Португальская провинция Траз-уш-Монтиш, где под защитой крутых гор Серра-ди-Маран произрастает виноград, из которого получается король вин — португальский портвейн, была когда-то известна как родина людей упрямых, стойких, мужественных, но вместе с тем суеверных, угрюмых и осторожных. Самый знаменитый сын этой земли, родившийся в Саброзе около 1480 года, — Фернан ди Магальяйнш — был отпрыском знатного дворянского рода, хотя и не слишком богатого. Его отец дон Педру Руй ди Магальяйнш был приближенным короля Жуана II, который назначил этого поместного дворянина, известного своей бескорыстной преданностью, алькальдом важного в стратегическом отношении портового города Авейру, а Фернану дал место пажа при дворе королевы Леоноры. Наряду с освоением искусства владения шпагой и постижением тонкостей придворного этикета Фернан изучал там, а позже в свите короля Мануэла астрономию и космографию.

В 1495 году умирает Жуан II, и португальский скипетр захватывает Мануэл I (1495–1521). Это было концом карьеры Педру Руй ди Магальяйнша, и очевидно, тогда же произошли события, серьезно осложнившие отношения Фернана ди Магальяйнша со своим сюзереном. Но помимо интриг при дворе короля Мануэла, Фернана ди Магальяйнша, конечно же, глубоко волнуют события, будоражившие в то время всю нацию: борьба Португалии за господство в Индийском океане. То и дело на его берегах местные жители и вездесущие арабы сжигают португальские фактории и уничтожают их гарнизоны. И хотя сопротивление истиных хозяев Малабарского берега подавляется с неслыханной жестокостью, необходимо отметить, что, когда Мануэл I провозглашает Франсишку ди Алмейду первым вице-королем индийской колониальной империи, империя эта является не чем иным, как безмерно далекой полоской побережья, которую португальцы только время от времени посещают и более или менее удачно грабят.

В числе многочисленных добровольцев, хлынувших во флот ди Алмейды, который в марте 1505 года отправлялся в Индию, был и Фернан ди Магальяйнш. Ему было тогда примерно двадцать пять лет, он был очень честолюбив, как многие, имеющие небольшой рост, и горел желанием проявить себя. Скоро он уже участвовал во всех сражениях необъявленной войны против арабов и союзного с ними местного населения на пространстве между Восточной Африкой и Западной Индией. Везде, особенно в сражении у Малакки в 1509 году, он проявлял исключительную отвагу, способность мгновенно принимать обдуманные решения и умение последовательно, настойчиво претворять их в жизнь.

В июне 1512 года Магальяйнш возвращается в Лиссабон. Через год он принимает участие в военных действиях на территории современного Марокко, получает там ранение и на всю жизнь остается хромым. Но куда более болезненной была рана, нанесенная ему кое-кем из боевых товарищей: его обвинили в том, что он продал скот, захваченный в качестве военного трофея, а выручку присвоил. Дело дошло до суда, закончившегося оправданием обвиняемого, однако, уверенный в себе, но не имеющий протекции Магальяйнш, видимо переживший в ходе разбирательства массу унижений, просит об отставке.

Дальнейшее укладывается в двух словах. Ходатайство Магальяйнша об увеличении пенсии король отклоняет. Резкого и честолюбивого ветерана малаккских военных походов бросают на произвол судьбы. Теперь он живет на средства от своего поместья и убивает время, изучая навигацию и космографию. Тогда же он получает весть от Франсишку Серрано, который в декабре 1511 года в качестве капитана принимал участие в экспедиции Антониу д’Абреу к Молуккским островам. Он сообщал, что после многочисленных кораблекрушений обосновался на «Островах пряностей», ведет там созерцательный образ жизни, и описывал своему бывшему боевому соратнику богатства этих островов, называя их земным раем.

Серрано преувеличивал не только богатства индонезийского островного мира, но и его удаленность от существовавших тогда португальских колоний. Это укрепило Магальяйнша в предположении, что Молукки со всеми их баснословными богатствами лежат в той части света, которую папа по разделу отдал Испании. И у него созревает план: в соседней стране доказать, что это действительно так, преуспеть и прославиться еще больше, чем Колумб. Руй Фалейру, астролог и математик, такого же мнения и хочет следовать за Магальяйншем. Фалейру убежден, что изобрел способ определения географической долготы, значит, он подходящий партнер. В 1517 году оба, Фалейру и Магальяйнш, покидают страну, где они родились, но где никому не нужны их способности и возможности.

