Так вот. Двадцать восьмого дня девятой луны вышло две седмицы со смерти Ли Пинъэр. Заупокойную службу с жертвоприношениями совершали шестнадцать иноков-даосов из монастыря Нефритового владыки во главе с настоятелем отцом У. Они воздвигли алтарь, над которым водрузили траурные стяги и хоругви.

Тем временем принесли письмо от начальника Ведомства работ Аня. Симэнь принял послание и отпустил гонца.

Из монастыря были принесены три жертвенных животных и все необходимое для службы: рисовый отвар и блюда с постными лепешками и прочей снедью, а также жертвенные слитки золота и серебра, благовония и тому подобные предметы. Из особого почтения к усопшей настоятель У преподнес кусок шелку.

Монахи стали обходить гроб, читая псалмы и творя заклинания во спасение души усопшей от тягот и страданий, а настоятель молился и клал земные поклоны перед гробом Ли Пинъэр.

Симэнь и Цзинцзи в свою очередь поклонились настоятелю.

– Отец наставник! – обратился к игумену Симэнь. – Не утруждайте так себя, прошу вас! Мы вам весьма обязаны за столь высокое усердие и подношения.

– Я, бедный инок, чувствую себя недостойным служить панихиду по вашей усопшей супруге, – говорил настоятель. – Я не в состоянии принести подобающие жертвы, потому прошу покорно, примите, милостивый сударь, эти мои ничтожные знаки самого искреннего почтения.

После принесения жертв Симэнь принял подношения и отпустил носильщиков.

В тот день, тринадцатый после кончины, была отслужена полная панихида с повторением священных текстов канона «Строки о рождении духа», с призывами к душе вернуться из темниц загробных, что разместились в девяти безднах преисподней, с начертанным красными иероглифами молитвенным посланием о спасении души усопшей от грядущих мук и умилостивительными обращениями к Небу явить милосердие, но говорить об этом подробно нет надобности.

На другой день первым прибыл совершить жертвоприношение свояк Хань, живший за городскими воротами. Надобно сказать, что как раз накануне после пятилетней отлучки в родные края воротился купец Мэн, брат Мэн Юйлоу. Зайдя навестить сестру, он встретил облаченного в траур Симэня и, присоединившись к свояку Ханю, тоже принес жертвы. Симэнь поблагодарил его за соболезнование и многочисленные знаки внимания и проводил в покои Юйлоу. В тот же день с выражением соболезнования прибыло больше десяти родственниц, которым по распоряжению Симэня устроили угощение, но не о том пойдет наш рассказ.

В обед пожаловали одетые в траур правитель здешнего уезда Ли Датянь, его помощник Цянь Сычэн, архивариус Жэнь Тингуй и тюремный смотритель Ся Гунцзи, а также Ди Сэбинь, правитель уезда Янгу, с пятью чинами своей управы. Каждый из них оставил по узелку с подношениями. После сожжения жертвенных предметов и выражения соболезнования хозяин устроил им угощение в крытой галерее. За компанию с ними сели шурин У Старший и сюцай Вэнь. Певцы услаждали их пением. Сопровождающих кормили отдельно.

В самый разгар пира – и надо ж было тому случиться, а без случая и рассказа бы не вышло – вдруг доложили о прибытии смотрителя гончарен Хуана, тоже пожелавшего выразить соболезнование хозяину. Симэнь поспешно оделся в траур и стал поджидать гостя у гроба. Сюцай Вэнь встретил его сиятельство Хуана у ворот и проводил в залу переодеться, после чего тот направился к гробу. Сопровождавшие его слуги несли благовония, свечи, жертвенную бумагу и отделанный золотом кусок атласа. Они поднесли его сиятельству на ярко-красном лаковом подносе благовония. Хуан воскурил фимиам и встал на колени. После поклонения его благодарили Симэнь и Цзинцзи.

– Не знал я, что вы лишились супруги, – говорил хозяину смотритель гончарен. – Прошу меня простить, сударь, за столь запоздалое выражение соболезнования.

– Это я должен просить ваше сиятельство извинить меня, что не засвидетельствовал вам своего глубокого почтения, – отвечал Симэнь, – и заставил вас утруждать себя приездом. Я глубоко тронут столь щедрыми подношениями. Премного вам благодарен, ваше сиятельство!

После обмена любезностями гостя проводили в крытую галерею. Сам Симэнь и сюцай Вэнь сели за компанию с Хуаном выпить чашку чаю.

– Вам просил кланяться Сун Сунъюань, – заговорил Хуан. – Он тоже только что прослышал о кончине вашей супруги и хотел бы прибыть с выражением соболезнования, но его никак не пускает служба. Он ведь сейчас находится в Цзичжоу. Да, вы, должно быть, не слыхали о намерении двора воздвигнуть гору Гэнь-юэ. Главнокомандующий Чжу Мянь высочайшим указом направлен в Цзяннань и район впадения реки Сяньцзян в озеро Дунтинху, чтобы обеспечить непрерывную отправку в столицу судов и барж, груженных цветным мрамором. Первый караван ожидают на реке Хуай, куда посылается главнокомандующий Лу Хуан, посол Его Величества, с целью отобрать наиболее причудливые по узору глыбы мрамора высотой в два чжана и шириной в несколько чи. Такие глыбы будут завернуты в желтые ковры и покрывала и переправлены в столицу на многочисленных судах по шаньдунским рекам. Там же, где возникнет необходимость, местному населению придется тащить суда и лодки волоком. Да, достанется местным властям, а уж народу – тому хоть в петлю полезай. Вот цензор Сун и совершает инспекторскую поездку по здешним областям и уездам, дабы лично следить за исполнением указов и распоряжений, коих поступают целые горы. Так что трудиться ему приходится и днем и ночью, не зная ни минуты покоя. А скоро из столицы прибудет и сам Лу Хуан, и тогда цензору Суну предстоит возглавить местные власти и подобающим образом его принять. Не имея среди местной знати знакомых, цензор Сун попросил меня засвидетельствовать вам, милостивый сударь, свое самое высокое почтение и узнать, не согласитесь ли вы оказать ему огромную любезность и услугу – принять посла Его Величества Лу Хуана у себя в роскошной резиденции. Каково будет ваше мнение, милостивый сударь? – Смотритель гончарен обернулся к слугам: – Позовите посыльных от его сиятельства Суна!

