Глава 26

Многие бесцельно бродили по берегу, спотыкаясь о гальку или наклоняясь, чтобы поднять горсть камней. Некоторые просто ложились на землю, чтобы почувствовать ее твердость и надежность. А несколько человек какое-то время просто сидели, неудержимо дрожа и бормоча что-то невнятное себе под нос.

И тут взошло солнце. В его свете лица людей казались мертвенно бледными от истощения и обморожения, а также постоянного воздействия соленой воды. Круги под глазами были настолько темными, что казалось, будто глаза запали неправдоподобно глубоко.

Грин приготовил молоко так быстро, как только смог, и вскоре каждая кружка была полной. Они выпили его обжигающе горячим, почти кипятком, и постепенно тепло начало растекаться по телам, успокаивая напряженные до предела нервы, заставляя оттаивать заледеневшую кровь.

От того места, где они сидели у жировой печи, до скал на краю острова было около пятнадцати ярдов. Эти скалы поднимались ввысь на восемьсот футов, далее их рельеф слегка сглаживался, а потом они снова взлетали вверх примерно на две с половиной тысячи футов. Небольшой клочок земли, убежище команды, был усыпан гравием и относительно насыщен жизнью. «Жирная земля по антарктическим меркам», — писал Джеймс. Ближе к берегу, у кромки воды, грелись на солнце около десятка тюленей. Высоко на скале люди увидели небольшую колонию антарктических пингвинов, а из воды иногда выныривали папуанские пингвины, чтобы посмотреть, что за странные существа вышли из моря. Были там и другие птицы: чайки-поморники, бакланы и капские голубки.

Шеклтон стоял посреди команды. Он снял шапку, и длинные, давно не стриженные волосы упали ему на лоб. Он поник и ссутулился от навалившихся на него забот, а голос так охрип от крика, что он мог говорить только шепотом. И все же Шеклтон был счастлив. Это победа, успех, потому что он, наконец, стоял на твердой земле в окружении своих людей.

Они мало разговаривали, пока пили молоко. Казалось, каждый думает о чем-то своем. Многие плохо держались на ногах из-за усталости и длительной качки — вестибулярный аппарат с большим трудом справлялся с такими нагрузками. После передышки все отправились на охоту. Добычей стали четыре тюленя, туши которых тут же разделали, нарезав на толстые стейки, и сразу же извлекли из них жир для печи. Грин принялся жарить мясо, пытаясь уложить на жаровню сразу как можно больше кусков. Остальные ставили палатки и выгружали вещи из шлюпок.

Когда все было готово, сели есть. Это был не завтрак, не обед, не ужин — а один большой и долгий прием пищи. Как только съели первую порцию стейков, Грин принялся жарить следующую. Когда новая порция была готова, все бросали свои занятия и снова садились есть. К трем часам дня они наелись до отвала.

Наступило время сна. Расправили и отжали вымокшие спальные мешки, что не очень помогло, поскольку они все еще были очень влажными. Джеймс писал: «Легли, уснули и спали так, как никогда еще не спали: абсолютно мертвым сном, без сновидений, убаюкиваемые криками пингвинов, не обращая никакого внимания на влажные спальные мешки». То же самое чувствовали и остальные. «Как прекрасно, — писал Херли, — проснуться среди ночи, услышать пение пингвинов под музыку моря, снова уснуть, снова проснуться и понять, что все это реально: мы на земле!»

Многих той прекрасной ночью будили, отправляя на дежурство, но даже это казалось едва ли не приятным времяпрепровождением. Ночь была спокойной, на небе ни облачка. Луна освещала компактный каменистый пляж, омываемый волнами, — картина полного умиротворения. Более того, Уорсли писал, что за час дежурства каждый дежурный успевал «поесть, погреться у огня в жировой печи, пока следил за ним, высушить одежду, поесть и еще раз поесть, перед тем как снова идти спать».

Шеклтон разрешил всем спать до половины десятого утра. Но уже во время завтрака по лагерю поползли неприятные слухи, а когда все закончили есть, Шеклтон подтвердил тревожные предположения. Его решение шокировало людей. Им придется идти дальше.

Вряд ли можно было представить более деморализующее развитие событий. Всего двадцать четыре часа назад им удалось избежать мертвой хватки моря, а сейчас приходилось снова туда возвращаться… Но необходимость действовать так даже не подвергалась сомнению. Они знали, что смогли высадиться здесь лишь по счастливому стечению обстоятельств. На скалах выше берега виднелись следы приливных волн и шрамы от бурь, говорившие о том, что эту часть острова очень часто затапливает. Место, где находился сейчас их лагерь, было надежным только в хорошую погоду, пока уровень воды оставался довольно низким.

Шеклтон приказал Уайлду собрать команду из пяти человек и пройти на «Уиллсе» на запад вдоль берега в поисках более надежного места для лагеря. «Уиллс» вышел в одиннадцать часов. Остальная часть команды весь день неторопливо занималась рутинными делами. Палатки разобрали и переставили выше по берегу, отыскав небольшой утес, на котором было достаточно места. Припасы подняли еще выше на случай непредвиденного шторма.

Большую часть дня все просто наслаждались жизнью. Многие до сих пор слегка прихрамывали после шести дней, проведенных в скрюченном состоянии на шлюпках, и сейчас впервые осознали, в каком ужасном напряжении находились так долго. Они поняли это по странному нараставшему в глубине души чувству, которое не испытывали с тех пор, как покинули «Эндьюранс». Это было чувство безопасности. Осознание того, что в принципе теперь можно ничего не бояться. Конечно, опасность и сейчас могла подстерегать их, но разве сравнишь ее с тем постоянным ощущением катастрофы, которое так долго их преследовало? Людям в буквальном смысле было тяжело впустить эту мысль в сознание, привыкшее постоянно быть начеку.

Например, теперь они могли просто спокойно и радостно наблюдать за птицами, не рассматривая их как предвестников чего-то хорошего или плохого — раскрывающихся льдов или надвигающейся бури. Сам остров заслуживал большего, чем беглый осмотр. Скалы, тянувшиеся вдоль береговой линии, напоминали огромную стену, выросшую перед морем. Ледники сползали вниз со всех сторон до самой воды, и яростные волны постоянно отламывали от них новые куски. То и дело в воду падали либо совсем маленькие, либо похожие на небольшие айсберги обломки льда.

Свирепость этой земли, по всей видимости, усугубляла суровость погоды. По каким-то неясным метеорологическим причинам дикие, напоминающие небольшие торнадо вихри то и дело срывались с вершин скал, разбиваясь о воду и превращая ее в пенные водовороты. Хасси считал, что это «вилливау» — внезапные потоки ветра, характерные для прибрежных территорий в полярных районах. Один из них, по всей видимости, едва не поймал «Докера» предыдущим утром.

Возвращения отряда Уайлда ждали весь день, но уже стемнело, а их все еще не было. Те, кто оставался в лагере, поужинали и легли спать. При этом они оставили жировую печь зажженной, открыв дверцу в сторону моря, чтобы получилось нечто вроде маяка. Но уснуть не успели — дежурный услышал крики со стороны моря. Это возвращался «Уиллс». Все поспешили к воде. Уайлд подвел «Уиллса» к самой кромке прибоя, и вскоре его вытащили на берег.

Уайлд и пятеро измученных парней подтвердили, что этот остров действительно не слишком гостеприимен. За девять часов поисков они нашли только одно казавшееся надежным место для лагеря — вполне защищенный берег примерно сто пятьдесят ярдов длиной и тридцать ярдов шириной, в семи милях на запад вдоль берега. Уайлд видел там довольно большую колонию пингвинов, а остальные разглядели нескольких тюленей и морских слонов. Неподалеку находился ледник, который можно было использовать в качестве источника питьевой воды. Шеклтон был доволен и объявил, что с рассветом они выдвинутся в путь. Все проснулись в пять утра и сели завтракать при свете жировой печи. Когда поднялось солнце, погода была ясной и спокойной. Шлюпки спустили на воду и загрузили всем, кроме десяти ящиков с пайками для санных походов и небольшого запаса керосина. Их оставили, чтобы избежать перегруза на борту. За ящиками можно было вернуться позже, если возникнет такая необходимость. Приливная вода прибывала очень медленно и покрыла рифы только к одиннадцати часам.

Чтобы облегчить нагрузку на «Уиллса», Блэкборо перешел на «Кэйрд», а Хадсон на «Докер». Первые две мили шлюпки шли довольно легко. Затем внезапно, почти без предупреждения, разбушевалась стихия — она как будто сошла с ума. Ветер яростно засвистел в ушах, а море, которое еще минуту назад было относительно спокойным, покрылось пеной. Они попали в один из мощных нисходящих потоков ветра со скал. Все длилось около трех-четырех ужасающих минут, а затем так же внезапно прекратилось. Но это оказалось лишь предупреждением. Через пятнадцать минут южный ветер сменился юго-западным, затем бриз превратился в бурю, потом — в шторм, и наконец — в настоящий ураган. Люди рассчитывали, что шлюпки, находившиеся справа от острова, будут защищены скалами, высота которых достигала двух тысяч футов. Но вместо этого ветер проносился вдоль скал, с удвоенной силой отталкивался от них и со свистом устремлялся в море.

