По справедливости мы должны восторгаться целеустремленностью наших предков, которые при очевидном недостатке многих насущно необходимых удобств предпринимали такие далекие, а при пристальном рассмотрении поистине ошеломляющие путешествия по стихии, какую можно назвать самой вероломной и самой ужасной из всех.

Иоганн Кристоф Аделунг. Из истории морских открытий.

В августе 1518 года Фернандо Магеллан и Руй Фалейру возвращаются назад, в Севилью. Один из них с облегчением вдыхает воздух, насыщенный ароматом дерева, смолы, запахом складских помещений. Жадно вглядывается он в корпуса кораблей, мачты и полотнища парусов, четкой полосой обрамляющих реку. Все здесь понятно, знакомо и дорого сердцу Магеллан и не подозревает, что предстоящие одиннадцать месяцев будут для него хуже, чем все невзгоды, доселе пережитые. Происки его былых противников да придворные интриги, вместе ничто по сравнению с безразличным отношением к делу, м и ненавистью его подчиненных. Он столкнется с низменной гордыней, превращающей людей в злобные создания, похожие на глупых напыщенных павлинов, которых злоба заставляет бросаться на развевающийся платок. Фалейру тоже настроен по отношению к Магеллану неприязненно. Одаренный, незаурядный математик и астролог, уж он-то должен был бы по звездам что ему следует избегать гавани Севильи, когда Магеллан снаряжает там свой флот.

Обещанные корабли скоро прибудут на верфь. Они закуплены ном де Аранда по заданию Каса де Контратасьон в Кадисе, совершенно очевидно, что выбраны исходя из соображений вместимости их трюмов и стоимости. Это «Сан-Антонио, «Консепсьон», «Виктория» и «Сантьяго». Тоннаж соответственно составляет 120, 110, 90, 85 и 75 тонн. определения используется андалусская тонелада, приблизительно соответствующая теперешней регистровой тонне. суда довольно маленькие. О них Себастьян Алвариш еще летом 1519 года, в частности, пишет королю Мануэлу: «Они весьма старые, имеют течь… и я не хотел бы на них пускаться в плаванье даже до Канарских островов, ибо шпангоуты у них мягкие, как сливочное масло. Это преследующее определенную цель высказывание, видимо, чисто ироническое, так как под наблюдением Магеллана затрачивается много сил и около полутора миллионов мараведи на приведение кораблей в порядок.

Не сохранилось никаких сведений о том, как они выглядели. С определенной долей достоверности можно утверждать, что самые большие из них походили на судно, изображенное в 1529 году картографом Дьогу Рибейру на одной из морских карт. Корабль, под которым начертана ликующая надпись: «я следую с Молукк, — это судно с вместительным корпусом и четко выраженной седловатостью палубы наподобие карак, строившихся тогда в Северо-Западной Европе и Италии. Над транцевой кормой и баком корабля возвышаются надстройки, все три мачты, кроме бизани, несут на реях прямые паруса. На корабле, изображенном Рибейру, два паруса убраны. Всего можно было поставить шесть парусов: блинд под бушпритом, фок, фор-марсель, колоссальный грот, поверхность которого увеличивалась бонетами, грот-марсель и, наконец, латинский парус на бизани. Тот, кому это объяснение мало что говорит, может получить представление о виде тех судов из приводимой иллюстрации корабли были приблизительно тридцати метров в длину около восьми в ширину. К сожалению, рисунок Рибейру рассечён паутиной картографической сетки, типичной для морских карт времени. Тем не менее, до сих пор он остается самым достоверным из всех претендующих на изображение кораблей Магеллана. Так, например, на многих рисунках мы видим корабли в беспредельном море, с открытыми портами и со свисающими за бортом штоковыми якорями — небрежность, какую не позволил бы себе ни один капитан. Эти гравюры и рисунки, скорее декоративные, нежели достоверные, не дают даже представления несли ли рулевые свою вахту все еще под ютом и использовали ли колдершток — устройство, появившееся тогда для удобства управления парусным судном. Точно так же не видно якорного шпиля (кабестана) — это, скорее всего, был брашпиль, двигавшийся в горизонтальной плоскости.