Двое, одетые в темные платья, опустились на колени и вынули из узла кусок отделанного золотом атласа, благовонные палочки, две свечи и жертвенную бумагу и поднесли их Симэню.

– Это скромные подношения господина Суна, – пояснил смотритель. – А в этих двух узелках серебро на угощение. Оно собрано с двенадцати высших чиновников здешних уголовных управлений, по три ляна серебра с каждого лица, и с восьми чиновников из управ, по пяти лянов с каждого. Тут в двадцати двух пакетах сто шесть лянов серебра.

Оба узелка были вручены Симэню.

– Простите, что причиняем вам столько хлопот, сударь! – заключил смотритель Хуан. – Ну, вы согласны?

– Как я могу принять, когда у меня в доме траур? – наотрез отказывался от серебра Симэнь. – А когда предполагается прием?

– Еще не скоро, – объяснял Хуан. – Где-нибудь в середине следующего месяца. Его сиятельство Лу Хуан еще пребывает в столице.

– У меня двенадцатого будет вынос, – говорил Симэнь. – Но раз такова воля его превосходительства Суна, я, разумеется, слушаюсь и исполняю, только прикажите. Позвольте только узнать, сколько накрывать столов. Передайте, все будет сделано, поблагодарите его превосходительство за столь щедрые дары, однако принять серебро я не могу.

– Но вы не правы, Сыцюань, – продолжал смотритель. – Сунъюань просил меня узнать ваше мнение о приеме, и серебро это не его личное, а всех высших чиновных лиц провинции Шаньдун. Не отказывайтесь, прошу вас! В противном случае Сунъюань больше не решится вас беспокоить, и ему придется обратиться к кому-нибудь другому.

– Ладно, в таком случае принимаю, – выслушав смотрителя согласился наконец, Симэнь и велел Дайаню и Ван Цзину убрать серебро, а потом опять обратился к собеседнику: – Так сколько же накрывать столов?

– Особый стол для его превосходительства Лу Хуана, – говорил Хуан, – стол чуть пониже для почтенного Суна и чинов инспекторских управлений, для остальных же – обыкновенные столы. О музыкантах и актерах не беспокойтесь. Мы найдем сами.

После второй чашки чая смотритель стал откланиваться. Симэнь упрашивал его остаться.

– Нет, мне еще предстоит визит к почтенному Шан Лютану, – говорил смотритель. – Он ведь был одно время правителем моего родного уезда, потом его перевели помощником правителя в округ Чэнду. А с его сыном, Лянцюанем, мы вместе держали экзамены.

– Не знал, что вы так близки с Лянцюанем, – заметил Симэнь. – Мы с ним тоже дружим.

Смотритель Хуан встал.

– Будьте так любезны, передайте мой сердечный привет почтенному господину Суну и скажите, что я жду дальнейших распоряжений, – сказал на прощание Симэнь.

– О дне приема Сунъюань сообщит вам через посыльного, – говорил смотритель. – Но слишком уж роскошное угощение устраивать, по-моему, не следует.

– Все будет как полагается, – успокоил его Симэнь и проводил за ворота.

Смотритель Хуан сел на коня и отбыл.

Военные чины уезда, гости Симэня, услышав о предстоящем приезде высоких инспекторов, со страху удалились за искусственную гору в небольшую беседку, а слугам наказали, чтобы те немедленно унесли от ворот паланкины и отвели в сторону коней.

Вернувшись в крытую галерею, Симэнь рассказал гостям о том, что цензор Сун с инспекторами приглашает к нему главнокомандующего дворцовой гвардией Его Величества посла Лу Хуана. Гости заговорили, перебивая друг друга.

– Вот так напасть на наши края! – восклицали они. – Раз посол Его Величества пожалует, стало быть, готовься к приемам. Угощения, утварь, прислуга – все с наших уездов подавай, все с населения собирай. Да, вот так бедствие! Страшнее не придумаешь! Но мы уповаем на вас, Сыцюань. Надеемся, вы ради дружбы замолвите за нас словцо о повышении, а?

Так поговорив с хозяином, гости откланялись и, вскочив на коней, уехали. Однако хватит пустословить.

Настала третья седмица со смерти Пинъэр. Панихиду под удары в барабан и цимбалы служили прибывшие из загородного монастыря Вечного блаженства игумен отец Даоцзянь и шестнадцать высших монахов в расшитых облаками парчовых рясах и буддийских шапочках. Утром они окропили помещение и совершили омовение священного изображения Будды, а в полдень призывали из подземных темниц душу усопшей, служили панихиду Лянского правителя, читали «Павлинью сутру», словом, исполнили все как полагается.

Под вечер прибыла сватья Цяо. Она и жены приказчиков провели ночь вместе с Юэнян и остальными хозяйками. Перед гробом для них выступали кукольники. Отгороженные экранами, в восточном конце крытой галереи тем временем трапезничали Симэнь, Ин Боцзюэ, шурин У Старший и сюцай Вэнь.

Восьмого дня в десятой луне вышла четвертая седмица, и из расположенного за западными городскими воротами ламаистского монастыря Драгоценных даров были приглашены шестнадцать монахов во главе с ламою Чжао. Они читали ламаистское писание, совершали ритуальную пляску перед алтарем с божествами, сыпали рис и, куря благовония, творили молитвы. Во время трапезы им подавали коровье молоко, чай и сыр. На стенах висели картины, на которых были изображены превращения девяти устрашающе отвратительных небесных демонов. Увешанные бахромою и жемчугами, с черепами на груди, они жадно пожирали младенцев. Меж ног у них торчали зажатые оборотни. Змеи и драконы обвивали их, словно пояса. Были тут и восьмирукие о четырех головах, и метавшие копья с алебардами. Рыжеволосые и синелицые, они кровожадностью и одним видом своим наводили ужас беспримерный.

После постной полуденной трапезы подали мясные блюда и вино. Симэня в тот день не было дома. Они с геомантом Сюем уехали на загородное кладбище, чтобы определить место погребения. Воротился хозяин после обеда. Под вечер отпустили ламаистских монахов.