Такими порывами ветра их легко могло вынести в открытый океан, поэтому следовало постоянно держаться берега. Слева земля так резко вырастала из воды, что казалось, будто она нависает над ними. Огромные беснующиеся зеленые волны бросались на скалы, и брызги наполняли воздух. По правому борту ветер закручивал воду в бешеные водовороты. И лишь посередине оставался небольшой безопасный коридор, по которому медленно плыли вперед шлюпки. Но они продвигались невыносимо медленно. Вскоре после полудня начался прилив, и течение еще затормозило их движение. Они могли определять свою скорость по расположению относительно земли; казалось, что шлюпки продвигаются на считаные дюймы, а иногда совсем стоят на месте. Нельзя было даже думать о поднятии парусов, поэтому приходилось грести. У «Кэйрда» все еще оставался полный комплект из четырех весел, но у «Докера» и «Уиллса» было только по три.

С тех пор как сменился ветер, температура упала примерно до пятнадцати градусов, и теперь колебалась в районе пяти. Брызги со снегом замерзали на лету, укрывая собой все вещи, головы и плечи путешественников. Во время погрузки вещей в шлюпки Гринстрит дал Кларку подержать свои рукавицы. Но когда вода поднялась до нужного уровня, Кларк в суматохе забрался в «Кэйрд», оставив Гринстрита на веслах в «Докере» без рукавиц. Теперь его руки начинали замерзать. На ладонях от обморожения стали появляться волдыри, жидкость внутри которых тоже замерзала. Волдыри смахивали на небольшие камни, которые вживили под кожу.

Примерно после часа дня, преодолев почти половину пути до нового места, они подошли к высокой скале, выступавшей в море на четверть мили от берега. «Кэйрд» с Уайлдом у руля и «Уиллс» под командованием Крина приняли казавшееся очевидным решение — обогнуть эту скалу и подойти за ней к земле. Но Уорсли, руководствуясь одним из своих внезапных импульсов, решил плыть дальше от скалы. «Уиллс» и «Кэйрд» направились к берегу, а «Докер» исчез из виду.

Отойдя слишком далеко от скалы в сторону открытого моря, он попал под шквальный ветер. Здесь поверхность воды сбивалась в пену, закручивающиеся волны тут же резко устремлялись вниз. Уорсли мгновенно понял, что принял неправильное решение, и развернул «Докер» к берегу. «Гребите изо всех сил!» — прокричал он людям, сидевшим на веслах. Но как противостоять такому ветру? Вряд ли они могли долго продержаться.

Уорсли тут же вскочил и приказал Гринстриту занять место у румпеля, а сам схватил его весло. Уорсли не так сильно устал, как остальные гребцы, а потому смог задать прекрасный ритм. Маклин и Керр, сидевшие на других веслах, как-то успевали поддерживать его, и они медленно, фут за футом, начали приближаться к скале, пока наконец не доплыли до нее. Но тут шлюпка снова попала под волны, на этот раз разбивавшиеся о камни. «Обратная волна! Обратная волна!» — закричал Уорсли.

Они смогли сдержать шлюпку, но не полностью. «Докера» три раза поднимало на волне, а затем бросало на камни. Внезапно ветер утих, после чего Гринстрит вернулся на свое место, и они продолжили путь к берегу.

Во время борьбы со стихией Маклин уронил в воду правую рукавицу, и сейчас заметил, что его пальцы стали белыми от обморожения. Но он не посмел бросить весло, чтобы согреть или спрятать руку.

Было уже больше трех часов. «Кэйрд» с «Уиллсом» благополучно добрались до земли. На берегу их добычей сразу же стали два тюленя, туши которых разделали, чтобы с помощью животного жира разжечь огонь. Шеклтон стоял у воды и вглядывался вдаль в поисках «Докера». Наконец где-то вдалеке в сером тумане показалась крошечная точка. Это «Докер» прорывался к земле наперекор ветру. Казалось, он вот-вот достигнет берега, как вдруг со скалы сорвался еще один яростный вихрь.

Уорсли снова сел на место Гринстрита, а Маклеод схватил сломанный кусок весла и понемногу начал помогать остальным. Как ни странно, это сработало, и они смогли добраться до рифов. Схватив румпель, Уорсли начал прокладывать путь вдоль камней.

Едва шлюпка коснулась земли, Гринстрит перебрался через борт и поковылял прямо по воде, с трудом передвигая обмороженные ноги. Он увидел, что от недавно забитых тюленей идет пар, подбежал к ним, упал на колени и погрузил руки в еще теплые внутренности.

 

Глава 27

Снова, живые, они стояли на земле. Но на этот раз люди не чувствовали той же радости, с какой высадились на берег всего тридцать часов назад. Теперь они поняли, как сказал кто-то из них, что «остров Элефант дал им надежду лишь для того, чтобы обмануть». Он показал им свое настоящее лицо, и оно было ужасным.

Кроме того, исследование нового места для лагеря натолкнуло их на мысль: а стоило ли вообще плыть к нему? Это был каменистый участок земли всего в тридцать ярдов шириной, уходивший в глубь острова к огромному леднику на сто пятьдесят ярдов. Он достаточно высоко поднимался над морем, и по отметкам воды казалось, что плато, на котором разместился новый лагерь, находится выше ее уровня. Но с другой стороны здесь совсем ничего не было. Вдоль береговой линии не было ни валунов, ни даже больших камней, чтобы укрываться от ветра.

«Вряд ли можно представить себе более негостеприимное место, — писал Маклин. — Ветра стали настолько сильными, что при встречных порывах мы едва можем передвигаться, а вокруг нет никаких укрытий». Пока матросы и кочегары ставили свою палатку номер четыре, ветер вторгся в нее, разорвав непрочную ткань. Спустя несколько минут старую палатку номер пять, крепившуюся на обручах, подхватил еще один порыв ветра и разорвал практически в клочья. Никто даже не пытался привести их в порядок, потому что к тому времени было уже темно и это больше никого не волновало. Как могли, расстелили ткань палаток прямо на земле и прижали камнями. Затем развернули спальные мешки, которые снова промокли во время небольшого путешествия, забрались в них и уснули.

Всю ночь ветер продолжал завывать в скалах. Вцепившись в «Докера» — самую тяжелую из шлюпок, он перевернул ее вверх дном. Во время дежурства Макелрой беспомощно наблюдал за тем, как ветер поднимает мешок со старыми рваными одеялами и уносит в море. Между тем все люди, спавшие на земле, постепенно за ночь покрылись слоем снега. А к четырем часам уже вся команда спала на земле, потому что палатки постоянно пытался унести ветер и пришлось их свернуть.

Метель продолжалась и на следующий день. Никто не выбирался из слабого укрытия спальных мешков до одиннадцати утра, когда Шеклтон приказал всем выйти для охоты на пингвинов. Орд-Лис писал: «Метель ужаснее всего. Невозможно развернуться лицом к ветру. Снег залетал нам в глотки, поэтому человек, пытаясь вздохнуть, начинал сразу же задыхаться». Всего они увидели около двухсот пингвинов, из которых им досталось в общей сложности семьдесят семь. «Снимать с них шкуры замерзающими пальцами было ужасно больно, потому что быть без рукавиц в такую метель равносильно гарантированному обморожению, — продолжал Орд-Лис. — Мы старались как-то укрыться от ветра… но наши руки спасало лишь тепло мертвых пингвинов».

Погода ночью ненадолго прояснилась, силуэт нависающих скал четко выделялся на фоне звездного неба. К утру началась новая метель, но она была уже не столь ужасна, как предыдущая.

Наступило 20 апреля. Этот день запомнился всем лишь одним: Шеклтон официально объявил то, чего все давно ждали. Он соберет команду из пяти человек и поплывет с ними на «Кэйрде» в Южную Георгию за помощью. Они отправятся в путь, как только шлюпка будет готова и в нее загрузят все необходимые для плавания припасы.

Такая новость никого не удивила. На самом деле официальное заявление было ни к чему. Этот вопрос открыто обсуждался еще до того, как они покинули лагерь Терпения. Все знали, что до какого бы острова они ни добрались, придется отправить одну шлюпку, чтобы доплыть до людей и организовать спасательную операцию. Даже выбрали место назначения, которое всех устраивало, как бы нелогично это ни выглядело на карте.

У них было три возможных варианта. Ближайший — мыс Горн на острове Огненная земля, который находился в пятистах милях на северо-запад. Еще один — поселение Порт-Стенли на Фолклендских островах, до которого почти ровно на север было пятьсот пятьдесят миль. И наконец, в восьмистах милях на северо-восток от них находился остров Южная Георгия. Конечно, это намного дальше, чем мыс Горн, но погодные условия делали такой выбор наиболее разумным.

Все знали, что скорость восточного течения в проливе Дрейка достигает шестидесяти миль в день, там почти никогда не прекращаются яростные бури и свирепые ветры, дующие в том же направлении. Чтобы доплыть либо до мыса Горн, либо до Фолклендских островов, надо было противостоять этим двум чудовищным стихиям. Маршрут до Южной Георгии, по их расчетам, должен был в основном сопровождаться попутными ветрами, по крайней мере в теории.

Все это уже не раз обсуждалось. И несмотря на то что шансы «Кэйрда» доплыть до Южной Георгии были ничтожно малы, многие искренне хотели, чтобы их взяли в плавание. Перспектива постоянного ожидания при отсутствии какой бы то ни было информации, а потом и возможная зимовка на этом неприветливом острове мало кого могли порадовать.

После долгих переговоров с Уайлдом о том, кого следует взять и кого нельзя оставлять, Шеклтон принял окончательное решение. Уорсли был незаменим. Ведь вполне возможно, что им придется пройти не менее тысячи миль по водам самого бурного океана на земном шаре. Их конечной целью был остров, размер которого не превышал двадцати пяти миль в самой широкой своей части. Чтобы удачно преодолеть на открытой шлюпке такое расстояние в условиях, которые даже страшно себе представить, а затем еще и попасть в нужное место, без навигаторских способностей Уорсли нельзя было обойтись. Помимо Уорсли Шеклтон решил взять Крина, Макниша, Винсента и Маккарти.

