В первые годы истории северокорейского государства огромную роль в его формировании и развитии играли многочисленные советские корейцы — советские граждане корейского происхождения. Они были направлены туда советскими партийными, военными и государственными органами и с конца сороковых до начала шестидесятых годов занимали важные позиции в северокорейском государственном аппарате. Данная статья посвящена обстоятельствам приезда советских корейцев в КНДР, их деятельности там и появлению так называемой «советской группировки» в руководстве Северной Кореи.
Статья основана на материалах, которые автор обнаружил в советских архивах, а также на беседах с самими советскими корейцами. Эти беседы по большей части происходили в конце 1980-х — начале 1990-х гг., когда многие из них были еще живы. К сожалению, в последние годы ушли от нас многие свидетели и участники описываемых событий. Правда, частичное открытие архивов привело к тому, что исследователи получили доступ ко многим новым материалам, касающимся, в том числе, и истории «советской группировки» в КНДР. В данной статье используются документы из собраний Архива внешней политики РФ (материалы МИДа) и Российского Центра хранения и изучения документов новейшей истории (материалы ЦК КПСС).
Имена собственные в статье приведены в соответствии с транскрипцией А. А. Холодовича. В том случае, если то или иное имя традиционно транскрибировалось в советских документах иначе, эта традиционная транскрипция указывается в скобках после первого упоминания данного лица. Также в скобках при первом упоминании указываются и русские имена советских корейцев.
***
Советский Союз был многонациональным государством, на территории которого проживало около 130 национальностей. Многие из этих национальных меньшинств состояли из потомков иммигрантов, по тем или иным причинам переселившихся в Российскую Империю или Советский Союз. Кроме корейской, в СССР имелись значительные немецкие, польские, греческие, турецкие, болгарские и венгерские общины. Среди этих общин корейская диаспора была едва ли не самой многочисленной. Иммиграция корейцев на российский Дальний Восток началась в конце 1860-х гг., а к 1900 г. приобрела массовый характер. Ко времени Октябрьской революции на российском Дальнем Востоке проживало около 100 тысяч этнических корейцев, в большинстве своем — российских подданных.
Правительство Советского Союза, также как и правительства других стран с подобной национальной структурой, часто использовало фактор национальных меньшинств в своей внешней политике. После Второй мировой войны многие советские граждане соответствующего этнического происхождения были отправлены на свою «историческую родину», чтобы содействовать установлению там социалистического строя. Бывшие советские граждане составили заметную часть новых руководящих элит во многих «странах народной демократии» а также в «новых» республиках СССР — достаточно вспомнить Польшу или Эстонию. Таким образом, участие советских корейцев в создании северокорейского государства не было изолированным, единичным феноменом. Однако, ни в одной из стран Восточной Европы (за исключением, возможно, прибалтийских республик) советские граждане на играли такой заметной роли, как в Корее.
Это определялось прежде всего уникальностью политической ситуации, сложившейся в Северной Корее в первые годы после освобождения страны. В Восточной Европе советские военные власти могли опереться на местных коммунистов-подпольщиков, влияние которых в некоторых странах было весьма значительным. В таких странах Москва использовала советских граждан соответствующей национальности только для обеспечения более надежного контроля над ситуацией или для передачи советского опыта. В Северной Корее коммунистическое движение до 1945 г. было крайне слабым, а немногочисленные местные коммунисты были практически неизвестны населению. Поэтому советскому руководству пришлось «импортировать» заметную долю опытных и идеологически надежных кадров из-за рубежа, в первую очередь — из СССР.
В зависимости от времени и обстоятельств их прибытия в Корею, советских корейцев с некоторой долей условности можно разделить на четыре «волны». Первая «волна» состояла из тех, кто был нелегально направлен в Корею еще до Освобождением страны. Вторая «волна» включала тех, кто приехал в Корею после Освобождения, в 1945–1946 гг. в качестве солдат и офицеров Советской Армии. Третья «волна» состояла из тех, кого советские власти отправили в Корею в качестве учителей и консультантов в 1946–1948 гг. (в отличие от своих предшественников, они были гражданскими лицами, отобранными и направленными в КНДР по партийной линии). Вторая и третья «волны» были самыми многочисленными и политически влиятельными. Последняя, четвертая «волна» имела наименьшее политическое значение — она состояла из советских граждан корейского происхождения, которые приехали в Северную Корею по различным (часто — личным) причинам во время и после Корейской войны.
