Итак, взял Аньтун конверт, поклонился судье Хуану и вышел на большой Шаньдунский тракт. Там он узнал, что выездной цензор принимает в ревизионной палате при областном управлении в Дунчане и зовут его Цзэн Сяосюй. Сын столичного цензора Цзэн Бу, он в году и-вэй выдержал экзамен на степень цзиньши и считался человеком исключительно честным и прямым.

«Если я скажу, что принес письмо, меня привратники и не впустят, – размышлял Аньтун. – Лучше обожду, когда вынесут дщицу и начнется присутствие. Тогда я войду, преклоню колени и подам жалобу вместе с письмом. Прочтет его батюшка, и восторжествует справедливость». Он спрятал жалобу за пазуху и остановился у ворот управления. Долго пришлось ему ждать. Наконец, из здания донеслись удары колотушек, открылись главные ворота и двери палаты. Выездной цензор Цзэн открыл присутствие.

Сперва вынесли дщицу, на которой крупными знаками было начертано: «Разбираются дела князей, императорской родни и высших сановников». Потом появилась таблица, гласящая: «Рассматриваются дела чиновников гражданских и военных ведомств». Тут-то Аньтун и вошел в помещение. Дождавшись, пока закончится рассмотрение всех тяжб, он предстал перед красными ступенями и пал на колени.

– А у тебя что за дело? – спросили стоявшие рядом с цензором служащие.

Аньтун протянул высоко воздетые руки с конвертом.

– Подать! – приказал сидевший на возвышении цензор Цзэн.

Служащие тотчас же спустились вниз, взяли конверт и положили перед цензором на стол. Цзэн Сяосюй разорвал конверт и принялся читать.

Письмо гласило:

«Его превосходительству державному цензору старшему брату Цзэн Шаотину от пребывающего в столице младшего брата Хуан Мэя с нижайшим поклоном и искренним почтением.

Уж целый год минул, как Вы перестали меня дарить своим лучезарным присутствием. Увы! Как редки встречи с задушевным другом! Сколь коротки минуты приятного общенья! От этих дум становится тоскливо на душе. В мыслях Вы всегда со мною рядом. Прошлой осенью получил Ваше драгоценное посланье. Распечатал, принялся читать. В те минуты наслажденья духом я будто бы порхал, витал. Мы, казалось, были снова рядом, как тогда, в Чанъани. [673] И так растрогало меня воспоминанье, что мне хотелось петь. Я был готов Вас заключить в свои объятья.

Немного погодя Вы отбыли на юг, чтобы навестить родителей, и снова меня Вы осчастливили вниманьем. Узнал я, что Вы с инспекторской проверкой намерены объехать земли Ци и Лу, [674] чему обрадован я был безмерно. Поздравляю Вас, еще раз поздравляю!

Да, мой старший брат, Вы преданы престолу и почтительны к родителям. С присущим Вам сознанием высокого долга и верностью незыблемым принципам Вы неустанно закаливаете свое сердце и стойко переносите любые невзгоды. Ваши благородные помыслы признаны Двором, как и Ваша неутомимая жажда доискаться истины в разбираемых Вами делах.

Возложив на себя цензорскую миссию, Вы как никто другой способны вскрыть служебные злоупотребления и тем приблизить день, когда восторжествуют просвещение и порядок. Оттого Вы так любимы мною, мой незабвенный старший брат.

Знаю, дерзновенные порывы, жажда деянья Вам были свойственны всегда. И вот ныне, в век торжества Разума и Справедливости, когда в добром здравии пребывает Ваш почтенный родитель, перед Вами открывается широкая возможность развернуть весь свой талант, дабы возвеличить Правосудие и порядок, а вместе с тем пресечь тех, кто, бесчестно лавируя, нарушает Правосудие; тех, кто, пуская в ход коварство, сеет обман и ложь.

Как все-таки могло случиться, что в одной лишь области Дунпин завелся такой злодей и преступник, как Мяо Цин, жертвою которого оказался невинно загубленный Мяо Тяньсю? Трудно поверить, что в наш век Разума и Справедливости мог появиться такой оборотень.

Мой старший брат! Когда Вы будете с проверкой объезжать ту местность, прошу Вас, разберите и выявите обстоятельства его злодеяния.

Посылаю к Вам слугу Аньтуна с жалобой и еще раз умоляю со всей тщательностью вникнуть в преступление и уяснить его обстоятельства.

Писал во второй весенний месяц 16 дня».

– Жалоба с собой? – спросил Аньтуна цензор, прочитав письмо.

Служащие поспешно спустились к Аньтуну.

– Его превосходительство спрашивают, с собой ли у тебя жалоба, – обратились они к слуге.

Аньтун вынул из-за пазухи жалобу и протянул служащим. Цензор Цзэн прочитал ее, взял кисть и написал:

«Должностным лицам Дунпинского управления расследовать обстоятельства дела по справедливости и без пристрастия. После осмотра тела дать заключение и прислать вместе с подробным отчетом».

– Ответ получишь в Дунпинском управлении, – сказал он Аньтуну.

Аньтун отвесил цензору земной поклон и вышел через боковую дверь, а Цзэн Сяосюй вложил свое заключение вместе с жалобой в конверт, скрепил печатью и отправил с посыльным в Дунпинское управление.

