Внутренняя и международная обстановка 1955–1956 гг. способствовала появлению внутри северокорейского партийного руководства оппозиционной группировки. Сейчас ясно, что за все время полувекового правления Ким Ир Сена именно середина 1950-х гг. была единственным моментом, когда оппозиция его режиму могла не просто возникнуть, но и рассчитывать на успех. В предшествующий период появлению оппозиции мешали условия военного времени, а также иностранное (сначала — советское, потом — китайское) военное присутствие и жесткий советский контроль над северокорейской политикой. До 1955 г., то есть во времена, когда Северная Корея, по выражению Дж. Ротшильда, находилась «в тисках развитого сталинизма», любой политический вызов, брошенный Ким Ир Сену, был равносилен самоубийству. После 1957–1958 гг. возникновению оппозиции препятствовал крайне авторитарный и репрессивный характер режима, который достиг своего пика в конце 1970-х гг.
До 1955–1956 гг. некоторые члены руководства могли быть недовольны проводившейся политикой или своим собственным положением в административно-политической системе, но им только оставалось держать свое недовольство при себе. Судьба Пак Хон-ёна и других лидеров внутренней фракции, равно как и готовность Москвы смириться с их уничтожением, наглядно продемонстрировали, какая участь ожидает оппонентов Ким Ир Сена. Кроме того, в 1950–1953 гг., в условиях, когда Северная Корея вела тяжелую войну, многие партийные и государственные деятели могли считать, что выступление против его власти равносильно измене родине и делу коммунизма, к которому большинство из них относились очень серьезно.
Однако через несколько лет, в 1955 г. и 1956 г. глубокие изменения в Советском Союзе сказались на ситуации в других социалистических странах и привели там к волне реформ и массовых продемократических движений. Яркими примерами таких движений могут служить восстание 1956 г. в Венгрии и «Польский октябрь» — серии забастовок и митингов в Польше, приведших к существенным переменам во внутренней политике страны. Брожение распространилось по всему социалистическому лагерю, и доступные нам теперь документы ясно показывают, что и Северную Корею тоже нельзя было назвать тихой заводью непотревоженного сталинизма. В КНДР реформаторское движение затронуло не столько население в целом, сколько интеллигенцию и некоторую часть партийной элиты. Его проявлением были не открытые волнения и забастовки, а предпринятая высшей номенклатурой неудачная попытка свержения Ким Ир Сена, который являлся олицетворением и оплотом старой сталинистской политики.
В СССР процесс десталинизации получил новый импульс весной 1956 г., после того как Н.С.Хрущёв представил XX съезду КПСС свой знаменитый «секретный доклад» о деятельности Сталина. Содержание этого доклада, несмотря на слабые попытки сохранить его в тайне, вскоре стало широко известным и в СССР, и за его границами. Доклад и связанные с ним решения резко ускорили процесс реформ в СССР, хотя сами эти реформы начались несколькими годами ранее. В течение 1955–1960 гг. советское общество претерпело радикальные изменения: подавляющее большинство политических заключенных было освобождено, цензура ослаблена, отношение к новым течениям в культуре и искусстве стало более терпимым, контакты с зарубежными странами были существенно расширены. Советское общество отозвалось на эти перемены заметным, хотя и непродолжительным возрождением энтузиазма в отношении коммунистической системы — тем, что впоследствии стало известно как «раннее шестидесятничество». Какое-то время казалось, что советская государственная система обладает способностью к трансформации и способна исправлять свои прошлые ошибки. Советские люди и советская пресса начали обсуждать общественные проблемы куда свободнее, чем было возможно в предшествующие сталинские десятилетия. По нормальным демократическим стандартам эта свобода была очень ограниченной, но при жизни Сталина было бы совершенно немыслимым многое из того, что стало в СССР нормой с конца 1950-х гг.
В конце мая северокорейская печать опубликовала ряд материалов, в которых содержались намеки на происходившие в СССР изменения. В частности, 7 июля редакция «Нодон синмун» отвела немалую часть номера на то, чтобы перепечатать пространную советскую статью о новом подходе к изучению истории партии «XX съезд КПСС и задачи исследования истории партии». Оригинал этой статьи появился в ведущем советском академическом журнале «Вопросы истории» непосредственно после XX съезда (№ 3. 1956 г.) и таким образом носил установочный характер (появление этой статьи и поныне часто упоминают как один из важных эпизодов в истории советских общественных наук). 30 мая в «Нодон синмун» появилось интервью, которое Ким Ир Сен дал индийскому журналисту и в котором имя Сталина напрямую связывалось с понятием «культ личности». Наконец, 6 июля в «Нодон синмун» появился текст известного постановления ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», которое было принято 30 июня 1956 г. и через несколько дней было напечатано в «Правде». Можно предположить, что привыкшие к чтению между строк партийные работники сделали надлежащие выводы из этих публикаций.
Не следует забывать, что Китай, другой главный покровитель КНДР, тоже не был тогда свободен от влияния этих новых идей. Последующий триумф культа личности Мао и те исключительно иррациональные, гротескные формы, которые политический режим КНР принял в 1960-х гг. и 1970-х гг., зачастую заставляют нас забыть о том, что середина 1950-х гг. была в Китае сравнительно либеральным периодом. За все время правления Мао Цзэдуна эти годы, пожалуй, были периодом наибольшей политической свободы или, скажем осторожнее, наибольшего политического либерализма. Попытки либерализации в Китае достигли высшей точки с началом «движения ста цветов», которое было развернуто в мае 1956 г., вскоре после «секретного доклада» Хрущёва. В названии этого движения содержалась отсылка к известному древнекитайскому изречению, восхвалявшему преимущества плюрализма и свободных дискуссий: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Изначальной идеей «движения ста цветов» в КНР было поощрение критики существующего режима «снизу». Как пишут по этому поводу Джон Фэрбэнк и Мерл Голдман: «Мао предполагал, что среди интеллигенции, насчитывающей в целом самое большее 5 миллионов человек… к этому времени враждебно относилось к марксизму не более трех процентов». Эти либеральные эксперименты сопровождались даже завуалированной критикой культа личности Мао. Процесс обожествления Мао Цзэдуна имел к тому времени уже долгую историю, хотя в руководстве КПК будущий Великий Кормчий не обладал абсолютной властью, будучи лишь «первым среди равных». Кажется, что большинство китайских руководителей рассматривали культ Мао как полезное или, по крайней мере, неизбежное явление. Они полагали, что такой культ необходим в стране, населенной необразованным крестьянством, крайне консервативным по своим взглядам и привыкшим к идее богоподобного императора во главе страны. Тем не менее после победы коммунистов в 1949 г. и особенно после смерти Сталина в 1953 г. стиль руководства Мао подвергся критике со стороны многих партийных кадров высшего звена. Под давлением этой критики Мао Цзэдун пошел на умеренные послабления, что было особенно заметно в 1956–1957 гг. Все эти события привели к ограничению личной власти Мао на VIII съезде Коммунистической партии Китая.
