Владимир едва справился с наступающим, липким и неотвратимым чувством страха. Стараясь не смотреть вниз, он делал несколько неуверенных шагов и снова замирал. Ему казалось, что пролетела целая вечность, прежде чем он преодолел этот злополучный, шаткий мост. Обрыв остался позади, бурный водопад походил на сдавленного арканом, крупного хищника, рыкнувшего напоследок всей мощью своей широкой глотки. Лунный свет упал на узкую дорожку, ведущую к огромному, серому, мрачного вида, замку.

Острые пики башен терялись в темном ночном небе – с земли не было видно их вершин. Гранитные стены, возведенные из больших, ровных, прямоугольных валунов выглядели столь монументально, что в сердце закрадывалась тревога: меня, пожалуй, здесь будут бить и пытать, но сбежать, отсюда не удастся. Маленькие решетчатые оконца таились в глубине гранитных анфилад и располагались настолько высоко от земли, что только птицы могли приблизиться к этим жутким «глазницам замка». Прямоугольные, темные бойницы едва проступали в вышине, густой туман клубился в их потемневших от времени, покрытых мхом, нишах, где прятались хищные вороны или вили гнезда летучие мыши.

Не было видно ни конца ни края этим высоким серым стенам. Казалось, что жилище Виктора начинается здесь на холме, но не заканчивается, уходя в лабиринты неведомого макабрического пространства. Лишь с левой стороны высокой стены Владимир заметил глянцевые скелетообразные деревья – продолжение Черного леса. Их острые кроны, подобно гигантским вилам, царапали влажные от мороси валуны. Далее каменные башни таяли, делались невидимыми человеческому глазу.

Владимир ступил на тропинку, ведущую к чугунным решетчатым воротам. Он чувствовал себя овцой, идущей на заклание. Пару раз мелькнула крамольная мысль: «А не броситься ли назад? Но там этот жуткий мост… Да и куда бежать? Он все равно меня везде отыщет. Из-под земли достанет. А я, собственно, и так давно под землей…»

Ему пришлось все время подниматься в гору – замок находился на внушительном известняковом холме, поросшем сине-зеленой мелкой травой. Среди травы попадались пятнистые, розовые и серые мраморные валуны. Холм с замком, залитый лунным светом, производил ошеломительное, и вместе с тем гнетущее впечатление. Приблизившись, Владимир заметил, что возле решетчатых ворот, а также над ними, в каменных уступах, едва различимых арках, переходах от одной крепостной стены к другой, в складках гранитных анфилад, над маленькими оконцами и на карнизах под ними – всюду сидели и лежали, стояли на задних лапах, или готовились к прыжку каменные изваяния черных и серых, разномастных горгулий. У этих стражников были более крупные размеры, чем у его домашних самочек горгулий, и свирепый, доводящий до животного ужаса, вид.

Он подошел к воротам, поблизости не было ни души. Каменные горгульи, к счастью, не подавали признаков жизни. «Есть ли здесь звонок? Или надо постучать?» – Он робко протянул руку, костяшки пальцев больно ударились о чугун, не вызвав даже звука. – «Как же Виктор услышит, что я пришел?»

– Я здесь! Откройте, пожалуйста, ворота! – крикнул Владимир, подняв высоко голову. Но крик вышел слабым, из горла не шли громкие звуки – казалось, будто рот забит клочьями ваты. Или его крик подхватил порыв ветра, унесший звуки в гранитовую высь.

Через пару минут, прошедших в полнейшей тишине, чугунные ворота дрогнули и стали со скрипом подниматься. Навстречу никто не вышел. Он прошел внутрь строгого прямоугольного двора… Лунный свет стал ярче, казалось, что к нему добавился свет тысячи огненных факелов. Внутреннее устройство замка напоминало средневековые замки Европы, но таких замков Владимир не видел ни во время поездок, ни на картинах или старинных гравюрах, такой замок не мог даже стать плодом его бурной фантазии…

Пышное убранство владений Виктора шло дальше самых смелых фантазий и напоминало о том, что тут живет не простая личность, а великий государь или восточный правитель.

Пол огромного двора был выстлан светло-серой хрустальной плиткой, напоминающей по цвету прозрачный, дымчатый опал. В каждой плитке томился замурованный белый цветок раскрытой лилии или соцветие из двух или трех цветов. И сами плиты соединялись меж собой таким образом, что создавался диковинный, пляшущий в лунном свете, узор. С двух сторон двора открывался вид на искусственный сад. Все деревья этого сада были посажены в мраморные и малахитовые горшки. Часть из них казалась натуральными – зеленая листва дышала изумрудной свежестью. Нежные зеленые ветки усыпали крупные розовые, белые и сиреневые цветы. В некоторых горшках цвели благоухающие розы различных сортов и расцветок: от кипенно-белого и алебастрового, до шафранно-желтого; от нежно розового, цвета Авроры и «бедра нимфы» до ярко-пурпурного, карминного и почти черного оттенка. Над цветами стояло густое облако розового аромата. Владимир не смог удержаться: с благоговейным восторгом он подошел к одному из цветков и вдохнул знакомый и такой далекий запах, пальцы коснулись нежных соцветий. Бледно-желтые лепестки, туго скрученные в чуть распустившийся бутон, были прохладны и плотны на ощупь, на крайнем лепестке, словно слеза, застыла капелька росы.

Другие горшки приютили неживые деревья, а из чистого червонного золота. Лепестки и цветы были изготовлены искусным ювелиром и переливались, горели так, что слепли глаза. Вместо лепестков на цветах красовались драгоценные камни… Здесь были деревья, усыпанные гирляндами окатного жемчуга, сапфировыми, нефритовыми, берилловыми и лазуритовыми цветами; амарантовыми, рубиновыми соцветиями, напоминающими раскрытые маки. С искусственных шпалер спускались гроздья настоящего винограда, перепутанные с изумрудными листьями искусственного; аметистовые, александритовые, янтарные виноградинки горели яркими искрами, множились фейерверком огненных всполохов. В блестящих, острых на вид листьях прятались наливные розовые яблоки, выточенные из неведомого драгоценного камня с золотыми прожилками. Здесь были горшки с чудесными фиалками из сапфира, бутоны тюльпанов из розового рубина, топазовые хризантемы и опаловые лилии… Самым красивым показался куст жасмина, созданный из изумрудов и крупных алмазов, бриллиантовой огранки. Вдалеке послышался плеск воды – ближе к правой стороне располагался фонтан из чистого золота…

– Месье Махнев, вы долго еще будете цветами любоваться? – услышал Владимир за спиной низкий мужской голос. – Вас давно уже ждут.

– Ах, простите, – пролепетал Владимир и обернулся, чтобы посмотреть на говорящего.

На уровне глаз он никого не обнаружил. Взор опустился ниже – снизу вверх на него смотрел мужчина-карлик с большой головой и короткими, развитыми руками, одетый в восточный костюм. На голове карлика красовалась красная феска; короткие ножки, облаченные в шелковые синие шальвары, венчались розовыми парчовыми туфлями с загнутыми к верху носами; на широком поясе болтался кривой турецкий кинжал. Низкий густой баритон не соответствовал внешности странного малютки.

– Следуйте за мной, – важно проговорил карлик и кивнул головой.

«Странно… Снова карлик, – подумал Владимир. – Хотя, этот не похож на Фрола Карповича. Может, это его родственник?»

Владимир шел за карликом, рассматривая чудесное убранство внутреннего сада. На нескольких деревьях он увидел золотых птиц с глазами из драгоценных камней. Судя по шуму, здесь были и живые птицы. Вдруг, среди веток показался длинноногий серый соловей. Он поднял маленькую бурую головку к темному небу и запел такую пронзительную и душевную песню, что Владимир невольно прослезился, вспомнив своих нижегородских певунов. Стукнув когтями гладкую мозаику драгоценного пола, грузно завалившись на бок, к ногам нашего героя спрыгнул тучный павлин. Раскрылся диковинный, разноцветный веер хвоста. Перед глазами Владимира сверкнул огненно перламутровый фейерверк сложного пятнистого рисунка: ярко синие, купоросные круги чередовались с изумрудно зелеными овальными «глазками», переходя в ядовито карминовые соцветия. Покачивая маленькой головой с короной из нескольких перьев, павлин оглушительно вскрикнул, шаркнула когтистая лапка. Через минуту гордый красавец скрылся в густых розовых зарослях.