Крин, суровый опытный моряк, выполнял все, что ему прикажут. К тому же Шеклтон сомневался, что грубость и бестактность Крина позволят ему благополучно пережить вынужденный и, возможно, длительный период ожидания. Макнишу было уже пятьдесят семь лет — серьезный аргумент «против». Но Шеклтон и Уайлд считали, что он может стать источником неприятностей на берегу, поэтому оставлять его нельзя. Кроме того, если обшивку «Кэйрда» пробьют льды и его придется чинить — что было очень даже вероятно, — он наверняка пригодится. Джека Винсента брали по той же причине, что и Макниша: было много сомнений по поводу того, выдержит ли он долгое ожидание и не станет ли причиной серьезных проблем, если его оставить. Притом он хорошо показал себя в путешествии из лагеря Терпения и был очень силен. Тимоти Маккарти, наоборот, никогда не становился источником проблем, и его все любили. Шеклтон решил взять его по весьма банальной причине: он был очень опытным моряком и обладал недюжинной силой.

Как только Шеклтон официально объявил о своем выборе, Макниш и Мэрстон отправились отрывать ранее добавленные к бортам «Докера» доски, чтобы смастерить из них подобие палубы на «Кэйрде». Из-за метели работать было очень тяжело.

Остальные пытались придать своему лагерю хоть какой-то уют. Новую кухню построили их ящиков, камней и нескольких кусков парусины. Из-за физического состояния Блэкборо и Рикинсона, который все еще неважно себя чувствовал после сердечного приступа, Шеклтон разрешил перевернуть «Докера», соорудив из него укрытие для обитателей палатки номер пять. Они делали все что могли, пытаясь защитить свой приют от непогоды. С одной стороны затыкали зазоры снегом и глиной, с другой — завешивали одеялами, одеждой и оставшимися от старой палатки кусками ткани. Но ничего нельзя было сделать, чтобы земля под шлюпкой стала сухой. Более того, она представляла собой дурно пахнущую смесь тающего снега и пингвиньего помета. В этих ужасных условиях спать было почти невозможно. Буря продолжалась следующие три дня и три ночи. Ветер, судя по замерам, сделанным Хасси, достигал ста двадцати миль в час и заносил все вокруг пылеобразным снегом, который забивался даже в спальные мешки, так и не высохшие с момента последнего плавания от лагеря к лагерю.

Из-за огромной силы ветра было опасно даже выглядывать наружу. Иногда по воздуху проносились небольшие куски льда. Однажды из-за шквального ветра люди лишились десятигалонного котелка, стоявшего рядом с кухней. Он просто улетел в открытое море. Матросы тоже потеряли свой котелок с похлебкой: буквально на минуту поставили на камень — и он попросту исчез. Еще как-то раз Маклеод, пытаясь высушить свою парку «Барберри», разложил ее на земле, прижав двумя камнями «размером с голову на своих плечах». Как только он на секунду отвернулся, ветер сбросил груз и унес с собой парку. Более того, он не брезговал даже рукавицами. Несмотря на то что ткань, под которой люди ютились, была натянута на штабеля ящиков и прижата по кругу большими камнями, ветер все равно приникал внутрь и уносил вещи.

В таких страшных условиях продолжалась работа над подготовкой «Кэйрда» к плаванию. На следующий день Макниш, Мэрстон и Маклеод прикрепили полозья от разобранных саней к верхней части шлюпки, чтобы сделать раму для палубного покрытия. К ним прибили куски фанеры от ящиков, таким образом получилось что-то вроде настила. С «Докера» сняли основную мачту и приделали ее к килю «Кэйрда» в надежде, что он не переломится, когда им придется столкнуться с непогодой.

Уорсли то и дело забирался на выступ скалы, возвышавшейся над уровнем моря примерно на сто пятьдесят футов, и наблюдал за формированием льда. Недалеко от берега образовался небольшой пояс рыхлых паковых льдов, но он казался не очень плотным и по нему можно было пройти. Основной заботой Уорсли стала ухудшающаяся погода и повышенная облачность, из-за которой он не мог снять показания хронометра. Без должного освещения оставалось только надеяться, что хронометр был точен.

Обмороженные руки Гринстрита стали болеть меньше, и он вместе с Бэйквеллом начал готовить для «Кэйрда» балласт. Зашили в мешки из парусины сланцевую глину так, чтобы каждый мешок весил около ста фунтов. Парусина из-за воды и мороза превратилась в ледяные пластины, поэтому приходилось отогревать ее у жировой печи. Из-за тепла и грубых камней волдыри на руках Гринстрита лопались и кровоточили.

Были и другие значительные приготовления к плаванию. Шеклтона ненадолго отвлек Херли просьбой подписать в его дневнике следующее письмо:

21 апреля 1916 года

Э. Шеклтон

Уважаемые исполнители моей воли, правопреемники и все остальные лица. Своей подписью подтверждаю следующие указания. В случае моей гибели во время плавания в Южную Георгию сим назначаю Фрэнка Херли полностью ответственным за использование всех пленок, фотографических репродукций и негативов, сделанных во время этой экспедиции. Вышеупомянутые пленки и негативы должны стать собственностью Фрэнка Херли после надлежащей эксплуатации, при которой моим правопреемникам будут выплачены все деньги в соответствии с контрактом, подписанным в начале экспедиции. Право эксплуатации истекает по прошествии восемнадцати месяцев с момента первой публичной демонстрации. Я завещаю большой бинокль Фрэнку Херли.

Свидетель

На следующий день метель набрала новую силу. Несколько человек были ранены: их лица пострадали от ударов летавших вокруг кусков льда и камней. Любая работа, кроме готовки, была невозможна. Весь день провели в спальных мешках. Уайлд боялся, что, если погодные условия в ближайшее время не улучшатся, некоторые из наиболее слабых людей не выживут. Втайне от команды Шеклтон посовещался с Маклином, чтобы понять, как долго, по его мнению, при таких условиях продержатся те, кому придется остаться. Маклин сказал, что, по его расчетам, примерно один месяц. К счастью, за ночь ветер значительно утих, но обильный снегопад продолжался. Температура заметно упала. С утра Макниш опять занялся «Кэйрдом». Оставалось только закончить покрытие. Альф Читэм и Тимоти Маккарти должны были сшить куски парусины, но из-за ужасного холода ткань настолько замерзла, что им приходилось каждый раз проталкивать иглу щипцами.

В то же время вопрос об условиях жизни тех, кто будет ждать помощи на берегу, оставался открытым. Какое-то время они думали построить хижину из камней. Но все камни на этом берегу так долго пролежали в воде, что стали очень круглыми, а у экспедиции не было ничего, похожего на цемент. Идею пришлось забросить. Вместо этого несколько человек с кирками и лопатами принялись выкапывать пещеру в леднике. Но лед оказался твердым, как камень, поэтому дело продвигалось очень медленно.

Шеклтон провел день, наблюдая за работой людей. Когда «Кэйрд» был почти готов к отплытию, он объявил, что отправится в путь, как только позволит погода. Когда наступил вечер, а погода немного улучшилась, Шеклтон приказал Орд-Лису и Винсенту растопить лед и наполнить водой две бочки для «Кэйрда». Они сделали все возможное, чтобы найти самый чистый лед, но почти вся поверхность ледника пропиталась солеными морскими брызгами. Когда все было готово, Орд-Лис отнес Шеклтону немного растопленной воды на пробу. Тот ощутил слегка солоноватый вкус, но сказал, что вода вполне подходит.

Почти всю ночь перед отплытием Шеклтон обсуждал с Уайлдом сотню разных тем: от того, что предпринять, если спасательная операция не подоспеет в разумные сроки, до распределения табака. Когда больше не осталось не рассмотренных тем, в своем дневнике, который он оставлял Уайлду, Шеклтон написал письмо:

23 апреля 1916 года, остров Элефант

Искренне Ваш

Дорогой сэр,

Э. Шеклтон

если я не выживу в плавании к Южной Георгии, Вы должны сделать все, что в Ваших силах, чтобы спасти команду. С того момента, как моя шлюпка покинет остров, Вы становитесь полностью ответственным за команду. Все члены команды окажутся в Вашем распоряжении и обязаны будут выполнять Ваши приказы. По возвращении в Англию Вы должны будете связаться с Комитетом. Я бы хотел, чтобы Вы, Лис и Херли написали книгу. Прошу Вас соблюдать мои интересы. В другом письме Вы найдете описание всех договоренностей, согласно которым имеете право прочесть ряд лекций в Великобритании и на Континенте, а Херли — в США. Я полностью доверяю Вам и всегда доверял. Да благословит Господь Вашу работу и нас с Вами. Вы можете передать мою любовь всем людям и сказать, что я всегда делал все, что было в моих силах.

Фрэнку Уайлду

 

Глава 28

Всю ночь дежурные внимательно следили за изменениями погоды, и наконец рано утром она все-таки улучшилась. Ветер значительно утих. Шеклтона тут же оповестили об этом, и он приказал разбудить команду с первыми лучами солнца. Все собрались к шести утра.

Макниш отправился на борт «Кэйрда», чтобы закончить покрытие настила шлюпки парусиной. Грин и Орд-Лис растапливали тюлений жир — требовалось определенное количество масла, которое можно было вылить в море, если шлюпка застрянет из-за очень плохой погоды. Остальные переносили в шлюпку припасы и оборудование.