Эти политические нововведения просуществовали в Китае недолго, и вскоре были отменены, но они, несомненно, оказали влияние на события в Корее. Северокорейская печать сообщала и о либерализации политического режима в Китае — опять-таки перепечатывая статьи из китайской официальной прессы. 17 июня в «Нодон синмун» появилась статья Лю Дин-и, зав. отделом пропаганды ЦК КПК (и будущей жертвы «культурной революции»). В этой статье Лю Дин-и подробно объяснял правильность и необходимость курса «ста цветов».
Ким Ир Сен, скорее всего, воспринимал кампанию по десталинизации как серьезную угрозу для своей власти и полагал, что события в СССР и КНР могут привести к осложнению внутриполитической ситуации в КНДР. Как показали последующие события, эти опасения были вполне обоснованными. В то же самое время Ким Ир Сен сделал вполне понятную ошибку, стараясь определить главный источник опасности. В качестве наиболее опасных потенциальных противников он рассматривал советских корейцев, и именно в попытке искоренить эту угрозу в конце 1955 г. он нанес превентивный удар по советской группировке. Однако здесь Вождь совершил ошибку. Несмотря на всю восприимчивость советских корейцев к идеологическим влияниям Москвы, вызов власти Ким Ир Сена бросили не они, а яньаньская фракция. Именно бывшие «китайские корейцы» сформировали ядро той оппозиции, которая летом 1956 г. открыто выступила против Ким Ир Сена. Хотя некоторые недовольные советские корейцы в конечном счете тоже примкнули к заговору, их роль там была относительно второстепенной.
Первые сведения о существовании в северокорейском руководстве тайной оппозиции появились в документах советского посольства в июле 1956 г. Лидеры оппозиции установили тогда контакт с посольством и сообщили советским дипломатам о своих планах. Эти контакты с посольством (детали которых будут рассмотрены ниже) выглядели как продуманная акция хорошо организованной группы. Подтверждением существования такой оппозиции могут служить и действия Ли Сан-чжо, посла КНДР в Москве, о которых речь также пойдет дальше. Это дает нам основания считать, что к тому моменту оппозиция уже существовала какое-то время. В таком случае оппозиционная группа действовала, по меньшей мере, с мая или июня 1956 г.
Вероятно, развитию внутриполитического кризиса способствовало и длительное отсутствие Ким Ир Сена. В первой половине судьбоносного лета 1956 г. (с 1 июня по 19 июля) он предпринял необычайно продолжительную и насыщенную заграничную поездку. В течение трех недель он посетил девять социалистических стран и дважды останавливался в Москве — на пути в Восточную Европу и обратно. Это была одна из самых долгих зарубежных поездок, когда-либо предпринятых им в качестве высшего руководителя КНДР. Его следующий продолжительный заграничный вояж состоялся много лет спустя — в 1984 г. В поездке Кима сопровождали Пак Чжон-э (она была полезна, как человек, свободно владевший русским языком и хорошо знакомый с советской политикой и менталитетом), министр иностранных дел Нам Ир (опытный переговорщик, также выходец из СССР, хорошо говоривший по-русски) и Ли Чон-ок (молодой технократ, недавно назначенный председателем Госплана вместо смещенного с должности Пак Чхан-ока). Присутствие Ли Чон-ока имело важное значение для достижения экономических целей поездки. Официальная делегация КНДР также включала представителей двух марионеточных некоммунистических партий, которые служили тогда символом существования Единого фронта. К сохранению видимости «широкой коалиции» руководство КНДР в те времена по-прежнему относилось достаточно серьезно. Впрочем, крайне маловероятно, чтобы эти представители участвовали в конфиденциальных встречах или в обсуждении по-настоящему важных проблем.
Главной задачей всей миссии было получение экономической помощи и льготных кредитов, необходимых для выполнения недавно принятого пятилетнего плана, первого в корейской истории и весьма амбициозного. В экономическом отношении поездка оказалась не слишком успешной. Правительства социалистических стран, столкнувшись с нестабильной и непредсказуемой внутриполитической ситуацией, не были готовы к тому, чтобы делать Пхеньяну щедрые подарки.
Однако сама поездка происходила в те времена, когда в странах Восточной Европы разворачивались бурные события, и Ким Ир Сен не мог не почувствовать той напряженной обстановки, что царила в коммунистических столицах тем летом. В Венгрии Ким Ир Сен побывал в середине июня, а ровно через месяц его партнер по переговорам, ортодоксальный сталинист Ракоши, был снят с поста первого секретаря. Произошло это не только с благословения СССР, но и под непосредственным руководством А. И. Микояна. Снятие Ракоши стало началом цепи событий, которые достигли своего апогея во время венгерского восстания в октябре, однако кризис был вполне ощутим и в то время, когда Ким Ир Сен находился в Будапеште. Из Венгрии Ким Ир Сен проследовал в Польшу, политическая обстановка в которой была еще более обострена. 30 июля в Познани начались волнения и забастовки, которые вскоре переросли в столкновения демонстрантов с армией и полицией. Власти применили оружие, и ситуация в стране оставалась крайне напряженной до конца осени. Таким образом, Ким Ир Сен прибыл в Варшаву в самый разгар острейшего внутриполитического кризиса. Какие уроки он извлек из своих европейских впечатлений? Мы об этом никогда не узнаем, но вполне можно предположить, что Ким Ир Сен пришел к выводу, что советские эксперименты с десталинизацией являются весьма опасными если не для его режима, то уж точно для него самого.
Тем временем кризис назревал и в Пхеньяне. Длительное физическое отсутствие диктатора всегда создает благоприятные условия для активизации оппозиции — а порою и для подготовки переворота. Необычно продолжительная зарубежная поездка Ким Ир Сена предоставила недовольным членам северокорейской элиты уникальный шанс. Для оппозиционеров дополнительным позитивным моментом представлялось то обстоятельство, что выполнение обязанностей Ким Ир Сена в Пхеньяне было возложено на Чхве Ён-гона, которого они в начале ошибочно считали своим потенциальным сторонником.
К июлю напряженность в северокорейской правящей элите возросла. Не все сторонники реформ желали смещения Ким Ир Сена, многие из них надеялись на то, что Ким Ир Сен сам пойдет на реформы. Из документов советского посольства ясно, что некоторые представители северокорейской политической элиты надеялись на то, что встречи и переговоры Ким Ир Сена с советскими лидерами повлияют на его политику и что следствием переговоров в Москве станут серьезные перемены в КНДР. Эти партийные работники делали все возможное, чтобы удостовериться, что советские лидеры поговорят с Ким Ир Сеном о его отношении к культу личности и о других деликатных проблемах. Мы пока не знаем, были ли эти апелляции к авторитету Кремля инициативой отдельных северокорейских политиков или же они отражали согласованные действия оппозиционной группы, которая весной 1956 г. уже вполне могла существовать.
