Глава 1

Пропавшие личности

 

Программное обеспечение выражает идеи всего, от природы музыкальной ноты до природы личности. Оно же является объектом очень жесткого процесса «фиксации». Таким образом, идеи (в сегодняшнем мире, когда человеческая деятельность все больше управляется программным обеспечением) стали более подвержены «фиксации», чем в предыдущие эпохи. До сих пор основная часть «фиксированных» идей была не слишком плоха, но некоторые из так называемых идей 2.0 никуда не годны, и нам стоит от них отказаться, пока мы еще можем это сделать.

 

Фрагменты — это не люди

Примерно на рубеже веков с цифровой революцией что-то пошло не так. Всемирную паутину наводнили мелкие проекты, иногда называемые веб 2.0. Такая идеология пропагандировала радикальную свободу в пространстве Сети, но, по иронии, это скорее свобода для машин, чем для человека. Тем не менее ее иногда называют открытой культурой.

Анонимные комментарии в блогах, безвкусные видеошутки и легковесные мэшапы могут показаться тривиальными и безвредными, но в целом эта распространенная практика фрагментарного, обезличенного общения принизила роль межличностного взаимодействия как такового.

Сегодня коммуникации часто представляются сверхчеловеческим феноменом, находящимся выше отдельных личностей. Выросло новое поколение со сниженными ожиданиями того, чем может быть личность и кем способен стать отдельный человек.

Самая важная характеристика технологии — это то, как она меняет людей

Когда я работаю в лаборатории с экспериментальными цифровыми устройствами, такими как новые варианты виртуальной реальности, я все время помню, что любые изменения в деталях цифрового устройства могут иметь значительные непредвиденные последствия для людей, которые будут играть с этим устройством. Малейшее изменение в таких, казалось бы, мелочах, как легкость доступа к кнопке, иногда может полностью изменить поведенческие схемы.

Так, Джереми Бейленсон, исследователь из Стэндфордского университета, показал, что изменение высоты аватара в погружающей виртуальной реальности приводит к изменению самооценки и социального самосознания. Технологии являются нашим продолжением, и, как аватары в лаборатории Джереми, наши индивидуальности могут быть изменены под воздействием причуд гаджетов. Нельзя работать в информатике, не занимаясь в то же время и социальной инженерией.

Вы можете спросить: «Я веду блог, много читаю и пишу в „Твиттер“ и „Википедию“, как это может изменить меня?» или «Если я обращаюсь к коллективному разуму, то кто я?» Мы, изобретатели цифровых технологий, похожи на стэндап-комиков или нейрохирургов — наша работа связана со сложными философскими вопросами. К сожалению, в последнее время мы доказали, что философы из нас плохие.

Когда разработчики цифровых технологий пишут программу, которая требует взаимодействовать с компьютером так, как будто это человек, они просят вас признать где-то в уголке сознания, что вас самих тоже можно рассматривать как программу. Когда они создают интернет-сервис, который редактирует огромная анонимная толпа, они предлагают согласиться с тем, что толпа случайных людей есть организм с присущей ему точкой зрения.

Различные медиаконструкции стимулируют разные потенциалы человеческой природы. Мы не должны стремиться к тому, чтобы сделать менталитет толпы как можно более эффективным. Вместо этого мы должны стараться пробудить феномен индивидуального разума.

Что такое личность? Если бы я знал ответ на этот вопрос, то, наверное, мог бы написать компьютерную программу искусственной личности. Но я не могу. Быть личностью — не четкое руководство к действию, но поиск, тайна, вера.

Оптимизм

Для любого человека, не говоря о технологе, было бы трудно вставать утром без веры в то, что будущее может оказаться лучше прошлого.

В 1980-е, когда Интернет был доступен небольшому числу первопроходцев, мне часто приходилось спорить с людьми, которые боялись, что странные технологии вроде виртуальной реальности, над которыми я работал, смогут породить демонов человеческой природы. Не станут ли люди зависимыми от виртуальной реальности, как от наркотика? Не окажутся ли они запертыми в ней, будучи не в состоянии вырваться наружу, в физический мир, где живем мы все? Некоторые вопросы были глупыми, но некоторые оказались провидческими.

Как политика влияет на информатику

В те времена я входил в веселую группу идеалистов. Если бы вы в 1980-е годы заглянули на мой обед, скажем, с Джоном Перри Барлоу, который стал соучредителем Фонда электронных рубежей, или Кевином Келли, основателем и редактором журнала Wired, то услышали бы, что мы обсуждаем. Идеалы в мире технологий важны, но механизмы, посредством которых идеалы влияют на события, отличаются от существующих в любой другой сфере жизни. Технологи не занимаются убеждением, чтобы повлиять на вас, — по крайней мере, мы это делаем не очень хорошо. Среди нас есть несколько мастеров общения (типа Стива Джобса), но по большей части мы не слишком убедительны.

Мы увеличиваем ваши возможности с помощью удаленных глаз и ушей (веб-камеры и мобильные телефоны) и расширяем память (море подробностей в Сети). Вы получили новые средства связи с миром и другими людьми. И это может изменять ваше восприятие мира и самих себя. Мы вмешиваемся в вашу философию, манипулируя вашим когнитивным опытом непосредственно, а не опосредованно, через убеждение. Чтобы создать технологию, способную с неимоверной скоростью изменить будущее человеческого восприятия, нужна лишь небольшая группа инженеров. Таким образом, жизненно важные аргументы за и против взаимодействия человека с технологией должны приводиться разработчиками и пользователями до того, как средства манипуляции созданы. Моя книга об этих аргументах.

Сегодняшняя структура Сети не была неизбежной. В начале 1990-х существовала, наверное, дюжина многообещающих попыток разработать способ представления сетевой цифровой информации, который привлек бы наибольшее количество пользователей. Такие компании, как General Magic и Xanadu создали альтернативные способы с фундаментально различными свойствами, но все они остались в рамках лабораторий.

Один человек, Тим Бернерс-Ли, придумал то устройство веб, которое существует сегодня. В момент своего появления веб был минималистичен, поскольку практически не высказывал предположений, как должна выглядеть веб-страница. Он был также открытым, потому что не существовало страницы, более или менее предпочтительной для архитектуры, все были доступны всем. Кроме того, подчеркивалась ответственность автора, поскольку только владелец был способен сделать так, чтобы его сайт можно было посещать.

Первоначально Бернерс-Ли хотел помочь сообществу физиков, а не всему миру. Несмотря на это, атмосфера, в которой первые пользователи встретили веб, испытала влияние идеалистических дискуссий. В период до рождения веб большинство идей были радикально оптимистичными и получили признание в кругу ученых, а затем и во всем мире.

Поскольку, создавая информационные технологии, мы многое делаем впервые, есть ли способ узнать, как лучше всего это делать? Той почти абсолютной свободе, которая присуща цифровым системам, сопутствует дезориентирующая моральная дилемма. Мы это все придумываем — так что именно мы должны придумывать? Довольно, этой дилеммы просто не существует.

По мере увеличения размеров и сложности программное обеспечение способно стать ужасно запутанным. Когда к разработке подключаются другие программисты, оно может показаться настоящим лабиринтом. Если вы достаточно умны, то у вас получится написать любую небольшую программу с самого начала, но для того, чтобы успешно изменить большую программу, потребуются огромные усилия (и удача), особенно когда от этой программы уже зависят другие. Даже лучшие группы разработчиков периодически сталкиваются с массой программных ошибок и структурных головоломок.

Истинное наслаждение — писать небольшие отдельные программы, но поддерживать крупномасштабные проекты всегда мучительно. Именно поэтому цифровые технологии искушают психику программиста своего рода шизофренией. Идеальные и реальные компьютеры постоянно путают. Технолог хочет, чтобы все программы вели себя как совершенно новые и оригинальные, и использует любые психологические стратегии, чтобы не думать о компьютерах реалистично.

Возрастающая вероятность появления ошибок в программах во время их разработки может привести к полному замораживанию цифровых схем в процессе «фиксации». Такое случается, когда создано много программного обеспечения для работы с уже существующим. Значительные изменения ПО в момент, когда от него зависит множество другого ПО, — самое сложное. Так что этого почти не бывает.

Иногда появляется цифровой рай

Однажды, в начале 1980-х, конструктор музыкальных синтезаторов Дэйв Смит между делом придумал способ представления музыкальных нот. Он назывался MIDI и рассматривал музыку с точки зрения клавишника. MIDI состоял из цифровых моделей, представлявших события клавиатуры, такие как «клавиша нажата» и «клавиша отпущена».

Это означало, что невозможно было описать гладкие, плавные переходы, как у певца или саксофониста. MIDI мог воспроизводить мозаичный мир клавиш, а не акварельный мир скрипки. Но причин, по которым MIDI должен был бы описывать все многообразие музыки, не существовало, поскольку Дэйв хотел лишь соединить несколько синтезаторов, чтобы получить более широкую палитру звуков, используя единственную клавиатуру.

Несмотря на ограничения, MIDI послужил стандартом представления музыки в программном обеспечении. Для работы с этим стандартом были созданы музыкальные программы и синтезаторы, и очень скоро стало непрактично менять их или избавляться от всего этого. MIDI устоялся, и, несмотря на многократные, предпринимаемые в течение десятилетий попытки международных коммерческих, академических и профессиональных организаций изменить его, он все еще остается собой.

Стандарты и неизбежное отсутствие предвидения представляли неудобство и до компьютерной эры. Примером может служить размер колеи железных дорог. Лондонская подземка была спроектирована как узкоколейка с соответствующими тоннелями, которые сегодня не позволяют разместить на некоторых линиях кондиционеры. Просто нет места для отвода горячего воздуха из поездов. Сегодня из-за негибкого проектного решения, принятого более века назад, десятки тысяч жителей одного из самых богатых городов мира вынуждены ездить в душных поездах.

Программное обеспечение хуже железных дорог, потому что оно всегда должно точно соответствовать безгранично детализированному, произвольному, запутанному беспорядку, который невозможно отследить. Требования к разработчикам настолько обязательны и строги, что адаптация к меняющимся стандартам может стать бесконечной борьбой. Таким образом, если «фиксацию» можно считать гангстером в мире железных дорог, в цифровом мире это абсолютный тиран.

Жизнь на искривленной поверхности закона Мура

Фатальным аспектом информационных технологий является то, что отдельная разработка, появившись однажды и случайно заняв нишу, остается неизменяемой. С этого момента она становится постоянным инструментом, даже если ее место до момента укоренения занимала более совершенная разработка. Тогда простое раздражение перерастает в катаклизм, так как вычислительные мощности компьютеров растут экспоненциально. В компьютерном мире этот феномен известен как закон Мура.

С момента начала моей карьеры, что было не так давно, компьютеры стали в миллионы раз мощнее и несравнимо более распространены и связаны. Это примерно как если бы вы встали на колени, чтобы посадить дерево, а оно начало расти так быстро, что поглотило всю вашу деревню прежде, чем вы успели встать.

Программное обеспечение часто давит на разработчиков несправедливо тяжелым грузом ответственности. Поскольку мощность компьютеров возрастает экспоненциально, программисты должны быть очень аккуратны во время принятия решений. Последствия маленького, с первого взгляда незначительного шага часто вырастают до правил нашей жизни, которые невозможно изменить.

MIDI сегодня существует в вашем телефоне и миллиардах других устройств. Это каркас, на котором выстроена почти вся популярная музыка. Большая часть шума вокруг нас — фоновая музыка, рингтоны и звонки будильника — создана в MIDI. Все, что слышит человек, наполнено отдельными нотами, вписанными в сетку.

Однажды станет «фиксированной» и система описания речи, позволяющая компьютерам звучать лучше, чем сейчас, когда они говорят с нами. Эту систему могут адаптировать к музыкальному искусству, и тогда, возможно, будет разработан более гибкий и выразительный стандарт цифровой музыки. Но даже если это произойдет, тысячи лет спустя, когда наши потомки будут путешествовать на релятивистских скоростях к другим звездным системам, их слух, вероятно, покоробит какой-нибудь мерзкий писк MIDI-музыки — значит, настала пора перенастроить фильтры антиматерии.

«Фиксация» превращает мысли в факты

До MIDI нота представляла собой бездонную идею, превосходящую абсолютное определение. Для музыкантов это был способ мыслить, способ учить и документировать музыку. Это был ментальный инструмент, отличный от самой музыки. Например, несколько человек могли сделать нотную запись одной и той же мелодии и получить слегка различные результаты.

После MIDI музыкальная нота перестала быть идеей, превратившись в жесткую структуру, обязательную в аспектах жизни, ставших цифровыми. Процесс «фиксации» похож на волну, которая плавно омывает книгу правил жизни, стирая неопределенности мыслей по мере того, как все больше и больше мыслительных структур окаменевает, превращаясь в постоянную реальность.

Можно сравнить «фиксацию» с научным методом. Философ Карл Поппер был прав, когда утверждал, что наука — это процесс дисквалификации мыслей: о возникшей несколько тысяч лет назад идее того, что Земля плоская, уже нельзя рассуждать серьезно. Наука эмпирически и на серьезных основаниях удаляет нежизнеспособные идеи. Но «фиксация» удаляет варианты разработок на основании простоты программирования, политической разумности, моды или вообще случайности.

«Фиксация» устраняет те идеи, которые не вписываются в преобладающую систему цифрового представления. Кроме того, она умещает глубину идей, которые делает бессмертными, удаляя из них необъяснимые полутона смысла, которые отличают слово естественного языка от команды компьютерной программы.

Критерии, по которым наука отсеивает идеи, могут быть более привлекательными, чем критерии «фиксации». Но если мы не придумаем совершенно иной способ писать программы, «фиксация» в будущем нам гарантирована. Напротив, научный прогресс всегда требует решимости и способен остановиться из-за политики, отсутствия финансирования или любопытства. Возникает интересная проблема: как музыкант может лелеять более широкую и хуже определенную концепцию музыкальной ноты, которая предшествовала MIDI, если он весь день пользуется MIDI и общается с другими музыкантами посредством MIDI-фильтров? Должен ли цифровой музыкант просто уступить «фиксации» и принять конечную идею MIDI-ноты?

Если для того, чтобы задумываться о вещах, которые не могут быть вполне точно определены или реализованы в цифровом стандарте, важно найти грань тайны, то мы обречены на постоянный поиск совершенно новых идей и объектов и отказ от старых, вроде музыкальных нот. В этой книге я исследую вопрос: становятся ли люди подобными MIDI-нотам, то есть чрезмерно определенными и ограниченными тем, что может быть представлено в компьютерах. Это имеет важные последствия: мы можем теоретически отказаться от музыкальных нот, но нельзя отказаться от самих себя.

Когда Дэйв придумал MIDI, я был счастлив. Некоторые мои друзья из первой команды Macintosh создали аппаратный интерфейс, так что можно было использовать Mac для управления MIDI-устройствами, а я разработал программу быстрого создания музыки. Мы чувствовали невероятную свободу! Но нам следовало быть осмотрительнее.

К настоящему моменту MIDI стало очень трудно изменить, поэтому измениться пришлось культуре, чтобы выглядеть полнее, чем изначально задумывалось. Мы снизили ожидания от самых общих форм музыкального звука, чтобы технология стала адекватной. Это не было виной Дэйва. Откуда он мог знать?

Цифровое овеществление: «фиксация» превращает философию в реальность

Множество «фиксированных» идей о том, как разрабатывается программное обеспечение, происходит из старой операционной системы UNIX. Она обладает рядом характеристик, роднящих ее с MIDI.

Если MIDI ужимает музыкальные выражения с помощью ограничивающей модели действий с клавишами на музыкальной клавиатуре, UNIX делает то же самое со всеми вычислениями, используя события алфавитно-цифровой клавиатуры. Программы в UNIX часто похожи на симуляцию быстро печатающего человека.

Основная особенность UNIX — «интерфейс командной строки». В этой системе вы печатаете команду, нажимаете Enter, и команда выполняется. Унифицирующим принципом устройства UNIX является то, что программа не может знать, кто нажал Enter, человек или другая программа. Поскольку реальный человек печатает на клавиатуре медленнее, чем симуляция человека, важность точной синхронизации в этой конкретной идее подавляется. В результате UNIX был основан на дискретных событиях, которые не обязаны происходить в точно заданные моменты времени. Человеческий же организм основан на непрерывных процессах ощущений, познания и моторики, которые должны быть точно синхронизированы во времени. (MIDI, будучи основанным на дискретных событиях, происходящих в определенные моменты времени, попадает куда-то в промежуток между концепцией времени, осуществленной в UNIX, и временем человеческого тела).

UNIX выражает слишком большую веру в дискретные абстрактные символы и недостаточную веру во временную, непрерывную, неабстрактную реальность; он сильнее похож на пишущую машинку, чем на партнера в танце. (Возможно, пишущие машинки или текстовые редакторы должны откликаться немедленно, но пока это все еще не так.) UNIX «хочет» соединиться с реальностью так, будто реальность есть сеть быстрых машинисток.

Если вы хотите, чтобы компьютеры разрабатывались для посвященных людей так же, как и для всех остальных, UNIX надо признать неудачной конструкцией. Я понял это в 1970-е, когда пытался создать с его помощью чуткие музыкальные инструменты. Я надеялся сделать то, чего не делает MIDI, — возможность работы с переменчивыми, трудноуловимыми аспектами музыки — и обнаружил, что философия UNIX оказалась для этого слишком нестабильной и неповоротливой.

Аргументы в пользу UNIX опирались на то, что в ближайшие десятилетия компьютеры станут быстрее в миллионы раз. Идея была такой: увеличение скорости подавит проблемы синхронизации, о которых я беспокоился. Действительно, сегодня компьютеры в миллионы раз быстрее, а UNIX стал фоновой частью жизни. Есть довольно выразительные инструменты, работающие на UNIX, так что в некоторых случаях рост скорости был достаточным, чтобы компенсировать недостатки UNIX. Но не всегда.

У меня в кармане лежит iPhone, и разумеется, в нем работает то, что по сути является UNIX. Раздражает в этом гаджете странный набор непредсказуемых задержек в пользовательском интерфейсе. Вы ожидаете ответа, чтобы нажать виртуальную кнопку, но его нет и нет. Возникает странное напряжение, и интуицию замещает нервозность. Это призрак UNIX, который все еще отказывается приспосабливаться к ритмам моих тела и разума.

Я не специально выбрал для критики iPhone (который позже еще буду хвалить). С тем же успехом я могу привести в пример любой современный персональный компьютер. Windows не UNIX, но все равно разделяет идею того, что символ важнее потока времени и лежащей в его основе непрерывности опыта.

Досадное несоответствие между UNIX и миром, в котором движется человеческое тело и функционирует человеческий разум, — пример «фиксации», хоть и не катастрофической. Может быть, это даже поможет людям ценить старый физический мир, по мере того как виртуальная реальность будет становиться все качественнее. Если так, мои слова окажутся замаскированным благословением.

Философия застывшего программного обеспечения становится невидимой из-за повсеместного распространения

Еще более укоренившаяся идея — понятие файла. А ведь не так давно много ученых-компьютерщиков думали, что идея файла не такая уж и замечательная.

Например, в качестве первого дизайна чего-то вроде Всемирной паутины фонд Тэда Нельсона Xanadu придумал конструкцию из одного гигантского глобального файла. Первое поколение Macintosh, которое никогда не продавалось, не имело файлов. Вместо этого вся продуктивная деятельность пользователя накапливалась в одной большой структуре вроде одиночной персональной веб-страницы. Стив Джобс забрал проект у парня, который его начал, покойного Джефа Раскина, и файлы вскоре появились.

UNIX имеет файлы, Mac, поступивший в продажу, имеет файлы, Windows имеет файлы. Файлы стали частью жизни, мы учим понятию «файл» студентов-программистов, словно это часть природы. Более того, наша концепция файлов может быть более постоянной, чем концепция природы. Я могу представить, как однажды физики расскажут нам, что пора перестать верить в фотоны, потому что они нашли более верный способ думать о свете, но файл, скорее всего, будет продолжать жить.

Файл — это набор философских идей, воплощенный в вечной плоти. В число идей, выражаемых файлом, входит понятие того, что человеческий опыт может быть представлен в виде раздельных кусков, которые легко вообразить листьями абстрактного дерева, эти куски бывают разных видов и их надо сопоставлять с соответствующими программами.

Что означают файлы для самовыражения человека будущего? На этот вопрос ответить сложнее, чем на вопрос, как английский язык влияет на мысли англоязычных людей. По меньшей мере вы можете сравнить англофонов с теми, для которых родной язык — китайский. Файлы же универсальны. Идея файла стала настолько всеобъемлющей, что мы не можем эмпирически оценить ее, потому что не в состоянии придумать достаточно большую рамку, в которую она бы поместилась.

То, что случилось с поездами, файлами и музыкальными нотами, скоро может случиться с определением человеческого бытия

Стоит попытаться заметить, когда философия застывает в «фиксированном» программном обеспечении. Например, является ли благом широкое распространение анонимности, под псевдонимом или без оного? Это важный вопрос, потому что соответствующая философия того, как люди могут выражать свои мысли, настолько глубоко укоренилась в программном обеспечении Интернета, что мы можем никогда полностью не избавиться от нее. И даже не вспомнить, что все могло быть по-другому.

Мы должны хотя бы попытаться избежать этой особенно коварной «фиксации», которая еще не случилась. «Фиксация» заставляет нас забыть о свободах, которыми мы располагали в цифровом прошлом. Это может помешать увидеть свободы, которые есть в цифровом настоящем. К счастью, несмотря на всю сложность, мы все еще способны изменить некоторые проявления философии, уже застывающие в правилах, которыми мы пользуемся, чтобы понимать друг друга и окружающий мир.

Счастливая неожиданность

Возникновение Всемирной паутины было редким примером того, как мы получили новую, позитивную информацию о человеческом потенциале. Кто мог предположить (по крайней мере вначале), что миллионы людей вложат так много в проект без рекламы, угрозы коммерческого наказания, харизматичных фигур, политики идентичности, эксплуатации страха смерти и других, классических для человечества мотиваторов? Огромное количество людей делало что-то, потому что это казалось хорошей мыслью и было красивым.

Самые эксцентричные представители цифрового мира угадали, что так и случится, но все равно, когда это случилось, был шок. Оказывается, даже оптимистичная, идеалистическая философия может быть реализована. Заложите в программное обеспечение философию счастья, и, очень может быть, она станет реальностью!

Критику технологий нельзя оставлять луддитам

Но не все неожиданности были счастливыми.

Ваш покорный слуга, цифровой революционер, до сих пор верит в большинство замечательных идеалов, которые давали нам энергию для работы много лет назад. В центре была вера в природу человека. Мы были убеждены, что, если довериться отдельным людям, в результате получится больше пользы, чем вреда.

То, как с тех пор испортился Интернет, на самом деле неприятно. Главную идею раннего устройства Всемирной паутины заняли другие — о центральной роли воображаемых сущностей и о том, что Интернет как целое оживает и становится сверхчеловеческим созданием.

Схемы, построенные согласно этой новой, извращенной идеологии, отводят людям второстепенную роль. Мода на анонимность положила конец великому достижению 1990-х — открытым возможностям для всех. Шаг назад до некоторой степени добавил сил садистам, но самое ужасное, что он принизил роль обычных людей.

Это отчасти объясняется тем, что добровольческая деятельность оказалась чрезвычайно важной в первой итерации развития Всемирной паутины. Когда бизнес поспешил капитализировать новые возможности, он столкнулся с небольшой проблемой: культурная сторона, содержание Паутины, отлично функционировала без какого-либо бизнес-плана.

Google выдвинул идею связать рекламу и поиск, но данный бизнес был в стороне от того, что на самом деле люди делали в Сети. Это имело косвенные последствия, но непосредственно не повлияло на ход вещей. Первые волны Всемирной паутины на самом деле были очень энергичными, и каждая имела индивидуальность. Люди создавали персональные страницы, и они отличалась друг от друга. Часто они были странными, но у Всемирной паутины присутствовал вкус.

Естественно, предприниматели изобретали продукты, которые пробудили бы спрос (или по крайней мере создали бы гипотетические возможности для рекламы, которая однажды могла бы конкурировать с Google) там, где не было недостатка ни в чем и не существовало неудовлетворенных потребностей, кроме жажды наживы. Google нашел новую постоянную нишу, которая существует в силу природы цифровых технологий. Оказалось, цифровая система сопоставления людей и рекламы очень похожа на MIDI. Вот пример того, как цифровая технология может породить взрывной рост важности «сетевого эффекта». Каждый элемент системы — каждый компьютер, каждый человек, каждый бит — оказывается зависимым от абсолютного соблюдения общего стандарта, общей точки обмена.

В отличие от MIDI секретные стандарты Google спрятаны в его облаках, а не реплицируются в вашем кармане. Каждый, кто хочет разместить рекламу, должен ими пользоваться или оставаться в одиночестве, имея доступ к незначительной субкультуре, так же как цифровые музыканты должны использовать MIDI, чтобы работать вместе в цифровой реальности. В случае с Google монополия непрозрачна и проприетарна. (Иногда зафиксированные цифровые ниши проприетарны, иногда нет. И в том и в другом случае динамика одинакова, хотя коммерческие последствия могут кардинально различаться.)

Может существовать лишь один игрок, занимающий постоянную нишу Google, поэтому большинство возникавших конкурирующих схем не приносило денег. Бегемоты вроде Facebook изменили культуру в коммерческих целях, но на момент написания этой книги — без коммерческого успеха.

На мой взгляд, существовало множество способов сделать новые коммерческие проекты успешными, но вера компьютерных фанатов вела предпринимателей по определенному пути. Добровольная деятельность должна стать коммерческой, потому что критикуемая мной идеология процветает, когда вы можете притвориться, что всем заправляют компьютеры, а люди не делают ничего.

Бесконечное количество уловок, подкрепленных гигантскими инвестициями, поощряет молодых людей присоединяться к сетевому миру и создавать там стандартные виды присутствия на сайтах типа Facebook. Коммерческие интересы способствовали принятию стандартизованных конструкций вроде блога, а эти конструкции в некоторых своих аспектах, таких как комментарии, поощряли использование псевдонимов вместо гордой экстраверсии, характерной для первых волн Всемирной паутины.

Вместо того чтобы считать людей источником их собственного творчества, коммерческие агрегаторы и сайты представляют анонимные фрагменты творчества как продукты, которые могли бы упасть с неба или быть выкопанными из земли, тем самым скрывая их истинные источники.

Воцарение племени

Мы оказались там, где сейчас находимся, потому что одна субкультура технологов в последнее время приобрела больше влияния, чем остальные. У победившей субкультуры нет формального названия, я иногда называю членов этой группы кибернетическими тоталистами или цифровыми маоистами.

В число предков племени входят представители мира открытой культуры Creative Commons, сообщества Linux, люди, связанные с подходом к информатике с позиций искусственного интеллекта, приверженцы веб 2.0, сторонники обмена файлами вне контекста и другие. Их столица — Кремниевая долина, но у них есть базы по всему миру, везде, где создается цифровая культура. Их любимые блоги — Boing Boing, TechCrunch и Slashdot, а их посольство на родине — журнал Wired.

Естественно, я сгущаю краски; не каждый из членов перечисленных мною групп разделяет веру в то, что я критикую. Более того, проблема, которая меня беспокоит, в головах не столько самих технологов, сколько пользователей инструментов, пропагандируемых кибернетическими тоталистами.

Главной ошибкой современной цифровой культуры является то, что она раскалывает сообщество людей настолько мелко, что остаются лишь помехи. Потом вы начинаете заботиться о сетевой абстракции больше, чем о реальных людях, входящих в эту Сеть, несмотря на то что Сеть сама по себе ничего не значит. Значимыми всегда были лишь люди.

Когда я упоминаю племя, я не имею в виду каких-то отдаленных «их». Членами племени являются мои старые друзья, учителя, коллеги и попутчики. Многие мои знакомые со мной не согласны. Их заслуга в том, что я могу свободно выражать свои мысли, зная, что по-прежнему являюсь желанным членом нашего сообщества.

С другой стороны, я знаю, что в информатике существует очень четко выраженная гуманистическая традиция. Некоторые из известных личностей этой традиции — Джозеф Вейценбаум, Тед Нельсон, Терри Виноград, Алан Кэй, Билл Бакстон, Дуг Энглебарт, Брайан Кантвелл Смит, Генри Фукс, Кен Перлин, Бен Шнайдерман (он придумал «кликать» ссылку) и Энди ван Дам, наш старый учитель, повлиявший на поколения своих протеже, в том числе на Рэнди Поша. Другой важной фигурой гуманистической информатики является Дэвид Гелернтер, воплотивший в жизнь большую часть технической стороны того, что стало называться облачными вычислениями, а также многие потенциально полезные приложения облаков.

Необходимо упомянуть, что гуманизм в информатике, по-видимому, не связан ни с одним из культурных течений. Так, Тед Нельсон — дитя 1960-х, автор того, что могло стать первым рок-мюзиклом (Anything & Everything), немного бродяга и фигура контркультуры, если такая вообще когда-либо была. Дэвид Гелернтер, напротив, культурный и политический консерватор, который пишет для Commentary и преподает в Йеле. Тем не менее работы и того и другого вдохновляют меня.

Ловушка для племени

Намерения племени кибернетических тоталистов — добрые. Просто они следуют по пути, который ранее был с добрыми намерениями освещен фрейдистами и марксистами. И говорю я это не в уничижительном смысле. Я думаю о самых ранних воплощениях марксизма, например до того, как сталинизм и маоизм погубили миллионы.

Движения, связанные и с Фрейдом, и с Марксом, заявляли, что основа всего — рациональность и научное понимание мира. И те и другие считали себя воинствующими противниками сверхъестественных, манипуляторских религиозных фантазий. И тем не менее фантазии, которые породили обе идеологии, оказались не менее потусторонними.

То же самое происходит снова. Самопровозглашенное материалистическое движение, пытающееся основываться на науке, быстро становится похожим на религию. Очень скоро оно порождает свою собственную эсхатологию и свои откровения о том, что происходит на самом деле, — о важных событиях, которые не может понять никто, кроме посвященных. Сингулярность и ноосфера, идея о том, что коллективное сознание возникает благодаря всем пользователям Всемирной паутины, повторяют марксистский социальный детерминизм и фрейдистский анализ извращений. Мы торопимся вперед, на свой страх и риск пренебрегая скептической, научной работой, совсем как марксисты и фрейдисты.

Те, кто спешит сдернуть со всего покровы таинственности, как марксисты и фрейдисты, не могут договориться. Они просто не способны поверить, что я нахожу что-то общее между членами племени. К примеру, для них Linux и UNIX — совершенно разные системы, тогда как для меня они являются совпадающими точками на обширном холсте возможностей, даже если о большей части холста сегодня практически не помнят.

В любом случае будущее религии определится особенностями программного обеспечения, которое «зафиксируется» в ближайшие десятилетия, так же как будущее музыкальных нот и понятия личности.

Где мы сейчас находимся

Время сформулировать некоторые выводы. С возникновением Всемирной паутины произошло кое что удивительное. Когда замечательно открытый и неструктурированный информационный инструмент стал доступен большому числу людей, вера в доброе начало человека получила подкрепление. На данный момент эту открытость можно считать в значительной мере «зафиксированной». Ура!

В то же время не слишком замечательные идеи о жизни и ее смысле, такие как лишенная нюансов концепция музыкальных звуков MIDI и неспособность UNIX работать со временем так, как его воспринимает человек, тоже «зафиксированы».

Это допустимые жертвы, то, что я бы назвал потерей чувства прекрасного. Однако им противостоят и некоторые эстетические достижения. Цифровой мир выглядит лучше, чем звучит, потому что сообщество активистов, включая людей из Xerox Parc (особенно Алана Кэя), Apple, Adobe и академических кругов (особенно Дона Кнута из Стэнфорда), приложило немало усилий, чтобы избавить нас от ужасных шрифтов и других визуальных элементов, с которыми в противном случае мы были бы вынуждены жить.

Еще есть недавно придуманные элементы будущего опыта человека, вроде уже «зафиксированной» идеи файла, которая фундаментальна настолько же, насколько воздух, которым мы дышим. Файл теперь будет одним из базовых элементов истории человека, как гены. Мы никогда не узнаем, что это значит или что могли бы значить альтернативы.

В целом мы просто замечательно справились! Но сегодня на повестке дня стоят задачи, не похожие на предыдущие. Новые, готовые «зафиксироваться» конструкции веб 2.0 активно требуют от людей снизить самооценку. Одно дело — выдвинуть ограниченную концепцию музыки или времени в конкуренции с другими философскими идеями, которые также претендуют на «фиксацию». И совсем другое — сделать это с самой идеей личности.

Почему это важно

Если вам нравятся инструменты, которыми вы пользуетесь, то кто я такой, чтобы указывать, будто вы что-то делаете не так? Но примите к сведению следующее.

● Подчеркивать роль толпы означает снижать значимость индивидуальности в архитектуре общества. И когда вы просите людей перестать быть людьми, они возвращаются к поведению банд. Это ведет не только к власти троллей, но и к недружественному, неконструктивному сетевому миру в целом.

● Вычислительные облака изменили мир финансов. Финансовый успех все больше становится результатом манипуляций с облаками, а не разумных финансовых принципов.

● Есть предложения реформировать науку на похожих принципах. После этого ученые будут хуже понимать, что они делают.

● Поп-культура вошла в стадию ностальгического недуга. В сетевой культуре доминируют тривиальные мэшапы того, что существовало до появления мэшапов, и любители, реагирующие на сокращающиеся оплоты центральных массмедиа. Это культура реакции без действия.

● Духовность совершает самоубийство. Сознание пытается заставить себя перестать существовать.

Кажется, будто я составляю каталог всего плохого, что может случиться в будущем культуры по мере ее изменения технологией, но это не так. Все примеры на самом деле просто различные аспекты одной большой ошибки.

Глубокий смысл личности уничижается иллюзией битов. Поскольку отныне люди неизбежно будут соединяться друг с другом посредством компьютеров, мы должны найти альтернативу.

МЫ ДОЛЖНЫ ЗАДУМЫВАТЬСЯ О ТОМ, КАКИЕ ЦИФРОВЫЕ ОСНОВЫ ЗАКЛАДЫВАЕМ СЕГОДНЯ, ЧТОБЫ ПРИНЕСТИ ПОЛЬЗУ БУДУЩИМ ПОКОЛЕНИЯМ. МЫ ДОЛЖНЫ ВЕРИТЬ, ЧТО ЦИВИЛИЗАЦИЯ ПЕРЕЖИВЕТ ЭТОТ ТРУДНЫЙ ВЕК, И ПРИЛОЖИТЬ НЕКОТОРЫЕ УСИЛИЯ К СОЗДАНИЮ НАИЛУЧШЕГО ИЗ ВОЗМОЖНЫХ МИРОВ ДЛЯ ТЕХ, КТО УНАСЛЕДУЕТ НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ.

По сравнению с множеством проблем, стоящих сегодня перед миром, дебаты о сетевой культуре могут показаться несвоевременными. Нам надо решать проблему глобального потепления, перехода на новый энергетический цикл, избежать войн с применением оружия массового поражения, поддержать стареющее население, придумать, как пользоваться преимуществами свободного рынка без того, чтобы быть подверженными его разрушительным сбоям, а также заняться другими насущными делами. Но цифровая культура и связанные с ней темы, такие как будущее частной жизни и прав интеллектуальной собственности, касаются того общества, в котором мы будем жить, если переживем вышеперечисленные угрозы.

У любой идеи из разряда «спасем мир вместе» есть список того, что каждый из нас может сделать: ездить на работу на велосипеде, собирать вторсырье и т. д. Я могу предложить подобный список в отношении проблем, о которых говорю.

● Не пишите анонимно, если только ваша жизнь на самом деле не находится под угрозой.

● Если вы участвуете в создании «Википедии», приложите еще больше усилий вне «Вики», пользуясь своим голосом и выражая свои мысли для привлечения людей, еще не осознавших, что им интересны темы, которые вы развиваете.

● Сделайте сайт, рассказывающий о том, кто вы такой, и не укладывающийся в образцы, доступные вам на сайтах социальных сетей.

● Время от времени размещайте видео, создание которого заняло у вас во сто крат больше времени, чем его продолжительность.

● Напишите пост в блоге, на который потребовались недели размышлений, прежде чем вы услышали внутренний голос, требующий самовыражения.

● Если вы пишете в Twitter, изобретайте, чтобы найти способ описать свое внутреннее состояние, а не просто внешние события. Это позволит избежать опасности поверить в то, что объективно описанные события определяют вас, так же как они определяют машину.

Вот лишь некоторые поступки, которые вы можете совершить, чтобы остаться личностью, а не стать источником фрагментов, эксплуатируемых другими.

Во всем этом программном обеспечении есть аспекты, которые можно сохранить более гуманистическими. Программа, обладающая особенностью Twitter предоставлять фоновый непрерывный контакт между людьми, наверное, могла бы избавиться от любви Twitter к фрагментам. Мы на самом деле этого не знаем, поскольку ниша еще не исследована и таких программ никто не создавал.

До тех пор пока вас определяет не программное обеспечение, вы помогаете расширять состав идей, которые будут использованы грядущими поколениями. Обычно нет ничего плохого в том, что человек любит среду, в которой ему приходится работать. Любите краски, если вы художник; любите кларнет, если вы музыкант. Любите (или ненавидьте) английский язык. Любовь к этим вещам — это любовь к тайне.

Но в случае цифровых творческих материалов вроде MIDI, UNIX и даже Всемирной паутины разумно быть скептически настроенным. Эти инструменты объединились лишь недавно, в них есть элемент случайности. Не попадите в наезженную колею, в которую они вас подталкивают. Если вы любите среду, состоящую из программного обеспечения, существует опасность, что вы окажетесь в ловушке чьих-то поспешных, незрелых мыслей. Боритесь с этим!

Значимость цифровой политики

В 1980-е и 1990-е шла активная борьба за визуальную элегантность в программном обеспечении. Это политическое движение принесло плоды, когда смогло повлиять на инженеров таких компаний, как Apple и Microsoft, у которых была возможность определить пути развития программ до того, как они «зафиксируются».

Только поэтому у нас есть приятные глазу шрифты и возможности гибкого дизайна. В противном случае их бы не было. Главенствующее, на первый взгляд, непреодолимое течение в мире программного обеспечения тянуло вычисления в направлении ужасных экранов, но этой участи удалось избежать, пока еще не стало слишком поздно.

Подобная кампания в поддержку гуманистических альтернатив должна сейчас проходить везде, где это возможно, оказывая влияние на инженеров, дизайнеров, бизнесменов и всех остальных. К сожалению, похоже, происходит обратное.

Сетевая культура до краев наполнена риторикой о том, каким должен быть верный путь к лучшему миру, и сегодня она имеет сильный уклон в антигуманистическую философию.

Будущее

Истинная природа Интернета является наиболее распространенной темой сетевых дискуссий. Примечательно, что Интернет достаточно вырос, чтобы содержать большое количество комментариев о своей собственной природе.

Продвижение поздней техно-политико-культурной ортодоксальности, которую я критикую, стало непрекращающимся и всепроникающим. The New York Times, к примеру, ежедневно продвигает так называемую политику открытой цифровой культуры, даже несмотря на то, что этот идеал и движение, стоящее за ним, разрушают саму газету и все остальные бумажные СМИ. Кажется, перед нами пример журналистского стокгольмского синдрома.

Еще не было адекватного публичного представления альтернативного видения мира, противостоящего новой ортодоксальности. Чтобы оппонировать ей, мне нужно было нанести не один удар. Мне также пришлось построить альтернативную интеллектуальную окружающую среду, достаточно просторную, чтобы путешествовать в ней. После долгого погружения в традиционализм человеку нелегко обрести перспективу — для этого фигура и фон в его восприятии должны поменяться местами. Этого не добиться несколькими альтернативными идеями, нужна новая всеобъемлющая архитектура взаимосвязанных идей, которая способна дать человеку другой взгляд на мир.

Так что в своей книге я начал длинный рассказ о вере в альтернативы вычислительному подходу к мышлению, о ноосфере, сингулярности, веб 2.0, «длинном хвосте» как успешной бизнес-модели в Интернете и всем остальном. Надеюсь, сила моих контраргументов позволит зародиться альтернативной умственной среде, где сможет появиться замечательная способность начать создавать новый цифровой гуманизм.

Неизбежным побочным эффектом этого проекта «распрограммирования путем погружения» является то, что я буду постоянно направлять поток отрицания на критикуемые мною идеи. Читатель, будь уверен: отрицание со временем ослабнет, последние несколько глав пропитаны оптимизмом.

 

Глава 2

Апокалипсис самоотречения

Идеи, которые, надеюсь, не будут похоронены на основании философской позиции, названной мною кибернетическим тотализмом. Эта позиция применяет метафоры некоторых разделов информатики в отношении человека и вообще реальности. В настоящей главе изложены практические возражения такой философии.

Что делать, когда технологи безумнее луддитов?

Сингулярность — апокалиптическая идея, изначально предложенная Джоном фон Нейманом, одним из создателей цифровых вычислений, и разъясненная такими деятелями, как Вернор Виндж и Рэй Курцвейл. Существует множество версий фантазии о сингулярности.

Например, вот что говорил Марвин Мински за обеденным столом в начале 1980-х: скоро, возможно во втором или третьем десятилетии XXI века, компьютеры и роботы смогут создавать свои копии, причем эти копии будут совершеннее оригинала благодаря интеллектуальному программному обеспечению. Второе поколение роботов создаст третье, и этот процесс пройдет быстрее благодаря усовершенствованиям, внесенным во второе поколение. Следующие поколения будут становиться все умнее, а процесс их создания начнет ускоряться. У людей будет сохраняться ощущение, что они контролируют ситуацию, пока в один прекрасный день скорость усовершенствования не достигнет критического порога и не появится суперинтеллект, который станет править на Земле.

В некоторых версиях истории роботы представали микроскопическими созданиями, «серой слизью», пожирающей Землю, либо сама Сеть вдруг оживала и объединяла все связанные ею компьютеры в армию, чтобы контролировать то, что происходит на планете. В результате люди получали возможность наслаждаться бессмертием в виртуальной реальности, поскольку глобальный мозг оказывался настолько огромным, что не составляло труда — не требовало мозгов, простите за каламбур — сохранить все наши индивидуальные личности навечно.

Грядущая сингулярность популярна в технологическом обществе. Книги о сингулярности так же привычны в разделе компьютерных дисциплин, как образы Апокалипсиса в евангелических книжных магазинах. (В том случае, если вы не знакомы с понятием Апокалипсиса, — это красочное представление о конце света, бытующее в американской евангелической культуре. В моем детстве в сельской местности Нью-Мехико изображения Апокалипсиса можно было частенько встретить на бензозаправках и в скобяных лавках. Обычно это были автомобили, врезающиеся друг в друга, потому что их добродетельных водителей призвали на Небеса перед тем, как на Земле воцарится ад. В чрезвычайно популярных романах серии «Оставленные» также описан подобный сценарий.)

В идеях, связанных с сингулярностью, возможно, и есть определенная доля истины в самом широком понимании реальности. Действительно, на некоем безграничном космическом уровне неизбежно будут возникать более высокие формы сознания, пока вся вселенная не превратится в мозг или что-то вроде того. Даже в более скромном масштабе миллионов или тысяч лет гораздо интереснее представлять, что человечество эволюционирует до некоего изумительного состояния, которое мы сейчас не способны представить. Единственной альтернативой такому сценарию может быть полное вымирание или глубокий застой, что явилось бы большим разочарованием, так что давайте надеяться на будущее совершенствование человечества.

Различие между здравым смыслом и фанатизмом состоит в том, насколько верующий в состоянии не спутать масштабы последствий. Если вы верите в Апокалипсис, в близость второго пришествия или иные чудеса, едва ли решение проблем нашей жизни будет для вас приоритетным. Вы даже можете с готовностью принимать войны, допускать существование бедности и болезней, поскольку они создают условия для приближения Апокалипсиса. Аналогично, если вы верите в скорый приход сингулярности, то можете прекратить разрабатывать технологии для служения человеку, вместо этого готовясь к великим переменам.

В любом случае никто никогда не узнает, были ли вы правы. Технологии, слаженно работающие во имя совершенствования условий жизни человечества, всегда на виду — например, в оптимистичных фантастических произведениях типа сериала «Звездный путь».

Сингулярность, однако, влечет физическую гибель людей и загрузку их сознаний в компьютер, где они продолжат осознавать себя, или даже аннигиляцию человечества в тот неуловимый миг, который предшествует воцарению на Земле сверхразума. Общим у Апокалипсиса и сингулярности является то, что живых свидетелей их пришествия не останется.

Для понимания информационных технологий необходим определенный уровень культурного развития

В новой цифровой реальности выдвигаются и более экстремальные утверждения. Биты представляются живыми, а человеческие существа — временными объектами. Должно быть, все эти анонимные видеоклипы и комментарии в блогах оставлены реальными людьми, но кто знает, где они сейчас, может, уже мертвы? Цифровой улей разрастается за счет индивидуальности.

Кевин Келли утверждает, что нам больше не нужны авторы, а идеи, фрагменты, которые раньше собирались в книги конкретными людьми, могут быть связаны в единую глобальную книгу. А редактор ежемесячного журнала Wired Крис Андерсон предлагает, чтобы наука больше не выдвигала теории, которые способны понять ученые, потому что вычислительное облако в любом случае поймет их лучше.