Первая группа — советские корейцы, нелегально прибывшие в страну до Освобождения, была самой малочисленной. С середины 1920-х советская разведка и органы Коминтерна начали направлять советских корейцев для подпольных операций в Корее. Кадровых проблем не было: огромное большинство российских корейцев поддержало Октябрьскую революцию. Среди корейцев Дальнего Востока в 1920-е гг. было много активистов Коммунистической партии и Комсомола, которые мечтали о романтике подпольной деятельности на земле своих предков, о борьбе за ее освобождение от японских колонизаторов и местных «помещиков и капиталистов».
В начале 1920-х гг., когда советско-корейская и советско-китайская границы еще сохраняли определенную прозрачность, некоторые молодые корейцы отправлялись для «революционной работы» в Корее по собственной инициативе. Так, группа так называемых «анархо-синдикалистов», включавшая Лаврентия Кана (Кан Чин), Бориса Кима (Ким Чин), Михаила Хана (Хан Пин), покинула СССР в середине 1920-х гг. По мнению Хана Пина, которого можно рассматривать как идеолога этой группы, советская власть делала слишком мало для мировой революции и, особенно, для революции в Корее. Приблизительно в 1926–1927 гг. эти молодые люди отправились в Манчжурию и Корею для подпольной работы. Некоторые из них погибли в японских тюрьмах, в то время как другие, среди которых были Хан Пин и Кан Чин, участвовали в коммунистическом движении на Юге. После Освобождения они оказались в КНДР, где позже стали жертвами репрессий.
С середины 1920-х отправка советских корейцев для подпольной работы в Корее и Манчжурии стала обычной практикой Коминтерна. Задачами нелегалов были пропаганда коммунистических идей и установление связей с местным коммунистическим подпольем. Детали деятельности Коминтерна едва ли станут известны до того, как будут полностью открыты архивы Коминтерна и спецслужб, однако уже сейчас ясно, что в течение двух предвоенных десятилетий в Корею были направлены десятки, если не сотни, человек, только немногие из которых дожили до 1945 г.
Среди уцелевших необходимо упомянуть Пака Чонъ-э (в советских материалах 1940-х гг. ее называли Пак Ден Ай) и Кима Енъ-бома, пожалуй, наиболее известных представителей «первой волны», которые сыграли важную роль в послевоенном развитии КНДР. Пак Чонъ-э (Вера Цой) закончила учительский техникум в Ворошилове (ныне Уссурийск) и уехала в Москву продолжать образование. Там ее приняли в одну из коминтерновских школ и вскоре вместе с Кимом Енъ-бомом отправили в Корею (вероятно, около 1931 г.). В конспиративных целях они выдавали себя за супружескую пару, хотя позже их брак из фиктивного стал реальным. Впоследствии Пак Чжонъ-э была арестована японцами и вместе со своим мужем провела несколько лет в тюрьме. В октябре 1945 г. Ким Енъ-бом стал первым руководителем Северокорейского бюро Компартии Кореи и занимал этот пост до декабря (факт, не упоминаемый в современных северокорейских изданиях, которые, разумеется, настаивают на том, что с самого начала формальным главой коммунистов Севера был Ким Ир Сен). Впрочем, Ким Енъ-бом быстро оказался оттеснен на третий план, и вплоть до своей преждевременной смерти в 1947 г. особой роли в политике не играл. Этого нельзя сказать о его жене: до конца 1960-х гг. Пак Чжонъ-э входила в число 4–5 ведущих руководителей ТПК, являлась членом Политбюро (1946–1966) и секретарем ЦК, а также доверенным лицом Ким Ир Сена. Пак Чжонъ-э с самого начала порвала связи с советской группировкой и не переставала подчеркивать свою личную преданность будущему Великому Вождю (что, впрочем, не спасло ее в 1968 г. от опалы, в результате которой она на два десятилетия исчезла с политической сцены).
Осенью 1937 г. все корейцы были депортированы с Дальнего Востока, где они жили с конца XIX века, и выселены в Среднюю Азию. Официально утверждалось, что корейцы, будучи этнически близки к японским подданным Корейского полуострова, представляют из себя «политически ненадежный элемент» и, следовательно, им нельзя разрешать жить близ границы с контролируемой японцами Манчжурией. На своем новом месте жительства, в Средней Азии, корейцы столкнулись с различными ограничениями, затрагивающим, в первую очередь, свободу передвижения. Советские корейцы, принадлежавшие к интеллектуальной и политической элите, стали жертвами репрессий, суровых даже по меркам 1937 г. Многие тысячи корейских учителей, ученых, партийных работников, военных были казнены или умерли в лагерях.