Узнав резолюцию начальства, дунпинский правитель Ху Шивэнь пришел было в замешательство, а немного погодя решил передать дело помощнику уездного начальника в Янгу – Ди Сэбиню. Уроженец Уяна, в Хэнани, Ди Сэбинь слыл человеком решительным, но в то же время с некоторыми причудами. Подношений он не брал, но и дела решал спустя рукава, за что его и прозвали Ди Баламут.

И надо ж было тому случиться! В то самое время, когда пришло распоряжение обследовать реку и разыскать тело Мяо Тяньсю, этот Ди Баламут в сопровождении подручных, проводя инспекцию, очутился на берегу реки к западу от уездного центра Цинхэ. Они приближались к пристани, как – откуда ни возьмись – рядом с ними закружился ветер и поднял в воздух целый столб пыли.

Едет Ди на коне, и вихрь следом за ним.

– Вот напасть! – воскликнул он и остановил коня, а потом, обернувшись к спутникам, распорядился: – А ну-ка, ступайте за вихрем и поглядите, куда он двинется.

Те так и сделали. Только близ Синьхэкоу ветер стал утихать и пыль рассеялась. Когда об этом доложили Ди, он призвал старейших жителей местечка и велел им скликать народ с лопатами. Принялись у берега копать и на глубине нескольких чи обнаружили труп, и как раз на шее виднелся ножевой шрам. Ди на всякий случай позвал следователя, и тот произвел полный осмотр.

– Кто же тут поблизости обитает? – спросил Ди.

– Монастырь Милосердия рядом, – отвечали подручные.

Созвал Ди монахов и учинил им допрос.

– Зимой прошлого года, в половине десятой луны, – рассказывали наперебой монахи, – во время молебствия на реке, когда мы зажгли светильники, к нам теченьем принесло тело. Его потом увлекло в затон, и отец игумен из великодушия велел извлечь тело из воды и предать земле. А отчего он умер, мы не знаем.

– Все ясно! – заключил правитель Ди. – Это ваши монахи его убили, тело зарыли, а теперь сочиняете. Должно быть, не с пустыми руками был человек.

И без лишних слов он приказал, чтобы настоятелю зажали пальцы в тиски и дали сотню палочных ударов, остальным монахам – по два десятка ударов каждому. После этого их посадили под стражу. Ропот и недовольство раздавались среди ни в чем не повинных монахов.

Решение довели до сведения цензора Цзэна. «Если бы убийство совершили монахи, – размышлял цензор, – они не стали бы зарывать тело на берегу, а бросили бы его в реку. И потом, к чему было втягивать в преступление столько лиц? Нет, тут что-то не так».

А между тем монахи просидели в заточении почти два месяца, когда прибыл с жалобой Аньтун. Его провели в мертвецкую и велели осмотреть труп.

– Да это же и есть мой хозяин! – воскликнул Аньтун со слезами на глазах. – Вот и ножевая рана.

После опознания снова направили доклад цензору Цзэну, а монахов отпустили.

Цензор снова вник в дело и допросил Чэня Третьего с Вэном Восьмым. Те опять настаивали на виновности Мяо Цина – зачинщика преступления. Гнев охватил цензора Цзэна. Звездной ночью был послан в Янчжоу посыльный с ордером на арест Мяо Цина. Цензор к тому же составил доклад, в котором обвинил обоих судебных надзирателей в лихоимстве и злостном нарушении правосудия.

Да,

Расскажем пока о Ван Шестой. С тех пор, как она получила от Мяо Цина сотню лянов серебра и четыре пары одежд, они с Хань Даого ног под собой не чуяли, даже по ночам не спали. Надо было все обдумать: и какую серебряную сетку на голову заказать, и какие головные украшения да шпильки с серьгами купить, и какие обновы у портного сшить. За шестнадцать лянов они купили еще одну служанку и назвали ее Чуньсян. Хань Даого, разумеется, сразу же обратил на нее внимание, но не о том речь.

Однажды к Хань Даого заглянул Симэнь Цин. Ван Шестая проводила его в дом и угостила чаем. Когда Симэнь вышел по нужде во двор, ему сразу бросилась в глаза высокая терраса за стеной.

– Это еще чья там терраса появилась? – спросил он.

– Сосед Юэ Третий построил, – отвечала Ван.

– Какое он имел право портить весь вид? – возмутился Симэнь. – Пусть сейчас же сломает! Чтоб у меня ее тут больше не было! А то околоточному прикажу.

– Неудобно, мне кажется, говорить соседу, – обратилась Ван к мужу, когда ушел Симэнь.

– Давай лучше купим немного лесу и построим напротив их террасы сарай, – прикинул Хань Даого. – А батюшке говорить ничего не будем. Наверху можно будет соус квасить, а низ под конюшню или уборную отведем.

– Еще чего придумал! Уборную?! – возразила Ван. – Уж тогда давай купим кирпича да возведем пристройку.

– Чем какую-то пристройку, лучше небольшой флигелек из двух комнат, – заключил Хань Даого.

На том порешили и за тридцать лянов построили на дворе одноэтажный флигель. Симэнь направил к ним Дайаня с коробом вина, мяса и жареных пирожков для угощения мастеров, о чем сразу узнали все соседи.