Фернан де Магеллан, отныне в Испании он именуется именно так, прибывает в Севилью, исходный пункт испанских морских предприятий и место нахождения так называемой «Каса де контратасьон» — учреждения, координирующего и контролирующего всю торговлю с колониями и, кроме того, ведающего оснащением морских экспедиций. Магеллан выбрал то, что надо: каждый шаг, сделанный им на его новой родине, приближает его к успеху. Он поселился в доме Диего Барбозы, также в прошлом португальца, участника индийских походов, ставшего в Испании

Фернан Де Магеллан. Рисунок XIX века

управителем арсенала. Диего Барбоза познакомил Магеллана с одним из членов «Каса де контратасьон» по имени Хуан де Аранда, очень осторожным и даже пронырливым дельцом. Аранда наводит справки в Португалии, то и дело требует все больших подробностей о задуманном предприятии и более высокой доли от прибыли, которую оно принесёт. В конце концов Магеллан заявляет: он докажет, что «Острова пряностей» находятся в сфере влияния Испании, он достигнет их, следуя западным путем, то есть не нарушая Тордесильясского договора. Но едва лишь ему задается вопрос, как он собирается преодолеть барьер, каким является Южноамериканский континент, он тут же умолкает. Пролив, ведущий в Южное море, — это его тайна.

В существовании такого пролива тогда никто не сомневался. Когда сообщение Васко Нуньеса де Бальбоа, которое конкистадор весьма кстати подкрепил золотом и необыкновенно красивыми жемчужинами, достигло королевского двора, там снова задумались, каким же все-таки маршрутом можно проникнуть в Южное море. К тому времени уже стало ясно, что Колумб открыл материк до сих пор неизвестный, открыл Новый Свет, а не восточную оконечность Азии, как он думал. Сама собой напрашивалась мысль, что эта часть света по форме похожа на Африканский континент и что ее тоже можно обогнуть где-нибудь на юге.

Хуан Диас де Солис, уже в 1508 году плававший к побережью Центральной Америки в поисках прохода на запад, в 1514 году получил задание обогнуть южную оконечность Нового Света, проследовать вдоль его западного побережья до Панамского перешейка, а затем плыть в направлении «Островов пряностей». Диас де Солис покинул Испанию в 1515 году и достиг в феврале следующего года устья реки Ла-Платы. Вполне понятно, что моряки, увидев широкий поток, впадающий в море, приняли его за пролив. Они решили исследовать здешнюю местность, но на них напали индейцы. Пятьдесят человек, среди которых был и Солис, были убиты, а остальные, упавшие духом, подавленные и без предводителя, вернулись назад в Испанию.

Португальские мореплаватели, видимо, были более удачливы, но их имена нам не известны, так как Мануэл I в 1504 году издал указ о сохранении в строгом секрете всех карт, лоций, заметок, которые могли бы содержать сведения о ходе португальских исследований. Смертная казнь грозила тому, кто, несмотря на это, пытался опубликовать подобный материал. Тем не менее нам известно о плавании итальянца Америго Веспуччи, находившегося тогда на португальской службе. По сообщению Веспуччи, во время плавания, состоявшегося в 1501–1502 годах, он проследовал вдоль южноамериканского побережья до пятьдесят второго градуса южной широты, то есть почти до самого Магелланова пролива. Правда, он ничего не сообщил о впечатляющем устье реки Ла-Платы. Конечно, он мог его и проглядеть, если в том месте удалился от береговой линии.

Едва ли король Мануэл ограничился только одной этой экспедицией. Во всяком случае, такую догадку подтверждает печатный листок, появившийся в 1507 году в Аугсбурге. В нем говорится о португальском корабле, который якобы в течение двух дней плыл в проливе, лежащем на сороковом градусе южной широты. Очевидно, этот пролив и есть западный водный путь в Восточную Азию.