Антигуманистическая риторика завораживает так же, как завораживает фашизм: она нас оскорбляет, но мы не в силах от нее оторваться.

Антигуманистический подход к вычислениям является самой несостоятельной идеей в истории человечества. Компьютер не существует, если им не занимается человек. Есть теплая масса структурированного кремния, проводящего электрический ток, однако биты ничего не значат без образованного человека, способного их интерпретировать.

И это не солипсизм. Вы можете быть убеждены, что мир создан вашим разумом, но пуля все равно убьет вас. Однако виртуальная пуля даже не существует, если нет человека, способного распознать ее как образ пули. Пистолеты реальны в том смысле, в каком нереальны компьютеры.

Представлять человека устаревшим, чтобы компьютеры казались более продвинутыми

Похоже, сегодня множество интеллектуалов из Кремниевой долины без присущего им духа неудержимого любопытства приняли за данность то, что было лишь рассуждениями. Идеи, спрятанные в туманном мире лабораторий по созданию искусственного интеллекта, вышли на поверхность в технокультуре. Первая догма этой новой культуры: вся существующая реальность, включая людей, является одной большой информационной системой. Это не означает, что мы обречены на бессмысленное существование. Напротив, получается некое новое проявление предначертания, дарующее нам миссию. В данной интерпретации смысл человеческой жизни заключается в том, чтобы помочь цифровой системе, которую мы называем реальностью, функционировать на все более высоких «уровнях описания».

Люди притворяются, что знают, что такое уровни описания, но я в этом сомневаюсь. Считается, что веб-страница представляет собой более высокий уровень описания, чем буква, а мозг — более высокий уровень, чем веб-страница. Все более распространенным расширением такого представления является идея о том, что сама Сеть уже занимает более высокий уровень, чем мозг, — ну или скоро займет.

Человек в данной схеме не представляет собой ничего особенного. Скоро компьютеры станут такими большими и быстрыми, а сама Сеть — настолько информационно насыщенной, что люди превратятся в нечто устаревшее, либо в оставленных, как в апокалиптических романах, либо будут поглощены киберсверхчеловеческим нечто.

Культура Кремниевой долины старается закрепить эту смутную идею и занимается ее продвижением так, как могут только технологи. Поскольку реализация говорит громче слов, идеи способны распространяться через разработку программного обеспечения. Если вы верите в то, что различие между людьми и компьютерами начинает стираться, вы можете выразить свое убеждение — как однажды это сделали мои друзья из Microsoft — путем разработки функций для текстового редактора, которые предвосхищают ваши желания. Например, если вы хотите начать нумерованный список в документе, с которым работаете. Возможно, вы оказывались в ситуации, когда Microsoft Word внезапно, в самый неподходящий момент, предположил, что вы создаете список с отступом. И хотя я полностью приветствую автоматизацию рутинных задач, это нечто иное.

С моей точки зрения, такого рода программные функции — нонсенс, поскольку, чтобы справиться с предположениями о ваших вероятных действиях, постоянно выдвигаемыми программным обеспечением, вам приходится тратить больше усилий, чем если бы их не было вовсе. Такого рода функции не облегчают людям жизнь. Скорее, они продвигают новую философию: компьютер развивается в форму жизни, которая понимает людей лучше, чем они сами понимают себя.

Еще одним примером такой идеологии является то, что я называю «гонкой за звание Самого Мета». Если сервисы типа Facebook или Twitter несколько деперсонализируют людей, то другой сервис, вроде Friendfeed (который может вообще кануть в Лету к моменту выхода данной книги), возможно, вскоре выйдет на авансцену, чтобы агрегировать предыдущие уровни агрегации, делая отдельных людей еще более абстрактными, а иллюзию высокого уровня Мета-сервиса еще более выраженной.

Информация не заслуживает свободы

«Информация хочет стать свободной» — так говорят. Похоже, первым это сказал Стюарт Бренд, основатель издания Whole Earth Catalog.

А я считаю, что информация не заслуживает свободы.

Кибернетическим тоталистам нравится представлять информацию чем-то живым, имеющим собственные идеи и амбиции. Но что если информация не одушевлена? Что если она даже более чем не одушевлена и является лишь артефактом человеческой мысли? Что если лишь люди реальны, а информация — нет?

Конечно, технически существует термин «информация», которым описывается нечто вполне реальное. Это вид информации, который соотносится с энтропией. Но такой фундаментальный вид информации, существующий независимо от культуры наблюдателя, не является тем, что мы можем ввести в компьютер. Это не тот вид информации, который предположительно стремится к свободе.

Информация есть отчужденный опыт.

Можно рассматривать культурно декодируемую информацию как потенциальную форму опыта, аналогично тому как можно рассматривать лежащий на краю стены кирпич как тело, обладающее потенциальной энергией. Когда кирпич подвинут и начинает падать, потенциальная энергия себя обнаруживает. Но это возможно только потому, что ранее кирпич подняли на эту стену.

Подобным образом, сохраненная информация может преподнести опыт, если ее побудить на это определенным действием. Файл на жестком диске действительно содержит объективно существующую информацию. Тот факт, что биты различимы, а не перемешаны в кучу — подобно тому как жар сплавляет предметы, — и делает их битами.

Но биты потенциально могут для кого-то что-то означать лишь в том случае, если с ними что-то делают. Когда это случается, между хранителем и получателем битов действует общность культуры. Опыт — вот единственный процесс, способный открыть информацию.

Та разновидность информации, которая, как говорят, стремится к свободе, есть не что иное, как отражение нашего разума, и сама по себе она не может ничего хотеть и никуда стремиться. Ей не станет хуже, если она не получит того, что хочет.

Но если вы намерены отойти от старой религии с ее надеждой на то, что Господь дарует бессмертие в другой жизни, к новой, где вы мечтаете стать бессмертным, загрузившись в компьютер, то вам просто необходимо верить в то, что информация реальна и жива. Тогда для вас будет важно изменить человеческие институты — искусство, экономику и право, чтобы позволить укрепить представление об одушевленности информации. Вы требуете, чтобы остальные жили в рамках вашей новой концепции государственной религии. Вам нужно, чтобы мы обожествили информацию и укрепили вашу веру.

Яблоко падает снова

Это заблуждение, имеющее примечательные истоки. Его сформулировал Алан Тюринг незадолго до того, как покончил с собой.

В научных кругах самоубийство Тюринга — щекотливая тема. Об этом избегают говорить, поскольку мы не хотим, чтобы один из отцов-основателей выглядел как герой таблоидов и чтобы необычные обстоятельства его смерти затмевали память о нем.

Наследие Тюринга-математика превыше любых сенсаций. Его вклад поистине элегантен и фундаментален. С его помощью были сделаны огромные скачки в развитии, в том числе, математических основ цифровых вычислений. Высшая награда в области информатики, наша Нобелевская премия, названа в его честь.

Однако также необходимо признать Тюринга и культурной фигурой. Прежде всего надо понимать, что он был одним из величайших героев Второй мировой войны. Он был первым хакером — человеком, использовавшим компьютер для взлома систем безопасности врага. Например, он применил один из первых компьютеров для взлома нацистского шифра «Энигма», который математики считали неприступным. Сами нацисты декодировали «Энигму» с помощью механического устройства размером с сигарную коробку. Тюринг взломал шифр, преобразовав его в последовательность битов, которую можно было проанализировать с помощью компьютера. Кто знает, в каком мире мы бы сейчас жили, если бы Тюрингу не удалось взломать «Энигму»?

Второе, что надо знать о Тюринге, — он был геем в те времена, когда это было противозаконно. Британские власти, полагая, что совершают очень благородное дело, принудили его пройти шарлатанские медицинские процедуры, которые предположительно должны были скорректировать его гомосексуальность. Странно, но они заключались во введении больших доз женских гормонов.

Чтобы понять, как они додумались до такого плана, стоит вспомнить, что до того, как появились компьютеры, широко распространенной метафорой понимания природы человека был паровой двигатель. Сексуальное давление нарастало и приводило к поломке машины, поэтому противоположная сущность, женского рода, должна была сбалансировать механизм и снизить давление. Пусть эта история послужит предостережением. Всеобщее использование компьютеров, как мы их понимаем сегодня, в качестве источника моделей и метафор нас самих, по-видимому, настолько же оправданно, как и использование для этих целей парового двигателя годы назад.

У Тюринга выросла грудь и появились другие женские признаки, а также развилась тяжелейшая депрессия. Он покончил с собой, пропитав яблоко цианидом и съев его в своей лаборатории. Незадолго до смерти он опубликовал духовный текст, который нужно оценивать отдельно от его технических достижений. Это знаменитый тест Тюринга. По-настоящему новые духовные идеи появляются крайне редко, и то, что Тюринг сформулировал ее, — еще один пример его гения.

Тюринг представил идею в виде мысленного эксперимента, основанного на популярной викторианской салонной игре. Мужчина и женщина прятались, а арбитр должен был определить, кто есть кто, основываясь только на текстах передаваемых записок.

Тюринг заменил женщину компьютером. Сможет ли арбитр определить, где человек (мужчина)? Если нет, то имеет ли компьютер сознание? Разум? Заслуживает ли он равных прав с человеком?

Мы не можем знать, какую роль сыграла пытка, которой Тюринг подвергался, когда работал над этим текстом. Но невозможно отрицать, что одного из людей, сыгравших ключевую роль в разгроме фашизма, после окончания войны уничтожили мы сами, и лишь потому, что он был геем.

Неудивительно, что в своем воображении он задавался вопросами прав странных существ.

Ко времени смерти Тюринга программное обеспечение находилось в столь ранней стадии развития, что никто не мог себе представить, каким запутанным оно станет в будущем. Тюринг придумал чистую, кристаллизованную форму существования в цифровом мире, и, думаю, было облегчением представить себе форму жизни, отдельную от страданий плоти и политики сексуальности. Примечательно, что компьютером ученый заменил именно женщину и что самоубийство Тюринга повторило падение Евы.

Тест Тюринга работает в обе стороны

Каковы бы ни были мотивы, Тюринг придумал первую метафору, поддерживающую идею того, что биты могут жить своей жизнью, независимой от людей-наблюдателей. Эта идея с тех пор появлялась тысячи раз, от искусственного интеллекта до коллективного разума, не говоря уже о множестве раздутых стартапов Кремниевой долины.

Однако мне кажется, что тест Тюринга не совсем верно интерпретировался поколениями технологов. Обычно его приводят в защиту тезиса, что машины могут достичь того, что у людей называется разумом. В конце концов, если машина заставила вас поверить, что она разумна, утверждать после этого обратное было бы проявлением фанатизма.

Даже если Тюринг надеялся на что-то другое, на самом деле тест говорит только о том, что разумность машины можно оценить лишь относительно, глазами человека-наблюдателя.

В этой книге я критикую способ мышления, аналогичный искусственному интеллекту. Если машина может быть разумна, то вычислительное облако будет лучшим и гораздо более мощным разумом, чем разум отдельного человека. Если вы в это верите, то работа на благо вычислительного облака, а не отдельного человека ставит вас на сторону ангелов.

Но тест Тюринга работает в обе стороны. Вы не можете сказать, это машина стала умнее или вы снизили собственные стандарты понятия «разумный» до такой степени, что машина кажется умной. Если вы способны разговаривать с персонажем, представленным программой искусственного интеллекта, можете ли вы определить степень деградации вашего чувства личности, необходимую, чтобы иллюзия работала на вас?

Чтобы машины все время казались умными, люди сознательно деградируют. До кризиса банкиры верили в якобы умные алгоритмы, способные просчитать кредитные риски прежде, чем выдавать плохие кредиты. Мы требуем от педагогов обучения прохождению стандартизованных тестов, чтобы ученики хорошо выглядели с точки зрения алгоритма. Мы неоднократно демонстрировали беспредельную способность нашего вида снижать стандарты, чтобы информационные технологии выглядели хорошо. Каждое проявление разума в машине двусмысленно.

Та же двусмысленность, которая в прошлом послужила мотивом создания сомнительных проектов в области искусственного интеллекта, сегодня преподносится в виде массовой культуры. Действительно ли поисковик знал, что вам нужно, или вы подыгрываете, снижая стандарты, чтобы он казался умным? Хотя совершенно естественно ожидать, что восприятие человека будет меняться в результате взаимодействия с новыми технологиями: чтобы человек рассматривал разум машины как реальный, требуется ослабить собственную связь с реальностью.

Значительная часть адептов искусственного интеллекта после длительного периода неудачных экспериментов в таких областях, как распознавание естественных языков, в конечном счете нашла успокоение в восхищении коллективным разумом, который демонстрировал лучшие результаты, поскольку за сценой были реальные люди.

Например, «Википедия» основана на том, что я называю иллюзией оракула: знание об авторе подавляется с целью придать тексту сверхчеловеческую достоверность. Традиционные «священные» книги работают по такому же принципу и порождают много схожих проблем.

Это еще одна причина, по которой я иногда думаю о кибернетическом тотализме как о новой религии. Такое обозначение гораздо глубже, чем приблизительная метафора, поскольку включает новый тип поиска жизни после смерти. Для меня очень странно, что футуролог и изобретатель систем распознавания речи Рэй Курцвейл хочет, чтобы глобальное вычислительное облако вобрало в себя содержимое наших мозгов, с тем чтобы мы могли жить вечно в виртуальной реальности. Когда я с друзьями строил первую машину виртуальной реальности, единственной задачей было сделать этот мир более творческим, выразительным, сочувственным и интересным. А не убежать от него.

Множество на первый взгляд отличающихся друг от друга «гениальных идей», сводящихся к обожествлению иллюзий битов, восторгают Кремниевую долину, Уолл-стрит и прочие центры силы. На другом конце телефонной линии может оказаться «Википедия» или симуляция человека. Но на самом деле мы просто снова и снова становимся свидетелями повторения ошибки Тюринга.

Или рассмотрим шахматы

Возобладают ли в науке, экономике или культуре основанные на идее облака модные процессы над традиционными, требующими человеческого осмысления? Нет, поскольку лишь осмысление человеком позволяет существовать содержимому облака.

Культура освобождения фрагментов с затаенным дыханием ожидает будущего технологического триумфа, который приведет к сингулярности или другим подобным воображаемым событиям. Но уже существует несколько примеров того, как тест Тюринга был практически пройден, снижая степень персонификации. Одним из таких примеров служат шахматы.

Игре в шахматы присуще редкое сочетание качеств: очень просто понять правила, но очень трудно хорошо играть. И, что самое важное, попытки повысить мастерство игры кажутся бесконечными. Игроки добиваются все более высоких результатов, однако ни один из них не будет утверждать, что достиг высочайшего уровня.

Компьютеры и шахматы имеют общие корни. И те и другие возникли как орудия войны. Шахматы появились как симуляция битвы, мысленное боевое искусство. Конструкция шахмат даже напоминает о еще более отдаленном прошлом — временах нашего грустного животного наследия субординации и соперничающих кланов.

Аналогично и современные компьютеры были разработаны для управления ракетами и взлома секретных военных шифров. И шахматы, и компьютеры — прямые потомки насилия, которое движет эволюцию в живой природе, сколь бы абстрактным и санированным это насилие ни было в контексте цивилизации. Соревновательный дух практически осязаем и в информатике, и в шахматах, а когда их совмещают, адреналин просто захлестывает.

Для исследователей в области информатики шахматы привлекательны именно потому, что мы плохо в них играем. С нашей точки зрения, мозг человека обычно выполняет задачи, которые кажутся невыполнимыми, например распознает предложения, — однако мы не проводим состязаний по распознаванию предложений, поскольку эта задача кажется нам слишком простой и тривиальной.

Похожим образом нас очаровывают и расстраивают компьютеры. Научиться программировать могут и дети, тем не менее хорошо программировать чрезвычайно трудно даже для признанного профессионала. Несмотря на очевидный потенциал компьютеров, мы слишком хорошо знаем, что еще не придумали лучших программ для него.

Но всего этого недостаточно, чтобы объяснить выражение страха в обществе по случаю победы Deep Blue в мае 1997 года над чемпионом мира по шахматам Гарри Каспаровым как раз в тот момент, когда веб впервые начал оказывать заметное влияние на массовую культуру. Несмотря на шумиху в старых средствах массовой информации, было понятно, что публика реагировала искренне, и это чувство было глубоким. Тысячелетия мастерство игры в шахматы означало наивысший, наиболее чистый вид разума — а теперь компьютер мог играть лучше самого искусного человека.

Было много разговоров о том, остаются ли человеческие существа особенными и не становятся ли компьютеры равными нам. Сегодня такого рода новости не попали бы на первые полосы газет — способ мышления искусственного интеллекта настолько вбит в человеческую голову, что эти новости выглядели бы устаревшими. Но способ подачи события в стиле искусственного интеллекта был неудачен. На самом деле команда ученых построила очень быструю машину и нашла лучший способ представления проблемы выбора следующего хода в шахматной игре. Люди, а не машины сделали возможным это достижение.

Главной победой команды Deep Blue были ясность и элегантность мышления. Чтобы компьютер смог победить чемпиона мира по шахматам, необходимо, чтобы совпали два рода достижений: рост вычислительной мощности оборудования и повышение сложности и четкости, с которыми ведение шахматной игры представлено в программном обеспечении. Этот двойной путь затруднил предсказание точного времени, но не неизбежности триумфа компьютера.

Если бы команда Deep Blue не была столь успешна в решении программной задачи, компьютер все равно бы победил позже — просто за счет огромной вычислительной мощности. Таким образом, интрига была не в том, выиграет ли когда-либо компьютер у лучшего игрока-человека, а в том, какую роль в этом будет играть элегантность программирования. Deep Blue победил быстрее, чем мог бы, заработав тем самым очко в пользу элегантности.

Реакция общества на проигрыш Каспарова поставила важный вопрос перед сообществом исследователей в области информатики. Стоит ли описывать компьютеры как разумные или человекоподобные в каком-либо смысле? Проясняет ли такое представление истинную роль компьютеров в нашей жизни или, наоборот, размывает ее?

Всякий раз, когда компьютер представляют разумным, люди игнорируют некоторые аспекты проблемы, чтобы исключить из рассмотрения все, к чему компьютер слеп. В случае турнира Deep Blue — Каспаров это случилось с шахматами.

У шахмат есть аспект, который несколько роднит их с покером, — наблюдение за оппонентом, проекция уверенности. Несмотря на то что написать программу для «игры» в покер сравнительно просто по сравнению с программой для игры в шахматы, покер остается игрой, где главную роль несут тонкости невербальной коммуникации между людьми — блеф, искусство скрывать эмоции и понимать психологию оппонента и знание того, как вести себя в соответствии с полученной информацией. В результате победы Deep Blue покерную часть шахмат затмил абстрактный, алгоритмический аспект, хотя, по иронии, Каспаров проиграл именно в покерном аспекте.

По-видимому, Каспаров позволил компьютеру запугать себя, даже после того, как он показал, что способен иногда и выигрывать. Он мог выиграть, если бы играл с человеком, обладающим такими же способностями выбора хода, что и Deep Blue (по крайней мере Deep Blue версии 1997 года). Вместо этого Каспаров увидел каменное лицо там, где на самом деле абсолютно ничего не было. Хотя состязание не задумывалось как тест Тюринга, оно стало им, и Каспаров был обманут.

Как я уже упоминал, идея искусственного интеллекта переместила психологическую проекцию хороших качеств с программного обеспечения на другой объект: компьютер + толпа. Поэтому в 1999 году собралась википодобная группа, включая чемпионов по шахматам, чтобы сыграть с Каспаровым в онлайн-игру под названием «Каспаров против всех». Каспаров победил, и многие полагают, что лишь благодаря разногласиям участников группы. Мы, технологи, непрестанно интересуемся ритуалами, в которых пытаемся представить себе, что люди устарели.

Приписывание разума машинам, скоплениям фрагментов или другим божествам умников скрывает больше, чем показывает. Когда людям говорят, что компьютер разумен, они склонны изменять себя, чтобы казалось, будто компьютер работает лучше, а не требовать изменения компьютера для улучшения его работы. Люди уже склонны уступать компьютерам, виня себя в том, что цифровым гаджетом или онлайн-сервисом неудобно пользоваться.

Рассмотрение компьютера в качестве разумной, автономной сущности приводит к перевертыванию процесса разработки с ног на голову. Мы не можем себе позволить настолько почитать свои собственные творения.

Круг сопереживания

Самое важное, что надо знать о любой технологии, — как она меняет людей. Чтобы ответить на этот вопрос, я много лет пользовался мысленным приемом, который называю «круг сопереживания». Может быть, он окажется полезным и для вас. (Философ из Принстона Питер Сингер, часто упоминаемый в связи с правами животных, пользуется похожей терминологией и идеей, что на первый взгляд кажется простым совпадением.)

Воображаемый круг сопереживания каждый для себя строит сам. Этот круг ограничивает расстояние вокруг человека и включает те сущности, которые заслуживают сопереживания. Мне нравится термин «сопереживание», потому что в нем есть духовные нотки. Термины вроде «симпатия» или «лояльность» могли бы быть более точными, но я хотел, чтобы мой термин был слегка мистическим. Он должен как бы намекать, что мы не способны полностью осознать то, что происходит между нами и другими, что мы всегда должны оставлять возможность представления отношений в цифровой базе данных.

Если кто-то попадает в ваш круг сопереживания, вы вряд ли захотите увидеть, как его или ее убьют. Но то, что вне круга, — законный объект нападения. Например, многие поместят всех остальных людей внутрь круга, но большинство будет радо смерти бактерий, например, когда мы чистим зубы. И уж совершенно точно никто не будет беспокоиться по поводу бездушного камня, отброшенного с тропы.

Подвох в том, что некоторые сущности находятся близко к границе круга. Главные противоречия часто вызывает вопрос, должно ли что-то находиться внутри круга или сразу за ним. Например, идея рабства основана на том, что раба помещают вне круга, таким образом как бы делая его неодушевленным. Расширение круга так, чтобы включить всех людей и покончить с рабством, — одно из главных эпических противостояний в человеческой истории, и оно еще не вполне завершено.

Множество других противоречий хорошо описываются этой моделью. Борьба вокруг абортов по существу есть поиск ответа на вопрос, должен плод или эмбрион быть помещен внутрь круга или нет. Спор о правах животных задает тот же вопрос относительно братьев наших меньших.

Когда вы меняете содержимое вашего круга, вы меняете и концепцию самого себя. Центр круга смещается по мере того, как меняется его периметр. Либеральным импульсом является расширение круга, тогда как консерваторы стремятся ограничить рост круга или даже обратить этот рост вспять.

Инфляция сопереживания и метафизическая неопределенность

Существуют ли разумные причины того, чтобы не расширять круг сопереживания? Ответ положительный.

Бесконечное расширение круга сопереживания способно привести к угнетению, так как права потенциальных сущностей (как считают некоторые люди) могут вступить в противоречие с правами безусловно реальных людей. Очевидный пример этого — споры вокруг абортов. Если бы законодательное запрещение абортов не подразумевало власть над телами других людей (в данном случае — беременных женщин), то и больших противоречий не было бы. Мы бы быстро приспособились.

Расширение сопереживания может приводить к меньшему, но все равно существенному злу некомпетентности, упрощения, нечестности и нарциссизма. К примеру, вы не можете жить, не убивая бактерий. Не спроецируете ли вы свои собственные фантазии на одноклеточные организмы, которые в лучшем случае будут к ним безразличны? И получится, что дело в вас, а не в целях расширения круга? Начнете ли вы уничтожать чужие зубные щетки? Вы же не думаете, что спасенные вами бактерии морально эквивалентны бывшим рабам, а если думаете, не умаляете ли вы статус тех людей? Даже если вы можете с чистой совестью следовать своему стремлению освободить и защитить бактерии мира, не игнорируете ли вы реальность, зависимость друг от друга и мимолетность всего сущего? Вы можете стараться не уничтожать бактерии в некоторых конкретных случаях, но вы вынуждены убивать их, чтобы жить. И даже если вы готовы умереть за свои убеждения, вы не в состоянии предотвратить разложение вашего тела бактериями после вашей смерти.

Очевидно, пример с бактериями доведен до абсурда, но он показывает, что круг сопереживания имеет смысл только тогда, когда он ограничен. Если мы теряем конечность, мы теряем наши собственные центр и идентичность. Выдумка о фронте за освобождение бактерий может служить пародией на любое экстремистское движение как левого, так и правого толка.

В то же самое время я вынужден признать, что не в состоянии занять определенную позицию касаемо многих наиболее известных противоречий. Например, я целиком за права животных, но только лишь потому, что ханжа. Я ем курицу, но не могу есть головоногих — осьминогов и кальмаров, потому что безмерно восхищен их неврологической эволюцией. (Головоногие, кроме всего прочего, заставляют задуматься об отдаленном будущем технологий, которое избегает некоторых моральных дилемм, об этом я расскажу позже.)

Как я определяю свой круг? Я просто провел время с различными видами и решил, входят они в мой круг или нет. Я выращивал кур и как-то не чувствовал сопереживания к ним. Они немногим большее, чем пернатые механизмы с сервоприводами, особенно если сравнивать их с козами, которых я тоже выращивал и не стану есть. С другой стороны, мой коллега, исследователь в области виртуальной реальности Адриан Чеок, ощущает такое сопереживание к курам, что построил для них специальные костюмы телепогружения, чтобы дистанционно приласкать их прямо с работы. Всем приходится мириться с несовершенством возможности проводить четкие границы кругов сопереживания. Всегда будут случаи, когда разумные люди не смогут согласиться друг с другом. Но я не заставляю других людей не есть головоногих или коз.

Границу между личностью и неличностью можно найти где-то в эмбриональном развитии от зачатия до рождения или в развитии ребенка или подростка. Или эти границы лучше всего определять на философско-генетическом пути развития раннего человека, а может, в истории культуры древних крестьян, ставших современными горожанами. Граница может существовать где-то в континууме между маленькими и большими компьютерами. Может быть, она связана с вашими мыслями; может, способность к самокопанию или сопереживанию делает вас человеком. Вот лишь некоторые из многих предлагаемых способов определения личности. Но ни один из них не кажется мне оптимальным. Границы личности остаются размытыми и неоднородными.

Ограничение круга

То, что мы не можем точно определить, где должны располагаться границы круга сопереживания, не означает, что мы не в состоянии узнать о нем вообще ничего. А то, что мы можем быть лишь приблизительно моральны, не означает, что вообще не надо стремиться быть моральным. Термин «мораль» обычно используется для описания нашего отношения к другим людям, но в данном случае я применяю его в равной степени и к нам самим.

Доминирующая открытая цифровая культура придает обработке информации роль эмбриона в понимании религиозного права или бактерий в моей доведенной до абсурда фантазии. Это классическая ошибка, но последствия у нее новые. Я опасаюсь, что мы начинаем изменять себя таким образом, чтобы подходить под цифровые модели нас, и меня беспокоит вымывание сопереживания и человечности в ходе этого процесса.

Права эмбриона основаны на экстраполяции, тогда как права нормальной взрослой личности очевидны настолько, насколько вообще возможно, ведь личность говорит сама за себя. Существует множество примеров, когда трудно решить, что делать с верой в личность, поскольку обсуждаемая сущность, возможно, и заслуживает сопереживания, но не способна говорить сама за себя.

Должны ли права животных быть такими же, как права людей? Существуют и особенные опасности, когда некоторые люди слышат голоса, которые не слышат другие, и расширяют свой круг сопереживания. Это как раз те случаи, которые надо оставить людям, близким к конкретной ситуации, если такое вообще возможно. В противном случае мы погубим общую свободу, навязывая друг другу метафизические идеи.

В случае рабства оказалось, что рабы, как только у них появился шанс, не просто смогли говорить за себя, но сделали это очень хорошо. Несомненно, Моисей был личностью. Потомки более поздних рабов, как Мартин Лютер Кинг, демонстрировали необыкновенные красноречие и сопереживание.

Новое веяние в Кремниевой долине выражается в том, что некоторые люди — очень влиятельные люди — верят, будто слышат, как алгоритмы, толпы и другие нечеловеческие, существующие в Сети сущности говорят сами за себя. Однако я таких голосов не слышу и уверен, что те, кто слышит, обманывают себя.

Мысленные эксперименты: корабль Тесея встречается с бесконечной библиотекой Борхеса

Чтобы помочь вам научиться подвергать сомнению фантазии кибернетических тоталистов, предлагаю дуэль двух мысленных экспериментов.

Первый известен уже давно. Как рассказывает Дэниел Деннет, представьте программу, которая может симулировать нейрон или даже сеть нейронов. (Такие программы существуют давно и стали вполне качественными.) Теперь представьте крошечное беспроводное устройство, которое может посылать сигналы нейронам мозга и получать их. Грубые устройства, напоминающие эти, тоже уже существуют; в прошлом я помогал Джо Розену, реконструктивному пластическому хирургу из Дартмутской медицинской школы, создать подобное устройство — «нервный чип», и это была одна из первых попыток передать сигнал в обход поврежденного участка, используя протезы.

Чтобы начать мысленный эксперимент, наймите нейрохирурга, который вскроет ваш череп. Если это неудобно, проглотите наноробота, который умеет проводить операции на мозге. Замените нерв вашего мозга одним из этих беспроводных устройств. (Даже если бы такие устройства довели до совершенства, сегодня было бы невозможно их соединить. Искусственный нейрон должен был бы задействовать все те же синапсы — в среднем около семи тысяч, — что и удаленный биологический нерв.)

Затем искусственный нейрон соединяется по беспроводной связи с симуляцией нейрона в находящемся неподалеку компьютере. Каждый нейрон обладает уникальными химическими и структурными характеристиками, которые должны быть учтены в программе. Проделайте эту процедуру с остальными нейронами своего мозга. В человеческом мозге от 100 до 200 миллиардов нейронов, так что, если тратить хотя бы по одной секунде на нейрон, процедура займет десятки тысяч лет.

А теперь главный вопрос: после того как процесс завершен, вы все еще разумное существо?

Более того, поскольку за динамику вашего мозга полностью отвечает компьютер, вы можете забыть о физических искусственных нейронах и позволить программам, имитирующим нейроны, соединяться друг с другом. Теперь используется только программное обеспечение. Стал ли компьютер личностью? Если вы верите в разум, находится ли теперь ваш разум в компьютере или, возможно, в программном обеспечении? Этот же вопрос можно задать в отношении души, если вы верите в душу.

Больше Борхеса

Вот второй мысленный эксперимент. Он касается того же вопроса, но с другой стороны. Вместо того чтобы менять программу в компьютере, он меняет его конструкцию.

Для начала представьте замечательную технологию: массив летающих лазерных сканеров, который может измерить траектории градин в грозу. Сканеры отправляют всю информацию о траекториях на ваш компьютер посредством беспроводной связи.

Что можно сделать с этими данными? По счастью, в эксперименте есть замечательный магазин для гиков, Самый Большой Компьютерный Магазин, в котором продают компьютеры разнообразных конфигураций. Проще говоря, в нем есть все возможные компьютеры, за исключением некоторых, на самом деле имеющих очень большое количество логических схем.

Вы приходите в магазин с программой. Продавец выдает вам тележку, и вы начинаете примерять свою программу на разные компьютеры. Иногда вам везет, и программа, которую вы принесли из дома, запускается и разумное время работает без сбоев. Когда это происходит, вы кладете компьютер в тележку.

В качестве программы вы можете использовать даже данные о траекториях градин. Вспомните, что программа — не более чем список цифр; в Самом Большом Магазине Компьютеров должен найтись компьютер, на котором она запустится! Странно, что на каждом компьютере, на котором данные о траекториях градин запускаются как программа, эта программа работает по-разному.

Спустя некоторое время у вас есть несколько миллионов текстовых редакторов, удивительные видеоигры и еще куча программ для подготовки налоговой отчетности — вот вам результат запуска одной программы на компьютерах разной конфигурации. Это требует времени; в реальном мире вселенная, вероятно, не станет поддерживать условия для жизни достаточно долго, чтобы вы успели совершить покупку. Но мы проводим мысленный эксперимент, поэтому не привередничайте.

Дальше все просто. После того как вы заполнили тележку массой компьютеров, на которых запускаются данные о траекториях градин, присядьте в кафетерии магазина. Включите компьютер из первого мысленного эксперимента — тот, что воспроизводит ваш мозг. Теперь переберите все купленные компьютеры и сравните то, что каждый из них делает, с тем, что делает компьютер из первого эксперимента. Продолжайте, пока не найдете компьютер, который обрабатывает данные о траектории града так же, как программа, эквивалентная вашему мозгу.

Как вы узнаете, когда такой компьютер будет найден? Существует бесконечное множество вариантов. По математическим причинам вы никогда не можете быть абсолютно уверены, что именно делает большая программа и не возникнет ли ошибка. Но если вы нашли способ удовлетвориться качеством работы программы, имитирующей нейроны из первого эксперимента, значит, вы уже выбрали метод, с помощью которого примерно оцените большую программу. Или вы можете даже найти в своей тележке компьютер, который интерпретирует движение градин в произвольно заданный отрезок времени в точности так же, как программа активности мозга. Таким образом, динамика градин совпадает с программой мозга более чем в один отдельно взятый момент времени.

После того как вы проделали все это, стала ли гроза разумной? А душа у нее есть?

Метафизическая игра в наперстки

Альтернатива посыпания волшебной пылью людей — сыпать ее на компьютеры, цифровой улей-мозг, облако, алгоритм или иной кибернетический объект. Тут самое время задать вопрос: какой из вариантов безумнее?

Если вы пытаетесь убедить себя, что в таком понятии, как сознание, нет ничего волшебного, волшебство, которое в нем присутствует, может неожиданно возникнуть в ином месте в самый неподходящий момент и повредить вашей объективности ученого. Вы ввязываетесь в метафизическую игру в наперстки, от которой голова пойдет кругом. Например, вы можете предположить, что сознание — это иллюзия, однако по определению сознание — это понятие, которое не становится менее значимым, даже если оно иллюзия.

Сознание и время неким образом взаимосвязаны. Если вы попытаетесь удалить из сознания потенциальный намек на волшебство, вы придете к абсурдному приписыванию волшебных качеств времени.

Сознание находится во времени, потому что вы не можете испытать отсутствие времени и не можете изведать будущее. Если сознание — это не более чем ложные мысли в компьютере, которым является ваш мозг или вселенная, тогда что же такое находится во времени? Настоящий момент — единственное, что могло бы в нем находиться, — должен в таком случае быть автономным объектом, независимым от того, как он ощущается.

Вследствие относительности и латентности мыслей, возникающих в мозгу, с научной точки зрения настоящий момент является примерным понятием. У нас нет возможности определить как отдельный глобальный физический, так и конкретный когнитивный настоящий момент. Однако должна существовать точка отсчета, пусть даже очень неопределенная, чтобы появилась возможность вообще говорить на эту тему.

Вероятно, вы можете вообразить себе настоящий момент как метафизическую метку, путешествующую сквозь вневременную версию реальности, в которой прошлое и будущее уже «зафиксированы», как записывающую головку, движущуюся по жесткому диску.

Если вы уверены, что ощущение времени является иллюзией, то все, что у вас остается, — это само время. Нечто должно находиться в чем-то вроде метавремени, чтобы иллюзия настоящего момента имела место быть. Вы убеждаете себя, что время само путешествует сквозь реальность. Это абсурдная, закольцованная мысль.

Называть сознание иллюзией значит придавать времени сверхъестественное качество. Возможно, это некий призрачный недетерминизм. Либо вы можете выбрать другой стаканчик в игре и сказать, что время это естественно (не сверхъестественно), а настоящий момент — всего лишь вероятная концепция, возникшая благодаря сознанию.

Волшебную сущность можно тасовать как угодно, но когда остается волшебный след, лучше было бы просто ее принять, чтобы иметь возможность максимально ясно говорить о множестве вещей, которые действительно можно методично изучать или конструировать.

Признаю, когда вы допускаете законность существования метафизической идеи (например, потенциальную возможность сознания быть чем-то за пределами вычислений), возникает определенная опасность. Как бы вы ни старались не наполнять волшебство суевериями, вы можете подтолкнуть некоторых фундаменталистов или романтиков новой эры проповедовать странные убеждения. «Какой-то компьютерный гений в дредах говорит, что сознание может быть больше, чем компьютер? Значит, моя пищевая добавка точно работает!»

Однако в том, что инженер притворяется, будто знает больше, чем на самом деле, есть гораздо более серьезная опасность, особенно когда он может подкрепить иллюзию вычислениями. Кибернетические тоталитаристы, ожидающие пришествия сингулярности, безумнее, чем приверженцы пищевых добавок.

Армия зомби

Проникают ли фундаментально метафизические — или предположительно антиметафизические — поверья в практические аспекты нашего мышления или личности? Да, проникают. Они могут превратить личность в то, что философы называют зомби.

Зомби часто встречаются в философских мысленных экспериментах. Они в точности такие же, как люди, только без внутреннего опыта. Они бессознательны, но внешне это никак не проявляется. Зомби сыграли выдающуюся роль пищи для риторики вокруг проблемы «тело — разум» и исследований сознания. Было много споров о том, могут ли существовать настоящие зомби или внутренний субъективный опыт неизбежно скажется на внешнем поведении или каким-то образом приведет к измеримым процессам в мозгу.

Я утверждаю, что между зомби и личностью есть одно ощутимое различие: у зомби другая философия. Следовательно, зомби могут быть обнаружены только в том случае, если они профессиональные философы. Философы вроде Дэниэла Деннета, очевидно, являются зомби.

Не существует симметричных отношений между нами и зомби. К несчастью, лишь незомби в состоянии наблюдать симптомы зомбирования. Для зомби все выглядят одинаково.

Если в нашем мире существует достаточно зомби, я начинаю беспокоиться о потенциале самосбывающегося предсказания. Может, если люди притворяются, что они бессознательны или не имеют свободы воли, или что облако онлайн-людей есть личность, или если они полагают, что нет ничего особенного в перспективе индивидуальности, тогда, наверное, мы в состоянии именно этого добиться. Мы могли бы совместно добиться антиволшебства.

Люди свободны. Мы можем покончить с собой во благо сингулярности. Мы можем изменить свои гены, чтобы лучше поддерживать воображаемый коллективный разум. Мы можем превратить культуру и журналистику в занятия третьего сорта и провести столетия, перемешивая останки 1960-х и других эпох, до того как индивидуальное творчество вышло из моды.

Либо мы можем верить в самих себя. Случайно может оказаться, что мы реальны.

 

Глава 3

Ноосфера — просто другое название внутреннего тролля

Некоторые из выдуманных объектов кибернетического тотализма (вроде ноосферы, которая предположительно является глобальным мозгом, состоящим из мозгов всех людей, соединенных посредством Сети) мотивируют неудачные технологические построения. Так, конструкции, в центре которых лежит идея ноосферы, имеют тенденцию возбуждать внутреннего тролля, или попросту плохое в человеке.

Моральный императив создать безликую, насколько это возможно, Библию

В соответствие с новым учением мы, технологи, превращаем самих себя, планету, наш вид, вообще все во внешние устройства, подключенные к огромным вычислительным облакам. Теперь все происходит не с нами, а с огромным вычислительным объектом, который больше нас.

Коллеги, с которыми я не согласен, часто рассматривают наши дискуссии как спор между луддитом (это я-то луддит?) и будущим. Но ведь возможно более одного варианта технологического будущего, и спор должен вестись о том, как лучше выявить и как лучше поступить с теми свободами, которые у нас еще остались, а не о том, кто из нас луддит.

Некоторые утверждают, что скептики вроде меня, подвергающие сомнению единственно верный путь, похожи на высохших средневековых служителей церкви, боровшихся с печатным прессом Иоганна Гутенберга. Нас обвиняют в том, что мы боимся перемен, точно так же как средневековая церковь боялась печатного пресса. (Нам могут также заявить, что такие, как мы, репрессировали бы Галилея или Дарвина.)

Все эти критики забывают, что сам по себе печатный пресс не дает гарантии просвещенного исхода. Ренессанс был сделан руками людей, а не машинами. К примеру, сегодняшняя печатная продукция Северной Кореи — не более чем пропаганда культа личности. В печатных прессах важны авторы, а не машина.

Как только речь заходит об авторстве, Кремниевую долину охватывает непреодолимая потеря слуха. Это стало абсолютно ясным, когда Джон Апдайк и Кевин Келли в 2006 году обменялись взглядами на авторство. Кевин считает, что, когда все книги мира будут оцифрованы и доступны для поиска, а отрывки из них можно будет перемешать, они быстро станут «одной книгой» в универсальном вычислительном облаке, и что это не просто хорошо, но и является «моральным императивом».

Чтобы передать важность сохранения различий между отдельными авторами, Апдайк использовал метафору обрезов физического листа бумаги в физической книге. Это было бесполезно. Доктринеры-энтузиасты веб 2.0 лишь посчитали, что Апдайк излишне сентиментален в отношении старых технологий.

Тот подход к цифровой культуре, который я ненавижу, действительно превратит все книги в одну, как прогнозировал Кевин. Этот процесс может начаться уже в следующем десятилетии или около того. В ходе крупного «Манхэттенского проекта» оцифровывания культуры Google и другие компании сканируют библиотечные книги и помещают их в облако. Важно, что произойдет дальше. Если книги в облаке будут доступны через интерфейсы, поощряющие мэшапы фрагментов, которые скрывают контекст и авторство, останется лишь одна книга. Именно это сегодня происходит с большой долей контента; часто вы не знаете, откуда взята цитата в новостях, кто написал комментарий или снял видео. Продолжение существующего тренда сделает из нас что-то похожее на средневековую империю или Северную Корею — общество с единственной книгой.

Случилось так, что «божественная» технология замены печатного станка цифровым получила серьезный толчок как раз в то время, когда в технологической культуре доминирует заслуживающая сожаления и критикуемая мной идеология. Авторство — сама идея индивидуальной точки зрения — в новой идеологии приоритетом не является.

Сегодня цифровое низведение выражения мыслей до глобального шума еще не навязывается сверху, как это можно наблюдать в случае печатных станков Северной Кореи. Вместо этого устройство программного обеспечения встраивает идеологию в те действия, которые наиболее просто осуществить в программах, получающих массовое распространение. Используя эти инструменты, люди могут писать книги, или блоги, или что угодно, но экономика бесплатного содержания, динамика толпы и владельцы агрегаторов поощряют их публиковать фрагменты вместо продуманных мнений или аргументов. Усилия авторов оцениваются так, что границы между ними стираются.

Одна коллективная книга — это совсем не то же самое, что библиотека книг, написанных личностями, которых она обанкротит. Некоторые верят, что это к лучшему; другие, включая меня, считают, что это ведет к катастрофе. Как в известной фразе из «Пожнешь бурю»: «Библия — это книга… но это не только книга». Любая отдельная, исключительная книга, даже коллективная, аккумулированная в облаке, становится жестокой, если доступна только она одна.

Редукционизм компьютерных фанатиков

Одной из первых печатных книг помимо Библии, была Hypnerotomachia Poliphili, или «Любовное борение во сне Полифила», 1499 года, иллюстрированное эротическое оккультное приключение в фантастическом архитектурном окружении. Что особенно интересно в этой книге, которая выглядит и читается как фантазия в виртуальной реальности, так это то, что в ее подходе к жизни есть нечто фундаментальное — ее взгляд на мир враждебен Церкви и Библии.

Совсем не сложно вообразить альтернативную историю, где все, что напечатано на первых станках, проходит цензуру Церкви и рассматривается как продолжение Библии. «Любовное борение» могло бы существовать в этом альтернативном мире и остаться почти таким же. «Легкие» изменения состояли бы в исключении враждебных отрывков. Книга уже не была бы настолько странной. И это изменение, даже если бы оно касалось ничтожного количества слов, оказалось бы трагическим.

Именно так произошло, когда миссионеры пытались сохранить элементы туземных культур путем поглощения собственной. К примеру, мы немного знаем о том, как звучала музыка ацтеков или инков, но лишь части, адаптированные к европейским церковным песнопениям, считались наиболее важными. Однако изюминка есть во враждебных и потому не адаптированных частях. Они — порталы в странную философию. Какая потеря — не иметь возможности услышать неадаптированную музыку Нового Света! Конечно, некоторые мелодии и ритмы выжили, но целое утеряно.

С появлением веб 2.0 с Интернетом произошло нечто вроде миссионерского редукционизма. Странность была выхолощена процессом создания шума. Отдельные веб-страницы, какими они впервые появились в начале 1990-х, еще несли отпечаток личности. MySpace сохранил часть этой персонализации, хотя уже начался процесс упорядоченного форматирования. Facebook пошел дальше, организуя людей в субъекты множественного выбора, а «Википедия» вообще пытается уничтожить различия точек зрения.

Если бы этим занимались Церковь или государство, все заговорили бы об авторитаризме, но когда виноваты технологи, их считают изобретательными, привносящими свежие идеи и всячески поощряют. Идеи, которые были бы с негодованием отвергнуты в любом другом виде, будучи представленными в технологической форме, принимаются людьми. Крайне странно слышать, как мои старые друзья из мира цифровой культуры заявляют, что они являются истинными последователями Ренессанса, не понимая, что использование компьютеров для умаления персональной экспрессии есть примитивная, реакционная деятельность независимо от того, насколько совершенны инструменты.