О том, как выглядели корабли изнутри, можно только догадаться. Интересно, что в сохранившихся списках снаряжения упомянуто ничего, что могло бы обеспечить матросам полноценный ночной отдых. По всей вероятности, как и во времена Колумба, матросам приходилось спать на голой палубе, хотя испанские мореплаватели уже познакомились в Америке с гамаками. Так что условия жизни на палубе перед кормовой надстройкой нельзя было назвать даже спартанскими, ведь размещенные там пожитки под действием влажного, пропитанного воздуха превращались в сырые вонючие лохмотья. Мылись морской водой, от которой кожа воспалялась, нередко появлялись нарывы и лишаи. Все же на тех кораблях уже были сплошные палубы — во флоте Колумба такое преимущество имела только «Санта-Мария». Но под жарким тропическим солнцем и при усилении нагрузки на корпуса кораблей на большой волне из швов между досками выскакивало почти все, чем они были конопачены. Плотники, неизменные члены экипажа — само их прозвище «конопатчики» указывало на род их деятельности, — только и знали, что устраняли повреждения. И все-таки места, где могли укрыться команды, в зависимости от погоды то насквозь продувались, то заливались дождем. Это относится к платформе, огороженной поручнями, которую при хорошей погоде вывешивали за борт и где свободно можно было справить биологические потребности. Индивидуальные удобства имелись в довольно уютных каютах капитанов, кормчих и шкиперов расположенных в надстройке на корме. Передняя надстройка пока не служила каютой для команды, а была приспособлена для хранения парусов и провизии.

списков на довольствие точно известно, чем утоляли Магеллана голод и жажду. Выли погружены 416 пип вина — хереса, муската, пахарете, именуемого сегодня шерри, Уплаченные за вино полмиллиона мараведи (стоимость двух кораблей) — самая крупная статья расхода во всем счете за провизию. Исходя из запланированного двухлетнего срока плавания, ежедневная порция вина составляла более литра на человека.

Основу твердой пищи составляли сухари — их правильнее было бы назвать просто черствым хлебом; около ста тонн сухарей загрузили на пять кораблей. Брали с собой также солонину, вяленую и соленую рыбу. Способ, каким в те времена приготовляли солонину, объясняет, почему расходовалось так много вина. Мясо клали в чан, наполненный морской водой, туда залезал матрос, он топтал и мял ногами кусок до тех пор, пока количество содержащейся в нем соли не становилось приемлемым для еды. Семь коров и три свиньи, взятые в плавание, предназначались для более «изысканных» трапез. Естественно, что и это мясо не делили на порции, а брали пальцами и ножами из общего котла. Деликатесами могут показаться большие запасы меда, коринки (мелкий изюм), инжира, миндаля, изюма, варенья из айвы; несколько разойдутся мнения в отношении двухсот пятидесяти связок чеснока, тоже точно зафиксированных. Кроме того, имелись маслины, оливковое масло, уксус, лук, каперсы и мука. Муку смешивали с водой и пекли лепешки, если погода была достаточно благоприятной, чтобы развести огонь. Неблагодарную роль коков из-за связанных с ней поношений и хулы охотно возлагали на юнг. Важное значение в питании на борту отводилось сыру, питательные свойства которого, как правило, тогда недооценивались. Однако флот Магеллана захватил с собой 1,3 тонны сыра.

Рассматривая в целом условия жизни и питание на борту, многие справедливо придут к выводу, что одно лишь это было подвигом наших предков. Перед этим подвигом мы должны почтительно склонить голову. А вспомогательные навигационные средства, которыми они пользовались в своих путешествиях, сегодня кажутся просто-напросто посохом слепца. Уже упоминалось, как остро нуждались иберийские открыватели и завоеватели в помощи местных лоцманов, какое пренебрежение у «открытых» народов вызывали европейские навигационные инструменты. И действительно, в основе их лежали знания, унаследованные со времен античности. Эти знания, усовершенствованные за прошедшие века в Азии, были принесены маврами в Португалию и Испанию или были заимствованы европейцами в ходе крестовых походов.

Вся средневековая навигация в открытом море базировалась на компасе. Доподлинно известно, что этот указатель пути, всегда готовый прийти на помощь, применялся на европейских кораблях уже в XII столетии. Правда, тогда возможен был довольно примитивный и одновременно драматический способ использования указателя пути. Если облака и туман заволакивали созвездия, тогда намагничивали железную иглу, насаживали на нее соломинку и пускали плавать в таз, заполненный водой. Часто куском магнита еще некоторое время водили над иглой, как бы ее, пока она в конце концов не указывала на север. компасов, которыми был оснащен флот Магеллана, Ели на инструменты, употребляемые сегодня, хотя это были называемые сухие компасы. Их картушки были изготовлены из легкого материала, тончайшего пергамента или бумаги, чтобы обеспечить максимальную подвижность. На их верхней плоскости были нанесены деления, на нижней — приделана игла из намагниченного железа. Все это, насаженное в центре на стержень, свободно вращалось и указывало курс по градусной шкале, нанесенной на футляр компаса. Указывало по мере тогда, когда море не слишком волновалось и не корабль, но если море было неспокойно, то картушка понятное дело, соскальзывала со стержня. Магнитная игла закреплялась под картушкой подвижно, чтобы учесть магнитное склонение, известное с XIII века.