«И когда они попали в климатическую зону и местность, лежащую на сороковом градусе южной широты, они нашли Бразилию на некоем мысе, то есть на выступе или оконечности суши, врезающемся в море. Они поплыли вдоль этого выступа и обогнули его. И, обогнув его, как сообщается, они стали плыть или следовать в северо-западном направлении. Но непогода так разбушевалась, а ветер был так силен, что они не могли больше ни плыть, ни продвигаться вперед… Пилот — это кормчий или лоцман, — который правил тем кораблем, мой хороший знакомый, почти друг. Он самый умелый и знаменитый из всех, какие только есть у португальского короля. Он участвовал уже во многих плаваниях в Индию и рассказал мне теперь, что думает, что этот мыс Бразил — начало земли Бразилии и что оттуда не более шестисот миль до Малакки. И он считает, что путь из Лиссабона в Малакку и обратно принесет королю Португалии в торговле пряностями большую пользу. Они пришли также к выводу, что земли страны Бразилии простираются до самой Малакки…»

Если «почти друг» автора того печатного листка не был лгуном, то весьма вероятно, что речь здесь идет о первом упоминании устья Ла-Платы.

Но Магеллан не нуждался в подобных вдохновляющих источниках. Существовали карта Леонардо да Винчи и глобус немца Иоганна Шёнера 1512 и 1515 годов. На них изображались проливы в Южное море, а на глобусе Шёнера-даже два. Антонио Пигафетта, сопровождавший Магеллана в его плавании, сообщал, что капитан видел пролив на карте Мартина Бехайма. И это возможно. Ведь Бехайм умер в 1507 году в Лиссабоне и вполне мог знать о содержании аугсбургского печатного листка.

Западное полушарие в представлении Иоганна Шённера (1515)

Как показывают цели, поставленные перед экспедицией Солиса, намерения Магеллана и Фалейру не были для Испании чем-то неожиданным. С помощью ловкого Хуана де Аранды оба получают аудиенцию у короля Карла I (1516–1556). В марте 1518 года королевский двор заключает с ними договор, согласно которому к Молуккским островам будет отправлено пять кораблей с экипажем из двухсот тридцати четырех человек. Магеллану и Фалейру гарантируются исключительное право в течение десяти лет использовать морскую дорогу, которую они откроют, и доля прибыли от торговли специями и управления «Островами пряностей». Но все это при условии, что Молукки действительно находятся в полушарии, на которое распространяется власть Испании.

Конечно, подготовка к осуществлению этого честолюбивого предприятия проходит не без недоразумений — об этом уж позаботились плетущие интриги португальские дипломаты и испанские завистники. Кроме того, постоянно не хватает денег, несмотря на значительные вклады, сделанные королевским казначеем и судовладельцем Христофором де Аро и испанским филиалом немецкого банка Фуггера. Наконец Фалейру, и до тех пор поступавший довольно эксцентрично, встает в открытую оппозицию по отношению к Магеллану, когда узнаёт, что в плавании должен будет ему подчиняться. Решили так: Фалейру останется в Испании и позже тоже получит под свое командование корабль. Это была небольшая потеря для экспедиции, поскольку открытый Фалейру способ определения географической долготы — обман и самого себя и других. А вот итальянец Антонио Пигафетта — настоящее приобретение. Он прибыл в Севилью в составе папского посольства и теперь в качестве добровольца решил принять участие в плавании, «горя желанием узнать чудеса океана». Он не только станет летописцем первого кругосветного плавания, но, познакомившись с жизнью увиденных им народов, составит словари чужих языков — первые в эпоху Великих географических открытий.

18 июля 1519 года португальский консул в Севилье писал своим доверителям: «Флот состоит из пяти кораблей водоизмещением около ста десяти, восьмидесяти, восьмидесяти, шестидесяти и шестидесяти тонн; все пять — старые и залатанные. Я их видел, когда их вытащили на берег для починки. Корабли ремонтировались одиннадцать месяцев, а теперь их конопатят на плаву. Я неоднократно бывал на борту и заверяю Вашу милость, что я не рискнул бы плыть на них даже до Канар, ибо дерево их шпангоутов ветхое. Всю артиллерию составляют восемь малокалиберных пушек, и только самый большой корабль, который будет вести Магеллан, вооружен четырьмя очень хорошими железными пушками. Численность команд всех пяти кораблей достигает двухсот тридцати человек».