В конце 1930-х гг. была практически прекращена и отправка в Корею сотрудников Коминтерна. С этого времени подготовка советских корейцев для последующей подпольной работы на «исторической родине» стала прерогативой разведывательных служб. Задачи агентов тоже изменились: они в меньшей степени стали заниматься организацией коммунистического движения, но в большей — операциями по сбору секретной информации. Впрочем, совсем уж четкой грани между разведывательными и политическими задачами не было и в более ранний период.
В 1940 г. школа военной разведки, размещавшаяся под Москвой, организовала специальные годичные курсы для подготовки разведчиков из среды советских корейцев. В 1942 г. курсы закончили шесть человек (сведения о количестве выпускников 1941 г. отсутствуют). Выпускники школы нелегально работали в Корее и Манчжурии. В конечном счете, большинство из них оказалось в 88-й бригаде, вместе с Ким Ир Сеном и его партизанами. Наиболее известным из этих выпускников был Ю Сонъ-чхоль (Ю Сен Чер), впоследствии ставший начальником Оперативного управления северокорейского Генерального штаба. Пак Чханъ-ок, будущий лидер «советской группировки», был также послан в Корею советскими спецслужбами незадолго до освобождения страны.
Вторая, и более многочисленная, «волна» советских корейцев в КНДР состояла из тех, кто попал в Северную Корею в качестве солдат и офицеров Советской Армии в первые месяцы после Освобождения.
После депортации в Среднюю Азию советские корейцы не могли служить в армии и привлекались на военную службу только в исключительных случаях. Однако эти ограничения не распространялись на тех из них, кто до 1937 г. жил за пределами Дальнего Востока, и таким образом избежал депортации. В 1941–1942 гг. многие советские корейцы, проживавшие вне Средней Азии, были призваны в армию и приняли участие в войне. Некоторые из офицеров-корейцев, арестованных в 1937 г., также были освобождены перед войной и вернулись в войска. Кроме того, офицеры-корейцы служили на Дальнем Востоке в «седьмых отделах» политуправлений соединений и частей. «Седьмые отделы» отвечали за «спецпропаганду» — пропаганду среди солдат и гражданского населения противника, а также на территориях, занятых советскими войсками. Самым заметным среди действовавших на Дальнем Востоке офицеров-спецпропагандистов был майор Михаил Кан, который позже оказывал значительное влияние на советскую политику в Северной Корее. Среди спецпропагандистов было несколько заметных корейских поэтов и писателей, включая, в частности, Чо Ки-чхона (в 1940-х гг. упоминался советской печатью как Чо Ги Чен) и Чонъ Тонъ-хека. Чо Ки-чхон вплоть до своей ранней смерти в 1951 г. был ключевой фигурой в северокорейской литературной элите и оказал огромное влияние на судьбы северокорейской литературы.
Командование 25-й армии, которая в августе 1945 г. разгромила японские войска в Северной Корее, подготовилось к военной кампании на территории полуострова, но оказалось совершенно не готово к управлению теми территориями, которые вдруг оказались под его властью. Даже имевшиеся в частях офицеры корейского происхождения, хорошо владевшие языком, участвовали в войне как «обычные» военнослужащие (например, Чонъ Санъ-чжин был капитаном морской пехоты). В интервью с автором все участники августовских сражений говорили о полном отсутствии в частях переводчиков с корейского. Имевшиеся в частях переводчики владели только японским, и поначалу это затрудняло общение с местным населением, особенно с простыми корейцами, которые не знали языка колонизаторов. Советские военные власти в самом буквальном смысле слова не имели общего языка с теми, кем им пришлось управлять.
В этой обстановке в армии начали активно искать солдат и офицеров, говоривших по-корейски (то есть этнических корейцев — других знатоков языка тогда в СССР практически не было). В конце августа первая группа советских корейцев, примерно 12 человек, была послана в Пхеньян, в распоряжение штаба 25-й армии. К августу 1945 г. все члены этой первой группы уже были военнослужащими Советской Армии. Группу возглавляли майор Михаил Кан и капитан О Ки-чхан. Их главными целями было содействие общению советских военных и местного населения, обеспечение всех видов переводов, и ведение среди местного населения пропагандистской работы. Кан и его группа, в частности, выпускали газету на корейском языке «Чосон синмун». Среди ее редакторов и авторов было несколько корейских писателей, включая уже упоминавшихся выше Чо Ки-чхона и Чонъ Тонъ-хека.