Команда «Кэйрда» брала с собой припасов на шесть недель: три ящика с тщательно отобранными пайками для санных походов, два ящика орехов и печенья, а также сухое молоко и бульонные кубики, чтобы обеспечить людей горячим питьем. Готовить собирались на примусе, и на всякий случай брали еще один запасной. Из дополнительной одежды решили взять носки и рукавицы, а также шесть спальных мешков из оленьей шерсти.

Кроме того, команда «Кэйрда» брала с собой бинокль, компас с призмой-отражателем, небольшую аптечку, изначально подготовленную для санных походов, четыре весла, черпак, насос, сделанный Херли, ружье с несколькими патронами, морской якорь, леску, а также несколько свечей и коробков спичек. Уорсли взял все навигационные инструменты, которые у них были, в том числе свой секстант и секстант Хадсона, а также необходимые навигационные таблицы и диаграммы. Все это сложили в ящик и сделали его максимально водонепроницаемым. И конечно же, Уорсли забирал свой хронометр, который всегда носил на шее. Это был единственный уцелевший за время экспедиции хронометр из всех двадцати четырех приборов, доставленных на борт «Эндьюранс» в Англии.

Прощальный завтрак был готов, и по такому случаю Шеклтон разрешил каждому съесть на два печенья больше, а также выделить по четверти фунта варенья на человека. В основном все старались держаться бодро и вовсю шутили. Команде «Кэйрда» советовали следить за тем, чтобы ноги сильно не промокали во время путешествия. Уорсли предупреждали, чтобы он не переедал, когда вернется к цивилизации, а Крина заставили дать обещание, что он оставит остальным хотя бы несколько девушек, после того как они спасутся. Но все равно в воздухе чувствовалось напряжение. Обе части команды знали, что могут больше никогда не увидеться.

Вскоре после завтрака выглянуло солнце. Пользуясь случаем, Уорсли поспешил достать свой секстант и сделать замеры, которые подтвердили, что хронометр вполне точен. Это было похоже на хорошее предзнаменование.

К девяти часам Шеклтон с Уорсли поднялись на обзорную площадку, чтобы оценить состояние льдов подальше от берега. Они увидели несколько льдин примерно в шести милях от берега, развернувшихся почти параллельно ему, но оставалось достаточно места, чтобы «Кэйрд» с легкостью прошел между ними. Вернувшись в лагерь, они узнали, что Макниш уже закончил работу и шлюпка готова.

В таких трудных условиях Макниш сделал все великолепно. Вся шлюпка была покрыта парусиной за исключением люка в кормовой части, размер которого составлял четыре фута в длину и два фута в ширину. Небольшие тросы, как вожжи, были привязаны к румпелю, чтобы им было легче управлять. Что касается внешнего вида, шлюпка выглядела достаточно крепкой для морского путешествия.

Все собрались, чтобы спустить ее на воду. Шлюпку развернули кормой к морю и привязали к камням на берегу длинной веревкой. Судно попытались столкнуть с берега, но вязкий и плотный вулканический песок у линии воды препятствовал продвижению. Мэрстон, Гринстрит, Орд-Лис и Керр зашли по колено в ледяные волны прибоя и, пока все остальные продолжали толкать, попытались раскачать и освободить шлюпку из песчаной ловушки. Но она упорно отказывалась двигаться. Уайлд попробовал поднять ее, используя весло в качестве рычага, пока все остальные продолжали толкать. Весло сломалось, а шлюпка осталась стоять на том же месте. Почти вся команда «Кэйрда» за исключением Шеклтона поднялась на борт в надежде оттолкнуться от берега с помощью весел. Как только люди забрались туда, на берег накатила большая волна и на обратном пути затащила их на глубокую воду.

Наконец они оказались на плаву. Однако вес пятерых мужчин, сидевших на бортах, сильно накренил шлюпку влево. Винсент и Макниш упали в море, но быстро выбрались на берег, извергая ужасные проклятия. Винсент выменял у Хоу пару полусухого нижнего белья и штанов, а Макниш, отказавшийся меняться одеждой с кем-либо, снова забрался в шлюпку.

Затем «Кэйрд» прошел мимо рифов, остановился и стал ждать, когда к нему подойдет «Уиллс», груженый примерно половиной тонны балласта. Весь этот груз перетащили на борт. Во время второго захода «Уиллс» привез еще четверть тонны мешков с балластом и не менее пятисот фунтов больших камней.

Теперь Шеклтон был готов к отплытию. Последний разговор с Уайлдом, прощальное рукопожатие. После этого на борт «Уиллса» погрузили все припасы, а затем туда забрались Шеклтон и Винсент. «Уиллс» снова направился к «Кэйрду».

«Удачи, Босс!» — закричали люди на берегу. Шеклтон повернулся к ним и махнул рукой.

Добравшись до «Кэйрда», Шеклтон с Винсентом перешли на борт и быстро приняли припасы.

«Уиллс» вернулся за последней частью груза — двумя восемнадцатигалонными бочками воды и несколькими кусками льда, которые в целом весили около ста двадцати пяти фунтов и предназначались для того, чтобы готовить из них воду. Из-за большого веса бочки не грузили на «Уиллс», а привязали к его борту и тащили, как на буксире. Но как только «Уиллс» начал обходить риф, под него хлынула большая волна. Шлюпка спокойно преодолела ее, но одна бочка оторвалась и поплыла к берегу. «Уиллс» быстро передал оставшийся груз и вернулся за ней. Бочку успели подобрать и в целости и сохранности доставили на борт «Кэйрда».

Несколько минут шлюпки стояли рядом, сильно ударяясь друг о друга. Шеклтону не терпелось отплыть, и он торопливо указывал, куда складывать балласт и оборудование. Наконец обе команды, перегнувшись через борта своих шлюпок, пожали друг к другу руки. Снова прозвучало несколько нервных шуток. Затем «Уиллс» развернулся и направился в сторону берега.

Часы показывали двенадцать тридцать. Над «Кэйрдом» взметнулись три паруса. Оставшиеся на берегу трижды выкрикнули напутственный клич и в ответ издалека сквозь порывы ветра услышали три тихих крика.

«Кэйрд» поймал ветер, и стоявший у руля Уорсли развернул его на север.

«Они очень быстро разогнались для такого маленького судна, — писал Орд-Лис. — Мы наблюдали за ними, пока они не скрылись из виду. Это было недолго, потому что такая крошечная шлюпка быстро исчезла из поля зрения в огромном бушующем море. Мы видели, что какое-то время она качалась на волнах, а затем все словно растворилось — и шлюпка, и паруса».

 

Глава 29

Для двадцати двух человек, снова повернувшихся лицом к земле, волнение оставалось позади — начиналось испытание терпения. Они были полностью беспомощны и знали об этом. «Кэйрд» ушел, забрав с собой лучшее, что у них было.

Спустя какое-то время они подвели «Уиллса» ближе к берегу, перевернули вверх дном и забрались внутрь. Маклин писал: «И вот, сидя там в мокром и темном пространстве, мы думали о том, как проведем предстоящий месяц… самый короткий срок, на который можем надеяться, ожидая спасения». По его признанию, это «наиболее оптимистичное» предположение, основанное на многих размышлениях и допущениях, и основным было то, что «Кэйрду» все-таки удастся доплыть.

На этот счет все были, по крайней мере внешне, уверены. Но что еще им оставалось? Любая другая версия означала признание того, что они обречены. Неважно, каковы были шансы, ведь человек в отчаянной надежде выжить не может довериться чему-то одному и затем смиренно ждать своей участи.

Поужинали рано, после чего все почти сразу легли спать. На следующее утро, проснувшись, увидели лишь мрачный холодный туман со снегом. Из-за плохой погоды вопрос о надежном жилище стал еще более актуальным, и они продолжили пробивать пещеру в леднике. Работали три дня подряд. К утру двадцать восьмого, через четыре дня после отплытия «Кэйрда», стало очевидно, что идею придется забросить. Если кто-то заходил в пещеру — а в ней уже было достаточно места для нескольких человек, — тепло их тел растапливало лед, и по стенам начинали течь потоки воды.

Оставалось лишь одно средство — шлюпки. Гринстрит и Мэрстон предложили перевернуть их, сделав некое подобие крыши. Уайлд согласился. Они принялись собирать камни, чтобы выложить из них основание. Это был очень утомительный труд. «Мы все ужасно ослабли, — писал Орд-Лис. — Камни, которые раньше мы с легкостью подняли бы, сегодня нам не по силам. Приходится вдвоем или втроем тащить то, что когда-то мог поднять один… Наша слабость больше всего похожа на то ощущение, когда встаешь после долгой болезни».

К сожалению, большая часть подходящих камней лежала ближе к морю, поэтому их приходилось перетаскивать к тому месту, где решили строить убежище, — то есть почти сто пятьдесят ярдов! Наконец, когда стены основания уже выросли до четырех футов, сверху на них положили шлюпки, одну рядом с другой. Ушло еще немного времени на то, чтобы законопатить все дыры в стенах и немного их выровнять. Несколько оставшихся кусков дерева разместили между шлюпками, и сверху на все это натянули ткань от палатки, закрепив ее тросами с каждой стороны. В качестве последнего штриха натянули вокруг основания парусину, чтобы ветер не проникал в щели между камнями. В основании со стороны берега оставили отверстие, служившее входом, и завесили его двумя одеялами внахлест, чтобы защитить жилище от непогоды.