Письмо консула, умышленно пессимистичное, способствовало укреплению легенды, будто бы Магеллан отправился в путь на кораблях, корпуса которых были изъедены червем-древоточцем. В действительности же только на приведение кораблей в порядок было израсходовано около полутора миллионов мараведи.33 Это почти столько же, во сколько обошлось полное оснащение флотилии Колумба, отправлявшейся в свое первое плавание. Вооружение также было далеко не так убого, как описывал его консул Алвариш. Кроме упомянутых им пушек, на борт было взято пятьдесят восемь полевых орудий, семь фальконетов, три бомбарды и три тяжелых осадных пушки, а также порох и боеприпасы. В трюмах наряду с провизией было большое количество товаров для обмена на любой вкус, общая стоимость которых, несмотря на всяческую экономию, достигала почти двух миллионов мараведи. Очень трудно представить себе эти данные в пересчете на шкалу современных материальных ценностей. Для сравнения можно лишь заметить, что в те времена хорошее ружье стоило двести, свинья — четыреста, морская карта, нарисованная на коже, — тысячу мараведи; корабль, не слишком изношенный,

Один из кораблей флотилии Магеллана. Рисунок 1523 года

грузоподъемностью сто тонн стоил около четверти миллиона мараведи.

В общей сложности король, Христофор де Аро, Фуггер и другие финансисты выложили около восьми с половиной миллионов I мараведи, чтобы осуществить испанскую атаку на «Острова пряностей». Один только король, которого в том же году избрали императором священной Римской империи и который стал именовать себя Карлом V, вложил в дело шесть с половиной миллионов мараведи. Таким образом, оснащение флотилии Магеллана оказалось одним из самых значительных политических и коммерческих предприятий, претворение в жизнь которого стало в значительной степени возможно благодаря стараниям финансистов. Крупное королевское вложение на первый взгляд противоречит этому утверждению, но мы помним, что оно было обеспечено с помощью банка Фуггера. Что касается якобы безнадежного состояния кораблей «Сан-Антонио», «Тринидада», «Консепсьона», «Виктории» и «Сантьяго», то оно относится к области фантазии, так же как и легенда, будто бы Магеллан вышел в море с пестрой бандой разбойников. Конечно, тогдашние моряки были далеко не цветом общества. И когда многозначительно указывается на то, что среди двухсот шестидесяти пяти членов экипажа, помимо испанцев, были еще португальцы, итальянцы, французы, а также греки, немцы, фламандцы и африканцы, то это говорит скорее за, чем против ситуации, сложившейся в Севилье в 1519 году.

20 сентября 1519 года флотилия покинула Санлукар-де-Баррамеду и через шесть дней достигла Канарских островов. Там пополнили запасы питьевой воды, дров и провизии перед тем, как пуститься в опасный переход к восточному побережью Южноамериканского континента. Несмотря на то что погода в основном благоприятствовала, дальнейшее развитие событий происходило довольно бурно. Еще на острове Тенерифе Магеллан получил предостерегающее письмо от своего тестя, который узнал, что подчиненные Магеллану испанские капитаны приняли единогласное решение убить адмирала, если дело дойдет до конфликта. К тому же Магеллан, как почти все люди, убежденные в правоте своей миссии, нетерпимо относился к инакомыслящим. Он вообще был человеком не очень покладистым, что постоянно уязвляло гордость его испанских спутников. И действительно, ему не удалось избежать мятежа, который разгорелся позже у южноамериканского побережья. Но Магеллан подавил противников с непреклонной жестокостью.

Испанское вооружение XVI века

В середине января 1520 года Магеллан подошел к мысу Санта-Мария, который открыл когда-то Хуан де Солис. Здесь должен был находиться, по мнению неудачливого первооткрывателя, пролив в Южное море. Сначала удалось установить то же самое, что уже распознал Солис и зафиксировал в названии Маг de aqua dulce — Рио-де-Солис, как тогда называли Ла-Плату, несет пресную воду. Это обстоятельство не из тех, которые могут подогреть надежды на открытие пролива. И действительно. Более чем трехнедельные поиски закончились разочарованием-вожделенный пролив отсутствовал. Даже если Магеллана и охватывали сомнения, он вида не показывал. Напротив, приказал плыть курсом на юго-запад: где-нибудь дальше к югу должен быть пролив, а если космографы и моряки до сих пор заблуждались, он это установит, используя все возможности до последней. Но его спутники-отнюдь не легендарные аргонавты: в марте 1520 года почти на пятидесятом градусе южной широты ледяное дыхание зимних штормов и недомогания, вызванные неполноценным питанием, вынудили Магеллана встать на зимнюю стоянку. Именно к этому времени окончательно укрепились подозрения испанских недоброжелателей, что Магеллан хочет будто бы всех их принести в жертву, дабы таким образом оправдаться перед португальским королем Мануэлом. В конце концов, они и без того проникли на юг дальше, чем любая другая испанская экспедиция, и теперь самое время им повернуть назад или плыть к Восточной Индии в обход южной оконечности Африки.