На другой день рис, вино, закуски и все необходимое было отправлено в загородное поместье. Там приказчикам поручили соорудить пять временных навесов и кухню, а рядом с кладбищем, близ могилы, возвести большой навес размером в три комнаты, куда пригласили соседей. После обильного угощения вином и мясными блюдами соседи возвращались домой с подарками за плечами или на голове, но говорить об этом подробно нет надобности.

Утром одиннадцатого прибыли певцы. На прощание с усопшей они исполнили под удары в барабан и цимбалы сцены из пьес: «Пять демонов мешают судье», «Демоны заморочили голову Небесному наставнику Чжану», «Чжун Куй тягается с бесененком», «Лао-цзы проходит через заставу Хань», «Шесть разбойников мешают Майтрее», «Слива в снегу», «Чжуан Чжоу снится бабочка», «Небесный царь ниспосылает на землю наводнение, пожары и ураганы», «Дунбинь летучим мечом рассекает Желтого дракона». и «Чжао Тай-цзу за тысячу ли провожает супругу» Жены Симэня и гостьи смотрели представление из-за ширм. Когда актеры удалились, они приблизились к гробу Пинъэр. Родственницы и близкие усопшей с поклонами сожгли жертвенные предметы, и помещение огласилось громкими рыданиями.

На другой день состоялся вынос. Еще на рассвете из дому вынесли траурный стяг с именем покойной, хоругви, знамена и всевозможные предметы. Прибыли буддийские и даосские монахи, барабанщики и музыканты. Симэнь загодя попросил столичного воеводу Чжоу прислать полсотни вооруженных воинов стражи при полном параде, верхом на конях. Десять из них были оставлены сторожить дом, а остальные сорок эскортировали похоронную процессию, гарцуя двумя рядами перед саркофагом. Два десятка солдат уголовной управы везли жертвенные предметы и очищали дорогу от зевак, столько же солдат, приставленных к кладбищенским воротам, принимали жертвенные предметы.

На вынос прибыли знатные чиновные мужи, родные, близкие и друзья. Ржали кони, гремели экипажи, запрудившие улицы и переулки. Одних больших паланкинов с членами семьи, родней и близкими можно было насчитать свыше сотни. Певицы из заведений разместились в нескольких десятках малых паланкинов.

Геомант Сюй определил поднять гроб в утренний час под пятым знаком чэнь.

Симэнь оставил Сунь Сюээ с двумя монахинями смотреть за домом, а Пинъаню дал двоих солдат караулить у ворот. Зять Чэнь Цзинцзи опустился на колени перед гробом и разбил, по обычаю, глиняный таз. Шестьдесят четыре человека подняли катафалк с гробом. Стоявший на высокой площадке следователь под удары в цимбалы дал команду носильщикам поднять катафалк на плечи. Настоятель из монастыря Воздаяния сотворил молитву, и траурная процессия, выйдя на Большую улицу, повернула на юг. Утро выдалось ясное, и народу высыпало поглядеть видимо-невидимо. Да, пышные это были похороны!

Только поглядите:

Веял теплый ветер на роскошной дороге. Орошал мелкий дождик душистую пыльцу. На востоке едва показалось дневное светило, и над землями севера легкая дымка как-то съежилась вдруг. Бум-бум – ударяли в барабан погребальный, дзинь дон – покой ночи тревожил звон похоронных цимбал. На ветру колыхался стяг почета усопшей – крупные знаки на полотнище длинном алого шелку. Свет огней озарял небеса, желтоватый туман расплывался в заоблачных высях.

Был страшен свирепый Дух-путеводитель с секирой золотою на плече. Ступал таинственно и чинно Дух опасного пути с серебренным копьем. Шествовали восемь бессмертных беззаботно, а рядом черепаха и журавль. Четырех скромных затворниц-дев сопровождали тигр и олень. Дух-плакальщик вдруг явился и ударил в таз. Вот огней потешных рама – тысяча ветвей слепит фонтаном ярких брызг, а вот плывет ладья в гирляндах лотосов – несутся шутки, смех. Вон на ходулях малый-удалец – закован в латы, шлем на голове. Чисты, прелестны отроки-монахи, числом шестнадцать их. Все в зарничных рясах и даосских клобуках. Дивно мелодичны их золотые гонги и неземные бубенцы. А вот и жирные монахи – двадцать четыре послушника Будды. Все как один в расшитых облаками парчовых рясах-кашья. Под звон цимбал и могучий барабан молебны служат странам света. Здесь дюжина больших шелковых шатров, где пляшут танцовщицы в ярких одеяньях. Там две дюжины шатров поменьше укрыты ширмами, сверкают жемчугами с бирюзой. Слева – громадные кладовые с хлебом и добром, справа – горы золота и серебра. Повара, шедшие рядами, несли редчайшие деликатесы, мясные, рыбные тончайшие подливки. В шатре куренья благовоний свершался торжественный обряд – три раза предлагали насладиться изысканными жертвами. В шести шатрах, пестревших яркими цветами, переливалась красками узорная парча. Двигался души усопшей паланкин, сплетенный из нитей желтого шелка. Тут соперничали в блеске цветы с ивою в наряде снеговом. Там сверкали серебряные пологи и дорогой покров. Плыли хоругви. Одна – золотыми письменами испещрена, другая – серебром. Меж ними на катафалке из платана – саркофаг под белыми и зелеными зонтами с орнаментом секир и облаков, воздвигнутыми по три с каждой стороны. От блеска яркого в глазах рябило. Держали кувшин и полотенце с гребнем две служанки, причесавшие и убравшие хозяйку, как живую. Траурные одеянья трепетали на ветру, рыданья близких раздавались. Шли, выделяясь из толпы, пятеро плакальщиков и шестеро певцов. Они, то головы склонив, вопили громко, то взоры обращали ввысь, на саркофаг, высокий и величественный, как священная гора Сумеру. Несли его носильщики в синем облачении и белых головных уборах. Их было шестьдесят четыре. Саркофаг, обтянутый роскошною парчой, покоился под расшитым золотом алым покровом с кистями по углам – цветастым, с пятью вершинами средь облаков и парящим журавлем. Препоясанные трауром воины-стражники с палицами в белых повязках, темных кафтанах, в высоких остроносых башмаках, ремнями перетянутых на икрах, с обеих сторон разгоняли зевак. С двух сторон гарцевали наездники в повязках головных из тюля с узором, как кунжут, с узлом на лбу, как иероглиф «мириада», и с кольцами златыми, что вздрагивали всякому движенью в такт. Каждый напялил на себя два, а то и три кафтана, шелковых или пеньковых, затянутых пурпурным кушаком; обут был в желтые о четырех швах сапоги с носками, изогнутыми, точно ястребиный клюв; красовался в пестрых чулках, на которых кувыркались и ныряли в воду чудовища. Наездники парили, словно коршуны; верхом скакали, будто обезьяны. Они несли стяг похоронный. На древке, ярко-красном, словно киноварь, трепетало голубое знамя со словом «Повелеваю!». Один стоял вниз головой, другой – на одной ноге, на петуха похожий. Вон небожитель переходит через мост, а тот залез в фонарь. Иные, звеня на поясах деньгами, беспрестанно кувыркались. Искусством шутов все громче восхищались, хваля потешников на все лады. Народ столпился, не пройти. Тут очутились рядом и умный и глупец. Поглазеть хотели все – и знатный и бедняк. Чжан, неповоротливый толстяк, лишь отдувался, тяжело дыша, а юркий карлик Ли стоял на цыпочках, подпрыгивал неутомимый. Старцы белоголовые с клюками неистово трепали, гладили седые бороды, усы. Высыпали посмотреть и молодухи красивые с детьми.