Мы узнаем от Магеллана, что и он пытался исправлять показания компасов. Кстати, уже в 1530 году испанец Алонсо де Санта-Крус разработал карту уже известных тогда магнитных так как благодаря ей надеялся определять географическую долготу — идея, которую ранее использовали Колумб и сын Каботы. Даже если Магеллан и хотел использовать опыт своих предшественников, все-таки этот опыт ему не мог пригодиться, ведь он плавал в морях, совершенно неизведанных. Кроме того, линии одинакового магнитного склонения пересекают земной шар неравномерно.

Правильные показания компасов зависели также от силы намагничивания игл, которая со временем ослабевала, причем в различной степени. Иглу нередко намагничивали или вовсе заменяли. Согласно спискам снаряжения армады, одних только запасных игл для компасов было взято тридцать пять штук.

Из тех же списков мы узнаем, какими инструментами пользовались ‚наши предки для определения высоты светил. двадцать один инструмент — вот общее число таких приборов, взятых тогда в плавание. Но кажется, из них наиболее ценился и чаще употреблялся квадрант. Без сомнения, этот угломерный инструмент, распространенный среди мореплавателей уже с середины ХУ столетия, оставался ко времени, когда оснащалась Армада на Молукки, по-прежнему излюбленным навигационным прибором. Он уступил только градштоку, который буквально в ближайшее время занял такие же господствующие позиции которые португальцы в единичных случаях применяли уже 1500 года. Квадрант — это пластина в форме четверти диска. его центре был отвес, а на плече (стороне) имелся диоптр для наблюдения светила. Через диоптр пеленговалось светило, скользил вдоль дугообразного края инструмента, где были нанесены деления, и отмечал высоту светила в градусах к настоящему времени. Видимо, был необходим второй человек, чтобы фиксировать полученные данные.

Астролябия, тоже широко распространенная, — Магеллан и его кормчие везли с собой восемь этих угломерных приборов — так же как квадрант, принадлежала когда-то к инструментарию астрономов и астрологов. Правда, астролябия моряков представляет собой отнюдь не ту великолепную иллюстрацию знаков зодиака, какую демонстрируют музейные экспонаты. Это было четырехсекторное кольцо с приспособлением для подвешивания. в его центре помещалась алидадная линейка с диоптрами на концах для пеленгования. Во время измерений наблюдатель смотрел в обращенное к нему отверстие диоптра и поворачивал алидаду, пока не появлялось отображение светила во втором отверстии. Теперь можно было снять показания высоты светила в градусах, деления которых были нанесены на кольцо. Такие приборы были тяжелы и, даже если они были сделаны из дерева, довольно несподручны. Тем не менее они охотно применялись для наблюдения солнца, потому что в этом случае не надо было на него смотреть, как при использовании квадранта, не было необходимости защищать глаз стеклом, зачерненным сажей. Вместо этого нижнюю диоптру прикрывали темной заслонкой, опускали астролябию вниз в вертикальном положении и поворачивали алидаду, пока точка света в центре диска не указывала на то, что достигнуто положение, соответствующее солнцестоянию. Оба описанных здесь инструмента имеют одну общую особенность: горизонт мог быть затянут туманом или вообще не виден — он был не нужен при пользовании этими инструментами. Видимо, можно сказать, что в те времена днем предпочитали использовать астролябию, ночью — квадрант, хотя астролябия вряд ли пользовалась большей благосклонностью, чем квадрант, так как для наблюдения созвездия ее приходилось подвешивать. А на кораблях, испытывающих качку, это не могло привести к положительным результатам.