Аллегорическое изображение выхода из Магелланова пролива. Слева — птица Рухх и Аполлон, справа — бог ветров, нереиды и патагонец. (Пигафетта сообщал, что патагонцы способом, изображенным на рисунке, устраняли боли в желудке)

Приводимые капитанами аргументы не убедили Магеллана, ибо не только не удалось сделать значительных открытий, которые могли бы оправдать преждевременное возвращение, но и нельзя было нарушить приказ императора Карла, запрещавший искать дорогу к «Островам пряностей» в «португальском» полушарии.

В мае, после того как во время зимней стоянки в бухте Сан-Хулиан адмирал покарал самых знатных предводителей мятежников, на него обрушился еще один удар. Два матроса с корабля «Сантьяго», который под командованием капитана Хуана Серрано был послан на разведку дальше на юг, вернулись в зимний лагерь в изодранной одежде, изможденные и принесли весть о том, что судно потерпело крушение. Правда, команде удалось спастись, но люди оказались на пустынном голом берегу в восьмидесяти милях к югу от бухты Сан-Хулиан и, не имея крыши над головой, страдали от цинги и мороза. К счастью, им удавалось более или менее удачно охотиться на морских львов, да и высланная группа спасателей довольно быстро добралась до потерпевших кораблекрушение. Тем не менее прошло восемь недель, прежде чем оставшиеся в живых после катастрофы, перенеся неописуемые мучения, возвратились в бухту Сан-Хулиан.

Только в августе 1520 года, когда зимние бури стали слабее, а корабли были полностью приведены в порядок, стало возможным вновь взяться за поиски пролива. Но флотилия доплыла только до бухты Санта-Крус-той самой, где четыре месяца назад потерпел крушение «Сантьяго». Бешеные штормы вынудили экспедицию провести в бездействии еще два месяца. Магеллан был тверд в своем намерении продвинуться до семьдесят пятого градуса южной широты. Если к тому времени пролив не будет найден, он поплывет в высоких южных широтах на восток к Молуккам. Однако это не понадобилось. 21 октября, в день святой Урсулы и одиннадцати тысяч дев, принявших с нею мученичество, моряки увидели мыс, который они назвали мысом Дев. Магеллан предполагал, что пролив находится за ним. Он послал на разведку «Сан-Антонио» и «Консепсьон», и оба корабля вновь попали в ужасающий шторм. Но вот наконец перо Пигафетты вывело на пергаменте: «Мы увидели эти два корабля, подходившие к нам на всех парусах, с развевающимися по ветру флагами. Подойдя к нам ближе… они тут же стали стрелять из орудий и шумно приветствовали нас. Тогда все мы возблагодарили бога и деву Марию и направились на дальнейшие поиски».

Свершилось! Как и Колумб, Магеллан покинул свою родину и с такой же потрясающей энергией и убежденностью, хотя и при более благоприятных обстоятельствах, добился организации экспедиции. Как и Колумб, он исходил из ошибочных географических представлений. И тот и другой действовали бы более осмотрительно, если бы «тайны», ими хранимые, им самим были бы известны. Такие мгновения в эпоху Великих географических открытий выглядели как триумф неукротимой воли одиночек, но со временем обнаруживается, что эти мгновения — результат исторического хода событий, о котором тогдашние их участники и не подозревали. И еще одно по ходу попутное, но необходимое замечание: к тому времени, когда у мыса Дев раздались выстрелы из пушек и корабли Магеллана под трепещущими пестрыми вымпелами и флагами двинулись на запад, в экспедиции насчитывалось более десяти человек, чьи радостные крики уже никогда не присоединятся к ликованию остальных.