* * *

Между тем надзиратель Ся, получив несколько сот лянов, устроил своего восемнадцатилетнего сына Ся Чэнъэня штатным студентом военного училища для овладения искусством стрельбы из лука и верховой езды. Каждый день устраивал Ся Лунси пиры и угощения для наставников сына и товарищей по учению. Симэнь договорился с дворцовыми смотрителями Лю и Сюэ, столичным воеводой Чжоу, военным комендантом Цзином, командующим ополчением Чжаном и военными чиновниками своей управы, и они от своего имени вручили Ся Лунси свиток-поздравление, но говорить об этом подробно нет надобности.

Симэнь воздвиг у себя на фамильном кладбище крытую галерею, постройки и насыпные холмы, но после рождения Гуаньгэ и получения чина туда не заглядывал и не приносил жертв. И вот теперь он послал за геомантом Сюем, чтобы тот указал, как поставить ворота и вымостить камнем тропу к захоронению предков.

У входа на кладбище росли ивы, вокруг красовались сосны и кипарисы. По обеим сторонам высились холмы.

В День Поминовения усопших Симэнь решил водрузить новую вывеску, а по сему случаю устроить трапезу с принесением в жертву свиньи и барана. На шестое в третьей луне, в день поминовения, были разосланы многочисленные приглашения. Наняли носильщиков, которые должны были доставить на кладбище жбаны вина, рис, закуски и прочую снедь. Были приглашены музыканты, скоморохи и актеры, певцы Ли Мин, У Хуэй, Ван Чжу и Чжэн Фэн, певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр, Хань Цзиньчуань и Дун Цзяоэр.

Приглашения получили военный комендант Чжан, сват Цяо, шурин У Старший, шурин У Второй, шурин Хуа Старший, свояк Шэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, приказчик Фу, Хань Даого, Юнь Лишоу, Бэнь Дичуань, а также и зять Чэнь Цзинцзи. Всего двадцать с лишним человек. Из дам были приглашены супруга военного коменданта Чжана, матушка свата Чжана, супруга свата Цяо, супруга цензора Чжу и супруга ученого Шана, жена У Старшего и жена У Второго, госпожа Ян, матушка Пань, жена Хуа Старшего, свояченица У Старшая, свояченица Мэн Старшая, супруга У Шуньчэня – Чжэн Третья, жена Цуй Бэня – Дуань Старшая. Вместе с У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня, Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и кормилицей Жуи, державшей на руках Гуаньгэ, можно было насчитать до двадцати пяти паланкинов.

Еще до отбытия Юэнян предупреждала Симэня:

– Не следовало бы брать на кладбище ребенка. Ему, во-первых, году пока не вышло. И тетушка Лю говорила: у ребенка темечко еще рыхлое, пуглив он. Не стоит его брать так далеко. По-моему, пусть с кормилицей и тетушкой Фэн дома останется, а сестрица Ли с нами пойдет.

Симэнь Цин и слушать ее не пожелал.

– Это что еще за разговоры! – возразил он. – Как так! Мой сын с матерью не пойдет почтить предков? Старуха мелет всякий вздор, а ты веришь? У ребенка, видишь ли, темечко не затвердело. Ну и что же? Пусть кормилица завернет получше да оберегает как следует. Что ему в паланкине сделается!

– Ну и делай как знаешь, раз слушать не хочешь, – только и сказала Юэнян.

Утром гости в паланкинах собрались у дома Симэня, чтобы тронуться в путь всем вместе. Когда они миновали южные городские ворота, то на расстоянии каких-нибудь пяти ли вдали показались темно-зеленые густые сосны и отливающие бирюзою кипарисы.

По обе стороны кладбища, обнесенного каменной стеной, тянулись холмы. Внутрь кладбища вела аллея. Она подходила прямо к выложенной из белого камня зале предков со священным алтарем, где стояли курильницы и подсвечники. Вход венчала новая вывеска, на которой крупными знаками было начертано: «Усыпальница предков командующего Императорской гвардии доблестного Симэня». Перед посетителями открывался вид на холмы и густые деревья.

Симэнь в парадной шапке и ярко-красном халате с поясом распорядился приготовить жертвенную свинью и барана для отправления обряда принесения жертв. Первыми молились мужчины, за ними – женщины.

Только ударили в барабаны и гонги, Гуаньгэ с испугу крепко прижался к груди кормилицы и, затаив дыхание, боялся пошевелиться.

Юэнян тотчас же позвала Пинъэр.

– Пусть кормилица выйдет пока с ребенком, – наказала она. – Гляди, как перепугался. Говорила, не надо брать его. Не послушал упрямец! Гляди, до чего напугали!

Пинъэр поспешно сошла вниз и послала Дайаня передать музыкантам, чтобы перестали бить в барабаны, сама заткнула младенцу уши и велела тотчас же вынести его из залы.

Вскоре поклонение окончилось, и геомант Сюй после чтения молитвы возжег бумажные деньги. Симэнь пригласил гостей в переднюю залу, а Юэнян провела дам по сосновой аллее парка, потом через тропинку среди зарослей бамбука и балюстраду в крытую галерею. Кругом благоухали на клумбах цветы. Красот парка поистине взором не окинешь!

Да,

Пока гостьи смотрели представление актеров, в передней зале в компании мужчин пели певцы, а певицы наполняли вином чарки. Чуньмэй, Юйсяо, Ланьсян и Инчунь обнесли вином дам, а потом разместились за столом, где сидела дочь Симэня, и принялись закусывать. Через некоторое время Цзиньлянь, а за нею Юйлоу, дочь Симэня, Гуйцзе и Иньэр пошли на качели.