Само собой разумеется, что астролябия была для Магеллана важнейшим вспомогательным средством, когда он хотел установить географическую широту. Ведь Полярную звезду этот сияющий путеводный знак для всех моряков, плавающих к северу от экватора, — он продолжительное время не видел, а на небосклоне южного полушария нет аналогичной путеводной звезды над Южным полюсом. Таким образом, ему оставалось только солнце, высота которого в момент, когда оно находится в зените, давала возможность определить географическую широту. Предпосылкой тому служила так называемая таблица солнечных склонений, имевшаяся в распоряжении наблюдателя. Так как летом солнце ежедневно поднимается все «выше», а зимой опускается все «ниже», таблица приводила величину изменений его высоты. И только тогда, когда величину склонения в зависимости от времени года вычитали из измеренного угла или прибавляли к нему, дополнение его до 90° показывало географическую широту. Самый ранний предназначенный специально для мореплавателей труд, дававший сведения о склонении, — «Руководство по астролябии и квадранту» — вышел в свет в 1509 году в Лиссабоне. Его первое издание предположительно было напечатано в 1495 году. В нем приводится ряд данных о широте особо примечательных географических точек на морских побережьях и поправки на установленную, при помощи Полярной звезды широту, а также склонение солнца на каждые сутки года. Совершенно правомерно допустить, Магеллан располагал теми таблицами, которые были распространены не только в отпечатанном типографским способом но и в переписанных от руки копиях. Как хорошо с ними умели обращаться, доказывает вахтенный журнал Франсиско Альбо — кормчего во флоте Магеллана. В нем мы находим географическую широту бухты Сан-Хулиан — 49°40’ (фактически 49° 15’) и мыса Кабо-Вирхенес — 52°20’ (точнее, 52° 18’). Его коллега Андрес де Сан-Мартин делал также точные вычисления, едва ли уступающие сегодняшним измерениям.

Далее. Наблюдать солнце в зените важно для определения судового времени, так как в зенит оно восходит в полдень по местному времени. Тогда пускалась в ход ампольета — получасовые песочные часы. В дальнейшем за ними следили вахтенные и переворачивали их, как только верхняя емкость часов опустошалась. Конечно, такие измерители времени не годились для определения географической долготы. Как уже говорилось, долгота оставалась загадкой, пока не был теоретически обоснован метод «лунного расстояния», которым пытался воспользоваться Америго Веспуччи, и до тех пор, пока не были сконструированы надежные часы, пригодные для перевозки. Таинственный способ, каким Руй Фалейру якобы мог определить географическую долготу, — должно быть, один из многих, которые еще много лет спустя лишь вводили в заблуждение.

Однако Фалейру не был бестолковым человеком. Это видно из той части инструментов, которую он заготовил для армады. Франсишку Фалейру, его брат, написал книгу «Искусство мореходства», снискавшую широкую популярность, и таким образом увенчал навигаторские изыскания семьи Фалейру. Некий намек в списках снаряжения мог означать и то, что Фалейру был озабочен усовершенствованием существовавшего тогда компаса. Имеются в виду «четыре больших ящика для компасов», названные в приложении «футлярами» для компасов. В конце концов нет ничего предосудительного, если ученый проводит время за изготовлением ящиков — возможно, дело уже касается попытки смягчить движения картушки, вызванные качкой, деревянной рамкой и шелковыми нитями. Кажется возможным применение принципа, получившего сегодня название карданного подвеса, он был уже известен и пускался в ход для других целей. Но все это лишь предположения.

Следует заметить, что упомянутый список инструментов несовершенен. Например, в нем не значится лот — старейший вспомогательный прибор на службе у моряков. Он, по всей вероятности, состоял из свинцовой конической гири с прикрепленным к ней тонким прочным линем, на котором через определенные промежутки делались пометки — марки из разноцветной ткани. Матрос, измерявший глубину, стоял — и так продолжалось, видимо, еще длительное время у вант фок-мачты и оттуда бросал лот вперед по ходу судна. У гири снизу имелось углубление, заполненное салом, с помощью которого можно было брать пробы грунта. Если лот оставался «чистым», значит, было ясно, что грунт каменистый.

Неизвестно, применял ли Магеллан уже лаг — приспособление для измерения пройденного расстояния. В частности, на применение лага указывает одно замечание в путевых заметках Антонио Пигафетты, однако это указание весьма неопределенно. Точные данные о лаге (лаглине), помеченном узлами с утяжеленным деревянным сектором, дошли до нас из работы Уилльяма Бёрна, увидевшей свет в 1574 году. В ней, правда, утверждается, что речь идет о предмете, который используют уже с давних пор. А до того было возможно измерить только скорость с помощью щепки, выброшенной с подветренной стороны за борт, или каким-либо иным образом.

Идея применить лаг была впервые подсказана в 1543 году немцем Николаусом Кребсом (Николай Кузанский). Определено, мысль этого прелата была тогда уже не нова, но, так как попрежнему не имелось на борту подходящего хронометра, ее не удалось использовать на практике.