В середине гигантского по площади внутреннего двора находился прямоугольный донжон, задний край которого терялся в густых клубах влажного тумана. Стены донжона были сделаны не из серого гранита, а из белого индийского мрамора. Персидский длинноворсовый ковер, постланный возле входа, продолжался и за раскрытыми высокими палисандровыми дверями, массивные золотые ручки украшали их глянцевое полотно.

Перебирая маленькими ножками, карлик довольно быстро катился в глубину огромного зала… Владимир ахнул, уже в который раз. И было из-за чего!

Несмотря на эклектику, здесь присутствовали элементы барокко и «Большого стиля», классика, восточные мотивы, современные западноевропейские модные тенденции и Римская величественность – зал производил поистине ошеломляющее впечатление. Высокий, уходящий в небо потолок, отсвечивал блеском прозрачного хрусталя – от этого лунный свет проникал тонкими ровными лучами, рассеиваясь на середине мраморных стен. Рассеивался он и от множества живого огня – связки белых восковых свечей, перекрученных золотистыми нитями, мерцали на гнутых, тяжелых жирандолях. Лунные дорожки ломались в воздухе, встречая на пути поток живого огня.

Прозрачный пол отливал голубым лазуритом, множественные соцветия невиданных тропических цветов тонули в глубине гладких плит и создавали меж собой витиеватый мозаичный узор. Мебели было мало: всего несколько роскошных бархатных диванов фривольно расположились вдоль белых, словно припудренных стен. Тут же стояли огромные фарфоровые, расписные вазы со свежесрезанными розами. Вместо картин у стен высились античные хариты из каррарского мрамора в три человеческих роста, изображенные в вызывающих, откровенных позах.

Зал переходил в широкую мраморную лестницу, покрытую красной ковровой дорожкой, ведущую на второй этаж замка.

– Нам туда, господин Махнев. Магистр ждет вас, – низким голосом молвил карлик и указал на широкую лестницу. – Нам на второй этаж.

Они поднялись по мягкой ковровой дорожке и оказались на втором этаже. Перед Владимиром открылась анфилада длинного коридора, с двух сторон которого шел ряд высоких дубовых дверей. Миновав две, карлик, покачиваясь на коротких ножках и загребая розовыми восточными туфлями, оказался возле третьей двери и остановился. Толстый перст указал на дверь.

– Вам сюда…

Владимир толкнул тяжелую темную дверь и… оказался в помещении, напоминающим студенческую аудиторию. Каскад ученических скамей уходил в высокий, полукруглый амфитеатр, внизу располагалась сцена для лектора с внушительной трибуной, а также широкой ученической доской позади трибуны. Зал выглядел столь огромным, что Владимир показался самому себе маленьким муравьем.

За трибуной стоял Виктор. Темная профессорская мантия ладно сидела на его безупречной фигуре, длинный седой парик, опускаясь на плечи круглыми буклями, красовался на породистой голове. На трибуне лежала старинная, ветхая от времени книга, с пожелтевшими кожаными страницами, и длинная указка.

Напротив трибуны сидели трое слушателей. Двое мужчин и одна молодая женщина.

– А вот и наш опоздавший, – громким голосом провозгласил Виктор. Красивое лицо не выражало и тени иронии или лукавства. Сдвинутые на переносице брови, нахмуренный лоб, складки возле губ говорили о серьезном и даже суровом настрое.

«Сейчас точно отправит меня в угол на посмешище остальным «студентам» или чего доброго, всыплет розгами по голому заду, – Владимир невольно поежился. Перспектива быть опозоренным перед посторонними, казалась ему невыносимой. – Если он начнет меня позорить, я встану и уйду. Я убегу… Идиот! Куда я могу убежать? Как все противно!»

Ему показалось, что по суровому лицу Виктора промелькнула едва заметная усмешка. Он снова свел брови и обратился к Владимиру.

– Владимир Иванович, я должен с прискорбием признать, что вы, в силу собственного разгильдяйства и плохой внутренней организации, не прибыли вовремя к назначенному часу. Вы что, забыли, где находитесь? Вы, верно, думали, что здесь позволено вести себя столь же вальяжно, как в собственном поместье, в котором вы могли устраивать ночные пирушки и развратные гульбища до утра, а после отсыпаться до полудня. Так?

Владимир покраснел, словно отрок, и отвел взгляд. Один из слушателей – крупный розовощекий малый, похожий на сытого купчишку третьей гильдии, одетый в зеленый сюртучок с удовольствием хмыкнул и одарил Махнева презрительным взглядом. Ему было приятно, что учитель при всех унизил крупного помещика, дворянина и светского щеголя.

– А вы не ухмыляйтесь, Булкин, – строго осадил его Виктор. – Поверьте, у меня найдется повод, за что и вас отругать в присутствии свидетелей.

Купчишка, кривляясь, дурашливо захлопал длинными, светлыми ресницами, вжал голову в широкие, плотные плечи и шмыгнул носом.

– Итак, господин Махнев, что вы можете сказать в свое оправдание?

– У меня не было часов… – пробормотал Владимир.

По залу прокатился едва заметный ропот осуждения и приглушенный смех.

– Владимир Иванович, сие оправдание для слабоумных. В моей вотчине знают все, что часы здесь никому не положены. Вы должны ориентироваться лишь на внутренние ощущения и строгую дисциплину. – Магистр расхаживал по аудитории, заложив руки за спину. Потом остановился и грозно посмотрел на Владимира. – На первый раз я вас прощаю. Идите, садитесь на место.

Владимир поднялся по ступеням амфитеатра и сел чуть позади трех других слушателей.

– А сейчас я хочу вас друг другу представить и объяснить, за что вы здесь будете проходить обучение и, одновременно, наказание… Я буду называть имя и фамилию, вы будете вставать и представляться друг другу. Напоминаю всем: вы находитесь на этаже, где живут, в основном, грешники, замеченные в грехе любодейства и необузданной похоти… Разумеется, это не означает, что у любодеев не может быть иных грехов. Например, чревоугодия… Не правда ли, господин Булкин? Судя по вашей упитанной фигуре, вам не чужд был этот грех? Равно как и господину Махневу, сохранившему стройную фигуру, но любившему, однако, вкусно и обильно закусить… В целях воспитания, вам на время обучения подобрали соответствующий пищевой рацион.

– Какой такой рацион-моцион? Меня уже неделю держат на воде и сухарях, будто я каторжник! – возмутился Булкин.

«О, я не единственный голодный в этом лукавом царстве», – с удовлетворением отметил про себя Владимир.

– И правильно делают, – сухо отозвался Виктор. – Позже вам будет наглядно продемонстрировано то, что происходит с настоящими чревоугодниками. Так вот. На чем мы остановились? А остановились мы на том, что все вы, собранные на моем этаже, относитесь, так или иначе, к категории грешников, называемых «прелюбодеями».

– А у Травина есть еще «зависть» и «уныние». Я точно знаю! – выкрикнул неугомонный Булкин.

– Господин Булкин, доносительство и сплетни, согласно «книге Притчей», входят в разновидность второго греха, называемого «лживый язык», а также в девятую из «десяти Христовых заповедей»: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего». Зачем вы усугубляете свое и без того нелегкое положение? – Виктор строго посмотрел на Булкина. – В Православной церкви нет общепризнанного полного списка (канона) грехов, так же, как нет их строгой классификации. Грехи являются следствием грехопадения человека, однако в отличие от первородной греховности, человек несёт за них прямую ответственность, поскольку должен бороться с ними и одолевать их. Это мнение связано с библейским утверждением, что нет человека «кто живет и не согрешает, и что никто не чист от скверны, даже если и один день проживет на земле» [97]Кни́га И́ова (Иов.14:4–5).
. У каждого смертного так или иначе, есть грехи, страсти и пороки. «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем» [98]Послание Иакова – книга Нового Завета. (Иак.2:10).
– Виктор кашлянул. – Господа, моя цель – не учить вас богословию. Все это, так или иначе, вы должны были изучать в гимназиях или церковно-приходских школах. Обсуждать, а тем паче изучать «Законы божьи», а также книги «Священных писаний» – противоречит правилам и законам того места, где вы сейчас находитесь. Я вынужден обращаться к «прописным истинам», так как некоторые из вас даже не имеют представления о том, за ЧТО они попали в Ад. Равно, как не знают, в чем отличие многочисленных грехов друг от друга. Что есть грехи против бога, против ближнего своего и против самого себя. Лишь на время вашего наказания я обязан (хотя мне это совсем не по нраву), ознакомить всех вас с теорией. Для этого на время обучения каждый из вас сможет найти необходимую литературу «справочного характера», она лежит на прикроватных тумбочках или комодах в ваших жилищах.

