Днем перед концертом я спросила у мамы:

– Что это папа хотел мне сообщить?

– Он сам тебе скажет, дорогая.

– Но меня не будет дома, когда он вернется вечером. Ты не могла бы сказать мне сейчас?

– Ах нет, нет, дорогая, нет, я не смогу. Мне бы не надо упоминать об этом сегодня утром. Во всяком случае – ничего такого, из-за чего стоило бы расстраиваться.

И она стала говорить о том, что новенького из одежды стоило бы мне купить.

В тот день давали Третий фортепиянный концерт Прокофьева, и я старалась представить себе, что рядом со мной сидит не мама, а Фрэнк. Я подумала, может, мне разрешат в какое-нибудь воскресенье пойти на концерт с Фрэнком. Потом мало-помалу музыка захватила меня. Это была как раз та музыка, которую Фрэнк посчитал моей, но сейчас мне казалось, что это не только моя, а наша музыка, моя и Фрэнка.

– Тебе нравится, дорогая? – шепотом спросила мама.

– Да.

Фрэнк ждал нас после концерта.

– Мама, – сказала я, – это Фрэнк Роуэн. Фрэнк, это моя мама.

В толпе на ступеньках они с трудом пожали друг другу руки.

– Я позабочусь о ней, миссис Дикинсон, – сказал Фрэнк. – И постараюсь привести ее домой не поздно.

По тому, как мама улыбнулась, я поняла, что Фрэнк ей понравился.

Когда мы остались одни, Фрэнк сказал:

– Давай не откладывая пойдем поедим. Я обещал Дэвиду привести тебя пораньше.

Потом он посмотрел на меня в моем темно-зеленом воскресном пальто и зеленой шапочке и проговорил:

– Какая ты красивая сегодня, Камилла. Кажется, ты с каждым днем становишься все красивее и красивее.

Мы пошли в тот же самый ресторанчик, где были накануне.

Когда мы сели за столик, Фрэнк сказал:

– Мона и Билл сегодня опять подрались. Я просто начинаю ненавидеть свой дом. Мне бы так хотелось поехать учиться в колледж, но боюсь, на это не хватит денег. Придется поступать в Нью-Йоркский университет. Не то чтобы я был против университета, но мне хотелось бы оказаться в другом городе, чтобы не жить дома.

Владелец ресторана, который вчера не показывался, подошел к нам и сказал:

– Добрый вечер, Фрэнки.

– Добрый вечер, мистер Риччиоли, – отозвался Фрэнк. – Как идут дела?

Когда я услышала имя Риччиоли, у меня все захолодело внутри.

– Отлично, отлично, – сказал мистер Риччиоли, потирая руки. – Помпилия спрашивала, почему это ты больше не приходишь?

– Был занят в школе, – ответил Фрэнк. – Передайте ей, что зайду на днях.

Мистер Риччиоли посмотрел на меня с дружеским любопытством.

– У тебя новая девушка? – спросил он.

– Конечно, – сказал Фрэнк. – Вы же знаете, у меня каждую неделю новая девушка. А Помпилия остается королевой среди всех.

В ресторан вошли новые посетители, и мистер Риччиоли пошел их встретить. Я сидела, тупо глядя в тарелку.

– Какой же я дурак, что привел тебя сюда, – сокрушенно заметил Фрэнк. – Но обычно старика тут не бывает ни в субботу, ни в воскресенье. А зато тут все очень дешево.

– Вот как, – пробормотала я.

– Слушай, это все вздор, что я ему наговорил. Пойми, у меня никогда не было таких чувств, какие я испытываю к тебе, Камилла. А другие – ну, мне нравилась их внешность, то, что снаружи. В тебе мне нравится все – и то, что снаружи, и то, что внутри. Мы с Помпилией просто весело проводили время, но, в сущности, ей наплевать на меня, как и мне на нее. Иначе я не привел бы тебя сюда. Послушай, не заказать ли нам равиоли? Или ты предпочтешь пиццу?

– Пусть будут равиоли, – сказала я. И добавила: – Луиза говорила, в прошлую субботу ты ходил на ланч с Помпилией.

Я тут же пожалела о том, что сказала. Какую глупость я сморозила и только разозлила Фрэнка!

– Вот как? – сказал он. – Вообще-то это никого не касается. Но, к твоему сведению, я был у Дэвида.