Ещё одно замечание по поводу морских карт армады. Это были плоскостные карты с прямоугольной градусной сеткой, не [дававшие достоверного изображения Земли ни в отношении координат ни в отношении ее поверхности. И хотя несовершенство карт было давно известно — на них, например, не были схождения меридианов к полюсам, — тем не менее в кругах мореплавателей продолжали ими пользоваться, не внимая советам, В середине ХУ! столетия испанский космограф Мартин Кортес сетовал на то, что переубеждать моряков — это все равно что «музицировать перед глухим или показывать картину слепому». Но в самом деле, чтобы устранить недостатки, предложили поначалу только математические расчеты, которые было не под силу ни одному моряку. А так как Фалейру прилагали усилия усовершенствовать карты, тогда существовавшие, вполне вероятно, что шесть карт, изготовленных по их желанию, не походили на общепринятые оригиналы.

Теперь, после необходимого экскурса, речь снова пойдет о событиях 1518 года в гавани Севильи. Обещанный поток дукатов течёт лишь тонкой струйкой, постепенно иссякая в бесчисленных конторах Каса де Контратасьон. Не обошлось без того что Магеллан то и дело беспокоит короля своими жалобами. Часть той переписки сохранилась. Из нее ясно, что на и на устранения осложнений в *колониальном ведомстве пришлось израсходовать вместе с государственными затратами 45 000 мараведи. Такое положение тяготит и удручает, сравнению с этим особенно опасными кажутся происки португальского консула Себастьяна Алвариша. Подобно змее, изворачивается он между группами, представляющими различные интересы, использует деловые связи, свои деньги и низменные чувства тех, кому невмоготу наблюдать успех «португальского выскочки». 22 октября станет большим днем его оплаченных и добровольных марионеток.

Началось в предрассветные сумерки. Во время отлива <Тринидад вытащили на сушу и накренили, чтобы привести в порядок днище. Магеллан, желающий собственными глазами увидить состояние обшивки, находится в гавани. Как только восходит солнце, на четырех других кораблях поднимают флаги. Сегодня это только те, на которых изображен герб главнокомандующего флота, значит, Магеллана. Они развеваются на фор-стеньгах. А развевающиеся обычно на главных мачтах королевские штандарты недавно отданы художнику, он должен освежить их раскраску. То, что они отсутствуют, подтолкнуло шайку бездельников к бунту. Флаг Португалии вьется там над шпилями, горячатся зеваки на пристани, нужно немедленно сорвать эти ‚озорные лоскуты. В толпе разжигает патриотический огонь. как пишет позже Магеллан королю, “оп саЬаiiего еI еу е Рогпа1”. Бесспорно, он имеет в виду Алвариша и прямо намекает на его ставленника управителя порта. Тот, не согласовывая с капитаном, приказывает разъяренным людям завладеть флагами. Магеллан и его команды решительно воспротивились, но чиновник не желает понять, что превысил свои полномочия. 14 только благодаря случаю уже обнаженные шпаги решительными руками вновь вложены в ножны. Появляется Санчо Матьенсо — один из руководителей Каса де Контратасьон. Ему рискуя жизнью, удалось подавить мятеж, но цена слишком высока. Пристыжено вынужден Магеллан спустить знамена со своим гербом.

Матьенсо тем самым оказал ему одну из тех услуг, которые порой оказываются некстати. Ибо речь идет о гордости, а гордость Магеллана, как известно, ничуть не менее уязвима, чем у любого заносчивого испанского гранда. И приятно слышать, что он остался благодарен и предан свидетелю своего поражения: в завещании Магеллан называет Санчо Матьенсо своим душеприказчиком.

Король Карл, уж отчасти знакомый с ненавистью своих подданных к чужакам, обеспечил обиженному удовлетворение, но и его скоро начинает мучить некоторое недоверие. Мало было доверия, и мало было денег. Намерение короля отправить флот к концу года — пустая иллюзия. Наступает хмурая зима. Иногда кажется, что только два человека продолжают интересоваться судьбой армады: Магеллан и его противник Себастьян Алвариш. Из сообщения, которое консул в июле составил для короля Манула, ясно видно, как неутомимо и ловко осуществляет он свою миссию. Еще раз проникает он к будущему генерал-капитану и уговаривает во имя процветания его отечества отказаться от предприятия. Вопрос Магеллана о полномочиях Алвариша он, видно, так до конца и не понял, равно как и ироническое замечание, что, если он вернется в Португалию, это не потребует даже особого вознаграждения — он удовлетворится семью локтями серого полотна да несколькими чернильными орешками. Однако серьезней надо было бы отнестись к тому, что, кроме того, поведал Алвариш. Магеллан не должен верить сладкоречивым словам епископа Бургосского, которыми тот его осыпает; среди тех, кто будет сопровождать Магеллана, много желающих разделаться с ним — как бы это не стало роковым для его чести.