Купчишка снова осекся, нервно заерзал внушительным задом, покраснел и нахмурился.

– Итак, позвольте, я продолжу? Ваша группа состоит из четырех человек. Вы все умерли для физического мира примерно в одно и то же время. И оказались на моем участке. С сегодняшнего дня мы начинаем небольшой лекционный курс, а после пойдут индивидуальные практические занятия. Итак, приступаем к знакомству. Начнем мы с нашей дамы. Встаньте пожалуйста, Екатерина Дмитриевна!

Со скамейки привстала бледная черноволосая женщина. Скромное, темно зеленое платье из гроденапля облегало худенькие плечи, маленькую грудь и узкие бедра представленной брюнетки. Ровный цвет кожи казался чуть бледным на фоне вьющихся черных волос, собранных на макушке черепаховым гребнем. Тонкие черты лица и карие, с поволокой глаза, несколько маленьких родинок на щеках выдавали в ней породистую особу.

– Екатерина Дмитриевна Худова, уроженка Тамбовской губернии, мещанского сословия, двадцати восьми лет, – торжественно представил Виктор.

– Мещанка, сухая вобла. Подержаться-то не за что… – прошептал Булкин, развернувшись вполоборота к Махневу, словно гимназист-переросток к такому же оболтусу, как и сам. Он как бы приглашал Владимира к интимной, приятельской беседе.

Однако Владимир не разделил его мнения и смерил собеседника холодным молчаливым взглядом. Булкин нахмурился и обиженно отвернулся.

– Екатерина Дмитриевна попала сюда по причине всем нам известной, а именно, склонности к блуду и безмерной похоти.

– А можно подробней? – развязано протянул Булкин.

Худова вздрогнула, нервно повела плечами, бледное лицо покрылось пунцовыми пятнами, взгляд карих глаз гневно полоснул щекастое лицо Булкина.

– Ох, Булкин, Булкин… Похоже, вы становитесь моим любимым учеником. Вы же окончили несколько классов церковно-приходской школы?

– Ну… и что с того? Я не только там учился. Со мной еще дядя занимался.

– Ну, до вашего вороватого дяди, который учил вас барыши считать, темный товар за панский выдавать, да гнилое сукно покупателям втюхивать, мне и дела нет. По вашему дяде другое ведомство адского царства плачет. Его уже ждут-с с нетерпением. Могу открыть, Макар Тимофеевич, один секрет: ваш любимый дядюшка будет зарезан разбойниками прямо по дороге из Рязани в Москву, ровно через пять лет после вашей нелепой кончины.

– Что ж… Раз судьба-злодейка такая, – Макар моргнул серыми глазами.

– Да уж… Что-то не везет вашей семейке, – ехидно парировал Виктор.

– А всем другим везет! Я прямо смотрю: вокруг одни везунчики собрались… – взвился Булкин. – А при чем же тут церковно-приходская школа?

– А то, милейший, что именно там вы должны были слышать известное выражение из Нагорной проповеди Иисуса. Я не часто произношу это имя в своем царстве. И не сторонник рацей, тем паче на библейские темы. Однако в учебных целях могу себе это позволить. Так вот Иисус сказал тогда: «И какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

– И как это связано с этой худой мещанкой? – брякнул Булкин, выкатив наглые серые глаза. – Она что, еще сильнее отощает?

В этот момент Худова извернулась и звонко щелкнула обидчика по круглой голове. Тот вскочил и потянул здоровые ручище к женщине. Она сорвалась с места и перебежала на ступень выше, удобно расположившись рядом с Владимиром.

– Тихо, господа! Еще не хватало, чтобы вы тут передрались, – строго урезонил всех Виктор. – Про слова Нагорной проповеди я сказал к тому, что ежели вы желаете, обнажение всех непристойностей из биографии Екатерины Дмитриевны, значит, и вас самого попросят обнажиться перед всеми с той же долей откровенности.

– А мне нечего скрывать! Чего? Я и сам все расскажу… Пускай и эта… вобла все выкладывает начистоту.

– Итак, продолжим. Мещанка Худова Екатерина Дмитриевна, став в двадцать лет вдовой и оставшись без средств, не поступила в прачки или белошвейки, а решила зарабатывать себе на хлеб проституцией. Занималась она «древнейшей профессией» часто и от души. Иногда даже денег не брала за свою работу. Вы встаньте, Екатерина Дмитриевна, встаньте и постойте у всех на виду!

Екатерина Дмитриевна встала, гордо приподняв красное от стыда, лицо.

– Жаль, голубушка, гордится-то нечем. Вы бы долу глазки-то опустили. О гордыне мы будем говорить подробно, но чуть позже. За излишнюю гордыню вам придется получить ряд других уроков, – строго сказал Виктор.

– И, правда! Смотри-ка, цаца, какая! Проститутка, а корчит из себя важную матрону! – не унимался купец Булкин.

– Позвольте, Булкин, я продолжу? – не без сарказма промолвил Виктор. – Так вот. Екатерина Дмитриевна, кроме того, что сама стала гулящей женщиной, она…

– Блядью она стала! Вот, кем! – выкрикнул Булкин с видом третейского судьи и развязано расхохотался.

– Болван! Да на такого как ты, я бы никогда не посмотрела… Да я бы и за тысячу золотых с таким, как ты, в постель не легла! – гневно выкрикнула Екатерина Дмитриевна, сжав маленькие кулачки.

– Ах ты, морда ярыжная… Да я, да я… – Булкин задохнулся от негодования. – Я бы и сам ломаного гроша за такие «мощи» не дал! Мои бабенки все сытые и справные ходили. Я на кости не бросался.

– У псякреф! – почему-то по-польски выругалась Худова, ее глаза метали громы и молнии.

Во время этой перепалки Махнев и третий – высокий, унылого вида мужчина, похожий на обедневшего дворянина, оба молчали.

– Господа, господа, я вам не мешаю? Булкин, еще слово, и я удалю вас из класса. Будете у меня другого курса дожидаться. – Виктор постучал длинной указкой, привлекая к себе внимание.

– Ладно, я замолкаю, – процедил Булкин, – я просто не люблю худых баб, да еще таких спесивых и наглых, – уже тише проворчал он.

– Я продолжу. Она не только сама занималась проституцией, но и приучила к этому ремеслу трех своих приятельниц. Через постель Худовой прошли 478 мужчин и 5 женщин.

– Ого! – присвистнул Булкин.

– Погодите, справедливый вы наш, аматер пышных форм, дойдет очередь и до подсчета ваших жертв, – резонно заметил демон.

– Худова, помимо занятий проституцией за деньги, как я говорил ранее, устраивала дружеские вечеринки и попойки, где занимались свальным грехом, лесбийскими игрищами и содомией… – Виктор зачитывал грехи бедной женщины, как бесстрастный обвинитель на суде.

– Вот, оно что! Эвона, как! Наша мещаночка любила и афедрон свой тощий подставлять! – снова выкрикнул неугомонный румяный правдолюб.

«Да, это женщина моего полета», – подумал Владимир и еще раз оценивающе посмотрел на стройную фигуру Екатерины Дмитриевны. Булкин сидел вполоборота к Владимиру, глядя горящими, масляными глазами на черноволосую распутницу. И даже со своего места Владимир увидел то, что темные шерстяные штаны купчишки оттопырились на причинном месте, образуя внушительного вида, колбасу…

– Была убита своей любовницей на почве ревности ударом топора по голове… Итак, подведем итоги. Екатерина Дмитриевна, вы согласны с обвинением?

– Да, согласна, – хрипло отозвалась Худова.

– Ну что же, раз так, я выношу свой вердикт: вы приговариваетесь к прохождению учебных и практический занятий в моем ведомстве, и попутному наказанию за совершенные вами деяния. – Виктор немного помолчал. – Хотел напомнить всем вам, что суд и короткое разбирательство над вашими душами был совершен и ранее, в предварительных инстанциях. Правда, не все о нем помнят, а над многими из вас сей суд, не без моей просьбы, был проведен досрочно, во избежание, так сказать, лишней волокиты.

– Интересно! Это как, это без нас? Кругом одни бюрократы… Вы слышали? Они и судьбой нашей без нас распорядились, – возмущению Булкина не было предела.