Отказ от идеи качества приводит к потере качества

Фрагменты человеческих усилий, наводнившие Интернет, некоторыми рассматриваются как составные части коллективного разума или ноосферы. Вот лишь отдельные термины, использующиеся для описания того, что считают новым сверхразумом, в глобальных масштабах возникающим в Сети. Некоторые люди, как Ларри Пейдж, один из соучредителей Google, ожидают, что в какой-то момент Интернет оживет, тогда как другие, типа ученого-историка Джорджа Дайсона, думают, что это уже случилось. Популярные термины, такие как «блогосфера», стали общеупотребимыми.

Модной идеей в технических кругах является то, что количество в какой-то момент не только переходит в качество, но и делает это в соответствии с принципами, которые мы уже понимаем. Часть моих коллег думает, что если сложные секретные статистические алгоритмы будут комбинировать миллион, может быть, даже миллиард фрагментарных оскорблений, то в конце концов получится мудрость, превосходящая ту, что содержится в любом хорошо продуманном эссе. Я не согласен. На ум приходит правило ранних дней информатики: мусор на входе — мусор на выходе.

Среди энтузиастов культуры веб 2.0 так много тех, кто пренебрегает идеей качества, что трудно выбрать кого-либо одного. Пожалуй, остановлюсь на мыслях энтузиаста коллективного разума Клэя Ширки о том, что существует огромный избыток познания, который ждет, чтобы его использовали.

Безусловно, все согласятся, что есть гигантское количество людей, не получивших достаточного образования. Из тех, кто хорошо образован, многие работают неполный рабочий день или неделю. Если мы хотим поговорить о нереализованном человеческом потенциале, мы также можем упомянуть множество неимущих. Расточительство человеческого потенциала просто ошеломляет. Но это не те проблемы, о которых говорит Ширки.

Он считает, что количество может превзойти качество в самовыражении человека. Вот цитата из выступления Ширки в апреле 2008 года:

«И это — еще одна характеристика избытка познания, о котором мы говорим. Он настолько велик, что даже небольшое изменение может иметь гигантские последствия. Скажем, все останется на 99 процентов неизменным, люди в 99 процентах случаев смотрят телевизор столько же, сколько и раньше, но один процент времени высвобожден для производства и раздачи результатов. Население, имеющее выход в Интернет, смотрит телевидение примерно триллион часов в год… Один процент от этого — это эквивалент 98 проектов „Википедии“ в год…»

Итак, сколько секунд спасенного от телевидения времени потребуется, чтобы воспроизвести достижения, ну, скажем, Альберта Эйнштейна? Мне кажется, даже если бы мы могли объединить Сетью всех возможных инопланетян в галактике — может быть, квадриллионы существ — и дали бы каждому несколько секунд для того, чтобы внести свой вклад в «Вики», мы не воспроизвели бы достижений даже одного среднего физика, не говоря уже о великом физике.

Отсутствие интеллектуальной скромности

Есть по крайней мере два способа верить в идею качества. Вы можете думать, что в человеческом разуме происходит нечто, не поддающееся описанию, либо полагать, что мы просто пока не понимаем этого качества разума, хотя однажды сможем понять. И то и то позволяет отличить количество от качества. Чтобы спутать количество и качество, вам придется отказаться от обеих возможностей.

Простая возможность существования чего-то невыразимого в личности заставляет многих технологов отрицать понятие качества. Они хотят жить в совершенной реальности, напоминающей компьютерную программу, в которой все понятно и нет места фундаментальным тайнам. Они отшатываются даже при намеке на потенциальную зону таинственного или неразрешимого в чьем-то мировоззрении.

Такое желание абсолютного порядка обычно приводит к расколам в делах человеческих, поэтому есть исторические причины не доверять этому желанию. Материалисты экстремистского толка уже давно полны решимости выиграть гонку у религиозных фанатиков: кто сможет причинить больше вреда большему количеству людей?

В любом случае нет свидетельств того, что количество переходит в качество в области самовыражения или достижений человека. Вместо этого, как мне кажется, имеет значение чувство фокуса, состояние ума в эффективной концентрации и смелое индивидуальное воображение, отличающееся от воображения толпы.

Конечно, я не могу описать, что именно происходит в уме, и никто не может. Мы не понимаем, как работает мозг. Мы много знаем о том, как работают части мозга, но есть фундаментальный вопрос, который полностью еще даже не сформулирован, не говоря уже об ответе на него.

Например, как работает рассудок? Или осмысление? Обычные идеи, обсуждаемые сегодня, представляют собой вариации теории, что в мозгу происходит псевдодарвиновский отбор. Мозг пробует различные мыслительные схемы, и та, которая работает лучше, закрепляется. Звучит туманно. Но нет причин, по которым эволюция по Дарвину не могла пробудить в человеческом мозгу процессы, которые вышли за пределы дарвиновской прогрессии. В то время как физически мозг есть продукт эволюции в нашем понимании, культурно мозг может быть способом трансформации эволюционировавшего разума согласно принципам, которые нельзя объяснить в терминах эволюции.

Иначе говоря, помимо селекции может существовать другая форма созидания. Я, конечно, не знаю наверняка, но мне кажется, бесполезно настаивать на том, что того, что мы уже понимаем, должно быть достаточно для объяснения того, что мы пока не понимаем.

Что меня поразило, так это отсутствие интеллектуальной скромности в сообществе информатики. Мы рады воплотить в своих разработках простые и к тому же не вполне ясные гипотезы относительно самых трудных и глубоких вопросов, стоящих перед наукой, как будто мы уже обладаем точными ответами.

Если в конечном счете окажется, что в разуме отдельного человека есть нечто, отличное от того, что может быть достигнуто ноосферой, этот «особый элемент» потенциально будет способен обладать самыми разными свойствами. Возможно, прежде чем мы в достаточной степени оценим собственный мозг, нам придется ждать научных результатов, которые появятся через пятьдесят, пятьсот или пять тысяч лет.

Или окажется, что различие всегда будет основано на принципах, которыми мы не умеем манипулировать. Это может быть связано с типами коммуникаций, уникальных для физического мозга, основанных, вероятно, на таких формах причинно-следственных связей, которые зависят от заметных и невоспроизводимых физических условий. Или это будет связано с программным обеспечением, которое может быть создано только в ходе длительной эволюции и которое нельзя будет реконструировать или испортить ни одним доступным способом. Или это окажется пугающим некоторых шансом дуализма, реальностью сознания независимо от механизма.

Суть в том, что мы не знаем. Я люблю поговорить о том, как работает мозг. Позже я поделюсь мыслями по поводу того, как использовать вычислительные метафоры, чтобы хоть чуть-чуть представить, как может происходить процесс осмысления. Но я бы не хотел, чтобы кто-то пользовался моими спекуляциями как основой для разработки инструмента, предназначенного для реальных людей. Авиационный инженер никогда не посадит пассажиров в самолет, построенный на непроверенной, спекулятивной теории, но ученые от информатики совершают подобные преступления постоянно.

Основная проблема такова: технологи слишком остро реагируют на религиозных экстремистов. Если ученый-кибернетик говорит, что мы не понимаем, как работает мозг, дает ли это право идеологу заявлять, что мы тем самым поддерживаем какую-то религию? Вот реальная опасность, но слишком громкие заявления технологов — еще большая опасность, ведь мы запутываем сами себя.

Сохранилась ли возможность избавиться от идеологии толпы в сетевых приложениях

С точки зрения разработчика, разница между сайтом социальной сети и сайтами, какими они были до появления соцсетей, совсем невелика. Вы всегда можете создать на своем сайте список ссылок на странички своих друзей, и у вас всегда есть возможность послать электронную почту своему кругу друзей, написав то, что вам кажется нужным. Все, что предлагают социальные сервисы, — побуждение пользоваться Сетью определенным способом, в соответствии с определенной философией.

Если бы кто-то захотел переосмыслить приложения социальных сетей, было бы достаточно просто занять отстраненную позицию и описать, что происходит между людьми. Людям вполне можно оставить право сообщать все, что они хотят сказать о своих отношениях, так, как они считают нужным.

Если кто-то, описывая себя, хочет использовать слова вроде «не женат / не замужем» или «ищу», никто не собирается этому мешать. Поисковые машины без труда найдут примеры этих слов. Нет никакой необходимости в навязанной официальной категории.

Если вы читаете что-то, написанное кем-то, кто использовал выражение «не замужем / не женат» в предложении собственного сочинения, вы неизбежно почувствуете первый намек на неуловимый опыт автора, нечто, чего нельзя получить из базы данных с множественным выбором. Да, для этого всем придется чуть больше постараться, но преимущества полуавтоматического описания самого себя иллюзорны. Если вы начинаете с того, что подделываете себя, рано или поздно вам придется потратить вдвое больше усилий, чтобы развеять иллюзии, если у вас вообще что-то получится.

Это пример простого способа, которым могли бы воспользоваться разработчики, чтобы казаться скромнее в своих заявлениях о понимании ими природы человека. Просвещенные разработчики оставляют возможность существования либо метафизической особости человека, либо потенциала непредвиденного процесса творчества. Такие черты не объясняются идеями вроде эволюции, которую, как мы думаем, уже можно воспроизводить в программных системах. Такого рода скромность является отличительным признаком людей, ставящих во главу угла человека.

Но не обойдется и без издержек. Принятие метафизически скромного подхода усложнило бы использование баз данных для мгновенного выбора людей, которые, скажем, эмо, одиноки и богаты. Но я не считаю это такой уж большой потерей. Поток вводящей в заблуждение информации не является ценностью.

Все зависит от того, как вы определяете себя. Человек, получающий поток отчетов о романтическом статусе группы своих друзей, должен научиться думать в терминах этого потока, если считает, что это вообще стоит читать. То есть вот вам еще один пример того, как люди способны умалять самих себя, чтобы компьютер казался точнее. Обвиняю ли я все те сотни миллионов пользователей социальных сетей в умалении самих себя с тем, чтобы успешно пользоваться сервисами? Да, именно так.

Я знаю немало людей, в основном молодых, которые гордо заявляют, что у них тысячи друзей на Facebook. Очевидно, это заявление может быть истинно только в том случае, если умалено само понятие дружбы. Настоящая дружба должна давать каждому почувствовать неожиданные странности другого. Каждый знакомый — чужак, кладезь неизученных различий в жизненном опыте, который нельзя представить или получить каким-либо способом, кроме реального общения. Идея дружбы в отфильтрованном по базам данных мире социальных сетей, очевидно, гораздо уже.

Важно также отметить схожесть между господами и слугами вычислительного облака. Управляющий хедж-фондом может делать деньги, используя вычислительную мощность облака и рассчитывая фантастические финансовые схемы, которые ставят на производные финансовые инструменты таким образом, чтобы из ниоткуда произвести фиктивные виртуальные залоги для сумасшедших рисков. Это скрытая форма подделки и в точности тот же маневр, который совершает пытающийся обосноваться в социуме подросток для сбора фантастического количества «друзей» на сервисах вроде Facebook.

Ритуально-фальшивые отношения призывают мессию, который может никогда не прийти

Но давайте предположим, будто вы не согласны с тем, что понятие дружбы умаляется, зато уверены, что можете четко различать два значения этого слова — старое и новое. Даже тогда придется помнить, что пользователь соцсетей не является их участником.

Настоящий клиент — это рекламодатель будущего, но такое создание еще не появилось. Вся уловка, вся идея поддельной дружбы есть простая наживка, выложенная владельцами облаков для привлечения гипотетических рекламодателей — назовем их мессианскими рекламодателями, — которые могут когда-нибудь появиться.

Тысячи стартапов Кремниевой долины уповают на то, что фирмы вроде Facebook собирают чрезвычайно важную информацию, называемую «социальный граф». Рекламодатель, используя эту информацию, гипотетически может целевым образом воздействовать на группу равных прямо во время того, как те формируют свои мнения о брендах, привычках и т. д.

Рассуждения примерно таковы: давление со стороны окружения является огромной силой, влияющей на поведение подростков, и подростковый выбор становится выбором жизни. Таким образом, если кому-то удастся раскрыть тайну того, как делать идеальную рекламу, пользуясь социальным графом, то рекламодатель сможет создать нужное ему давление окружения в обществе реальных людей, которые захотят покупать то, что всю свою жизнь продает рекламодатель.

Ситуация с социальными сетями напоминает скопление абсурда. Идея рекламы до сих пор еще никому не принесла денег, потому что доллар рекламодателя, оказывается, эффективнее потратить на рекламу в поисковиках и на веб-страницах. Если выручки так и нет, то странное применение идеологии «база данных как реальность» будет красить поколения по группам и романтическому опыту вовсе без цели.

С другой стороны, если выручка появится, как мы знаем из предыдущего опыта, ее влияние будет поистине негативным. Когда в прошлом Facebook попробовал превратить социальный граф в центр получения прибыли, это повлекло за собой этические катастрофы.

Знаменитый пример — Beacon, появившийся в 2007 году, неожиданно введенный сервис, от которого было непросто отказаться. Когда пользователь Facebook покупал что-либо где угодно в Интернете, это транслировалось всем его «друзьям». Мотивом была попытка упаковать давление окружения как сервис, который можно было бы продать рекламодателям. Но этот сервис уничтожил, например, возможность купить неожиданный подарок на день рождения. Коммерческая жизнь пользователей Facebook больше им не принадлежала.

Идея немедленно привела к катастрофе и инспирировала бунт. Так, сеть MoveOn, которая обычно занята выборами, использовала огромное число своих членов, чтобы громко возмутиться. Facebook быстро сдался.

Эпизод с Beacon приободрил меня и укрепил веру в то, что люди все еще способны управлять развитием сети. Это было важное свидетельство против метачеловеческого технологического детерминизма. Сеть не создает себя сама. Мы создаем ее.

Но даже после фиаско Beacon стремление вкладывать деньги в сайты социальных сетей не исчезло. С точки зрения бизнеса у сайтов соцсетей есть единственная надежда на появление магической формулы, в которой какой-то способ нарушения частной жизни и достоинства будет приемлемым. Эпизод с Beacon доказал, что это не может произойти слишком быстро, так что теперь стоит вопрос, получится ли уговорить империю пользователей Facebook принять это постепенно.

Правда о толпах

Термин «мудрость толпы» является заголовком книги Джеймса Шуровьески, на нее часто ссылаются, упоминая историю о быке на ярмарке. В этой истории группа людей угадывала вес животного, и оказалось, что усредненный результат был более точным, чем оценка любого отдельного человека.

Принято считать, что это работает, потому что ошибки отдельных людей взаимно уничтожаются. Дополнительное и более важное соображение состоит в том, что предположения и логика, на основе которых построена большая часть догадок, верны хотя бы отчасти, поэтому все они находятся вокруг правильного ответа. (Это соображение подчеркивает, что в центре коллективного явления находится разум отдельного человека.) В любом случае такой эффект воспроизводим, и очень многие считают его основой как рыночной экономики, так и демократии.

Последнее время люди с фанатичным упорством пытались использовать вычислительные облака, чтобы воспользоваться эффектом коллективного разума. Существуют, например, хорошо финансируемые, хоть и преждевременно получившие доверие схемы применения систем, похожих на системы фондового рынка, для программ, в которых люди делают ставки на верность ответов на, казалось бы, неразрешимые вопросы. Например, когда случится следующая атака террористов или когда терапия с использованием стволовых клеток позволит людям выращивать новые зубы. Огромное количество энергии вложено также в агрегацию суждений пользователей Интернета для создания контента, как на сайте коллективно собираемых ссылок Digg.

Как эффективно использовать толпу

Причина, по которой коллективное может иметь ценность, заключается именно в том, что пики коллективных разума и глупости не совпадают с теми, которые демонстрируют отдельные люди.

Например, рынок работает из-за сочетания коллективного и индивидуального разума. Рынок не может существовать только на основе цен, определяемых конкуренцией, необходимы еще и предприниматели, выходящие на рынок с изначально конкурирующими продуктами. Другими словами, умные личности, герои рынков, задают вопросы, на которые отвечает коллективное поведение. Они приводят на рынок быка.

Есть определенные типы ответов, которые не должны даваться отдельными людьми. Например, когда государственный чиновник устанавливает цену, результат часто хуже, чем если бы эту цену назначал в достаточной степени информированный, свободный от манипуляций или выходящих из-под контроля внутренних противоречий коллектив. Но когда коллектив разрабатывает продукт, вы получаете нечто, сделанное «рабочей группой», — немного уничижительное выражение.

Коллективы могут быть не менее глупыми, чем отдельные люди, а в некоторых важных случаях даже глупее. Интересно, можно ли перечислить случаи, когда один умнее многих?

У этой темы — серьезный дискуссионный опыт, и полезные результаты есть в самых разных дисциплинах. Каждый реальный случай проявления коллективного разума, о котором мне известно, показывает, каким образом коллектив направлялся или вдохновлялся отдельными личностями с благими намерениями. Эти люди направляли действия коллектива, а в отдельных случаях даже спасали от некоторых распространенных видов провалов коллективного разума. Баланс влияния между отдельными личностями и коллективами лежит в основе устройства демократий, научных сообществ и многих других проектов, успешных длительное время.

Великолепные примеры того, как контроль качества, осуществляемый отдельными людьми, способен улучшить коллективный разум, можно найти в мире до Интернета. Например, журналисты независимой прессы, имеющие репутацию и авторитет, обеспечивают новости политики, такие как репортаж об Уотергейте Боба Вудворда и Карла Бернстайна. Без независимой прессы, состоящей из героических голосов, коллективное становится глупым и ненадежным, что было продемонстрировано на множестве исторических примеров, самые недавние из них — из времени правления администрации Джорджа Буша-младшего.

Научные сообщества тоже добиваются качества путем кооперативного процесса, включающего сдержки и балансы, а в конечном счете — основывающегося на фундаменте доброжелательности и слепой элитарности (слепой в том смысле, что в идеале каждый может войти в элиту, но только на основании достижений). Система постоянных должностей и многие другие аспекты академического мира придуманы для поддержки идеи важности отдельных исследователей, а не коллективного процесса.

Да, было много скандалов в правительстве, академических кругах и прессе. Не существует идеальных механизмов. Но мы все еще здесь, и мы получили блага от всех этих институтов. Конечно, мы знаем кучу плохих репортеров, обманувшихся ученых, некомпетентных бюрократов и т. д. Способен ли коллективный разум помочь удержать их под контролем? Ответ, полученный в экспериментах эпохи до Интернета — да, но лишь в том случае, если в цикл встроен механизм обработки сигналов.

Обработка сигналов — это такой цилиндр фокусника, которым инженеры пользуются, чтобы управлять потоками информации. Распространенный пример — способ, которым вы можете выставить уровни высоких и низких частот аудиосигнала. Приглушая высокие, вы уменьшаете количество энергии, идущей на производство высоких частот, которые представляют собой более плотные и короткие звуковые волны. Аналогично, повышая басы, вы усиливаете самые широкие звуковые волны.

Некоторые из наиболее успешных механизмов регулирования коллективов в мире до Интернета можно описать метафорами контроля высоких и низких частот. Например, что делать, если коллектив нервничает и движется слишком быстро, с нарочитой готовностью, вместо того чтобы успокоиться и выдать устойчивый ответ? Такое, к примеру, случается на наиболее активных страницах «Википедии» или во время некоторых спекулятивных паник на открытых рынках.

Одной из функций, выполняемых типичной демократией, является функция фильтра низких частот, что равносильно увеличению уровня басов и понижению уровня высоких частот. Представьте нервные метания, если бы «Вики» позволили писать законы. Даже подумать страшно. Сверхэнергичные люди боролись бы за изменение текста налогового кодекса неистово и бесконечно. Интернет превратился бы в болото.

Хоть и не окончательно, но этого хаоса можно избежать обычным способом, замедлив процессы выборов и судебных разбирательств. Как с басами. Успокаивающий эффект упорядоченной демократии дает больше, чем сглаживание аристотелевской борьбы за консенсус. Он также уменьшает потенциал неожиданного перехода коллектива в перевозбужденное состояние, когда слишком много быстрых изменений приводят к тому, что они перестают нивелировать друг друга.

Так, фондовые рынки могут принять автоматические остановки торгов, если цена или объемы торгов меняются слишком резко. (В гл. 6 я расскажу о том, как идеологи Кремниевой долины недавно сыграли роль в убеждении Уолл-стрит в том, что можно обойтись без некоторых из таких сдерживающих толпу механизмов, и о катастрофических последствиях этого.)

«Википедия» была вынуждена наложить грубый фильтр низких частот на самые неустойчивые статьи, такие как «Президент Джордж Буш-младший». Теперь есть лимит, как часто отдельный человек может удалять фрагменты чьего-то текста. Подозреваю, что такого рода изменения в конечном счете станут примерным отражением демократии, какой она была до появления Интернета.

Но существует и обратная проблема. Коллективный разум может двигаться в правильном направлении, но слишком медленно. Иногда коллективы, если им дать достаточно времени, будут добиваться выдающихся результатов, но порой времени просто нет. Проблема вроде глобального потепления могла бы быть автоматически решена, если бы рынок имел достаточно времени. (Например, возросли бы ставки страхования.) Увы, в этом случае, похоже, времени нет, потому что рыночные переговоры затрудняются влиянием эффекта существующих инвестиций. Следовательно, должен вмешаться какой-то другой процесс, такой как политика, порожденная отдельными личностями.

Еще один пример медленного коллективного разума: за тысячелетия до того как появилось четкое понимание, как основывать свою деятельность на опыте, до того как мы узнали, как создавать техническую литературу, одобренную равными, и строить на ней образование, и до того, как появился эффективный рынок для определения ценности изобретений, было разработано множество технологий — но очень медленно.

Решающим фактором современности является то, что структура и ограничения, а не только чистая открытость и уступки коллективному были частью процесса, ускорившего технологическое развитие. Эту идею мы рассмотрим в гл. 10.

Странный недостаток любопытства

Эффект «мудрости толпы» надо рассматривать как инструмент. А ценность инструмента определяется его полезностью в выполнении поставленной задачи. Восхваление инструмента никогда не может быть самоцелью. К сожалению, ноосферианцы и идеологи упрощенного понимания свободных рынков сообща разводят неоправданные сантименты в отношении избранных любимых инструментов.

Поскольку Интернет делает толпы более доступными, было бы полезно иметь широкий набор четких правил, объясняющих, когда коллективный разум вероятнее всего даст разумные результаты. Шуровьески описывает в своей книге четыре принципа, составленные с точки зрения внутренней динамики толпы. Для сохранения независимости и предотвращения характерного для толпы поведения он предлагает ограничить то, насколько одни члены толпы могут видеть решения, которые принимают другие. Среди прочих ограничений я бы ввел следующее: толпе никогда нельзя позволять формулировать вопрос самой, а ее ответы никогда не должны быть сложнее простого числа или выбора из нескольких возможностей.

Нассим Николас Талеб утверждал, что статистические приложения типа системы коллективного разума надо разделить на четыре категории. Он определяет опасный «четвертый квадрант» как содержащий проблемы, характеризующиеся сложными исходами и неизвестным распределением этих исходов. Он предлагает запретить задавать вопросы из этого квадранта коллективному разуму. Может быть, если соединить вместе все наши подходы, получится практический набор правил для успешного использования коллективного разума. Но может быть и так, что все мы ошибаемся. Проблема в том, что на тестирование таких идей не обращали адекватного внимания.

Наблюдается странное отсутствие любопытства в отношении пределов возможностей коллективного разума. То есть эти системы в большинстве своем основаны на вере. Множество проектов искали ответ на вопрос, как усовершенствовать отдельные рынки и другие системы коллективного разума. Но слишком мало проектов формулировали вопрос более широко, в более общих терминах или проверенных общих гипотезах о том, как работают системы коллективного разума.

Тролли

Анонима, слишком много резвящегося в Сети, называют троллем. Было бы приятно думать, что среди нас живет небольшое количество троллей. Но на самом деле в некрасивые перебранки в Сети втягивается множество людей. И каждый, кто испытал это, познакомился со своим внутренним троллем.

Я пытался научиться контролировать своего тролля. Я заметил, что неожиданно чувствую облегчение, когда в сетевом разговоре унижают или бьют кого-то другого — значит, на данный момент я в безопасности. Если смеются над чьим-нибудь видео на YouTube, то мое временно защищено. Но это также означает, что я — соучастник динамики толпы. Провоцировал ли я когда-нибудь осмеяние кого-либо, чтобы отвести толпу от себя? Да, провоцировал, хотя и не должен был. Я наблюдал, как это делают другие на постоянной основе в местах встреч анонимов в Сети.

Я также обнаружил, что меня можно втянуть в нелепые состязания в Сети такими способами, которые в других обстоятельствах совершенно не работают, причем я ни разу не получал удовлетворения. Из этого никогда не извлекается урок, также как нет катарсиса победы или поражения. Если вы побеждаете анонимно, никто не знает о вашей победе, а если проигрываете, вы просто берете другой псевдоним и начинаете снова, ничуть не изменив свою точку зрения.

Если тролли анонимны, а жертва известна, то динамика еще хуже, чем в случае столкновения анонимных фрагментарных псевдоличностей. В этом случае коллективный разум выступает против индивидуальности. Например, в 2007 году в Китае серия сообщений, известная как Scarlet Letter, спровоцировала онлайн-толпу начать охоту на обвиняемого в прелюбодеянии. В 2008 году внимание переключилось на симпатизирующих Тибету. Одна из самых развитых сетевых культур — корейская, так что эта страна пострадала от едва ли не самых экстремальных случаев троллинга. В 2008 году корейская кинозвезда Чой Джин Сил, которую иногда называли «национальной актрисой», совершила самоубийство, не вынеся преследований троллей. Но она была всего лишь наиболее известной жертвой подобных самоубийств.

В США анонимные интернет-пользователи сосредоточились на таких целях, как Лори Дрю — женщине, которая создала виртуального персонажа с целью разбить сердце однокласснице ее дочери, что привело к самоубийству девочки.

Но гораздо чаще цели выбираются случайно, по принципу, описанному в коротком рассказе «Лотерея» Ширли Джексон. В нем жители спокойного маленького городка каждый год тянут жребий, чтобы определить, кого в этом году забьют камнями до смерти. Похоже на то, что некоторой мере человеческой жестокости должна быть дана воля. А чтобы осуществлять контроль, сохранив при этом элемент случайности, ограничивают зло самым справедливым из доступных способов.

К числу некоторых известных случайных жертв троллей относится блогер Кэти Сьерра. Она неожиданно попала под огонь с самых разных сторон: например, ее фотографии в виде сексуально изувеченного трупа размещались в наиболее доступных местах, очевидно, с расчетом на то, что их увидят ее дети. Видимой причины, почему Сьерра оказалась в центре мишени, не было. Просто ее жребий вытянули.

Другой знаменитый пример — издевательства над родителями покончившего с собой мальчика Митчелла Хендерсона. Их подвергли пыткам отвратительными аудио- и видеосозданиями и другими инструментами, доступными виртуальным садистам. Еще один пример — выбор эпилептиков в качестве цели. Для этого создается мигающий дизайн веб-страниц — в надежде вызвать припадок.

В Сети существует огромный поток записей унизительных расправ над беззащитными жертвами. Культура садизма в Сети очень распространена и даже имеет свой словарь. Например, часто встречающийся термин «лулз» (lulz) означает выражение удовольствия от наблюдения за чужими страданиями через вычислительное облако.

Когда я критикую подобный вид культуры, меня часто либо обвиняют в том, что я старый пердун, либо называют защитником цензуры. И то и другое неправда. Не думаю, что я лучше или моральнее, чем люди, поддерживающие «лулзовые» сайты. Однако я говорю, что пользовательские интерфейсы, построенные в соответствие с идеологией вычислительного облака, делают людей — всех нас — менее человечными. Троллинг — это не цепочка отдельных случаев, это статус-кво сетевого мира.

Стандартная последовательность вызова тролля

В деградации анонимных фрагментарных коммуникаций можно выделить несколько стадий. Если не сформировалась стая, отдельные особи начинают драку. В Сети это происходит постоянно. Следующая стадия начинается, когда установлена субординация. Затем члены стаи становятся милыми и заботливыми друг к другу, даже тогда, когда побуждают друг друга к еще большей ненависти к чужакам.

Можно выдвинуть гипотезу, которая присоединится к ряду идей о том, как обстоятельства эволюции повлияли на нашу природу. Мы, особи с большим мозгом, по-видимому, не пошли путем захвата одной, специфической ниши. Вместо этого мы, должно быть, эволюционировали со способностью менять ниши. Мы развивались, чтобы научиться жить как в одиночку, так и в стае. Наши организмы оптимизированы не столько для того, чтобы быть одним или другим, но чтобы быть и тем и другим попеременно.

Новые схемы социальных связей, уникальные для сетевой культуры, сыграли свою роль в распространении современного сетевого терроризма. Если посмотреть на любой чат, от обсуждения гитар или пуделей до разговоров об аэробике, можно заметить устойчивую схему: чат террористов выглядит точно так же, как чат собачников. Появляется стая, и вы оказываетесь либо в ней, либо против нее. Присоединяясь к стае, вы присоединяетесь и к коллективной ритуальной ненависти.

Если мы будем продолжать сосредотачивать мощь цифровых технологий на проекте деперсонализации и коллективизации дел человеческих, то нам необходимо задуматься, как такой проект станет взаимодействовать с природой человека.

Наиболее изученные генетические аспекты поведения (под рубриками социобиологии или эволюционной психологии) основное внимание уделяли половым различиям в поведении и поведению в период спаривания. Но, думаю, клановая ориентация в ее связи с насилием окажется наиболее важной областью изучения.

В цифровом мире структура определяет этику

Не все обязательно ведут себя в Сети мерзко. От сайта к сайту поведение сильно отличается. Существуют разумные теории того, что заставляет людей проявлять себя с лучшей или худшей стороны в Сети: пол, возраст, экономическое положение, тенденции воспитания детей и, пожалуй, даже среднее время нахождения в Сети могут играть свою роль.

Но я считаю, что наиболее важными факторами являются детали устройства пользовательского интерфейса веб-сайта. Люди, способные спонтанно придумать псевдоним, чтобы оставить комментарий в блоге или YouTube, часто оказываются необыкновенно убогими. Покупатели и продавцы на eBay немного более цивилизованны, несмотря на происходящие время от времени разочарования типа случаев чудаковатости и мошенничества. Основываясь на этих данных, вы можете заключить, что идиотизм в Сети порожден не столько анонимностью, сколько временной анонимностью и безнаказанностью.

Эту гипотезу можно уточнить, имея больше данных. Участники Second Life (виртуального мира в Сети) обычно не так нетерпимы друг к другу, как люди, пишущие комментарии в Slashdot (популярный сайт технологических новостей) или устраивающих редакционные войны в «Википедии», несмотря на то что все ресурсы позволяют пользоваться псевдонимами. Разница, возможно, в том, что в Second Life персонаж с конкретным псевдонимом сам по себе имеет высокую ценность, и требуется немало усилий, чтобы создать его.

Таким образом, более точное описание структуры, способствующей троллям, — не требующая усилий, не приводящая ни к каким последствиям временная анонимность в сервисах, цели которых — такие, например, как продвижение определенной точки зрения — совершенно не связаны с идентификацией или чьей-либо личностью. Назовите это анонимностью попутчика.

У компьютеров есть неприятная тенденция давать нам двоичный выбор на всех уровнях, а не только на самом нижнем, где биты меняют свое значение. Очень просто быть полностью анонимным или полностью открытым, но трудно быть открытым ровно настолько, насколько нужно. Тем не менее в разной степени это происходит. Сайты вроде eBay и Second Life подсказывают, как структура может способствовать этому.

Анонимность возможна, но это необходимо тщательно продумывать. Примеры благодатной анонимности, возникшие до Интернета, — голосование и рецензии коллег. Иногда желательно освободить людей от страха возмездия или позора, чтобы получить честное мнение. Но для реального общения вы должны присутствовать полностью. Вот почему видеть обвинителя является фундаментальным правом обвиняемого.

Не может ли анонимность попутчика разрастись так же, как коммунизм и фашизм?

Сеть по большей части преподносила приятные и неожиданные новости о человеческом потенциале. Как я указывал ранее, развитие Всемирной паутины в начале 1990-х годов происходило без лидеров, идеологии, рекламы, коммерции или чего-то, отличного от позитивной отзывчивости, разделяемой миллионами людей. Кто мог предположить, что такое возможно? С тех пор на основе положительных событий в Сети постоянно строятся утопические экстраполяции. Каждый раз, когда блогер унижает корпорацию, размещая сообщение о невезучем представителе обслуживающего персонала, можно ожидать триумфальных криков об окончании эры корпоративных злоупотреблений.

Однако резонно было бы предположить, что Сеть может подчеркивать и негативные поведенческие схемы или даже создавать непредвиденные социальные патологии. Последние сто лет новые технологии СМИ часто играли заметную роль в массовых всплесках организованного насилия.

Например, нацистский режим был главным первопроходцем в радио- и кинопропаганде. Советский Союз тоже был одержим пропагандистскими технологиями. Сталин даже лелеял «Манхэттенский проект» разработки трехмерного кинотеатра с невероятными, массивными оптическими элементами, которые бы транслировали высококачественную пропаганду. Будь этот проект реализован, он стал бы злым двойником виртуальной реальности. Многие люди исламского мира получили доступ к спутниковому телевидению и Интернету только недавно. Эти медиа, несомненно, способствовали наблюдаемой сегодня волне крайнего радикализма. Намерение пропагандировать было всегда, но намерение — это еще не все.

Совсем не безумно волноваться по поводу того, что из миллионов людей, соединенных с помощью посредника, который иногда поднимает на поверхность их худшие стороны, неожиданно могут появиться массовые толпы, настроенные аналогично фашистам. Я беспокоюсь о следующем поколении молодежи во всем мире, выросшем на сетевых технологиях, которые усиливают формирование толп, как это происходит сегодня. Будут ли они более склонны поддаваться динамике стаи, когда станут совершеннолетними? Что помешает развиться повышенной раздражительности? К сожалению, история учит, что коллективистские идеалы могут быстро разрастись до крупномасштабных социальных катастроф. Коммуны и фасции прошлого начинались с небольшого числа идеалистов-революционеров.

Боюсь, мы готовим себе сюрприз. Рецепт, который привел к социальной катастрофе в прошлом, состоит из экономического унижения вместе с коллективистской идеологией. У нас уже есть идеология в ее новой, цифровой, форме, и очень возможно, что в предстоящие десятилетия мы столкнемся с опасно болезненными экономическими потрясениями.

Идеология насилия

Интернет наполнился идеологией насилия. Когда некоторые из наиболее харизматических фигур сетевого мира, в том числе Джимми Уэлс, один из основателей «Википедии», и Тим О’Рейли, придумавший термин «веб 2.0», во время травли Кэти Сьерры предложили добровольный кодекс поведения, начался массовый протест, и их предложения были забыты.

Идеология насилия не происходит из глубин царства троллей. Напротив, она берет начало на самых высоких уровнях. Существуют респектабельные академические конференции, посвященные методам осквернения святынь любого рода. Единственным критерием является то, что исследователи придумали способ применения цифровой технологии для нанесения вреда невинным людям, которые думали, что находятся в безопасности.

В 2008 году исследователи из Массачусетского университета в Амхерсте и Вашингтонского университета представили работы на двух таких конференциях (Defcon и Black Hat), раскрыв причудливую форму атаки, которую, несомненно, публично никто не озвучивал даже в фантастических работах. Они потратили два года группы ученых на поиски способа использовать мобильную связь, чтобы вмешаться в работу кардиостимулятора и удаленно отключить его с целью убить человека. (Хотя в своих выступлениях они и не рассказали о некоторых деталях, несомненно, они сказали достаточно, чтобы убедить своих последователей в возможности успеха.)

Я называю это выражением идеологии потому, что такое кровожадное поведение декорируется энергично возводимой структурой аргументов, придающих ему видимость величественного и нового. Если бы те же самые исследователи сделали что-то похожее без использования цифровых технологий, они бы как минимум потеряли работу. Предположим, что они провели пару лет и потратили значительные средства на поиски способа заставить стиральную машину отравлять одежду (гипотетически), чтобы убить ребенка, когда он оденется. Или если бы они создали лабораторию в элитном университете для поиска новых способов незаметно изменять лыжи, чтобы это приводило к смертельным несчастным случаям на склонах. Между прочим, вполне реальные проекты, но, так как они не цифровые, они не поддерживают иллюзии этики.

Вкратце идеология такова: все неэтичные, невежественные, невинные люди живут и думают, что они в безопасности, хотя на самом деле они ужасно уязвимы для тех, кто умнее их. Следовательно, мы, самые умные технари, должны изобрести способы атаковать невинных и опубликовать результаты, чтобы все знали, какой превосходящей силой мы обладаем. В конце концов умный злодей может появиться.

Существуют случаи, когда идеология насилия приводит к практическим, позитивным результатам. Так, любой сообразительный молодой технарь обладает потенциалом обнаружить новый способ заразить персональный компьютер вирусом. Когда это случается, существует несколько вариантов возможного развития событий. Наименее этичный для «хакера» — заразить-таки компьютеры. А наиболее этичным будет, не поднимая шума, уведомить компьютеризированные компании, чтобы пользователи могли загрузить антивирус. Промежуточный вариант — опубликовать результат, чтобы прославиться. Антивирус обычно может быть распространен до того, как программа, использующая брешь, причинит вред.

Но пример кардиостимулятора — это совсем иное. Правила вычислительного облака плохо применимы к реальности. Двум высочайшего класса лабораториям потребовалось два года целенаправленных усилий, чтобы обнаружить уязвимость, и это им удалось только потому, что третья лаборатория, в медицинском училище, смогла закупить кардиостимуляторы и информацию о них, которую иным способом получить очень сложно. Смогли бы студенты, или террористы, или любой другой воображаемый субъект аккумулировать ресурсы, достаточные для обнаружения этого нового способа убивать?

В данном случае исправление потребовало бы множество операций — более одной на каждого человека, который пользуется кардиостимулятором. Новое устройство будет способствовать разработке новых видов программ. Всегда найдется новая программа, использующая изъяны, потому что абсолютной защиты не существует. Должны ли теперь сердечники просто ради выживания планировать ежегодные операции, чтобы оставаться впереди либералов из академических кругов? Сколько это может стоить? Сколько умрет от послеоперационных осложнений? Учитывая бесконечные возможности причинить вред, никто не сможет действовать на основе предоставляемой исследователями информации, так что каждый пользователь кардиостимулятора всегда будет подвергаться большему риску, чем если бы этой информации вообще не было. Никакого улучшения не произошло, стало только хуже.

Говорят, что несогласные с идеологией насилия поддерживают ложную идею, известную как «безопасность неизвестности». Умные люди не должны принимать такую стратегию безопасности, потому что Интернет подразумевает конец неизвестности.

Так что другая группа уважаемых элитарных ученых потратила годы на выяснение способов взлома одного из самых надежных замков и опубликовала результаты в Сети. Это был замок, который самим взломщикам вскрыть не удавалось. Исследователи сравнивали свой успех со взломом «Энигмы» Тюрингом. Способ взлома оставался бы неизвестным, если бы не идеология, очаровавшая многих в академическом мире, особенно в области информатики.

Несомненно, неизвестность — единственная существующая фундаментальная форма безопасности, и Интернет сам по себе совсем не означает ее смерти. Одним из способов разубедить ученых, купившихся на идеологию насилия, могло бы быть указание на то, что неизвестность имеет другое название в биологии — биологическое разнообразие.

Причина, по которой некоторые люди не заболевают ВИЧ, состоит в том, что конкретно их тела незаметны для вируса. Причина, по которой компьютерные вирусы чаще заражают PC, чем Mac, не в том, что компьютеры Mac лучше сконструированы, а в том, что они относительно незаметны. Компьютеры на базе ОС Windows более распространены. Это означает, что одни и те же усилия на взлом приводят к лучшим результатам в случае Windows.

Не существует замка, который нельзя было бы взломать. Более того, большинство систем безопасности взломать не так уж и трудно. Но всегда требуются усилия, чтобы найти способ. В случае с кардиостимуляторами ушло два года работы двух лабораторий, и на это наверняка были потрачены существенные средства.

Еще одним предсказуемым элементом идеологии насилия является то, что любой недовольный ритуалами элиты «насильников» будет обвинен в распространении СНС — страха, неуверенности и сомнений. Но на самом деле это идеологи хотят, чтобы их заметили. Весь смысл публикации методов, эксплуатирующих слабые места вроде атаки на кардиостимуляторы, в славе. Если такая дурная слава не основана на распространении СНС, то что тогда основано?

MIDI анонимности

Точно так же, как идея музыкальной ноты была формализована и зафиксирована MIDI, идея троллеобразной, отличающейся от стаи к стае анонимности попутчика была извлечена из теоретической сферы и навсегда зафиксирована программным обеспечением. К счастью, процесс не завершен, еще остается время для продвижения альтернативных структур, отвечающих доброму началу человека.

Когда люди не чувствуют или не хотят принимать ответственность за свою роль, исход войны стандартов между цифровыми идеологиями может определяться случаем. Каждый раз, как мы видим пример того, как история пошла по случайному пути, мы также видим широту возможностей, которые формируют будущее.

Идеология коллективного разума не была основной на ранних стадиях развития Интернета. Эта идеология стала доминирующей после укоренения совершенно определенных поведенческих моделей, поскольку они очень хорошо уживаются. Корни сегодняшних всплесков мерзкого поведения в Сети лежат довольно глубоко в прошлом и связаны с контркультурой в Америке, в частности, с войной против наркотиков.

До возникновения Всемирной паутины существовали другие формы связи, из которых наиболее влиятельной была, пожалуй, Usenet. Она представляла собой каталог тем в Сети, где каждый мог оставить комментарий все в том же стиле анонимности попутчика. Часть Usenet под рубрикой Alt была отведена для неакадемических тем, в том числе странных, порнографических, нелегальных и оскорбительных. Многие из Alt-материалов были восхитительны — например, информация о редких музыкальных инструментах, а другая часть типа учебников по каннибализму была тошнотворна.

В то время, чтобы попасть в Сеть, надо было быть связанным либо с академическими, либо с корпоративными, либо с военными кругами, поэтому пользователями Usenet оказались в основном образованные и взрослые люди. Но это не помогло. Некоторые из них все равно превращались в Сети в злобных идиотов. Вот вам еще одно свидетельство того, что концентрирует зло структура, а не демография. Поскольку в сети присутствовало не так много людей, дурной сетевой этикет представлялся больше курьезом, чем проблемой.

Зачем Usenet поддерживал анонимность попутчика? Можно предположить, что в то время так было проще всего, но я не уверен. Пользователи принадлежали к какой-либо крупной и серьезной организации, так что средств избавить Usenet от анонимности было предостаточно с самого начала. Если бы это сделали, сегодняшние веб-сайты могли бы не унаследовать эстетику анонимности попутчика.

Так что анонимность в Сети порождена не ленью, не так ли?

Facebook работает по закону «ни одного отстающего ребенка»

В информационных системах всегда присутствовало упрощенчество личности. Когда вы подаете налоговую декларацию, вы вынуждены заявлять свой статус в упрощенной форме. Чтобы хоть как-то воспользоваться сервисом, ваша реальная жизнь должна быть представлена глупым и фальшивым набором записей в базе данных. Большинство людей понимают разницу между реальностью и записями в базе данных, когда подают декларацию о доходах.

Но когда вы осуществляете аналогичное самоуничижение, чтобы создать профиль на сайте социальной сети, порядок вещей обратный. Вы вносите данные: профессия, семейное положение, место жительства. Однако цифровое уничижение становится причинно-следственным элементом, опосредуя контакты между вами и новыми друзьями. Такого раньше не было. Раньше лишенным индивидуальности считалось государство, но в мире без индивидуальностей этого различия больше не будет.

Сначала может показаться, что опыт молодежи теперь резко разделен на старый мир школы и родителей и новый мир социальных сетей, но на самом деле и школа уже входит в новый мир. Образование претерпело параллельные преобразования по аналогичным причинам.

Информационные системы не могут работать без информации, но информация не полностью описывает реальность. Потребуйте от информации больше, чем она может дать, и вы получите ужасающие системы. Например, в соответствии с законом о начальном и среднем образовании от 2002 года (известном также как закон «ни одного отстающего ребенка») американские учителя вынуждены выбирать между обучением знаниям и натаскиванием для прохождения теста. Лучшие учителя часто лишаются права голоса из-за неподходящего применения информационных систем в образовании.

То, что компьютерный анализ результатов школьных тестов сделал с образованием, в точности соответствует тому, что Facebook сделал с дружбой. В обоих случаях жизнь превратилась в базу данных. И та и другая деградация основана на одной и той же философской ошибке, будто компьютеры сегодня могут воспроизводить человеческие мысли или человеческие взаимоотношения. Но компьютеры сегодня этого делать не могут.

Ожидается ли совершенствование компьютеров в будущем — это отдельный вопрос. В менее идеалистической атмосфере само собой разумелось бы, что должно разрабатываться только программное обеспечение для выполнения задач, которые могут быть успешно выполнены в данный момент. Однако программное обеспечение в Интернете разрабатывается иначе.

Если мы строим компьютерную модель автомобильного двигателя, мы знаем, как проверить, годится ли она на что-нибудь. Создавать плохие модели оказалось проще простого! Но возможно создавать и хорошие. Нам приходится моделировать материалы, динамику жидкости, электрические подсистемы. В каждом случае у нас есть жесткая физическая основа, на которую мы можем положиться, но у нас есть и огромный простор для логических и концептуальных ошибок о связи частей в целое. Отладка любой серьезной симуляции сложной системы неизбежно является долгим, непредсказуемым и скрупулезным процессом. Я работал над разными симуляциями процессов типа хирургических операций, это усмиряет. Хорошую хирургическую симуляцию можно совершенствовать годами.

