая ответственность, поскольку можно было лишь гадать, как долго еще продлится изображенный ими уклад жизни.
«Счастливые океанийцы». Иллюстрация XIX века
0 том, что Ходжес осознавал эту ответственность, свидетельствуют многие его рисунки. Вряд ли было бы верным впечатление, что искусство и литература в Европе и Северной Америке, а также те, кто занимался ими, якобы не доросли до нынешнего понимания положения вещей. Или что самые поверхностные «работы, имеющие отношение к Южному морю», — детища последнего десятилетия прошлого и первого десятилетия текущего столетия. Если бы это было так, значит Поля Гогена заставила написать его таитянские картины лишь тоска по самобытности, далекой от действительности. Но ведь глядя на его картины, нельзя не вспомнить ту страстность, с какой Гоген нападал на колониальную администрацию и духовенство Таити. Кроме того, следует назвать таких писателей, как Герман Мелвилл и Роберт Стивенсон, для которых Южное море было больше, чем просто экзотический фон, каким его порой изображали Джек Лондон и Фридрих Герштеккер. Судьба художников, надеявшихся на то, что в Океании их ждет ничем не обремененная, «естественная» жизнь, весьма поучительна, и это нужно так или иначе учитывать. Ведь в конечном счете все они были разочарованы.
В июне 1894 года смертельно больной Стивенсон, прибывший на Самоа в надежде поправиться, писал своей кузине: «Здесь невозможно жить, болезненно не воспринимая последствий ужасной безалаберности и бесхозяйственности белых. Я пытался стоять в стороне и безучастно наблюдать, но это оказалось выше моих сил… Все это мешает мне работать и показывает мне отвратительное лицо этого мира». И Стивенсон прилагает все усилия для того, чтобы заключить мир между враждующими племенами и заклеймить позором последствия проведения в жизнь колониальной налоговой политики.
«Фанатики» Южного моря не только упускали из виду закономерности развития человеческого общества, но и почти не придавали значения великолепным свидетельствам материальной культуры, никак не вписывавшимся в картину того рая, который был создан ими в соответствии с европейскими представлениями. Если не считать гигантских скульптур острова Пасхи, то окажется, что о впечатляющем наследии океанийской культуры написано очень мало общедоступных книг. Например, о Нан-Мадоле, «тихоокеанской Венеции» на Поиапе, одном из Каролинских островов, представляющем собой громадный, раскинувшийся на площади более восемнадцати квадратных километров комплекс из девяноста двух искусственных островов, каналов, надмогильных памятников и укреплений. Площадь самого крупного храма на них составляет тысячу шестьсот квадратных метров. Его стены толщиной до полутора метров и высотой девять метров покрыты высеченными в камне узорами. По данным разных источников, вес отдельных базальтовых блоков, из которых возводились сооружения, достигал пяти тонн. Во время строительства их поднимали почти на двадцатиметровую высоту. Или, например, сложенные из гигантских полированных каменных блоков оросительные постройки в долине реки Ваимеа на острове Кауаи — остатки в прошлом высокоразвитой культуры водного хозяйства на Гавайских островах. И наконец, большие колонны и капители на Тиниане, входящем в группу Марианских островов, бывшие когда-то основами огромных «свайных построек», или описанные Туром Хейердалом скальные крепости в восточной части Полинезии, а также уже упоминавшиеся нами «аху» на островах Таити и Тонга. Подобного рода сооружения не могли возникнуть в атмосфере «покоя и блаженства». Справедливости ради следует, однако, заметить, что в те времена не могли еще знать обо всем этом.
Считалось, что романтика Южного моря якобы ограничивается районом Полинезии. Это объяснялось самыми разными причинами, роль которых временами то приувеличивалась, то приуменьшалась. Здесь мы остановимся только на одной из них: на взаимосвязи интересов получения прибыли с этнографическими описаниями «популярной» литературы. Эта связь позволяет частично объяснить, почему в последние десятилетия прошлого века Микронезию описывали относительно объективно, в то время как жителям Меланезии явно старались придать зверские черты. К описаниям Меланезии относятся сотни названий типа «Среди охотников за черепами и людоедов»… В сочинениях подобного рода смаковались описания того, как на островах Фиджи только что построенные лодки волокут к морю по телам людей, или как на Новой Гвинее убивают миссионеров.