– Господин Булкин, поверьте, относительно ваших персон у Высшего суда не было никаких сомнений. Сей суд выглядел бы пустой и короткой формальностью, за которой бы последовало скорейшее этапирование вас к моему Ведомству. Я лишь похлопотал о том, чтобы взять своих подопечных под свою ответственность и сделать это как можно быстрее, без проволочек и ошибок. Булкин, неужто вы не чувствовали при жизни моей опеки, особенно последние три года? – Виктор пристально посмотрел на купчишку. – Видите ли, господа, я нахожусь на хорошем счету на службе, за что имею множество наград и поощрений. Так вот, последние годы я взял манеру работать на опережение событий. Я заранее подбираю симпатичные мне души, покровительствую им при жизни и знаю наверняка, что все они окажутся у меня. Я редко беру случайных людей. С ними хлопотно – не знаешь, чего от них ждать. Я люблю работать со знакомым материалом, когда мне известны все ваши мелкие грешки от розово-сопливого детства до появления первых седин, все ваши чаяния и муки едва живой совести. Я даже знаю, когда каждый из вас впервые получил удовольствие, занимаясь рукоблудием…

– Теперь понятно, кто толкал меня на все пакости… Бывало, и сам не хочу, а бес за шиворот тянул.

– Не все так однозначно, Макар Тимофеевич, – умильно парировал Виктор. – А на что вам молитва и пост дадены были? А дорожка в храм отчего быльем поросла? Ах, впрочем, о чем это я? Вы и молитв-то не знали… А свобода воли? Отчего вы о ней-то, родимой, не поминаете? Все-то у вас другие виноваты, а вы вроде как не при делах. Сядьте уж, и угомонитесь.

– Вот так всегда. Попробуй только рот раскрыть в свое оправдание, – обиженно засопел Булкин.

– Итак, сейчас, лишь для соблюдения процедуры, я подтверждаю ваши грехи и повторно зачитываю приговор. Садитесь и вы, госпожа Худова. Перейдем к господину Травину Родиону Николаевичу. Встаньте, пожалуйста.

Со своего места приподнялся сорокалетний мужчина: высокий и стройный с русыми волосами и пышными бакенбардами. Одет он был скромно, но опрятно.

– Представляю вам Травина Родиона Николаевича, мелкопоместного дворянина, преподавателя русской словесности, – немного торжественно проговорил Виктор. – Итак, Родион Николаевич работал у нас учителем в одной из Санкт-Петербургских гимназий, в институте Благородных девиц императрицы Марии, он сменил несколько женских гимназий в разных городах, а после преподавал в кадетском корпусе. Потом вынужденно перебрался в Казань и работал в сиротском приходском училище. Во время своей пятнадцатилетней службы он соблазнил и изнасиловал более десяти учениц старших классов, сожительствовал с медсестрами, прислугой, несколькими выпускницами и тремя пепиньерками…. Вы спросите как? Как из розария, охраняемого сотней сторожей, можно вынести хоть одну розу? Нет, мы не можем усомниться в строгости нравов сиих заведений. Эти заведения до сих пор являются образцом целомудрия, кротости и душевной чистоты. Но на любое правило бывают свои исключения. Особенно легко обстояли дела в тех учреждениях, где находились на попечении сироты. Вот именно по сироткам и специализировался наш учитель словесности. Везде есть свои лазейки: полупансионы, сопровождение девиц в иные места учебы. Бывало, он навещал своих бывших учениц, работающих гувернантками. Иногда приглашал на прогулки пепиньерок из других институтов. А еще господин Травин любил прогуливаться возле сиротского женского училища, а после и женской гимназии. Остальное было делом техники: подарки, посулы, взятки нечистоплотным воспитательницам. Чтобы те разрешили хоть глазком взглянуть на раздетых курсисток, а иногда и дать возможность, навестить сироту, принести ей гостинцев. Дождаться ее выпуска из учебного заведения и… соблазнить. Что поделать! Любил наш учитель молодую плоть. И вот итог. Он ломал неокрепшие, «восторженные» души малолетних дурочек. Предпочитал связи с девицами из обедневших семейств. С ними было проще, не правда ли, господин Травин? За них порой и заступиться, было некому.

Травин сделал какой-то протестующий жест рукой и поднял удивленные брови.

– Да-да, господин Травин, ни полиция, ни судебные, не иные контролирующие или попечительские органы ничего не знали о ваших, так сказать, «художествах». Вы отлично маскировались! Из вас вышел бы отменный шпион. Молчали, и запуганные вами, девицы. Но нашему Ведомству было известно все! В конце своей славной карьеры наш герой стал неравнодушен к юношам и занимался развратными действиями с двумя переростками-учениками из сиротского приходского училища… Умер случайно, попав под взбесившуюся лошадь. Вы согласны с обвинением, господин Травин?

– Да, согласен, – обреченно прошелестел Травин.

– Ничего себе, в славную компашку я угодил! Да, с этим дядей надо держать ухо востро, а зад попоной лошадиной прикрывать, иначе нельзя… – фыркнул Булкин.

– Вы не в моем вкусе, господин хороший, – запальчиво ответил Травин.

– Но-но-но, кто же вас ученых разберет? Сидит, сопит в тряпочку! Знавали мы таковских тихонь безглагольных! Вам сегодня нравится арбуз, а завтра вы за свиным хрящиком ручонку тянете. Уж лучше мы подальше от таких, да и зад при вас наклонить не отважимся, – язвил Булкин.

– Итак, господин Травин, так же, как и предыдущая персона, приговаривается к прохождению учебных и практических занятий в Аду и наказанию за свершенные им грехи и прегрешения. Садитесь, Родион Николаевич.

– Ну вот, мы и подошли к вам, милейший. Встаньте, господин Булкин! – проговорил Магистр с ухмылкой на губах.

Высокий и полный Булкин поднялся с места. Он походил на нашкодившего школяра. Несмотря на серьезность ситуации, казалось, он готов выслушать все обвинения в свой адрес, а после легкомысленно сбежать на вольные луга, да под сень раскидистых дубрав.

– Булкин Макар Тимофеевич, купец третей гильдии, двадцати пяти лет от роду… – стараясь говорить бесстрастно, произнес Виктор.

– Я во вторую гильдию прошение подавал, – с гордостью встрял Булкин, – у меня же того, торговля-то сукнами хорошо шла… Две суровские лавки я держал.

– Я продолжу. Уроженец города Рязани. Умер во время кулачной драки. Был женат, имел двоих детей. Но регулярно изменял собственной жене. Посещал дома терпимости, участвовал в пьяных дебошах и развратных оргиях. Изнасиловал кухаркину дочь, модистку, десять белошвеек. Одна из них – Татьяна Колосова, впоследствии из-за позора, вынуждена была покончить с жизнью, посредством утопления. Имел восемь любовниц на стороне. Участвовал в тайной похотливой лотерее, где покупал себе малолетних крестьянок, сожительствовал с оными, а после бросал на произвол судьбы. Иначе говоря, прогонял их на улицу. Любовница по имени Христина Скудоумова была беременна от Макара Тимофеевича и совершила аборт. Ну вот, кажется, все… Вы согласны с обвинением, господин Булкин?

– Танька не из-за меня утопла! – выпалил Макар. – Она плавать не умела, а в реку полезла, да туда, где дно плохое.

– А вам не приходило в голову, отчего она, не умея плавать, вдруг в нее полезла?

– Нет, не приходило.

– Не оттого ли, что накануне вы с ней объяснение имели, в котором обругали ее матерно и сказали, что не любите?

– Я что, всех, с кем сплю, любить должон? Я жену свою люблю и дочек. Зачем мне какая-то белошвейка кривая?

– Отчего вы так-то не считали, когда соблазняли ее?

– А шут его знает? Бесы путали!

– Кого надо бесы не путают, а иные и самого беса вокруг пальца обведут… А Христина Скудоумова?

– Я ее не заставлял аборт делать. Я мог бы, и помогать – дите растить.

– Умертвили дите ваше. Акушерка пьяная за два целковых сделала свое дело. А ведь убиенный младенец был вашим единственным сыном. Он должен был стать в будущем известным врачом.

– Вон оно как! А вы откуда знаете? А ну да… да…

– Так вы согласны с обвинением, Макар Тимофеевич?

– Согласен, – тихо проговорил тот.

– Не слышу! Громче не можете?

– Согласен, чего уж там! – почти крикнул он

– Хорош гусь! – прошипела Екатерина Дмитриевна.

– А ты вообще помолчи, проститутка тамбовская…

– Таким образом, признав себя виновным по всем пунктам обвинения, господин Булкин переходит в разряд моих учеников и наказуемых. – Виктор немного помедлил. – И, кстати, Макар Тимофеевич, я попросил бы вас вывернуть правый карман. Вы имели неосторожность, подобрать обломленный сапфировый цветок в моем саду.