Надобно сказать, что неподалеку за крытой галереей Симэнь построил флигелек из трех комнат, где, кроме столов, стульев и туалетного столика, стояла и убранная кровать с пологом. Флигелек предназначался для дам. Там они могли переодеться и отдохнуть, а также и для Симэнь Цина, где он мог уединиться с искусительницей. Оклеенные стены сверкали белизною так, что, казалось, вы попали в снежный грот. Кругом висели картины и свитки, лежала лютня, а на столе – беспорядочно разбросанные шашки. На позолоченной кровати лежал укрытый одеялом Гуаньгэ, которого принесла сюда кормилица Жуи. Его развлекала Инчунь.

К ним в комнату откуда ни возьмись вбежала с веткой цветущего персика Цзиньлянь.

– Почему тебя нет у стола? – спросила она Инчунь.

– Там Чуньмэй с Ланьсян и Юйсяо, – отвечала Инчунь. – Меня матушка за ребенком посмотреть послала. Я с собой немного закусок и сладостей принесла, чтобы Жуи угостить.

Цзиньлянь взглянула на стол. Там стояла тарелка с гусятиной, тарелка свиных ножек и фрукты. Заметив Цзиньлянь, кормилица взяла ребенка на руки и подошла к ней.

– Ах ты, крикун маленький! – играя с Гуаньгэ, говорила Цзиньлянь. – Как ты барабанного бою-то испугался. Куда весь голос пропал! Эх ты, трусишка!

Цзиньлянь расстегнула светло-коричневую шелковую накидку, из-под которой показалась расшитая золотом кофта, и, заключив Гуаньгэ в объятья, расцеловала его. Тут в комнату неожиданно вошел Цзинцзи и тоже начал играть с ребенком.

– А ну, поцелуй-ка его, послушник маленький! – сказала Цзиньлянь.

Как ни странно, Гуаньгэ заулыбался и не спускал глаз с Цзинцзи. Тот без лишних слов взял малыша на руки и крепко расцеловал.

– Тебе что, жить надоело, а? – заругалась Цзиньлянь. – Кто ж ребенка в губы целует! Ишь схватил, даже прическу сбил.

– Что это ты говоришь! – шутил Цзинцзи. – Я-то знаю, кого целовать, не ошибусь.

Опасаясь, как бы служанка не услыхала их двусмысленных намеков, Цзиньлянь ручкой веера ударила Цзинцзи, отчего он стал подпрыгивать, словно выброшенный на берег карась.

– Тебе жить надоело, да? – повторила она. – Я с тобой шутки шутить не намерена.

– Да, но я тоже живой человек! – воскликнул Цзинцзи. – Мне больно! Видишь, как я легко одет, а ты бьешь меня что есть силы.

– А что с тобой церемониться! Будешь задевать, получишь как следует.

Жуи поспешно взяла у них Гуаньгэ, а они продолжали подшучивать друг над дружкой. Цзиньлянь сплела концы персиковой ветки и потихоньку возложила ее на шапку Цзинцзи. Он пошел, так ничего и не заметив. Тут ему повстречались Юйлоу, Гуйцзе и жена.

– Кто это тебя увенчал? – спросила она.

Цзинцзи снял венок и не сказал ни слова.

Между тем гостьи насладились игрою актеров. Когда окончилась четвертая сцена,

Близился вечер, и Симэнь наказал Бэнь Дичуаню поднести носильщикам паланкинов по чарке вина и по четыре жареных пирожка. Потом им подали блюдо мяса.

Первыми отбыли в паланкинах дамы. За ними следовали на конях знатные гости. Лайсин и повара не спеша несли коробки со сладостями. Дайань, Лайань, Хуатун и Цитун сопровождали паланкины Юэнян и остальных хозяек, а Циньтун и четверо солдат – едущего верхом Симэня. В отдельном малом паланкине сидела Жуи с тщательно завернутым в одеяло Гуаньгэ на руках. Когда процессия приблизилась к городу, Юэнян велела Хуатуну позвать Жуи. Их паланкины понесли рядом. Юэнян беспокоилась, как бы шум городской толпы не испугал ребенка. Паланкины внесли в город, и Юэнян, распрощавшись с гостьями от Цяо, двинулась домой.

Она была у себя, когда наконец к воротам подъехали Симэнь и Цзинцзи.

– Его сиятельство господин надзиратель лично приезжали, – доложил встретивший хозяина Пинъань. – Потом два раза посыльного прислали. Не знаю, в чем дело.

Симэню это показалось подозрительным. Он прошел в залу, где Шутун помог ему снять одежды.

– Господин Ся что-нибудь говорил? – спросил Симэнь.

– Нет, ничего не изволили сказать, – отвечал Шутун. – Только спрашивал, где вы, батюшка. Хотели меня за вами посылать. Дело, говорят, важное. На кладбище, отвечаю, уехали. К вечеру вернутся. Его сиятельство хотели в обед приехать. Дважды посыльного присылали. Нет, говорю, пока не прибыли.

«В чем же дело?» – ломая голову, повторял про себя Симэнь.

Появился Пинъань.

– Его сиятельство господин Ся прибыли, – доложил он.

Смеркалось. На Ся Лунси было простое платье и обыкновенная шапочка, с ним – двое провожатых. Спешившись у ворот, он проследовал в залу.

– Вы побывали в своем прекрасном поместье? – спросил он после положенных приветствий.