«Жестокие океанийцы». Иллюстрация XIX века
Да, действительно, такое случалось, но для будней Меланезии это было, по-видимому, так же нехарактерно, как райская праздность для Полинезии. Прямо или косвенно подобные литературные поделки оправдывали способы, с помощью которых сильные мира сего захватывали рощи сандалового дерева на островах Фиджи или медь на острове Бугенвиля или сгоняли толпы хорошо сложенных «людоедов», чтобы на плантациях сахарного тростника предоставить им возможность отвыкнуть от «неприятных наклонностей».
И еще один аспект. Ведь колониальная эпоха безусловно была итогом эпохи географических открытий. Вне всякого сомнения, к ней относится и деятельность миссионерских обществ, охватившая в последние годы XVIII века всю Океанию. (Впрочем, испанские священники уже в XVII веке высаживались на Марианских островах и пытались обратить островитян в иную веру.) О таких «апостолах» написано много неодобрительного: одни порицают их за то, что они препятствовали колонизации, другие, наоборот, ругают за подготовку и активную поддержку этого процесса. Действительно, миссионеры из Бостона, например, внесли существенный вклад в то, что Гавайи превратились в государственное владение американцев. Достаточно и другой информации о неблаговидной деятельности некоторых священников. Следует напомнить, например, о тех варварах в церковном одеянии, которые сжигали «говорящие дощечки» — ценнейшие, содержавшие иероглифические письмена деревянные таблички жителей острова Пасхи, — или клеймили раскаленным железом «нецеломудренных» полинезийских девушек. Упадок традиционного уклада жизни в Океании стал результатом того, что эти архаичные культуры лишились своих религиозных основ. Впрочем, этим не ограничивались. Островитян заставляли носить чопорную, малопригодную для их климата одежду, руководствоваться этическими принципами, которые, надо полагать, были и не понятны им и ни на что не годились. На это можно было бы возразить, что усердие и пыл миссионеров якобы содействовали прогрессивному развитию (например, созданию языкового единства громадных территорий) и что среди тех, кто проявлял такое рвение, было много известных и честных исследователей, таких, как Уильям Эллис. Но если рассматривать вопрос в целом, то оказывается, что действия миссионеров носили в основном разрушительный характер: непосредственность островитян, их страсть к подражанию, древние культы и правовые нормы, художественные формы — все оказалось полностью уничтоженным или обесцененным. А новые идеалы, навязанные вместо этого, очень скоро выявили свою несостоятельность.
И наконец, еще одна банда «полуофициальных» лиц с белой кожей, орудовавшая на островах Южного моря: торговцы живым товаром. Силой и хитростью они похищали сотни и тысячи островитян, чтобы затем продавать их владельцам мексиканских шахт, перуанских и чилийских разработок залежей гуано, плантаций сахарного тростника в Квинсленде и на островах Фиджи. Для этого они высаживались на островах, где работали миссионеры, переодевались и выдавали себя за священников. Самый гнусный разбойничий набег торговцы живым товаром совершили в декабре 1862 года, когда увезли с собой более тысячи человек, практически все население острова Пасхи. Два года спустя на одном из перуанских рудников умер Маурата, последний «король» этого островного государства. Лишь немногим его подданным удалось вернуться на родину. Знания о великолепных каменных исполинах и «говорящих дощечках» канули в Лету вместе с теми, кто еще оставался на острове.
Эпоха колонизации, как утверждали ее сторонники, должна была покончить с этими и подобными им бесчинствами. Увы, они продолжались, только на другом уровне. Вот, к примеру, способ, каким были покорены некоторые небольшие народности, очень напоминающий уловки прежних торговцев живым товаром. В сороковых годах XIX века на островке Нукулау неподалеку от Сувы (острова Фиджи) поселился американский торговый агент, вскоре ставший консулом. В 1849 году его небольшое владение сгорело: при праздновании Дня независимости США взорвалась пушка. После этого пожарище было разграблено островитянами. Консул считал, что он вправе потребовать от влиятельного вождя племени Такомбау три тысячи долларов для возмещения понесенного ущерба. Через два года по непонятным не только для Такомбау причинам эта сумма увеличилась до пяти тысяч долларов, а еще через шесть лет «долг» вместе с процентами и прочими притязаниями составлял уже сорок шесть тысяч долларов. В это время вблизи Сувы появился один из американских военных кораблей, готовый продемонстрировать свою огневую мощь. Излишне упоминать, что вождь племени не имел ни долларов, ни ловких адвокатов, ни даже военных кораблей, что позволило бы ему хоть как-то бороться с подобными угрозами. Но американский счет все еще не был закрыт. Поэтому правитель острова выбрал то, что казалось ему наименьшим злом, — он обратился к англичанам. Так Фиджи на целое столетие превратились в британскую колонию.