– Он его сам и обломал! – наябедничал учитель словесности Травин. – Я видел.

– Чего ты врешь, морда содомская? Чего бухвостишь на меня? К таким, как ты, только и спроваживать детей для учебы! Правильно, что мою племяшку дома учиться оставили, а я – дурак еще против был. Подъехал бы к ней такой вот учитель словесности! Подкараулил бы возле забора! – налетел на Травина взбешенный Булкин. – И вообще, закрой хайло, не ломал я никаких цветков.

– Прекратите, эту свару! Макар Тимофеевич, выкладывайте все из карманов. Во время учебных занятий нам предстоит поговорить с вами относительно такого греха, как «воровство». И хотя «воровство» не относится к категории «смертных грехов», однако же, по сути, является греховным деянием. Восьмая из «десяти заповедей» Всевышнего, написанная на каменных скрижалях, именно так и звучит: «не кради».

Макар Тимофеевич, ничуть не смущаясь, вывернул оба кармана. В одном оказался недогрызанный хлебный сухарь, а в другом блестящий сапфировый цветок… Сухарь вернулся в карман хозяина.

– Пожалуйста, он валялся, а я подобрал. Очень надо воровать у вас…

– Переходим к последнему обвиняемому из вашей славной четверки, – торжественно произнес Виктор.

Владимир внутренне сжался, лицо предательски покраснело. Трое остальных «прелюбодеев» теперь с интересом поглядывали в его сторону.

– Итак, представляю: Владимир Иванович Махнев, уроженец Нижегородской губернии, дворянин, аристократ, владелец двух тысяч ревизских душ…

Купец присвистнул в знак уважения.

– … с юных лет замечен в блудском грехе и похоти, – продолжил демон, – будучи студентом Санкт-Петербургского университета, участвовал в дружеских попойках, на которые приглашались девицы легкого поведения. Излюбленным занятием Владимира Ивановича были групповые оргии с числом участников до десяти и более человек обеих полов… Переехав в фамильное имение, завел своеобразный «гарем» из местных крестьянок. С последними вступал в половые сношения изощренных видов, применяя сподручные предметы, коими являются искусственные, рукотворные фаллосы и другие прикладные средства. Применял садистские методы похотливого воздействия в виде порок, наказаний, связываний и прочее. Пользовался, так называемым, ныне устаревшим и патриархальным «правом первой ночи» с непорочными крепостными девицами, коих насчитывается более сотни. Многие из них беременели и избавились от плодов с помощью ядов и колдовских трав. Иные родили детей, но Махнев ни одного не признал по закону. Двое нагулянных мальчиков и одна девочка умерли, не пережив эпидемию холеры. Совратил и заставил заниматься похотливыми оргиями крепостного приказчика, по имени Игнат, последнего использовал как сотоварища в своих злостных деяниях. Кроме того соблазнил дальнюю родственницу по имени Глафира, развратил ее до невозможности, и посеял в душе последней боль, смятение, укоры совести и тайное томление от мнимой любви к своему кузену.

– Почему, мнимой? – не выдержал Владимир. – Глаша и в правду меня любила… Любила, как никто другой.

– Вам пока слова не давали, господин Махнев, – строго парировал Виктор. – Что касается вашей дальней родственницы, то у меня на ее счет иное мнение: она попала в ваши сети по неопытности и элементарной глупости. А все остальное – лишь необузданные эмоции, свойственные молодым особам, в коих бурлят жизненные соки.

– И все? – Владимир саркастически усмехнулся.

– Именно! – твердо отчеканил Виктор. – Если вас, господин Махнев, тешит хоть малейшая мысль, что сей казус произошел по иным причинам, то позвольте вам, а заодно и всем остальным слушателям задать один вопрос. Как вы думаете, легко ли соблазнить и влюбить в себя девушку, которая еще год назад являлась институткой? Легко ли влюбить в себя ту, которая, как говорят в нашем обществе, «слаще морковки ничего не едала»?

– В каком смысле?

– В каком? Милейшие, да я вам охотно поясню: представьте только один день курсистки пансиона Благородных девиц: подъём в шесть утра, скудная еда, постоянная зубрежка, окрики классных дам, строгая дисциплина, мучительное отсутствие вестей «из-за забора», оттуда, где идет «настоящая светская жизнь». Какие могут быть радости у бедных пансионерок? Лишь сбежать в дортуар, тайно почитать запрещенный роман или, сказавшись больной, очутиться в лазарете и поесть вволю хотя бы каши. Бедняжки даже умудрялись влюбляться друг в друга. А в кого, помилуйте, им было еще влюбляться? Уж сколько раз я слышал стук сердец и горячечный шепот пансионерок: «Objet! Céleste, divine!». И желание коснутся хоть кончика пелеринки обожаемого существа. Существа того же пола! Такой же бессмысленной дурочки, с хорошеньким личиком, мечтающей… Ах, бог знает, о чем только мечтают институтки и пепиньерки… Это – отдельная большая тема… Я люблю их, милых. Люблю их искушать, навевать им сладкие грезы во снах, подсылать златокудрых красавцев, которые хоть во сне, но срывают с наших скромниц трепетные поцелуи. А некоторые заходят и дальше… И лишь скудный пищевой рацион наших курсисток и строгость воспитания, доходящая до полного идиотизма, увы, сдерживают буйство зреющей плоти, – демон хитро улыбнулся. – Но речь сейчас не об этом. Я описываю все это лишь для того, чтобы вы хоть на минутку представили, что для подобной институтки являет собой любое дуновение свободы? Ах, как упоителен ее ветер. Сии барышни настолько одичали, что даже на прыщавого и толстого племянника директрисы смотрят с нескрываемым обожанием, приписывая ему те благородные и мужественные качества, о которых он, обкушавшись накануне рябчиков с трюфелями, даже и не подозревал! И вот сданы экзамены, прошли балы, и наши институтки вынуждены вдохнуть столь желанную свободу. Для всех ли реальность обернулась маковыми кренделями со сливками и златокудрым женихом с состоянием?

В зале повисла тягостная тишина. Владимир сидел, опустив голову.

– Господин Махнев, надеюсь вам известно, то обстоятельство, что Глафира Сергеевна сразу после окончания Петербургского Екатерининского института потеряла обоих своих родителей?

– Да, – прошептал Владимир.

– А теперь обращаюсь ко всем: как вы думаете, легко ли было устоять сей несчастной сироте перед чарами нашего искушенного ловеласа? Устоять той, чья душа так истово искала приюта, ласки, забвения и защиты от невзгод?

– Молчите?! Вот и я думаю, что это был скорее риторический вопрос. Мы слишком отвлеклись на личность вашей кузины. Продолжим… – голос наставника теперь звучал суше, в нем появились металлические ноты. – Итак, как я упомянул ранее, спустя время господину Махневу наскучило излишнее внимание женщин – ему не свойственны долгие пристрастия. В конце своей славной карьеры он выписал себе из-за границы «живую игрушку» – турецкого кастрата по имени Шафак. Последний и послужил главным проклятием нашего обвиняемого. Из-за неуёмной восточной ревности, кастрат убил Махнева, перерезав ему горло. Ну вот, собственно, и все.

– Ой, ё-моё… еще один мужеложец! – процедил Макар Тимофеевич.

Но, встретив жесткий взгляд Владимира, не стал развивать свою мысль…

– А кастрат он что, как баба? Он же и не мужик вроде? – полюбопытствовал румяный купчишка. – А зачем из Турции? У нас своих скопцов, что ли, нет? Я видал таких двух на ярманке. Сидели оба жирные, патлатые, с бабскими рожами, в белых кафтанах, аки блаженные. Неужто на таких встанет?

– Отстань, а… – сквозь сжатые зубы, прошептал Владимир.

– Подведем итоги. Владимир Иванович, вы согласны со всеми пунктами обвинения?

– А разве у меня есть выбор?

– Отвечайте: да или нет! – строго проговорил Виктор.

– Да, согласен.

– Ну, вот и славно. Вас, Владимир Иванович, как и других, я приговариваю к обучению через наказание и наказанию, путем обучения.

Виктор заложил изящные ладони за спину и медленно прошелся по аудитории.

– Господа, хочу вам напомнить, что все вы жили, грешили и умерли в 19 веке. Не только техника и наука не стоят на месте – впереди всех научных познаний бежит человеческая мысль, еще быстрее мысли совершенствуется Всеобщий Разум. Меняется все: привычки, нравы, моральные устои общества, меняется внешний вид индивидов, но не меняются лишь законы Вселенной. Чем бы ни оправдывал человек свои негативные мысли, злобные эмоции, грязные и нечестивые речи и, самое главное – греховные деяния, рано или поздно наступает час, когда ему приходится отвечать за все: от сломанного, без оснований, дерева, до загубленной человеческой души. Ад совершенствуется, как и все остальное… Сделаем небольшой экскурс в глубины истории. Сейчас я покажу вам картинку, как выглядело адское царство более пяти веков назад.