– Я не хотела… – начала было я. – Прости, Фрэнк.

– Ладно, забудем, – сказал Фрэнк. – Луиза, она… Ладно, забудем. Расскажи мне что-нибудь про звезды. Мне так нравится, когда ты говоришь о звездах.

И я долго рассказывала ему, что знала о звездах и о планетах.

– Этим летом, – сказал Фрэнк, – нам надо выбраться за город и посмотреть на звезды вместе.

И мне подумалось, что если Фрэнк строит планы на лето, то я не могу оказаться очередной Помпилией Риччиоли.

Как только мы покончили с едой, Фрэнк отвел меня на Перри-стрит.

– Мне надо вернуться домой, Кэм, – сказал он. – Ты мне звякни, как будешь готова, я за тобой тут же приду, мне тут пять минут ходу.

– Хорошо, – согласилась я. Фрэнк поздоровался с миссис Гаусс и сказал, уходя:

– Я зайду к Дэвиду, когда приду за Камиллой.

Миссис Гаусс провела меня в гостиную.

– Не будьте у него слишком долго, мисс Дикинсон, – предупредила она. – У него сегодня плохой день. Я было хотела позвонить вам и отложить ваш визит, но он настоял на том, чтобы вы пришли.

Я пересекла холл и вошла в комнату Дэвида. Он находился на больничной кровати. Кровать была приподнята, он сидел, опираясь на подушки. Дэвид выглядел усталым, было заметно, что его мучает боль.

– Спасибо, что пришла, – сказал он. – Или заставила себя прийти?

– Да нет, я сама хотела, – возразила я.

– Что ж, хорошо. Прости, что принимаю тебя в постели, у меня сегодня плохой день. Если мама тебе там наговорила, чтобы не утомлять меня и все такое, так ты не обращай внимания. Я сам скажу, когда устану.

Я пододвинула к нему больничный столик, так, чтобы он мог легко дотянуться до карт и до шахмат.

– Карты и шахматы в нижнем ящике письменного стола, – сказал он.

Я достала то и другое, села к нему на кровать. Как здорово было с ним играть! Когда я играю с Луизой или с девочками из класса, то мне очень легко выигрывать. Они соображают так медленно, что мне делается скучно. У Дэвида оказался острый и ясный ум. Я забыла, что сижу на больничной кровати на том месте, где должны бы быть его ноги, так я была поглощена игрой.

Через некоторое время он сказал:

– Теперь немножко отдохнем и просто поговорим. А потом поиграем в шахматы. Налей мне, пожалуйста, водички в стакан и достань таблетку вон из той коробочки.

Я протянула ему таблетку и стакан воды.

– Спасибо, дорогая.

Насколько по-другому звучало это слово «дорогая», произнесенное Дэвидом. Совсем не так, как когда его произносила мама или Жак. У Дэвида оно согревало теплотой и нежностью и слегка пугало.

– А теперь давай сыграем партию в шахматы, – предложил Дэвид.

Когда мы стали играть, я поняла, что все успела перезабыть. Пока мы играли, я стала кое-что вспоминать, но Дэвид довольно быстро разбил меня в пух и прах.

Он сказал:

– Все в порядке, Камилла. Тебя я не мог бы обыграть с закрытыми глазами, как я это обычно делаю с другими. Сыграем несколько раз, и у нас будут получаться настоящие серьезные партии. Попробуем еще раз?

– Хорошо, – согласилась я. Но пока мы расставляли фигуры на доске, вошла миссис Гаусс.

– Дэвид, – сказала она, – тебе уже пора готовиться в постель.

– Ох, ма, – отозвался Дэвид усталым голосом. – Какая разница, когда я лягу в постель? Разве и так я все время не нахожусь в постели?

– Ты знаешь, что бывает, когда ты переутомишься, – продолжала она. – Особенно если у тебя такой плохой день, как был сегодня.

– Скажите, пожалуйста, который час? – спросила я.

– Уже больше девяти.

– О! – воскликнула я. – Мне пора домой.

– Ладно, – сказал Дэвид. – Позвони Фрэнку. Ма, скажи, что Камилла готова. И Бога ради не устраивай тревог по моему поводу. Я уже давно не проводил такого прекрасного вечера. Мы с Камиллой побеседуем, пока придет Фрэнк, а потом я специально для тебя почищу зубы, покорный, как ягненок.