Этой чести много вреда причинил Себастьян Алвариш, и уже упущен момент, чтобы просто отвести подозрение, которое пробудило его сообщение португальскому королю. В нем консул утверждает. что Магеллан заколебался и просил якобы гарантий. действительно, положение Магеллана в июле 1519 года было незавидным, Но и не таким плачевным. чтобы снова отдаться на милость короля Мануэла. Ясно, что Алвариш лгал, когда описывал состояние кораблей, так как они прекрасно оправдали себя в деле. это был изощренный интриган. А манера, в какой он обрисовывает, что только из-за недостаточных полномочии его усилия не имели успеха, допускает определенные выводы. Кроме того. потом события стали развиваться в ином направлении. Это выразилось в словах, которые мы также находим в письме Алнариша: Я человек чести. Я буду следовать путем, который выбрал. Вот ответ Магеллана.

Но есть и кое-что отрадное. В феврале 1519 года Беатрис Барбоза де Магеллан дарит мужу сына. Он получает имя Родриго. Одновременно с его крещением появляется просвет в том финансовом тупике, в котором до сих пор находилась армада. 10 марта Карл 1 уполномочил епископа Бургосского допустить к оснащению флотилии заинтересованных купцов. За это они получат не только прибыль от дохода первого плавания но Молуккские острова, но и возможность принять участие на точно таких же условиях в трех следующих плаваниях. Фонсека поручает провести соответствующие переговоры Кристобалю де Аро и Алонсо Гутьерресу. Первый заботится о привлечении в долю крупных финансистов, второй — финансистов помельче. Их усилия достаточно успешны, чтобы король отдал приказ об отплытии <армады на Молукки> в мае.

Но купцам нужно время. Они осмотрительно, по наиболее выгодным ценам выбирают изделия из железа, военное и рыболовное снаряжение в Стране Басков, навигационные инструменты — в Кадисе. Свозятся тюки, мешки. слитки. товары для обмена и безделушки. которые как по мановению волшебной палочки должны будут обернуться мускатом и гвоздикой. Натиск на острова Пряностей должен осуществляться с помощью ртути и немецких ножей самых дешевых сортов. с помощью слоновой кости и колокольчиков трех разных видов>, в то же время могут быть пущены в ход семьдесят одна пушка в случае, если повстречаются конкуренты или чрезмерно строптивые местные жители. Вооружение. тщательно подобранное для плавания, кажется, рассчитано и на встречу с португальцами. Например, в распоряжении о правилах поведения в плавании, отданном 8 мая, король опять указывал на то, чтобы корректно относиться к областям, подвластным Португалии. Одновременно он требует, чтобы всех посланцев короля Мануэла изгонять из <испанских вод, а груз захватывать. И что бы там ни было. но армада уже вооружена: полевые орудия, фальконеты, бомбарды, даже три осадных орудия. арбалеты, аркебузы.

Трюмы кораблей до отказа забиты товарами и снаряжением. за которые выложено почти полмиллиона мараведи. Но где же команды? Некоторые уже назначенные кормчие не желают больше принимать участие в плавании. Каса де Контратасьон вынуждена их заставить. Продолжает все еще действовать изворотливый Алвариш или смелое предприятие отпугивает андалусских моряков? Это вполне возможно, но, кроме того, опытные моряки стали редкостью, с тех пор как захватнические походы в Новый Свет соблазнили многих. Так, например, конкистадор Грихальва и его солдаты в прошлом году должны были выложить кругленькую сумму из собственных карманов, чтобы найти на Кубе матросов, которые могли бы привести их корабли к «золотой стране>) Юкатан. Что же может предложить п сравнению с этим армада? Четырехмесячное жалованье команде вперед за плавание, которое продлится два года — два года солонины и сухарей в морях, преимущественно неведомых, вдали от берегов, сулящих золото. В церквах поставлено достаточно свечей в память о тех, чьи останки гниют на Антилах и по всему побережью Карибского моря. Попасть туда, где перец растет, жаждут Кристобаль де Аро и ему подобные, простой же люд с набережных Севильи этого не желает.