Когда речь заходит о людях, мы, технологи, должны использовать совершенно иную методологию. Мы недостаточно хорошо знаем, как работает мозг человека, чтобы объяснять феномены типа образования или дружбы на научной основе. Поэтому когда мы разворачиваем компьютерную модель чего-то вроде обучения или дружбы так, что она может повлиять на жизни реальных людей, мы полагаемся на веру. Когда мы просим людей жить, используя наши модели, мы потенциально уничижаем саму жизнь. Как мы сможем когда-либо узнать о том, что мы, возможно, теряем?

Абстрактная личность скрывает реальную

То, что случилось с нотами после появления MIDI, происходит и с людьми.

Когда я разговариваю с молодежью, идеализирующей такие иконы новой цифровой идеологии, как Facebook, Twitter, «Википедия» и бесплатные/открытые/Creative Commons мэшапы, у меня разрывается сердце. Я каждый раз поражаюсь бесконечным стрессам, которые добровольно переживают молодые люди. Они вынуждены постоянно заботиться о своих сетевых персонажах, избегая недремлющего ока коллективного разума, который может напасть на отдельную личность в любой момент. У молодого человека «поколения Facebook», которого неожиданно унизили в Сети, нет выхода — в Сети есть только коллективный разум.

Я бы предпочел не рассуждать об опыте или мотивах других людей, но, несомненно, эта новая разновидность фетишизма к гаджетам больше основана на страхе, чем на любви.

В лучшем случае эти новые энтузиасты Facebook и Twitter напоминают мне анархистов и других сумасшедших идеалистов, существовавших в молодежной культуре времен моей молодости. Идеи могут быть глупыми, но их приверженцы по крайней мере получали удовольствие, когда восставали против опеки таких органов, как звукозаписывающие компании, пытавшиеся бороться с музыкальным пиратством.

Но наиболее эффективные пользователи Facebook, — те, которые, вероятно, стали бы победителями, если бы Facebook оказался моделью будущего, в котором они будут жить как взрослые, — сумели создать успешные вымышленные персонажи в Сети.

Они усердно ухаживают за своими вторыми «я». Они обязаны уметь импровизировать и следить за откровенностью фоток с вечеринок настолько же тщательно, насколько это делают политики. Поощряется неискренность, тогда как честность оставляет пожизненное пятно. Конечно, какая-то разновидность этого принципа существовала в молодежной среде и до пришествия Всемирной паутины, но не в такой жесткой и клинически четкой форме.

Буйная энергия первоначального расцвета Всемирной паутины опять проявилась в новом поколении, но теперь есть и новая хрупкость в приемах, с помощью которых люди контактируют в Сети. Это побочный эффект иллюзии, будто цифровая форма может зафиксировать многое из реальных взаимоотношений людей.

Двоичная природа, лежащая в основе разработки программного обеспечения, стремится проявиться на более высоких уровнях. Например, намного проще дать команду программе работать или не работать, чем приказать ей «вроде как функционировать». Аналогично, гораздо проще установить жесткое представление человеческих взаимоотношений в цифровых сетях: на типичном сайте социальной сети вы либо женаты/замужем, либо одиноки (или же пребываете в одном из других предопределенных состояний), и это сокращенное представление жизни транслируется между друзьями постоянно. То, чем люди обмениваются, в конечном счете становится их правдой. Отношения наследуют проблемы разработки программного обеспечения.

Просто напоминание о том, что я не против Сети

Кажется нелепым, что приходится это говорить, но на тот случай, если у кого-то сложилось ложное впечатление, позвольте сказать еще раз, что я не противник Интернета. Я люблю Интернет.

Один пример из множества, которые я мог бы привести: я провожу довольно много времени на форуме музыкантов, играющих на уде. (Уд — это ближневосточный струнный инструмент.) Я сомневался, стоит ли говорить об этом, так как любое скромное место в Сети может быть испорчено, если привлечет слишком много внимания.

Форум игроков на уде воскрешает магию ранних лет Интернета. Там я ощущаю себя немного в раю. Можно почувствовать любовь каждого из участников к инструменту, и мы помогаем друг другу полюбить его еще сильнее. Удивительно наблюдать, как игроки на уде со всего мира подбадривают мастера — изготовителя инструмента, который выкладывает на форуме фотографии изделия в процессе изготовления. Удивительно приятно слушать записи молодого музыканта, сделанные на открытом воздухе, когда музыка так прекрасно звучит.

Прихотливые дизайны веб 2.0 начала XXI века предпочитают классифицировать людей по изолированным группам, так что вы встречаете только себе подобных. Facebook — замечательный пул для свиданий, Linkedln собирает карьеристов и т. д.

Форум игроков на уде делает ровно обратное. Там вы встретите турок и армян, пожилых и детей, израильтян и палестинцев, богатых профессионалов и борющихся за выживание артистов, официальных академиков и уличных музыкантов, и все они общаются друг с другом на тему общей страсти. Мы узнаем друг друга, мы не фрагменты друг для друга. Естественно, внутренние тролли иногда проявляются, но реже, чем в большинстве других сетевых мест. Наш форум не решает глобальных проблем, но позволяет нам жить более полной жизнью.

Когда я рассказал Кевину Келли об этом волшебном сообществе одержимых людей, он немедленно спросил, есть ли специальный человек, который следит за форумом. Сетевые сообщества всегда оказываются любимыми проектами индивидуальностей, а не автоматизированными агрегаторами вычислительного облака. В этом случае, естественно, такая магическая личность есть, ею является молодой американец египетского происхождения, играющий на уде музыкант, живущий в Лос-Анджелесе.

Инженер во мне иногда задумывается о довольно примитивном программном обеспечении, на котором работает форум. Глубокая тайна, как лучше организовать и представлять многочисленные темы разговоров на экране монитора, остается настолько же неразрешимой, насколько была таковой всегда. Но как только я ощущаю готовность заняться разработкой проекта по совершенствованию программного обеспечения, я останавливаюсь и спрашиваю себя: а действительно ли многое надо исправлять?

Форум создают люди, а не программы. Без программ этого опыта общения не было бы вовсе, поэтому я превозношу ПО, насколько бы несовершенным оно ни было. Но форум не станет намного лучше, если усовершенствовать программу. Это может даже повредить, сместив акцент с людей.

Существуют гигантские возможности совершенствования цифровых технологий в целом. Например, я бы с удовольствием проводил дистанционные встречи с удаленными музыкантами. Но, как только основа для определенного технологического скачка готова, всегда важно отступить на шаг назад и хоть ненадолго сосредоточиться на людях.

 

Я уже рассказал о двух причинах, по которым доминирующая сегодня идеология цифрового мира, кибернетический тотализм, провалилась.

Первая может быть названа духовным провалом. Идеология поощряла ограниченные философии, отрицающие таинство существования опыта. Практическая проблема, которая может проистекать из этой ошибки, состоит в том, что мы становимся уязвимыми для переноса той веры, которую мы называем «надежда», с людей на гаджеты.

Второй провал — поведенческий. Разработки, следующие идеалам ноосферы и кибернетического тотализма, естественным образом имеют тенденцию недооценивать людей. Примером может служить повсеместное использование анонимности и идентификации с толпой. Не должно удивлять, что такие разработки укрепляют безразличное или пренебрежительное отношение к людям. В этом разделе представлен еще один провал, на этот раз — в экономической сфере.

Для миллионов людей Интернет означает бесконечные бесплатные копии музыкальных композиций, видео и других форм отчужденного человеческого опыта. Для немногих очень умных и везучих Интернет — это возможность строить финансовые схемы, слишком сложные для того, чтобы быть осуществленными в прошлом, и это создало опасные временные иллюзии существования способов делать деньги из воздуха без риска.

Я приведу аргументы в пользу того, что между этими двумя тенденциями есть общее и они неявно связаны. В каждом случае есть очевидные краткосрочные выгоды для некоторых, но в конечном счете они означают катастрофу для всех.

Сначала я рассмотрю «свободную культуру». Катастрофа, связанная со свободной культурой, все еще находится в ранней стадии. Слабые формы человеческого самовыражения, такие как музыка и репортажи в газетном стиле, уже совершенно унижены. Более сложные формы, как кино, находятся на пути к тому же состоянию.

 

Глава 4

Цифровой шик деревенщины

Еще одной проблемой критикуемой мною философии является то, что она приводит к экономическим идеям, которые ставят в невыгодное положение высокие профессии. В этом и последующих разделах я буду говорить о недавно возникшей ортодоксальности в мире культуры и предпринимательства. Проблемы, связанные с излишне абстрактными, сложными и опасными финансовыми схемами, имеют отношение к идеалам «открытой», или «бесплатной», культуры.

Уничтожение встречи с судьбой

Идеология, захватившая большую часть пространства вычислительных облаков и проявляющаяся в существовании бесплатной или свободной культуры, обладает потенциалом разрушить момент, которого человечество ожидает по крайней мере с XIX века. Что произойдет, когда технологическое развитие станет достаточным для того, чтобы потенциально предложить всем людям здоровую жизнь без проблем? Получит ли преимущества лишь немногочисленное меньшинство?

Хотя относительное число очень бедных людей уменьшается, разница в доходах между богатыми и бедными увеличивается возрастающими темпами. Промежуточная зона между достатком и бедностью растягивается, и, вероятно, появятся новые шрамы.

Медицина находится на пороге познания некоторых фундаментальных механизмов старения. Серьезные различия в достатке людей будут преобразованы в беспрецедентную, огромную разницу в средней продолжительности жизни. Развитый мир начнет испытывать на себе, как чувствуют себя сегодня наиболее униженные, голодные и больные люди в беднейших частях света. Продолжительность жизни среднего класса в сравнении с жизнью счастливых членов элиты может начать казаться ничтожной.

Как вы будете себя ощущать, если однажды утром обнаружите, что, в то время как некоторые из ваших знакомых, которые сделали или унаследовали большие деньги, подверглись процедуре, увеличивающей их продолжительность жизни на десятилетия, для вас и вашей семьи эта процедура непозволительно дорога? Такого рода утро почти любого может превратить в марксиста.

Идеология Маркса построена на технологических изменениях. К несчастью, его подход к исправлению неравенства породил ужасную серию насильственных революций. Он считал, что прежде, чем технологии изобилия станут зрелыми, необходимо выровнять начальные условия для всех. Однако уже неоднократно подтверждалось, что выравнивание условий с помощью марксистских революций приводит к смерти, отупению или коррупции большей части населения. Несмотря на это, вариации его идей продолжают оказывать огромное влияние на многих, особенно на молодых. Идеями Маркса до сих пор окрашено утопическое технологическое мышление, в том числе многие из идей, которые на первый взгляд кажутся либертарианскими. (Я буду обсуждать скрытый техномарксизм позже.)

Нас спасло от марксизма то, что новые технологии в целом создавали новые рабочие места, которые в среднем оказались лучше старых. Они всегда были лучше — более интеллектуальными, творческими, культурными или стратегическими, — чем те, которые они замещали. Потомки Лудда, который сломал ткацкий станок, сегодня могут программировать роботизированные станки.

Разрушение пирамиды Маслоу

Абрахам Маслоу был психологом хх века, предложившим идею о том, что люди стремятся удовлетворять возрастающие потребности по мере удовлетворения базовых. Например, голодный человек может стремиться насытиться прежде, чем попытается изменить свой социальный статус, но, как только он насытился, желание более высокого статуса станет настолько же важным, насколько важным ранее был поиск пищи.

Иерархия Маслоу начинается с самого низа, с сельского хозяйства и выживания, но в то же время достигает заоблачных высот. Иногда ее представляют в виде пирамиды с основанием в базовых потребностях выживания, таких как пища. Следующий уровень — безопасность, затем любовь/сопричастность и, наконец, завершает пирамиду самореализация. Самореализация подразумевает творчество.

Историческое улучшение экономического положения обычных людей можно связать с подъемом по пирамиде Маслоу. Одним из последствий развития технического прогресса, набравшего скорость в период индустриализации, было то, что возрастало количество людей, которые начинали жить за счет удовлетворения потребностей на все более высоких уровнях пирамиды Маслоу. Там, где раньше было несколько слуг королевских дворов и церквей, появился обширный средний класс учителей, бухгалтеров и — да, репортеров и музыкантов.

Ранние поколения марксистов, хотя и стремились выровнять социальный статус в обществе, не испытывали ненависти к этим поднявшимся соперникам. Мао привнес в идею другой смысл, согласно которому лишь труд в рамках основания иерархии Маслоу считался достойным. Крестьяне, работающие в полях так же, как они делали это тысячелетиями, заслуживали поощрения, а высший класс вроде интеллектуалов должен был быть наказан.

Движение открытой культуры мистическим образом способствовало возрождению этой идеи. Классический маоизм на самом деле не боролся с иерархией — он лишь подавлял любую иерархию, которая не была структурой власти правящей коммунистической партии. В сегодняшнем Китае эта иерархия смешана с другими, в том числе со знаменитостью, академическими успехами и личным богатством и статусом, что, несомненно, сделало Китай более сильным.

Цифровой маоизм аналогично не отвергает всю иерархию. Но он активно поощряет одну предпочитаемую иерархию «мета», в которой мэшап важен более собственных источников. Блог блогов возвеличен более обычного блога. Если вы заняли очень важную нишу в агрегировании человеческого опыта — как, например, Google со своим поисковиком, — то вы можете получить сверхвласть. То же самое относится и к операторам хэдж-фондов. В вычислительном облаке «мета» эквивалентно власти.

Иерархия «мета» — это естественная иерархия облачных гаджетов, такая же, как естественная иерархия человеческих стремлений по Маслоу.

Если быть честным, открытая культура отличается от маоизма не этим. Маоизм обычно ассоциируется с авторитарным контролем за распространением идей. Открытая культура — нет, хотя разработки веб 2.0 вроде «Вики» имеют тенденцию продвигать ложную идею, будто бы существует одна универсальная истина там, где это не так.

Но если говорить на языке экономики, цифровой маоизм с каждым годом становится все более подходящим термином. В физическом мире либертарианство и маоизм разнятся настолько, насколько могут разниться экономические философии, но в мире битов, как он понимается идеологией кибернетического тотализма, они размыты, так что их все труднее отличить друг от друга.

Чтобы чего-то добиться, нравственности нужна технология

До индустриализации каждая цивилизация жила за счет классов людей, которые были рабами или почти рабами. Без технологического прогресса всего благородного, политического и нравственного совершенствования в мире было недостаточно, чтобы изменить условия жизни обычных людей.

На рабах держалась даже ранняя демократия Афин. Лишь изобретение работающих машин, которые, казалось, превращали простые мысли в реальность, сделало рабство ненужным.

Скажу больше. Люди не будут воевать и убивать друг друга лишь до тех пор, пока технологи продолжают придумывать способы улучшать стандарты жизни сразу всех членов общества. Это не означает, что технологический прогресс гарантирует прогресс нравственный. Однако растущее благосостояние необходимо для того, чтобы нравственность имела хоть какое-то заметное влияние на события, а совершенствование технологий — единственный способ увеличить благосостояние многих людей сразу.

Это не всегда было настолько верно, как сегодня. Отличными от развития технологий способами увеличения благосостояния были колониализм и завоевания, хотя военная и технологическая сферы всегда тесно связаны. Обнаружение новых природных ресурсов, таких как новые нефтяные месторождения, также может увеличивать благосостояние. Но нам больше не приходится рассчитывать на формы увеличения благосостояния, кроме технологического прогресса. Низко растущие плоды уже собраны. Сегодня благосостояние может увеличить лишь очень смелая изобретательность.

Технологические изменения легко не даются

Машины дали возможность большому количеству людей подняться по социальной лестнице от рабов к квалифицированным рабочим. Тем не менее неприятной чертой индустриализации является то, что любые навыки — неважно, насколько трудно их получить — могут стать ненужными, когда усовершенствуются машины.

В XIX веке рабочие начали задаваться вопросом, что случится, когда машины станут достаточно развиты, чтобы функционировать автономно. Должен ли капитализм быть чем-то заменен, чтобы гарантировать средства к существованию массам людей, которые больше не нужны для работы на машинах? Может ли фундаментальное экономическое преобразование такого рода пройти мирно?

До сегодняшнего дня каждая новая волна технологического прогресса приносила новые виды спроса на труд человека. Автомобиль предал забвению производителей конных колясок, но занял армии механиков. Изменение труда продолжается: все больше людей в мире занято обслуживанием компьютеров. Они работают в службах поддержки, в компаниях по обслуживанию предприятий и в IT-отделах.

Но по крайней мере в некоторых аспектах сосуществования машин и человека мы уже приближаемся к завершению игры. Роботы совершенствуются. Полуавтономные аппараты на Марсе превзошли все ожидания, симпатичные Roomba собирают пыль с пола, и можно купить машину, которая паркуется сама.

Роботы в лабораториях еще более впечатляют. Они воюют и проводят хирургические вмешательства, а скоро начнут делать продукты из сырья. Уже существуют доступные модели маленьких производящих роботов для людей, увлекающихся самостоятельной сборкой машин. Эти роботы способны создавать предметы быта по требованию, прямо у вас в доме, основываясь на планах, которые они получают по Сети.

Девальвация всего

Одной из наших главных надежд в начале цифровой революции было то, что объединенный сетью мир даст всем больше возможностей для личного развития. Может, когда-нибудь так и случится, но до сих пор чаще наблюдался обратный эффект, по крайней мере в США. Последние пятнадцать лет, с возникновения Всемирной паутины, даже в лучшие годы экономического расцвета численность американского среднего класса сокращалась. Богатство становилось все более концентрированным.

Я не говорю, что это происходит из-за Сети, но если предполагалось, что цифровые технологии дадут лекарство, то мы действуем слишком медленно. Если мы не сможем переформулировать цифровые идеалы до того, как столкнемся со своей судьбой, нам не удастся построить лучший мир. Вместо этого мы будем жить в темных веках, когда все человеческое будет девальвировано.

Такого рода девальвация наберет высокие обороты, когда информационные системы смогут работать без постоянного вмешательства человека в физическом мире через роботов и другие автоматические гаджеты. В мире, переполненном человеческими ресурсами, крестьяне ноосферы будут обречены на мрачное повторение цикла от постепенного обнищания при капитализме роботов до опасно неожиданного, отчаянного социализма.

Единственный продукт, который сохранит свою ценность после революции

К сожалению, существует всего один продукт, который сохранит свою ценность в ноосфере, когда все остальное будет девальвировано. В конце спектра открытой культуры лежит вечная весна рекламы. Открытая культура поднимает рекламу с ее статуса катализатора и помещает в центр вселенной человека.

На ранней, более похожей на эпоху хиппи фазе развития Кремниевой долины существовало ощутимое фоновое отвращение к рекламе — до момента странного подъема Google. Тогда рекламу часто считали главным грехом гнусного мира старых медиа, который мы разрушали. Реклама была сердцем важнейшего врага, против которого мы сражались, коммерческого телевидения.

Ирония в том, что реклама теперь выделена как единственная форма выражения, достойная настоящей коммерческой защиты в грядущем мире. Любая другая форма выражения должна быть перемешана, анонимизирована и вырвана из контекста, то есть доведена до состояния полной бессмыслицы. Реклама же станет контекстной как никогда, а ее содержание будет абсолютно неприкосновенно. Никто — буквально никто — не имеет права смешивать рекламу, которую Google показывает на полях сайтов. Когда Google начал свой рост, в Кремниевой долине часто можно было услышать такие разговоры: «Что, разве мы не против рекламы?» — «Да, мы против старой рекламы. Новая реклама ненавязчива и полезна».

То, что в новой цифровой экономике реклама занимает центральное место, — абсурд, но еще абсурднее, что это видят лишь немногие. Наиболее скучное утверждение правящей цифровой философии состоит в том, что бесплатно трудящиеся толпы иногда работают лучше, чем платные ветхозаветные эксперты. В пример часто приводят «Википедию». Но если это так — и, как я уже объяснял, при правильных условиях действительно иногда может быть так, — почему этот принцип не разрушает устойчивость рекламы как бизнеса?

Функционирующий честный коллективный разум должен сделать ненужным платное убеждение. Если толпа так мудра, она способна оптимально направлять выбор каждой личности в сфере домашних финансов, отбеливания зубов и поисках любовника. И тогда платное убеждение прекратится. Каждое пенни, который зарабатывает Google, доказывает неудачу коллективного разума, a Google зарабатывает очень много пенни.

Ускоряя вакуум

Если вы хотите выяснить, что на самом деле происходит в обществе или идеологии, следуйте за деньгами. Если деньги текут в рекламу, а не музыкантам, журналистам и артистам, то общество больше озабочено манипуляциями, а не истиной или красотой. Если содержание ничего не стоит, люди начинают становиться пустоголовыми и бессодержательными.

Комбинация коллективного разума и рекламы привела к появлению нового типа социального договора. Основная идея этого договора состоит в том, что авторов, журналистов, музыкантов и художников подталкивают рассматривать плоды своего интеллекта и воображения в качестве фрагментов, которые бесплатно отдаются коллективному разуму. Вознаграждение принимает форму самопродвижения. Культура должна стать рекламой и ничем больше.

Эта идея сегодня может работать в некоторых ситуациях. Есть несколько широко освещаемых, но все равно исключительных историй успеха, основанных на мифических качествах. Эти истории стали возможными потому, что мы находимся в переходном периоде, в котором некоторые везучие люди могут выиграть от того лучшего, что есть в старом и новом медиамирах, и факт их неправдоподобных источников можно превратить в маркетинговый лозунг.

Таким образом, кто-нибудь невероятный типа Диабло Коди, работая стриптизершей, может завести блог и получить достаточно внимания, чтобы заключить контракт на написание книги, а затем и киносценария (имеется в виду захваленная картина «Джуно»). Однако чтобы рассуждать о технологиях, надо научиться думать так, как будто ты уже живешь в будущем.

Я надеюсь, что книгоиздательство останется прибыльным в цифровую эпоху. Но случиться это может, только если появятся цифровые схемы, которые позволят этому состояться. На сегодняшний день положение таково, что книги будут сильно девальвированы, как только большое количество людей начнет читать с электронных устройств.

То же самое касается кино. Пока еще много тех, кто по привычке покупает фильмы на дисках или ходит в кинотеатр. Так устроена культура сегодня. Чтобы брать за нее деньги, ее надо преподносить на каком-либо вещественном носителе вроде киноэкрана или бумажной книги.

Но это ненадолго. Чем вы моложе, тем больше вероятность, что вы скачаете фильм в Сети, а не купите диск. Что касается театров, я желаю им долгой счастливой жизни, но представьте себе мир, в котором можно установить великолепный проектор за 50 долларов где угодно, в лесу или на пляже, и получить настолько же качественный эффект присутствия. В таком мире мы будем жить уже в течение ближайшего десятилетия. Едва файлообмен снизит влияние Голливуда настолько, насколько уже снизил влияние музыкальных компаний, возможность продать сценарий за достаточную для жизни сумму исчезнет.

Обвиняя наших жертв

В начале развития так называемой открытой культуры я был одним из первых, кто поддержал высказывание, которое с тех пор стало клише: «Всех динозавров старого порядка заблаговременно предупредили, что надвигается цифровая революция. Если они не могут приспособиться, то лишь из-за своего собственного упрямства, негибкости или глупости. Они сами виноваты в том, что с ними случилось».

Именно это говорим мы с тех пор о наших первых жертвах — звукозаписывающих компаниях и газетах. Но никто из нас никогда не был в состоянии дать динозаврам конструктивный совет, как им выжить. И нам их сегодня не хватает больше, чем мы готовы признать.

На самом деле до тех пор, пока мы виним их, мы способны признать, что нам не хватает угасающих «основных медиа». В популярном в 2008 году посте в блоге Джона Тальтона газеты обвинялись в их собственном упадке в соответствии с устоявшейся революционной практикой. Пост заканчивался стереотипным обвинением, которое я процитирую почти целиком:

«Самой большой проблемой… был коллапс нежизнеспособной модели бизнеса. Проще говоря, моделью предусматривалось посылать молодых девушек-продавцов в мини для продажи рекламы, по заоблачным ценам похотливым торговцам подержанными машинами и владельцам скобяных лавок…

Теперь резкое падение продолжается, и ущерб нашей демократии трудно преувеличить. США ввязались в войну в Ираке, которая парализовала страну до того, как дома и за рубежом к Штатам появились серьезные претензии, и именно в этот момент настоящая журналистика оказалась в осаде — это не совпадение. Такое положение вещей почти позволяет людям, склонным видеть во всем заговор, считать, что существовал план не информировать нас…»

Конечно, это всего лишь одно сообщение из миллионов. Но оно очень хорошо показывает общее направление комментариев в Сети. Никто никогда не был в состоянии дать добрый совет умирающим газетам, но все еще считается правильным винить их в их собственной судьбе.

Такие разглагольствования поднимают важный вопрос, и его нельзя было бы задать в кругах, близких к Сети, если бы он не был замаскированной атакой на честь наших жертв: были бы последние годы американской истории другими, менее катастрофическими, если бы экономическая модель газет не была атакована? В период, когда принимались разрушительные экономические и военные решения, у нас, без сомнения, было больше блогеров, но и меньше Вудвордов и Бернстайнов. Годы правления Буша негативно рассматриваются практически всеми: иллюзия оружия массового поражения, экономический спад. Вместо того чтобы обращать внимание на неприятную прессу, администрация едва замечала толпы любопытных блогеров, уничтожающих друг друга. Конечно, блогеры предавали огласке тот или иной скандальный факт, но то же самое делали и блогеры из противоположного лагеря. Эффект блогосферы в целом оказался нулевым, как всегда бывает с таким типом плоских открытых систем, превозносимых сегодня.

Крестьяне и властители облаков

Если какое-то видео с глупой шуткой привлекает в день столько же зрителей, что и продукт профессионального кинематографиста, то зачем платить кинематографисту? Если алгоритм может, используя данные из облака, приковать эти взгляды к видеоклипу, то зачем платить редакторам или импресарио? В новой схеме нет ничего, кроме местоположения, местоположения и еще раз местоположения. Управляй вычислительным облаком, которое направляет мысли коллективного разума, и будешь бесконечно богат!

Мы уже наблюдаем у студентов эффект возникающего социального контракта «победитель забирает все». Самые умные студенты-компьютерщики все чаще избегают интеллектуально насыщенных аспектов предмета и вместо этого надеются попасть в точку новой королевской власти в центре облака, например, запрограммировав хэдж-фонд. Лучшие студенты могут вынашивать планы запуска сайта социальной сети для богатых игроков в гольф. Одна из технических школ Лиги плюща неофициально запретила эту идею как модель бизнес-плана на занятиях по предпринимательству, поскольку та оказалась слишком уж избитой. Тем временем творческие личности — новые крестьяне — стали напоминать животных, скапливающихся на сокращающихся оазисах старых медиа в истощенной пустыне.

ОДНИМ ИЗ ПОСЛЕДСТВИЙ ТАК НАЗЫВАЕМОГО НОВОГО СПОСОБА МЫШЛЕНИЯ ЯВЛЯЕТСЯ ТО, ЧТО ОНО МОЖЕТ В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ ЗАСТАВИТЬ КОГО УГОДНО ЖЕЛАЮЩЕГО ВЫЖИТЬ БЛАГОДАРЯ УМСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (ОТЛИЧНОЙ ОТ УХОДА ЗА ОБЛАКАМИ) ВОЙТИ В СВОЕГО РОДА ЮРИДИЧЕСКУЮ ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКУЮ КРЕПОСТЬ ИЛИ СТАТЬ ПОДОПЕЧНЫМ БОГАТОГО ПАТРОНА, ЧТОБЫ ЗАЩИТИТЬСЯ ОТ АЛЧНОГО КОЛЛЕКТИВНОГО РАЗУМА.

МЫ ЗАБЫВАЕМ, КАКИМ ЧУДОМ, КАКИМ ГЛОТКОМ СВЕЖЕГО ВОЗДУХА БЫЛО ПОЛОЖЕНИЕ, КОГДА ТВОРЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ ТОРГОВАЛИ САМИ, КАК ХОТЕЛИ, А НЕ НАХОДИЛИСЬ ПОД ПАТРОНАЖЕМ. ПАТРОНЫ ДАЛИ НАМ БАХА И МИКЕЛАНДЖЕЛО, НО МАЛОВЕРОЯТНО, ЧТО ОНИ ДАЛИ БЫ НАМ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА, THE BEATLES И СТЭНЛИ КУБРИКА. НА САМОМ ДЕЛЕ СВОБОДНАЯ КУЛЬТУРА ОЗНАЧАЕТ, ЧТО АРТИСТЫ, МУЗЫКАНТЫ, ПИСАТЕЛИ И КИНЕМАТОГРАФИСТЫ БУДУТ ВЫНУЖДЕНЫ СПРЯТАТЬСЯ ЗА УСТАРЕВШИМИ ОРГАНИЗАЦИЯМИ.

 

Глава 5

Город, пристроенный к музыке

Рассматривается судьба музыкантов в развивающейся цифровой экономике.

«Слишком долго ждать» — это сколько?

Немногим более 15 лет назад, с возникновением Всемирной паутины, был запущен таймер. Империи старых медиа предсказуемо начали устаревать. Но появится ли вовремя более совершенная замена? Мы, идеалисты, отвечали: «Просто подождите! Возможностей будет создано больше, чем уничтожено». Но 15 лет — кажется, достаточный срок, чтобы перейти от надежды к практике. Пришло время спросить: «Мы строим цифровую утопию для машин или для людей?» Если для людей, то у нас проблема.

ЕСЛИ МЫ ПОПЫТАЕМСЯ ОТДЕЛИТЬ КУЛЬТУРУ ОТ КАПИТАЛИЗМА, КОГДА ОСТАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ЖИЗНИ ОСТАЮТСЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКИМИ, КУЛЬТУРА ПРЕВРАТИТСЯ В ТРУЩОБЫ. ФАКТИЧЕСКИ СЕТЕВАЯ КУЛЬТУРА ВСЕ БОЛЬШЕ НАПОМИНАЕТ ТРУЩОБЫ В САМОМ НЕПРИЯТНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА. ТАК, В ТРУЩОБАХ ОБЫЧНО БОЛЬШЕ РЕКЛАМЫ, ЧЕМ В ЗАЖИТОЧНЫХ РАЙОНАХ. ЛЮДИ ТРУЩОБ БОЛЕЕ ЖЕСТОКИ; ВЛАСТЬ ТОЛПЫ И ПОСТОЯННАЯ НАСТОРОЖЕННОСТЬ ОБЩЕПРИНЯТЫ. ЕСЛИ И СУЩЕСТВУЕТ СЛЕД «ТРУЩОБИЗАЦИИ» В ТОМ, КАК МНОГИЕ ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЕ МОЛОДЫЕ ЛЮДИ ПРИНИМАЮТ СЕГОДНЯШНЮЮ СЕТЕВУЮ КУЛЬТУРУ, ТО ЭТО, НАВЕРНОЕ, ЭХО КОНТРКУЛЬТУРЫ 1960-х ГОДОВ.

Открытая культура кутит в странном, преувеличенном понимании зла, которое несут звукозаписывающие компании или любой, кто думает, что в старых моделях интеллектуальной собственности есть какие-то достоинства. Многими студентами колледжей обмен файлами рассматривается как акт гражданского неповиновения. То есть воровство цифрового материала делает вас единомышленниками Ганди и Мартина Лютера Кинга!

Это правда, что звукозаписывающие компании не помогли сами себе. Они публично суетились об исках, апеллируя к наиболее сочувствующим людям, беспардонно совали свой нос куда не просят и т. д. Более того, музыкальный бизнес имеет долгую историю аморальности, коррупции, бухгалтерских уловок и ценовых сговоров.

Мечты все еще упорно сопротивляются

К 2008 году некоторые из путеводных звезд движения за открытую культуру начали признавать очевидное, а именно — что выигрывают не все. Десятилетие назад мы предполагали или по крайней мере надеялись, что Сеть принесет много выгод такому большому количеству людей, что те несчастные, которым перестанут платить за то, что они делали, в конце концов выиграют, найдя новые способы заработка. Этот аргумент можно услышать до сих пор, как будто люди живут вечно и могут позволить себе ждать до бесконечности, когда на них снизойдет новый источник благосостояния.

В 2008 году Кевин Келли написал, что новая утопия — это…

«…прекрасная новость для двух классов людей: нескольких счастливых агрегаторов, таких как Amazon и Netfix, и шесть миллиардов их потребителей. Из этих двух, мне кажется, потребители получают большее вознаграждение от богатств, скрытых в бесконечных нишах.

Но для авторов „длинный хвост“ — неоднозначное благо. Работающие самостоятельно художники, продюсеры, изобретатели не входят в уравнение. „Длинный хвост“ не приводит к значительному увеличению продаж у создателей, но привносит существенную конкуренцию и бесконечное давление на цены. Если художник не стал агрегатором работы других художников, „длинный хвост“ не предлагает избавления от унылости муниципальных распродаж».

Люди, посвящающие свою жизнь осознанному вкладу в культуру, который можно передать через облако — в противоположность случайным вкладам, которые не требуют обязательств, эти люди, признает Кевин, в проигрыше.

Его новый на момент написания этой книги совет был похож на тот, что мы предлагали в момент ожидания и несбыточных надежд десять, пятнадцать и даже двадцать пять лет назад. Он предложил, чтобы художники, музыканты или писатели нашли в своей работе что-то, что не связано с цифрой, например живые выступления, продажу маек и т. д., и убедили тысячи людей тратить на это сотню долларов ежегодно. Тогда художник мог бы зарабатывать сто тысяч в год.

Мне бы очень хотелось верить, что больше чем незначительное число людей, выигравших случайно, может этого добиться. Иногда «госпожа» или коуч могут использовать Интернет для осуществления такого плана. Но после десяти лет наблюдений за многими и многими людьми, попытавшимися это сделать, я боюсь, что такое не сработает для подавляющего большинства журналистов, музыкантов, художников и кинематографистов, находящихся на пороге забвения из-за краха нашего цифрового идеализма.

К скептицизму я пришел с трудом. Сначала я полагал, что предпринимательский пыл и изобретательность найдут способ пробиться. Готовясь к написанию книги, я снова попытался найти культурные типы, которые выигрывают от открытой культуры.

Поиск

У нас есть точка отсчета в виде музыкантов из среднего класса, которых обанкротила сеть. Нам по крайней мере надо найти для них поддержку в новой экономической ситуации. Могут ли 26 тысяч музыкантов найти по 1000 преданных фанатов каждый? Или 130 тысяч — от 200 до 600 преданных поклонников? Наконец, как долго можно этого ждать? Тридцать лет? Триста лет? Плохо ли то, что мы смиримся с утратой нескольких поколений музыкантов, пока будем ждать нового решения проблемы?

Обычно такие процессы развиваются по S-образной кривой: сначала будет лишь небольшое число поклонников, но заметная тенденция к увеличению их количества. В Кремниевой долине наблюдать очень быстрый рост числа сторонников новых поведенческих схем — обычное дело. Совсем недавно было немного блогеров-пионеров, и вдруг их уже миллионы. То же самое может произойти и с музыкантами, живущими в новой экономике.

Таким образом, сколько примеров музыкантов, живущих по новым правилам, мы можем ожидать обнаружить сейчас, спустя пятнадцать лет после возникновения Всемирной паутины и через десять лет после широкого распространения обмена музыкальными файлами?

Если просто взять цифру с потолка, было бы неплохо обнаружить 3000 таких примеров. Тогда через несколько лет их будет 30 тысяч. После этого S-образная кривая заработает в полную силу, и их станет 300 тысяч. Новый тип профессионального музыканта должен ворваться на сцену с шокирующей скоростью, как социальные сети.

Исходя из разговоров о том, как много возможностей существует, вы можете подумать, что поиск тех самых трех тысяч циничен. Их уже должны быть десятки тысяч! Или вы можете быть реалистом и думать, что все еще слишком рано и более реалистичное число — 300.

Я немного побаивался просто опубликовать вопрос в Сети, потому что, хотя я и критикую ортодоксальность открытости/бесплатности, я не хочу проклинать ее, если у нее есть хотя бы шанс. Предположим, я бы получил неубедительный результат. Не демотивировало бы это людей, которые в противном случае приложили бы усилия, чтобы новая экономика заработала?

Кевин Келли думал, что мои страхи нелепы. Он в большей степени технологический детерминист: он уверен, что технологии найдут способ достичь того, чего им суждено достичь, вне зависимости от того, что думают люди. Поэтому он предложил опубликовать мой призыв в его популярном блоге Technium, будучи уверенным, что примеры новой музыкальной экономики не заставят себя ждать.

Я тоже опубликовал пламенное воззвание в New York Times и написал о своих опасениях в других заметных местах в надежде инспирировать контакты с новым авангардом музыкантов, которые живут благодаря существованию Всемирной паутины.

В старые времена, когда я был связан контрактом со звукозаписывающим лейблом, существовали некоторые великие артисты, которые делали все сами, как Ани ДиФранко. Она стала миллионершей, продавая свои CD, когда те еще были высокоприбыльным продуктом, который покупали люди до эры файлообмена. Начала ли появляться армия новых ДиФранко?

Случай пропавших выгодоприобретателей

Ужас, но я с трудом нашел даже горстку музыкантов, которые могли утверждать, что последовали по стопам ДиФранко. Связалось со мной довольно много людей, утверждавших, что они выживают в новом порядке, но снова и снова они оказывались совсем не теми.

Вот некоторые примеры карьер, которые существуют, но не вселяют в меня надежду на светлое будущее:

● ГИГАНТСКИЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ ПРОЕКТ ИЗ ПРОШЛЫХ ВРЕМЕН ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕГО БИЗНЕСА, ПОЛУЧИВШИЙ НЕСКОЛЬКО УПОМИНАНИЙ, ВЫКЛАДЫВАЯ МУЗЫКУ В СВОБОДНЫЙ ДОСТУП. Пример — Radiohead. Я хочу жить в мире, где неизвестные музыканты потенциально могут добиться такого успеха, как Radiohead, только при новом порядке вещей, а не при старом. Где они?

● АГРЕГАТОР. Горстка музыкантов, ведущих вебсайты, которые агрегируют музыку сотен или тысяч других. Есть несколько сервисов, к примеру, предлагающих тематическую музыку в потоковом формате. Один из них — специализированный музыкальный сайт направления new age, обслуживающий некоторые платные студии йоги. Агрегатор в данном случае не google, поэтому денег он получает немного. Те музыканты, музыку которых агрегируют, по существу, не получают ничего. Очень немногие люди могут быть агрегаторами, так что этот вид карьеры не «масштабируется», как говорим мы в Кремниевой долине.

● СОЧИНИТЕЛЬ ДЖИНГЛОВ / САУНДТРЕКОВ / МУЗЫКИ ДЛЯ ТЕЛЕВИДЕНИЯ. Все еще можно зарабатывать, размещая музыку в окружении, пока не разрушенном файлообменом. Некоторые примеры: кино- и телевизионное музыкальное сопровождение, коммерческие джинглы и т. п. Можно использовать присутствие в сети для рекламы подобного рода карьеры. Проблема этой стратегии в том, что такие приносящие деньги варианты в конечном счете сами окажутся под давлением.

● ИЗДАНИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ЗА СВОЙ СЧЕТ. Это дьявольская карьера. Музыка зачаровывает, поэтому людей, заявляющих, что они живут музыкой, больше, чем тех, кто реально так живет. Наверное, всегда было гораздо больше людей, попробовавших сделать музыкальную карьеру, чем тех, кто преуспел. Это тем более справедливо в сети. Сотни тысяч музыкантов ищут внимания на сайтах типа myspace, bebo, youtube и других, и абсолютно ясно, что они не живут за счет музыки. Есть кажущийся бесконечным запас тех, которые хотят считать, будто они занимаются построением профессиональной музыкальной карьеры, и они готовы платить агентам, чтобы создать эту иллюзию. Я, безусловно, не частный детектив, но достаточно нескольких простых поисковых запросов, чтобы выяснить, что конкретный музыкант унаследовал богатство и практически неизвестен за пределами собственного веб-сайта.

● ДЕТИ В ФУРГОНЕ. Если вы молоды и бездетны, вы способны разъезжать в фургоне, давая концерты и рекламируя их в сети. Вы вряд ли заработаете серьезные деньги, но сможете ночевать и обедать у поклонников, которых найдете в интернете. Настали хорошие времена для такого рода музыкальных приключений. Если бы я был молод, я бы так и поступил. Но немногие люди способны вырастить детей при этом стиле жизни. По мере увядания молодости такая карьера уже не выглядит слишком привлекательной.

Пример успеха, который приводят снова и снова, — Джонатан Коултон. Он сделал хорошую карьеру, сосредоточившись на розыгрышах и комедийных песнях, а его аудиторией была толпа компьютерных фанатов. Он, конечно, не стал миллионером, но, кажется, на самом деле достиг уровня, когда может уверенно содержать семью без помощи старой модели медиа (хотя у него есть агент в Голливуде, так что его пример не для пуристов). Кроме него было лишь несколько кандидатов. Так, блогер-юморист Зе Франк иногда выкладывал мелодии на своем сайте и зарабатывал рекламой спиртных напитков, размещенной там же.

ПОЖАЛУЙ, БОЛЬШЕ ВСЕХ ПОСТРАДАЛИ СРЕДНИЕ КЛАССЫ ДЕЯТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ТРУДА. ТАК, МУЗЫКАНТЫ-ФРИЛАНСЕРЫ, РАБОТАЮЩИЕ В СТУДИЯХ, ИМЕЮТ ВСЕ МЕНЬШЕ ПЕРСПЕКТИВ. ЕЩЕ ОДНИМ ПРИМЕРОМ, НЕ ИЗ МИРА МУЗЫКИ, ЯВЛЯЮТСЯ ЖУРНАЛИСТЫ, ПРОДАЮЩИЕ РЕПОРТАЖИ С МЕСТА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ГАЗЕТАМ. И ТЕ И ДРУГИЕ ВНОСЯТ РЕШАЮЩИЙ ВКЛАД В КУЛЬТУРУ И ДЕМОКРАТИЮ. ОНИ ТЕРПЯТ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ РАСХОДЫ И НЕУДОБСТВА И ПОСВЯЩАЮТ ГОДЫ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЮ СВОЕГО МАСТЕРСТВА. ОНИ ЖИЛИ ЗА СЧЕТ ЭФФЕКТА ПРОСАЧИВАНИЯ В СТАРОЙ СИСТЕМЕ, КАК СРЕДНИЙ КЛАСС В ЦЕЛОМ ОНИ БЕСЦЕННЫ. ОТ НОВОЙ СИСТЕМЫ ОНИ НЕ ПОЛУЧАЮТ НИЧЕГО…

Малочисленность успешных случаев беспокоит. История Всемирной паутины полна примерами успеха, основанного на новизне идеи, но их никогда не получится повторить. Одна молодая женщина сделала сайт, на котором просто попросила помочь выплатить задолженность по кредитной карте, и это сработало! Но никто из ее последователей не смог добиться успеха.

Меня это ошеломляет. Пятнадцать лет спустя с начала эры Всемирной Паутины, когда iTunes стал крупнейшим магазином музыки, в период, когда компании вроде Google являются маяками Уолл-стрит, не должно ли появиться хотя бы нескольких тысяч первопроходцев нового типа музыкальной карьеры, выживших в нашей утопии? Может, их скоро станет больше, но текущее положение удручает.

Начинающие музыканты в открытом мире все чаще могут выбирать лишь из двух вариантов: или последовать примеру Джонатана Коултона (очевидно, это может сделать почти каждый), или добиваться более устойчивого источника дохода, став беженцами в последних исчезающих оплотах мира старых медиа, на который они только что нападали.

Конечно, со временем ситуация может стать лучше. Возможно, спустя пару поколений без профессиональных музыкантов появится какое-нибудь пространство, в которое они вернутся.

 

Глава 6

Властители облаков отказываются от свободы воли, чтобы стать бесконечно удачливыми

Вышедшие из-под контроля финансовые инструменты связаны с судьбами музыкантов и ложными выводами кибернетического тотализма.

Судьбы регионов

Резкий рост благосостояния Китая в большой мере был связан с дешевым квалифицированным трудом. Но существует вполне реальная вероятность того, что в ближайшие два десятилетия огромное количество рабочих мест в Китае и по всему миру станет ненужным благодаря развитию дешевой робототехники, и произойдет это такими темпами, что будет страшным шоком для миллионов людей.

Если волны технологических изменений приносят с собой новые виды рабочих мест, то какими они будут? До сих пор все компьютерные технологии, построенные человеком, бесконечно запутанны, полны ошибок, капризны и сбивают с толку. В результате иконой занятости в эпоху информации стала служба техподдержки.

Много лет я предлагал, чтобы в широко и благородно определенное понятие «служба поддержки» включались в том числе управление данными, судебная экспертиза данных, консультирование по программному обеспечению и т. д. Это может дать нам способ представить мир, в котором капитализм и развитые технологии будут сосуществовать при полной занятости людей. Такой сценарий я называю «планета службы поддержки».

Это приводит нас к Индии. Экономика Индии быстро развивалась в то же время, что и китайская, к немалому удивлению многих наблюдателей, но основываясь на существенно иной модели. Как заметила Эстер Дайсон, индийская экономика отличается «нестандартными» услугами.