Правда, не всегда все протекало столь просто и легко. На Марианских островах народ чаморро в течение почти пятидесяти лет вел освободительную борьбу против испанских захватчиков. За это время он был полностью уничтожен. В 1845–1892 годах ареной постоянных восстаний становилась Новая Зеландия. Показательно и то, что колонизаторы не всегда прокладывали себе путь с помощью пушек. Очень скоро жители Океании оказались в куда более коварной и продолжительной зависимости от товаров широкого потребления, хлынувших из Европы и Северной Америки. Предметы домашнего обихода и металлические инструменты в силу объективных причин ценились выше, чем привычные глиняные сосуды или каменные топоры. Ситец вытеснил тапу, а бисер — украшения из каури. И хотя острова находятся среди вод, богатых рыбой, их жители предпочли пользоваться консервными ножами, а не рыболовными сетями или острогами. С исчезновением старых богов пришли в упадок искусство, поэзия и архитектура. Традиционное кустарное ремесло чахло в тени новых идолов, внедрявших всесильное массовое производство. Если бы жителям Океании была предоставлена возможность обменивать эти несомненно полезные вещи на равноценную продукцию! Но вместо этого они стали жертвами чуждых им представлений о ценностях; им пришлось отдавать жемчуг, плантации кокосовых пальм, копру и силу своих мускулов за вещи, изготовляемые в Манчестере или Питтсбурге за считанные секунды.
Но еще более коварными оказались болезни, принесенные в Южное море первооткрывателями, торговцами, колонизаторами. Не последнюю роль сыграли и завезенные сюда чужеземные рабочие. Показателен в этом отношении пример Таити. Джеймс Кук считал, что на острове проживало по крайней мере двести четыре тысячи человек (по последним данным, число жителей не превышает тридцать-пятьдесят тысяч человек), а в 1857 году их было всего семь тысяч двести двенадцать человек. Правда, в 1946 году число тамошних жителей вновь увеличилось до двадцати четырех тысяч восьмисот двадцати человек, преимущественно за счет полинезийцев, китайцев, европейцев и метисов. Это было обусловлено не только появлением кори, туберкулеза и других болезней, но и ввозом оружия, алкоголя, наркотиков, а также жестокой эксплуатацией жителей, трудившихся на плантациях. Еще в конце прошлого века из каждых ста человек, работавших на французских плантациях на Новых Гебридах, умирало как минимум сорок человек.
«Не спи в тени дуплистых деревьев!»
— гласит полинезийская поговорка. Люди считали, что в дуплах могли обитать злые духи. На этих деревьях сверкают цветы романтики, заслоняющие грибовидные атомные облака на американских и французских полигонах, виднеющихся на горизонте Южного моря. Красочность этих цветов скрывает те громадные проблемы, над которыми должны теперь задумываться многие жители островов Океании: отсутствие сырья, исключительно высокое превышение рождаемости над смертностью, территориальная разобщенность и вытекающие отсюда трудности (в Микронезии насчитывается около двух тысяч островов, некоторые из которых по своим размерам не превышают футбольное поле), использование земель под военные базы и для туристических целей, исключительно высокая доля пришельцев из трех частей света, исчезновение исконной культуры и вытеснение ее новыми идолами — бульдозерами, бетоном и пивом в жестяных банках. Одно дуплистое дерево посажено самими океанийцами: в некоторых районах Меланезии люди все еше верят в то, что придет день, когда мессия по имени Джон Фрум перебросит через океан все те прекрасные вещи заокеанской цивилизации, которых до сих пор были лишены островитяне. Но это пока призрачное видение. Над Океанией уже витает дух независимости, и он скоро завладеет всеми островами. Наследники Хоту Матуа и творцов Нан-Мадола уже знают, что необходимо требовать и тщательно оберегать: политическое и экономическое объединение, образование и землю.
Бессмысленно задаваться вопросом, предвидели ли первооткрыватели дальнейший ход событий и хотели ли его? Какому общественному строю, если не строю своей страны, они хотели бы проложить дорогу? Ход истории выглядит легким.
«Если во всех тех землях, — писал в своем завещании Кирос, — исконные обитатели будут жить благополучно, так, как положено по справедливости, это и будет мне наградой».