Да,

Впереди несли большой паланкин с У Юэнян. За ней двигались гуськом более десятка паланкинов с Ли Цзяоэр и остальными. Прямо за катафалком шли в траурном облачении Симэнь Цин, родные и друзья, а Чэнь Цзинцзи все время держался за саркофаг.

Когда процессия вышла на Восточную улицу, Симэнь с поклоном обратился к отцу У, настоятелю монастыря Нефритового владыки и попросил его освятить портрет усопшей. Облаченный в расшитую розовыми облаками и двадцатью четырьмя журавлями ярко-красную рясу, в украшенном нефритовым кольцом даосском клобуке, который красным цветом символизировал солнце, а формой – гром и молнию, в красных, как киноварь, сандалиях, с писчей дщицей из слоновой кости, настоятель У сопровождал усопшую в паланкине, который несли четверо носильщиков. Он принял большой портрет Ли Пинъэр, и процессия остановилась. Чэнь Цзинцзи встал перед ним на колени. Все затихли, вслушиваясь в слова монаха.

«Пред нами саркофаг с усопшею супругой начальника лейб-гвардии Симэня, урожденной Ли. Жития ее было двадцать семь лет. Родилась в полуденный час под седьмым знаком „у“ пятнадцатого дня в первой луне года синь-вэй в правление под девизом Высокого Покровительства, [1093] скончалась в послеполуночный час под вторым знаком «чоу» семнадцатого дня в девятой луне седьмого года в правление под девизом Порядка и Гармонии.

Усопшая, представительница знатного рода, являла собою образец натуры утонченной, воспитанной в роскошных теремах. Ее облик, нежный как цветок, и взор, ясный как луна, источал живой аромат благоуханной орхидеи. На ее челе лежит печать высоких добродетелей и милосердия, выдавая характер мягкий и покладистый. И в браке состоя, усопшая служила ярким воплощеньем супружеского согласия и женской кротости – качеств, кои необходимы для обоюдного счастья. Ты – нефрит из самоцветного края Ланьтяня, [1094] орхидея из чуских цветников. Тебе бы надлежало наслаждаться жизнью целый век. Как жаль, в пору весеннего цветенья, когда лишь минуло три девятилетья, ты ушла. Увы! Недолговечно полнолунье. Краток век достойнейших и лучших. Угасла в пору самого расцвета, и ныне во гробу тебя несут. Реют алые стяги на ветру. Прекрасный твой супруг, убитый горем, бия себя в грудь, идет за саркофагом. Рыдания родных и близких оглашают улицы и переулки. Да, невыносимо тяжко расставанье глубоко любящих сердец! Голос твой и образ время отдалит, но из памяти не изгладит. Я, смиренный инок, недостойный носить шапку и украшения служителя сокровенной веры даосской и не обладающий даром провидца Синьюань Пина, [1095] но строго исполняющий заветы Основоположника сокровенного учения, [1096] осмеливаюсь развернуть пред всеми вами как отраженный в зеркале образ усопшей, величественный и впечатляющий.

Как не поймать бабочку, которая снилась Чжуан Чжоу, как не собрать амриту, сладкую росу, или редчайшее янтарное вино, которое возлито, как не вернется уносящийся бессмертный, постигший вознесение в Лиловые чертоги, [1097] так и усопшую назад уж не вернешь.

Украшенная сотней драгоценностей, лицезреешь Семерых, истинносущих. [1098] Да изойдет чистая душа твоя из царства тьмы. Пусть сердце отрешится от тревог, и тогда все четыре основания мира [1099] тебе предстанут одной пустотой. О, как тяжко, как горько! Да упокоятся опять твои останки в лоне матери-земли, а душа твоя да обернется чистым ветерком, чтобы бессмертье обрести и не вернуться больше, не маяться в перерожденьях бесконечных.

Все вслушайтесь в слова последнего напутствия-прощанья. Знать нам не дано, куда дух ее ныне устремился, но нам оставлен в портрете сем образ ее, который будет жить из поколенья в поколенье».

Настоятель У, в величественной позе восседавший на носилках, окончил акафист, и носильщики повернули его паланкин назад. Воздух потрясли удары в барабан и причитанья. Катафалк медленно двинулся с места, и процессия продолжила шествие. Симэня сопровождали близкие и друзья. Поравнявшись с южными городскими воротами, все сели на коней, а Чэнь Цзинцзи шел, держась за саркофаг, вплоть до самого кладбища в Улиюань.

Командующий ополчением Чжан с двумя сотнями солдат и смотрители Лю и Сюэ заранее прибыли на кладбище. Они разместились под навесом на холме, откуда ударами в барабаны и гонги встречали похоронную процессию. Вот началось сожжение бумажных жертвенных предметов, и облака дыма затмили небосвод. Более десятка человек были заняты принятием подношений на кладбище. Тут же расположились городские певицы. Для женщин – близких и родственниц – было отведено особое место, зашторенное пологами и ширмами.