– Да, приносили жертвы усопшим предкам и убирали могилы, – ответил Симэнь. – Не мог знать, что вы осчастливите меня своим визитом, сударь, и даже не встретил. Прошу покорнейше меня простить.

– Осмелюсь беспокоить вас по важному делу, сударь, – начал Ся Лунси. – Пройдемте в гостиную.

Симэнь велел Шутуну отпереть крытую галерею.

– Прошу вас, сударь! – пригласил гостя Симэнь, а слугам приказал удалиться.

– Меня посетил сегодня господин Ли, уездный правитель, – заговорил Ся Лунси. – Дал знать, что выездной цензор направил в столицу доклад. Нас с вами, сударь, обвиняет. Доклад мне переписали из «Столичных ведомостей». Вот он. Читайте, сударь!

Симэнь со страху изменился в лице и, взяв поспешно бумагу, стал при свете лампы читать. Вот что там было написано:

«Доклад Цзэн Сяосюя, выездного цензора и инспектора земель Шаньдуна.

Обвиняю корыстолюбивых и недостойных занимать свои посты военных чиновников и умоляю Ваше Величество разжаловать их, дабы утвердилось Правосудие и порядок.

Я, верноподанный, знаю, что объезжать владения и исследовать нравы – вот в чем состоит высокая миссия Сына Неба, предпринимающего обозрение Империи. Пресекать служебные злоупотребления, возвеличивать Правосудие и порядок – вот в чем состоит долг цензора, стремящегося к улучшению правления. Древняя «Летопись Весны и Осени» [676] гласит:

«Высший Правитель, совершая объезд, проникнут заботою об охране каждого уголка земли. И приходят в лад и согласие нравы, и торжествует добродетельное правление, и водворяется послушание народа всех четырех сословий, и прославляется Мудрый Правитель».

Ваше Величество повелели мне, верноподданному, совершить инспекторскую поездку по пределам земель Ци и Лу, что в Шаньдуне. Скоро год, как тружусь, объезжая судебно-уголовные управления сих мест и выявляя, насколько достойны своих постов облеченные властью – как штатские, так и военные. Обстоятельный доклад об истинном положении дел на местах дерзну поднести Вашему Величеству, как и полагается, по истечении срока инспекции. Пока же в особом представлении осмеливаюсь осудить некоторых чиновного звания лиц из судебно-уголовных управ.

Ся Яньлин, [677] главный уголовный надзиратель судебно-уголовной управы в Шаньдуне, тысяцкий гарнизона Его Величества телохранителей и карателей, – человек бездарный и ничтожный, алчный и грубый, служебная деятельность которого давно вызывает всеобщее недовольство. Еще в бытность свою правителем Столичного округа Ся Яньлин постоянно злоупотреблял властью и был разоблачен своими же подчиненными. Ныне, будучи надзирателем судебно-уголовной управы Шаньдуна, он бесчинствует, как и прежде. Оказывая нажим на сослуживцев, он устроил в Военное училище своего сына Чэнъэня, экзамены за коего сдавало нанятое постороннее лицо, чем был подорван моральный дух учащихся. Его подручный Ся Шоу занимается вымогательством, а посему вызывает ненависть подчиненных. Ся Яньлин представления не имеет о своих служебных обязанностях. Принимая прибывших в уезд лиц чиновного звания, он подобострастно улыбается и не перестает раскланиваться, отчего приобрел кличку Лакей. Разбирая жалобы, он мнется в нерешительности, не зная, кого наказать, а кого помиловать, за что его и прозвали Истукан.

Симэнь Цин, младший надзиратель из этой же управы, помощник тысяцкого, – отъявленный бездельник и лоботряс. Этот неуч, не знающий азов, подкупом и кознями пролез к власти, получив военный чин. Он позволяет женам разгуливать по улицам, чем поощряет разврат. [678] Он берет певичек и пьянствует с ними в городских кабаках, чем позорит звание чиновника. Он взял себе на содержание жену некоего Ханя и предается распутству, беззастенчиво попирая самые основы поведения. Было обнаружено, что Симэнь Цин, получив от Мяо Цина взятку, укрыл этого преступника от ответа.

Алчность и нерадивость названных лиц давно осуждена общественным мнением. Они подлежат немедленному разжалованию.

Ваше Величество, смею надеяться, соизволит прислушаться к сему мнению и распорядится, чтобы соответствующее ведомство провело тщательное расследование. Если утверждения верноподанного слуги Вашего Величества окажутся справедливыми, умоляю немедленно удалить с занимаемых постов Ся Яньлина и Симэнь Цина, дабы укрепились устои правления и сияли вечно Высочайшие добродетели».

Симэнь прочитал доклад и, охваченный страхом, молча поглядел на Ся Лунси.

– Что ж мы будем теперь делать? – спросил, наконец, Ся Лунси.

– Когда подходит вода, воздвигают плотину, – отвечал Симэнь, – когда надвигаются войска, им навстречу высылают полководца. Надо действовать – вот самое главное. Придется нам с вами подарки его сиятельству готовить да в столицу посыльных без промедления отправлять.

Ся Лунси поспешно откланялся, а вернувшись домой, достал двести лянов серебра и пару серебряных кувшинов. Слуге Ся Шоу было велено собираться в путь. Симэнь припас дорогое ожерелье из нефрита и драгоценных камней в золотой оправе и триста лянов серебра. Он направлял в столицу Лайбао. Когда подарки запаковали, Симэнь составил письмо дворецкому Чжаю, и рано утром, наняв коней, слуги отправились в Восточную столицу, но не о том пойдет речь.