«Группа Михаила Кана» состояла из спецпропагандистов и теоретически отвечала в первую очередь за перевод и публикацию агитационных материалов. Однако, в ситуации, когда большинство советских офицеров и генералов знали о Корее крайне мало, военнослужащие-корейцы редко ограничивались переводческой деятельностью в узком смысле. Они действовали как консультанты, оказывали существенное влияние на принятие важнейших политических решений. Не удивительно, что первые годы существования КНДР с легкой руки Хо Ун-бэ были впоследствии названы «правлением переводчиков».
В 1945-46 гг. Михаил Кан был, вероятно, самым важным лицом среди советских корейцев, воплощением «правления переводчиков». Правда, Кан покинул Северную Корею в 1948 г. и не играл никакой роли в последующих событиях. Однако в 1945 г. М. Кан имел высшее военное звание среди всех нахожившихся в Северной Корее советских корейцев и сам факт того, что в советских войсках есть майор-кореец, поражал местное население: тем более, что в японской армии, с порядками которой они были знакомы лучше, «майор» было более редким и более высоким званием, чем в советских частях.
Вскоре, в сентябре или октябре, в Пхеньян прибыли и другие советские корейцы-офицеры: Чонъ Хак-чун, Чхве Чонъ-хак, Чхве Хынъ-гук, Чонъ Санъ-чжин, Валентин Цой (Чхве). Однако, к сентябрю 1945 г. стало ясно, что нужды советских военных требуют гораздо больше переводчиков и консультантов, чем в это время имелось во всех вооруженных силах. Поэтому военные решили воспользоваться теми кадровыми ресурсами, которые предоставляла корейская община Средней Азии. Приблизительно в это же время ЦК ВКП(б) собрал информацию о количестве советских корейцев — членов партии. Их насчитывалось 3853, причем подавляюще большинство жило в Казахстане (1719) и Узбекистане (1926). Оставшиеся две сотни корейцев-коммунистов, рассеянные по стране, вероятно, состояли из тех, кто на момент насильственного переселения в 1937 г. находился за пределами Дальнего Востока.
В сентябре-октябре 1945 г. первая группа советских корейцев была отобрана в Средней Азии специально присланными из Москвы офицерами. Отобранные немедленно призывались в армию и отправлялись в Корею. Особое внимание уделялось тем, кто имел хорошее образование и считался «политически и морально надежным», — учителям и тем партийным работникам среднего и низшего звена, которым удалось пережить 1937 г. Большинство призванных были рядовыми и лишь немногие — в частности А. И. Хегай и Канъ Санъ-хо — являлись офицерами запаса и по призыве в армию получили соответствующие звания. После прибытия в Корею многие из них служили в седьмом управлении, а большинство работало переводчиками в советской гражданской администрации.
Документ того времени (докладная записка, направленная в 1946 г. в ЦК ВКП(б)) свидетельствует, что, в Северную Корею в сентябре — ноябре 1945 г. прибыло 128 советских корейцев. Однако не ясно, были ли включены в это число солдаты и офицеры, приехавшие вместе с майором Каном в августе. Вероятнее всего — нет, так как в докладной записке упоминается «группа советских корейцев, направленных в Северную Корею из Средней Азии в сентябре — ноябре 1945 г.». Все те, чьи имена упоминаются в документе, были, как известно из других материалов, призваны в армию после августа. Таким образом, мы можем полагать, что в начале 1946 г. в Северной Корее было уже около 140 советских корейцев.
Весной 1946 г. уже начинала складываться государственная структура КНДР. Нехватка квалифицированных кадров во вновь образованных учреждениях была чудовищной. Советская военная администрация и ее северокорейские подопечные остро нуждались в людях с организаторскими навыками и хорошим образованием, которые могли бы помочь создать новый государственный аппарат (конечно, построенный по советской модели). Такую потребность ощущало и само северокорейское руководство: в апреле 1946 г. Ким Ир Сен напрямую просил советские власти отправить в Пхеньян больше советских корейцев. С весны 1946 г. советские корейцы, приехавшие в Корею в 1945 г., начали переходить на работу в местные административные органы. При этом они сохраняли советское гражданство и до 1948 г. формально считались советскими военнослужащими.