Выше уже упоминалась краткая встреча Пак Ый-вана с JI. И. Брежневым, в ходе которой Пак Ый-ван напрямую попросил главу советской делегации повлиять на Ким Ир Сена. Это был не единственный случай, когда высокопоставленные корейцы пытались напрямую использовать советское влияние в Пхеньяне для того, чтобы заставить Ким Ир Сена изменить свою позицию по важным внутриполитическим вопросам. 16 июля Ли Сан-чжо, посол КНДР в Советском Союзе, беседовал в Москве с влиятельным советским дипломатом. В ходе этой продуманно откровенной беседы Ли Сан-чжо весьма критически отзывался о культе личности Ким Ир Сена и о «нарушениях социалистической законности» (стандартный эвфемизм хрущевского периода, означавший произвольные аресты, пытки и казни), которые имели место в Северной Корее. Ли Сан-чжо упомянул, что советские лидеры обсуждали эти проблемы с Ким Ир Сеном во время визита корейского вождя в СССР.
Действительно, летом 1956 г. в ходе переговоров с советскими руководителями Ким Ир Сен получил от них выговор за свое «неправильное поведение» (в те времена Москва еще могла позволить себе отчитывать глав социалистических государств). Несмотря на то, что протоколы бесед Ким Ир Сена с Н. С. Хрущёвым и другими советскими руководителями пока остаются недоступными для исследователей, в документах посольства содержится достаточно информации для реконструкции того, что могло произойти в Москве. «Замечания ЦК КПСС о некоторых недостатках и ошибках в работе ТПК», которые были высказаны Ким Ир Сену в Москве, впоследствии упоминались Нам Иром и Пак Чжон-э, вероятно, непосредственными свидетелями и участниками московских бесед с Н. С. Хрущёвым, а также Ли Сан-чжо, который прямо заявлял, что очевидцем этих бесед он не являлся. Хотя в документе и не упоминается никаких имён, замечания подобного рода не мог сделать никто, кроме самого Хрущёва. 24 июля Нам Ир рассказал поверенному в делах А. М. Петрову: «Замечания ЦК КПСС о некоторых недостатках и ошибках в работе ТПК восприняты Ким Ир Сеном правильно и искренне. Ким Ир Сен говорил Нам Иру и некоторым другим членам правительственной делегации, что он примет меры к тому, чтобы полностью и до конца исправить эти ошибки и недостатки, в том числе и по вопросу культа личности. По мнению Ким Ир Сена, эти недостатки и ошибки будут устраняться, но не сразу и не путем их обсуждения в полном объеме на Пленумах ЦК или на собраниях парторганизаций, а постепенно, без вовлечения в обсуждение этих вопросов всей партии».
Такая реакция была частью стратегии, которой Ким Ир Сен начал придерживаться ещё в феврале: за закрытыми дверями, в кругу высшей номенклатуры, он признавал существование в КНДР своего собственного культа личности и связанных с ним недостатков. Таким образом он намекал, что он не является непримиримым противником реформаторского духа и что в конечном итоге проблемы в северокорейской внутренней политике будут разрешены, так сказать, естественным путем. Такие намеки на будущие реформы в сочетании со сдержанным покаянием и «самокритикой» были призваны успокоить его критиков. Если ошибки признаются и предполагается в своё время их исправить, то логично предположить, что особой необходимости в решительных действиях нет.
Однако пока в Москве Ким Ир Сен выслушивал малоприятные «дружеские советы» Н. С. Хрущёва, оставшиеся в Пхеньяне лидеры оппозиции готовились к открытому выступлению. Рассекреченные в 1990-е гг. документы советского посольства позволяют нам узнать некоторые новые подробности этих приготовлений, так как руководители оппозиционной группы считали нужным держать посольство в курсе своих планов.
О существовании заговора посольство узнало в июле 1956 г., хотя не исключено, что какая-то информация могла поступать в Москву и раньше (например, по каналам КГБ). Первым признаком того, что в пхеньянском руководстве происходит нечто необычное, стала беседа, состоявшаяся 10 июля. В тот день Ким Сын-хва, министр строительства и видный член советской фракции, посетил посольство, чтобы обсудить там достаточно рутинный вопрос — на беседе речь шла о продолжавшемся строительстве нового комплекса зданий посольства (того самого комплекса, который и ныне стоит в центре Пхеньяна). Однако к концу разговора Ким Сын-хва резко сменил тему и рассказал поверенному в делах А. М. Петрову о том, что северокорейские руководители испытывают «широкое недовольство» культом личности Ким Ир Сена. Ким Сын-хва, как мы увидим, к тому времени уже входил в состав антикимирсеновской группировки, так что не исключено, что он стремился не столько проинформировать своего собеседника о реальном состоянии дел, сколько повлиять на позиции дипломата. Тем не менее заявление Ким Сын-хва было показателем глубоких перемен в правящей элите КНДР, а также первым известным нам случаем, когда участник оппозиционной группы вступил в контакт с сотрудниками посольства именно как оппозиционер.
Кризис начал развиваться на следующий день после возвращения Ким Ир Сена из-за рубежа. Хотя мы пока не располагаем достаточными доказательствами, можно предположить, что именно информация о его приезде подтолкнула оппозицию к действиям. За несколько дней до возвращения Вождя, 14 июля Ли Пхиль-гю, начальник департамента стройматериалов при Кабинете Министров КНДР и видная фигура яньаньской фракции, пришел в посольство для конфеденциального разговора с А. М. Петровым. Так как советского посла В. И. Иванова тогда не было в Пхеньяне, Петров, исполняющий его обязанности, был на тот момент высшим должностным лицом в посольстве.
Ли Пхиль-гю, был человеком весьма необычной биографии. С 16 лет он принимал участие в революционном движении в Китае и позже, в Корее, за свою деятельность был арестован японцами, сидел в тюрьме. После 1945 г. Ли Пхиль-гю сначала работал в только что созданной северокорейской полиции, а затем занимал влиятельные посты, связанные, главным образом, с армией или службой безопасности. Среди всего прочего, он являлся заместителем начальника Генерального штаба, командующим 6-й армией и заместителем министра внутренних дел (при Пак Ир-у). По словам Ли Пхиль-гю, он был близким другом Пак Ир-у, и его влияние существенно упало вследствие низложения Пак Ир-у. После отстранения Пак Ир-у Ли Пхиль-гю потерял свои политические позиции, но, по-видимому, не былые связи в Министерстве внутренних дел. Влияние Ли Пхиль-гю в яньаньской фракции, вероятно, также оставалось значительным. Кроме того, во время беседы в посольстве Ли Пхиль-гю несколько раз упоминал о своем близком знакомстве с Ли Сан-чжо. Так как Ли Пхиль-гю принадлежал к яньаньской фракции, то он не был особо частым гостем в советском посольстве (в доступных нам документах нет никаких других упоминаний о его визитах в посольство).
С самого начала разговора Ли Пхиль-гю отбросил дипломатические тонкости и принялся в самых резких выражениях критиковать Ким Ир Сена и проводимую тем политику. Ли Пхиль-гю обвинял северокорейского руководителя в насаждении культа личности, в преувеличении исторической роли маньчжурских партизан, в умалении вклада Советской Армии и других сил антияпонского сопротивления в освобождение страны, в «неверной позиции» по отношению к другим членам партийного руководства и прочих прегрешениях.