А теперь расскажем о Гуаньгэ. Испуганный на кладбище, он всю ночь плакал, даже грудь не принимал. Что ему ни давали, его тут же тошнило.

Пинъэр пошла сказать Юэнян.

– Ну, а я что говорила! – начала Юэнян. – Раз ребенку и году не вышло, незачем за город брать. Нашему упрямцу хоть кол на голове теши. Знай, твердит: при жертвоприношении предкам, мол, мать с сыном должны присутствовать. Без них, дескать, никак нельзя. Глаза на меня вытаращил, орет. И вот, пожалуйста! Как теперь быть?!

Пинъэр совсем растерялась. Симэнь, занятый то переговорами с Ся Лунси, то отправкой слуги, был и без того не в духе, а тут еще ребенок занемог. Юэнян решила позвать сперва старуху Лю, а потом детского врача. Беготня и шум не умолкали в доме всю ночь.

– Испуг ему в нутро самое угодил, – сказала старуха, осматривая Гуаньгэ. – Да по дороге Полководца пяти путей повстречали. Ну, да ничего! Сожжете жертвенных денег, нечисть и отступит. Поправится!

Она оставила две киноварных пилюли и велела дать с отваром мяты и ситника. Гуаньгэ успокоился и заснул. Его больше не рвало. Только жар не проходил. Пинъэр поспешила дать старухе лян серебра на жертвенные деньги. Немного погодя старая Лю привела своего старика и еще одну знахарку. Они прошли в крытую галерею, где заклинали духов сожжением жертвенных денег и шаманскими плясками.

Симэнь в пятую ночную стражу отправил Лайбао и Ся Шоу, а сам с Ся Лунси поспешил в Дунпин, чтобы разузнать о судьбе Мяо Цина у правителя Ху Шивэня.

Узнав от знахарки, что ребенок испуган, Юэнян стала во всем упрекать Жуи.

– Плохо ты за ребенком смотрела, – говорила Юэнян. – В паланкине, должно быть, перепугался. А то с чего б ему так страдать?!

– Я его в одеяльце держала, – объясняла Жуи. – Оберегала как могла. Никто его в паланкине не пугал, матушка. Хуатуна спросите. Он за паланкином шел – знает. Ребенок крепко спал у меня на руках всю дорогу. Почти у дома его вдруг зазнобило, а потом расплакался и грудь перестал брать…

Но оставим пока Гуаньгэ, ради благополучия которого возжигали жертвенные деньги и заклинали духов, а расскажем о Лайбао и Ся Шоу.

Всю дорогу они гнали лошадей и уже на шестой день были в Восточной столице. В резиденции императорского наставника Цая встретились с дворецким Чжаем и передали подарки.

– От цензора Цзэна пока ничего не поступало, – сказал Чжай Цянь, прочитав письмо Симэня. – Советую вам пока задержаться в столице. Его превосходительство на днях подали на высочайшее имя доклад с предложением семи реформ. Ждем высочайшего повеления. А насчет цензорского обвинения, как только оно поступит, я поговорю с его превосходительством. Обвинение будет переправлено начальнику военного ведомства Юю, а его мы попросим, чтобы он доклад задержал и государю не подавал, так что ваш хозяин пусть не волнуется. Вне сомненья, все будет в порядке.

Чжай Цянь распорядился угостить Лайбао и Ся Шоу вином и закусками. На ночь они пошли на постоялый двор.

Но вот был получен доклад Цай Цзина и высочайший указ. Лайбао попросил привратника, и тот показал ему номер «Столичных ведомостей». Лайбао переписал документ с тем, чтобы по возвращении домой показать Симэнь Цину.

Вот о каких реформах шла в нем речь:

«Доклад Цай Цзина, ученого залы Высокого правления [679] Ведомства чинов, гуна [680] Луского.

Представляю Вашему Величеству свои скромные мысли и соображения, коих цель – привлечь к службе наиболее даровитых и сделать аппарат управления более действенным, укрепить финансовое положение Империи и улучшить благосостояние народа, а тем самым возвеличить мудрое правление Вашего Величества.

1. Отменить экзаменационную систему как условие назначения на служебные посты. Определять на службу непосредственно из училищ тех выпускников, которые успешно завершили обучение.

Упадок просвещения и разложение нравов, смею считать, происходит оттого, что при выдвижении на службу не попадают подлинные таланты, а посему и некому печься о просвещении. В «Шу-цзине» [681] сказано: «Небо породило сей народ, и установило над ним правителя его, и послало ему наставника его». При Ханях должности давались выдержавшим экзамены сынам послушным и честным, при Танах учреждались училища. В царствование Вашего Величества будет впервые введен закон о выдвижении на посты учащихся, кои показали себя способными нести службу Государеву. Ведь пристрастие и невежество в столь важном деле как раз и повели к исчезновению в наш век подлинно талантливых личностей. Но в ком же тогда найдут опору свою пастыри народные?!