Магеллан может кое-что посоветовать. Он знает многих португальцев, опытных мореходов, которые ходили в Индию, а потом перебрались по тем или иным причинам в Испанию и еще не нашли себе места службы. В их окружении он любит находиться, поскольку это люди совсем иного склада нежели Картахена, Кесада и Мендоса — только трое этих испанских офицеров потянули за собой шлейф из восемнадцати слуг. Тогда королю донесли, что Магеллан окружает себя сговорчивыми людьми, своими соотечественниками. Монарх дает понять Каса де Контратасьон, что следует *ненавязчиво, но непреклонно» сократить число моряков из Португалии до пяти человек. Несмотря на это, в плавание отправляются почти сорок португальцев — когда в июле германские курфюрсты избрали короля Карла императором, он нашел себе дело поважнее, чем забота о командах армады.

Однако же изнурительный спор с враждебно настроенными служащими и чванливыми знатными дворянами, попавшими благодаря поддержке при дворе на самые выгодные посты, затянулся надолго. Трое из этих аристократов уже названы: Хуан де Картахена, офицер дворцовой гвардии, теперь генеральный контролер флота, а позже капитан «Сан-Антонио»; Гаспар Кесада, состоявший вначале на службе у архиепископа севильского, теперь капитан «Консепсьона> Луис де Мендоса, казначей и капитан «Виктории». Лишь Хуана Серрано, брата того самого Франсишку Сиррана, который слал с Молуккских островов такие вдохновляющие послания, может Магеллан считать своим приверженцем. Он командует маленьким «Сантьяго». Но он профессионал высокого класса. Когда он был еще португальским подданным и звался Жуан Сирран, то командовал одной из каравелл Алмейды, поэтому он принес предприятию и в хорошие, и в трудные дни больше пользы, чем эти трое, вместе взятые. Один из них, имеется в виду Мендоса, проявляет себя уже в Севилье таким несговорчивым и непокорным, что король вынужден вмешаться и потребовать, чтобы тот оказывал Магеллану подобающее уважение. Король-то догадывается, что подразумевал когда говорил о роковых последствиях для чести Магеллана.

К сожалению, события развиваются дальше. Руй Фалейру, чьё имя ставилось довольно долго в многочисленных документах перед именем Магеллана, со временем упоминается только В конце концов он становится упрямым соперником, от которого можно ждать самых неожиданных выходок. И дело тут не только в их личных взаимоотношениях. Если Магеллан обладает хотя бы какой-то долей ловкости в обхождении со служащими и придворными, то у Фалейру она отсутствует полностью. Но многие хронисты, видно, все-таки преувеличивали, когда уверяли, будто бы он сошел с ума. Нет, он просто не смириться, что его постоянно отодвигают на задний план, хотя видит и сознает такую неизбежность. Сначала ему не дозволяют взять в плавание брата, затем он вынужден признать, что от него мало толку во время непосредственной подготовки к плаванию, и Магеллан постепенно отстраняет его от дел. Наконец, его самолюбию наносится самый ощутимый удар: король назначает генерал-капитаном и главнокомандующим Магеллана. Собственно, иначе быть и не могло. И хотя Фалейру поручено командование самым большим кораблем, «Сан-Антонио», он не готов следовать в чужом кильватере. Так возникает договор, по сущестству просто компромиссный. Фалейру обещают, что следующую эскадру на Молукки поведет он. Его место занимает де Сан-Мартин — главный кормчий империи, Хуан де артахена получает «Сан-Антонио».

На этом наш интерес к Фалейру может быть исчерпан. Обманутый в своих надеждах, он возвращается в Португалию, где его бросают в тюрьму, и лишь через десять месяцев он снова обретает свободу. В 1523 году он вторично предлагает Карлу свои услуги и просит изыскать возможность выплатить ему однажды обещанное денежное пособие. Как явствует из дальнейшего, и та, другая просьба была отклонена. Самое ценное, чем он обладал, было уже получено: его таинственный и ложный способ определения географической долготы, переданный им Адресу де Сан-Мартину и Магеллану перед отплытием армады.

Из-за отказа Фалейру генерал-капитан попал в затруднительное положение. Теперь по крайней мере Каса де Контратасьон и епископ Фонсека прочат Картахену в качестве нового партнера в долевом участии, неприкрыто облекая его соответствующими правами. Это делается по вполне понятным причинам, и у Магеллана есть веские основания переждать сложившуюся неопределённую ситуацию. В море, далеко от королевского двора и «королевского ведомства», он хочет заставить Картахену подчиниться.