Миссис Гаусс улыбнулась так, словно улыбка далась ей не без труда, и оставила нас.

– Придешь еще ко мне, Камилла? – спросил Дэвид.

– Да, конечно.

– Потому что сама хочешь или из жалости?

– Сама хочу.

– Жалеешь меня?

– Да, – сказала я.

Он протянул руку, взял меня за кисть, подвинул ближе к кровати.

– Ты откровенна со мной. Спасибо. Люди не всегда в этом признаются. А я ненавижу жалость. Если бы меня меньше жалели, я бы справлялся со своим положением легче. Я довожу до истерики свою мать, стараясь вытравить из нее жалость. Вы с Фрэнком жалеете меня меньше. Или как-то по-другому. Знаешь, Камилла, – заметил он, помолчав, – ты станешь очень красивой женщиной.

– Мне это говорили в последнее время.

– А сама ты это знаешь?

– Не уверена, – сказала я. – Когда смотрюсь в зеркало, я стараюсь это увидеть, но ничего не вижу, кроме того, что там, в зеркале, я – Камилла Дикинсон. А когда я не перед зеркалом, я просто не думаю о том, как выгляжу. Я чувствую себя красивой рядом с Фрэнком.

– А со мной?

– Тоже.

– Ты радость, Камилла. Большая радость для меня. Сделаешь то, о чем я тебя попрошу?

– А что?

– Поцелуешь меня на спокойной ночи?

– Да.

– Тебе не противно поцеловать такого, как я?

– Нет. С чего бы это?

Он притянул меня к себе мягко, но и решительно и поцеловал меня. Я ждала, что он поцелует меня в лоб или в щеку, но он легонько прижал свои губы к моим губам, потом сильнее и сильнее.

Я вдруг подумала: «Это мой первый поцелуй. И я получила его не от Фрэнка!»

Тут из холла донесся голос Фрэнка. Я отодвинулась от кровати, взяла со стула пальто и шапку.

– Привет, Кэм, привет Дэйв, – сказал Фрэнк, входя в комнату.

Он поздоровался с Дэвидом за руку.

– Ну, кто кого побил? – спросил он.

– Никто никого не побил, – сказал Дэвид. – Камилла замечательный партнер.

– Ты готова, Кэм? – спросил Фрэнк.

– Да.

– Придешь в субботу, Камилла? – спросил Дэвид.

– Да, – пообещала я. – В следующую субботу.

Мы попрощались с миссис Гаусс и пошли к метро. У меня все вертелось в голове: «Дэвид поцеловал меня, а Фрэнк – нет. Только во сне. Только во сне».

Фрэнк спросил:

– С тобой все в порядке, Кэм?

– Да.

– Тебя словно что-то заботит. Дэвид ничем тебя не расстроил?

– Нет.

– Ну что ж, помолчи, если тебе хочется помолчать.

Я знала, что Фрэнк больше не будет приставать ко мне с вопросами. Каждый раз, когда Луизе кажется, будто у меня что-то не так на душе, она пристает и пристает, трясет меня, пока не вытрясет и не узнает, что со мной происходит.

Когда мы вышли из метро, я вспомнила вчерашний вечер на этой улице, как мы стояли среди свежевыпавшего снега близко-близко и наши щеки касались друг друга. И я поняла, что это было для меня гораздо важнее, чем Дэвидов поцелуй.

Когда мы подходили к нашему дому, кто-то вышел из подъезда, пожелал привратнику спокойной ночи и зашагал в нашу сторону. Это был Жак.

Я застыла на месте.

– Что случилось? – спросил Фрэнк.

– Я не могу идти домой, – проговорила я. – Не могу.

– Что происходит, Кэм? – На его лице, освещенном уличным фонарем, отразилось беспокойство. – Что с тобой?

– Пожалуйста, – умоляла я, – пожалуйста, пошли… Не спрашивай…

Но тут Жак поравнялся с нами. Он увидел нас и тоже остановился, воскликнув:

– О, Камилла!

А я, точно онемев, не в силах произнести ни слова, смотрела то на Жака, то на Фрэнка.

– Это, должно быть, Фрэнк Роуэн? – с приветливой улыбкой спросил Жак. – Рад познакомиться. Я – Жак Ниссен.