Необходимо отметить, что «Запись беседы» А. М. Петрова и Ли Пхиль-гю существует в двух различных версиях. Одна из них представляет собой черновой рукописный вариант, вероятно, составленный во время разговора или вскоре после него, другая же — это более поздний машинописный текст. Существование двух текстов было само по себе делом обычным и отражало стандартную процедуру подготовки «записи беседы»: на основании заметок, сделанных дипломатом непосредственно во время беседы, сначала составлялся рукописный черновик, а потом этот черновик подвергался редактированию и уж затем печатался посольской машинисткой. Между самой беседой и появлением машинописной копии, как правило, проходило несколько дней, но в некоторых случаях этот срок мог достигать и 1–2 недель. Обычно рукописный черновик уничтожался, хранилась (и отсылалась в Москву) только машинописная копия. Однако в данном случае рукописный черновик сохранился, и в начале сентября выяснилось, что окончательный и, так сказать, «официальный» вариант этого важного документа заметно отличается от оригинального. Мы не знаем, при каких обстоятельствах обнаружилось это расхождение, но ясно, что в результате в советском посольстве произошел небольшой скандал, так что послу пришлось известить о произошедшем Центр. Эти события и возможные мотивы, подтолкнувшие Петрова к фальсификации документа, имеют определенное значение для нашей темы и поэтому будут рассмотрены отдельно.
При подготовке машинописного текста А. М. Петров сознательно фальсифицировал дату беседы, датировав документ 20 июля (в то время как в действительности беседа состоялась почти на неделю раньше, 14 июля). В сентябре, когда разразился скандал, Петров отправил Иванову, тогдашнему послу, короткую объяснительную записку, где упоминались другие высказывания, якобы сделанные Ли Пхиль-гю, но не включенные Петровым даже в рукописный вариант записи.
Действительно, содержание рукописного и печатного текста различалось по нескольким важным параметрам. Многие изменения являлись просто результатом стилистического редактирования, были вполне уместны и никак не меняли сути того, о чем Ли Пхиль-гю сообщал А. М. Петрову. Но некоторые расхождения между двумя вариантами текста были более серьезными. Их явно внесли, дабы подогнать изначальные записи под определенную модель.
Во-первых, в отредактированной версии Петров опустил наиболее критические замечания Ли Пхиль-гю и, таким образом, придал его позиции по отношению к Ким Ир Сену несколько менее враждебный характер, чем это было на самом деле. Во-вторых, он полностью исключил из отредактированной копии все высказывания Ли Пхиль-гю о Ли Сан-чжо, который тогда занимал пост посла КНДР в СССР. Опущенные высказывания указывали на тесные личные отношения, которые существовали между Ли Пхиль-гю и Ли Сан-чжо, а также содержали упоминания о попытках Ли Сан-чжо протестовать против культа личности. В-третьих, в машинописном варианте утверждалось, что Ли Пхиль-гю сообщил Петрову о существовании организованной оппозиции режиму Кима, однако в рукописном оригинале подобная информация полностью отсутствует. Согласно рукописной версии, Ли Пхиль-гю ясно указывал, что, хотя сопротивление политике Ким Ир Сена было бы желательно и даже необходимо, ничего в этом направлении не предпринимается, тогда как в отредактированной копии приводились якобы принадлежавшие Ли Пхиль-гю высказывания, в которых тот упоминает о существовании тайной оппозиционной группы. В данной работе в тех случаях, которые не оговариваются особо, мы будем пользоваться рукописным оригиналом, отмечая в сносках наиболее важные различия между этими двумя документами.
После нескольких вступительных замечаний о восхвалении маньчжурских партизан и связанной с этим фальсификацией истории корейского коммунистического движения Ким Ир Сеном и его окружением, Ли Пхиль-гю перешел к более важной теме — диктатуре Ким Ир Сена в стране и партии. Он сказал: «Культ личности приобрел невыносимый характер. Слово Ким Ир Сена является законом, он не терпим, не советуется ни с кем. Вокруг себя и в ЦК и в Кабинете Министров собрал подхалимов и прислужников».
В более позднем (машинописном) тексте беседы Петров утверждал, что Ли Пхиль-гю сообщил ему о планах смещения Ким Ир Сена, созревших в среде северокорейского руководства. Он будто бы рассказал исполняющему обязанности советского посла, что «группа руководящих работников считает необходимым в ближайшее время предпринять некоторые действия против Ким Ир Сена и его ближайших соратников […] эта группа ставит своей задачей сменить нынешнее руководство ЦК ТПК и правительства». Однако этих слов нет в рукописном оригинале и они могут быть позднейшей вставкой (причины ее появления будут рассмотрены позже).
Тем не менее из рукописных заметок ясно, что Ли Пхиль-гю упомянул о том, что необходимо избавиться от Ким Ир Сена, хотя, возможно, он и не говорил о том, что подготовка такой акции уже ведется. Согласно рукописной версии, Ли Пхиль-гю на вопрос о том, что можно сделать для оздоровления ситуации в партии, ответил: «[Д]ля этого имеется 2 пути: Сменить нынешнее руководство ЦК ТПК и Правительства. Для этого требуется острая и решительная внутрипартийная критика и самокритика. Это первый путь. Но он (Ли Пхиль-гю) сказал, что он сомневается, что это сделает Ким Ир Сен. По его мнению, Ким Ир Сен этого не будет делать так, как совершенные им преступления насколько велики, что он этого не сделает. Второй путь по мнению Ли Пхиль Гю — это насильственный переворот. Он сказал, что это трудный путь и долгий путь, путь, связанный с жертвой. Но это революционный путь. Для этого по мнению Ли Пхиль Гю, следует начать подпольную работу». В окончательном печатном варианте замечание о «преступлениях Кима» было опущено, призыв к тому, чтобы «начать подпольную работу» исчез, и всему тексту был придан менее эмоциональный характер.
В соответствии с информацией, позже предоставленной Петровым послу, «говоря о втором пути, насильственном пути смены руководства КНДР, он (Ли Пхиль-гю. — А. Л.) заявил, что если не удастся достигнуть первым путем, то перейти к подпольной работе, развернуть эту деятельность. Он сказал, что поскольку он и его сторонники поступают революционно, то их будут поддерживать революционные элементы и китайские добровольцы». Примечательно, что первоначально А. М. Петров не включил этих слов даже в рукописный» вариант «Записи беседы». Тем не менее эти заявления Ли Пхиль-гю можно обнаружить в краткой записке, которую А. М. Петров направил послу В. И. Иванову после того, как была обнаружена фальсификация машинописного текста «Записи» (написать эту дополнительную короткую записку А. М. Петрову, вероятно, пришлось под давлением улик, представленных переводчиком посольства). Однако эти дополнительные ремарки объяснительной записки подразумевают наличие «сторонников» Ли Пхиль-гю, что соответствует машинописной версии, но противоречит рукописному тексту.