В июле армада почти готова к отплытию. Как сообщает Алвариш, осуществляется подготовка еще одной экспедиции на о. Молукки, но другим путем. Капитан по имени Андрес Ниньо должен направиться с двумя кораблями. на которых везут материалы для постройки еще трех судов к Панамском’ Перешейку. — заготовленные шпангоуты. доски вместе с необходимым такелаж> намереваются доставить на мулах к Тихоокеанскому побережью континента и там собрать корабли. Затем Хиль Гонсалес Давила возглавит флотилию и двинется через Южное море к островам Пряностей. Помимо этого. оснащается третий флот, который проследует курсом, проложенным Магелланом. «Все это — дело рук Кристобаля де Аро»— Уверяет португальский консул.

Настало время окончательно заполнить судовые роли — документ, перечисляющий членов команд с указанием всех сведений о них. В судовых ролях значатся после отплытия из Сан-лукара двести шестьдесят пять человек. Среди них тридцать семь португальцев, двадцать шесть итальянцев, десять французов, три фламандца, два грека. два немца, один англичанин Оба немца вначале были завербованы как канониры» Сан-Антонио» и «Консепсьона». Только один из них снова увидит Европу Первый, по имени Хорхе Алеман, умрет во время плаванья. второй Ганс Алеман, прозванный Варге или «маэстро Ансе». относится к тем, кто на Тринидаде» остался в живых. По возвращении он умер в лиссабонской тюрьме. Это первый немец, обогнувший земной шар.

Еще одна, по другим причинам достойная внимания личность — Антонио Ломбардо, собресальенте на «Тринидаде». Так зовут в Испании итальянца, родившегося в Виченце, больше известного под именем Антонио Пигафетты (1491 — ок. 1535). рыцарь ордена иоаннитов прибыл с папским посольством к королевскому двору, находящемуся в данный момент в Барселоне. и там узнал о готовящемся предприятии. Недолго думая он решил принять в нем участие, чтобы» воочию увидеть и описать невероятные и ужасные события, происходящие в океане… быть может, благодаря этому потомки не забудут мое имя>. Да, так и случилось. Несмотря на то что путевым заметкам Антонио Пигафетты отчасти присуща приверженность ко всякого рода фантастическим происшествиям и рассказам из «вторых рук», все-таки они тщательно зафиксированное и одновременно наиболее полное свидетельство о ходе первого кругосветного плавания. Например, он настолько досконально и Точно описывает раскраску лица патагонских» великанов», что позже удалось установить, к какому племени они принадлежали. Составленный им список слов первый словарь в эпоху Великих географических открытий; его интерес к образу жизни чужих народов неиссякаем.

Именно поэтому Антонио Пигафетте как хронисту мы отдадим предпочтение. События, здесь описанные, вплоть до таких деталей, как порядок Приемов у дальневосточных владык, их одежда, убранство и утварь жилищ, описания высадок на берег и разных церемоний, происшествий на кораблях, — все соответствует изображенному Пигафеттой. При этом обнаруживаются незначительные отличия от публикаций, появившихся в последние годы, например Хорста Венцеля и Герберта Вотте. Это объясняется тем, что в основу данного повествования автор положил свой перевод копии труда Пигафетты, которую он обнаружил в Йельском университете, где она хранится и поныне. Упомянутые же писатели пользовались изложением заметок, сделанным Оскаром Кёлликером в 1908 году. К сожалению, сама рукопись была утеряна, поэтому сегодня, если в публикациях предоставляется слово любознательному рыцарю ордена иоаннитов, приходится обращаться к одной из четырех уцелевших копий.

10 августа 1519 года в церкви Санта-Мария-де-ла-Виктория-де-Триана освящаются знамена армады. Всего лишь днем раньше Магеллан предстал перед хранителями Каса де Контратасьон с объяснениями, ибо он завербовал непозволительно много португальцев и других иностранцев. Но сейчас слишком поздно вносить какие-либо изменения. Он уже стоит на коленях перед Ликом богоматери: служители церкви помахивают кадилами, огонь свечей отбрасывает блики на королевские штандарты, которые ему протягивают. После того как генерал-капитан поклялся королю и императору в повиновении, приносят присягу на верность подчиненные Магеллана. Глухо звучат голоса Хуана де Картахены и Дуарти Барбозы. Антонио Пигафетты и Ганса Алемана, Луиса де Мендосы и Гонсало Гомеса де Эспиносы. Немного, немного знают они друг о друге: один из них пере- режет другому горло, второй будет оставлен, несмотря на мольбы, на чужом берегу, третий истечет кровью на далеких островах. Среди тех, кто сейчас произносит слова присяги, находится также человек, которому суждено завершить дело коленопреклоненного, — Хуан Себастьян де Элькано, баск, спасающийся от испанского правосудия, так как он продал испанский корабль за границу. Мало, мало знают они друг друга.