Когда носильщики поставили катафалк с гробом на землю, геомант Сюй по компасу с лентой в руке в последний раз очертил с помощью следователя место погребения и поставил по углам могилы жертвы духу земли. Гроб опустили в могилу и засыпали землей.

Симэнь переоделся и, вручая начальнику гарнизона Чжоу два куска шелку, попросил его торжественно освятить дщицу усопшей.

К могиле приблизились чины управы, родные, друзья и приказчики. Они наперебой подносили вино после того, как принес жертвы Симэнь. Грянула под барабанный бой музыка, потрясающая небеса. Дым ракет застилал землю. Все было торжественно и чинно.

В тот день одних женщин собралось столько, что их пришлось разместить поровну под пятью навесами сзади.

Шумные и пышные были похороны, но говорить об этом подробно нет надобности.

После трапезы гости оставили много подношений и приглашали Симэня на угощения к себе в поместья.

Сразу же пополудни дщица покойной Ли Пинъэр на специальном ложе была возвращена домой. Ее водрузили на украшенный траурным стягом паланкин души усопшей, в котором разместилась У Юэнян. Чэнь Цзинцзи всю дорогу держался за ложе. Паланкин и ложе были покрыты темною пеньковой материей, отделанной бледной яшмой с вышитыми золотой ниткой прозрачными волнами. По углам паланкина свисали кисти. Рядом несли шатер с портретом Пинъэр, шатер возжигания благовоний, большие и малые шатры с шелками. Шли шестнадцать барабанщиков и музыкантов, которым с обеих сторон вторили цимбалы даосских послушников.

Возвращающегося в город Симэня сопровождали шурин У Старший и сват Цяо, шурины У Второй, Хуа Старший и Мэн Второй, свояк Шэнь, а также Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь и приказчики. Шествие замыкали паланкины с женщинами.

У ворот дома ярко горели фонари. После установления дщицы в покоях Ли Пинъэр геомант Сюй принес жертвы духам в передней зале и окропил помещение. На дверях были развешены желтые амулеты, изгоняющие нечисть. Геоманта наградили куском шелка и пятью лянами серебра и проводили до ворот. За ним отпустили и всех нанятых, которым в награду выделили двадцать пять связок медяков. Пять из них поделили между вооруженными воинами стражи от столичного воеводы Чжоу, столько же – между солдатами из уголовной управы, а десять связок дали прислуге и конюхам. Все государственные письма были отправлены воеводе Чжоу, командующему ополчением Чжану и надзирателю Ся, но не о том пойдет наш рассказ.

Симэнь распорядился накрывать столы и пригласил свата Цяо, шурина У Старшего и остальных, но те откланялись и ушли.

– Плотники спрашивают, когда навесы ломать, – спросил хозяина вошедший Лайбао.

– Пока ломать не надо, – распорядился Симэнь. – Вот пройдет прием его превосходительства Суна, тогда и сломаем. Потом уж и плотников отпущу.

Супруга Хуа Старшего и госпожа Цяо обождали, пока установят дщицу души усопшей, поплакали и ушли.

Симэнь продолжал тосковать по Ли Пинъэр и под вечер пошел к ней в покои, чтобы переночевать рядом с дщицей, сбоку висел большой портрет усопшей, немного поодаль – поясной портрет. В глубине комнаты стояла покрытая парчовым одеялом кровать, а рядом столики и сундуки с нарядами. Все как и прежде. А под кроватью виднелась пара туфелек с ее малюсеньких, как золотые лотосовые лепестки, ножек. На столе горели цветные свечи и благовония, на золотых блюдах курилась жертвенная снедь. Симэнь рыдал, не в силах остановиться. Потом он велел горничной Инчунь постелить ему постель на кане напротив. До полуночи оставался он наедине с одинокою свечой. В окно светил месяц, Симэнь то и дело ворочался и тяжело вздыхал, охваченный тоскою по умершей красавице.

Тому свидетельством стихи:

Днем перед дщицей Пинъэр появились чай и рис. Симэнь велел, чтобы их поставила горничная, а потом сел завтракать за стол напротив.

– Покушай со мной! – подняв палочки, звал он Пинъэр.

Горничные и кормилица не удержались и заплакали.

Когда же не оказывалось рядом горничных, кормилица Жуи не упускала случая услужить хозяину: то приносила таз для умывания, то подавала чай. И всякий раз нежно лепетала, ласкалась, прямо-таки льнула к нему. Однажды Симэнь пришел после приема гостей навеселе. Инчунь уложила его спать, а ночью, когда ему захотелось чаю, он ее так и не дозвался. Тогда встала Жуи. Подавая чай, она заметила, что с кана свисло одеяло. Поставив чайный прибор, Жуи тотчас же подняла одеяло и поправила постель. Тронутый Симэнь обнял кормилицу и поцеловал прямо в губы. Они слились в страстном поцелуе. Жуи молчала. Симэнь велел ей раздеться и лечь. Они заключили друг друга в объятия и отдались безудержной игре дождя и тучки.

– Когда не стало матушки, – заговорила Жуи, – я б хотела остаться в вашем доме. Я как могу буду служить вам батюшка, если вы только того пожелаете. Глубоко вам благодарна за оказанную честь.

– Дорогая! – обратился к ней Симэнь. – Будешь мне с усердием служить, тогда не о чем тебе будет и беспокоиться.

И Жуи стала как только могла потрафлять всем прихотям Симэня. Они резвились, словно пара фениксов. Жуи была готова на все, и Симэнь остался в восторге. Утром она встала рано. Не дожидаясь Инчунь, сама обула Симэня и убрала постель. Делала она все с подчеркнутым усердием. Симэнь открыл кладовую и наградил любовницу четырьмя шпильками покойной Ли Пинъэр. Жуи земными поклонами благодарила его за подарок. Инчунь сразу смекнула в чем тут дело.

Заручившись благосклонностью хозяина, кормилица почувствовала себя гораздо увереннее, перестала жаловаться на судьбу и искать сочувствия.