Виктор махнул рукой, облаченной в длинный, свободный рукав мантии, свет в аудитории погас, и огромная стена позади него замерцала большим экраном. На нем появилась четкая картинка, которая постепенно ожила.

– Я немного воспользуюсь технологиями будущего 20 века и на большом экране, словно на сцене театра, покажу вам живые картины. Они будут сопровождаться звуками и даже запахами. Я покажу лишь маленький эпизод. Это будет пять минут пятивековой давности.

Картина задрожала красным приглушенным светом, и перед изумленными зрителями нарисовалось темное, похожее на пещеру, помещение. Послышались душераздирающие человеческие крики, стоны, жалобный плач. Владимир не слышал ничего более страшного. Одновременно запахло гарью, серой, тухлятиной и человеческими испражнениями. Среди густой черноты и красных всполохов определились контуры чугунных котлов, висящих над огромными кострами. Часть из них алела огненной смолой, в других белым ключом кипела вода. В каждом их котлов сидели несчастные грешники и тянули руки в безысходной мольбе.

От натуральности всего происходящего Екатерина Дмитриевна ойкнула и лишилась чувств, Булкин побелел и выкатил серые глаза, Травина чуть не вытошнило прямо на парту, Владимир зажмурил глаза.

– И не надо закрывать глаза, господин Махнев. Это, как раз то, о чем я вам так часто напоминал. Некоторые категории особо опасных грешников, вернее их бессмертные души проходят эти – самые страшные круги Чистилища. Я повторяюсь, время идет. Происходят изменения и в ведомстве наказаний. Теперь мы стараемся разбить всех грешников по отдельным, так сказать, узким категориям. Люди бывают грешны по многим направлениям, но большая часть специализируется на чем-то одном. Вы, четверо – все «классические» любодеи, и потому попали на мой участок. Прежде чем вы попали сюда, повторюсь: я с вами еще при жизни провел определенную работу, дабы умножить ваши грехи, чтобы в последующем вас было легче классифицировать по определенному признаку. Мои коллеги, специализирующиеся, скажем, на «обжорстве», разыскивают людей, склонных к этому греху, и доводят последних до той кондиции, когда их легко поместить в определенную категорию. Не скрою, есть такие личности, кои замешаны во всех семи грехах в равной и тяжелой степени. Это, так называемые, особо «трудные индивиды». К сожалению, эти категории мы переводим-таки в нижнее Чистилище, картинку которого я вам только что представил. Именно для таких грешников, рецидивирующих неоднократно и особо злостно, мы до сих пор держим самый нижний этаж, на котором работают мастера своего дела.

Виктор еще раз элегантно прошелся по сцене, а потом сел на невесть, откуда взявшееся красное кресло. Экран на стене потух. В зале загорелся свет. Стояла гробовая тишина, прерываемая всхлипами Екатерины Дмитриевны. К всхлипам добавились какие-то скулящие звуки – это взвыл учитель словесности, господин Травин.

– Ну что ж, на сегодня урок закончен. Расходитесь, пожалуйста, по домам. Я рад, что сегодняшняя лекция не прошла для вас даром, а дала повод задуматься над ошибками. Я вижу, что двое из вас раскаялись, даже слишком… Меня сие очень радует, значит, мой труд не напрасен. – Виктор с участием поглядывал на Екатерину Дмитриевну и рыдающего Травина. – Овидий, принесите два стакана воды! – крикнул он.

Двери распахнулись, и шаркающей походкой, словно маленький ком, в аудиторию вкатился карлик в красной турецкой феске. В коротких, но мощных ручках поблескивал серебряный поднос с двумя стаканами воды. Он ловко подбежал к Худовой и Травину и сунул им в руки воду. Те, стуча зубами о толстое стекло, всхлипывая и шмыгая красными носами, опустошили каждый свой стакан.

– Ну что ж, господа, о времени следующего урока я извещу отдельно. И кстати, дома, на досуге постарайтесь каждый вспомнить примеры различных неблаговидных деяний, в которых вы были замешаны (кроме любодейства). Это и будет вашим домашним заданием. Чем более вы будете искренни со мной и откровенны, тем выше будут оценки, и тем быстрее вы приблизите день вашего освобождения с моего этажа… хотя бы на несколько минут, – демон лукаво улыбнулся. – До свидания, господа! В следующий раз прошу не опаздывать.

Махнев вышел из аудитории и поплелся по длинному коридору. Рядом с ним увязался Макар Тимофеевич. Худова и Травин прошмыгнули вперед. Травин передвигался ходульными ногами очень скоро, чуть ли не бегом. Екатерина Дмитриевна семенила рядом мелкими шажками, приподнимая пальцами подол шелкового платья. Все четверо очень быстро преодолели широкие ступени, покрытые ворсовой ковровой дорожкой, и мраморный нижний зал, а после аккуратно, стараясь не задеть и ветки, не рассматривая драгоценной красоты, миновали сокровищницу из настоящих и искусственных деревьев. Входные решетчатые ворота были приподняты. Грешники, словно четыре пули, выскочили на свободу. И хотя каждый из них понимал, что свобода эта – вещь мнимая и иллюзорная, однако с каким наслаждением все четверо вдохнули ночной воздух и посмотрели на тяжелый диск луны.

Первым с известкового холма, покрытого сине-зеленой травой, скатился учитель словесности. Его русая голова (шляпу он где-то потерял) мелькнула над шатким мостом. В этот самый момент купец третьей гильдии засунул пятерню в широкий, зубастый рот и надул щеки: раздался оглушительный свист. У Владимира, стоявшего рядом, заложило правое ухо.

– Ты что, Макар, рехнулся? – только и успел спросить Владимир, глядя удивленными глазами на купца.

– Ничё я не рехнулся… Просто пужануть хотел «профессора». Глядите, ваше благородие, ха-ха, он еще сильнее припустил. Поскользнулся, чуть с моста не сиганул! Жалкий учителишка!

– Ну, зачем ты так?

– А пущай знает мужиков. Вы это… давайте, ежели не против, вместе держаться. Хоть вы и грешили с каким-то там кастратом, так по моему разумению, это – не в счет, так, как кастрат – он что баба… И потом один раз… Ну, словом, вы меня поняли. Вы же, в основном, по бабам ходили. Вот и я по ним, родимым. А этот придурок не только девиц портил, но и к мужикам ручонки тянул. А может, и гимназистов или кадетов втихаря прихватывал. Кто знает? Так они нам и сказали всю правду! Держи карман пошире.

Владимир не стал переубеждать Булкина по поводу кастратов и читать лекций об особенностях проведения этой изуверской операции… Он понял, что на сегодня это противоречит его интересам. И благосклонно позволил Булкину важно шествовать рядом. Выбирать друзей здесь не приходилось.

А между тем учитель словесности, сломя голову, несся через перекидной мост. Две минуты и жуткий мост, а также бурный водопад остались далеко позади. Его долговязая фигура скрылась за треугольными гранями базальтовых гор.

Следом за ним семенила Екатерина Дмитриевна.

– Ваше благородие, места здесь гиблые, а потому, в одиночку пробавляться тяжко. Опять же и политесы особые разводить я тоже не вижу резона. Вы отлично понимаете, что в прежней жизни ни одна дорожка бы не свела меня, рязанского купца, с вашеством. – Булкин немного помолчал, смущенно почесывая русый затылок. – Вы того, позволите, я буду звать вас по имени и перейду на «ты»? – серые, чуть навыкате глаза Булкина с чистой совестью смотрели на Махнева.

– Валяй! – неожиданно для самого себя, безалаберно обронил Владимир. – Мы не в божьем мире. И хоть мы и не пили на брудершафт, я все равно тебе это позволяю.

Булкин даже подпрыгнул от удовольствия и сдвинул серую шляпу на кудрявый затылок.