Из машинописного текста «Записи» следует, что Ли Пхиль-гю упоминал о существовании оппозиционной группы, состоящей из высших руководителей ТПК. В тексте приводились следующие слова, якобы сказанные Ли Пхиль-гю: «В КНДР есть такие люди, которые смогут встать на этот путь и которые ведут сейчас соответствующую подготовительную работу». В машинописном тексте сообщалось, что Петров задал Ли Пхиль-гю вопрос о составе этой группы, но тот ушел от ответа. Потом Петров будто бы спросил о том, «какую позицию Ли занимает по отношению к вышеуказанной подпольной группе», но Ли Пхиль-гю снова не сказал ничего определенного. Однако в связи с этим разговором Петров написал: «Из всего тона его разговора у меня сложилось твердое мнение, что в этой группе он играет большую роль». Машинописная версия также утверждает, что дальше А. М. Петров спросил, почему Ли решил сообщить об этой ситуации советскому посольству. Ли Пхиль-гю якобы ответил на это, «что исходит из желания поставить Советское посольство в известность о том, что в КНДР могут произойти те или иные события». Немаловажно, что все эти утверждения о существовании в КНДР оппозиционной группы совершенно отсутствуют в рукописном тексте и могут являться позднейшими вставками.
В конце беседы Ли Пхиль-гю начал говорить о конкретных северокорейских сановниках. Эти высказывания о высшем руководстве ТПК, несомненно, являются аутентичными и практически не различаются в рукописном и печатном вариантах (если не принимать во внимание небольшую стилистическую правку). Ясно, что Ли Пхиль-гю был самого высокого мнения о членах яньаньской фракции (за исключением Ким Чхан-мана, горячего сторонника Ким Ир Сена, которого можно считать одним из первых создателей культа будущего «Великого вождя»). В то же время он нелестно отзывался о главе советских корейцев Пак Чжон-э, которая тоже была одним из ближайших сподвижников Ким Ир Сена, и, что удивительно, о Пак Чхан-оке, который был, как мы вскоре увидим, видным участником оппозиционной группы. Не без некоторых оснований Ли Пхиль-гю заметил, что Пак Чхан-ок нес непосредственную ответственность за возникновение культа личности Ким Ир Сена: «Пак Чан Ок — ему придется еще многое сделать для того, чтобы искупить свою вину. Он же первым назвал Ким Ир Сена незаменимым, поднял его до небес. Он основатель культа личности Ким Ир Сена». Это заявление в целом верно, он оно также указывает на соперничество между советской и яньаньской фракциями, продолжавшееся даже в таких исключительных обстоятельствах. Самой суровой критике, впрочем, подвергся Хан Соль-я: «Хан Сер Я. Его следует убить. За одну книгу "Историю" следует его убрать. Это очень плохой человек». Однако было и важное, но весьма неожиданное исключение — о Чхве Ён-гоне, втором человеке в официальной пхеньянской иерархии, Ли Пхиль-гю отзывался довольно благосклонно, несмотря на его давнюю репутацию одного из самых преданных помощников Ким Ир Сена («Цой Ен Ген в Китае не был вместе с Ким Ир Сеном. Он имеет большой революционный стаж. По чину Цой Ен Ген был выше Ким Ир Сена. Они находились вместе только в СССР. Цой Ен Ген человек со своим умом. В последнее время проявляет некоторое недовольство деятельностью Ким Ир Сена»).
Визит Ли Пхиль-гю, важный сам по себе, не был ни случайным, ни единственным. Вскоре последовали новые встречи между оппозиционерами и советскими дипломатами. 21 июля в посольстве произошла беседа советника С. Н. Филатова с Пак Чхан-оком. После смерти Хо Ка-и именно Пак Чхан-ок стал фактическим лидером советских корейцев, хотя его влияние никогда не было таким же сильным, как влияние его предшественника (и соперника) Хо Ка-и. Как мы помним, Пак Чхан-ок, председатель Госплана, был вынужден уйти в отставку в январе 1956 г. в разгар кампании против советских корейцев, во время которой он стал одним из основных объектов нападок. После окончания кампании он получил новое назначение, однако можно предположить, что его гордость была глубоко уязвлена произошедшим. Во время встречи 21 июля Пак Чхан-ок рассказал Филатову, что на следующем Пленуме ЦК ТПК будет предпринята атака на Ким Ир Сена и что сам Пак Чхан-ок намерен в ней участвовать.
Двумя днями позже, уже 23 июля в советском посольстве состоялась еще одна встреча. На этот раз С. Н. Филатов принимал Чхве Чхан-ика, вице-премьера Кабинета министров и члена Президиума ЦК ТПК (северокорейского Политбюро). Чхве Чхан-ик был заметным лидером яньаньской фракции. В свое время в Китае он был одним из двух заместителей председателя «Северокитайской Лиги независимости Кореи», корейской коммунистической организации, ставшей ядром будущей Новой Народной партии и впоследствии яньаньской фракции. В середине 1950-х гг. наибольшим авторитетом среди «яньаньцев» пользовался Ким Ту-бон, но этот пожилой ученый и публицист обычно не вмешивался в политические интриги. Фактическим лидером всей яньаньской группировки являлся именно Чхве Чхан-ик. Цель его визита в советское посольство была такой же, как у Ли Пхиль-гю и Пак Чхан-ока: он пришел, чтобы ознакомить посольство с планами отстранения Ким Ир Сена от власти.
Сначала Чхве Чхан-ик кратко сообщил о недавней сессии Президиума ЦК ТПК (21 июля), на которой Ким Ир Сен подробно рассказал о своем посещении Советского Союза и стран Восточной Европы. Затем Чхве Чхан-ик перешел к главному вопросу: «Я, говорил Цой, все больше убеждаюсь, что Ким Ир Сен не понимает всего вреда, который он приносит своим поведением. Он сковывает инициативу членов Президиума и других руководящих работников партии и государства, он всех запугал, никто не может высказать своего мнения по тому или иному вопросу. За малейшие критические замечания люди подвергаются репрессиям. Он окружил себя подхалимами и бездарными работниками». Чхве Чхан-ик также критически высказался по адресу некоторых бывших партизан и Ким Чхан-мана.
В соответствии с духом времени, Чхве Чхан-ик обвинял Ким Ир Сена главным образом в распространении культа личности в его разнообразных формах. Он говорил: «Ким Ир Сен, говорит Цой, не желает изменять формы и методы руководства, не желает подвергать критике и самокритике допущенные им недостатки. Такая линия Ким Ир Сена не может способствовать улучшению деятельности нашей партии и укреплению ее рядов. У нас в партии имеется культ личности Ким Ир Сена, он распространен и распространяется в широких масштабах, у нас в стране нарушается демократическая законность, не соблюдаются ленинские принципы коллективного руководства». Чхве Чхан-ик объяснил свой визит в посольство желанием сообщить советским представителям, что «на очередном Пленуме ЦК Ким Ир Сен по всей вероятности, будет подвергнут резкой критике, хотя это связано и с большим риском».