Как-то, по случаю уборки могилы новопреставленной, Симэнь устроил на кладбище трапезу для жен знатных особ и родственниц. На торжество позвали певиц Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ, а также певцов Ли Мина, У Хуэя, Чжэн Фэна и Чжэн Чуня. Так вот. Прибывшие с кладбища сразу заметили Жуи. Она красовалась в нарядах, каких не носила прежде, болтала и смеялась, выделяясь из толпы служанок и горничных, что не ускользнуло от внимательной Цзиньлянь.

Утром, когда Симэнь сидел с Боцзюэ, доложили о прибытии посыльных от цензора Суна. Они доставили для приема государева посла Лу Хуана золотую и серебряную утварь и посуду: два золотых кувшина, две пары золотых кубков, десять пар малых серебряных чарок, две пары серебряных чаш, четыре пары больших заздравных кубков, два куска ярко-красной узорной парчи с драконами, два куска расшитого золотом атласа, десять жбанов вина и две бараньи туши.

– Сообщают, что корабль с главнокомандующим Лу Хуаном прибыл в Дунчан, – докладывал слуга. – Просят вас, батюшка, готовиться к угощению. Прием назначен на восемнадцатое.

Симэнь принял доставленное по списку, велел наградить посыльных ляном серебра и отвесил Бэнь Дичуаню с Лайсином серебра на закупку деликатесов, фруктов и сладостей, но говорить об этом подробно нет надобности.

– Как ей стало плохо, так до сих пор дня свободного не выпало, – жаловался другу Симэнь. – Только похороны прошли, теперь вот новые хлопоты. Прямо покою не вижу.

– Ну, на такие хлопоты, брат, сетовать не приходится, – говорил Боцзюэ. – Не ты ж их домогаешься, а они тебе надоедают. Конечно, тебе придется раскошелиться, но что поделаешь?! Зато к тебе пожалует сам главнокомандующий, его Императорского Величества посол собственной персоной. А с ним цензоры да ревизоры. Вся шаньдунская знать съедется. Полно народу, кони, экипажи… Вот какой нашему брату почет, а! Какая слава! Кое у кого тогда спеси-то поубавится!..

– Да я, брат, не о том хотел сказать, – перебил его Симэнь. – Я-то думал, он после двадцатого прибудет. А тут, изволь, восемнадцатого принимай. А шестнадцатого как раз пятая седмица после кончины. Я уж и с настоятелем отцом У договорился, и серебро в монастырь отправил. Тоже не отложишь. Но не будешь же заздравный пир закатывать и тут же заупокойную службу стоять. Все враз навалилось. Не знаю, что и делать.

– Не волнуйся, брат! – успокаивал его Боцзюэ. – Сам прикинь. Невестка скончалась семнадцатого, так? Пятая седмица продлится, стало быть, до двадцать первого. Восемнадцатого прием устроишь, а панихиду по невестке отслужить и двадцатого будет не поздно.

– А ты ведь прав, – согласился Симэнь. – Тогда я сейчас же пошлю слугу к настоятелю и велю отложить панихиду.

– Я тебе, брат, вот что еще хочу посоветовать, – продолжал Боцзюэ. – Его преосвященство Хуан высочайшим эдиктом направляется в округ Тайань для возжигания благовоний на горе Тай и совершения большого семидневного моления звездам о плодородии. Пока его преосвященство остановились в монастыре, тебе, брат, следовало бы попросить настоятеля У пригласить его совершить панихиду. Прибытие священнослужителя столь высокого сана тоже, по-моему, поднимет твой престиж.

– Из приглашения его преосвященства, конечно, можно извлечь выгоду, – отвечал Симэнь, – но и без синклита из двадцати четырех монахов не обойтись. Только они отслужат панихиду и всенощную как полагается. Нельзя забывать, настоятель У прислал мне тогда подношения и жертвенные предметы, а во время выноса он же по моей просьбе освятил портрет. Его послушники сопровождали гроб. Так что я должен отблагодарить его за усердие – пригласить свершить заупокойную службу. А появление его преосвященства поставит отца настоятеля в неловкое положение.

– Пусть всю службу отправляет настоятель, – говорил Боцзюэ. – А потом попроси его пригласить его преосвященство только для совершения торжественной литургии и таинства. Тебе, конечно, придется немного потратиться, но чего не сделаешь ради моей дражайшей невестки!

Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи и велел ему написать визитную карточку настоятелю У с просьбою пригласить Его преосвященство истинносущего Хуана в сопровождении двадцати четырех послушников и перенести панихиду на двадцатое. Для совершения предусмотренного обряда отпущения грехов покойной и препровождения души чрез огни и воды на небо, как значилось в послании, Симэнь распорядился прибавить пять лянов серебра и наказал Дайаню немедленно седлать коня.

Симэнь проводил Боцзюэ и направился в дальние покои.

– Жена приказчика Бэня подарки принесла, – сказала ему Юэнян. – Они дочь Чжанцзе замуж выдают.

– За кого же? – спросил Симэнь.

Жена Бэнь Дичуаня была в голубой кофте, белой шелковой юбке и темной атласной накидке, а ее дочь – в ярко-красной атласной кофте и желтой шелковой юбке. Ее прическу украшали цветы. Они отвесили Симэню четыре земных поклона.

– Да я и сама не знала за кого, – отвечала Юэнян. – Господину Ся, оказывается, приглянулась. Вчера состоялся уговор, а на двадцать четвертое свадьбу назначили. Он и дал всего тридцать лянов. А барышня вон как выровнялась! Вроде недавно видала, а теперь и не узнаешь. В пятнадцать лет ей все семнадцать дашь.

– Он мне как-то на пиру говорил, – вспомнил Симэнь. – Хочу, говорит, двух барышень взять, пению и музыке обучить. Не думал, что о твоей дочке речь шла.

Симэнь велел Юэнян угостить мать с дочерью чаем. Немного погодя к столу вышли Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Сунь Сюээ и дочь Симэня.

Симэнь и Юэнян поднесли невесте кофту с юбкой из тяжелого шелку и лян серебра, Ли Цзяоэр и остальные подарили ей кто головные украшения, кто платок, одни румяна, другие пудру.

Под вечер из монастыря воротился Дайань.

– Отец настоятель серебро принял, – докладывал он. – Обещал все исполнить как полагается. А его преосвященство Хуан только после двадцатого возвращаются в столицу. Так что девятнадцатого все прибудут сооружать алтарь.