Важные изменения произошли летом и осенью 1946 г. До этого времени советские корейцы посылались на Север как военнослужащие, а после — уже как гражданские лица. С лета 1946 г. партийные органы стали активно заниматься отбором кандидатов на работу в Северной Корее. С конца 1946 г. решения об отправке советских корейцев в Пхеньян принимались ЦК партии, хотя учитывались и запросы военных. В конце 1946 г. гражданские лица «третьей волны» начали приезжать в Северную Корею. В отличие от своих предшественников, они не были ни сотрудниками разведки, ни военнослужащими. Большинство новоприбывших составляли учителя и другие гражданские специалисты, набранными партийными органами Средней Азии по полученным из Москвы разнарядкам. На деле разница между теми, кто приехал в качестве военнослужащих в 1945 г. и прибывшими позднее их гражданскими коллегами не была слишком большой. В Корее и те и другие выполняли, по сути, одинаковые задачи.
Вначале считалось, что важнейшей задачей гражданских специалистов «третьей волны» будет преподавание русского языка. 11 декабря 1946 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение об организации с 1 января 1947 г. при педагогических институтах Алма-Аты и Ташкента шестимесячных курсов для 100 слушателей из числа этнических корейцев, уже имевших высшее образование (по 50 при каждом институте). Целью курсов была подготовка учителей русского языка для учебных заведений Северной Кореи. По воспоминаниям Пак Пенъ-юля, бывшего слушателя курсов, отбор производился под двойным контролем — и партийных, и военных органов. Именно из числа выпускников этих курсов в основном и отбирались кандидаты на последующую работу в Корее.
10 октября 1946 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило решение об отправке в Пхеньян первой группы специалистов в составе 37 советских корейцев. Годом позже, 27 октября 1947 г., Политбюро приняло решение послать в Корею 34 учителя русского языка (вместе с членами их семей — 107 человек). В марте 1948 г. было принято еще одно аналогичное решение и третья группа — 22 человека (63 — с членами семей) отправилась в Северную Корею. Те, кто вначале приехал в Корею без семей, позже обращались за разрешением пригласить членов своих семей к себе. Такие разрешения обычно давались (по крайней мере, в доступных материалах нет ни одного случая отказа), хотя они должны были быть формально одобрены ЦК ВКП(б).
Есть основания считать, что помимо упомянутых выше трех случаев, Политбюро не направляло в Пхеньян других значительных групп советских корейцев. В этом случае мы можем подсчитать, что в 1946–1948 гг. в Северную Корею было отправлено около 100 специалистов из числа советских корейцев, а также члены их семей. В это число не входят те, кто был послан в Корею военными в 1945-начале 1946 гг. Также как их предшественники из числа военнослужащих, корейцы «третьей волны» в сворем большинстве формально оставались советскими гражданами до середины 1950-х гг.
Как уже упоминалось, в соответствии с первоначальным планом главной задачей гражданских групп должно было стать преподавание русского языка, и в первые месяцы после своего приезда новоприбывшие действительно работали в учебных заведениях. Однако острая нехватка квалифицированных кадров и образованных людей в целом была настолько сильна, что большинство из них вскоре было переведено на партийную и государственную работу. Так, Нам Иль (Нам Ир) в прошлом преподаватель Самаркандского педагогического института вскоре стал заместителем главы Отдела образования Временного народного комитета (фактически, заместителем министра образования Северной Кореи). Во время Корейской войны Нам Иль возглавлял Генеральный штаб и впоследствии заменил опального Пак Хон-енъа на посту министра иностранных дел КНДР. Пак Пенъ-юль, который также прибыл в Корею в 1947 г. как учитель, вскоре стал главой Кандонского политического училища — главного центра подготовки южнокорейских партизан и подпольщиков.
Однако с самого начала предполагалось, что не все советские корейцы станут учителями. Например, в январе 1947 г., когда дело уже явно шло к созданию самостоятельного северокорейского государства, Т. Ф. Штыков (будущий первый советский посол в КНДР, а тогда — член Военного Совета округа, курировавший корейские дела) специально просил ЦК найти двух подходящих советских корейцев для последующего назначения секретарями председателя Народного комитета Северной Кореи (Ким Ту-бонъ) и первого секретаря Трудовой партии Южной Кореи (Пак Хон-енъ). К тому времени у самого Ким Ир Сена уже был секретарь из советских корейцев. Мы можем предположить, что их присутствие считалось необходимым как для контроля над деятельностью местной администрации, так и для помощи ей.