Наконец Уайлд объявил, что хижина готова к заселению. Все взяли спальные мешки и заползли внутрь. Каждому разрешалось занять любое место. Несколько человек сразу же выбрали некое подобие второго этажа, образованное перевернутыми скамейками обеих шлюпок. Остальные расположились на земле в тех местах, где она казалась наиболее пригодной — самой сухой или теплой. Ужинать сели без пятнадцати пять, и после ужина сразу забрались в спальные мешки. Первые несколько часов уставшие люди спали мертвым сном, лишенным сновидений. Но вскоре после полуночи начались новая снежная буря, и с этого момента до самого рассвета их сон в лучшем случае был очень прерывистым и неспокойным. Буря, с криком срываясь с вершин, свирепо трясла утлую хижину; и с каждым новым порывом ветра казалось, что она вот-вот сорвет шлюпки с камней. Ветер проникал в тысячи крохотных щелей, неистово задувая туда снег. Но каким-то образом к рассвету их жилище все еще оставалось целым.

«…Это было ужасное утро, — писал Маклин. — Все покрылось глубоким снегом; обувь заморозилась настолько, что в ней было тяжело согнуть ногу. К тому же ни у кого не оказалось пары теплых рукавиц. Мне кажется, что именно тогда я пережил самые несчастные утренние часы в моей жизни — все выглядело таким безнадежным. Судьба определенно была настроена против нас. Люди сидели и вполголоса проклинали все вокруг, напряженность их лиц выражала всю ненависть к этому острову, на котором нам придется жить».

Но, если они хотели выжить, нужно было работать. Несмотря на холод и ветер, иногда столь суровые, что приходилось то и дело забираться внутрь хижины, чтобы переждать, пока порывы ветра хоть немного ослабеют, люди начали дополнительно укреплять свое жилище. Одни поправляли крышу и крепче привязывали тросы. Другие подтыкали основание одеялами, укрепляя его мокрой глиной и прибрежной галькой.

Но ночью метель разбушевалась с новой силой. Снег все равно каким-то образом залетал внутрь, хоть и не так сильно, как прошлой ночью. Утром 30 апреля Джеймс, Хадсон и Херли, пытавшиеся до этого спать в своей палатке, сдались и перешли в общую хижину. Херли писал: «Жить вне хижины и без оборудования здесь просто невыносимо». Как только ветер находил в хижине уязвимые места, их тщательно закрывали, и с каждым днем убежище становилось все более и более пригодным для жизни.

Они попытались готовить внутри, но уже через два дня Грин начал слепнуть от дыма, и его временно подменил Херли. Проблему с дымом частично удалось устранить — соорудили трубу между двумя шлюпками. Но иногда по какой-то дикой причуде природы ветер врывался в трубу. Тогда в хижину резко задувало весь дым, и люди, задыхаясь, со слезящимися глазами выбегали на улицу.

В течение дня свет немного проходил сквозь тканевую крышу, но уже задолго до заката становилось так темно, что никто ничего не мог разглядеть. Мэрстон и Херли долго экспериментировали, пока не выяснили, что, наполнив небольшую емкость маслом, полученным из тюленьего жира, опустив в него один конец хирургического бинта и оставив снаружи другой, можно получить слабый огонек, вполне пригодный даже для чтения, если лежать не слишком далеко. Таким образом, избавляясь от маленьких неприятностей, они постепенно облегчали свою жизнь.

Наконец, 2 мая, через восемь дней после отплытия «Кэйрда» и спустя две недели с тех пор, как они оказались здесь, появилось солнце. Все тут же бросились выносить спальные мешки наружу для просушки. И 3, и 4 мая погода оставалась ясной. Но даже после трех солнечных дней спальные мешки высохли не до конца. Однако перемены были значительными. «…Мы даже не ожидали, что когда-нибудь сможем стать настолько сухими», — писал Джеймс.

Все время велись длительные дебаты о том, как скоро «Кэйрд» доплывет до Южной Георгии и как долго после этого им ждать прибытия спасательного корабля. По самым оптимистичным расчетам, уже через неделю, 12 мая, они могли увидеть на горизонте корабль. По более пессимистичным — это вряд ли случится раньше 1 июня. Но при этом всегда оставался вопрос о продлении надежды. Уже утром 8 мая, задолго до того как могла прийти помощь, они начали беспокоиться: сможет ли корабль подойти к острову из-за состояния окружающего его льда?

На самом деле для подобных опасений имелись веские основания. Месяц май по погодным условиям соответствует ноябрю в северном полушарии. Приближение этого периода означало, что еще одна четверть года подходит к концу. Зима наступала всего через несколько недель, а возможно, и дней. С ее приходом росла вероятность, что море вокруг острова покроется льдом, и к ним нельзя будет подойти на корабле. И 12 мая Маклин писал: «Ветер с востока. Не исключено, что у берега снова появятся льды — нам это сейчас не нужно; мы каждый день надеемся на то, что приплывет спасательный корабль».

Несмотря на то что у них была масса дел, все постоянно краем глаза следили за морем. Нужно было охотиться на пингвинов, а иногда и на тюленей, собирать лед, чтобы делать из него воду. Долгие часы проводили, пытаясь заманить в ловушку ржанок — небольших, похожих на голубей птиц, питающихся падалью. Из весла сделали флагшток и установили его в самой высокой части острова, до какой только смогли добраться. На нем развевался треугольный вымпел Королевского яхт-клуба — сигнал спасательному кораблю, которого они так ждали.

Маклин и Макелрой были заняты пациентами. У Керра ужасно разболелся зуб, и Маклин его выдернул. «Я, наверное, выглядел как неотесанный стоматолог-шарлатан, — писал Маклин. — Никаких изысков. “Выйди на улицу и открой рот” — ни кокаина, ни анестезии».

На руке Уорди появилось заражение, у Холнесса на глазу развился ячмень. Рикинсон постепенно оправлялся от сердечного приступа, случившегося в день их высадки, но волдыри от соленой воды на запястьях упрямо отказывались заживать. Гринстрита мучили ноги, отмороженные во время перехода на шлюпках, поэтому он все время проводил в спальном мешке.

Хадсон был очень болен. С руками наметилось заметное улучшение, но воспаление в левой ягодице, которое началось еще в шлюпке, переросло в серьезный абсцесс, постоянно причинявший ему боль. К тому же после перехода на шлюпках он никак не мог восстановиться психологически. Большую часть времени он проводил, лежа в своем спальном мешке, и часами отказывался говорить. Казалось, он совершенно ни в чем не заинтересован и страшно далек от всего, что происходило вокруг.

Хуже всех было состояние Блэкборо. Наконец-то появилась чувствительность в правой ноге, и даже затеплилась надежда на то, что ее можно будет спасти. Но пальцы левой уже поразила гангрена. Макелрой, следивший за его состоянием, все время посвящал тому, чтобы не дать развиться так называемой мокрой гангрене, при которой омертвевшая плоть остается мягкой, и инфекция распространяется на другие части тела. При сухой гангрене пораженная часть тела чернеет и становится хрупкой. Через какое-то время организм как будто возводит стену между живой и мертвой плотью, и вероятность дальнейшего заражения заметно снижается. Макелрой постоянно следил за тем, чтобы процесс на этой ноге Блэкборо оставался в «сухой» стадии до тех пор, пока можно будет сделать какую-нибудь операцию.

С каждым днем они все больше и больше погружались в рутину жизни на острове. По вечерам перед ужином долго всматривались вдаль, чтобы убедиться, что не пропустили силуэт корабля или струйку дыма на горизонте. Убедившись в том, что никакого спасательного судна нет, возвращались ужинать в свою хижину.

Обычно после этого Хасси какое-то время играл на банджо. Но каждый вечер, перед тем как потушить жировые лампы, они разговаривали. Практически любая сказанная кем-то фраза перерастала в настоящую дискуссию или спор, несмотря на то что основной темой было спасение, а следом за ним — еда.

У Мэрстона была поваренная книга Пенни, и она пользовалась большой популярностью. Каждую ночь то одни, то другие брали ее почитать, долго сидели над ней, придумывая воображаемые блюда, которые съедят, как только вернутся домой. Орд-Лис как-то вечером записал в своем дневнике: «Мы бы хотели, чтобы нас кормили большими деревянными ложками и хлопали по животам задней стороной ложки, как корейских детей, чтобы поместилось чуть больше еды, чем обычно. Короче говоря, мы мечтаем, чтобы нас перекармливали, ужасно перекармливали, да, очень ужасно перекармливали. Причем только кашей, сахаром, пудингами из черной смородины и яблок, пирогами, молоком, яйцами, вареньем, медом и маслом — и все это пока мы не лопнем. И мы пристрелили бы любого, кто предложит нам мясо. Мы больше не хотим видеть мясо или слышать о нем до конца своих дней».

Семнадцатого мая Макелрой провел общий опрос на тему, что именно хотел бы съесть каждый из них, если бы ему разрешили выбрать одно блюдо на свой вкус. Судя по результатам, Орд-Лис оказался прав: почти все единогласно жаждали сладкого, и чем слаще, тем лучше.

Вот небольшая выборка предпочтений:

Кларк — Девонширские клецки со сливками

Джеймс — Пудинг с патокой

Макелрой — Мармеладный пудинг и девонширские сливки

Рикинсон — Пирог из ежевики и яблок со сливками

Уайлд — Яблочный пудинг со сливками

Хасси — Каша с сахаром и сливками

Грин — Яблоко, запеченное в тесте

Гринстрит — Рождественский пудинг

Керр — Тесто с сахарным сиропом

Но нашлись и те, чьим выбором оказались отнюдь не сладости.

Маклин — Яичница на хлебе

Бэйквелл — Запеченная свинина с бобами

Читэм — Свинина в яблочном соусе с картошкой и репой

А Блэкборо вообще хотел обычного хлеба с маслом.