В Индии благодаря тому, что ее население владеет английским, расположена большая часть call-центров мира, там также широко распространены разработка программного обеспечения и творческое производство типа анимации, аутсорсинговые административные услуги и здравоохранения, которого становится все больше.

Америка витает в облаках грез

Между тем Соединенные Штаты выбрали совершенно другой путь. В то время как от крупнейших американских капиталистов и технологов мы постоянно слышим разговоры о сетях и выходе из кризиса, на самом деле большинство из них мечтают контролировать сеть, которой будут вынуждены пользоваться все остальные.

Все хотят быть властителями вычислительного облака. Например, Джеймс Шуровьески в «Мудрости толпы» восхваляет пример, в котором сетевое сообщество помогает найти золото в шахте, даже несмотря на то, что ему, сообществу, эта шахта не принадлежит.

Есть множество форм такого рода представлений. Лучшие университеты и лаборатории все еще находятся в США, поэтому нам хотелось бы, чтобы мир принимал законы об интеллектуальной собственности, которые направляют поток денег к нам, на основании того, что идеи принадлежат нам, даже если согласно этим идеям действуют другие. Нам бы хотелось неопределенно долго владеть всемирными поисковыми системами, вычислительными облаками, услугами размещения рекламы и социальными сетями, даже тогда, когда наш старый друг/демон, закон Мура, делает возможным неожиданное появление конкурентов, обладающих еще большей скоростью и экономичностью.

Нам хотелось бы пропускать мировые финансы через нашу валюту, к выгоде схем наших хэдж-фондов. Некоторые из нас мечтают, чтобы мир платил за просмотр наших художественных фильмов и прослушивание нашей рок-музыки бесконечно, даже если некоторые из нас продвигают услуги бесплатных медиа, чтобы захватить облако, которое размещает рекламу. Оба лагеря надеются, что тем или иным способом они приберут к рукам центральные узлы сети, несмотря на то что угрожают друг другу.

Повторю — это очень упрощенная схема. В Америке есть и заводы, и службы поддержки. Но, смешивая метафоры, может ли Америка содержать виртуальную яхту класса люкс в море мировых сетей? Или наша центральная будка по приему платежей за все умные вещи под собственным весом пойдет ко дну в океане глобальных связей? Даже если мы можем победить в этой игре, немногие из американцев будут заняты поддержанием плавучести нашей яхты, потому что все идет к тому, что Индия продолжит совершенствовать услуги служб поддержки.

Я буду оптимистом и предположу, что Америка найдет способ убедить мир оставить нам нашу привилегированную роль. Слабые, но все же аргументы: а) у нас уже получалось так делать раньше, и к этому привыкли; б) альтернатива потенциально менее привлекательна для многих мировых игроков, поэтому пусть с недовольством, но может быть принято решение о какой-то форме центральной роли Америки как наименьшем из зол.

Компьютеризированная коррупция

Без вычислительной техники коррупция всегда была возможна, но компьютеры упростили преступникам задачу симулировать то, что они не ведают, что творят. Скандалы 1980-х годов, связанные с кооперативными банками, были возможны и без распространенной компьютерной сети. Все, что требовалось, — злоупотребление государственным страхованием. Более поздние примеры разрушительно плохого управления финансами, начиная с Enron и Long-Term Capital Management, могли стать возможными только с использованием больших компьютерных сетей. Волна финансовых бедствий 2008 года в значительной степени обязана существованию вычислительного облака.

В эпоху до цифровых облаков никто не располагал умственными возможностями обманываться таким образом, каким мы способны обманываться сегодня. Слабость органической памяти и вычислительных возможностей человека ограничивали сложность самообмана. В том, что касается финансов, распространение хэдж-фондов и похожих систем, ведущих расчеты на компьютерах, превратило капитализм в поисковую машину. Вы ухаживаете за машиной в вычислительном облаке, и оно ищет вам деньги. Это примерно то же самое, как если бы кто-то заявился в казино с суперкомпьютером и набором причудливых датчиков. Бесспорно, можно победить в азартной игре с помощью высокотехнологической помощи, но для этого вы должны заменить игру, ведь вы не играете, а лишь притворяетесь, что играете. Казино будет против, и в случае инвестиций в реальном мире общество также должно протестовать.

При посещении офисов двигателей финансового облака (типа высокотехнологичных хэдж-фондов) возникает ощущение, что побывал в штаб-квартире Google Inc. Всюду инженеры-программисты, но очень мало экспертов по отдельным отраслям, которые обычно являются главными действующими лицами в инвестиционных центрах. Эти первопроходцы перенесли капитализм в новую фазу, и мне кажется, он там не работает.

В прошлом инвестор был обязан понимать по крайней мере хоть что-то в том, на что в действительности пойдут инвестиции. Возможно, будет построено здание или куда-то доставят товар. Сегодня это не так. Теперь между элитным инвестором нового типа и реальными событиями так много уровней абстракции, что инвестор больше не имеет никакого понятия о том, что реально было сделано в результате инвестиций.

Размытая граница между самообманом и коррупцией

Истинные верующие в коллективный разум, кажется, полагают, что никакое количество уровней абстракции в финансовой системе не может притупить ее эффективность. Согласно новой идеологии, которая представляет собой смесь веры в кибероблако и обновленной экономики Милтона Фридмана, рынок не только сделает то, что лучше, он будет функционировать тем лучше, чем хуже люди его понимают. Я не согласен. Финансовый кризис, начавшийся с разрушения системы ипотеки в США в 2008 году, случился потому, что слишком много людей слишком истово верило в облако.

Каждый уровень цифровой абстракции вне зависимости от того, как хорошо он выполнен, вносит некоторое искажение и помутнение. Никакая абстракция точно не соответствует реальности. Множество таких уровней становятся системой в себе, причем такой, которая функционирует отдельно от реальности, скрытой где-то далеко. Деньги, заработанные в облаке, совершенно не обязательно вызовут дождь на Земле.

Большая N

Здесь мы подходим к одному из способов, которым соединены идеал «бесплатной» музыки и коррупция финансового мира.

Кремниевая долина активно убеждала Уолл-стрит поддержать доктрину открытой/бесплатной культуры и краудсорсинга. Например, согласно Крису Андерсону, Bear Stearns в 2007 году выпустили доклад, «чтобы решить проблему вытеснения и других препятствий, чинимых тяжеловесами медиаиндустрии, составляющими значительную часть клиентуры Bear Stearns».

Тяжеловесы протестовали против утверждения Кремниевой долины, что «содержание», полученное от конкретных людей, теперь ничего не будет значить, а болтовня толпы с самой собой — более надежная ставка, чем люди, платящие за просмотр кинофильма, чтение книги и прослушивание музыки.

Крис привел свою любимую цитату из доклада Bear Stearns:

«Как помнит большинство, индустрия развлечений всегда придерживалась аксиомы „главное — контент“. Однако ни одна компания не доказала, что может производить „идеальный контент“ постоянно, если учесть присущую потребительскому спросу переменчивость в том, что касается продукции индустрии развлечений, о чем свидетельствуют непостоянство телевизионных рейтингов и кассовые сборы разных фильмов одной и той же студии».

Как поясняет Крис, «несмотря на крики об опыте и вкусе… все это жульничество. Лучше играть в статистическую игру „Контент, сгенерированный пользователями“ с большой N, как делает YouTube, чем делать крупные ставки на нескольких лошадей вроде сетевого телевидения».

«Большая N» — типичный символ математической переменной. Если у вас есть гигантская социальная сеть вроде Facebook, наверное, какая-то переменная, названная N, принимает большое значение. По мере роста N статистические данные становятся все более надежными. Это также может означать, например, рост вероятности того, что кто-то из толпы предоставит вам бесплатно самородок в виде песни или видео.

Однако надо отметить, что на практике, даже если вы верите в большую N как замену оценки, N никогда не становится достаточно большой, чтобы что-то значить в Сети. Сеть так сильно разрослась, что N не становится настолько значимой, чтобы генерировать статистику, которой можно доверять. Подавляющее большинство записей, собирающих отклики на сайтах вроде Yelp или Amazon, все равно собирают слишком мало откликов, чтобы можно было говорить о какой-либо значимой статистике. Даже если N велика, нет гарантии, что она значима.

При старом порядке слышались вздохи и оханья, вызванные случаями вопиющей некомпетентности. Такие обиды считались исключением из правил. В целом предполагалось, что глава студии, управляющий хэдж-фондом или CEO, на самом деле располагает некоторыми специальными навыками, и есть причина, почему он занимает свою должность, подразумевающую высокую ответственность.

При новом порядке этого нет. Толпа работает бесплатно, а статистический алгоритм предположительно исключает риск ставок, если вы владелец облака. А без риска нет необходимости в умении. Но кто он, этот хозяин облака, которое соединяет членов толпы? Не просто кто-то. Несколько везунчиков (поскольку только везение может сыграть роль) будут такими хозяевами. Предназначение достигло сингулярности и стало бесконечным.

Если только алгоритм на самом деле не совершенен. Но мы ведь достаточно богаты, чтобы ждать, пока выяснится, совершенен он или нет. Это и есть грандиозная унифицированная афера новой идеологии.

Должно быть совершенно ясно, что сумасшествие, поразившее Уолл-стрит, есть просто другой аспект ненормальности, которая настаивает: если музыка может быть бесплатна, она должна быть бесплатна. Дитя Facebook и хозяин облака есть раб и король нового порядка.

В каждом случае человеческие творчество и понимание, особенно собственные творчество и понимание, считаются бесплатными. Вместо этого приходят вера в облако и большая N, в алгоритмы, которые удаляют риск творчества способами, слишком сложными для понимания простого человека.

 

Глава 7

Перспективы гуманистической экономики вычислительного облака

Представлены альтернативы доктринерским идеям о цифровой экономике.

Цифровая экономика: первая мысль — лучшая мысль

Естественно спросить: существуют ли какие-то альтернативы, кроме двух полярных — старых медиа и открытой культуры?

Еще в самом начале цифрового времени одной из знаковых идей о том, как могла бы — и должна была бы — функционировать культура в вычислительном облаке, состояла в том, что можно обойтись без денег, поскольку сеть способна учитывать все акты обмена между очень большими группами людей. Не знаю, возникнет ли снова эта идея в дискуссии, но в обозримом будущем мы не откажемся от денег как средства расчетов за жилье, еду и лекарства. Так существует ли какой-то способ ввести деньги и капитализм в эру технологического изобилия без того, чтобы довести до нищеты едва ли не всех? Одна здравая мысль принадлежит Теду Нельсону.

Нельсон является, пожалуй, наиболее продуктивной фигурой в развитии сетевой культуры. Он придумал сетевую ссылку и многое другое, что лежит в основе связанных Сетью медиа, еще в 1960-е годы. Он называл это «гипермедиа».

Амбиции Нельсона в области экономики ссылок были глубже, чем те, что в моде сейчас. Он предложил вместо копирования медиа держать лишь по одной копии каждого культурного продукта — книги или песни — и платить автору этого произведения небольшую, приемлемую для всех сумму каждый раз, когда кто-то обращается к его произведению. (Конечно, для эффективного функционирования системы пришлось бы иметь более одной копии, исключительно по техническим причинам, но это было бы внутренним делом, никак не связанным с пользователем.)

В результате каждый мог бы разбогатеть на творчестве. Люди, создавшие немедленно завоевавший популярность шуточный видеоклип, могли бы заработать много денег за один день, а незаметный исследователь заработал бы столько же за много лет, по мере того как на его работу ссылались бы раз за разом. Но заметьте, что эта идея очень отличается от «длинного хвоста», поскольку вознаграждает личности, а не владельцев облака.

Сегодняшняя популярность любительских произведений отвечает на один старый вопрос Нельсону и его идее. Раньше все волновались по поводу того, что большинство не захочет заниматься творчеством или выражать себя и это позволит разбогатеть лишь некоторым художникам, а остальные будут голодать. Помню, на одной встрече Нельсон пытался говорить, а молодые американские маоисты криками мешали ему, поскольку боялись, что его система более выгодна интеллектуалам, чем крестьянам.

Я постоянно сталкивался с этим возражением, когда говорил о виртуальной реальности (которую мы более подробно обсудим в гл. 14). Многие лекции, которые я читал в 1980-е годы, заканчивались громкими и уверенными заявлениями скептиков из зала. Они говорили, что лишь малая часть людей когда-либо напишет что-то в Сети так, чтобы это прочитали другие. Они не верили, что мир с миллионами активных голосов возможен хотя бы в отдаленном будущем, но именно такой мир и воплотился в реальности.

Если бы нам, идеалистам, удалось убедить этих скептиков, мы смогли бы жить в другом, лучшем мире, как только стало бы ясно, что большинство людей на самом деле заинтересовано и способно выражать свои мысли в цифровой сфере.

Надеюсь, когда-нибудь появится по-настоящему всеобщая система, следующая принципам, предложенным Нельсоном. Я верю, что большинство людей приветствовали бы социальный контракт, в котором биты имели бы ценность, а не были бы бесплатными. Каждый получил бы легкий доступ к творческим битам всех остальных за разумную цену — и каждый получал бы плату за собственные биты. Такая система полностью приветствовала бы индивидуальность, поскольку ценились бы персональные произведения.

Выбирайте из двух зол

В цифровой культуре существует сильный либертарианский перекос, и то, что я сказал в предыдущих главах, вероятно, привело в бешенство сторонников цифрового либертарианства.

Нетрудно понять причину. Я предлагаю универсальную систему, основанную на ранних работах Нельсона. Не означает ли это, что государство встанет на пути вашего потока битов с тем, чтобы ввести законы, касающиеся авторских компенсаций? Не будет ли это вмешательством? Не равносильно ли это потере свободы?

С ортодоксальной точки зрения это, наверное, так и выглядит, но я надеюсь убедить всех, что им придется выбирать из двух зол — и то зло, что предлагаю я, в конечном счете предпочтительней, особенно с точки зрения либертарианства.

Важно помнить, что в цифровых системах все доводится до предела, по меньшей мере в период идиллии, прежде чем фиксация ограничит наши свободы. Сегодня все еще остается время переосмыслить наше понимание битов в Сети. Следовательно, надо крепко задуматься, является ли то, что в противном случае станет нашим будущим, лучшим из того, что мы могли бы сделать.

КАК НАМ СЕГОДНЯ ИЗВЕСТНО, НЕДОСТАТОК ДЕНЕГ СОЗДАН ИСКУССТВЕННО, НО В ОТНОШЕНИИ ИНФОРМАЦИИ ВООБЩЕ ВСЕ ИСКУССТВЕННО. БЕЗ НЕКОТОРОЙ СТЕПЕНИ ИСКУССТВЕННОГО ДЕФИЦИТА ДЕНЬГИ ПОТЕРЯЛИ БЫ ЦЕННОСТЬ.

В качестве примера возьмем деньги — по-настоящему абстрактную информационную систему для управления деятельностью человека. Было бы очень заманчиво печатать собственную валюту или, если вы являетесь правительством, произвести слишком много денежных средств. И все же мудрые люди предпочитают не делать ни того ни другого.

Расхожим является утверждение, что, копируя цифровой музыкальный файл, вы не уничтожаете оригинал, поэтому ничего не украдено. То же самое можно сказать, если бы вы взломали банковскую систему и просто добавили себе денег на счет. (Или, если уж на то пошло, про трейдеров экзотическими финансовыми инструментами, которые делали ставки на огромные транзакции произвольной суммы, что привело к глобальному кризису в 2008 году.) В каждом случае проблема не в том, что вы украли у конкретного человека, а в том, что вы разрушили искусственно созданный дефицит, позволяющий экономике функционировать. Аналогично, творческие произведения в Сети выиграют от социального контракта, налагающего умеренную степень искусственного недостатка на информацию.

В системе Теда Нельсона не существует копий, поэтому идея их защиты оказывается ненужной. Идея управления цифровыми правами — сложная система, в которой вы владеете копией купленных вами битов, но как бы не совсем, поскольку они все еще продолжают управляться продавцом, — не нужна. Вместо того чтобы предлагать группу битов в качестве товара, их продавали бы как услугу.

Творческая экспрессия тогда могла бы стать наиболее ценным ресурсом в будущем мире материального изобилия, созданным благодаря успехам технологов. В 1980-е в своих рассуждениях о виртуальной реальности я всегда говорил, что в виртуальном мире бесконечного изобилия только творчество может быть в дефиците — тем самым гарантируя, что творчество станет наибольшей ценностью.

Вспомните обсуждение иерархии Маслоу. Даже если робот, поддерживающий ваше здоровье, будет стоить всего пенни, как вы заработаете это пенни? Физический труд перестанет оплачиваться, потому что им будут заняты дешевые роботы. Во времена открытой культуры ваше творчество также будет бесплатным, так как вы станете одним из добровольцев армии «длинного хвоста». У вас просто не будет выхода.

Все звучит свежо, едва становится цифровым, — возможно, даже социализм

Единственной альтернативой какой-нибудь версии идей Нельсона в перспективе — когда технология реализует свой потенциал и сделает жизнь легкой — была бы та или иная форма социализма.

И этот исход предвидели многие. Может быть, социализм станет более эффективным и человеколюбивым, если к нему добавить цифровую технологию (так казалось по крайней мере части первопроходцев цифровой эпохи).

Я не могу безоговорочно отвергать это. Возможно, есть способ. Однако существует и ряд предостережений, которые, я надеюсь, новые поколения цифровых социалистов воспримут серьезно.

Неожиданное наступление социализма сразу после того, как все скатились в грязь по пирамиде Маслоу, вероятно, будет опасным. Когда революция происходит внезапно, у власти часто оказываются не те люди (например, в Иране). Так что, если мы идем к социализму, нам надо уже сейчас об этом поговорить, чтобы наше движение было постепенным. Если сегодня это слишком опасная тема даже для открытого разговора, то мы должны признать, что не обладаем качествами, необходимыми для компетентного внедрения социализма.

Я представляю, насколько странным такой призыв может показаться некоторым читателям, поскольку социализм, кажется, является абсолютным табу в либертарианских кругах Кремниевой долины. Но в цифровом обществе таится огромное количество скрытого социализма. Это особенно верно в отношении молодых людей, в чьем рыночном опыте доминируют экономические сбои эпохи правления Буша.

Не кажется безумием предположить, что появятся новые разнообразные и многочисленные примеры общественной кооперации, ставшие возможными благодаря Сети. Сам первоначальный рост Всемирной паутины является примером такой кооперации, и хотя мне не нравится, каким образом продукты веб 2.0 относятся к человеку, они также являются многочисленными примерами кооперации.

Энтузиазм в «Вики», «длинных хвостах», коллективном разуме и т. п. предполагает, что одна профессия за другой будут демонетизированы. Соединенные Сетью толпы начнут предоставлять больше и больше услуг, от медицины до криминалистики, на основе коллективного добровольчества, пока таким образом не будут выполняться все работы. Повелители облаков все еще могут сидеть на своих тронах, и именно поэтому даже самые верные адепты капитализма из Кремниевой долины иногда поощряют данный способ мышления.

Такая траектория вынуждает задать вопрос: как человек, весь день отдающий добровольной работе на коллективный разум, будет зарабатывать деньги на аренду жилья? Станет ли кров чем-то, что будет распределяться коллективным разумом? (Вы бы согласились, чтобы это происходило в стиле редакционных войн «Википедии» или голосования, как в Digg? Или жилье будет передаваться исключительно по наследству, так что ваше местоположение в жизни станет предопределенным? Или оно будет распределяться случайным образом, сводя понятие свободы воли к пустому звуку?)

ЦИФРОВЫМ СОЦИАЛИСТАМ, КОТОРЫЕ СЧИТАЮТ, ЧТО ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ РЕШИЛИ ВСЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛИЗМА, ПОТОМУ ЧТО ОНИ МОГУТ РЕШИТЬ НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ, СЛЕДУЕТ ОСТЕРЕГАТЬСЯ ЛОВУШКИ. ЗАСТАВИТЬ ЛЮДЕЙ СОТРУДНИЧАТЬ ЕЩЕ НЕДОСТАТОЧНО.

Частная собственность в рыночном окружении дает способ избежать притупляющего стандарта формирования границ частной жизни. Вот почему рыночная экономика может совершенствовать личность, целеустремленность и достоинство хотя бы тех, кто в ней преуспевает. (Конечно, проблема в том, что преуспевают не все, и позже я предложу некоторые способы, которыми цифровые технологии могут помочь эту проблему решить.)

Может ли цифровая версия социализма также предоставить достоинство и неприкосновенность частной жизни? Я считаю это важной проблемой, которую очень трудно решить.

Еще не поздно

Как конкретно мог бы работать переход от открытого копирования к платному доступу? Вот ситуация, где нужны универсальные, на государственном уровне, решения определенных проблем.

Все люди должны договориться, чтобы что-то приобрело денежное выражение. Например, если все полагают, что воздух бесплатный, будет непросто убедить меня начать платить за него по доброй воле. Сегодня меня удивляет, когда я вспоминаю, что когда-то накупил музыкальных CD достаточно, чтобы заполнить ими полную стену полок, но тогда это казалось разумным, так как все, кого я знал, тоже тратили большие деньги на диски.

Ощущение справедливости и социальные нормы могут либо поддерживать, либо подрывать любую экономическую идею. Если я знаю, что мой сосед получает музыку, кабельное телевидение или что-то еще бесплатно, становится немного труднее заставить меня платить за то же самое. Поэтому если мы все хотим зарабатывать на жизнь, когда машины станут достаточно хороши, нам придется согласиться, что за серьезные культурные и творческие произведения друг друга стоит платить.

Есть и другие случаи, когда потребуется консенсус. Одним из сетевых требований, которые повредили газетам до того, как те сдались и стали «открытыми», было требование ввода пароля (а иногда и номера кредитной карты) на каждом платном сайте, который вы хотели посмотреть. В мире миллионов великолепных платных сайтов вы могли потратить на ввод этой информации все свое время. Должна существовать простая универсальная система. Несмотря на некоторые предпринятые попытки, непохоже, что индустрия способна договориться, как это должно работать, так что раздражение, похоже, определяет естественную роль государства.

Довольно странно говорить об этом, но, учитывая гиперлибертарианскую атмосферу Кремниевой долины, важно заметить, что «государство» не всегда значит «плохо». Мне, например, нравится список «Не звонить», потому что в нем содержится ограничитель удаленного маркетинга. Я также рад, что у нас одна валюта, одна судебная система и одни Вооруженные силы. Даже самый ярый либертарианец должен признать, что гибкая коммерция обязана идти по определенным каналам, а это и обозначает государство.

Конечно, можно привести тот аргумент, что предприниматели в Сети предпочитали бесплатный контент, потому что управление микроплатежами стоит денег. Что если для осуществления транзакции в одно пенни вы вынуждены потратить одно пенни? Любой поставщик, берущий на себя эти издержки, тут же оказывается в проигрышной ситуации.

В таких случаях возмещение затрат должно стать функцией государства. То самое пенни не пропало даром — это стоимость поддержания социального контракта. Мы привыкли к тому, что на содержание вора в тюрьме тратится сумма больше той, что он украл. Можно возразить, что дешевле не преследовать в судебном порядке небольшие преступления, а просто компенсировать пострадавшим потери. Но цель применения закона — создание для всех среды, в которой можно жить. Ровно то же самое касается оценки индивидуального человеческого творчества в технологически развитом мире.

Мы никогда не подсчитывали истинных затрат, связанных с существованием денег, потому что большинство из нас добровольно тратит время на поддержания социального контракта, который придает деньгам их ценность. Никто не платит вам за то, что вы каждый день проверяете, есть ли наличность у вас в кошельке, или оплачиваете счета, — или за время, которое вы тратите, чтобы побеспокоиться об этом. Если бы за это платили, то для общества деньги стали бы слишком дороги.

Аналогично, поддержание свобод капитализма в цифровом будущем потребует всеобщего признания социального контракта. Мы будем платить налог, чтобы иметь возможность зарабатывать деньги нашим творчеством. Это будет хорошей сделкой.

Переход

Переход не должен быть универсальным и одновременным, даже несмотря на цель достижения универсальности. В один прекрасный день провайдер может предложить вам выбор: вы перестанете платить абонентскую плату, если подпишете социальный контракт, по которому будете платить за доступ к битам. Если в этом месяце вы не скачивали платных битов, вы ничего не заплатите.

Если вы выберете этот вариант, у вас появляется также возможность зарабатывать на собственных битах — таких как фотографии и музыка, — когда их смотрят другие люди. И вы тоже будете платить при просмотре чужих. Общая сумма, которую вы в среднем будете платить в месяц, сначала совпадет с той, что вы платили раньше, потому что это величина, приемлемая для рынка. Но больше и больше людей начнут переходить на новую систему, потому что человек по природе предприимчив, они захотят попробовать заработать больше за свои биты.

Детали могу показаться сложными, но они не сложнее тех, которые уже есть в существующем вокруг нас мире.

Свобода отличается от анархии наличием биологического реализма

Толпа приверженцев открытой культуры убеждена, что поведение человека можно изменить лишь насильственными методами. Потому что они не очень верят в свободу воли или индивидуальность.

Так, представители открытой культуры часто заявляют, что раз вы не можете сделать идеальную защиту от копирования, то и запрещать не имеет смысла. И с технологической точки зрения это правда: невозможно создать идеальную систему защиты от копирования. Если в подобных случаях безупречное поведение — это единственный потенциальный ограничитель, можно просто перестать просить плату за музыку или журналистские тексты с кого бы то ни было. Согласно такой логике, сама идея изначально провальная.

Но это не слишком реалистичное пессимистическое представление о людях. Мы уже доказали, что мы лучше. К примеру, взломать настоящий дом или машину легко, но немногие это делают. Замки — единственные амулеты неудобства, напоминающие нам о социальном контракте, от которого выигрывают в конечном счете все. Лишь выбор человека заставляет функционировать человеческий мир. Технология может мотивировать выбор человека, но не заменить его.

Однажды у меня случилось озарение, и я мечтаю, чтобы оно произошло у всех остальных. Здания не падают, вы можете есть неотравленную пищу, выращенную кем-то другим, — это внушает доверие к миру людей. Все это непосредственные, ощутимые свидетельства океана добрых намерений и хорошего поведения практически всех живых и мертвых. Мы купаемся в том, что можно назвать любовью.

И все же эта любовь наилучшим образом проявляется через ограничения цивилизации, потому что такие ограничения компенсируют недостатки человеческой природы. Чтобы стать лучше, мы должны оценивать себя честно и ставить перед собой реалистичные задачи.

 

Глава 8

Три возможных будущих направления

В этой главе я опишу три долгосрочных проекта, над которыми работал, пытаясь решить некоторые проблемы, описанные в гл. 4. Не знаю, сработает ли какая-нибудь из них, чтобы обеспечить в ходе цифровой революции усиление гуманизма, а не его ограничение. Но, я полагаю, в самом крайнем случае они продемонстрируют, что будущее шире, чем можно подумать, слушая только риторику людей веб 2.0.

Две из идей, телевыступления и сонглы, направлены на решение проблем культурных произведений будущего. Третья, формальное выражение финансов, — способ ведения коллективной экономики.

Телевыступления

Было время до изобретения кино, когда живые выступления на сцене давали самые большие доходы из всех форм человеческого творчества.

Если в эру Интернета механически зафиксированный контент становится трудно продавать, возврат к живым артистам — в современном технологическом контексте — может оказаться стартом для новых успешных бизнес-планов.

Начнем с малого. Что если бы вы могли пригласить на вечеринку музыканта, даже если этот музыкант находится на расстоянии? Концерт может казаться «живым» в вашем доме, если у вас есть иммерсивные «голографические» проекторы в гостиной. Представьте «телеприсутствующих» актеров, ораторов, кукловодов и танцоров, дающих интерактивные представления в реальном времени со специальными эффектами и постановочными достоинствами, превышающими сегодняшние самые дорогие фильмы. Например, кукловод на дне рождения ребенка может взять детей в волшебное путешествие через уникальный иммерсивный мир фантазии.

Такая возможность предоставила бы актерам спрос, который они могли бы удовлетворять за разумный гонорар, поскольку им не нужно будет путешествовать. «Тележивое» представление также имело бы для потребителей ценность, которую не может дать файлообмен. И никакой невосприимчивости к убивающим музыкальные лейблы проблемам сетевой торговли.

Это может оказаться сценарием, который позволит наконец решить проблему, как музыкантам заработать в Сети. Очевидно, идея «телепредставлений по найму» сегодня спекулятивна, но технология, кажется, движется в том направлении, которое сделает ее возможной.

Давайте теперь замахнемся на большее. Предположим, главные звезды и нереально крутые виртуальные постановки с большими бюджетами симулируют некий мир, к которому пользователи могут массово подключаться прямо из своих домов. Это было бы что-то среднее между Second Life и телепогружением.

Такая поддержка массовой фантазии во многих смыслах — это как раз то, на чем, кажется, концентрируется цифровая технология. Вот образ, который многие из нас держали в голове уже десятилетия назад, на более ранних этапах наших технологических приключений. Художники и предприниматели из мира медиа могут начать играть новые роли, учитывая, что гигантская машина грез предсказана в тысячах научно-фантастических рассказов.

Сонглы

Сонгл — это донгл для песни. Донгл — маленькое электронное устройство, которые вы вставляете в компьютер, чтобы запустить коммерческое приложение. Что-то вроде физического ключа, который вы вынуждены покупать, чтобы программа заработала. Он создает искусственный дефицит программ.

Любые цацки в мире — кофейные кружки, браслеты и кольца в нос — могут выполнять еще и функцию ключей к контенту, например к музыке.

Есть здесь и экологический аспект. На сегодняшний день все схемы, успешно заставляющие людей платить за контент, подразумевают производство дополнительных устройств, которые были бы не нужны, не существуй эти схемы. Сюда относятся проигрыватели, такие как iPod, приставки-дешифраторы кабельного телевидения, игровые консоли и т. п. Если бы люди платили за контент, не было бы нужды в таких устройствах, поскольку обычных компьютерных чипов и дисплеев достаточно, чтобы справиться с этой задачей.

Сонглы представляют физический подход к созданию искусственного дефицита. Может оказаться проще перейти к сонглам, чем реализовать более абстрактный подход к возвращению творчества под крыло капитализма.

Вы можете надеть специальное ожерелье сонглов на вечеринку, и музыка, которую эти сонглы позволяют прослушивать, автоматически польется из звуковой системы, уже работающей на этой вечеринке, как только вы прибудете. Чтобы такое произошло, ожерелье связывается со звуковой системой. Музыкальный репертуар вечеринки может определяться суммой сонглов гостей.

Зачем снова привносить физический объект в распределение музыки?

● ЧТОБЫ БИЗНЕС В ОБЛАСТИ МУЗЫКИ СТАЛ БОЛЕЕ РОМАНТИЧНЫМ. Это не просто привнесение, это центральный фактор. Романтика в широком смысле и есть тот продукт, который продает музыкальный бизнес. В контрактах и номерах кредитных карт нет ничего романтичного.

● ЧТОБЫ СНИЗИТЬ ЗАТРАТЫ НА РЕКЛАМУ. Затраты на производство и дистрибуцию музыки стали низкими, но затраты на рекламу бесконечны. Поскольку сонгл — объект, а не контракт, его стоимость определяется рынком и может меняться со временем, даже если торги неформальны. Чтобы быть эффективными, сонглы должны выпускаться ограниченными сериями. Это значит, что сонгл может быть объектом спекулятивных инвестиций. Фанат, дающий себе труд слушать неизвестные новые группы, может выиграть от покупки сонглов некоторых из них в то время, пока они еще неизвестны. Сонглы используют ту же психологию, что толкает людей на покупку лотерейных билетов, чтобы заставить слушать новые музыкальные произведения. Даже еще лучше: как только человек купил сонгл, у него появился мотив для рекламы его музыки, потому что теперь он вошел в долю.

● ЧТОБЫ РАСШИРИТЬ КАНАЛЫ МУЗЫКАЛЬНЫХ ПРОДАЖ И РАЗДЕЛИТЬ ЗАТРАТЫ НА РЕКЛАМУ СО ВСЕМИ УЧАСТНИКАМИ ЭТИХ КАНАЛОВ. Высококлассные, редкие сонглы могут продаваться как аксессуары в модных лавках, а низкосортные пусть прилагаются к упаковке пива. Кофейные кружки, тапочки, зубные щетки, собачьи ошейники, ручки и солнцезащитные очки — из всего можно сделать сонгл.

● ЧТОБЫ УВЕЛИЧИТЬ МАРЖУ ЭЛИТАРНОЙ, НО ПЛОХО ПРОДАЮЩЕЙСЯ (С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ БИЗНЕСА!) МУЗЫКИ. Самая большая глупость среди множества глупостей музыкального бизнеса состоит в том, что продукт всегда стоит примерно одинаково, даже тогда, когда рыночная ниша продиктовала бы более высокую цену, если бы ей позволили. Например, любители хорошей оперы платят примерно столько же за CD или загрузку, сколько тинейджер, слушающий идола-однодневку. Сонглы для оперы или серьезного джаза будут изготавливаться мастерами из первоклассных материалов в гораздо меньшем количестве экземпляров. Они будут дорогими. Низкосортные сонглы же пусть изготавливаются тем же каналом, что и игрушки. Все больше потребительских товаров, которые могли бы стать сонглами, сегодня все равно имеют RFID-метки, поэтому тут не возникнет дополнительных производственных издержек. Дорогие, выпущенные в ограниченном количестве сонглы, возможно, будут сопровождать появление новых форм поп-музыки — параллельно с дешевыми массовыми сонглами, — потому что для них откроется огромный рынок.

Формальное выражение финансов [15]

В этой главе, в отличие от двух предыдущих, рассматриваются проблемы владельцев облака, а не крестьян.

Одна из серьезнейших проблем, с которой мы столкнемся по мере выхода из финансового кризиса, разразившегося в 2008 году, состоит в следующем: финансисты будут вынуждены продолжать изобретать новые финансовые инструменты, хотя некоторые из них потерпели катастрофу, занимаясь именно этим. Нам нужно научить их в будущем делать свою работу более эффективно и безопасно.

Это ключевая задача нашего экологически чистого будущего. По мере того как мир становится сложнее, нам приходится изобретать финансовые структуры для того, чтобы справляться с новыми и непредвиденными проблемами. Как вы профинансируете массовый переход к «зеленым» технологиям, которые частично централизованы, а частично нет? Как финансовая структура может избежать катастрофических потерь, когда большая часть инфраструктуры старого энергетического цикла устареет? Борьба с глобальным потеплением требует новых схем развития, которые в свою очередь требуют новых финансовых инструментов.

Однако может пройти время, пока государства позволят предпринять что-то серьезное в области инноваций в финансовой сфере. Законодатели не поспели за некоторыми недавними изобретениями, правда, с грустью приходится признать, что в отдельных случаях сами изобретатели финансовых инструментов не вполне их понимали.

Таким образом, вот вам дилемма: как избежать остановки инноваций в финансовой сфере после масштабного кризиса доверия?

Экономика занимается поиском оптимального сочетания правил, которые мы не можем изменить, и правил, которые мы можем изменять. Первые проистекают из математики и состояния физической реальности в данный момент времени (в том числе из таких факторов, как запасы природных ресурсов). И мы надеемся, что вторые помогут нам достичь наилучших результатов при заданных первых. Это рациональная сторона экономики.

Но во всех человеческих поисках есть и иррациональная сторона. Рыночная иррациональность заключается не только в людях, но и в экономистах, изучающих эти рынки, и в законодателях, которые пытаются направлять их.

Иногда люди решают продолжать использовать технологию, которая разочаровывает раз за разом, даже смертельно опасную. Великолепный пример — автомобили. В автомобильных авариях погибает больше людей, чем в войнах, тем не менее мы любим автомобили.

С капитализмом все происходит примерно так же. Он дает кайф свободы. Мы обожаем его, даже несмотря на то, что он иногда подводил. Мы всегда притворялись, что пострадает кто-то другой.

Примечательна наша готовность страдать ради ощущения свободы. Мы так сильно верим в биты, размещенные в компьютерах финансового мира, что продолжаем жить по их правилам, даже когда они делают нам больно, потому что эти биты, эти доллары являются абстракцией, помогающей нам чувствовать себя свободными.

Инженеры иногда выполняют по сути абсурдную задачу улучшения намеренно несовершенной технологии. Например, автомобили обычно делают такими, чтобы они были способны достигать нелепых, незаконных скоростей, потому что это дает нам чувство свободы. Ну и дополнительно в них устанавливают подушки безопасности. Вот вам пример абсурдности реальной инженерии.

Таким образом, наша задача неизбежно имеет долю абсурдности. Если экономический инжиниринг будет слишком хорош, вся система может потерять привлекательность. Инвесторам периодически нравится чувствовать, что они чего-то избежали, жить на грани, брать на себя странные риски. Нам надо, чтобы наш капитализм давал ощущение дикости, как джунгли или как наши наиболее успешные модели сложных систем. Хотя, наверное, мы можем найти способ сохранить ощущения и в то же время немного приручить систему.

Одна из идей, которую я рассматриваю, заключается в том, чтобы использовать так называемые приемы искусственного интеллекта для создания формальной версии определенных сложных или новых контрактов, лежащих в основе финансовых инструментов. Если эта идея приживется, мы сможем разделить финансовые контракты на две категории. Большая часть операций будет определяться традиционно. Если транзакция проста, она сможет обслуживаться ровно так же, как и сейчас. Соответственно, например, продажа акций будет происходить так, как всегда. У простых финансовых инструментов есть хорошая черта: они могут торговаться на биржах, потому что они сопоставимы.

Но очень сложные контракты, такие как кредитные дефолтные взаимопоставки или схемы, основанные на частых транзакциях, должны создаваться абсолютно по-новому. Из них будет исключена неопределенность. Они будут формально описаны. Финансовая изобретательность начнет происходить в рамках мира упрощенной логики, которой пользуются инженеры при создании логики компьютерных чипов.

Сокращение степени выразительности необычных финансовых контрактов может быть похожим на потерю удовольствия для людей, которые их придумывают, но на самом деле эти люди начнут наслаждаться возросшей властью. Снижение гибкости совсем не исключает творческих, необычных идей. Подумайте обо всех разнообразных чипах, созданных к сегодняшнему дню.

Ограниченные, формальные системы в некоторых случаях могут быть проанализированы такими способами, которыми нельзя проанализировать более неформальные системы. Это означает, что можно создать инструменты, помогающие финансистам гораздо лучше понимать, что они делают, чем было ранее. Как только новые аналитические стратегии станут возможными, финансисты, законодатели и другие заинтересованные лица при анализе последствий своих действий сразу перестанут быть вынужденными полагаться лишь на восходящую симуляцию того, что они делают.

Это предположение оказалось спорным. Технари, энтузиасты идей, связанных со «сложностью», часто хотят, чтобы финансовые инструменты выигрывали от тех же открытых качеств, которыми определяется жизнь, свобода, демократия, закон, язык, поэзия и т. д. Есть и противоположный лагерь напуганных людей, которые из-за наших недавних финансовых потрясений хотят закрыться в своей раковине и превратить финансы в скучную, легкорегулируемую структуру.

Экономика — это средство, и нет причин для того, чтобы она была такой же открытой и дикой, как и многие открытые и дикие вещи в нашей жизни. Но она не должна быть и настолько связанной, как многим хотелось бы. Она может и должна иметь промежуточный уровень сложности.

Формальное финансовое выражение определило бы промежуточную зону, которая не настолько открыта, как жизнь или демократия, но и не настолько закрыта, как публичная фондовая биржа. Структуры в этой зоне все еще могут оставаться интересными, но они и их сочетания могут быть также объектом определенного формального анализа.

Примут ли такое развитие дел финансисты? На первый взгляд это выглядит ограничением, но уступки окажутся в пользу духа предпринимательства и экспериментаторства.

Будет одно стандартное, формальное представление транзакции и открытое множество приложений, ее использующих. Это означает, что финансовые схемы не обязаны ограничиваться заранее заданными рамками и могут развиваться разнообразными путями, но их все еще можно будет одобрить у регуляторов. Возможность регистрации сложных, творческих идей в стандартной форме преобразит природу финансов и их регулирования. Станет возможным создать конфиденциальный, анонимный — если только суд не решит иначе — метод отслеживания регуляторами необычных транзакций. Это решило бы серьезнейшую современную проблему, заключающуюся в невозможности точно определить, насколько велика пробоина после крушения, ведь экзотические финансовые инструменты были описаны в терминах, допускающих различные интерпретации.

Способность понимать последствия широкого спектра инновационных, нестандартных транзакций сделает возможным для центральных банков и других властных структур устанавливать политику с полным осознанием того, что именно они делают. И это позволит финансистам быть изобретательными. Трудно представить, как была бы воспринята изобретательность в финансовом секторе без какого-либо метода устранения организационной слепоты, которая привела к нашим недавним финансовым катастрофам.

Кооперативный международный орган, наверное, выдвинул бы определенные требования к формальному выражению, но любое отдельное его применение может создаваться государством, неправительственной организацией, частным лицом, школой или коммерческой компанией. Формат формальной транзакции будет непроприетарным, но возникнет огромный рынок проприетарных инструментов для его использования. Эти инструменты быстро станут частью стандартной финансовой практики.

Появится множество различных приложения для создания контрактов, так же как и для их анализа. Некоторые будут похожи на специализированные текстовые редакторы, создающие иллюзию написания традиционного контракта, а другие могут иметь экспериментальный графический пользовательский интерфейс. Стороны сделки, вместо того чтобы заниматься только выводом в письменном виде обычного контракта, определяющего финансовый инструмент, сгенерируют дополнительный файл, который получится в процессе написания этого контракта. Файл будет определять структуру финансового инструмента формальным образом, в соответствии с международным стандартом.

Могут быть созданы приложения, аналогичные Mathematica, которые начнут преобразовывать, комбинировать, симулировать и анализировать транзакции, определенные такими файлами.

Например:

● определенную транзакцию можно перефразировать с точки зрения потребителя, третьей стороны, определяющей производные инструменты, или регулятора, или других сторон;

● она также может быть проанализирована внутри искривленного пространства растущей или сокращающейся экономики (и, надеюсь, поощрять коррекцию степени детализации, которая подразумевает статичное окружение, тоже будет возможно);

● могут быть проанализированы временные аспекты транзакции, чтобы индексы и другие измерители можно было соответствующим образом настроить и избежать артефактов, возникающих в результате несоответствия степеней детализации;

● схема транзакции может быть введена в качестве данных в симуляцию широкого спектра сценариев, что поможет аналитикам оценить риски;

● правила могут быть выражены в более общей и абстрактной форме. Например, если регулятор заинтересуется, можно ли данный производный инструмент рассматривать как форму страховки (которая разрешится, только если у страховщика есть соответствующие резервы), провести соответствующий анализ будет просто (такая функция помогла бы избежать многого из текущего хаоса);

● должно также стать возможным замечать потенциальное возникновение схем быстрого обогащения в составе сложных сетей транзакций, которые в противном случае способны были бы обмануть даже тех, кто их создал;

● могут быть разработаны способы визуального представления и другие нестандартные презентации транзакций, помогающие регуляторам и прочим неспециалистам лучше понимать новые идеи, которые могут быть заложены в транзакциях;

● инструмент для помощи потребителям на денежном рынке может быть разработан негосударственной организацией или университетом. Например, я хотел бы увидеть фонды, предлагающие награду за лучшую визуализацию, курс обучения или инструмент планирования для обычных людей.

Это крайне амбициозный взгляд на вещи, потому что, кроме всего прочего, он касается представления идей, которые обычно выражаются с помощью естественного языка (в контрактах). Именно поэтому на уровне облака он должен уметь в возникающей системе представления согласовать множество контрактов, которые часто недостаточно подробны и заключают в себе неточности и/или противоречия.

Но хотя эти проблемы и станут головной болью для разработчиков программного обеспечения, они могут также заставить финансистов в конце концов начать лучше описывать то, что те делают. Они не художники, которым должно быть позволено создавать противоречивые, невозможные для анализа произведения. Необходимость взаимодействовать с «тупым» программным обеспечением способна помочь им выполнять свою работу более четко и безопасно.

К тому же такого сорта представление транзакций уже было воплощено в жизнь внутри наиболее сложных хэдж-фондов. Информатика — достаточно развитая наука, чтобы взяться решить эту задачу.

 

В предыдущих главах я рассказал вам о трех своих опасениях по поводу того, что кибернетический тотализм в конечном счете повредит духовности, морали и бизнесу. Я считаю, что часто люди слишком сильно уважают биты, и это ведет к ползучей деградации их собственных человеческих качеств.

В этой главе я поведаю о другой опасности, которая может возникнуть из слишком уж безоглядной веры в биты. Напомню, что в гл.1 я вывел различия между идеальным и реальным компьютерами. Идеальные компьютеры мы встречаем, когда пишем небольшие программы. Кажется, что они предлагают нам бесконечные возможности и ни с чем не сравнимое чувство свободы. С реальными компьютерами мы сталкиваемся, когда работаем с большими программами. Они способны опутать нас паутиной кода, сделать из нас рабов прошлого — и не только в неясных вопросах технологических решений. Реальные компьютеры материализуют нашу философию путем процесса «фиксации», прежде чем мы к этому будем готовы.

Люди, использующие метафоры из мира вычислений, думая о реальности, естественно, предпочитают думать об идеальных, а не о реальных компьютерах. Таким образом, инженеры связанного с культурой программного обеспечения обычно предлагают нам мир, в котором каждое культурное высказывание выглядит как новенькая маленькая программа, которая может быть чем угодно.