На другой день Симэнь наказал поварам тщательно готовиться к приему. У главных ворот была сооружена переливавшаяся всеми цветами семиярусная пагода, обтянутая шелками, а перед залой – пятиярусная.

Семнадцатого цензор Сун прислал двоих чиновных лиц проверить, как идут приготовления.

Перед приемной залой красовался огромный экран с павлином, на полу лежали узорные ковры, на столах – роскошные скатерти, а на креслах – вышитые тюфяки. Большой стол для главнокомандующего Лу ломился от редчайших яств и деликатесов, разложенных с отменным вкусом в огромных блюдах и чашах. Было тут чем насладиться, да и поглядеть чего стоило. Рядом стояли столы поменьше – для военного губернатора и цензора. По обе стороны в ряд располагались столы для чинов инспекторских управлений, а далее – для остальных чиновников областных управлений. Под навесами по обе стороны были расставлены обыкновенные столы. После осмотра Симэнь угостил чиновников чаем, и они отбыли.

На другой день военный губернатор и цензор во главе с большой свитой чиновной и военной знати еще утром прибыли на пристань для торжественной встречи корабля с главнокомандующим Лу Хуаном. Высоко на ветру развевалось желтое знамя с надписью: «Его Величества посол». Впереди с благоговением несли императорские эдикты, за ними – местные указы. Далее в полном боевом облачении – латах и шлемах – шествовали начальники гарнизонов, военные коменданты, командующие ополчением и правители уголовных управ. Над ними реяли голубые знамена, сверкали парадные секиры и копья с кистями. Процессия растянулась на несколько ли. Главнокомандующий Лу, облаченный в ярко-красный халат из узорной парчи с драконами, восседал в роскошном теплом паланкине, который несли восемь человек. Верх паланкина был выделан из серебра, над ним опускался коричневый зонт. За паланкином следовала бесчисленная свита знатных лиц, гарцевавших верхами. Холеные кони громко ржали. Пышная процессия, напоминавшая дорогой пестрый ковер, двигалась под барабанный бой и духовую музыку по посыпанной желтым песком дороге. Не слышно было ни лая собак, ни пенья петухов. Исчезли куда-то и путники – сборщики хвороста и дровосеки.

Процессия миновала окружной центр Дунпин и вошла в Цинхэ. Уездные чиновники, тесня друг друга, опускались на колени у обочины дороги и так приветствовали высокое лицо. Вестовые громкими криками возвещали о приближении государева посла. Когда процессия поравнялась с домом Симэнь Цина, грянула музыка, потрясшая небеса. По обе стороны плотными рядами шли стражники в темных одеждах, заслонявшие собою знатных особ. Симэнь, в темном парадном платье и чиновничьей шапке, долго стоял у ворот с почтительно сложенными на груди руками. Стража, наконец, прошла.

Главнокомандующий Лу вышел из паланкина. За ним в приемную залу проследовал военный губернатор и цензор во главе целой свиты лиц чиновного звания разных рангов. В зале гостей опять встретили нежной музыкой – запели небесные свирели и волшебные цитры. Первыми представились главнокомандующему военный губернатор Шаньдуна Хоу Мэн и цензор Сун Цяонянь. Лу Хуан приветствовал их поклоном. За ними представились левый губернатор Шаньдуна Гун Гун и его левый помощник Хэ Цигао, правый губернатор Чэнь Сычжэнь и его правый помощник Цзи Кань, левый советник Фэн Тингу и правый советник Ван Боянь, судебный инспектор Чжао Нэ, экзаменационный инспектор Хань Вэньгуан, инспектор просвещения Чэнь Чжэнхуэй и военный инспектор Лэй Циюань. Лу Хуан приветствовал их едва заметным кивком головы. За ними представились правители восьми округов – Сюй Сун из Дунчана, Ху Шивэнь из Дунпина, Лин Юньи из Яньчжоу, Хань Банци из Сюйчжоу, Чжан Шуе из Цзинани, Ван Шици из Цинчжоу, Хуан Цзя из Дэнчжоу и Е Цянь из Цайчжоу. Лу Хуан приветствовал их всего лишь сложением рук. Когда же перед главнокомандующим предстали командующий пограничными войсками, военный комендант, командующий ополчением и прочие военные чины, он на них даже внимания не обратил. Чиновные мужи вышли после представления наружу. Потом Симэнь Цин и судебный надзиратель Ся с поклонами вынесли чай. Военный губернатор Хоу и цензор Сун поспешили им навстречу и собственноручно поднесли прибор главнокомандующему, чей головной убор украшали золотая булавка и кисти. Внизу заиграла музыка. Потом губернатор с цензором почтительно поднесли Лу Хуану нефритовую чару вина.

Высокий гость занял почетное место, военный губернатор с цензором разместились за столом пониже, остальные же титулованные гости и Симэнь расселись в соответствии со званием и рангом. Ведущий из труппы казенных актеров протянул перечень исполняемых номеров. Заиграла музыка, и перед гостями выступили певцы и танцоры. Оркестр отличался высокой сыгранностью, танцоры покоряли яркостью костюмов и четкостью движений. Во время пира был сыгран акт из пьесы «Пэй Цзиньский князь возвращает пояс». Когда актеры удалились, повара подали блюда из жареной оленины и свинины, изысканнейшие соусы и подливки, редчайшие супы, рис и деликатесы. Появились четыре певца и под аккомпанемент цитры и лютни приятными голосами запели из цикла нань-люй «Ветка цветов»:

Актеры кончили петь. Не успели еще подать и вторые блюда, а музыканты и актеры уж трижды услаждали пировавших. Сопровождающие Лу Хуана лица ждали внизу, и цензор Сун послал двух чиновников окружных управлений, чтобы те составили им компанию за столами под навесами. Командующий войсками, военный комендант и прочие военные чины вместе с Симэнем пировали отдельно.