– Как поживаете? – смущенно пробормотал Фрэнк, обмениваясь с Жаком рукопожатием.

– До чего изумительно ты сегодня выглядишь, Камилла, – весело проговорил Жак. – Надеюсь, ты провела приятный вечер.

Ко мне вернулся дар речи.

– Да, спасибо, – пробормотала я.

– Спокойной ночи, дорогая, – пожелал мне Жак. – Спокойной ночи, Фрэнк.

– Спокойной ночи, – ответили мы с Фрэнком в один голос, и Жак двинулся вдоль по улице.

Я поняла, что я должна Фрэнку объяснить, иначе он может все неправильно понять.

– Это Жак Ниссен. Я видела, как они… – Но я не могла сказать даже Фрэнку, что видела, как они целовались. – Моя мама часто встречалась с ним. Это она сказала ему про тебя. Она говорила, что больше не будет с ним видеться. Она мне солгала.

– А может, он был у кого-нибудь другого?

– Может быть. Только вряд ли. Если б у него тут были другие знакомые, я бы знала. И откуда же ему известно про тебя, если не от нее? Фрэнк, я не хочу идти домой.

– Послушай, – сказал Фрэнк. – Я готов бродить с тобой хоть всю ночь. Но ты лучше пойди в холл и снизу позвони маме. Я обещал, что приведу тебя домой. Я не хочу, чтобы они запретили тебе со мной видеться.

– Ладно, позвоню, – согласилась я.

Я позвонила по домашнему телефону. Картер уже вернулась, и она ответила на звонок.

– Ах, это вы, мисс Камилла, – сказала она. – Жаль, что вы так задержались. Мистер Ниссен только что ушел, и он очень огорчался, что не застал вас дома.

Ух, как я ненавидела Картер в эту минуту.

– Я хочу поговорить с мамой.

Мама взяла трубку.

– Камилла, дорогая, уже так поздно. Я… Ты где сейчас?

– Внизу.

– Поднимайся же, дорогая, тебе уже давно пора спать.

– Где папа?

– Он задерживается. Придет поздно.

– Вот как! – сказала я.

– Иди, дорогая. Я хочу услышать, как ты провела вечер.

– И ты расскажешь мне, как провела его ты?

Я даже не знала, что умею говорить таким ледяным тоном. Она на секунду замолчала. Потом ответила, точно у нее перехватило дыхание:

– Конечно, дорогая. Что ты там делаешь внизу?

– Я звоню, чтобы сказать, что я не иду домой. Я пойду погуляю.

– Одна? В такую поздноту?

– Я не одна. Я с Фрэнком. И я не хочу идти домой.

На другом конце провода раздалось:

– Пожалуйста, пожалуйста, иди домой! Позволь мне поговорить с тобой!

– Ладно уж! Ладно! – закричала я и швырнула трубку.

Фрэнк молча крепко взял меня за руку. Когда мы поднялись на лифте и я попыталась открыть дверь, мои руки так дрожали, что ключ не попадал в скважину. Фрэнк взял его у меня из рук и отпер дверь. Мама ждала под самой дверью. Она слегка удивилась, увидев Фрэнка.

– Камилла, дорогая, – сказала она, но потом улыбнулась Фрэнку. – Я рада, что ты поднялся, Фрэнк. Теперь у меня есть случай рассмотреть тебя хорошенько. Там после концерта была такая толпа…

– Добрый вечер, миссис Дикинсон, – сказал Фрэнк, протягивая ей руку. – Простите, что Камилла припозднилась. Они с Дэвидом не успели закончить партию пораньше, как собирались.

– Ничего, все в порядке, – сказала мама. – Может быть, ты зайдешь?

– Нет, спасибо, мне пора. А можно я завтра встречу Камиллу после школы и мы вместе пообедаем? Я приведу ее пораньше, она успеет сделать уроки.

– Я думаю, да, – сказала мама, слегка колеблясь. – Я не знаю… Впрочем, да, хорошо, Фрэнк.

– Большое спасибо, миссис Дикинсон. До свидания. До свидания, Кэм.

И несмотря на слепую ярость, которая бушевала во мне, оттого что я встретила Жака, у меня внутри раздался крик радости: «Я завтра опять увижу Фрэнка!»

Мы пошли с мамой в ее комнату.