– Владимир Иванович, какие наши годы! Вот кончится учеба, тогда и выпьем. Выпьем и закусим. И к девкам пойдем. Я пока был здесь с неделю, успел уже кое-что разузнать о местных порядках. Короче, здесь тяжело лишь во время учебы – все так говорят. А дальше – жизнь вольная и разнообразная. Ты заметил? – О харчах думать не надо. Многие долгожители, я тебе скажу, очень недурно питаются. Баб здесь – полк. Какие только душе угодны: от мулаток, до рыжих. Твое благородие, у тебя когда-нибудь было с мулаткой? – почти без остановки тараторил Булкин. – Не дрефь, еще заживем! Рождаться заново не потянет… Я вот, что, Владимир Иванович, хотел предложить, – заговорчески, в самое ухо, обдавая горячим дыханием, прошептал Булкин. – А что, ежели нам с тобой изловить мещаночку и дать ей жару где-нибудь под кустом? А? Как ты на это смотришь?

Владимир пристально посмотрел на торопливо идущую по мосту Худову. Острые плечи женщины подрагивали в лунном свете. Худова ежилась и, похоже, продолжала немного всхлипывать.

– Я-то не против, оказать внимание нашей даме… Вот только, как на это посмотрит Виктор? А вдруг обучающихся нельзя трогать? – засомневался Владимир.

– А что? Нам разве кто-то запрещал? Она же – проститутка. Не все ли ей равно? Одним больше, другим меньше.

Худова будто почувствовала, что эти два «кавалера» говорят именно о ней, смотрят в спину и что-то замышляют. Екатерина Дмитриевна ускорила шаги и пару раз поскользнулась на узких дощечках, мокрого от брызг, моста. Она ойкнула, резко обернулась и, увидев решительные взгляды двух наглых сластолюбцев, пошла еще быстрее.

Как ни странно, в компании залихватского купчишки Владимир и не заметил, как преодолел этот страшный мост. О своем страхе перед высотой он вспомнил лишь тогда, когда до конца моста оставалось не более трех шагов. Оба ловеласа с вызовом поглядывали на узкую спину темноволосой тамбовской мещанки и торопились, чтобы ее догнать. Владимир даже не давал себе отчета, зачем ему это нужно. Охваченный бравадой и чуть возрастающей, тлеющей пока похотью, увлеченный желанием Булкина (который забыл на время о том, что предпочитает лишь «пышные формы»), с горящими глазами он ускорял шаги.

Худова еще раз обернулась, тонкие пальцы подхватили тяжелый подол шелкового платья – обнажился край белоснежной юбки и узкие, черные ботиночки на каблуках. Несколько тяжелых прядей выпали из-под черепахового гребня. Екатерина Дмитриевна бросилась бежать.

Но молодые жеребцы оказались намного быстрее – первым подскочил быстроногий Макар. Огромная ручища дотянулась до шелковой юбки – послышался треск.

– Стой! Стоять, дамочка! Ох ты Катя, Катенька, не быстро ли мы бежатеньки? – развязано процедил Булкин. Он вел себя, словно уличный бандит.

К ним подбежал и запыхавшийся Владимир.

– И, правда, Екатерина Дмитриевна, куда вы так спешите? Быть может, вы согласитесь составить компанию двум кавалерам? – тоже развязано, с ухмылкой, как бывалый соблазнитель, проговорил Владимир.

– Господа! Оставьте меня в покое! – взволнованно парировала женщина. – Ну ладно, этот рязанский дуболом, но вы-то, Владимир Иванович, вы же – дворянин…

– Ой, ой, ой, какие мы нежные! Раз я из Рязани и купец, то, что мне уже и к «сладкому» притронуться нельзя? А? Говори, краля тамбовская! – он перехватил тонкие запястья женщины и искал глазами под какое дерево бы ее утащить. – Да знаешь ли ты, сколько баб по мне при жизни сохло? Догадываешься, почему? Я тебе сейчас покажу одну замечательную «штуковину», и у тебя все возражения разом отпадут.

Троица находилась как раз в Черном лесу, откуда Владимир еще недавно бежал с чувством животного страха.

– Макар, только не здесь. Здесь всюду черная смола и эти деревья…

– Я понял, Володя. Сейчас мы все вместе дойдем до Секвойевой рощи, а там и кустиков много и деревья роскошные и сухо и славно…

Макар крепко держал руку Екатерины Дмитриевны. Владимир шел рядом, мысленно раздевая черноволосую красотку.

– Господа, воля ваша, я подчинюсь грубой силе…

– Конечно, подчинишься. Кто бы сомневался? – хмыкнул разгоряченный Макар. – Сейчас только секвойи покажутся, как тут же и подчинишься, да не один раз. Тебе не привыкать!

– Не мое дело, но я слышала от одной дамы из соседнего дома, что во время учебы с ней случился подобный инцидент. Над ней надругались двое учеников, – спокойно произнесла Екатерина Дмитриевна.

– И что? – недоверчиво процедил Макар. Но хватки не ослабил.

– Да ничего… Просто этих двоих Магистр направил на пару дней в нижний предел Чистилища. Вот и все. Говорят, что после этого они и смотреть на женщин не смогли.

– Врешь! Ты все это только что придумала! – крикнул Макар.

– Воля ваша. Проверяйте, с меня не убудет. Вы же знаете: мне не привыкать. Жалко, если после подобного инцидента ваша Булкин «штуковина» (смею заметить, я видела в жизни немало замечательных «штуковин»), увы, вам уже не понадобится…

– С чегой-то вдруг?

– С того. Температурка-то в котлах немалая! Не боитесь, что отвалится и пеплом разлетится? – ехидно прошептала она и выдернула руку.

– Макар, да отпусти ты ее! Пускай бежит. Ей же хуже… – проговорил Владимир.

Макар раздосадовано смотрел вслед, удаляющейся твердым шагом Екатерине Дмитриевне.

– Вот, стерва! – процедил ей вслед Булкин. – Ну, погоди, закончится учеба, я тебя сразу же натяну…

Худова обернулась и помахала на прощание рукой.

– Au revoir, господа! Приятно было познакомиться. Владимир Иванович, после учебы, возможно, я буду к вашим услугам!

– Чеши, чеши, дурища тамбовская. Ябеда! Еще пожалеешь… Захочешь таких мужиков, а не будет! После учебы у нас и получше тебя найдутся, – прокричал ей в след Булкин.

Незаметно закончился Черный лес. Приятели вошли в Секвойевую рощу. Мещанка Худова шла быстрым шагом по лесной дорожке, стараясь не смотреть по сторонам. А учитель словесности Травин ускакал уже так далеко, что где-то впереди маленькой точкой мелькнул его русый затылок.

– А что мы, твое благородие, бежим, как сумасшедшие? Смотри, какая луна в небе. Здесь полно этих самых… вспомнил – дриад! Может, с ними загуляем?

– Да что-то страшновато. Я уже пытался построить любовь с представительницей местной фауны… А, впрочем, неважно!

– Ну, и как она?

– Кто?

– Ну, баба эта, Фауна?

– Не вышло ничего… Боюсь и с дриадами не выйдет.

– Да ну, чего бояться? Самое страшное, Владимир Иванович, с нами уже произошло: двум смертям не бывать, а одной мы уже не минули! Пойдем, этих зеленолицых поищем. Они падки до русских мужиков – не успеешь оглянуться, как сами в штаны залезут.

Зеленолицых искать не пришлось: едва только приятели притормозили и заговорили о них, как они тут же налетели, словно голодные галки. Их газообразные плавные тела вибрировали и колыхались перед носами удивленных приятелей.

– Ах, какие славные мужчины! – зазвенели серебряные голоса. – Пойдем, пойдем с нами.

Булкин и Махнев и рта раскрыть не успели, как их потащили в разные стороны. Булкина направо, а Махнева налево. Дриады, приближаясь к деревьям, обретали все более плотные тела и соблазнительные формы. Их стройные, мускулистые ноги переходили в упругие, оттопыренные ягодицы, выше шли тонкие талии, плоские животы и торчащие маленькие груди. В свете луны зеленая кожа древесных нимф отливала перламутровым свечением и казалась такой гладкой и шелковистой, что хотелось тут же ее потрогать. Что Владимир и делал с превеликим удовольствием. Красивые лица прелестниц источали ласковые, многообещающие улыбки. Зеленые и коричневые волосы густыми локонами овевали изысканные изумрудные лики. Булкина уже не было видно – его утащили другие дриады в противоположную от дороги сторону. До слуха Владимира долетел лишь его довольный басок и похотливые смешки.

– Не сопротивляйся, прекрасный рыцарь! Ты красив, как бог! Мы дадим тебе все, что пожелаешь. С нами ты обретешь истинное счастье, – их влажный шепот вливался в уши, от истомы закрывались глаза, безумно клонило ко сну. Владимир поймал себя на мысли, что это состояние походит на опиумный дурман в той его стадии, когда просто хочется спать.

