Но хватит о жанре. Давайте поговорим теперь о придуманном Ланье мире.

Тут тоже немало интересного. Еще при первом чтении роман поразил меня четким пониманием географической динамичности. Слишком часто, увы, исходя, очевидно, из классической максимы, гласящей, что география - наука не дворянская, писатели (и не худшие порой!) как-то упускают из виду, что за большие промежутки времени лик Земли не может не меняться до неузнаваемое™. Не только кишащие всякого рода мутантами флора и фауна - следствие древнего атомного Армагеддона - должны поражать воображение. Не может остаться прежним и сам ландшафт. И Ланье великолепно управился с землеописанием грядущего. Тайг, Пайлуд, Внутреннее море, образовавшееся на месте былой системы Великих озер - всё это и описано впечатляюще, и правдоподобно по сути.

А вот все и всяческие мутанты-дело иное. Известно, что благоприятные мутации - вообще великая редкость. А в предлагаемых обстоятельствах они, по идее, должны были бы встречаться еще реже. Но тогда не получилось бы сказки - и вот биологическое правдоподобие приносится в жертву художественному. Да, трудно всерьез говорить о сплошной, так сказать, сапиентизации всего живого - разумными становятся бобры, Народ Плотины; медведи; и вообще чуть ли не все чистые и нечистые. Но ведь это - тоже сказочный ход, тоже обращение к тем древним слоям сознания, для которых все живые существа были - помните Дерсу Узала?- «другие люди-. И такой ход не мог не быть мил сердцу Ланье, филолога, антрополога, археолога - словом, гуманитария до мозга костей.

Забавно, однако в том, что эливенеры суть потомки экологов и социологов, тогда как адепты Нечистого произошли от всяческих физиков да химиков, слышатся мне отзвуки гремевших у нас в шестидесятые годы баталий меж -физиками и лириками-. Ведь не мог же Ланье не понимать, что не физики были ответственны за применение атомной бомбы. Да, они ее создали. Но использовали - политики и военные. А физики одними из первых, еще в 1945-1946 годах, углядели все - или многие - последствия, вытекающие из возможного применения атомного оружия. Именно они, а вовсе не гуманитарии первыми попытались предпринять какие-то, оставшиеся, само собой, безуспешными и тщетными действия, дабы применения ядерного оружия не допустить.

Разумеется, все это Ланье не хуже нас с вами знает. Но коли должна существовать рать алых сил, то из кого же ей состоять, как не из технарей? И причина тому проста - всеобщее разочарование, писателем и ощущаемое, и выражаемое.

Действительно, все надежды, что технический прогресс осчастливит человечество, пошли прахом. Этой - беспочвенной, в сущности - верой грезил еще XVIII век. В XIX столетии она получила такое широкое распространение, что последствия просто не могли не оказаться столь же масштабными. Ведь казалось - насыть мир паром и электричеством, как мечтал о том Амьенский затворник, дай побольше знаний, кои всегда суть высшее благо и залог всеобщего процветания, - и мир неизбежно обретет ту конечную и прекрасную форму, что гарантирует мир на земле и во человецех благорастворение. Но знание обернулось все тою же Бомбой - Смертью в терминах романа Ланье. Экологическим кризисом, о котором вскользь упоминает брат Альдо. Но никак не всеобщими счастьем и благоденствием.

А значит, мир второй попытки должен безо всего этого обойтись. Правда, не обходится. Правда, восхождение человечества в общем и целом повторяет прежний путь - и дело здесь не в отсутствии должного воображения у писателя, а в его внутренней честности. За пять тысячелетий, минувших после катастрофы, медленно, но неуклонно возрождаются технологии. И отнюдь не только у поклонников Нечистого. Как ни примитивно в этом отношении общество республики Мете, но и оно мало-помалу осваивает кое-какие технологии. В конце концов, Иеро отправляется на поиски не чего-нибудь, а символа высших наших сегодняшних научных и технологических достижений - компьютера. Увы, и при второй попытке окончательно свернуть со старой дороги человечеству не удается - и это в какой-то мере делает противостояние между священниками Аббатств и адептами Нечистого искусственным.

Да, конечно, человек - в отсутствие техники - развил в себе всяческие экстрасенсорные способности. Но это, прямо скажем, достаточно общее место представлений НФ о нетехнологическом пути развития. И хотя описано все это у Ланье достаточно ярко и вкусно, однако не зря же американская критика фантастики в этом смысле ставит его на одну доску, скажем, с упоминавшейся уже мною сегодня Мэрион Циммер Брэдли. И, разумеется, не в этом заключена главная притягательность мира второй попытки.

Но чем же все-таки - вернусь к самому началу - так магически влекут все эти описания посткатастрофического мира’ Да прежде всего тем, что людей в нем мало. Это не только снимает мальтузианские проблемы, но еще и придает почти непредставимую сегодня ценность и значимость каждому индивиду. В мире, лишенном сегодняшних жестких границ, где связи между людьми могут быть сколь угодно тесными и прочными, но не зажимают при этом в тиски едва ли не ульевой цивилизации, человек может стать кем и чем захочет- героем и отцом-основателем, он обладает гораздо большим числом степеней социальной свободы. Вот здесь и кроется главная притягательная сила подобных романов. И не только посткатастрофических, но, пожалуй, и большей части фэнтези и сайнс-фэнтези вообще - кое-кто из писателей, на этих литературных нивах подвизающихся, признается в том с полной откровенностью. Это ведь прекрасное ощущение свободы - жить и действовать в мире, пусть во многом непонятном, пусть отнюдь не благостном, но где все зависит только от тебя самого; ты бросаешь вызов - и ты же вызовы принимаешь; ты часть человеческого сообщества, но не пресловутый винтик социального механизма. И, творя деяния героя, писатель переживает это сам.

А с ним - и мы с вами. И знаете что? - Мне это, грешным делом, очень и очень по душе.

А вам?

Андрей БАЛАБУХА