Ныне Государь Император и во сне и наяву ищет талантливых, с утра до ночи радеет о правлении. А правление состоит в воспитании мудрых, воспитанию же мудрых как нельзя лучше служат училища. Отныне, как и в древности, на служебные посты будут назначаться те выпускники училищ, кои успешно завершат обучение. Впредь в округах и уездах будут ежегодно устраиваться экзамены для всех желающих поступить в училище. По форме эти экзамены те же, какие будут проводиться и в училищах для назначения на пост. Так же предусматривается испытание по восьми разделам, а именно: сыновнему послушанию, братской дружбе, согласию и миролюбию меж близкими, искренности и состраданию, преданности престолу и кротости. Обладающие перечисленными качествами освобождаются от иных испытаний и зачисляются в Императорские училища.

2. Упразднить Палату финансовых предложений.

С восшествием на престол царствующей династии, как хорошо известно, главному прокурору Империи указом предписывалось учредить Палату финансовых предложений, дабы умерить лишние расходы Государя и оберегать народное достояние.

Ныне, с воцарением Вашего Величества, у нас не дорожат больше удалившимися от дел, не пекутся об ушедших на покой. Вы же, Ваше Величество, являете собою пример бережливости и экономии, живя на свои собственные средства.

Как встречаются в Поднебесной обычаи, кои надлежит возрождать, так существуют и средства, кои надлежит беречь. Правда, заинтересованное лицо всегда заботится об улучшении нравов, соблюдает заповеди, не пренебрегает заветами предков и не балует потомство, отчего процветает его дело, воцаряются добрые нравы, наступает изобилие и великое спокойствие. Зачем ему тогда какие-то предложения Палаты?! Палату финансовых предложений упразднить!

3. Изменить порядок выдачи лицензий на перевозку и продажу соли.

Доходы от выдачи лицензий на перевозку и продажу соли как акциз Империи идут на укрепление границ Отечества. Пока что мы не вернулись к порядкам, какие были заведены нашими предками.

С опубликованием Высочайшего указа о введении соляной монополии на границах в Юньчжуне, Шаньси и Шэньси были открыты акцизные конторы, где за принятое зерно и фураж выдавались соляные лицензии старого образца. Теперь конторы переводятся на юго-восток в область Хуай и Чжэцзян и вводятся лицензии нового образца. Ставка последних понижается на тридцать процентов. Ставка же старых лицензий повышается на семьдесят процентов.

Отныне торговцы солью должны будут прибывать в назначенные места соляных промыслов за получением соли в аванс – порядок тот же, что и для торговцев чаем. Затем торговцы являются к акцизным чиновникам, кои соль взвешивают, взимают пошлину и проценты и выдают лицензии с указанием сроков перевозки и продажи. Торговцы, допустившие просрочку, задерживаются, а товары конфискуются. Торгующих без лицензий и сверх лицензий рассматривать как контрабандистов.

Эта реформа обеспечит неуклонный рост акцизных доходов Империи и предотвратит истощение средств, необходимых для защиты рубежей Отечества.

4. Постановление об отливке монет.

Хорошо известно, что деньги и товары служат жизненными артериями страны. Вся их ценность состоит в обращении, а не в накоплении. Когда накапливаются изъятые из обращения сокровища, не может быть никакого обмена между людьми, а следовательно, и акцизного дохода.

С последних лет царствования династии Цзинь, после введения в обращение тонкой монеты (так называемые «гусиные глазки») и вплоть до воцарения ныне правящего дома металлические монеты сильно измельчали и обесценились. Доходит до того даже, что при отливке к сплаву свинца и железа добавляют олово, а жители пограничных областей сбывают такие монеты инородцам, а это крайне неблагоприятно сказывается на отливке оружия.

Вся находящаяся ныне в обращении металлическая монета подлежит изъятию. Указом Вашего Императорского Величества должна быть выпущена новая полновесная монета годов правления под девизом Благородного умиротворения и Великого зрелища. [682] Десять нынешних монет обмениваются на одну новой чеканки. Введение новой монеты предотвратит возрастание цен на товары.

5. Ввести казенную продажу и закупку хлеба.

Хорошо известно, что казенная продажа хлеба по умеренным ценам преследует благородную цель помощи нуждающимся.

В последние годы мы переживаем то наводнения, то засухи. Народ голодает. Указ о помощи нуждающимся выйдет как раз вовремя. Недавно, с Высочайшего одобрения, по предложению советника Ведомства финансов Хань Люя, в округах и уездах Империи открываются общинные амбары по продаже и закупке хлеба. Десятидворки входят в кланы, кланы – в деревни, а деревни – в села. Такие объединения будут поощряться. Дворы каждого села разбиваются на три разряда: высший, средний и низший. Дворы высшего разряда вносят полный оброк, среднего – половинный, а низшего – причитающуюся по раскладке долю оброка.

Распределение казной определенного количества хлеба в кредит и именуется продажей хлеба по умеренным ценам. Проведение этой выгодной народу меры явится новым проявлением неисчерпаемого человеколюбия со стороны Вашего Императорского Величества.

Подлинная действенность этой меры станет зримой только при условии самого строгого и ответственного исполнения Указа.

6. Ввести Высочайшим указом во всех округах и областях налог с освобожденных от воинской повинности.

Хорошо известно, что с восшествием на престол ныне царствующей династии, пока не были подавлены разбойничьи смуты, не раз издавались указы, которые предписывали всем достигшим совершеннолетия и обязанным нести воинскую повинность являться в Столицу для участия в перевозках провианта, дабы тем самым способствовать укреплению мощи Империи.

Теперь, когда мы наслаждаемся покоем и народ занят мирным трудом, следует распространить во всех округах и областях Поднебесной указ о налоге с освобожденных от воинской повинности в размере тридцати связок монет в год с каждого лица, и направлять эти средства в Столицу, откуда они пойдут на снабжение пограничных войск.