– К королеве, к королеве! – звенели голоса дриад.

Они подхватили его за руки, наклонили назад – причем спины коснулось что-то мягкое, вязкое и теплое. Он утопал в какой-то зеленой массе и ничего не смог с этим поделать – затылок отяжелел – он падал и падал в топкую зеленую перину. Держа за плечи, которые вмиг утратили силу, а стали какими-то ватными и безвольными, дриады подвели Владимира к такой широкой секвойе, что он не увидел, где по сторонам кончается ее мощный ствол. А верхушка таяла в синеве ночного неба.

– Вольдемар, ты – избранный, ты удостоен чести, предстать пред нашей королевой.

В середине секвойи оказалось огромное дупло, уходящее в глубину дерева.

– Сними одежду, храбрый рыцарь, – пели в уши серебряные голоса. Не успел он и рта раскрыть и сделать слабый протестующий жест, как десяток рук, мягко ухватившись за брюки и сюртук, легко вытряхнули его из одежды, словно конфету из бумажной обертки.

Так же легко они сняли с него туфли и шелковые карпетки.

«Может, не комильфо как-то к королеве на аудиенцию голышом-то идти?» – слабо подумал Махнев, ладонь прикрыла причинное место. Но дриады перехватили его руки.

– Не закрывай свою красоту. Королева должна видеть, какого мужчину мы ей привели… – запели зеленоликие дивы. Меж тем «красота», к смущению ее владельца, подняла голову и встала по стойке смирно.

Босые ноги ступили на шершавую деревянную поверхность дупла. За входом в дупло оказался темный и длинный тоннель. Причем Владимир почти не видел его стен и потолка. Но было сухо и пахло душистой смолой и ветками. Дриады потащили его по темному коридору. Теперь босые ноги ощутили сухую, опавшую листву.

«Как в дупле дерева может укрываться столь длинный коридор?» – дивился Владимир, но шел, увлекаемый сильными, гладкими руками.

Среди кромешной тьмы блеснул зеленый, фосфорный огонек. Это – в конце тоннеля показался выход, а вернее вход во владения королевы дриад. Через несколько минут он очутился перед огромными, сияющими воротами. Ноги ступили на что-то мокрое. Владимир опустил глаза. Он стоял по самые щиколотки в теплой изумрудной воде – все пространство королевских владений было затоплено этой водой. Он так и не понял: то ли сама вода излучала этот яркий зеленый свет, то ли она приобрела этот оттенок из-за мягкого водорослевого покрова. Ноги приятно скользили об эти короткие, напоминающие теплый мох или мягкую тину, водоросли.

Он поднял голову выше – ему показалось, он находиться в стенах зеленого хрустального дворца с высокой прозрачной крышей, за пределами которой, в такой же текучей, как и на полу, водной субстанции плавали белоснежные облака. Впрочем, облака – белые и зеленоватые летали здесь повсюду. Особенно много их было по бокам хрустальных стен и далеко за пределами зеленой гущи. Причудливые травяные и цветочные узоры покрывали изумрудный, прозрачный камень дворцовых стен. Лучше сказать, что искусный резчик выпилил эти узоры так, что мягкий свет, идущий снизу, с боков и сверху, преломлялся тысячами острых граней, множился и ложился яркими изразцами на залитый водой, пол.

Посередине огромного, нежно-зеленого зала стоял высокий постамент, заваленный тончайшими, словно эфир, шелковыми и газовыми тканями. Этот постамент напоминал широкую кровать. И на этой кровати, выставив округлое, широкое бедро и вытянув длинные стройные ноги, возлежала прекрасная женщина. Тон ее кожи лишь слегка отливал зеленью, скорее ее можно было назвать белокожей. Ровные плечи покрывали длинные и густые, светлые кудри. Среди кудрей прятались два соблазнительных и нежных сосца, венчающих небольшую, упругую грудь. На голове женщины сияла алмазная диадема.

Тонкие черты лица поражали неземной красотой, глаза переливались то изумрудным, то нежно-голубым, то темно-синим цветом и лучились такой любовью, что Владимир, будто очарованный, прошлепал по воде прямо к ложу королевы. Остальные дриады не последовали за ним, а схоронились за высокими хрустальными стенами. Словно дикий, ползучий виноград, их руки обвили все стены дворца – и теперь их тела уже трудно было отличить от многочисленных веток и листьев. Лишь любопытные – зеленые и карие глаза, прильнувших к стенам лиц, выдавали в густых зарослях присутствие живых существ.

Хрустальный дворец покрылся множеством тел древесных дриад. И теперь свет, проникающий сверху, с боков и снизу оттенялся темными ветками, создавая интимный полумрак. Это выглядело так, если среди жаркого летнего дня зайти в резную или плетеную из прутьев беседку или шалаш. В глубине сознания мелькнуло далекое, как сон, воспоминание: он, плетеные стены шалаша, яркие лучи солнца, пробивающиеся сквозь узкие просветы меж прутьев и… образ той – живой и теплой, стонущей от страсти, трепещущей в его руках, и сильное, сводящее с ума желание… Но дальше все туманилось крепким, тянущим в омут, сном.

– Владимир, ты так хорош. Иди ко мне. Раздели со мной ложе, – сквозь сон послышался серебряный голос королевы дриад. Она сидела на своем постаменте и протягивала к нему изящные, увитые драгоценными браслетами, руки.

Он вздрогнул и попытался шагнуть на прозрачную ступеньку. Но кто-то невидимый снова пригнул его плечи, и он плюхнулся в плавающую, воздушную колыбель. Чьи-то влажные руки подняли его и мягко опустили подле королевы.

Прекрасное лицо склонилось над ним, королева нежно поцеловала его в губы. И этот поцелуй не был неприятным – он показался Владимиру настоящим и довольно возбуждающим.

«У меня уже давно не было женщины», – подумал он. В ответ на его мысли фаллос напрягся, а нежное тело королевы дриад затрепетало от страсти, с губ сорвался сладострастный стон. Он хотел было перевернуться и войти в сердцевину распахнутых мускулистых ножек. Но не смог пошевелиться – плечи, руки, живот и ноги были перевиты зелеными и желтыми ветками, тонкими корнями и листьями – они проросли сквозь шелковое ложе и накрепко прикрутили его к постаменту. Свободным оставался лишь фаллос. Как только королева убедилась в том, что он обездвижен, она сразу изменила тактику: из томной красавицы с плавными движениями она превратилась в дерзкую и хладнокровную воительницу. Решительным движением она сорвала с головы алмазную диадему, завела за ухо прядь длинных волос и наклонилась над пахом Владимира. Полные, бледные губы плотоядно улыбнулись и выпустили на волю ужасающе длинный коричневатый язык. Этот язык, словно змея, мягко обволок торчащий ствол нашего героя и принялся сдавливать его со всех сторон волнообразными, сосущими движениями. Сначала Владимиру понравились эти необычные ласки – буквально через три минуты он взорвался долгожданным оргазмом и чуть не потерял сознание. Оргазм был столь долгим, что в последних прозрачных каплях появилась алая струйка крови. Королева дриад так обрабатывала его фаллос гладким и липким языком, что казалось, будто его доят, словно корову-первотелку.

Королева лежала на нем, теперь ее глаза, потемневшие от страсти, выражали какое-то звериное исступление. Исказились и черты прекрасного лица: челюсть немного вытянулась, удлинились и боковые клыки, нос укоротился и походил скорее на нос какой-то древесной кошки. Кожа тоже менялась: от бледно зеленого до леопардового окраса.

– Давай я лягу на тебя, моя королева. Я привык быть сверху, – едва прошептал он.

Он хотел схитрить и сбежать из этого губительного царства. Однако королева рассмеялась хриплым и грубым голосом. Она привстала над ним и со смехом посмотрела на лежащий на боку, натруженный фаллос. Затем она вырвала из головы какой-то жесткий волос, похожий на шнурок тонкой коры. И перевязала им фаллос у основания. Несколькими движениями длинного языка, она вновь поставила торчком его родной ствол и наконец, подпрыгнув, словно лягушка, шлепнулась на него сверху в позу наездницы.

Владимир потерял счет времени: сколько длилась эта безумная скачка, он не знал. Сильнейшее возбуждение переросло в сначала тупую, а после и острую боль в паху. Сознание потихоньку стало покидать измученное тело. Краем глаза он увидел и то, что к высокому постаменту тянутся древесные, длинные, как змеи, руки всех остальных дриад.

«Я снова умираю! Как все глупо!» – подумал он и погрузился в глубокий обморок.