Эти сладкие грезы имеют неприятный побочный эффект. Если каждое культурное произведение есть новенькая маленькая программа, то все они выстроены на одной стартовой линии. И созданы с использованием тех же ресурсов, что и любая другая.

Я называю это плоской глобальной структурой. Она предлагает мир счастья для технологов программного обеспечения, так как каждая маленькая программа в глобальной плоской структуре рождается вновь, давая освежающий глоток свободы крошечного кода.

Люди, связанные с программным обеспечением, знают, что продолжать вечно писать маленькие программы бесполезно. Чтобы сделать что-то полезное, приходится предпринимать трудное погружение в большой код. Но создается впечатление, что они вообразили, будто домен маленьких целомудренных произведений все еще корректно описывает сферы культуры и, как я покажу позже, науки. Это одна из причин, по которым структуры веб 2.0 предпочитают плоские культурные высказывания. Но я уверен, что плоскость в области человеческих занятий приводит к банальности и бессмысленности. Существует и аналогичная проблема, связанная с возрастающей популярностью плоскости в научном мышлении. Когда речь идет о науке, плоскость может привести к смешению понятий методологии и выражения.

 

Глава 9

Ретрополис

Исследуются аномалии в трендах популярной музыки.

Производная культура

Что там настолько застоялось в интернет-культуре, что набор усталых фраз круга старых друзей стал священным? Почему никто молодой не может отбросить наши старые идеи ради чего-то оригинального? Я жажду быть шокированным и преданным истории новыми поколениями цифровой культуры, но вместо этого меня пытают скучными повторениями.

Например, вершиной достижений открытых программных средств было создание Linux, производной UNIX — старой операционной системы 1970-х годов. Аналогично, менее техническая сторона движения открытой культуры преподносит как великое достижение создание «Википедии», которая является копией чего-то, что уже существовало, — энциклопедии.

ЕСТЬ ПРОСТОЕ ПРАВИЛО, НА КОТОРОЕ МОЖНО ПОЛОЖИТЬСЯ В КАЖДОЙ ИЗ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫХ ВЕРСИЙ ВЕБ 2.0: ЧЕМ БОЛЕЕ РАДИКАЛЬНЫМ СОЦИАЛЬНЫМ ЭКСПЕРИМЕНТОМ ОНА СЕБЯ ЗАЯВЛЯЕТ, ТЕМ БОЛЕЕ КОНСЕРВАТИВНЫМИ, НОСТАЛЬГИЧЕСКИМИ И ЗНАКОМЫМИ ОКАЖУТСЯ РЕАЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ.

Все, что я говорю, не зависит от того, соответствуют ли действительности типичные заявления энтузиастов веб 2.0 и «Википедии». Предположим, что Linux так же стабилен и безопасен, как любая другая производная UNIX, и что «Википедия» настолько же точна, как и другие энциклопедии. Все равно странно, что поколения молодых энергичных идеалистов придают такое значение созданию этих вещей.

Предположим, в 1980-е годы я сказал бы: «Через четверть века, когда цифровая революция продвинется далеко вперед, а компьютерные чипы будут в миллионы раз быстрее, чем существующие сегодня, человечество наконец победит и сумеет написать новую энциклопедию и новую версию UNIX!» Это прозвучало бы чрезвычайно жалко.

Истинные верующие в коллективный разум перестали делать различие между оригинальным произведением и производными от него. Оригинальное произведение, произведение первого порядка, появляется, когда кто-то представляет целое — работу, которая объединяет в себе собственные взгляды на мир и эстетику. Это что-то по-настоящему новое.

Произведение второго порядка выполнено из фрагментарных реакций на произведение первого порядка. Такие фильмы, как «Бегущий по лезвию», — произведения первого порядка, как и новелла, лежащая в его основе, но мэшап, в котором сцена из фильма сопровождается любимой песней анонимного мэшапера, — из другой лиги.

Я не претендую на то, что могу сконструировать измеритель, который точно покажет, где пролегает граница между произведениями первого и второго порядков. Однако я утверждаю, что веб 2.0 выдает на-гора массу вторичного и заглушает первичное.

Поразительно, как много сетевых разговоров возникает в результате ответов почитателей произведения, созданного в рамках мира старых медиа, который сейчас уничтожается Сетью. На долю комментариев к телевизионным шоу, известным фильмам, коммерческим выпускам музыки и видеоигр, наверное, приходится столько же трафика, сколько и на порно. В этом, конечно, нет ничего плохого, но, поскольку Всемирная паутина убивает старые медиа, мы стоим перед тем, что культура разбазаривает свой собственный семенной фонд.

Халтура защищена

Слишком часто все большее количество оригинальных материалов, существующих в открытой Сети, напоминает самые низкопробные артефакты осажденного, старомодного мира копий. Бесконечный парад «Странных новостей», «Глупых трюков домашних животных» и «Самых смешных домашних видео Америки».

Это те вещи, к которым вас направят сервисы-агрегаторы вроде YouTube или Digg. (Они и бесконечная пропаганда достоинств открытой культуры. Какая-то отупляющая, скучная новость о выходе очередной версии Linux обычно занимает место в числе важнейших новостей мира.)

Я не сноб в отношении этих материалов. Я сам иногда люблю их посмотреть. В конце концов, только люди способны делать барахло. Птица не может халтурить, когда поет, а человек может. Поэтому у нас есть экзистенциальная гордость халтурой. Единственное, что я хочу сказать, — в доцифровую эпоху у нас уже были все разновидности халтуры, которые теперь вы можете найти в Сети. Производство копий этих материалов в радикальном, новом, «открытом» мире не имеет совершенно никакой цели. В итоге общий результат таков: сетевая культура зафиксирована на том мире, который был до появления Всемирной паутины.

Большая часть оценок звучит так: примерно половина битов, курсирующих в сети, происходит из телевидения, кино или другого традиционного коммерческого контента, хотя точно посчитать очень трудно. BitTorrent — компания, поддерживающая один из многих протоколов доставки такого контента, — иногда заявляет, что только ее пользователи занимают более половины пропускной способности Интернета. (BitTorrent используется для различного контента, но, главное, он хорошо подходит для распространения больших файлов, таких как телевизионные шоу и полнометражные фильмы.)

Интернет, конечно, был придуман во времена «холодной войны» и задумывался как структура, способная выдержать ядерный удар. Часть Сети можно уничтожить, не уничтожив целого, но это также означает, что можно изучить части и не знать целого. Основная идея называется пакетной коммутацией.

Пакет — это маленький кусочек файла, передаваемый от узла к узлу в Сети примерно так, как передается эстафетная палочка. У пакета есть адрес назначения. Если какой-то узел не подтвердил получения пакета, передающий узел попробует передать пакет другому узлу. Маршрут не оговорен, только адрес назначения. Это механизм, который теоретически позволит Сети пережить ядерный удар. Узлы повторяют попытки найти соседа до тех пор, пока каждый пакет не попадет по адресу назначения.

На практике Сеть в том виде, в котором она развилась, немного менее устойчива, чем в этом сценарии. Но пакетная архитектура все еще лежит в основе конструкции.

Децентрализованная природа архитектуры Сети делает почти невозможным отслеживание того, какая информация передается по ней. Каждый пакет — всего лишь малая доля файла, так что, даже если посмотреть на содержимое пакетов, проходящих мимо, иногда трудно понять, что за файл получится, когда он будет восстановлен в пункте назначения.

В более близкие эпохи идеологии, связанные с неприкосновенностью частной жизни и анонимностью, соединились с возникающими системами, похожими на некоторые концепции биологической эволюции, чтобы заставить инженеров усилить непрозрачность устройства Интернета. Каждый новый уровень кода все сильнее отдалял причину намеренно созданной непрозрачности.

Из-за сегодняшней популярности облачных архитектур, например, стало непросто узнать, на какой конкретно сервер вы входите, когда запускаете какое-то программное обеспечение. В определенных случаях, когда задержка — время прохождения пакета от одного узла к другому — имеет большое значение, это может быть неприятно.

Привлекательность намеренно создаваемой непрозрачности — интересный антропологический вопрос. Ряд объяснений я считаю заслуживающими внимания. Одно из них — желание видеть Интернет живым метаорганизмом: многие инженеры надеются, что это случится, а с мистификацией внутреннего устройства Сети становится легче вообразить, что это уже происходит. Есть и революционная фантазия: инженеры иногда заявляют, что они атакуют коррумпированный существующий порядок медиа, и требуют как сокрытия следов, так и анонимности, чтобы углубить эту фантазию.

В любом случае результат таков: теперь мы вынуждены оценивать Интернет снаружи, как если бы он был частью природы, а не изнутри, как если бы мы изучали бухгалтерию финансового предприятия. Мы должны изучать его так, как будто это неизведанная территория, несмотря на то что мы сами его построили.

Средства изучения несовершенны. Оставив в стороне этические и юридические сомнения, возможно, к примеру, «слушать» все пакеты, проходящие через машину, являющуюся узлом Сети. Но информация, доступная одному наблюдателю, ограничена теми узлами, за которыми он наблюдает.

Ярость

Я хорошо помню зарождение движения за бесплатное программное обеспечение, которое предшествовало варианту открытой культуры и вдохновляло его. Оно началось как акт гнева более четверти века назад.

ПОЧЕМУ МНОГИЕ САМЫЕ СЛОЖНЫЕ ПРИМЕРЫ КОДА В ОНЛАЙНОВОМ МИРЕ — ТИПА АЛГОРИТМА РАСЧЕТА РАНГА СТРАНИЦЫ В ВЕДУЩИХ ПОИСКОВЫХ СИСТЕМАХ ИЛИ FLASH ОТ ADOBE — ЯВЛЯЮТСЯ РЕЗУЛЬТАТАМИ ПРОПРИЕТАРНЫХ РАЗРАБОТОК? ПОЧЕМУ ОБОЖАЕМЫЙ IPHONE ЕСТЬ РЕЗУЛЬТАТ ТОГО, ЧТО МНОГИМИ РАССМАТРИВАЕТСЯ КАК НАИБОЛЕЕ ЗАКРЫТАЯ, ТИРАНИЧЕСКИ УПРАВЛЯЕМАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ПО РАЗРАБОТКЕ ПРОГРАММНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ НА ЗЕМЛЕ? ЧЕСТНЫЙ ЭМПИРИК ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬ, ЧТО, ХОТЯ ПОДХОД ОТКРЫТОГО КОДА МОЖЕТ СОЗДАВАТЬ ИДЕАЛЬНО ОТПОЛИРОВАННЫЕ КОПИИ, ОН НЕ БЫЛ ТАК ХОРОШ В ДЕЛЕ СОЗДАНИЯ ЗАМЕТНЫХ ОРИГИНАЛОВ. ДАЖЕ НЕСМОТРЯ НА ЖАЛЯЩУЮ КОНТРКУЛЬТУРНУЮ РИТОРИКУ, ДВИЖЕНИЕ ЗА ОТКРЫТОЕ ПРОГРАММНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ НА ПРАКТИКЕ БЫЛО КОНСЕРВАТИВНОЙ СИЛОЙ.

Представьте себе пару самых неправдоподобно неряшливых, волосатых и во всех смыслах эксцентричных молодых нердов на планете. Им было чуть за двадцать. Сценой служила шумная и неопрятная квартира хиппи в Кембридже, штат Массачусетс, недалеко от Массачусетского технологического института (МИТ). Одним из этих людей был я, вторым — Ричард Столлман.

Столлман был расстроен до слез. Он отдал всю свою энергию знаменитому проекту создания радикально нового типа компьютеров, названному LISP-машина. Но это был не просто обычный компьютер, на котором работал LISP, любимый язык программирования исследователей в области искусственного интеллекта. Это была машина, разработанная на LISP от начала до конца, использовавшая радикально новые принципы программирования на всех уровнях, от основной архитектуры до интерфейса пользователя. Через некоторое время каждый уважающий себя отдел информатики считал необходимым иметь этот гаджет размером с холодильник.

В конце концов главным продавцом LISP-машин стала компания Symbolics. Столлман понял, что вся экспериментальная субкультура информатики рискует быть спущенной в канализацию, если произойдет что-нибудь плохое с маленькой компанией Symbolics, и, конечно же, все плохое, что могло случиться, случилось очень скоро.

Поэтому у Столлмана появился план. Никогда больше компьютерный код и культура, которая выросла с ним вместе, не будут заключены в ловушку коммерции и легальности. Он разработает бесплатную версию более старого, пусть и довольно скучного, инструмента — операционной системы UNIX. Этот простой поступок до основания разрушит идею того, что юристы и компании могут контролировать культуру программного обеспечения.

Через некоторое время за Столлманом последовал молодой программист следующего поколения по имени Линус Торвальдс и сделал нечто похожее, но на основе популярных чипов Intel. В 1991 году его усилия породили Linux, основу сильно расширившегося движения за бесплатное программное обеспечение. Но вернемся в выцветшее холостяцкое логово около МИТ. Когда Столлман рассказал мне о своем плане, я был заинтересован, но грустен. Я думал, что код был намного важнее, чем политика, какой бы важной она ни казалась. Если политически обусловленный код будет ограничиваться бесконечными перепевами сравнительно скучного кода вроде UNIX, а не решать дерзкие проекты вроде LISP-машины, то в чем тогда смысл? Хватит ли у простых людей энергии выдержать обе версии идеализма?

Четверть века спустя мне кажется, что мои опасения были небеспочвенны. Движения за открытое программное обеспечение стали влиятельными, но они не способствовали развитию радикального творчества, которое мне больше всего нравится в информатике. Если эти движения чего-то и добились, то лишь того, как препятствовать творчеству. Некоторые из самых острых молодых умов были заперты в интеллектуальном стиле 1970-х годов, потому что их под гипнозом заставили принять старые системы программного обеспечения, как будто те были фактами природы. Linux, идеально отполированная копия антиквариата, блестит лучше оригинала, но все равно определяется им.

Я не против программного обеспечения с открытыми источниками. Я часто выступаю за него в различных конкретных проектах. Но политически правильная догма, утверждающая, что открытый код автоматически является лучшим путем к творчеству и инновациям, не подкрепляется фактами.

Слишком большое разочарование, чтобы его замечать

Откуда вы можете знать, что именно есть вторичного и порочного в чьем-то чужом произведении? Как вы поймете, что заметили это? Может быть, происходит что-то удивительное, а вы просто не знаете, как воспринимать. Это достаточно сложная проблема, когда рассуждаешь о компьютерном коде, но когда речь заходит о музыке, она становится еще сложнее.

Сама идея музыкальной критики для меня неприятна, поскольку я все-таки действующий музыкант. В принципе есть что-то ограничительное и унизительное в ожиданиях по поводу чего-то столь загадочного, как музыка. Ведь никто точно не знает, что такое музыка. Может быть, музыка — чистый дар? Если появляется магия — прекрасно, если же нет, то какой смысл жаловаться?

Но иногда нужно хотя бы попытаться мыслить критически. Вглядитесь в магию музыки — вы можете превратиться в соляной столп, но вам придется по крайней мере посмотреть, чтобы знать, куда смотреть не следует.

Так обстоят дела с неудобным проектом оценки музыкальной культуры в эпоху Интернета. Я вошел в эту эпоху с чрезвычайно высокими ожиданиями. Я с нетерпением ожидал шанса испытать шок от интенсивности новых сенсаций, окунуться в буйное богатство эстетики, хотел просыпаться каждое утро в мире, более богатом в каждой детали, потому что моему мозгу давало энергию непредсказуемое искусство.

Эти экстравагантные ожидания в ретроспективе могут показаться неразумными, но двадцать пять лет назад они такими не казались. С появлением Интернета были все основания ожидать многого от искусства, особенно от музыки.

Посмотрите на мощь музыки всего лишь нескольких фигур прошлого века. Диссонанс и странные ритмы «Весны священной» Стравинского производили фурор. Джазовые музыканты, такие как Луи Армстронг, Джеймс П. Джонсон, Чарли Паркер и Телониус Монк, поднимали планку музыкального мышления и боролись за социальную справедливость. Параллельно с записями The Beatles развивался огромный культурный сдвиг. Поп-музыка XX века преобразовала сексуальное поведение в глобальном масштабе. На попытки перечислить музыкальные достижения просто не хватает дыхалки.

Изменяющиеся обстоятельства всегда вдохновляли удивительное новое искусство

Роль технологии в рождении наиболее мощных волн музыкальной культуры легко забыть. «Весну священную» Стравинского, сочиненную в 1912 году, было бы намного труднее исполнять, по крайней мере в смысле темпа и тонов, на инструментах, существовавших десятилетия назад. Рок-н-ролл (электрический блюз) в значительной степени был успешным экспериментом в том, что можно сделать небольшому количеству музыкантов в танцевальном зале при помощи усилителя. Записи The Beatles отчасти были молниеносной разведкой возможностей многодорожечной записи, стереомикширования, синтезаторов и аудиоспецэффектов, таких как сжатие и переменная скорость воспроизведения.

Меняющееся экономическое окружение также стимулировало появление музыки в прошлом. С капитализмом пришел новый тип музыкантов. Будучи больше не привязанными к королю, борделю, военным парадам, церкви, кружке уличного музыканта и другим устаревшим и традиционным источникам музыкального патронажа, музыканты получили шанс диверсифицировать, изобретать и быть предприимчивыми. Например, Джордж Гершвин зарабатывал деньги от продажи нотных записей, саундтреков к фильмам и перфолент к механическим пианино, а также традиционными концертами.

Поэтому вполне логично было ожидать многого от музыки в Интернете. Мы думали, произойдет взрывное увеличение богатства и способов разбогатеть, что приведет к появлению супергершвинов. Новые породы музыкантов вдохновятся на неожиданное создание радикально новых видов музыки для исполнения в виртуальных мирах, или на полях электронных книг, или для сопровождения процесса смазки роботов. Даже если пока неясно, какие бизнес-модели приживутся, результат наверняка будет более гибким, более открытым, вселяющим больше надежд, чем тот, что был в неполноценной экономике физического мира.

Банальность поколения X никуда не делась, она стала новой нормой

Во время рождения Всемирной паутины, в начале 1990-х годов, популярным поверьем было то, что новое поколение подростков, воспитанных в консервативные годы правления Рейгана, выросло на редкость примитивным. Представителей «поколения X» описывали как инертных и пустых. Антрополог Стив Барнетт сравнивал их с феноменом «исчерпания образцов», когда культура исчерпывала традиционные дизайны своих глиняных изделий и становилась менее творческой.

Тогда, в оперившемся мире цифровой культуры, общепринятым мнением было то, что мы входим в период переходного затишья перед творческой бурей или что мы уже в центре таковой. Но грустной правдой оказалось то, что мы не проходим через временное затишье перед бурей. Вместо этого мы впали в устойчивую дремоту и поверили, будто выйдем из нее только тогда, когда убьем коллективный разум.

Первая в истории эра музыкального застоя

Вот заявление, которое я хотел бы не делать, в котором хотел бы ошибаться: популярная музыка, созданная в индустриальном мире в период с конца 1990-х до конца 2000-х годов, обладала определенным стилем — таким, который должен был стать отличительным признаком молодежи, на ней выросшей. Процесс переосмысления жизни через музыку остановился.

То, что когда-то казалось новым — развитие и принятие неоригинальной поп-культуры от молодых людей середины 1990-х годов (поколение X), — стало настолько распространенным, что мы этого больше даже не замечаем. Мы забыли, насколько свежа может быть поп-культура.

Где новая музыка? Все ретро, ретро, ретро.

Музыка повсюду, но она прячется, как можно понять по маленьким белым штучкам, торчащим, как суслики из норки, из ушей каждого из нас. Я привык видеть людей, строящих смущающие сексуальные физиономии и издающих стоны, когда они слушают музыку в наушниках, поэтому мне потребовалось время приспособиться к каменным лицам в кофейнях, слушающих музыку через наушники-затычки.

Может быть, в музыке ретроинди-группы, которая не была бы неуместна даже тогда, когда я был еще подростком, и бьется некое экзотическое сердце, какой-то энергетический уровень, которого я не слышу. Конечно, я не могу знать своих пределов. Я не знаю, что я не способен услышать.

Но я попробовал провести эксперимент. Всякий раз, когда я оказываюсь в компании «поколения Facebook» и вокруг играет музыка, вероятно, подобранная по нынешней моде искусственным интеллектом или алгоритмом толпы, я задаю им простой вопрос: можете ли вы сказать, в каком десятилетии была написана музыка, которая звучит в данный момент? Даже не слишком музыкальные люди способны ответить на этот вопрос довольно точно, но это касается лишь определенных десятилетий.

Все знают, например, что гангста-рэп в 1960-е годы еще не существовал. И что хэви-метал не существовал в 1940-е годы. Да, время от времени попадается запись, которая звучит так, как будто она родом из прошлого. Например, трек, записанный в 1990-х годах, можно спутать с более ранней записью.

Но десятилетие — это большой промежуток в развитии музыкальных стилей в первый век аудиозаписей. Десятилетие отделяет вас от первых записей блюзов Роберта Джонсона, от выраженно модернистских джазовых записей Чарли Паркера. Десятилетие отделяет эру биг-бэндов и эру рок-н-ролла. Примерно десятилетие разделяет последнюю запись The Beatles и первые значительные записи хип-хопа. Все это говорит о том, что немыслимо, чтобы последний стиль мог появиться во время предшествующего. Я не могу найти десятилетие в первом веке музыкальных записей, которое не ознаменовалось бы радикальной сменой стиля, очевидной для всех слушателей.

Мы говорим не просто о внешней стороне музыки, но о самой ее идее, ее месте в жизни. Передает ли она классовую принадлежность и уверенность, как песни Фрэнка Синатры, или помогает вам выпасть из социума, как рок укурков? Для танцевального зала она или для спальни?

Есть, конечно, новые музыкальные стили, но новые они только с точки зрения техники. Например, есть сложная номенклатура представителей похожих стилей электронного бита (включая все возможные сочетания терминов даб-, хаус-, транс- и т. д.), и если вы выучите детали номенклатуры, то более-менее сможете определить время и место создания записи. В основном это занятие для зануд, а не музыкальная задача, и я понимаю, что, говоря это, высказываю суждение, на которое, может быть, не имею права. Но разве кто-нибудь искренне не согласен?

Мне часто приходилось вести примерно такие дискуссии: кто-то чуть старше двадцати говорит мне, что я не знаю, о чем говорю, а затем я прошу этого человека воспроизвести мне что-нибудь, характерное для конца 2000-х годов, по сравнению с концом 1990-х. Я прошу его проиграть записи для его друзей. До сих пор моя теория не была опровергнута: даже истинные любители, кажется, не в состоянии различить, например, инди-рок или дэнс-микс 1998 и 2008 годов.

Очевидно, я не собираюсь утверждать, что новой музыки в мире не появилось. И я не говорю, что вся ретромузыка разочаровывает. Есть замечательные ретромузыканты, работающие со старыми стилями поп-музыки как с новым видом классики и делающие удивительные вещи.

Но я утверждаю, что такого рода работа носит больше ностальгический характер, чем несет что-то новое. Поскольку истинное творчество человека уникально всегда, поп-музыка новой эры, в которой отсутствует новизна, заставляет меня подозревать, что она лишена и аутентичности.

Конечно, сегодня работают и творческие, оригинальные музыканты. (Надеюсь, что в мои лучшие дни я принадлежу к их числу.) Несомненно, по всему миру скрыты музыкальные чудеса. Но впервые с времен электрификации, главное направление молодежной культуры в индустриально развитых странах заперло себя в основном в ностальгических стилях.

Я сомневаюсь, стоит ли делиться моими наблюдениями, так как боюсь, что приговорю чье-то потенциально хорошее онлайн-произведение. Если вам нравится онлайн-музыка такой, какая она есть, не слушайте меня. Но если говорить об общей картине, боюсь, что в чем-то я прав. Ну и что? Некоторые мои коллеги по цифровой революции возражают, что мы должны быть более терпеливыми, что со временем культура возродит себя. Но насколько терпеливыми нам следует быть? Я не хочу игнорировать темные годы.

Новая цифровая культура тоже базируется на ретроэкономике

Даже на первый взгляд наиболее радикальные онлайн-энтузиасты, кажется, всегда сбиваются на ретроссылки. Тип «свежей, радикальной культуры», которая сегодня наиболее востребована в онлайн-мире, состоит из незначительных мэшапов культуры времен до Всемирной паутины.

Посмотрите на один из больших культурных блогов вроде Boing Boing или бесконечный поток мэшапов на YouTube. Выглядит, как если бы культура застыла перед тем, как стала открытой, и все, что мы сейчас можем сделать, — откапывать прошлое, как старьевщики на свалке.

СВОБОДА СТАНОВИТСЯ СПОРНОЙ, ЕСЛИ ВЫ ЕЮ НЕ ДОРОЖИТЕ. ЕСЛИ ИНТЕРНЕТУ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СУЖДЕНО БЫТЬ НЕ БОЛЕЕ ЧЕМ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМ ПОСРЕДНИКОМ, ЧТО Я РАССМАТРИВАЛ БЫ КАК ПОЛНОЕ ПОРАЖЕНИЕ, ТО ОН ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО МОЖЕТ, ЧТОБЫ НЕ КУСАТЬ РУКУ, КОРМЯЩУЮ ЕГО, — ТО ЕСТЬ ОН НЕ ДОЛЖЕН УБИВАТЬ ИНДУСТРИЮ КОММЕРЧЕСКИХ МЕДИА.

Это стыдно. Весь смысл объединенных медиатехнологий состоял в том, что мы должны были предложить новые, удивительные культурные ценности. Больше того, мы должны были придумать лучшие фундаментальные типы произведений: не просто фильмы, но интерактивные виртуальные миры; не просто игры, но симуляции с моральными и эстетическими ценностями. Вот почему я критиковал старые подходы к созданию вещей.

К счастью, есть люди, предпринимающие усилия в области новых типов произведений, о которых я и мои друзья мечтали при рождении Всемирной паутины. Уилл Райт, создатель игр The Sims и Spore, без сомнения, создает новые медиаформы. Spore — пример нового произведения, на которое я надеялся, тот вид триумфа, который делает преодоление всех препятствий цифрового века осмысленным.

Игрок в Spore направляет эволюцию симулированных форм жизни. Райт выразил — не словами, а через создание игрового опыта, — что значит быть богом, который не продумывает каждый момент времени каждую деталь своих созданий, а иногда изменяет путь самоувековечивающейся вселенной.

Spore задает древнюю головоломку о причинности и божестве, которая была гораздо менее наглядна до изобретения компьютеров. Она показывает, что цифровая симуляция может исследовать идеи в форме непосредственного опыта, что было невозможно с предшествующими формами искусства.

Райт предлагает коллективному разуму способ играть с тем, что он создал, но он не создает это с помощью коллективной модели. Он полагается на большой штат полностью занятых и оплачиваемых специалистов, чтобы сделать свои создания. Бизнес-модель, позволившая этому произойти, пока единственная, которая доказала жизнеспособность, — закрытая модель. Вы в самом деле платите реальные деньги штату Райта.

Работа Райта — что-то новое, но его жизнь построена по образцу прошлого века. Новый век еще не способен поддерживать собственную культуру. Когда появилась Spore, движение за открытую культуру было оскорблено из-за включения в код программы модуля управления цифровыми правами, что означало, что пользователи не могут делать копии без ограничений. В качестве наказания за этот грех Spore была атакована толпами троллей в откликах на Amazon и подобных местах, загубив ее публичный имидж. Критики также испортили замечательный дебют, поскольку предыдущие работы Райта, такие как The Sims, достигли пика успеха в мире игр.

Некоторые другие примеры включают iPhone, фильмы Pixar и все остальные любимые успехи цифровой культуры, которые представляют новый результат в противоположность идеологии создания. В каждом случае есть персональное произведение. Да, часто мы говорим о больших группах сотрудников, но всегда есть центральный образ — Уилл Райт, Стив Джобс или Брэд Берд придумывают образ и направляют команду людей, работающих за зарплату.

 

Глава 10

Цифровое творчество избегает плоских мест

Гипотеза, связывающая аномалии в популярной музыке с характеристиками плоских информационных сетей, подавляющих локальный контекст в пользу глобального.

Нечто является реальным, если его невозможно воспроизвести в точности

Легко забыть, что сама идея цифрового произведения заключает в себе компромисс между метафизическими обертонами. Физическое полотно маслом не может нести изображение, созданное в другой среде; невозможно написать картину маслом так, чтобы она выглядела в точности как рисунок, например, пером, или наоборот. Но цифровое изображение достаточно большого разрешения может визуально отражать что угодно — или по крайней мере это то, что вы думаете, если слишком сильно верите в биты.

Конечно, на самом деле это не так. Цифровое изображение холста с рисунком маслом всегда всего лишь отражение, а не реальная вещь. Настоящий холст — бездонная тайна, как и любая другая реальная вещь. Холст маслом меняется со временем, на его поверхности появляются трещины. У него есть текстура, запах и ощущение присутствия и истории.

По-другому это можно объяснить так: не существует такой вещи, как цифровой объект, если он не специализирован. Цифровые представления могут быть очень хорошими, но никогда нельзя предугадать все способы, которыми они будут использованы. Например, вы можете придумать новый стандарт представления холстов маслом вроде MIDI, в котором будут предусмотрены запах, трещины и т. д., но всегда обнаружится что-то, о чем вы забыли, вроде веса или тугости натяжения холста.

Определение цифрового объекта основано на предположениях, какие аспекты окажутся важными. Будет плоское, молчаливое ничто, если вы захотите от него чего-то большего, чем эти ожидания. Если вы не учли вес цифровой картины в определении, она не просто ничего не весит — она меньше чем ничего не весит.

С другой стороны, физический объект будет полным и реальным, что бы вы с ним ни делали. Он будет реагировать на любой эксперимент, который смогут придумать ученые. Нечто является действительно реальным, если его невозможно воспроизвести в точности.

Цифровое изображение или цифровой фрагмент любого другого рода есть полезный компромисс. В нем заключены определенные ограниченные измерения реальности в рамках стандартизованной системы, которая убирает все уникальные черты оригинального источника. Ни одно цифровое изображение в действительности не отличается от другого, их можно преобразовывать и смешивать.

Это не значит, что цифровая культура обречена на анемичность. Просто использовать цифровые медиа надо осторожно.

Антипрограммный гнев

Компьютеры способны принять ваши идеи и вернуть их в более ограниченной форме, заставляя вас жить в этой ограниченности, если только вы не будете противостоять, прилагая значительные усилия.

Хорошим примером может служить скромная музыкальная нота, о которой я говорил в первой главе. Люди играют музыкальные ноты очень давно. Одним из старейших сохранившихся артефактов, сделанных руками человека, является флейта, которую, по-видимому, создали неандертальцы 75 тыс. лет назад. Флейта воспроизводит примерно правильные звуки. Следовательно, кто бы ни играл на этой старой флейте, он имел представление о дискретных звуках. Таким образом, идея ноты очень и очень стара.

Но, как я отмечал ранее, до появления MIDI в начале 1980-х годов ни одна отдельная, точная идея ноты никогда не была обязательной частью процесса написания музыки. Конечно, различные идеи о нотах использовались и до того — для нотной записи музыки, а также для обучения и анализа, но музыкальный феномен оставался шире, чем концепция ноты.

Похожие трансформации наблюдаются и в неоклассической архитектуре. Первоначально классические здания украшались яркими цветами и декоративными элементами, а их статуи раскрашивали так, чтобы они больше походили на живые. Но когда архитекторы и скульпторы попробовали воссоздать этот стиль после того, как краска и орнаменты давным-давно выцвели, они изобрели новое клише: здания судов и статуи из скучного камня.

С изобретением MIDI неоклассический эффект был формализован в отношении музыки. Впервые приходилось затрачивать усилия, чтобы не поддаваться неоклассическому переизобретению, даже в своей собственной, только что созданной музыке. Это одна из опасностей, которую несут в себе программные продукты.

Лучшая музыка во Всемирной паутине, мне кажется, характеризуется «антипрограммностью». Последним по-настоящему новым основным стилем был, пожалуй, хип-хоп. Это довольно грустно, поскольку хип-хоп уже пережил три поколения музыкантов. Корни хип-хопа лежат во временах до Всемирной паутины, также как и корни всех текущих стилей. Но хип-хоп оставался живым и в эру Интернета или по крайней мере не настолько затормозился, как бесконечные повторения поп-, рок- и фолк-вариаций. В рамках культуры хип-хопа обычно слышишь рассказ, что хип-хоп «поглотил» цифровую технологию, но я слышу иначе. Хип-хоп точно так же заключен в рамки цифровых инструментов, как и все мы. Но он хотя бы неистово стучит в стены своей камеры.

Вне хип-хопа цифровая музыка обычно получается стерильной и пустой. Послушайте то, что выходит из университетского мира компьютерной музыки, мира воспроизводимой ноутбуками чилл-аут-музыки или фоновой музыки нью-эйдж, и вы услышите то, о чем я говорю. Цифровая продукция обычно имеет чересчур регулярный ритм, потому что он генерируется синтезатором. А поскольку он использует сэмплы, вы слышите идентичные микроструктуры звука снова и снова, и кажется, что мир не вполне жив, пока играет музыка.

Но хип-хоп справился с проблемой шокирующим образом. Оказалось, что эти недостатки можно повернуть против них самих и выразить гнев с невообразимой силой. Вновь и вновь воспроизводимый отрывок выражает крушение надежд и застой, также как регулярный ритм. Присущая программам негибкость становится метафорой отчужденной современной жизни, погрязшей в городской нищете. Цифровой звук в гневном рэпе соответствует не граффити, а стене, на которую нанесены эти граффити.

Эмпатия и местоположение: примитивность глобального контекста

Идеология коллективного разума отнимает у музыкантов и других людей творческих профессий возможность влиять на контекст, в котором будет восприниматься их произведение, если они уйдут из старого мира лейблов и лицензирования музыки. Это одно из наиболее серьезных расхождений между тем, что я люблю в сочинении музыки, и способом ее трансформации сторонниками коллективного разума. Я без конца спорил с предпринимателями в области новой музыки, которые просили меня разместить мою музыку в Creative Commons или в других коллективных схемах.

Я всегда хотел простой вещи, но коллективное отказывалось мне ее дать. Я хотел как поощрять повторное использование моей музыки, так и взаимодействовать с людьми, которые надеются использовать ее часть в более крупных работах. Я мог даже не требовать права вето на планы этих других людей, но я хотел по крайней мере иметь шанс поговорить с ними.

КОНТЕКСТ ВСЕГДА ВЫЛ ЧАСТЬЮ ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ПОТОМУ ЧТО ПРОИЗВЕДЕНИЕ СТАНОВИТСЯ БЕССМЫСЛЕННЫМ В ПРОИЗВОЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ. МОЖНО ПРИДУМАТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ЯЗЫК, ЧТОБЫ БУКВЫ, ИЗ КОТОРЫХ СОСТОЯТ СЛОВА ПЕСНИ IMAGINE ДЖОНА ЛЕННОНА, ЧИТАЛИСЬ КАК ИНСТРУКЦИЯ ПО ЧИСТКЕ ХОЛОДИЛЬНИКА. СМЫСЛ — ЭТО ВСЕГДА ЗНАЧЕНИЕ В КОНТЕКСТЕ.

хотите сделать с моей музыкой. Если мне это понравится, можете приступать немедленно. Если мне не нравится то, что вы задумали, вы все равно можете это делать, но вам придется подождать шесть месяцев. Или, может, вам придется пройти шесть раундов обсуждения этого со мной, но после вы все равно сможете делать то, что задумали. Или вам придется всегда включать в итоговый продукт уведомление, что мне идея не понравилась, с перечислением моих доводов.

Почему все новые схемы, конкурирующие с традиционным лицензированием музыки, должны почитать удаленность? Нет никаких существенных технологических препятствий для участия музыкантов в контекстуальной части произведения, есть только идеологические препятствия.

Ответ, который я обычно получаю, заключается в том, что ничто не мешает мне сотрудничать с кем-то, кого я найду любым другим способом, так что какая разница, если третьи лица, о которых я никогда не узнаю, будут использовать одни и те же цифровые фрагменты моей музыки независимо?

Каждый художник старается предвидеть или даже поощрить контекст, в котором будет восприниматься его произведение, чтобы искусство приобрело смысл. Это не обязательно вопрос гипертрофированного эго или желание манипулировать, это простое желание иметь смысл работы.

Писатель вроде меня мог бы выбрать вариант публикации книги на бумаге не только потому, что на сегодня это единственный способ получить достойную оплату, но также и потому, что читатель тогда получит всю книгу целиком и может прочитать ее как единое целое.

Когда вы встречаете видеоклип, или фотографию, или выдержку из текста, которую опубликовали в манере веб 2.0, вы практически никогда не можете знать их истории или места, в которой они осмысленно воспринимались анонимным человеком, оставившим их в сети. Песня могла быть нежной, или храброй, или искупляющей в контексте, но эти качества обычно теряются.

Даже если видео песни посмотреть миллион раз, оно станет просто еще одной точкой в огромном выбросе подобных мелодий, если лишить ее мотивирующего контекста. Численная популярность не коррелирует с интенсивностью общения в облаке.

В размытой толпе анонимов люди делают мэшапы записей моей музыки, а затем, когда я представляю свою музыку сам, контекст становится таким, что мое представление попадает в статистическое распределение других представлений. Это больше не выражение моей жизни.

В подобных обстоятельствах абсурдно думать, что существует какая-то связь между мной и мэшаперами или теми, кто воспринимает мэшапы. Эмпатия, то есть связь, замещается статистикой коллективного.

 

Глава 11

Все приветствуют оболочку

Критикуются плоские глобальные сети как неподходящие среды общения для научных или технических сообществ. Человеческое мышление и естественную эволюцию лучше всего отражает иерархическая инкапсуляция.

Как природа задает вопросы

Есть некоторые основополагающие принципы, далеко выходящие за рамки культуры и искусства. Разукрупняя любую информационную структуру на слишком мелкие части, вы рискуете потерять связи этих частей с их локальными контекстами, то есть то, как они ощущались людьми, создавшими эти части, что делает саму структуру бессмысленной. Например, те ошибки, которые привели к отупению некоторых недавних цифровых культур, оказались бы разрушительными, будь они совершены в области науки. И тем не менее есть некоторое движение именно в этом направлении.

Есть даже тенденция пытаться думать о природе как о коллективном разуме, которым она не является. Так, природа не может максимально выразить значение генов без существования видов.

Для каждого вида существует локальная система, в рамках которой испытывается творчество. Если бы вся жизнь существовала в недифференцированном глобальном пузыре, эволюции почти не было бы, так как эволюция не смогла бы задавать внятных дифференцированных вопросов.

Научная конференция в стиле «Википедии»

Иллюзии коллективного разума пока еще не так сильно повлияли на науку, как на музыку, но существует естественная область пересечения Кремниевой долины и научных сообществ, поэтому наука не осталась вовсе незатронутой.

Есть два основных вида кибернетического тотализма. В одном предполагается, что само вычислительное облако станет разумным до сверхчеловеческой степени, а в другом — что толпа людей, соединенная с облаком анонимными, фрагментарными контактами, превращается в ту сверхчеловеческую сущность, которая умнеет. На практике эти две идеи становятся похожи.

Пока в научном сообществе больше внимания заслужил второй подход, подход «Вики». Например, Sci Foo — экспериментальная ежегодная конференция в формате «Вики», куда можно попасть только по приглашению, — проходит в штаб-квартире Google, в Маунтин Вью, Калифорния. На ней практически нет заранее подготовленной повестки дня. Вместо этого в самом начале есть момент, когда толпа ученых спешит к пустым календарям величиной с постер, чтобы зарезервировать комнаты и время для разговоров о том, что первым придет в голову.

Неофициальной, конечно, но постоянно всплывающей идеей на недавней Sci Foo, в которой я принимал участие, была вот какая: наука как нечто целое должна рассмотреть возможность принятия идей веб 2.0, стать больше похожей на общественный процесс, лежащий в основе «Википедии» или операционной системы с открытым кодом Linux. И это вдвойне применимо к синтетической биологии — сегодняшнему названию для сверхамбициозной концепции биотехнологии, использующей информатику. Сессий, посвященных таким идеям, было больше, чем любых других, а выступали в основном молодые люди, то есть идея находится на взлете.

Биология в стиле «Википедии»

На Sci Foo звучало много призывов развивать синтетическую биологию в стиле программного обеспечения с открытым кодом. При такой схеме последовательности ДНК могли бы свободно перемещаться по Интернету от одного гаражного эксперимента к другому по тем же траекториям, что и пиратская музыка, и рекомбинироваться в бесконечном количестве сочетаний.

Пример квинтэссенции идеала открытости изложен в статье Фримена Дайсона в New York Review of Books, замечательной во всех остальных смыслах. Биоинженер из МИТ Дрю Энди, один из enfants terribles синтетической биологии, открыл собственное примечательное выступление на Sci Foo слайдом из статьи Дайсона. Я не могу выразить степень своего восхищения Фрименом, но в этом случае я с ним не согласен.

Дайсон приравнивает зарождение жизни на Земле к Эдему Linux. Во времена, когда жизнь только зародилась, гены свободно плавали, генетические последовательности передавались от организма к организму способом, очень похожим на тот, которым они скоро смогут передаваться по Интернету. В статье Фримен высмеивает первый организм, собравший свои гены под защитной оболочкой, как «зло» — совсем как Билла Гейтса, заклятого врага движения за открытый код.

Как только организмы инкапсулировались, они изолировали себя в различимые виды и стали обмениваться генами лишь с себе подобными. Фримен предполагает, что грядущая эра синтетической биологии будет возвращением к Эдему.

Думаю, любители, роботы и сообщества любителей и роботов однажды взломают гены в глобальном гараже и будут изменять последовательности ДНК по всему миру со скоростью света. Или это может быть немного более реальный процесс, который имеет место между университетами и стартапами.

Как бы это не произошло, межвидовые границы перестанут работать, все гены будут свободно передаваться, что приведет к оргии творчества. Неизмеримое множество новых биологических организмов будет появляться столь же часто, как новые видео на YouTube.

Естественной реакцией на такое предположение является страх. В конце концов может оказаться достаточно лишь одного вируса Судного дня, произведенного в каком-то гараже, чтобы положить конец истории человечества. Я не буду непосредственно обсуждать эту теорию, зато сосредоточусь на вопросе, может ли предлагаемый стиль открытости когда-либо привести к созданию творческих креатур.

Оргии — это плохо организованные эксперименты

Предположим, вы исследуете что-то сложное, например биологическую клетку или даже нечто гораздо более простое типа устройства компьютера или научной модели. Вы подвергаете объект тестам, и результаты влияют на то, каким образом вы будете менять устройство объекта. Это может происходить в естественной эволюции или в лаборатории.

АЛЬТЕРНАТИВА «РАСПАХНУТОМУ» РАЗВИТИЮ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗЛО. Я ДУМАЮ, ЧТО ПЛОХО ИНКАПСУЛИРОВАННЫЙ КОММУНАЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ ОРГАНИЗМОВ ПРОИГРАЛ ТЩАТЕЛЬНО ОХРАНЯЕМЫМ ВИДАМ НА ПЕРВОБЫТНОЙ ЗЕМЛЕ ПО ТОЙ ЖЕ ПРИЧИНЕ, ПО КОТОРОЙ СООБЩЕСТВО LINUX НЕ ПРИДУМАЛО IPHONE: ИНКАПСУЛЯЦИЯ ИМЕЕТ ЦЕЛЬ.

Чтобы испытать все возможные комбинации элементов в такой сложной конструкции, как клетка, не хватит жизни вселенной. Таким образом, остается только получить как можно больше из результатов каждого теста и продвигаться постепенно. После серии отдельных тестов может показаться, что магическим образом получается лучший результат, словно его нельзя было достичь, постепенно продвигаясь вперед.

К счастью, инкапсуляция в делах человека не требует наличия юристов или тирана, ее можно получить в рамках различных политических структур. Например, академические исследования обычно хорошо инкапсулированы. Ученые не публикуют результатов, пока те не готовы, но они все равно должны публиковаться. Таким образом, наука, как она практикуется сегодня, уже открыта, но открыта не непрерывно, а дискретно. Период закрытости — время до публикации — работает как оболочка клетки. Он позволяет сложному потоку элементов стать достаточно хорошо определенным, чтобы их можно было исследовать, испытывать, а затем улучшать.

СООБЩЕСТВО ПРОГРАММНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ С ОТКРЫТЫМ КОДОМ СЛИШКОМ ЗАМКНУТО, ЧТОБЫ СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ НА СВОИХ ТЕСТАХ И ПОДДЕРЖИВАТЬ КРИТЕРИИ В ТЕЧЕНИЕ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОГО ВРЕМЕНИ. ГЛОБАЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС НЕ ПРОХОДИТ ТЕСТОВ ВООБЩЕ, ПОСКОЛЬКУ МИР СЛУЧАЕТСЯ ВСЕГО ОДИН РАЗ. ДЛЯ СОСРЕДОТОЧЕНИЯ НУЖНЫ ЛОКАЛИЗАЦИЯ, ЭВОЛЮЦИЯ ИЛИ КАКОЙ-ТО ДРУГОЙ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС.