Грина очень волновала эта тема, потому что когда-то он был кондитером и его не уставали расспрашивать о той работе. Особенно всех интересовало, разрешали ли ему там есть все, что он хочет.

Однажды ночью Херли, лежа в своем спальном мешке, услышал, как Уайлд и Макелрой обсуждают еду.

— Ты любишь пончики? — спрашивал Уайлд.

— Вполне, — отвечал Макелрой.

— Очень легко делаются, — продолжал Уайлд. — Я люблю их есть холодными, немного полив вареньем.

— Неплохо, — отвечал Макелрой. — А как насчет огромного омлета?

— Чертовски согласен.

Позже Херли услышал, как двое матросов увлеченно «обсуждали какую-то невероятную смесь рагу, яблочного соуса, пива и сыра». Затем Мэрстон, взяв за основу свою поваренную книгу, ввязался в ожесточенный спор с Грином по поводу того, являются ли хлебные крошки главным ингредиентом всех пудингов.

Тем или иным способом им удавалось поддерживать боевой дух. Лучше всего в этом помогали мечты о будущем. Но с каждым днем чувствовалось приближение зимы — продолжительность светового дня неумолимо сокращалась. Теперь солнце вставало над горизонтом после девяти часов, а садилось в три часа дня. Поскольку они находились почти в трехстах милях к северу от Южного полярного круга, солнце в этих широтах не должно было исчезнуть полностью. Но становилось заметно холоднее.

Двадцать второго мая Маклин писал: «В пейзаже происходят большие изменения: теперь все покрыто снегом, а наш берег заблокирован неподвижным льдом. В последние несколько дней он постоянно прибывал, и теперь, куда ни посмотри, все покрыто льдами, что значительно снижает шансы на спасение. Ни один корабль, кроме специально созданного для продвижения во льдах, не сможет уцелеть в таких условиях: железный пароход раздавило бы очень быстро. Кроме того, сейчас у нас очень мало солнечного света…»

И действительно, постепенно все осознавали, насколько мала вероятность того, что до начала зимы за ними придет спасательный корабль. Более того, это было почти невозможно. И 25 мая, спустя месяц после того, как ушел «Кэйрд», Херли писал: «С востока дует ветер и летит снег. Наступление зимы открывает перед нами самые неутешительные перспективы, которые только можно представить. Но все уже полностью смирились и морально готовы к тому, что придется зимовать».

 

Глава 30

Отрицать скорое спасение было вполне логично, учитывая, что шансы на прибытие корабля в ближайшем времени казались просто ничтожными. И все же люди не сдавались. На карту было поставлено слишком много.

Шестого июня Маклин писал: «Каждое утро я поднимаюсь на вершину скалы и, несмотря ни на что, надеюсь увидеть, как к нам плывет спасательный корабль». Даже Херли, который всегда позитивно ко всему относился, написал, что «все каждый день подолгу смотрят на горизонт в надежде увидеть мачту или шлейф дыма».

Шли дни, корабля по-прежнему не было, но люди упорно списывали это на массу разных причин: лед, бури, туман, подготовка и поиск подходящего корабля, официальные задержки — а то и все сразу. Но почти никто и никогда не упоминал самую вероятную причину — «Кэйрд» погиб.

Орд-Лис, известный своей откровенностью, писал: «Мы не перестаем волноваться за сэра Эрнеста. Можно только гадать, через что он прошел к этому моменту, где он сейчас и почему все еще не спас нас. Но на эту тему практически наложено табу. Все делают свои выводы и думают о разном. Никто не знает, как считают остальные, и, вполне очевидно, никто не осмеливается вслух рассказать о своих мыслях».

Какие бы мысли их ни посещали, ничего не оставалось, кроме как ждать и надеяться. Жизнь шла своим чередом. Каждый день назначался один кочегар, в чьи обязанности входило весь день поддерживать огонь, подбрасывая в него пингвиньи шкуры. При этом он должен был следить, чтобы в хижине не скапливалось слишком много дыма. Существовала также должность «мальчика на побегушках», ему приходилось добывать лед для воды и приносить замороженное мясо для готовки. Оба занятия были очень утомительными, и, для того чтобы избежать своей очереди, придумали довольно честную систему обмена. Например, за половину стейка из пингвина можно было на весь день избавиться от обязанностей кочегара, купив себе замену.

Установилась неплохая система обмена едой, и сами собой возникли «объединения по еде». Одним из наиболее популярных стало «сахарное объединение», каждый из членов которого ежедневно отдавал на хранение своим товарищам один из трех положенных ему кусочков сахара, чтобы каждый шестой или седьмой день устраивать себе праздник, съедая их. Уайлд ничего не имел против подобных уловок. На самом деле он предоставлял всем довольно большую свободу действий. Это помогало избегать конфликтов и давало людям пищу для размышлений.

В целом для тех условий, в которых им приходилось существовать, наблюдалось удивительное отсутствие серьезных противоречий. Возможно, серьезных конфликтов не было потому, что люди постоянно ссорились по каким-то незначительным поводам. В течение дня неоднократно вспыхивали споры, что помогало всем постепенно выпускать пар, который в противном случае стал бы накапливаться. Кроме того, в команде практически исчезло расслоение на классы и по социальному статусу, из-за чего многие получили возможность говорить более свободно — и пользовались ею. Тот, кто случайно наступал на голову соседа, пытаясь ночью выйти из хижины, получал такое же наказание, как и другие, несмотря на его прежнее положение.

Потребность выйти ночью по нужде была, вероятно, самой неприятной стороной жизни. Человеку приходилось пробираться между спящими в скудном свете жировой лампы, специально оставленной для этой цели. Просто нереально было пройти, не задев при этом никого на своем пути. Затем предстояло выползать наружу, где часто подстерегала метель. Выйдя, человек не всегда мог удержаться на ногах — буря поднимала в воздух и швыряла в разные стороны камни со скал и куски льда, летавшие вокруг хижины в полной темноте. Поэтому многие предпочитали исследовать пределы возможностей организма, пытаясь контролировать свой мочевой пузырь.

Спустя какое-то время Уайлд, ощутив нараставшее в команде напряжение, решил использовать двухгалонную канистру из-под бензина в качестве ночного горшка. Правило было таким: человек, из-за которого уровень жидкости в канистре поднимался на два дюйма выше допустимого, должен был выйти на улицу и опорожнить ее. Многие, особенно в плохую погоду, шли на хитрость: лежа с открытыми глазами, терпеливо ждали, когда кто-то подойдет к канистре, чтобы по звуку определить уровень жидкости в ней. Если казалось, что уровень приближается к допустимому, человек пытался терпеть до утра. Но не всегда это получалось, и тогда приходилось вставать. Некоторым удавалось очень тихо наполнять канистру до предела и как ни в чем не бывало забираться в спальный мешок. Поэтому следующий, подходивший к ней, к своему несчастью обнаруживал, что она заполнена. Именно этому бедняге приходилось выбираться наружу и опорожнять канистру, чтобы ее можно было снова использовать.

Но несчастной жертве обычно не сильно сочувствовали. Многие считали это своего рода розыгрышем, и тот, кого подобная забава раздражала, вскоре сдавался, потому что над ним все начинали смеяться.

Настроение команды менялось в зависимости от погоды и того, сколько паковых льдов было видно с берега. Когда светило солнце, остров превращался в место суровой красоты. Солнечные лучи переливались и мерцали тысячами разноцветных, постоянно менявшихся бликов на поверхности ледников. В такие дни члены команды не чувствовали себя несчастными. Но большую часть времени остров нельзя было назвать красивым. Хотя бурь становилось меньше, подолгу держалась мрачная и влажная погода, которая однажды заставила Гринстрита сделать такую запись: «Все гниют в своих спальных мешках в дыму жира и табака — так проходит еще один проклятый гнилой день».

Весь май самые пессимистичные члены команды во главе с Орд-Лисом предсказывали, что пингвины мигрируют и уже не появятся до конца зимы. Орд-Лис был настолько уверен в своей правоте, что даже заключил ряд пари по этому поводу. Однажды в июне он проиграл сразу целых три таких пари.

Он ставил на то, что, во-первых, в этот день не будет ни одного пингвина, во-вторых, после первого июня им ни разу не попадется более десяти пингвинов за день и, в-третьих, за месяц они смогут добыть не больше тридцати пингвинов. Но именно в этот день их добычей стали сразу сто пятнадцать птиц.

Разумеется, в таких условиях еда точно не была причиной острого беспокойства. Но оставались другие вопросы, требовавшие скорейшего решения, в первую очередь нога Блэкборо. В начале июня Макелрой подтвердил, что произошло полное разделение мертвой и живой ткани, а значит, откладывать операцию на более долгий срок опасно. Нельзя больше ждать спасательный корабль, который доставил бы Блэкборо в больницу, где ему провели бы такую операцию. Ее решили сделать самостоятельно в ближайший теплый день.

Утро 15 июня было спокойным и туманным. Макелрой, проконсультировавшись с Уайлдом и Маклином, решил приступать к операции. Блэкборо уже давно был морально к ней готов. Подготовили несколько имевшихся у врачей хирургических инструментов. После завтрака тщательно помыли котелок из-под похлебки, наполнили его льдом и вскипятили воду, чтобы простерилизовать инструменты. Недалеко от печи сложили несколько ящиков, накрыв их одеялом, — это должно было стать хирургическим столом.

Закончив приготовления, все вышли на улицу ожидать конца операции. В хижине остались только двое других больных: Хадсон и Гринстрит. Хадсон лежал в дальнем углу, а Гринстрит — на одной из скамей «Докера», прямо над местом проведения операции. Уайлд и Хоу остались ассистировать, а Херли должен был поддерживать огонь. Как только все вышли, он начал подбрасывать туда пингвиньи шкуры.