– Ты знаешь, что я виделась сегодня с Жаком, – сказала она. Это не был вопрос. Она сказала это утвердительно.

– Да.

– И ты думаешь, это был ужасный поступок с моей стороны?

– Да.

– Дорогая, – сказала она. – О, дорогая моя, я понимаю, что это может выглядеть ужасно, но на самом деле это не так ужасно, как может показаться.

– Почему? – спросила я.

– Потому что я уезжаю, и после того, как я уеду, мы уже больше никогда не увидимся. Я не люблю Жака. Во всяком случае, не так, как люблю Рефферти. И он это знает… Я имею в виду – Рефферти знает.

– Тогда зачем же ты видишься с Жаком?

– Но я не вижусь… Я хочу сказать… О, Камилла ты пугаешь меня, твои зеленые глаза глядят на меня с таким упреком. Я подумала… Мне показалось, я должна с Жаком хотя бы попрощаться… Дорогая, ты слишком молода, чтобы понимать, что такое любовь. Это не такая простая вещь, как ты думаешь.

– Я так не думаю, – возразила я.

– Но ты не знаешь, – сказала мама. – Человек сам должен быть влюблен, прежде чем он все поймет и осознает.

Но я была влюблена. Влюблена во Фрэнка. И тут я стопроцентно осознала, что это именно так. Дэвид все сразу понял. Может быть, любовь с большой буквы и может оказаться не простой вещью, но тот факт, что я влюблена во Фрэнка, показался мне самым простым и самым непреложным фактом на свете.

– Мама, – проговорила я резко, – ты сказала, что уезжаешь. Куда ты едешь?

– О, дорогая, теперь Рефферти на меня страшно рассердится… Но, думаю, я должна сказать тебе, раз уж я начала… Мы едем в Италию.

– Когда?

– На следующей неделе.

– Но я не хочу ехать в Италию! – закричала я.

В этот момент я забыла и про маму, и про папу, и про Жака. В моей голове вертелась только одна мысль – если я поеду в Италию, то не смогу видеться с Фрэнком.

– Но дело обстоит так, – сказала мама. – Мы с Рефферти уезжаем одни.

– О! – произнесла я с облегчением. – Я совсем не против остаться в Нью-Йорке.

– Но, дорогая, ты не остаешься в Нью-Йорке.

– Что ты хочешь сказать?

– Дорогая моя, мы с папой… Я, знаю, частично это моя вина, я не была такой хорошей матерью, как следовало бы… Но ты в последнее время совсем отбилась от рук… Мы решили, что лучшим выходом будет, если ты на остаток года поедешь в пансион.

– Нет! – завопила я и вскочила так резко, что мама, потеряв равновесие, села на ковер у моих ног.

– Дорогая, все уже решено, все устроено, – сказала она тихим голосом.

– А со мной вы не могли посоветоваться? – спросила я сердито. – Я не хочу уезжать из Нью-Йорка, мне нравится моя школа. Найди мне гувернантку или компаньонку и оставь меня здесь, пожалуйста, мама.

Но она сказала:

– Камилла, дитя мое дорогое, я ничего не могу с этим поделать. Я бы хотела все сделать для тебя, все на свете, но Рефферти…

– Ты хочешь сказать, что вы отсылаете меня из-за Фрэнка и Луизы?

– Частично – да. Но и вообще, мы с папой подумали – это то, что тебе сейчас нужно. Мы подумали, тебе понравится в пансионе. Многим девочкам нравится.

Возможно, так и было бы год назад. Или полгода. Но тогда я еще не встретила Фрэнка. Тогда я не знала, что значит полюбить.

– Дорогая, – сказала мама. – Уже страшно поздно. Тебе пора быть в постели давным-давно. Если хочешь, поговори с папой завтра, но от этого все равно ничего не изменится.

Ясно. Ничего не изменится. Они все решили. Мне придется уехать.

– Спокойной ночи, – сказала я и ушла в свою комнату.

Я разделась, легла в постель, но не могла уснуть. Я лежала и думала, хваталась за мысль о Фрэнке, как потерпевший кораблекрушение хватается за дощечку в безбрежном океане. Мысль о нем – это то единственное, что не давало мне опуститься в пучину темных холодных вод. Позади меня не было видно земли, впереди – тоже. И только надежда на то, что завтра я увижу Фрэнка, держала меня на плаву.