24 июля визиты оппозиционеров продолжились. В тот день состоялась встреча Ким Сын-хва с советником Филатовым. Ким Сын-хва, занимавший тогда пост министра строительства, принадлежал к советской группировке, был близким личным другом Пак Чхан-ока и тоже пострадал во время травли советских корейцев в конце 1955 г. Он пришел, чтобы передать свой недавний разговор с Ким Ту-боном, который тогда формально считался главой северокорейского государства. В ходе этого разговора, речь о котором пойдет далее, Ким Сын-хва и Ким Ту-бон обсуждали политическую ситуацию в КНДР и попытку свержения Ким Ир Сена. 2-го августа посольство посетил еще один член яньаньской фракции — министр торговли Юн Кон-хым, которому суждено было сыграть едва ли не главную роль в грядущих событиях. Юн Кон-хым тоже встретился с Филатовым и подробно рассказал ему о важном совещании, которое прошло в ЦК ТПК 30 июля (детали этого интересного совещания также рассматриваются ниже). Это был последний из череды неожиданных визитов. После него посещения членами оппозиции Советского посольства прекратились так же внезапно, как и начались. По крайней мере, среди доступных нам документов посольства записи таких бесед больше не встречаются.
Мы можем предположить, что частые посещения советского посольства в течение нескольких дней между 21 и 24 июля были продуманными акциями и являлись частью стратегического плана оппозиции. Это предположение подтверждается и тем, что все эти встречи произошли почти в одно и то же время, а содержание бесед, которые провели оппозиционеры с советскими дипломатами, было во многом идентичным. Представляется весьма вероятным, что таким образом заговорщики пытались обеспечить если не поддержку со стороны СССР, то хотя бы его нейтралитет, и в любом случае избежать впечатления, что нечто важное совершается за спиной Москвы и без ее ведома (мы будем называть оппозиционеров «заговорщиками», хотя, как мы увидим, они надеялись достичь своей цели легальными методами, действуя в рамках существующих политических институтов). Оппозиционеры имели основания опасаться, что внезапная атака на Ким Ир Сена, проведенная без предварительного одобрения Советского Союза, вызовет негативную реакцию Москвы, которая, в свою очередь, сделает их поражение почти неизбежным. Москва по-прежнему воспринималась как высший арбитр в северокорейской политике и во всем коммунистическом движении. Оппозиции требовалась советская поддержка или, по меньшей мере, советский нейтралитет, которого они и пытались добиться, встречаясь с сотрудниками посольства и разъясняя тем свои позиции.
Нетрудно заметить, что интенсивность визитов ощутимо возросла на следующий день после возвращения Ким Ир Сена из его зарубежной поездки. Это могло означать, что решение действовать было принято только после того, как Ким Ир Сен вернулся в Пхеньян, и там что-то узнали и о его недавних встречах в Москве. Как мы увидим, по крайней мере, до 26 июля считалось, что очередной пленум ЦК ТПК состоится 2 августа. Частые визиты заговорщиков в посольство могут объясняться именно тем, что оппозиция считала, что времени у нее почти не остается, и стремилась организовать выступление за оставшиеся одну-две недели.
Однако в жаркие июльские дни 1956 г. с советскими дипломатами встречались не только сторонники оппозиции. 24 июля А. М. Петров, который в отсутствие посла являлся поверенным в делах СССР, был приглашен для беседы Нам Иром, министром иностранных дел КНДР и бывшим советским вузовским преподавателем. Подобно двум другим бывшим советским корейцам Пак Чжон-э и Пан Хак-се (последний был главой северокорейской службы безопасности с момента ее основания), Нам Ир очень рано перешел на сторону Ким Ир Сена и стал его стойким приверженцем. Тем не менее, когда ситуация в северокорейских правящих кругах осложнилась, Нам Ир счел необходимым связаться с советским посольством. Впрочем, не ясно, искал ли он там совета или же просто прощупывал советскую реакцию на назревающий кризис (последнее представляется нам более вероятным). Не исключено даже, что действовал Нам Ир по прямому поручению Ким Ир Сена. Будучи министром иностранных дел, Нам Ир не пошел в посольство, но 24 июля пригласил А. М. Петрова, исполняющего обязанности посла, в свой кабинет в МИДе.
Нам Ир рассказал А. М. Петрову, что 20 июля (как мы помним, это был первый день лихорадочной активности оппозиции) Пак Чхан-ок пришел к нему домой, чего раньше никогда не случалось. Как мы помним, Нам Ир только что вернулся из продолжительной зарубежной поездки, в которой он сопровождал Ким Ир Сена. Пак Чхан-ок, возможно, рассчитывая на фракционную солидарность Нам Ира, надеялся вовлечь его в заговор или, в крайнем случае, выяснить его позицию. Пак Чхан-ок сообщил Нам Иру, что группа членов ЦК ТПК собирается организовать на следующем пленуме выступление против Ким Ир Сена. По словам Пак Чхан-ока, на очередном пленуме ЦК Ким Ир Сен будет обвинен в неправильных методах руководства, насаждении культа личности и в преследовании советских корейцев. Пак Чхан-ок предлагал Нам Иру принять участие в этой акции.
Нам Ир отнесся к этой идее крайне отрицательно. Он заметил А. М. Петрову, что «резкая критика Ким Ир Сена со стороны Пак Чан Ока и др. была бы неправильной. В условиях Кореи постановка вопроса о культе личности в такой резкой форме, как это собираются сделать Пак Чан Ок и др., поведет к нежелательным последствиям. Это может подорвать авторитет существующего руководства партии и правительства, дискредитировать Ким Ир Сена в глазах партийных масс и всего народа, вызвать большую дискуссию в партии». Вторя рассуждениям самого Ким Ир Сена, Нам Ир также добавил, что в критике Ким Ир Сена нет особой необходимости, поскольку тот сам осознал свои ошибки и стремится их исправить. Нам Ир заявил, что «Ким Ир Сен был всегда предан делу марксизма-ленинизма, генеральная линия ЦК ТПК правильная, лично сам Ким Ир Сен, хотя и несколько болезненно, но правильно воспринимает замечания в его адрес со стороны руководства ЦК КПСС». Кроме того, Нам Ир подчеркнул, что «при всех недостатках и ошибках Ким Ир Сена в КНДР нет человека, который мог бы заменить его». Затем Нам Ир прямо спросил Петрова, следует ли ему сообщать Ким Ир Сену о своем разговоре с Пак Чхан-оком. А. М. Петров ответил, что Нам Ир должен это решить сам, но если разговор с Ким Ир Сеном все-таки состоится, то будет лучше избегать упоминания имен участников предполагаемого выступления. Неясно, был ли принят во внимание этот совет.
Возможно, что нечто важное произошло 28 июля, когда А. М. Петров встретился с Нам Иром и Пак Чжон-э, двумя ведущими выходцами из советской группировки, давно перешедшими на сторону Ким Ир Сена. В его дневнике нет подробной информации об этом разговоре, только упоминается, что «содержание беседы сообщено в Москву телеграфом». Такая же запись, касающаяся новой встречи с Нам Иром, относится к 1 августа. Так как телеграммы остаются засекреченными, мы можем только догадываться о цели этого визита и его результатах. Тем не менее не вызывает сомнений, что он тоже был связан с развивающимся кризисом. Позже нам придется снова вернуться к этим двум беседам, содержание которых и поныне неизвестно.