Когда температура в хижине начала подниматься, Блэкборо подняли на операционный стол. Зажгли все имевшиеся жировые лампы, и стало довольно светло. Когда печь хорошо разогрелась, Макелрой и Маклин разделись до нижних рубашек — самых чистых вещей, которые у них были.

В качестве обезболивающего применили хлороформ — не лучший анестетик, особенно с учетом его применения вблизи открытого огня. Но это было все, что они имели, — жалкие шесть унций. Маклин, отвечавший за использование хлороформа, подождал, пока хижина прогреется, чтобы анестетик мог испаряться. Херли продолжал подкидывать в печь шкуры, и температура стала расти. За двадцать минут она поднялась до восьмидесяти градусов, присутствующие потихоньку начали изнемогать от жары. Маклин откупорил бутылочку с хлороформом и налил немного жидкости на кусок хирургической марли. Затем он ободряюще похлопал Блэкборо по плечу и поднес марлю к его лицу, приказав парню закрыть глаза и глубоко дышать. Блэкборо послушно выполнял все, что ему говорили. Через пять минут он уже был без сознания, и Маклин кивнул Макелрою: можно начинать.

Нога Блэкборо слегка свисала со стола, под нее положили большую пустую консервную банку. Когда с ноги сняли бандаж, все увидели, что пальцы Блэкборо почти мумифицировались: они были черные и хрупкие. Уайлд достал из кипящей воды скальпель и передал его Макелрою.

В дальнем конце хижины Хадсон отворачивался, чтобы не видеть происходящего. А Гринстрит, наоборот, внимательно наблюдал за операцией с верхней койки. Он был полностью поглощен процессом.

Макелрой разрезал край ступни Блэкборо, а затем слегка отодвинул кожу. Маклин взглянул на Уайлда и отметил про себя, что тот даже не вздрогнул. «Крепкий орешек», — подумал Маклин.

Между тем Макелрой попросил дать ему пару щипцов, и Уайлд незамедлительно достал их из воды. Гринстриту они напомнили ножницы для работы по металлу. Макелрой осторожно просунул их под кожу, туда, где пальцы соединялись со ступней. Затем отрезал их по одному. Каждый палец с металлическим звоном падал в пустую консервную банку, стоявшую снизу.

После этого Макелрой тщательно соскоблил остатки почерневшей мертвой плоти и, когда рана стала чистой, принялся зашивать ее. Наконец все было готово. На всю операцию ушло пятьдесят пять минут.

Вскоре Блэкборо начал стонать и еще спустя какое-то время открыл глаза. Он чувствовал себя как будто немного пьяным, «Мне бы сигаретку», — улыбнулся он докторам.

Вырвав страничку из энциклопедии «Британника», Макелрой насыпал на нее горсть табака и свернул своему пациенту сигарету. Напряжение в хижине спало, и Уайлд, заметив, что в котелке есть еще много теплой воды, предложил врачам умыться.

Идею встретили с энтузиазмом. Нашли крошечный кусочек мыла, сняли рубашки и с удовольствием помылись до пояса. Оставалось еще немного теплой воды, поэтому они взяли три кусочка сахара из порции, предназначенной на следующий день, и приготовили себе немного настоящей горячей сахарной воды.

Остальные тем временем сидели в маленькой пещере, вырубленной в леднике. Они провели это время с пользой, подстригая друг другу волосы.

 

Глава 31

Зимой паковые льды почти полностью покрывали океан, так что корабль — даже если бы он приплыл — вряд ли смог бы подойти близко к острову. Но шанс оставался, иногда — пусть и очень редко — льды расходились. Поэтому все лелеяли надежду на то, что спасательное судно сможет подойти. В душе каждого из них теплился крохотный лучик надежды, который заставлял людей ежедневно забираться на смотровую скалу. Но эта надежда как будто тормозила ход времени.

Томительные дни ожидания медленно тянулись один за другим. В их череде лишь одна памятная дата разбавила эту монотонность — день зимнего солнцестояния 22 июня. Его отметили, с утра съев плотный завтрак, а на ужин — чудесный ореховый пудинг, сделанный из двадцати трех печений, четырех пайков для санных походов, двух коробок сухого молока и двенадцати порций орехов.

После этого, когда все забрались в спальные мешки, началась праздничная программа, состоявшая из двадцати шести актов. Многие целыми днями репетировали, и, как оказалось, больше всего шуток придумали о Грине и Орд-Лисе.

Хасси, конечно же, сыграл на банджо, а Керр, как и год назад на «Эндьюранс», спел своего «Тореадора Спагони». Но настоящим хитом вечера стала песня Джеймса на мотив «Соломона Леви»: «Мое имя Фрэнки Уайлд-о; на острове Элефант моя хижина. В стенах моих нет кирпичей, без черепицы крыша. Но, как бы то ни было, больше не видно на многие-многие мили дома богаче и дома красивей, чем эта прекрасная хижина».

Вечер закончился тостами за скорое возвращение солнца, а также за успех Босса и его команды на «Кэйрде». Пили коктейль «Заворот кишок — 1916»: гремучую смесь из воды, имбиря, сахара и этилового спирта, взятого из запасов топлива для примусов. «Ужасный вкус, — писал Маклин. — Это пойло подходило лишь для того, чтобы сделать почти всех нас трезвенниками на всю жизнь, кроме нескольких, кто притворялся, будто им нравится… Многие потом плохо себя чувствовали».

После проводов дня зимнего солнцестояния больше не было никаких памятных дат, ничего, кроме вечного ожидания и — размышлений.

Шестого июня Маклин писал: «Мы все еще можем терпеть такую жизнь, и, несмотря на ужасную скуку, время идет довольно быстро. В моей голове почти ничего не происходит — я могу часами лежать, абсолютно ни о чем не думая».

Несколькими днями позже Орд-Лис сделал такую запись: «Уайлд постоянно твердит, что “корабль” прибудет на следующей неделе, но, очевидно, он говорит так лишь для того, чтобы поддержать тех, кто почти отчаялся. Это простой оптимизм, и, если его не слишком много, это даже хорошо. …Он говорит… что не будет беспокоиться за сэра Эрнеста по крайней мере до середины августа».

Шестнадцатого июля Херли записал: «Отправляюсь на воскресную прогулку. Все те же до боли знакомые сто ярдов. Возможно, все это было бы не так утомительно, если бы мы знали, что сэр Э. и экипаж “Кэйрда” в порядке и нас обязательно спасут. Мы предполагаем, что это произойдет в середине августа».

Таким образом, середина августа стала самым важным переломным моментом — с этого времени они могли официально начинать волноваться. Уайлд специально сделал эту дату настолько далекой, насколько возможно.

Но людям приходилось очень тяжело. Условия жизни постепенно становились все более и более примитивными. Ценные орехи закончились, а вместе с ними и порошок для приготовления молока. Конечно, это была ощутимая потеря. Но она не могла сравниться с отсутствием табака. Тем не менее наступил момент, когда он закончился. Это произошло не сразу. Некоторые бережнее относились к собственным запасам, чем те, кто спокойно выкуривал свою долю, надеясь, что они пробудут тут всего около месяца.

Джок Уорди особенно долго, с истинной шотландской бережливостью растягивал свои запасы, оказавшись последним обладателем ценного табака. Целую неделю он находился в эпицентре всеобщего внимания и непрекращающихся торгов. Моряки неутомимо исследовали каждый клочок побережья в поисках хоть сколько-нибудь необычных камней, которые могли пробудить в Уорди геологический интерес. А затем, держа свою находку так, чтобы он не видел, пытались выпросить у него трубку, полтрубки, четверть трубки — две затяжки? И хотя сам Уорди постоянно исследовал берег в поисках интересных видов камней, любопытство все равно брало в нем верх.

Но припасы Уорди вскоре тоже закончились, и наступил период депрессии, доходившей чуть ли не до траура. Желание курить было настолько сильным, что вскоре начались эксперименты по поиску замены табаку. Маклеод первым придумал доставать из сапог осоку, которая предотвращала промокание обуви, и набивать ею трубку. Джеймс писал: «Запах напоминает скорее пожар в прерии, чем аромат табака».

Как бы то ни было, привычка прижилась, и вскоре многие начали курить осоку. Бэйквелл пытался придать ей нормальный вкус. Он собрал как можно больше трубок и прокипятил их на плите вместе с небольшим количеством осоки. Теоретически, после того как осока просохнет, ее вкус должен был напоминать табак, но «результат не стоил всей этой возни», — писал Джеймс.

«Попробовали курить лишайник, — продолжал Джеймс, — и уже побаиваемся, что кто-то может начать курить водоросли».

Оставался и ряд других не столь значительных проблем, включая вопрос о храпе. Херли писал: «Уайлд разработал прекрасное устройство для лечения хронического храпа. Лис, который постоянно нарушает наш сон своим ревом, стал первым подопытным в эксперименте. На его руку накинули петлю, а к ней привязали несколько веревок, протянутых вдоль спальных мест. Когда спящих начинал беспокоить его храп, они дергали за веревку, примерно так же, как останавливают такси. По идее, это должно было остановить и его, но Лис оказался неисправим, он едва замечал наши сигналы. Некоторые предлагали привязать эту петлю к его шее. Я уверен, что тогда многие стали бы тянуть изо всех сил».

Большую часть июля погода была сравнительно неплохой, и лишь несколько раз со скал срывались мощные порывы ветра. Однако нависающий над берегом недалеко от лагеря ледник угрожал реальной опасностью. Иногда от него внезапно откалывались целые куски.