Политически неверная критика точки зрения Фримена заключается в том, что ограничения, налагаемые межвидовыми различиями, превратили миллиарды лет естественной биологии в оборудование, а не в программы. Оборудование — это такая штука, которая улучшается в соответствии с экспоненциальным демоном — законом Мура, потому что оно заключено в коробку и вы знаете, как оно работает. Программы редко совершенствуются, если вообще когда-нибудь совершенствуются. Вокруг них нет коробки, нет способа предсказать все взаимодействия, которым они могут подвергнуться.

Иначе говоря, не будет никакой оргии творчества в слишком открытой версии синтетической биологии, ведь для того, чтобы секс имел смысл, должны существовать виды.

Вы не можете знать того, что теряете

Если Linux олицетворяет одну модель будущего программного обеспечения с открытым кодом, то «Википедия» — другую.

Многие ученые, особенно молодые, высоко чтят «Википедию». Я не буду оспаривать ее достоинства, заявляемые сторонниками. Проблемы, которые меня беспокоят, наверное, едва различимы, но тем не менее важны.

«Википедия» — замечательный пример дилеммы, с которой я сталкиваюсь, когда заявляю: «Вы не можете знать того, что теряете». Коллективная энциклопедия используется сегодня практически всеми, так в чем суть?

Кажется, нет пределов восхищению «Википедией». Скажем, жуткая новость, например о террористическом акте, фокусирует внимание на том, как удивительно точно подходит ей соответствующая статья «Википедии», как будто это и есть подоплека ситуации.

Я не против какой-то отдельной цифровой технологии. Нет ничего плохого в использовании «Википедии», но умеренно. Я ею пользуюсь сам. Но мне бы хотелось вовлечь читателя в неприятие возвышенной позиции, которую дали «Википедии» в сетевом окружении.

Как источник полезной информации «Википедия» идеальна в двух областях: поп-культура и естественные науки. В первой категории истина в любом случае является выдумкой, поэтому то, что утверждает «Вики», правда по определению; во втором случае на самом деле существует предпочтительная истина, поэтому более уместно говорить от имени группы.

Дуглас Адамс предсказал «Википедию» в своей научно-фантастической комедии «Автостопом по галактике». Механизм работы его фантастического «Путеводителя» был очень похож на «Вики», так как один из его составителей был в состоянии изменить статью о планете Земля целиком (с «Безвредна» на «Почти безвредна») всего за несколько ударов по клавишам. Хотя Земля заслужила статью в два слова, там были объемные тексты о том, поэзия каких внеземных рас наиболее ужасна и как смешивать странные коктейли. Первая мысль часто оказывается наилучшей, и Адамс великолепно отразил дух большей части «Википедии» до того, как она появилась.

Уже отмечалось, что статьи «Википедии», посвященные поп-культуре гиков, длиннее и написаны с большей любовью, чем статьи о реальности. Армия из научно-фантастического фильма или рассказа обычно описана более подробно, чем армия из реального мира; у порнозвезды будет более подробная биография, чем у лауреата Нобелевской премии.

Это не тот аспект «Википедии», который мне не нравится. Замечательно, что сегодня мы переживаем кооперативное согласие поп-культуры. Именно там составители «Википедии» говорят своими собственными голосами: они становятся человечными, когда открываются. Однако мы постоянно слышим, как замечательно полезна и мощна «Википедия» в отношении нефантастических тем. Это не то чтобы неправда, но такие заявления могут дезориентировать.

Если вы хотите выяснить, насколько что-то полезно, попробуйте какое-то время обходиться без этой вещи. Игнорируйте «Википедию» некоторое время. Когда вы разыскиваете что-то в поисковой системе, просто пролистывайте результаты, пока не встретите первый, написанный конкретным человеком, имеющим отношение к теме поиска. Если вы так поступите, то обнаружите, что обычно для большинства тем «Википедия» — первая, но совершенно не обязательно лучшая ссылка, выдаваемая поисковой системой.

У меня такое впечатление, что если бы «Википедия» неожиданно исчезла, аналогичная информация осталась бы по большей части доступной, но в более контекстуальной форме, с более понятными авторами и большим ощущением стиля и присутствия, хотя некоторые могут возразить, что информация не из «Википедии» не организована так удобно и последовательно.

Фактор удобства реален, но отчасти потому, что «Википедия» дает поисковикам способ меньше работать. В реальности уже нет никакой технологии, на которой основывается выбор первого результата для очень многих поисковых запросов. Начинают появляться формы ввода и программные виджеты, посвященные исключительно поиску по «Википедии», которые даже не беспокоятся о включении поиска по Всемирной паутине в целом, особенно на мобильных устройствах. Если «Википедия» рассматривается как всеобъемлющий, основной текст человеческого опыта, тогда, конечно, она станет, как по приказу, «более удобной», чем остальные тексты.

Другая часть фактора удобства — стандартизация представления. Хотя я и встречал несколько невнятных, ужасно написанных параграфов в «Википедии», в целом в ней существует последовательность стиля изложения. Это может быть как достоинством, так и недостатком, в зависимости от темы статьи и того, что вы хотите узнать. Некоторые темы нуждаются в доле человечности, ощущении контекста и личного голоса больше, чем остальные.

Есть ли пострадавшие в редакционных войнах?

Одним из негативных аспектов «Википедии» является этот: из-за метода создания статей процесс может привести к приглушению амбиций или, если быть более точным, к подмене достижений идеологией.

Дискуссии о «Википедии» обычно вращаются вокруг опыта людей, которые используют ее как ресурс. Это важно, но мне хотелось бы также поговорить об опыте людей, которые создают ее. Они не просто набор случайных личностей, даже если они иногда притворяются, что это так. Насколько я могу судить, они часто являются людьми, которые посвятили себя той области, о которой пишут.

Статьи «Википедии» о науке часто тепло ссылаются друг на друга, потому что в научном сообществе принято такое отношение. Поэтому опыт ученых, пишущих в «Википедию», наверное, в среднем больше, чем у других ее составителей.

Типичный автор «Википедии», однако, неявно приветствует идеал превосходства интеллектуальной толпы. «Редакционные войны» «Википедии» названы так неспроста. Задушевны они или нет, составители «Википедии» всегда действуют исходя из идеи, что коллектив ближе к истине, а отдельный голос легко заменить.

Чтобы понять проблему, давайте сосредоточимся на естественных науках — области, не связанной с поп-культурой, где «Википедия» кажется особенно надежным источником. Рассмотрим самое сложное — математику.

Математика как произведение

Многим людям математика дается нелегко, но тем, кто ее любит, вычисления доставляют громадное удовольствие, которое выходит за рамки очевидной полезности и переходит в область эстетики. Альберт Эйнштейн называл ее «поэзией логических идей».

Математика — та область, в которой вполне уместно ожидать многого от цифровых медиа. Лучшим вариантом, который может потребовать десятилетий и даже веков, было бы возникновение какого-то нового канала коммуникаций, который бы сделал возможным более широкое распространение уважения к математике. Тогда фундаментальное разложение реальности на регулярные схемы, которое можно описать только с помощью математики, стало бы частью более широкого разговора.

Такого рода развитие способно идти примерно так, как шло развитие кинематографа. Позволить себе снимать кино могли только элитные студии, располагавшие дорогим и сложным оборудованием, которое требовалось, чтобы снять фильм. Теперь же каждый может быть режиссером; кинематограф превратился в часть общего опыта.

Причина, по которой кинематограф стал такой же частью поп-культуры, как просмотр фильма, — появление новых гаджетов. Дешевые, простые в использовании видео-камеры, программы редактирования видео и методы распространения типа YouTube — вот что сыграло решающую роль. Раньше могло показаться, что съемка кино — это настолько эзотерическая практика, что, даже если появятся общедоступные инструменты, опыт все равно будет доступен лишь нескольким особым гениям.

И хотя действительно в кино и сегодня есть всего несколько гениев, оказалось, что основные навыки получить так же просто, как научиться говорить или водить машину. То же самое должно когда-нибудь случиться с математикой. Соответствующий инструмент мог бы содействовать тому, чтобы математика стала еще одним способом творчески объединять множество людей в нашей культуре.

В конце 1990-х годов я был очень озабочен, так как казалось, что это начинает происходить. По всему миру математики всех мастей стали создавать веб-сайты, пытаясь выяснить возможности объяснить простым людям, чем они занимаются. В Сети стало легко познакомиться с замечательными геометрическими фигурами, странными поворотами логики и магическими последовательностями чисел. Ни один из материалов не был совершенен, большинство, по правде говоря, были странными и неуклюжими. Но такого рода материалы никогда раньше не появлялись в значительном количестве и в этом процессе никогда не принимали участия настолько разные люди, поэтому все до мельчайшей детали было экспериментом. Процесс оказался медленным, но была тенденция, которая могла куда-то нас привести.

Забытая альтернатива «Вики»

Одной из организаций этого, почти забытого, раннего периода Всемирной паутины был ThinkQuest — проводимый пионерами сети, в частности Элом Вайсом, конкурс, в котором команды студентов соревновались за стипендии, разрабатывая веб-сайты, объяснявшие идеи различных академических дисциплин, в том числе математики.

Поначалу ThinkQuest занимал успешную нишу, похожую на ту, которую сейчас занимает «Википедия». Будучи некоммерческим сайтом, он привлекал такую же огромную аудиторию, что и большие коммерческие сайты того времени, куда входили некоторые организации с названиями вроде AOL. Запись в ThinkQuest часто оказывалась первой в результатах поиска по сети.

Но составители ThinkQuest были гораздо более оригинальны и ценны, чем составители «Википедии». Участники конкурса были вынуждены учиться представлять идеи как целое, помимо того что им приходилось учиться использовать новый инструмент. Их работа включала симуляции, интерактивные игры и другие элементы, бывшие в новинку для всего мира. Они не просто переделывали уже существующий материал в более регулярную, анонимную форму.

ThinkQuest, вероятно, обходился немного дороже, чем «Википедия», поскольку механизм оценки предусматривал использование экспертов — конкурс не задумывался как война или состязание в популярности, — но он все равно был дешев.

Поиск новых способов делиться математикой в сети был и остается невообразимо трудным. Большая часть записей в ThinkQuest была слаба, а те, что оказались сильными, потребовали невообразимых усилий.

Всемирная паутина должна была развиваться в русле модели ThinkQuest, а не модели «Вики» — так и было бы, если бы не идеология коллективного разума.

Когда поиск был «кривым»

Довольно часто в течение нескольких лет первые страницы результатов поиска по очень многим запросам в поисковиках вроде Google не содержали ничего, кроме выдержек из «Википедии». Казалось, в Сети не существует больше никаких доступных поиску страниц по обширному срезу знаний и опыта человечества. В последнее время ситуация, кажется, выправляется — я думаю, потому что поисковые машины отреагировали на жалобы.

Люди, вносящие свой вклад в «Википедию», естественно, эмоционально привязываются к тому, что они сделали. Их тщеславные ссылки, вероятно, помогли направить поисковые машины к единственной книге коллективного разума. Но период, когда поиск был искривлен, сделал по-настоящему творческие, борющиеся, экспериментальные веб-разработки менее видимыми и менее оцениваемыми, что часто приводило к смертельной спирали.

Много из старых, более персонифицированных и более амбициозных материалов из первой волны вебпроизведений до сих пор никуда не делись. Если вы проведете поиск на тему математики и проигнорируете первые результаты, которые часто указывают на статьи из «Википедии» и их эхо, вы начнете получать ссылки на странные персональные попытки и даже на старые страницы ThinkQuest. Часто оказывается, что последний раз они обновлялись примерно тогда, когда возникла «Википедия». «Вики» лишила тенденцию силы.

Борьба за включение математики в культуру продолжается, но уже по большей части не в Сети. Огромным шагом в этом направлении стала недавняя публикация книги Джона Конвея, Хайди Бурджил и Хаима Гудмана-Штрауса «Симметрия вещей». Это демонстрация силы, которая объединяет вводный материал с последними идеями с помощью совершенно нового визуального стиля. Меня разочаровывает то, что передовая работа продолжается преимущественно на бумаге и практически заглохла в Сети.

То же самое можно сказать о многих других темах помимо математики. Если вы, например, интересуетесь историей музыкальных инструментов, вы можете покопаться в архивах Сети и найти персональные сайты, посвященные этому предмету, хотя последний раз они обновлялись, вероятно, примерно в то время, когда появилась «Википедия». Выберите тему, в которой вы что-то понимаете, и посмотрите сами.

«Википедия» поднялась до того уровня, который может стать ее постоянной нишей. Она способна застыть, как MIDI или сервис обмена рекламой Google. Чтобы вы знали, это делает важным то, что вы можете пропустить. Даже в том случае, когда существует уже известная объективная истина, такая как математическое доказательство, «Википедия» уводит в сторону от вопроса, как включить ее в общение новым способом. Индивидуальный голос — в противоположность «Вики», — может, ничего и не значит для математической истины, но он является основой математической коммуникации.

 

В этом разделе я переключусь на более позитивную перспективу, опишу отличия кибернетического тотализма от гуманизма, рассмотрев эволюцию культуры человека.

Я надеюсь показать, что каждый способ мышления имеет свое законное место и конкретные прагматические рамки, если в нем есть смысл.

Кибернетический тотализм не подходит как основа для принятия большинства решений, но некоторые его идеи могут быть полезными методами познания.

Различие между пониманием и убеждением, между наукой и этикой размыто. Я вряд ли могу утверждать, что безошибочно различаю эти два понятия, но, надеюсь, изложенные ниже отчеты о моих попытках могут оказаться полезны.

 

Глава 12

Я противоречу сам себе

Разбираются разновидности вычислительного способа мышления, определяется реалистичный вычислительный подход к нему.

Культура вычислительного подхода к природе

В Кремниевой долине можно встретить буддистов, анархистов, поклонников культа Богини, фанатиков Айн Рэнд, самозваных служителей Иисуса, нигилистов и множество либертарианцев, а также удивительные комбинации всего вышеперечисленного и еще многих других, кто на первый взгляд не придерживается никакой идеологии. Тем не менее есть система веры, которая, не соответствуя ни одной из упомянутых идентификаций, и может служить «общим знаменателем».

За неимением лучшего слова я назвал ее вычислительным способом мышления. Этот термин обычно используется в более узком смысле, означая склад ума, но я использую его более широко и включаю в это понятие что-то вроде культуры. Лежащую в его основе философию в первом приближении стоит вкратце описать так: мир можно понять как вычислительный процесс, представляя людей как подпроцессы.

В этой главе я изучу применение вычислительного подхода в научных рассуждениях. Я утверждаю, что, даже если вычислительный способ мышления полезен для понимания науки, его нельзя использовать при оценке инженерных решений определенного типа.

Три недостаточно хороших вида вычислительного подхода

Я, критик вычислительного подхода, редкий гость в кругах ученых-информатиков, так что приходится отметить, что эта философия в ряде случаев полезна.

Вычислительный способ мышления — это не всегда сумасшествие. Иногда к нему прибегают только потому, что не применить его означает столкнуться с другими проблемами. Если вы собираетесь рассматривать людей как нечто особенное, как я и советовал, то вы должны быть в состоянии определить, где их особость начинается и где заканчивается. Это очень похоже на проблему определения круга сочувствия, которую я описал в гл.2. Если вы хотите, чтобы разрабатываемые технологии служили людям, вы должны иметь хотя бы приблизительное представление о том, что является личностью, а что нет.

Но есть случаи, когда любое возможное определение круга порождает проблемы. Особенно трудно ученым разделить мир на две части, одна из которых обычная — детерминистская или, возможно, механистическая, а другая — загадочная, более абстрактная. Пугающий путь дуализма.

Если вы предполагаете, что в духовной плоскости мозг связан с другой сущностью — душой, становится неудобно изучать, к примеру, неврологию. Вам приходится подходить к мозгу просто как к механизму, который вы не понимаете, чтобы улучшить это понимание путем экспериментов. Вы не можете заранее заявить, что у вас получится объяснить, а что нет.

Здесь я противоречу сам себе, но причина — в понимании того, что в разное время я играю разные роли. Иногда я придумываю инструменты для использования их людьми, а потом работаю с учеными, пытаясь понять, как функционирует мозг.

Наверное, было бы лучше, если бы я мог найти одну философию, которой бы в равной мере пользовался в любых ситуациях, но, мне кажется, лучшее решение — верить в разные проявления различных аспектов реальности, когда я выступаю в разных ролях или выполняю работу того или другого вида.

До сих пор я излагал то, во что верю, когда играю роль технолога. В таких случаях я рассматриваю человека как нечто мистическое. Моим главным приоритетом становится не допустить умаления людей до простых устройств. Самый надежный способ — верить, что гаджеты, которые я разрабатываю, есть просто инертные инструменты, которые полезны исключительно потому, что люди обладают магической способностью передавать с их помощью смысл.

Когда я выступаю в другой своей роли, роли соавтора ученых, я верю в несколько иное. В таких случаях я предпочитаю идеи, не предусматривающие магических объектов, потому что ученые могут изучать людей, если в них нет совсем ничего волшебного. В идеале ученый должен уметь хоть немного изучить нечто, не разрушая его. Весь смысл технологии, однако, заключается в изменении ситуации, в которой находятся люди, так что для людей абсурдно стремиться быть непоследовательными.

В роли ученого я не пугаюсь идеи, что мозг — это что-то вроде компьютера, но есть множество способов использования вычислений в качестве источника моделей человеческих существ. Я опишу три распространенные формы вычислительного способа мышления, а затем и четвертую — ту, которая мне по душе. Каждая из разновидностей обладает своей идеей о том, что потребуется для изменения знакомых нам программ, чтобы они стали больше похожи на личности.

Основание одной из разновидностей таково: достаточно большой объем вычислений приведет к тому, что программы приобретут качества, которые мы ассоциируем с людьми, — такие как сознание. Можно заявлять, что закон Мура неумолимо приведет к возникновению супермозга, суперсуществ и, возможно, какого-нибудь глобального или даже космического сознания. Если эти высказывания кажутся вам чересчур смелыми, имейте в виду, что именно такого сорта риторику вы услышите в мире энтузиастов сингулярности и адептов экстропии.

Если не рассматривать романтическую сторону идеи, в основе ее останется предпосылка того, что смысл порождается битами в результате накопления их количества. Набор из тысячи записей в базе данных, которые ссылаются одна на другую в определенном порядке, не имел бы смысла без человека, который интерпретирует их. Но, наверное, квадриллион или гугол записей может означать что-то сам по себе, даже если рядом нет существа, которое бы все это объяснило.

Другими словами это можно выразить так: если вы располагаете достаточным количеством данных и достаточно большим и быстрым компьютером, вы предположительно можете преодолеть проблемы, связанные с логическим позитивизмом. Логический позитивизм — это идея о том, что предложение или другой фрагмент — нечто, что можно записать в файл, — означает что-то само по себе, не требуя привлечения субъективности читающего его человека. Или, говоря сленгом компьютерных фанатов, «значение предложения есть инструкция его верификации».

Логический позитивизм вышел из моды, и немногие сегодня встанут под его знамена, но с помощью компьютеров он неофициально возрождается. Новая версия идеи гласит, что, располагая достаточным количеством данных, вы сможете заставить логический позитивизм работать на основе статистики больших чисел. Рассуждения примерно таковы: в рамках облака не будет надобности в непостижимых половинах традиционных противопоставлений (дихотомий), таких как синтаксис/семантика, количество/качество, содержание/контекст и знание/мудрость.

Вторая разновидность вычислительного подхода утверждает, что программа с определенными свойствами, обычно связанными с самопредставлением и кольцевыми ссылками, похожа на личность. К числу некоторых приверженцев этого подхода относятся Даниэль Денетт и Дуглас Хофштадтер, хотя оба имеют собственные представления о том, какими должны быть эти специальные свойства программы.

Хофштадтер говорит, что программы, имеющие «странный цикл», несут в себе черты сознания. В «странном цикле» вещи включены в другие таким образом, что внутренняя является тем же, что и внешняя.

Если вы спускаетесь на парашюте на город, приземляетесь на крыше, попадаете в здание через дверь на этой крыше, входите в комнату, открываете дверь в кладовку, входите в нее и обнаруживаете, что в ней нет пола, а вы снова падаете в бескрайнем небе на город, — вы в странном цикле. Это же понятие, наверное, применимо к умственному феномену, когда мысли в мыслях ведут к первоначальным мыслям. Наверное, такой процесс имеет какое-то отношение к самосознанию и тому, что значит быть личностью.

Третья разновидность вычислительного способа мышления распространена в кругах веб 2.0: любая информационная структура, которая может рассматриваться каким-либо реальным человеком как личность, является личностью. Это, по существу, возрождение теста Тюринга. Если вы можете представить коллективный разум, к примеру, рекомендующий вам музыку, то коллективный разум фактически является личностью.

Должен признать, что, когда я выступаю в роли ученого, ни одна из трех описанных разновидностей вычислительного подхода мне не помогает.

Первая идея, что в программном обеспечении количество есть качество, раздражает особенно, поскольку ученый-информатик много времени проводит в борьбе с отвратительностью того, что происходит с современным программным обеспечением, по крайней мере когда оно становится большим.

Вторая идея тоже не помогает. Создать программу с самопредставлением и странными циклическими структурами — восхитительно и умно. Я на самом деле реализовал сценарий прыжка с парашютом в виртуальном мире. Я никогда не встречал никаких выраженных изменений в возможностях программных систем, основанных на усложненных вариантах такого рода трюков, несмотря на то что все еще существует значительное сообщество исследователей искусственного интеллекта, которое ожидает появления таких изменений.

Что касается третьей идеи, современной версии теста Тюринга, к настоящему моменту мои аргументы должны быть уже ясны. Люди могут заставить себя поверить в любых выдуманных существ, но если эти существа представляются населяющими программные продукты, с помощью которых мы проживаем наши жизни, нам приходится изменять себя в худшую сторону, чтобы поддерживать свою веру. Мы делаем себя скучными.

Но и помимо этих трех есть способ рассматривать людей с вычислительной точки зрения как особенные объекты.

Реалистичный способ вычислительного мышления

Я называю реализмом вычислительный способ мышления о людях, который я предпочитаю, когда считаю, что такой способ мне подходит. Идея состоит в том, что люди, если их рассматривать в качестве информационных систем, были созданы не вчера и не являются абстрактными игрушками в руках некоего высшего существа вроде программиста веб 2.0 в небесах или космического игрока в Spore. Вместо этого я полагаю, что люди есть результат миллиардов лет неявного эволюционного обучения в школе жестких ударов. Кибернетическая структура личности оттачивалась очень большой, очень долгой и очень глубокой встречей с реальностью.

С этой точки зрения единственное, что может придать битам смысл, — это то, что их структуры претерпели так много столкновений с реальностью, что их нельзя больше по-настоящему абстрагировать, они стали неабстрактным продолжением реальности.

Реализм основан на частностях, но мы пока не знаем и можем никогда не узнать частностей индивидуальности с вычислительной точки зрения. Максимум, что мы сегодня можем, — это начать рассказывать истории типа тех, которые иногда нам рассказывают эволюционные биологи.

Со временем данные и проницательность могут сделать историю более конкретной, но на текущий момент мы по меньшей мере способны рассказать правдоподобную историю самих себя в терминах широкомасштабной вычислительной истории природы. Миф, сказка сотворения, может, чтобы дать нам способ думать вычислительно, пока оставаться не настолько подверженным искажениям, привносимым нашими идеями об идеальных компьютерах (т. е. тех компьютерах, которые могут обрабатывать лишь небольшие программы).

Такое изложение сказок есть спекуляция, но спекуляция с определенной целью. Приятным бонусом этого подхода является то, что конкретика имеет тенденцию быть более красочной, чем обобщения, поэтому вместо алгоритмов и гипотетических абстрактных компьютеров мы рассматриваем певчих птиц, изменяющих форму головоногих и метафоры Шекспира.

 

Глава 13

Рассказ о возможном ходе развития семантики

В этой главе представлено прагматичное чередование философских взглядов (в противоположность требованию, чтобы единая философия применялась всегда без исключения). В натуралистических рассуждениях об истоках семантики используется вычислительный подход.

Наконец-то компьютеры начинают распознавать образы

В январе 2002 года меня пригласили выступить с вступительной речью и лекцией перед Национальной ассоциацией производителей музыкальных инструментов на их ежегодной выставке. Я продемонстрировал ударный ритм с помощью быстрой смены самых забавных гримас, которые только мог придумать.

Компьютер фиксировал выражение моего лица через видеокамеру и генерировал обидные ударные звуки в соответствии с той гримасой, которую он распознавал в каждый момент. (Отбивать ритм с помощью смены выражений лица ново и забавно — думаю, вскоре молодежь возьмет на вооружение этот трюк.)

Этот вроде бы легкомысленный эпизод нужно воспринимать всерьез как индикатор технологических перемен. В ближайшие годы распознавание образов, например выражений лица, войдет в повседневную практику. С одной стороны, это означает, что нам придется изменить политику общества в отношении неприкосновенности частной жизни, поскольку гипотетически сеть камер видеонаблюдения получит возможность автоматически определять, где находится любой человек и какое у него выражение лица, однако существует и множество других невероятных возможностей. Представьте себе, что ваш аватар в Second Life (или, что еще лучше, в полностью реализованной, погружающей виртуальной реальности) передает всю вашу мимику.

Однако до недавнего времени компьютеры даже не могли распознать улыбку. Мимика была глубоко упрятана в неточном понятии качества и весьма далеко от другого полюса — абсолютно определенного понятия количества. Ни одна улыбка не похожа на другую, и невозможно сказать, что общего во всех них. Подобие — это субъективное ощущение, интересующее поэтов, но безразличное для разработчиков программного обеспечения.

Хотя и существует множество качеств, которые нельзя передать с помощью программного обеспечения, используя имеющиеся на настоящий момент средства, инженеры наконец-то смогли создать программу, способную распознать улыбку, и написать код, который улавливает хотя бы часть того, что объединяет все улыбки. Данная незапланированная трансформация наших возможностей произошла на рубеже столетий. Я не был уверен, что доживу до этого события, хотя меня не перестает удивлять, что инженеры и ученые, с которыми я периодически сталкиваюсь, не осознают, что именно произошло.

РАСПОЗНАВАНИЕ МИМИКИ ИМЕЕТ И БОЛЕЕ ГЛУБОКИЙ СМЫСЛ. МНОГИЕ ГОДЫ СУЩЕСТВОВАЛА ЧЕТКАЯ И НЕИЗМЕННАЯ ГРАНЬ МЕЖДУ ТЕМ, ЧТО МОЖНО И ЧЕГО НЕЛЬЗЯ ПРЕДСТАВИТЬ ИЛИ РАСПОЗНАТЬ С ПОМОЩЬЮ КОМПЬЮТЕРА. МОЖНО ПРЕДСТАВИТЬ ОПРЕДЕЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВЕННОЕ ПОНЯТИЕ, НАПРИМЕР ЧИСЛО, НО НЕВОЗМОЖНО ПРЕДСТАВИТЬ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОЕ ЦЕЛОСТНОЕ КАЧЕСТВО, ТАКОЕ КАК ВЫРАЖЕНИЕ ЛИЦА.

Технология распознавания образов и неврология развиваются вместе. Программа, которую я использовал для НАПМИ, служит прекрасным подтверждением этого. Неврология может достаточно быстро подтолкнуть развитие технологии. Изначально данный проект стартовал в 1990-е годы под эгидой ученого-невролога из Университета Южной Калифорнии Кристофа фон дер Мальсбурга, работавшего с группой своих студентов, в частности, с Хартмутом Невеном. (Фон дер Мальсбург более всего известен своим замечательным наблюдением, сделанным в начале 1980-х: синхронное возбуждение нейронов, когда многочисленные нейроны проводят электрические импульсы одновременно, важно для способа функционирования нейронных сетей.)

В данном случае он работал над ответом на вопрос, какие функции выполняются отдельными участками ткани в зрительной коре — той части мозга, которая первой получает изображение с оптических нервов. В настоящее время не существует инструмента, способного детально определить, что происходит в большой сложной нейронной сети, в особенности если последняя является частью живого мозга. Поэтому ученым приходится изыскивать иные пути для проверки своих гипотез о том, что же в ней происходит.

Одним из таких путей является построение компьютерной модели для проверки работы гипотезы. Если гипотеза о том, как функционирует часть мозга, инспирирует создание работающей технологии, эта гипотеза определенно имеет право на существование. Однако неясно, насколько она верна. Вычислительная неврология находится на нечеткой грани научного метода. Казалось бы, программа распознавания мимики сокращает степень неопределенности, присутствующую в человеческой натуре, но фактически она может не сократить, а усилить эту неопределенность. Дело в том, что программа приближает ученых и инженеров к тому состоянию, когда наука постепенно начинает использовать методы, близкие к поэзии и прозе. Правила, используемые программой, несколько неопределенны и останутся таковыми до тех пор, пока мы не получим более точные данные о функциях нейронов в живом мозге.

Впервые мы можем рассказать хотя бы в общих чертах, как мозг распознает образы, встречающиеся в мире, например улыбку, хотя мы и не знаем, как доказать, что наше понимание верно. Вот этот рассказ.

Каким кажется мир статистическому алгоритму

Начну со своего детского воспоминания. Когда я рос в пустыне южного Нью-Мехико, я обратил внимание на полосы, оставляемые на грунтовой дороге проезжающими автомобилями. На дороге появлялись волнистые выпуклые поперечные полосы, как вельветовые рубчики, которые представляли собой естественным образом образующуюся бесконечную последовательность «лежачих полицейских». Расстояние между полосами определялось средней скоростью движения автомобилей по этой дороге.

Когда вы ехали с этой средней скоростью, меньше трясло. Полосы были видны лишь на закате, когда горизонтальные красные солнечные лучи высвечивают все неровности на земле. Днем нужно было ехать осторожно, чтобы не пропустить эту информацию, спрятанную на дороге.

Цифровые алгоритмы должны подходить к проблеме распознавания образов подобным косвенным путем, и им часто приходится применять общую процедуру, немного похожую на проезд виртуальных колес по виртуальным неровностям. Она носит название «преобразование Фурье». Преобразование Фурье определяет объем деятельности, проходящий на конкретной «скорости» (частоте) в блоке цифровой информации.

Представьте себе графический дисплей эквалайзера, имеющийся на аудиопроигрывателях и показывающий интенсивность воспроизведения музыки на разных частотных полосах. Именно преобразование Фурье производит разделение частотных полос.

К сожалению, преобразование Фурье не в состоянии распознать мимику, однако существует связанный с ним, но более сложный алгоритм — фильтр Габора для небольших волн, который нам и поможет. Этот математический процесс идентифицирует отдельные маркеры деятельности на конкретных частотах в конкретных местах, в то время как преобразование Фурье лишь сообщает, какие вообще частоты присутствуют.

Существуют поразительные параллели между теми процессами, что происходят в инжиниринге, и теми, что наблюдаются в человеческом мозгу, включая двойственность Платона/Дарвина: новорожденный младенец способен отследить простое схематическое лицо, но ребенку постарше нужно наблюдать людей, чтобы научиться отличать их друг от друга.

Я рад сообщить, что группа ученых из Хартмута заработала высшие баллы в соревновании по распознаванию лиц, спонсированном правительством. Национальный Институт стандартов и технологии проводит тестирование систем распознавания лиц с той же целью, что лекарств и машин: люди должны знать, кому и чему можно доверять.

От образов к запахам

И теперь у нас появляются теории — или по крайней мере мы можем кое-что подробно рассказать о том, как мозг распознает объекты этого мира, такие как улыбка, например. Но рот производит гораздо больше движений, чем просто улыбается. Есть ли возможность расширить наш рассказ, чтобы объяснить, что такое слово и как мозг узнает его?

Оказывается, лучше всего подойти к этому вопросу через рассмотрение совершенно иного чувства. Вместо зрения и слуха, возможно, нам полезнее начать с изучения запахов, ощущаемых человеческим носом.

Около двадцати лет я выступал с лекциями об основах виртуальной реальности. Я рассказывал про главные характеристики зрения и слуха, а также осязания и обоняния. В конце лекции начинались вопросы, и одним из первых обычно был вопрос об обонянии: скоро ли у машин виртуальной реальности появится способность чувствовать запахи?

Возможно, но, скорее всего, лишь несколько. Запахи фундаментально отличаются от образов или звуков. Последние могут быть разделены на исходные составляющие, которые относительно просто обработать компьютеру — и мозгу. Видимые цвета — всего лишь слова, состоящие из различной длины световых волн. Любая звуковая волна состоит из множества синусоид, каждая из которых легко может быть описана математически. Каждая похожа на «лежачего полицейского» определенной высоты с грунтовых дорог моего детства.

Иначе говоря, цвета и звуки могут быть описаны с помощью нескольких чисел, широкий спектр цветов и тонов описывается с помощью интерполяции этих чисел. Человеческой сетчатке необходимо воспринимать лишь небольшое количество длин волн или цветов, чтобы наш мозг сумел воспринять все промежуточные. Компьютерная графика работает подобным образом: экран пикселей, каждый из которых способен передать красный, зеленый или синий, может воспроизвести приблизительно все цвета, которые определяет мозг. Музыкальный синтезатор можно представить себе как устройство, генерирующее множество синусовых волн, затем налагающее их друг на друга, чтобы произвести набор звуков.

Запахи очень различаются, как и метод, которым мозг их воспринимает. Глубоко в носу, в глубине слизистой оболочки, находится кусочек ткани — обонятельный эпителий, — пронизанный нейронами, определяющими химические вещества. Каждый из этих нейронов содержит молекулы белка в форме чашечки, называемые обонятельными рецепторами. Когда определенная молекула попадает в подходящий рецептор, возбуждается нейронный сигнал, передающийся в мозг как запах. Молекула вещества, которая слишком велика, чтобы войти в какой-то рецептор, не имеет запаха. Число различимых запахов ограничено только числом обонятельных рецепторов, способных взаимодействовать с ними. Нобелевские лауреаты 2004 года в области психологии и медицины Линда Бак из Центра исследования рака Фреда Хатчинсона и Ричард Эксель из Колумбийского университета обнаружили, что человеческий нос имеет около тысячи различных типов обонятельных нейронов, причем каждый способен распознавать определенный набор химический веществ.

Все вышесказанное указывает на глубокое различие в базовой структуре чувств — различие, порождающее важные вопросы о том, как же мы мыслим, и, вероятно, даже о происхождении языка. Невозможно интерполировать две молекулы запаха. Запахи могут смешивать и создавать миллионы различных сочетаний, это верно. Однако существующие запахи невозможно разбить на несколько базовых единиц, «пикселей запаха» не существует. Можно выразить это так: цвета и звуки можно измерить с помощью линейки, но запахи нужно искать в словаре.

Для техника виртуальной реальности это досадно. Существуют тысячи основных запахов — гораздо больше, чем группка основных цветов. Возможно, однажды мы сумеем подсоединить провода к мозгу человека, чтобы создать иллюзию запаха. Но потребуется множество проводов, чтобы подсоединиться ко всем статьям в мозговом словаре запахов. С другой стороны, мозг должен иметь возможность организовать все эти запахи сам. Вероятно, на каком-то уровне из запахов вырисовывается некая картина. Возможно, «пиксель запаха» все же существует.

Запахи были первыми словами?

Я долгое время обсуждал эту проблему с Джимом Боуэром, компьютерщиком-неврологом из Техасского университета (Сан-Антонио), известным своими биологически точными компьютерными моделями мозга. Вот уже несколько лет Джим и сотрудники его лаборатории ищут подходы к пониманию «словаря запахов».

НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, ЧТО ЗАПАХИ НЕ ЯВЛЯЮТСЯ ЭНЕРГЕТИЧЕСКИМИ СТРУКТУРАМИ, КАК ЗРИТЕЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ ИЛИ ЗВУКИ. ЧТОБЫ ОЩУТИТЬ АРОМАТ ЯБЛОКА, ВЫ ФИЗИЧЕСКИ ПРИНОСИТЕ СОТНИ ТЫСЯЧ МОЛЕКУЛ ЯБЛОКА В ВАШЕ ТЕЛО. ВЫ НЕ ОБОНЯЕТЕ ВЕСЬ ПРЕДМЕТ, ВЫ ЗАБИРАЕТЕ ЧАСТЬ ЕГО И СВЕРЯЕТЕСЬ СО СВОИМ СЛОВАРЕМ ЗАПАХОВ, ЧТОБЫ НАЙТИ СООТВЕТСТВУЮЩУЮ ССЫЛКУ.

Они предполагают, что обонятельная система организована далеко не так, как специалист по органической химии организует молекулы (например, по числу атомов углерода в каждой). Напротив, она скорее напоминает сложную систему взаимосвязи химических веществ в реальном мире. Так, многие химические вещества, обладающие сильным запахом, — вещества, которые раздражают обонятельные нейроны, — взаимосвязаны со многими стадиями разложения или созревания органических веществ. Оказывается, существуют три основных индивидуальных химических способа разложения, каждый из которых, похоже, вносит свой набор статей в мозговой словарь запахов.

Джим уверен, что для решения проблемы обоняния, т. е. чтобы быстро определять и различать компоненты сложного мира запахов, мозг должен был развить специфический вид нервной системы. По версии ученого, эта система составляет основу коры головного мозга — большей части нашего мозга, возможно, играющей главную роль в процессе мышления. Исходя из этого Джим предположил, что процесс мышления принципиально основан на обонянии.

Запах — это синекдоха, часть взамен целого. Следовательно, запах требует поддержки других чувств — осязания, зрения, слуха, вкуса. Главное — ситуация: если поместить вас в ванную комнату, завязать глаза и дать понюхать хороший французский сыр, ваша интерпретация запаха будет совсем иной, чем в случае, когда вы знаете, что находитесь на кухне. Подобно этому, если вы видите сыр, вы будете вполне уверены, что обоняете сыр, даже находясь в уборной.

Сейчас Джим со своими студентами исследует обонятельные системы различных животных, чтобы получить доказательство того, что вся кора головного мозга сформировалась из обонятельной системы. Он частенько называет области мозга, связанные с обонянием, «старой фабрикой», поскольку они поразительно похожи у различных видов живых существ. Это позволяет сделать вывод о том, что данная структура имеет древнее происхождение. Поскольку для распознавания запахов часто требуется вклад других чувств, Джима особенно интересует вопрос, как именно этот вклад находит дорогу в обонятельную систему.

У рыб и амфибий (древнейших позвоночных) обонятельная система находится в непосредственной близости с мультимодальными областями коры головного мозга, в которых совмещена обработка сигналов от различных органов чувств. Это же характерно и для рептилий, однако в их головной коре есть и новые области, индивидуальные для каждого чувства. У млекопитающих сигналы, поступающие от органов зрения, слуха и осязания, проходят множество ступеней обработки, прежде чем попадают в область, где они налагаются друг на друга. Подумайте об обонянии как о центре города, а остальные системы чувств представьте пригородами, расширяющимися по мере развития головного мозга и в конце концов переросшими старый город.

Все эти рассуждения подвели Джима и меня к вопросу: существует ли связь между обонянием и языком, этим знаменитым продуктом коры головного мозга человека? Возможно, у параллели со словарем есть реальная физическая основа.

Обоняние, как и язык, состоит из записей в каталоге, а не из бесконечно изменяющихся структур. Более того, грамматика языка — это прежде всего способ встраивания словарных понятий в более широкий контекст. Возможно, грамматика языка коренится в грамматике запахов. Возможно, то, как мы используем слова, отражает глубокую структуру метода, с помощью которого мозг обрабатывает получаемую информацию о химических веществах. Мы с Джимом собираемся проверить эту гипотезу путем изучения математических свойств, появляющихся к ходе компьютерной симуляции неврологии обоняния.

Если это исследование будет успешным, оно сможет пролить свет на некоторые другие связи, замеченные нами. Оказывается, обонятельная система состоит из двух частей: одна определяет обычные запахи, а другая, система феромонов, — очень специфические, сильные запахи, выделяемые другими животными (обычно того же вида), связанные со страхом или спариванием. Однако изучению обоняния весьма далеко до получения полной картины, и ученые ведут ожесточенные споры о значении феромонов для человека.

Язык предлагает интересную параллель. Помимо обычного языка, применяемого в повседневной жизни для описания объектов и действий, существует и специфический язык для выражения интенсивной эмоции или неудовольствия, для предостережения или привлечения внимания. Это язык ругательств.

Существуют и специфические нервные пути, ассоциируемые с такой речью; некоторые больные с синдромом Туретта, например, неудержимо ругаются. И трудно не заметить, что множество бранных слов связано с отверстиями или действиями, которые испускают феромоны. Существует ли более глубокая связь между этими двумя каналами «непристойности»?

Облака начинают переводить

«Превед! Черкни на мыло — и усе». Вероятно, вам не составит труда прочесть это предложение. Оно не такое уж и сложное для понимания.

Вы можете до некоторой степени исказить написание и изменить порядок слов, и вас все равно поймут. Ничего удивительного: язык — инструмент достаточно гибкий, чтобы порождать новый сленг, диалекты и совершенно новые языки.

В 1960-е многие из первых специалистов-компьютерщиков утверждали, что человеческий язык является неким кодом, который может быть записан аккуратным компактным способом, и тогда все стремились расшифровать этот код. Если его можно расшифровать, значит, компьютер сможет говорить с людьми! Это оказалось труднодостижимо. Например, автоматический перевод с языка на язык так и остается несовершенным.

В первом десятилетии XXI века компьютеры стали настолько мощными, что оказалось возможным заменять методы. Программа способна искать соответствия в больших текстах. Даже если не получается уловить все языковые вариации, существующие в реальном мире (подобные тем странным словоформам, что я использовал в качестве примеров), огромное число найденных соответствий обычно приносит результаты.

Например, у вас есть большой текст на двух языках — китайском и английском. Если вы будете искать последовательности букв или символов, появляющихся в каждом тексте при похожих обстоятельствах, вы также сможете составить словарь соответствий. Это даст значительные результаты, даже если соответствия не всегда идеально встраиваются в жесткий принцип построения, такой, каким является грамматика.

Схожие подходы к переводу с языка на язык — в лоб — были продемонстрированы компаниями типа Meaningful Machines, в которой я некоторое время работал советником, в последнее время они характерны для Google и прочих. Они могут быть невероятно неэффективны, частенько требуя проведения в десятки тысяч раз больше операций, чем другие методы, но сейчас у нас в облаках есть достаточно большие компьютеры, так почему бы их не загрузить?

Подобный проект, выпущенный в Интернет, может начать стирать языковые барьеры. Хотя в ближайшее время автоматические переводчики вряд ли приблизятся к переводчикам-профессионалам, возможно, в недалеком будущем они станут достаточно качественными, что позволит сделать культуры разных стран и сами страны более «прозрачными» друг для друга.

Редактирование сексуально, творчество естественно

Данные эксперименты в области лингвистического многообразия могут также улучшить наше понимание того, как же вообще возник язык. Одним из наиболее притягательных предположений Дарвина об эволюции является то, что музыка возникла раньше языка. Дарвина интересовало, что многие виды живых существ используют пение для выражения сексуального влечения, и он предполагал, что пение человека могло также развиваться по этому пути. Значит, вокализации стали сложней и разнообразней несколько позже, вероятно, когда песня начала представлять действия, связанные не только со спариванием и прочими базовыми аспектами выживания.

Вероятно, язык не смог окончательно преодолеть своеобразие своего происхождения. Раз вас понимают, даже если вы не можете выражаться изысканно, какой смысл говорить хорошо? Возможно, что велеречивость все еще остается выражением сексуального влечения. Если я говорю складно и красиво, я показываю тем самым, что я не только интеллигентный и осведомленный член племени, но, скорей всего, могу стать хорошим партнером и помощником.

Лишь несколько видов живых существ — люди и определенные птицы — могут производить огромное количество разнообразных звуков. Большинство животных, включая и наших предков обезьян, повторяют одни и те же звуковые наборы. Можно предположить, что расширение разнообразия звуков, издаваемых человеком, предшествовало или как минимум совпадало с развитием языка. Что приводит к следующему вопросу: какова причина расширения разнообразия издаваемых видом звуков?

Оказывается, есть всесторонне изученный случай роста разнообразия издаваемых звуков в контролируемых условиях. Исследователь института Райкен (Токио) Казуо Оканойя сопоставил пение двух популяций птиц: диких белогузых муний и их одомашненных сородичей — японских амадинов. Несколько столетий любители птиц разводили японских амадинов, отбирая их исключительно по внешнему виду. В ходе селекции проявился неожиданный побочный эффект: одомашненные амадины начали петь все более разнообразно в отличие от диких муний, имеющих в своем запасе лишь ограниченный набор песен. Дикие птицы, даже выращиваемые в неволе, не расширяют спектр издаваемых ими звуков, так что произошедшее с японскими амадинами изменение — по крайней мере частично генетическое.

Традиционным объяснением такого рода изменения является то, что оно должно давать преимущества либо для выживания, либо для сексуального предпочтения. Амадинов хорошо кормили, и отсутствовала угроза со стороны хищников. Тем временем селекционеры, озабоченные лишь расцветкой оперения, изменили также и процесс выбора партнера.

Поговорим о Терри Диконе — ученом, внесшем значительный вклад в самых разных областях исследования. Он является профессором-антропологом в университете Беркли (Калифорния) и экспертом в области эволюции головного мозга; он также занимается изучением химического происхождения жизни на Земле и математикой, лежащей в основе возникновения таких сложных структур, как язык.