Несомненно, Ким Ир Сен был хорошо осведомлен о планах своих противников и сделал все возможное для того, чтобы эти планы расстроить. Всего через несколько часов после закрытия пленума, расстроившего планы оппозиции, один из его участников — Ко Хи-ман заметил первому секретарю советского посольства Г. Е. Самсонову, что «еще до пленума было известно, сказал Ко Хи Ман, что эта группировка намеревалась использовать предстоящий пленум для антипартийных выступлений против некоторых руководящих деятелей партии и правительства». Не вызывает сомнений, что с определенного момента оппозиция была в принципе не способна сохранить свои планы в тайне и что Ким Ир Сен располагал о них достаточной информацией. Кан Сан-хо (тогдашний заместитель министра внутренних дел) вспоминал, что летом 1956 г., когда Ким Ир Сен был за границей, его неожиданно вызвал к себе Чхве Ён-гон. Чхве Ён-гон сказал ему, что некоторые бывшие члены «группы М-Л» («марксистско-ленинской группы» — марксистского кружка, который действовал в Сеуле в 1920-х гг. и положил начало яньаньской фракции) решили использовать зарубежную поездку Ким Ир Сена для подготовки «антипартийного заговора» и планируют выступить против Ким Ир Сена на очередном пленуме ЦК. Чхве Ён-гон распорядился принять меры по обеспечению безопасности Ким Ир Сена и, во-вторых, срочно вызвать из-за границы министра внутренних дел Пан Хак-се и начальника армейской службы безопасности Сок Сана.
Первой акцией Ким Ир Сена был перенос пленума на более позднее время. В сентябре 1956 г. в Москве Ко Хи-ман с гордостью заявил советскому дипломату: «Зная, что выступление группы должно было иметь место на пленуме ЦК, руководство ЦК оттягивало созыв пленума, чтобы сбить эту группу с толку. Дата созыва пленума была объявлена за день до созыва, что и дезорганизовало их выступление». Это кажется правдой. 26 июля Ким Ир Сен сказал Петрову, что очередной пленум ЦК ТПК состоится 2 августа. Эта же дата упоминалась и 21 июля. Вероятнее всего, Ким Ир Сен лгал советским дипломатам вполне намеренно. Очевидно, он стремился использовать советское посольство для того, чтобы ввести в заблуждение своих противников — тем более что на его месте нельзя было быть до конца уверенным в том, на чьей стороне в итоге окажется Москва (или тот или иной конкретный советский дипломат). В самый последний момент по причинам, которые откровенно объяснил Ко Хи-ман, пленум был отложен до конца августа, причем, как мы видели, даже сами члены ЦК не знали о дне проведения пленума до самого последнего момента. Таким образом, Ким Ир Сен выиграл время, необходимое для расстройства планов оппозиции. Как показали последовавшие события, в течение августа Ким Ир Сен обеспечил себе поддержку большинства членов ЦК, тогда как оппозиция, до самого последнего момента остававшаяся в неведении, была вынуждена оставаться пассивной (вероятно, прекращение контактов между оппозицией и советским посольством отражает эту задержку, так как оппозиции оставалось только ждать развития событий).
Одной из главных задач Ким Ир Сена было максимальное сокращение числа потенциальных мятежников и их сторонников. Мы мало знаем о той «индивидуальной работе», которая проводилась с ненадежными членами Центрального Комитета, хотя, несомненно, такая работа имела место: потенциально ненадежных, как можно предположить, с одной стороны, запугивали угрозами репрессий, а с другой — подкупали обещаниями всяческих благ и карьерного роста. В распоряжении Ким Ир Сена и его сторонников имелось то, что в нынешней России вежливо именуется «административным ресурсом», и ресурс этот они использовали максимально. Однако нам известно о некоторых мерах, направленных на обеспечение широкой поддержки в партийных массах. 29 июля Ким Ир Сен встретился с группой высших чиновников страны (зам. премьера Кабинета министров и заместителями председателя ТПК), чтобы рассказать им о своем недавнем визите в Москву и другие коммунистические столицы. На следующий день та же информация была представлена Президиуму ТПК. Существует подробное описание этих встреч, которое Чхве Чхан-ик 23 июля представил Филатову.
Среди прочего Ким Ир Сен упомянул и кризис в Польше. Ситуация там была непростой: с конца июля в Познани шли массовые волнения, которые вскоре развились в массовое антиправительственное движение. В своем выступлении Ким Ир Сен подчеркнул, что кризис был спровоцирован ошибками и недоработками руководства Польши. Во-первых, «после смерти Берута в Польше нет пока что твердого руководства в партии». Во-вторых, «руководители польской партии слишком широко рассказали народу о решении XX съезда КПСС по вопросу культа личности Сталина».
В-третьих, польские руководители «не изучали настроение интеллигенции, которая активно участвовала в указанных событиях». По словам Чхве Чхан-ика, Ким Ир Сен в своем выступлении заявил, что наилучший стиль руководства (то самое «твердое руководство») можно найти в Румынии и Албании, то есть как раз в тех странах, которые сумели избежать даже умеренной десталинизации и которые в скором будущем сумеют дистанцироваться от Москвы. Пожалуй, в этом замечании проявилось немалое политическое чутье Великого Вождя, который уже на такой ранней стадии почувствовал, какие из восточноевропейских режимов наиболее близки ему по духу.
Идея, которую Ким Ир Сен стремился донести до сознания северокорейской руководящей элиты, заключалась в следующем: десталинизация несет политическую нестабильность и может поставить под угрозу власть и даже безопасность северокорейской номенклатуры. Чтобы избежать политических осложнений, настаивал Ким Ир Сен, следует уделять особое внимание контролю над информацией, не говорить народу «слишком много» и, конечно же, сохранять «твердое руководство» и контроль над ситуацией.
Однако Ким Ир Сен не просто описывал потенциальные опасности, связанные с десталинизацией. Он не ограничивался тем, что запугивал северокорейскую элиту рискованными последствиями, к которым могут привести излишне поспешные и непродуманные реформы. Одновременно с этим Ким Ир Сен пытался апеллировать и к либерально настроенной части аудитории, признавая необходимость определенных перемен в стране и заявляя, что сам собирается исправить все накопившиеся ошибки. Это был его излюбленный тактический прием, практиковавшийся им, по крайней мере, с февраля 1956 г., причем не только в отношении северокорейского «внутреннего круга», но и в отношении советского руководства в Москве.
Помимо вышеупомянутых выступлений Ким Ир Сена, похожей линии придерживались в своих выступлениях и деятели из его ближайшего окружения. 30 июля состоялось совещание руководителей отделов ЦК ТПК и их заместителей, на котором присутствовали и несколько министров Кабинета. Сведения об этом совещании содержатся в записи беседы С. Н. Филатова с Юн Кон-хымом, которая состоялась в советском посольстве двумя днями позже. С докладами на совещании 30 июля выступили заместитель председателя ЦК ТПК Пак Кым-чхоль и секретарь ЦК Пак Чжон-э. Они заслуженно считались доверенными лицами Ким Ир Сена, поэтому их речи были восприняты как заявления самого Ким Ир Сена. Идеи и структура обоих выступлений почти совпадали, и общий их тон был примирительным, даже покаянным.