Орд-Лис однажды описал один из особенно больших обвалов: «Огромный кусок, размером с церковь, покатился по леднику и со звуком, равным удару сразу нескольких молний, разбился о землю. Он поднял мощную волну высотой около сорока футов, и та двинулась в нашу сторону, и, несомненно, затопила бы хижину, если бы не огромные камни в заливе, которые погасили ее на полпути… Тем не менее пару огромных кусков льда весом, возможно, в несколько тонн упали прямо напротив нашего берега. Мэрстон был абсолютно уверен, что нас затопит, а хижину разрушит. Он закричал: “Берегитесь!” — но это было излишней предосторожностью и лишь напугало двух бедных инвалидов — Хадсона и Блэкборо».

Судьба избавила их от участи быть смытыми волной, но остров продолжал делать все возможное, чтобы затопить их. В начале июля они заметили, что вода просачивается сквозь камни и растекается по полу хижины. Сложно было понять, откуда она взялась, но, по всей вероятности, где-то на глубине под их хижиной протекали воды ледника.

Осознав это, они попытались проделать дыру в одной из стен в надежде, что вода будет уходить именно туда. Но это не помогло. С тех пор как вода появилась, ситуация начала планомерно ухудшаться. Вскоре стало ясно: чтобы их не затапливало, в самом низком месте хижины нужно выкопать яму около двух футов глубиной. Вода устремилась туда — оставалось лишь вовремя вычерпывать ее. За первый раз вынесли около семидесяти галлонов. С тех пор люди постоянно были наготове, как только погода становилась теплой, или влажной.

А 26 июля Джеймс сделал такую запись: «Около полуночи проснулся от жалоб остальных на то, что вода в хижине уже достигала камней. Ничего не оставалось делать, кроме как встать и пойти ее вычерпывать, иначе мы все рисковали промокнуть до нитки. Херли, Макелрой, Уайлд и я вынесли более пятидесяти галлонов. Примерно столько же пришлось вычерпать в пять утра и потом еще больше перед завтраком».

Мало того что это было очень утомительно, еще и сама вода, смешанная с жидким пометом пингвинов, представляла собой тошнотворную жидкость. И так уж сложились обстоятельства, что яма, из которой они вычерпывали воду, находилась прямо перед плитой для приготовления пищи.

За несколько месяцев хижина стала ужасно убогой и грязной. Все называли ее Свинарником или Уютной комнатой. По мере возможности они пытались что-то улучшить, приносили новые камни, чтобы покрыть ими пол, но вскоре все камни на берегу намертво примерзли к земле. В довершение всего в постоянной темноте убежища маленькие кусочки пищи во время еды иногда падали на землю. Найти их было невозможно. И теперь, в условиях тепла и вечной сырости, они стали гнить, распространяя неприятный запах.

К концу июля абсцесс на ягодице Хадсона дорос до размеров футбольного мяча. Макелрою не хотелось вскрывать его из-за высокого риска заражения, но он причинял Хадсону такую сильную боль, что сделать это было необходимо. Наконец Макелрой провел операцию, правда, без анестезии, и удалил более двух пинт зловонной жидкости.

«Ужасно осознавать, где мы сейчас находимся, — писал Маклин. — Живем в грязной, дымной, разваливающейся хижине, где слишком мало места для всех нас: пьем из одного котелка… и лежим рядом с человеком с огромным лопающимся нарывом — ужасное существование, но мы вполне счастливы…»

И позже: «Я отдал Блэкборо свой спальный мешок из оленьей шкуры, который когда-то забрал из Океанского лагеря… Его мешок совсем прогнил, не то что мой; бедный парень, у него все меньше шансов выжить».

Июль подходил к концу, тщательно скрываемая тревога вырывалась наружу, нарастала, и с этим тяжело было справиться.

Тринадцатого числа Херли писал: «Кажется, сегодняшний день тянется особенно долго, и чувствуется дикое великолепие крутых скал, которые частично закрывают мыс Уайлд, виднеющийся сквозь туман. Они высятся, словно тюремные стены, зловещие и неприступные. Если бы можно было заняться чем-нибудь полезным, ожидание не казалось бы таким тягостным. А сейчас наше единственное занятие — прогуливаться туда-сюда по жалким восьмидесяти ярдам земли или взбираться на скалу и наблюдать за горизонтом в ожидании увидеть вдали мачту. Мы с нетерпением ждем следующего месяца, когда, возможно, придет помощь. Я уже устал предполагать и подсчитывать, сколько дней должно пройти с момента отплытия «Кэйрда» до ожидаемого прибытия [спасательного корабля]».

В той или иной степени все чувствовали то же самое. В бесконечных дискуссиях о том, когда придет корабль, практически никогда не упоминали лишь одну вероятность — потерю «Кэйрда». Казалось, что если даже просто заговорить на данную тему, то это может произойти. Поэтому на каждого, кто пытался намекнуть на подобный исход, смотрели так, будто он сказал что-то дурное и не к месту или посмел осквернить святыню.

Из суеверия люди еще пока боялись открыто говорить о гибели «Кэйрда». Но все труднее становилось отрицать тот факт, что с судном, возможно, могло произойти что-то ужасное. Шеклтон уплыл уже девяносто девять дней назад… и многие начинали чувствовать, что ждут того, чему никогда не суждено случиться.

Если это так, размышлял Маклин в своем дневнике 31 июля, «значит придется плыть на “Стенкомбе Уиллсе” к острову Десепшен. Это будет очень тяжелое плавание, но, надеюсь, я буду на борту».

Крайний срок, который они поставили сами себе — середина августа, — еще не наступил. Казалось, время почти замерло.

Первого августа исполнилось два года с того момента, как «Эндьюранс» отчалила из Лондона, и год с тех пор, как ее впервые начали сильно сжимать паковые льды. Херли суммировал все события. Воспоминания об этом, писал он, «мелькали перед глазами как какой-то ужасный непонятный кошмар. Последние двенадцать месяцев пролетели довольно быстро, несмотря на то что мы уже четыре месяца здесь в безопасности и заняты только тем, что ждем. Но именно этот последний период ожидания сейчас кажется более длительным, чем весь остальной год, из-за того что мы постоянно считаем дни и каждый день надеемся на скорое спасение. К тому же у нас нет… никаких дел… День ото дня мы лишь всматриваемся вдаль, надеясь, что наши товарищи на “Кэйрде” сейчас в безопасности, но это только отягощает наше пребывание здесь».

С каждым днем они все больше времени поводили на скале в ожидании появления долгожданного корабля. Третьего августа Орд-Лис писал: «…все еще окружены льдами… У нас скоро закончатся топливо и мясо, но, кажется, это мало кого волнует… Сейчас уже открыто обсуждается то, что сэр Эрнест мог не доплыть. Никому не нравится эта мысль, но подобные предположения подкрепляются тем, что Уайлд отдал приказ сохранять все возможные куски веревок, шерсть и гвозди на случай, если придется плыть до острова Десепшен…»

Для предстоящей поездки у них было слишком мало оборудования. Из парусов остался только до смешного маленький кливер «Уиллса», поэтому в случае выхода в море пришлось бы делать основной парус, сшивая куски прогнившей ткани от палаток. У них даже не было мачты, к которой можно было бы его прикрепить. Основную мачту «Уиллса» использовали на создание бизань-мачты «Кэйрда», а мачту «Докера» пожертвовали на укрепление киля «Кэйрда». Но оставшиеся у них пять весел вполне можно было как-то использовать.

Так все и шло.

Четвертое августа (Джеймс): «Ужасная монотонность жизни».

Пятое августа (Херли): «…сижу, как инвалид, в спальном мешке и перечитываю все те же несколько книг».

Шестое августа (Херли): «Отличная погода для того, чтобы приплыл корабль».

Седьмое августа (Маклин): «Хадсон сегодня встал и ненадолго вышел; он очень слабо стоял на ногах и при попытке помахать Макелрою упал на спину».

Восьмое августа (Орд-Лис): «…сегодня выходили из хижины четыре раза… намного больше, чем обычно».

Девятое августа (Гринстрит): «Уорди нашел старую газету (точнее, ее часть) от 14 сентября 1914 года, которую все жадно читали и перечитывали».

Десятое августа (Маклин): «Я наблюдал за снежными буревестниками — это прекрасные небольшие птички. Иногда они попадают в отбойные волны, и их выбрасывает на берег, но почти сразу они приходят в себя и отправляются рыбачить».

Одиннадцатое августа (Орд-Лис): «Мэрстон поднялся сегодня в пять утра, но берег был пуст…»

Двенадцатое августа (Маклин): «Не могу перестать волноваться о тех, кто ждет меня дома. Если бы только знать, что до них дошли новости… я был бы спокоен; ведь они сейчас так переживают…»

Тринадцатое августа (Джеймс): «Начинаем тревожно высматривать корабль. Пора бы…»

Четырнадцатое августа (Джеймс): «Недавно ели вареные водоросли. Вкус специфический, но вполне годится, чтобы разбавить однообразие».

Пятнадцатое августа (Орд-Лис): «Сегодня с перерывами шел снег».

Шестнадцатое августа (Маклин): «…нетерпеливо высматриваем спасательный корабль — многие из нас то и дело поднимаются на скалу и жадно вглядываются в горизонт в поисках хоть каких-то признаков. Некоторые уже оставили надежды на то, что он вообще придет…»

Семнадцатое августа (Херли): «Начал снова появляться лед …»

Восемнадцатое августа (Гринстрит): «Со всех сторон уже много льдин, они везде, куда ни посмотри».

Девятнадцатое августа (Орд-Лис): «Не стоит больше себя обманывать».