Терри предложил оригинальное решение тайны музыкальности японских амадинов. Что если существуют определенные черты, включая стиль пения, с заложенной в них тенденцией развития от поколения к поколению, но обычно это развитие сдерживается давлением естественного отбора? Как только такое давление пропадает, происходят быстрые изменения. Терри предположил, что музыкальные способности амадинов развились не потому, что это давало им некое преимущество, а просто потому, что в неволе это стало возможным.

На воле, вероятно, пение должно быть жестко определенным, чтобы самка и самец могли найти друг друга. У птиц, рожденных с генетической предрасположенностью к расширению песенного ряда, скорее всего, могли возникнуть проблемы с поиском партнера. Когда же поиск партнера у амадинов (если они были внешне привлекательны) упростился, разнообразие их песен резко возросло.

Брайан Ритчи и Саймон Кирби из Эдинбургского университета вместе с Терри симулировали эволюцию птиц с помощью компьютерной модели, и идея получила подтверждение, по крайней мере в виртуальном мире. Наука становится похожей на сочинение рассказов, по мере того как конструирование учится в некоторой мере передавать отдельные механизмы ранее субъективных действий человека.

Реалистичное вычислительное мышление хорошо работает в области выдвижения эволюционных гипотез

Недавние успехи в применении компьютеров для поиска совпадений в больших объемах текстов приводят к предположению того, что расширение разнообразия пения могло иметь большое значение в эволюции человека. Чтобы понять, почему это так, сравните две популярные истории о возникновении языка.

Согласно первой некий предок человека сказал свое первое слово для обозначения чего-то — может, ма для обозначения матери — и научил этому слову все племя. Несколько поколений спустя кто-то придумал во для обозначения слова «вода». И наконец, у племени появилось достаточно слов, чтобы выработать свой язык.

Согласно второй, предки человека в большинстве своем преуспели в выживании, поиске партнера и воспроизводстве. Они производят разнообразные странные звуки, поскольку эволюция позволяет экспериментировать, если эксперименты не ухудшают выживание. Предки человека многие задачи выполняют в группе, и их мозги начинают устанавливать соответствие между отдельными характерными звуками, издаваемыми членами группы, и конкретными событиями. Постепенно в обиход входит все больше «слов». Сначала не существует четкой границы между словами, фразами, эмоциональными вариациями и иными элементами языка.

Вторая история кажется мне более правдоподобной. Предки человека делали то, что сейчас осваивают большие компьютеры, однако с превосходящими способностями мозга в распознавании шаблонов. Хотя язык со временем становился все богаче, он так и не стал абсолютно определенным. Эта неопределенность сохраняется и по сей день, стимулируя дальнейшее развитие и изменение языка. Мы продолжаем эту вторую историю, когда придумываем новые сленговые слова типа «цацки» или «гы».

Даже если вторая история верна и еще действует, язык мог и не стать более разнообразным. Возможно, постепенно возникли правила речи, которые наложили ограничение на разнообразие. Возможно, эти позднейшие правила помогают нам общаться более ясно, или просто говорить более сексуально, или демонстрировать в речи свой высокий статус, а может, и то и другое. Разнообразие не обязано развиваться во всех направлениях.

И снова ретрополис

Разнообразие со временем может даже сокращаться. В гл. 9 я пояснил, каким образом отсутствие стилистических инноваций сейчас воздействует на человеческие песни. Если вы согласны с тем, что в последнее время возникла проблема с поиском новых стилей, возникает вопрос почему. Я уже высказал предположение о том, что ответ может быть связан с проблемой свободных фрагментов и коллективного разума.

В ИСТОРИИ КОМПЬЮТЕРНОЙ НАУКИ НАСТУПИЛ ЗАБАВНЫЙ МОМЕНТ. НАМ УДАЕТСЯ ИСПОЛЬЗОВАТЬ КОМПЬЮТЕРЫ ДЛЯ АНАЛИЗА ДАННЫХ БЕЗ ОГРАНИЧЕНИЙ, НАЛАГАЕМЫХ ЖЕСТКИМИ ГРАММАТИКОПОДОБНЫМИ СИСТЕМАМИ. НО КОГДА МЫ ИСПОЛЬЗУЕМ КОМПЬЮТЕРЫ ДЛЯ ТВОРЧЕСТВА, МЫ СВЯЗАНЫ НЕ МЕНЕЕ ЖЕСТКИМИ МОДЕЛЯМИ СТРУКТУРИРОВАНИЯ ИНФОРМАЦИИ 1960-Х ГОДОВ. НАДЕЖДА НА ТО, ЧТО ЯЗЫК СТАНЕТ ПОХОЖ НА КОМПЬЮТЕРНУЮ ПРОГРАММУ, УМЕРЛА. ВМЕСТО ЭТОГО МУЗЫКА СТАЛА БЛИЖЕ К КОМПЬЮТЕРНОЙ ПРОГРАММЕ.

Полагаю, что возможно и другое объяснение: изменение, зародившееся в середине 1980-х годов, совпадает с появлением средств цифровой обработки музыки, таких как MIDI — цифровой интерфейс музыкальных инструментов. Средства цифровой обработки в большей степени, чем все предыдущие инструменты, влияют на получаемый результат: если вы отступаете от того типа музыки, для которой предназначен данный цифровой инструмент, последний становится трудно использовать. Например, сейчас музыкальный ритм чаще всего является регулярным. Возможно, это во многом связано с тем, что, когда вы пытаетесь менять темп во время обработки музыкального произведения, используя некоторые широко распространенные компьютерные программы обработки музыки, последние начинают сбоить и могут даже выдавать глюки. В доцифровую эпоху инструменты также оказывали свое воздействие на музыку, однако оно не было столь сильным.

Рандеву с Рамой

В гл. 2 я утверждал, что не следует ожидать научного ответа на вопрос, какова природа сознания. Ни один эксперимент никогда не сможет доказать, что сознание существует.

В данной главе я надел новую маску и описываю роль, которую играет компьютерное моделирование в неврологии. Имеет ли смысл сейчас, когда на мне эта другая маска (возможно, шлем с электродами), вообще притворяться, что сознания не существует?

Вот мой ответ: хотя мы никогда не сможем постичь природу сознания, существуют способы подойти к ней ближе и ближе. Например, можно спросить, что такое смысл, хотя бесполезно надеяться постичь его на опыте.

В. С. Рамачандран, ученый-невролог из университета Сан-Диего (Калифорния) и Института Салк, создал поразительно конкретную программу для исследования вопроса смысла. Как и многие лучшие научные умы, Рама (так зовут его коллеги) исследует в своей работе очень сложные версии того, что интересовало его еще ребенком. Когда ему было одиннадцать, его интересовал вопрос о пищеварительной системе венериной мухоловки, насекомоядного растения. Что включает выделение пищеварительных ферментов в ее листьях — белки, сахара или оба одновременно? Может ли сахарин обмануть ловушку, как он обманывает наши вкусовые рецепторы?

Позже Рама перешел к изучению зрения и в возрасте двадцати лет опубликовал свою первую статью в журнале Nature за 1972 год. Он широко известен работами, которые пересекаются с областью моих интересов: использованием зеркал как низкотехнологичной формы виртуальной реальности для лечения фантомных болей в конечностях и паралича, вызванного инсультом. Его исследование также дало импульс началу нашего плодотворного диалога о языке и смысле, который продолжается и по сей день.

Отдельные области коры головного мозга предназначены для конкретных чувственных систем, таких как зрение. Есть также и налагающиеся области — области пересечения, мультимодальные области, которые я упоминал ранее в ходе обсуждения обоняния. Рама пытается определить, каким образом эти области пересечения могут порождать ключевой элемент языка и смысла — метафору.

Психологическая основа метафоры

Канонический пример Рамы заключен в эксперименте, известном как «Буба/кики». Рама говорит испытуемым два слова, оба легкопроизносимые, но бессмысленные в большинстве языков: «буба» и «кики».

Затем он демонстрирует испытуемым две картинки с формами: на одной форма, колючая, как дикобраз, а на другой округлая, как облако. Сопоставьте картинки со словами! Ну конечно, первая картинка вызывает ассоциацию «кики», а вторая — «буба». Это соответствие присуще разным культурам и, похоже, верно для человечества в целом.

Эксперимент «Буба/кики» выделяет одну форму языковой абстракции. Названия «буба» и «кики» соотносятся на основе двух видов стимулов, которые поступают от совершенно разных органов чувств: образа, формируемого на сетчатке, и звучания, улавливаемого ухом. Похоже, подобные абстракции связаны с психологическим феноменом метафоры. Например, Рама выяснил, что пациенты с органическими поражениями той области пересечения коры головного мозга, которая называется нижней теменной долей, испытывают трудности как с решением задачи «Буба/кики», так и с интерпретацией пословиц или рассказов с небуквальным смыслом.

Эксперимент, проведенный Рамой, позволяет предположить, что некоторые метафоры могут представлять собой синестезию. В более тяжелой форме синестезия — это интересная неврологическая аномалия, при которой у человека как бы пересекаются сигналы от различных органов чувств, — например, цвет может восприниматься как звук.

Какова связь между образом и звучанием в эксперименте, поставленном Рамой? С математической точки зрения и слово «кики», и остроконечная форма содержат «острые» элементы, которые не так сильно выражены в слове «буба»; подобные острые элементы присутствуют как в языке, так и в движениях руки, необходимых, чтобы произнести звук «кики» или нарисовать форму «кики».

Рама предполагает, что мультимодальная абстракция — способность к согласованию стимулов, поступающих от разных органов чувств, — могла начать развиваться еще у приматов как наиболее подходящий способ хватать ветки. Вот как это могло произойти: область пересечения в мозгу могла начать развиваться, чтобы соединить некий образ, возникающий на сетчатке (порожденный видом склоненной ветки), с некоей последовательностью мышечных сокращений (позволяющей животному ухватить ветку под данным утлом).

Далее способность к переназначению используется уже в случае иных абстракций, в которых человечество так преуспело, типа метафоры «Буба/кики». Это известное свойство эволюции: ранее возникшая структура после некоторой модификации используется для выполнения параллельных, но иных функций.

Но Раму интересуют и другие виды метафор — те, что непосредственно не попадают в категорию «Буба/кики». Известно, что Шекспир устами Ромео назвал Джульетту «солнцем». Нет никакой очевидной ассоциации типа «Буба/кики» — ничего, что может напрямую связать юную обреченную романтическую героиню с ярким шаром в небе, однако данная метафора сразу же понятна любому, кто ее слышит.

Смысл может возникнуть из искусственно ограниченного словарного запаса

Несколько лет назад мы с Рамой встретились на конференции, на которой оба выступали, и я предложил ему рассмотреть простой способ перехода от идеи «Буба/кики» к сравнению Джульетты с солнцем.

Представьте, что ваш словарный запас составляет всего сто слов. (Если вы когда-либо путешествовали по местам, где население говорило на неизвестном вам языке, вам будет знакома подобная ситуация.) В этом случае вам придется творчески подойти к использованию данного краткого словаря, чтобы вас поняли. Теперь максимально ужесточим это предположение. Допустим, у вас в словаре есть лишь четыре слова: «кики», «буба», «Джульетта» и «солнце». Когда выбор ограничен, возрастает значение того, что в ином случае явилось бы тривиальной синестезией или чем-то еще весьма простым.

Джульетта не колючая, так что «буба» или «солнце» подойдут ей лучше, чем «кики». (Если бы Джульетта была криклива или предрасположена к вспышкам гнева, тогда больше подошло бы «кики», но наша девушка не такова.) Есть и другие незначительные подсказки, которые позволяют сравнить Джульетту скорей с солнцем, чем назвать «буба».

Если крошечный словарь предназначен для широкого использования, то любое различие в качестве слов огромно. Мозг так жаждет ассоциаций, что усилит даже несущественную возможную связь, чтобы использовать ее. (Разумеется, в данной метафоре бесконечно больше значений, чем видится в пьесе. Джульетта переживает закат, как и солнце, но когда умирает, не возвращается, как солнце. Еще можно сказать, что прототип Джульетты всегда возвращается, как солнце, хорошая метафора всегда порождает массу плодотворных идей.)

Подобно этому наиболее выразительный сленг всегда возникает благодаря малообразованным людям, творчески использующим известные им слова. Это утверждение верно для языков пиджин, уличного сленга и т. п. Часто наиболее образные слова широко распространены, используются во множестве контекстов. Такие, как идишское Nu? или испанское Pues.

Одной из причин моего интереса к метафоре «солнце» является тот факт, что она имеет отношение к коллизии, лежащей в основе информатики с самого начала: может ли смысл быть передан сжато и точно или же он появляется лишь приблизительно и основан на статистических взаимосвязях множества компонентов?

Математические выражения сжаты и точны, и большинство первых ученых-информатиков считало, что хотя бы частично язык должен демонстрировать подобные качества.

Выше я пояснил, каким образом статистические подходы к решению проблемы типа автоматических переводчиков работают лучше, чем сжатые и точные. Я также выступал против вероятности существования первоначального, небольшого, качественно дефинированного вокабуляра в эволюции языка в пользу спонтанного словарного запаса, который так и не был никогда четко дефинирован.

Но существует по меньшей мере еще одна возможность, ранее мною не описанная: словарь может и формироваться, но нельзя исключить существование некоего внешнего фактора, который изначально сдерживает его развитие и не позволяет ему стать настолько большим, насколько это допускает процесс его формирования.

Развитие идеи «Буба/кики», как и прочих процессов поиска соответствий в человеческом мозгу, можно вообразить основой создания бесконечной последовательности метафор, которая способна соответствовать безграничному словарю. Но если такое объяснение верно, метафора «солнце» может возникнуть лишь в ситуации, когда словарь хотя бы частично ограничен.

Представьте, что у вас есть словарь, обладающий безграничным потенциалом, в то время, когда вы изобретаете язык. Тогда вы можете назначить отдельное слово для каждого понятия, действия, предмета, которые хотите описать. Сжатый же словарь может породить менее ленивые, более образные слова.

Возможно, скромные мыслительные способности предков человека были причиной ограничения размера словаря. Как бы то ни было, изначально ограниченный словарь мог понадобиться для появления выразительного языка. Конечно, словарь может получить и дальнейшее развитие, когда сформируется язык. Современный английский обладает огромным словарем.

Малый объем мозга мог спасти человечество от раннего массового появления бессмысленности

Если вычислительные облака станут бесконечно эффективны, возникнет гипотетическая опасность того, что любые возможные интерполяции слов — романы, песни, мимика — будут населять бесконечную «Википедию» в стиле Борхеса в небесах. Если это произойдет, все слова станут бессмысленными, а значимые выражения — невозможными. Но, разумеется, облако никогда не станет бесконечным.

ЕСЛИ БЫ МЫ ОБЛАДАЛИ МОЗГОМ, ИМЕЮЩИМ БЕЗГРАНИЧНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ, СПОСОБНЫМ ИСПОЛЬЗОВАТЬ БЕСКОНЕЧНОЕ ЧИСЛО СЛОВ, ЭТИ СЛОВА БЫ НИЧЕГО НЕ ОЗНАЧАЛИ, ПОТОМУ ЧТО КАЖДОЕ БЫЛО БЫ СЛИШКОМ СПЕЦИФИЧЕСКИМ ДЛЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ. НАШИ ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЕ ПРЕДКИ НЕ СТАЛКИВАЛИСЬ С ЭТОЙ ПРОБЛЕМОЙ, ОДНАКО СЕЙЧАС, С РАЗВИТИЕМ ИНТЕРНЕТА, СУЩЕСТВУЕТ ОПАСНОСТЬ ТАКОЙ ВСТРЕЧИ. ТОЧНЕЕ, СУЩЕСТВУЕТ ОПАСНОСТЬ ТОГО, ЧТО МЫ БУДЕМ НАСТОЛЬКО СИЛЬНО ОПАСАТЬСЯ СТОЛКНУТЬСЯ С НЕЙ, ЧТО ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО РЕАЛИЗУЕТСЯ.

 

В предыдущих разделах я утверждал, что, отрицая своеобразие личности, вы добьетесь от людей лишь неуверенности и низких результатов. С другой стороны, я также писал, что вычислительный способ мышления — философская система, которая не отводит людям особого места, — может оказаться очень полезным в научных рассуждениях. Если мы хотим понять себя в натуралистических терминах, мы должны применять натуралистическую философию, которая в некоторой степени учитывает существующую непреодолимую сложность, и пока не появится иная идея, мы можем это сделать лишь с помощью вычислительного способа мышления.

Хочу также отметить, что вычислительный способ мышления способен помочь и в случае некоторых инженерных приложений. На самом деле материалистический подход к человеческому организму необходим в тех случаях, когда придерживаться его не обязательно легко.

Например, много лет я моделировал симуляторы хирургических операций и в процессе разработки пытался на время начать думать о человеческом теле как о чем-то мало отличающемся от тела животного или сложного робота. Подобную работу трудно делать хорошо, если отсутствует отстраненность и объективный подход.

К сожалению, пока не существует единой философии, которая была бы верна во всех случаях; возможно, такая никогда не появится. Отношение к людям как к части природы и не более — основа для разработки технологий, воплощающих человеческие стремления. Есть и обратная ошибка — отношение к природе как к личности. Эта ошибка приводит к путанице типа разумных структур.

Я грубо вывел границу между ситуациями, когда полезно думать о людях как о чем-то особом, и ситуациями, когда такой подход только мешает.

Но этого недостаточно.

Важно также обратиться к романтическому призыву кибернетического тотализма. Этот призыв, бесспорно, существует.

Входящие в храм вычислительного способа мышления получают духовное утешение, характерное для традиционных религий. Оно содержит утешение метафизических стремлений в виде гонки за достижением все более высоких уровней цифрового представления и даже красочную эсхатологию в виде сингулярности. И действительно, большинству истинно верующих сингулярность дает надежду на жизнь после смерти.

Возможно ли, что новый цифровой гуманизм предложит романтические образы, способные тягаться с этим невероятным зрелищем? Я обнаружил, что гуманизм предлагает даже более красочный, героический и завораживающий подход к сути технологии.

Тут дело в эстетике и эмоциях, а не в рациональных аргументах. Я могу лишь сказать, почему это верно для меня, и надеяться, что это может быть верным и для вас.

 

Глава 14

Снова дома (мой роман с неотенией Башляра

[24]

)

Здесь я представлю собственный романтический подход к технологии. Он включает зависть к головоногим моллюскам, «постсимволическую коммуникацию» и идею о том, что прогресс нацелен на обогащение общения, а не на достижение власти. Я верю, что эти идеи являются примерами множества других, которые еще ждут своего открытия и станут более притягательными, чем кибернетический тотализм.

Эволюционная стратегия

Неотения является эволюционной стратегией, в разной степени проявляющейся у различных видов, при которой характеристики более раннего развития организма выделяются и встраиваются на более зрелых стадиях.

Например, у людей неотения выражена сильнее, чем у лошадей. Новорожденный жеребенок может самостоятельно стоять и с рождения обладает многими прочими умениями взрослой лошади. Человеческий же младенец более похож на эмбрион лошади. Он рождается даже без базовых умений взрослого человека — например, способности к самостоятельному передвижению.

Эти навыки нарабатываются людьми в детстве. Мы, мудрые млекопитающие, становимся таковыми, рождаясь более глупыми, чем наши живущие инстинктами двоюродные братья из мира животных. Мы входим в этот мир как эмбрионы, но уже вне утробы. Неотения открывает окно в мир прежде, чем наш мозг мог бы развиться, исключительно под воздействием инстинктов.

Иногда полагают, что уровень неотении человека не фиксирован, что он возрастал с развитием человечества. Я не собираюсь вступать в дискуссию о смысле природы воспитания. Но, полагаю, можно сказать определенно, что неотения является невероятно полезной для понимания взаимосвязи между изменениями в человеке и в технологии, и, как и с другими аспектами нашей индивидуальности, на настоящем этапе мы не знаем о генетической составляющей неотении столько, сколько наверняка узнаем в недалеком будущем.

Период жизни, что мы зовем детством, был существенно удлинен в связи с повышением грамотности, ведь для того, чтобы научиться читать, требуется время. Неграмотные дети все так же шли работать в поле, тогда как те, кто обучался грамоте, проводили время в искусственно защищенном месте, называемом классом, продолжении материнского чрева. Утверждалось даже, что широко распространенное принятие детства как фазы человеческой жизни произошло лишь в связи с распространением печатного пресса.

Детство становится более невинным и защищенным по мере роста благосостояния. Частично это связано с тем, что все меньше братьев и сестер борются за материальные блага и внимание родителей. Эволюционный психолог мог бы также утверждать, что мотивация родителей «вкладывать» в ребенка с уменьшением количества детей возрастает.

С ростом благосостояния появляется «растянутое» детство. Общеизвестно, что дети вступают в сексуальные отношения в более раннем возрасте, чем десятилетия назад, но это лишь одна сторона монеты. Их сексуальность также сохраняет черты детскости дольше, чем прежде. Двадцатилетние — это новые подростки, а тридцатилетние зачастую находятся на стадии свиданий, они еще не выбрали спутника жизни и не приняли решения, заводить ли детей.

Если технология и способна сделать какую-то детскую травму или беспокойство устаревшими, то это случится, как только появится возможность (может, даже раньше!).

Дети требуют внимания. Таким образом, молодежь в своем растянутом детстве теперь может считать, что получает достаточно внимания через социальные сети и блоги. В последнее время дизайн интернет-технологии шагнул от ответа на их потребность во внимании к еще более ранним стадиям развития человека.

Боязнь разлуки уменьшается постоянным общением. Молодые люди сообщают обо всех подробностях своей жизни в сетях типа Twitter не для того, чтобы выпендриться, но чтобы уйти от закрытой двери спальни, пустой комнаты, кричащего вакуума изолированного ума.

Для меня быть быстрым так долго означает быть медленным

Ускорение изменений практически стало новой религией в Кремниевой долине. Нам часто кажется, что одновременно с чипами ускоряется и все остальное. Это позволяет многим из нас с оптимизмом смотреть на вещи, пугающие практически всех остальных. Инженеры-технологи вроде Рэя Курцвейла будут доказывать, что ускорение совершенствования технологического потенциала неизбежно опередит такие проблемы, как глобальное потепление и исчерпание запасов нефти. Однако не все связанные с технологией процессы ускоряются в соответствии с законом Мура.

Например, ранее я уже упоминал, что программное обеспечение не всегда развивается параллельно совершенствованию аппаратных средств. Разработка программ часто даже замедляется по мере укрупнения компьютеров, потому что в более сложных программах возрастает вероятность появления ошибок. Когда на кон поставлено многое, развитие замедляется и становится более консервативным. Именно это сейчас и происходит.

Так, интерфейс пользователя в поисковых системах все еще основывается на интерфейсе командной строки, с помощью которой надо составлять логические фразы, используя символы типа тире и кавычек. Такими были персональные компьютеры, однако для перехода от Apple II к Macintosh понадобилось меньше десяти лет. А вот сетевые поисковые системы появились более десяти лет назад, но они все еще не могут выйти из эры командной строки. Такими темпами к 2020 году развитие программного обеспечения способно перейти в застой, как часы, приближающиеся к черной дыре.

Существует и еще одна форма замедления, связанная с законом Мура, и она пересекается с процессом неотении. Вообще говоря, закон Мура должен был бы ускорить развитие медицины, потому что компьютеры в состоянии разогнать такие процессы, как расшифровка генома и создание новых лекарств. Это означает, что здоровая старость станет еще здоровее и будет более долгой и что фаза молодости также удлинится. Обе фазы взаимосвязаны.

Это также означает, что сдвиги поколений в области культуры и мышления будут происходить реже. Беби-бум пока не завершен, и 1960-е годы все еще доминируют в поп-культуре. Я полагаю, отчасти это связано с феноменом ретрополиса и юношеской неопытности, но отчасти и с тем, что представителей поколения беби-бума много, и они остаются активными членами общества. И все это потому, что постоянные успехи в медицине, здравоохранении, сельском хозяйстве и иные плоды развития технологии увеличили продолжительность жизни. По мере совершенствования технологии люди живут дольше, поэтому культурные изменения заметно замедляются, ведь они крепче связаны с уходящими поколениями, чем с приходящими.

Так что закон Мура замедляет культурные изменения от поколения к поколению. Но это всего лишь обратная сторона неотении. Хотя и легко считать, что неотения делает упор на качества юности, которые по сути своей радикальны и экспериментальны, когда культурная неотения доведена до крайности, она подразумевает консерватизм, поскольку перспективы каждого поколения сохраняются дольше и имеют все более серьезное воздействие по мере расширения неотении. Таким образом, неотения выявляет в культуре противоречивые качества.

Кремниевая инфантильность

Стоит повторить очевидную истину, если массы людей каким-то образом ее не замечают. Вот почему я хочу указать на наиболее явный аспект цифровой культуры: она складывается из инфантильности, идущей волна за волной.

Некоторые из величайших спекулятивных инвестиций в человеческой истории продолжают вливаться в глупые схемы Кремниевой долины с названиями как от доктора Сьюза. В любой момент можно узнать о сотнях миллионов долларов, стекающихся во вновь созданные компании Ublibudly или MeTickly. Я сам придумал эти названия, но если бы они существовали, они бы стали настоящими магнитами для инвестиций. В подобных компаниях можно найти комнаты, полные инженеров — выпускников Массачусетского технологического института с докторскими степенями, ищущих не лекарство от рака или источники питьевой воды для стран третьего мира, а схемы, позволяющие взрослым участникам социальных сетей обмениваться фотографиями плюшевых мишек или драконов. Похоже, в конце пути технологического совершенствования находится игрушечный домик, в котором человечество регрессирует до ясельного уровня.

Может показаться, что я обличаю инфантильную природу сетевой культуры, но дело тут не в насмешках. Действительно, здесь есть над чем посмеяться, но важнее найти связь между неотенией технологического инфантилизма и великой и авантюрной тенденцией, присущей человеческому виду.

И в этой связи нет ничего плохого! Я не говорю — Интернет превращает нас в детей, это ужасно! — наоборот. Культурная неотения бывает замечательной. Однако важно понимать и темную сторону вопроса.

Неотения Голдинга, неотения Башляра и инфантильная неотения

Все происходящее в цифровой культуре, от идей открытого программного обеспечения до рождающихся стилей «Википедии», можно объяснить в терминах культурной неотении. Обычно у неотении есть положительная и отрицательная стороны, и они совпадают с плохой и хорошей сторонами любого события, происходящего в кукольном доме.

Наличие у детства хорошего и плохого аспекта является заведомо субъективным. Один из подходов к определению хорошего в детстве прославляется в «Поэтике грезы» философа Гастона Башляра, а плохое описано в романе «Повелитель мух» Уильяма Голдинга.

К хорошему относятся невероятное воображение, безграничная надежда, чистота и безмятежность. Детство составляет самую суть магии, оптимизма, творчества и открытого изобретения себя и мира. Это сердце нежности и связи между людьми, преемственности поколений, доверия, игры и взаимности. Это время, когда мы используем свое воображение, не ограниченное полученными нами жизненными уроками.

Плохое более очевидно и включает издевательства, безграничную раздражительность и эгоизм.

Интернет дает многочисленные примеры обоих аспектов неотении.

Неотения Башляра обнаруживается вдруг на какой-то странице MySpace, передающей ощущение чуда и странности, которое возникает в подростке, изучающем открывающийся перед ним мир. Она также появляется в Second Life и игровых средах, где дети обнаруживают возможности самовыражения. Честно говоря, на данном этапе банальная глупость преобладает в Сети над нежностью и ощущением чуда; это преобладание не так остро выражено в реальном мире, но хорошее тоже существует.

Обнаружить уродливую голдинговскую сторону неотении в Сети так же легко, как вымокнуть под дождем, — она описана в разделах этой книги, посвященных троллям и сетевому поведению толпы.

Моя встреча с неотенией Башляра в самой интересной комнате мира

Нет ничего скучнее, чем слушать, как люди рассказывают о неописуемых, глубоко личных переживаниях — видениях под воздействием ЛСД или явлении Христа. Если вы живете в области залива Сан-Франциско, вы знаете, как избегать тех едва заметных поворотов в беседе, которые могут вызвать поток откровений.

Поэтому я с внутренней дрожью предлагаю собственную версию откровения. Я рассказываю об этом, чтобы донести мысль столь базовую, столь всеохватывающую, что иным путем ее было бы трудно выделить и описать.

В 1980-е годы Пало-Альто уже был столицей Кремниевой долины, но до сих пор можно обнаружить следы его прежнего существования, когда он был всего лишь сельским раем между кампусом Стэнфордского университета и бескрайним морем солнечных фруктовых садов, раскинувшимся к югу. Если ехать по основной дороге из Стэнфорда, а затем свернуть на грунтовый проселок вдоль ручья, можно было добраться до неприметной группки маленьких побеленных коттеджей.

Мы с друзьями жили в этом уютном местечке и вели существование «поздних хиппи». Я сумел заработать на разработке видеоигр, и мы использовали эти деньги, чтобы собирать машины виртуальной реальности. Помню, однажды какой-то из моих коллег — может, Чак Бланшар или Том Циммерман — потрясенно сказал мне: «Ты осознаешь, что сейчас мы находимся в самой интересной комнате мира?»

Знаю, что в тот момент мы были не единственными людьми, считавшими, что они делают самое интересное дело на свете, но даже годы спустя мне кажется, что это заявление весьма близко к истине. Мы впервые соединяли людей в виртуальной реальности.

Если бы вы попали к нам, вот что вы увидели бы. Некоторые носились по кабинету сумасшедшего ученого, уставленному компьютерами и окутанному непроходимыми лианами проводов, пытаясь справиться с глюками, которые постоянно грозили обрушить всю систему. Один-два счастливчика находились в виртуальной реальности. Это были люди в огромных черных очках и перчатках, покрытых узорами мелких электросхем. Другие болтались поблизости и следили, чтобы никто не вошел в стену и не запутался в проводах. Но самым интересным было то, что испытатели наблюдали внутри виртуальной реальности.

На одном уровне они видели лишь дергающиеся грубые образы, с трудом сохраняющие равновесие при резком повороте головы. Это было младенчество виртуальной реальности. Но было и одно решающее отличие, заключающееся в том, что даже на самых ранних этапах крайней грубости виртуальная реальность давала поразительные новые переживания, которые были недоступны никаким иным средствам коммуникации.

Я испытываю разочарование, вынужденный и четверть века спустя описывать эти переживания словами. Некоторые производные виртуальной реальности стали привычными: вы можете играть с аватарами и виртуальными мирами в Second Life и иных сетевых сервисах. Но все еще очень редко можно испытать то, о чем я хочу рассказать.

Итак, вы в виртуальной реальности. Ваш мозг начинает верить в виртуальный мир, а не в реальный. Существует некий сверхъестественный момент перехода из одной реальности к другой.

В 1980-е годы ранняя виртуальная реальность обладала очарованием, которое теперь почти потеряно. (Правда, я верю, что в будущем оно снова появится.) Образность была минималистичной, поскольку мощности компьютера, способной передать визуально богатый мир, еще не существовало. Но наша оптическая конструкция давала насыщенный и глубокий эффект, а не блочный, обычно ассоциирующийся с ранней компьютерной графикой. И нам приходилось использовать наши минимальные графические возможности очень осторожно, поэтому многоцветные геометрические узоры, заполнявшие самые ранние виртуальные миры, обладали вынужденной элегантностью.

Помню, как я смотрел на темно-синее виртуальное небо и на первую живую виртуальную руку, кубистскую скульптуру медного цвета, состоящую из цилиндров и конусов, которая двигалась под действием моей мысли, которая была мной.

Мы могли играть виртуальной реальностью как в самом базовом исследовании, творчески и открыто. В наши дни работать с полномерной виртуальной реальностью все еще, к сожалению, непомерно дорого, поэтому без конкретного приложения такое случается нечасто. Ведь еще до приобретения оборудования вам понадобятся комнаты, в которых могли бы блуждать люди, когда они считают, что находятся в ином мире, однако университеты всегда испытывают трудности с помещениями.

Виртуальная реальность полного погружения в наши дни слишком часто применяется для решения конкретной задачи. Если с помощью виртуальной реальности вы практикуетесь в проведении хирургических операций, вам не нужны психоделические облака в небе. У вас может даже не быть аудиоряда, потому что его наличие не обязательно для выполнения вашей задачи. По иронии судьбы, с удешевлением необходимых технологий встречается все меньше примеров создания экзотической полной виртуальной реальности.

Попытка наиболее точно создать виртуальное тело с помощью грубых технологий того времени была несомненным и притягательным вызовом для нас. Для ее реализации мы разработали костюм для тела, полностью покрытый датчиками. Измерения, снимаемые с датчиков у человека, одетого в этот костюм, при его мелких движениях, например движении кистью, применялись для передачи соответствующего движения виртуального тела. Вскоре в виртуальной реальности люди уже могли танцевать и расслабляться.

Конечно, случались и ошибки. Я прекрасно помню замечательную ошибку, в результате которой моя рука стала огромной, как сеть летящих небоскребов. Как это часто происходит, ошибка привела к интересному открытию.

Оказалось, что люди быстро осваивают различные странные тела, и это не мешает им действовать в виртуальном мире. Меня заинтересовало, до какой степени странным может быть тело, чтобы при этом не дезориентировать мозг. Я пытался удлинять части конечностей, размещать конечности в непривычных местах. Самый интересный эксперимент заключался в создании виртуального лобстера. У лобстера есть три пары маленьких лапок в середине тела, по бокам живота. Если бы физические человеческие тела отрастили такие конечности, мы бы считали их движения с помощью соответствующего костюма, и все.

Полагаю, читатель не удивится, узнав, что у человека нет таких лапок, поэтому возникает вопрос, как их контролировать. Ответом является выделение малого воздействия каждой из различных частей человеческого тела и соединение этого потока данных в единый контролирующий сигнал для конкретного сочленения в дополнительных лапках лобстера. Малое движение локтя, легкое сгибание колена — дюжину таких движений можно объединить для того, чтобы контролировать средний сустав маленькой конечности № 3. В результате колени и локти человека могли контролировать свои виртуальные аналоги и одновременно помогать контролировать дополнительные конечности.

Да, оказывается, люди могут научиться контролировать тела с дополнительными конечностями!

Уверен, в будущем дети смогут превращаться в молекулы или треугольники, чтобы понять их на «телесном» уровне. Убежден, что для свиданий умение плавно преображаться (морфинг) станет не менее важным, чем умение целоваться.

Когда вы находитесь в виртуальной реальности, вы можете заметить нечто необычное, хотя ничто вас к этому не подталкивает: вы больше не ощущаете физическое тело. Ваш мозг принял аватар за ваше тело. Единственным различием между вашим телом и реальностью, в которой вы находитесь, является то, что вы уже знаете, как контролировать свое тело, так что это происходит автоматически и подсознательно.

На самом деле из-за гомункулярной гибкости любая часть реальности могла бы стать частью вашего тела, если бы вы подключили элементы программного обеспечения таким образом, чтобы мозг мог ее легко контролировать. Может, если вы пошевелите пальцами на ногах, облака на небе тоже покачаются. И вы начнете ощущать их как часть своего тела. Все составляющие виртуального мира становятся взаимозаменяемыми по сравнению с миром реальным. И это ведет к откровению.

Тело и вся реальность больше не имеют определенных границ. Тогда что вы такое в данной точке пространства? Вы плывете в нем как в центре этого мира. Вы замечаете, что существуете, поскольку что еще может происходить? Я думаю о виртуальной реальности как о машине для обнаружения существования.

Постсимволическая коммуникация и головоногие моллюски

Помните, в фильме «Терминатор-2» с помощью компьютерной графики злой Терминатор мог принимать форму и образ любого человека, с которым сталкивался? Морфинг — трансформация на экране — нарушил неписаные правила того, что якобы можно увидеть, и породил глубокое и мучительное удовольствие где-то в мозгу зрителя. Можно реально ощутить, как ваша нервная система распадается и вновь собирается.

К сожалению, данный эффект превратился в клише. Сейчас, когда вы смотрите телерекламу или научно-фантастический фильм, внутренний голос говорит: «Фу, очередная трансформация». Есть, правда, один видеоклип, который я постоянно демонстрирую студентам и друзьям, чтобы напомнить им и самому себе об эффекте переноса, которым обладает анатомическая трансформация. Этот клип настолько шокирует, что большинство зрителей с первого раза не могут его воспринять, поэтому они просят включать его снова и снова, пока их разум не расширится, чтобы быть в состоянии его принять.

Это видео снял в 1997 году Роджер Хэнлон, ныряя с аквалангом у Больших Каймановых островов. Роджер — исследователь из морской биологической лаборатории Woods Hole, он занимается изучением головоногих моллюсков — отряда морских существ, в который входят осьминоги, кальмары и каракатицы. Роджер снял это видео, когда плыл обследовать ничем не выдающийся камень, покрытый колеблющимися водорослями.

Внезапно он увидел, как треть камня и спутанная масса водорослей изменяются, трансформируясь в то, чем являются в реальности — колышущимися щупальцами ярко-белого осьминога. Укрытие обнаружено, и осьминог выпускает чернильное облако и уплывает, оставив Роджера и зрителей потрясенными до глубины души.

Звезда этого видео, осьминог обыкновенный (Octopus vulgaris), является одним из нескольких разновидностей головоногих моллюсков, обладающих способностью к морфингу, включая осьминога-имитатора (mimic octopus) и гигантскую австралийскую каракатицу. Эта трансформация настолько причудлива, что однажды я даже увязался за Роджером, чтобы своими глазами убедиться, что он не дорабатывает видео с помощью искусных трюков компьютерной графики. К тому моменту я уже был влюблен в головоногих. Мои друзья со временем смирились с моей навязчивой идеей; они привыкли к моим длительным восторженным излияниям в адрес этих существ. Я считаю головоногих моллюсков самыми странными и сообразительными созданиями на земле. Они являются лучшим примером того, насколько отличными от нас могут быть разумные инопланетяне (если таковые существуют), а также дразнят нас намеками на потенциальные возможности нашего собственного вида.

«Неотшлифованный» разум головоногих, похоже, имеет больший потенциал, чем разум млекопитающих. Головоногие умеют делать массу вещей — например, мыслить в 3D и трансформироваться, что было бы замечательным врожденным навыком в высокотехнологическом будущем. Координация «глаз — щупальце» не уступает координации «глаз — рука». Мозг и тело головоногих просто созданы для того, чтобы они могли развиться в доминирующую расу создателей высокотехнологических орудий. По своим качествам именно головоногие должны были бы править миром, а мы — быть их домашними любимцами.

Что есть у нас и чего нет у них — это неотения. Наше секретное оружие — детство.

Младенцы головоногих с рождения вынуждены уметь постоять за себя. Наблюдения показали, что некоторые из них реагируют на внешний мир, даже находясь внутри своего прозрачного яйца, еще не родившись, чисто инстинктивно. Если люди находятся на одном конце шкалы неотении, то головоногие — на противоположном.

Мужские особи головоногих после спаривания редко живут долго. У них не существует понятия «родители». Хотя в течение жизни головоногие моллюски могут многому научиться, они не передают свои знания будущим поколениям. Каждое новое поколение начинает с нуля, с чистого листа, познавая мир без каких-либо иных указаний, кроме инстинктов, заложенных в их гены.

Если бы у головоногих было детство, они бы наверняка правили на Земле. Это можно выразить единственной формулой, которую я привожу в своей книге:

головоногие моллюски + детство = люди + виртуальная реальность.

Морфинг головоногих моллюсков происходит почти так же, как в компьютерной графике. Тут задействованы две составляющие: изменение в образе или фактуре, видимых на поверхности образца, и изменение самого образца. «Пиксели» в коже головоногих — это органы, называемые хроматофорами. Они могут быстро расширяться и сжиматься, причем каждый наполнен пигментом определенного оттенка. Когда нервный импульс вызывает расширение красного хроматофора, «пиксель» становится красным. Последовательность нервных импульсов порождает меняющуюся картину — анимацию — на коже головоногого моллюска. Что касается формы, осьминог умеет быстро сложить свои щупальца в самые различные фигуры, например в рыбу, ветвь коралла, может даже затянуть «ремни» на коже, чтобы добавить структурности образу.

Зачем нужна трансформация? Во-первых, в целях маскировки. (Осьминог на том видео, наверное, пытался спрятаться от Роджера.) Во-вторых, для охоты. На одном из клипов Роджера запечатлена гигантская каракатица, преследующая краба. Тело каракатицы в основном мягкое, у краба — одетое в панцирь. Когда каракатица приближается, краб принимает позу средневекового рыцаря и угрожающе размахивает своими острыми клешнями перед уязвимым мягким телом противника.

Каракатица устраивает причудливое и оригинальное психоделическое представление. Странные образы, буйство цвета и бегущие волны рисунков, похожих на молнии и филигрань, пробегают по ее коже. Это настолько невероятное зрелище, что даже краб, похоже, теряется, немедленно его угрожающая поза сменяется другой, как бы говорящей: «Что это?» И в тот же миг каракатица бьет его в расщелины панциря. Она использует для охоты искусство!

Как исследователь, изучающий виртуальную реальность, могу вам точно сказать, какое чувство охватывает меня, когда я наблюдаю трансформации головоногих: зависть.

Проблема заключается в том, что для возможности превращения в виртуальной реальности люди должны предварительно в мельчайших деталях разработать аватары, способные к превращению. Наши программные средства еще недостаточно гибки, чтобы позволить нам, находясь в виртуальной реальности, изменять себя, импровизируя с разными формами.

В мире звуков мы можем быть более спонтанными. Мы можем издавать своим ртом разнообразные странные звуки, спонтанно и очень быстро. Вот почему мы умеем говорить на различных языках.

Но когда дело доходит до образной коммуникации, а также передачи запахов и непринужденного принятия форм, которые можно ощутить, — вот тут мы хромаем.

Мы можем подражать — в ходе своей лекции о головоногих моллюсках я люблю изображать краба и каракатицу, чтобы проиллюстрировать свой рассказ. (Не один слушатель говорил мне, что с моей прической я с годами все больше похожу на головоногих.) Мы можем научиться рисовать пером и кистью или работать с программами компьютерного графического дизайна, но мы не умеем создавать образы с той же скоростью, с какой работает наше воображение.

Предположим, что мы обладаем способностью преображаться со скоростью мысли. Какой язык это может породить? Будет ли это все та же беседа или мы сможем «сказать» друг другу что-то новое?

Например, вместо того чтобы говорить: «Я голоден, пошли поохотимся на крабов», вы сможете симулировать собственную прозрачность, чтобы друзья увидели ваш пустой желудок, или превратитесь в видеоигру «Охота на крабов», чтобы вы с единомышленниками могли немного потренироваться перед реальной охотой.

Я зову такую возможность постсимволической коммуникацией. Это непростая идея, но мне она представляется захватывающей. Она не предполагает уничтожения языка в том виде, в котором мы его знаем, символическая коммуникация не исчезнет, но она способна привнести в нее яркое расширение ее значения.

Люди могут однажды пережить это невероятное превращение. Тогда у нас появится возможность отказаться от посредников — символов — и напрямую делиться ощущениями. Изменчивая конкретность способна оказаться более выразительной, чем абстракция.

В сфере использования символов вы можете выразить такое качество, как, например, краснота. В постсимволической коммуникации вам может попасться красное ведро. Наденьте его на голову — и вы обнаружите, что оно полое внутри. Внутри него плавают все красные вещи: зонтики, яблоки, рубины, капли крови. Красный внутри ведра — не «всегда красный» Платона. Он конкретен. Вы можете видеть, что есть общего у предметов. Это новый вид конкретики, который не менее выразителен, чем абстрактная категория.

Возможно, я привел сухой и академичный пример. Не хочу притворяться, что полностью его понимаю. Изменчивая конкретность может оказаться абсолютно новой выразительной областью. Для ее достижения могут потребоваться новые орудия или инструменты.

Я представляю некий саксофоноподобный инструмент в виртуальной реальности, с помощью которого я могу сымпровизировать как золотых тарантулов, так и ведро со всеми красными предметами. Если бы мне было известно, как его создать, я бы создал его сейчас, но я не знаю как.

Полагаю, что неизвестно даже, можно ли вообще создать такой инструмент, который действительно поднимет импровизатора над миром символов. Даже если вы использовали концепцию красного для создания ведра со всеми красными вещами, вы бы не достигли этой цели.

Я много времени уделяю этой проблеме. Я пытаюсь найти способ создания программного обеспечения, которое выйдет за границы существующих символьных систем. Это мой фенотропный проект.

Суть проекта заключается в том, чтобы создать программное обеспечение, отвергающее саму идею протокола. Вместо этого каждый модуль программы должен для связи с другими модулями использовать новые общие техники распознавания образов — подобные тем, что я описывал выше, способным распознавать лица. Фенотропное построение может в итоге привести к созданию программного обеспечения, которое будет менее спутанным и непредсказуемым, поскольку из него исчезнут протоколы, а следовательно, и характерные дня них отказы. Оно также может открыть людям выход из темницы предопределенных, замкнутых на себя онтологий типа MIDI.

Самым важным в постсимвольной коммуникации является то, что она, надеюсь, демонстрирует: даже такой мягкий человек, как я, может быть не менее радикальным и честолюбивым, чем любой кибернетический тоталист, как в науке, так и в технологии, и в то же время способным верить, что людей нужно рассматривать отдельно, как совершенно особую категорию.

Перспектива абсолютно иного понятия коммуникации волнует меня гораздо сильнее, чем построения типа сингулярности. Любой гаджет, даже такой большой, как сингулярность, через некоторое время наскучивает. Но углубление смысла — это самое яркое потенциальное приключение, доступное нам.