Пак Кым-чхоль признавал, что в работе аппарата ЦК ТПК «имелись серьезные ошибки». Он констатировал: «Прежде всего у нас в партии существовал и пока что существует культ личности Ким Ир Сена. Но он не представлял и не представляет такой опасности, как в свое время в КПСС культ личности Сталина. Поэтому руководство ЦК ТПК и решило постепенно преодолеть культ личности и его последствия, не вынося этого вопроса на широкое обсуждение партийных масс». Пак Кым-чхоль тоже заявлял, что «ЦК ТПК допустил ошибки в подборе и расстановке руководящих кадров. На руководящие посты выдвинуто ряд работников, которые не внушают политического доверия». Он обещал, что в конечном итоге эти ошибки будут постепенно устранены: «И в этом вопросе руководство ЦК ТПК решило постепенно заменить всех тех, кому не доверяет партийная масса». Это был явственный намек на то, что некоторые руководители, недавно потерявшие свои посты, получат шанс вернуться, а другие, претендующие на большее, смогут надеяться на повышение. Наконец, Пак Кым-чхоль косвенно затронул и вопрос о культе личности, признав, что северокорейская пропаганда преувеличивала историческую роль «Общества Возрождения Родины» — нелегальной организации, которая в 1930-х гг. действовала в пограничных районах Северной Кореи и была тесно связана с партизанами Ким Ир Сена.
В очень похожей манере выступала и Пак Чжон-э (Пак Ден Ай). Она тоже признала наличие в КНДР культа личности, но призывала к спокойному и осторожному решению этой проблемы: «Во время пребывания нашей делегации в Москве вопрос о культе личности в нашей партии обсуждался на совещании с руководителями КПСС. Учитывая, что культ личности Ким Ир Сена не представляет опасности в нашей партии, мы решили не обсуждать широко этого вопроса, а постепенно преодолеть недостатки в нашей работе, связанные с культом личности. Но некоторые видные работники партии, сказала Пак Ден Ай, за время отсутствия Ким Ир Сена стали открыто выступать и требовать широкого обсуждения в партии вопроса культа личности и необходимости борьбы за его преодоление. Пак Ден Ай угрожала, что руководство и партия не позволят расколоть и ослабить партию. Как внутренняя, так и внешняя обстановка, сказала Пак Ден Ай, требует единства действий партии. Всякое ее малейшее ослабление принесет вред развитию нашей революции». «Руководство КПСС не будет вмешиваться в дела нашей партии, предоставит ей возможность самой решить все эти вопросы», — многозначительно добавила Пак Чжон-э. Пак Чжон-э тоже пообещала, что виновные в гонениях на советских корейцев в конце 1955 г. и начале 1956 г. понесут наказание: «Ряд работников в свое время организовали кампанию против советских корейцев, добивались от ЦК ТПК снятия многих советских корейцев с занимаемых ими руководящих постов. Руководство решило всех этих работников разоблачить, показать, какой вред они своими неправильными действиями принесли партии». Это заявление являлось очевидной попыткой заручиться поддержкой советской фракции перед лицом «яньаньской угрозы», поскольку все знали, что организаторы кампании против советских корейцев принадлежали, главным образом, к яньаньской фракции. В то же время Пак Чжон-э в принципе осудила любой фракционализм: «Надо покончить с делением корейцев на советских, китайских, местных и корейцев, прибывших с юга. Надо жить семьей и бороться за объединение страны».
Несомненно, оба доклада были написаны в соответствии с генеральной линией Ким Ир Сена и, по всей видимости, одобрены им самим. Их общая тональность вполне соответствовала той тактике, которой Ким Ир Сен придерживался летом 1956 г., в условиях назревающегося кризиса. Снова признавалось, что выдвинутые против Ким Ир Сена обвинения, в том числе и самое существенное из них — обвинение в существовании в КНДР «культа личности», имеют под собой некоторые основания. Однако это признание сопровождалось обещанием, что сам Ким Ир Сен осознал допущенные ошибки и старается постепенно исправить ситуацию, избегая при этом опасного радикализма. Такая стратегия была направлена на то, чтобы снизить уровень недовольства в партийном руководстве и продемонстрировать потенциальным диссидентам, что в каких-то поспешных действиях нет необходимости. Ту же цель преследовали и примирительные замечания Ким Ир Сена и его доверенных лиц, адресованные советским корейцам. После недавней кампании против советских корейцев Ким Ир Сен стремился нейтрализовать недовольство, возникшее в их среде, и таким образом предотвратить возможный союз советской и яньаньской группировок. В конечном счете примирительная стратегия Ким Ир Сена достигла успеха: спустя месяц вызов, брошенный оппозицией, поддержала лишь горстка советских корейцев. В то же время Ким Ир Сен устами Пак Чжон-э ясно давал понять, что Советский Союз едва ли вмешается в конфликт на стороне оппозиции.
Как это часто бывает, намеки на новую политическую линию проявились и в открытой печати. 1 августа 1956 г. «Нодон синмун» опубликовала пространную передовую статью, разъяснявшую идеологическую ситуацию в СССР и по-новому представлявшую официальные советские концепции: мирное сосуществование, множественность путей к социализму, коллективное руководство и т. д. Все эти идеи в скором времени стали для пхеньянских идеологов анафемой, но в статье от 1 августа все они были представлены в весьма выгодном свете. Показательно, что особое внимание в статье уделялось такой «неудобной» для Ким Ир Сена части новой советской идеологии, как «культ личности». Общий смысл статьи в «Нодон синмун» не слишком отличался от заявлений, незадолго до того сделанных самим Ким Ир Сеном на собраниях высших функционеров. Разница заключалась, пожалуй, лишь в степени открытости — газетные авторы не могли быть столь же откровенны со своей аудиторией. Они были вынуждены подавать информацию, используя традиционный политико-культурный код, который был вполне понятен искушенному читателю официальной прессы. Прежде всего автор передовицы соглашался с тем, что культ личности — это ошибка и утверждал, что «всем ясно, что идеология культа личности не имеет ничего общего с марксизмом-ленинизмом». Также в статье содержались намеки на то, что ТПК и сам Ким Ир Сен делают все возможное для решения проблемы. Сразу за критическими замечаниями о культе личности Сталина, передовица цитировала те отрывки из речи Ким Ир Сена на III съезде ТПК, в которых он обещает следовать «историческим решениям» XX съезда. Однако главный упор в статье делался на попытки «врагов рабочего класса» использовать новые тенденции для того, чтобы «внести раскол» в коммунистическое движение и уничтожить «великие достижения» социалистических стран. Очевидный вывод был таким же, как и в других официальных заявлениях по данному вопросу: культ личности, в общем-то, является ошибкой, и против него надо, конечно же, надо бороться, но делать это следует спокойно и сдержанно, иначе коварные враги воспользуются ситуацией в своих целях.