Эта мера принесет обоюдную пользу, да и народ, беспечный и вялый, немного встряхнется.

7. Соорудить лодочные станции для нужд лиц, состоящих на Государственной службе.

Хорошо известно, что с самого восшествия на престол Вы, Ваше Величество, не увлекаетесь музыкой, не отдаетесь наслаждениям и не окружаете себя угодливыми слугами, готовыми для Вас на все. А пестрый мрамор, так Вами любимый, есть всего лишь дар диких гор, к которому народ совершенно равнодушен.

Правда, при перевозке его допускаются крайности, которые и приводят к недовольству населения и подрывают мудрое правление Вашего Величества. Ради предотвращения столь досадных крайностей осмеливаюсь снова испросить согласие Вашего Величества на сооружение лодочных станций для нужд лиц, занятых службою Государевой, кои могли бы, заплатив казенными деньгами, нанять в случае надобности предназначенные для таких целей лодки. Тем самым был бы положен конец возмущению населения целых округов и областей.

Пав ниц, умоляю о Высочайшем решении».

Высочайшее повеление:

«Ваши рассуждения содержат глубокое исследование нынешних затруднений и предложения, продиктованные преданностью престолу, чему Мы весьма обрадованы. Быть по сему, о чем уведомить соответствующие инстанции».

Лайбао переписал документ и стал ждать ответное письмо дворецкого Чжая. Тот наградил слугу пятью лянами серебра на дорожные расходы, и они с Ся Шоу отправились назад в Шаньдун, в Цинхэ.

Когда они прибыли, Симэнь сидел дома, неспокойно было у него на душе. Каждый день заглядывал к нему Ся Лунси. Все справлялся, нет ли новостей.

Услыхав о возвращении слуг, Симэнь позвал их к себе и начал расспрашивать. Лайбао доложил ему по порядку.

– Встретились мы сперва с господином Чжаем, – рассказывал слуга. – Прочитал он ваше письмо. Пусть, говорит, ваш батюшка не волнуется. Ничего тут страшного нет. Срок службы цензора истек, будет новый на его место поставлен. А доклад его, говорит, пока не поступал, а как поступит, его я с его превосходительством поговорю. Доклад будет передан в Военное ведомство, а начальнику Юю от его превосходительства, говорит, письмо будет послано. Чтобы, мол, дело завел, а выше не докладывал. Так что, говорит, какие бы он там обвинения ни возводил, ничего у него не выйдет.

Симэнь успокоился.

– А почему цензорский доклад до сих пор не пришел? – спросил он.

– Мы ведь и днем и ночью лошадей гнали, – объяснил Лайбао. – За пять дней доехали. Ясно, гонцов обогнали. Они нам на обратном пути повстречались. На перекладных, с колокольчиками. На каждой лошади пара фазаньих перьев, а с обеих сторон гонцы со штандартами. Они-то, должно быть, цензорскую почту и везли.

– Вот опередили доклад, дело уладилось, – молвил Симэнь. – А я-то боялся, что вы опоздаете.

– Не волнуйтесь, батюшка! – успокаивал хозяина Лайбао. – С этим покончено. А я вам, батюшка, еще хорошие вести привез.

– Какие же? – поинтересовался Симэнь.

– А вот какие. Его превосходительство императорский наставник подал недавно доклад о проведении семи реформ. И высочайшее согласие уже получено. По предложению господина Ханя, советника Ведомства финансов, родственника его превосходительства, на границах в Шэньси и еще в двух местностях вводится монопольная торговля солью. В округах и краях, областях и уездах открываются общинные амбары казенной закупки хлеба. Дворы высшего разряда будут сдавать в амбары рис и получать ассигнации, а на них приобретать лицензии на получение и продажу соли. Ставка на ассигнации старого образца повышается на семьдесят процентов, а на новые – снижается на тридцать процентов. А ведь вы с господином Цяо сдали тогда в Гаояне тридцать тысяч цзиней зерна. На эти ассигнации можно будет, стало быть, приобрести лицензию в Ведомстве финансов на продажу тридцати тысяч цзиней соли. А на пост соляного инспектора в области Хуай только что назначен его сиятельство Цай. Он-то уж вам пособит. Большие барыши возьмете.

– А ты это верно говоришь? – выслушав слугу, спросил Симэнь.

– Неужели вы мне не верите, батюшка? Я весь доклад переписал из «Столичных ведомостей». Вот он.

Лайбао достал доклад и протянул Симэню. Окинув взглядом большой доклад, Симэнь кликнул Чэнь Цзинцзи. Тот дочитал до середины и, встретив незнакомые знаки, умолк. Позвали Шутуна. Малый вырос в богатом доме и быстро, без запинки, прочитал документ от начала до конца. Симэнь остался доволен проводимыми реформами. Потом взялся за письмо дворецкого Чжая, из которого явствовало, что подарки переданы по назначению, а лауреат Цай на императорской аудиенции назначен соляным инспектором области Хуай. Симэнь пришел в восторг и отпустил Ся Шоу, чтобы тот поскорее порадовал новостями своего хозяина. Лайбао получил от хозяина в награду пять лянов серебра, два жбана вина и мяса и отправился домой отдыхать, но не о том пойдет речь.

Да,

Тому свидетельством стихи:

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.