Главнокомандующий распорядился подать десять лянов серебра и, наградив ими поваров и актеров, приказал готовить паланкин. Высокого гостя пытались было уговорить задержаться еще немного, но безуспешно. Все высыпали на улицу проводить Лу Хуана. Грянула музыка. Послышались громкие крики стражи, очищавшей путь следования высокого сановника от толпы зевак. Выстроились рядами кони и экипажи. Чиновные лица вскочили на коней, намереваясь проводить Лу Хуана, но он того не пожелал и, подняв руку, сел в паланкин. Военный губернатор Хоу и цензор Сун все же наказали коменданту отрядить телохранителей для сопровождения свиты на корабль. Деликатесы, вино и утварь были отправлены на корабль вместе с перечнем и преподнесены главнокомандующему собственноручно правителем Дунпина Ху Шивэнем и воеводой Чжоу Сю.

– Прямо-таки не знаем, как вас и благодарить! – говорили подошедшие к столу военный губернатор Хоу и цензор Сун, обращаясь к Симэню. – Столько мы вам забот доставили! Если вам не хватило собранного серебра, мы восполним затраты. Примите нашу самую глубокую признательность и сердечную благодарность за нынешний прием.

– Что вы, господа! – Симэнь поспешно отвесил земной поклон. – Это мне следует благодарить вас за высокую честь, оказанную мне, недостойному, и за дорогие подношения, присланные накануне. Я счастлив, господа! Только покорнейше прошу меня простить за скромный прием в сем убогом жилище. Боюсь, не угодил я высоким гостям.

Цензор Сун еще раз поблагодарил хозяина и велел своим слугам готовить паланкин. Он и военный губернатор Хоу встали и начали откланиваться, за ними поднялись чины инспекторских и областных управлений. Столы сразу опустели. Вернувшись в залу, Симэнь распорядился угостить казенных актеров, и их отпустили. Оставлены были только четверо актеров. Столы, расположенные вне залы, были убраны слугами тех, кто за ними пировал, но не о том пойдет речь.

Было еще рано, и Симэнь велел слугам накрыть четыре стола. Все они ломились от яств. Были приглашены шурин У Старший, Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, приказчики Фу Цзысинь, Гань Чушэнь, Хань Даого, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь, а также зять Чэнь Цзинцзи. Большинство из них встали с зарею и крепко потрудились за день. Вскоре все сели за столы. Шурин У Старший, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ и Се Сида заняли почетные места, Симэнь сел за хозяина. Приказчики расположились по обеим сторонам. Подали вино.

– Досталось тебе, брат, нынче, а? – начал Боцзюэ. – Его превосходительство Лу доволен остался? Долго пировал?

– Его превосходительство всем остались вполне довольны, – отвечал Хань Даого. – А их сиятельства губернатор и цензор потом в благодарностях рассыпались.

– Ну, а кто бы еще в наших краях такое пиршество мог устроить? – говорил Боцзюэ. – Да никто! Не найдешь больше таких палат, это во-первых. А потом, к кому столько знати съедется? Принять больше тысячи – шутка ли? Да, брат, пришлось тебе тряхнуть мошной! Зато на весь Шаньдун слава.

– А среди гостей и мой почтенный наставник был, – заметил сюцай Вэнь. – Господин Чэнь, инспектор просвещения. – Это который же? – спросил Симэнь.

– А Чэнь Чжэнхуэй, – пояснил сюцай. – Его родитель, почтенный Чэнь Ляовэн, служил прокурором. Учитель Чэнь – уроженец уездного центра Цзюаньчэн в Хэнани. В двадцать девятый год жэнь-чэнь, восемнадцати лет от роду, императорский экзамен выдержал и получил звание цзиньши. Инспектором теперь служит. Огромной учености человек.

– Ему, стало быть, теперь всего лишь двадцать четвертый год идет, – сказал Симэнь.

Подали супы и рис. После угощения Симэнь позвал четверых актеров.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Меня – Чжоу Цай, а их Лян До, Ма Чжэнь и Хань Би, – отрекомендовался певец.

– Ты, часом, не брат Хань Цзиньчуань? – поинтересовался Боцзюэ.

– Цзиньчуань и Юйчуань – мои сестры, – отвечал Хань Би, встав на колени.

– Вас накормили? – спросил Симэнь.

– Только что, – ответил Чжоу Цай.

Симэнь еще во время пира вдруг загрустил, вспомнив, что с ним нет Пинъэр.

– Спойте-ка «Цветы в Лоянском парке», – велел он. – Знаете?

– Мы с Чжоу Цаем споем, – опустившись на колени, сказал Хань Би.

Они настроили цитру и лютню, ударили в кастаньеты и запели на мотив «Ликуют небеса»:

Певцы умолкли, и Ин Боцзюэ заметил на глазах Симэня слезы.

– Только мне, брат, понятно твое состояние, – говорил Боцзюэ. – Я-то тебя знаю. Ты ведь вспомнил мою покойную невестку. Как же не грустить? Вы жили неразлучно, как два цветка на ветке, как пара уточек неразлучных.

– Легко тебе говорить! – отвечал Симэнь, глядя на подаваемые сладости. – Будь она жива, все бы своими руками приготовила. А теперь вон служанки варганят. Сам погляди, на что похоже. Я в рот брать брезгую.

– Судя по богатству и изысканности блюд, – вставил сюцай Вэнь, – вам, милостивый батюшка, по-моему, жаловаться не приходится, –

Тебе, брат, конечно, тяжело, – продолжал Боцзюэ, – но ты не прав. Нельзя остальных невесток так обижать. Их разговор подслушала из-за ширмы Цзиньлянь и все передала Юэнян.

– Пусть его болтает! – отвечала хозяйка. – Ему не закажешь. Она ведь еще при жизни наказывала Сючунь сестрице Ли отдать, а стоило мне только напомнить, как он от злости глаза вытаращил. Не успела, мол, умереть, а вы уж служанок раздавать. Я теперь молчу. Ты не заметила, как кормилица себя стала вести, а с ней и обе горничные? Но мне слова нельзя сказать. Сразу упрекнут: во все, дескать, вмешиваешься.

– Да я и сама вижу, как Жуи изменилась, – вторила хозяйке Цзиньлянь. – Наверняка наш бесстыжий с ней спутался. Он ведь целыми днями там ошивается. Мне говорила, он ей шпильки покойной сестрицы поднес, а она их сейчас же нацепила и ходит, всем хвалится.

– Бобы, чем ни приправляй, все одно бобы, – сказала Юэнян.

Не по душе обеим им было поведение кормилицы Жуи.

Да,

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.