Я изучал историю искусств и поэтому понимал, насколько важны салоны. Я знал, что они сделали известными Давида и Гросса. Мне были известны истории, связанные с картинами Мане Портрет мадемуазель Викторен и Завтрак на траве. Последняя работа была отвергнута официальным салоном при Наполеоне III, что заставило Мане основать с другими юными художниками прославленный «Салон отверженных». Помню рисунок, на который это событие вдохновило Мане: мы видим господ в цилиндрах, прогуливающихся со своими картинами в руках. Рисунок назывался Отверженные господа!.
Я помнил и об «Осеннем салоне» в 1905 году, на котором Жорж Руо представил в первый раз свои произведения. Тогда разразился скандал из-за «Клетки фовистов» — зала, где были выставлены произведения Вламинка, Дерена, Матисса, Фриеза, Руо, брутальные цвета которых шокировали «знатоков». Кстати, с «Клетки фовистов» и начался фовизм.
Таким образом, я знал о том, как опасно запрещать что-либо. Запреты не защищают от насмешек.
Во время Оккупации общества художников продолжали функционировать почти как раньше. Они организовывали свои мероприятия. Помимо Большого Дворца выставки часто проводились в Музее современного искусства, построенном в 1937 году для Международной выставки, — огромном здании, прозванном также Токийским дворцом, которое простиралось от набережной Сены до авеню президента Вильсона.
Общество французских художников и Национальное общество изящных искусств открыли «Салон» — академический и абсолютно скучный. Салон Тюильри был более современен и интересен. Но самым значительным оставался всегда «Осенний салон». Короче говоря, все продолжало идти своим чередом. «Салон художниц» отмечал, например, свое 60-летие в марте 1944-го отличной ретроспективой произведений Берты Моризо, Сюзанн Валадон и Мари Кассатт.
Истина обязывает меня сказать, что все эти общества во время Оккупации существовали очень свободно. Мне только объявляли о своих приготовлениях, и я осуществлял чисто формальный «контрольный визит». Я должен был, в силу своих полномочий, дать зеленый свет художникам для выставления их работ — и я никогда не запрещал и даже никогда не спрашивал, что за картины будут на выставке.
В 1943 году, когда я инспектировал «Осенний салон», я оказался в большом зале, зарезервированном для произведений Жоржа Брака. Это было очень смело со стороны организаторов! В Германии Брака объявили главой «дегенеративных художников», он являлся объектом особой ненависти. Тем не менее этот зал меня не напугал. Напротив, я был счастлив, что такое количество работ Брака собрано в одном месте. Мое внимание привлекло маленькое полотно — пейзаж, полностью сделанный из кубов. Позже я узнал, что эта картина и дала название всему направлению — после нее стали говорить о кубизме. Разумеется, я задавал себе вопрос, как отреагирует Берлин. Но между Парижем и Берлином была тысяча километров — и я решил ничего не говорить, оставить все как есть.
Салоны были в ведении Луи Откёра, государственного советника. Именно он открывал их в качестве представителя французского правительства. Однажды эта устаревшая формальность меня развеселила. Прибыв на открытие салона в Музее современного искусства, я нашел господина Откёра слегка подавленным, ожидавшим меня на ступеньках лестницы в окружении... Республиканской гвардии! Проходя между конскими хвостами, мы добрались до входа, преследуемые многочисленной толпой. Разумеется, я никогда не просил об этой излишней торжественности. Должен признаться, что французская официальная помпезность удивляла меня не раз.