Когда все было кончено, он поднялся в пустую детскую, снял сапоги и лег на кроватку, жалобно скрипнувшую под тяжелым телом. Вдыхая родной запах, Алексей минуту боролся с душившими его спазмами, а потом, не выдержав, начал выть в голос, как волк, и если бы соседи в окрестных домах слышали этот глухой вой, наверняка сказали бы, что в нем нет ничего человеческого.

Ничего человеческого и не было. Корчась на слишком короткой для него кровати, Алексей стонал, а потом, когда боль переросла в ярость, принялся орать и колотить в стену кулаком, разбивая костяшки. На светло-желтых обоях с диснеевскими героями остались смазанные пятна крови, как грязные, уродливые цветы.

Дом был прежним, но… не прежним.

Все осталось на своих местах, словно не было днем в гостиной этого столпотворения людей, затянутых в черное, точно вороны, закрытых простынями зеркал, запаха оплывших восковых свечей и кислого перегара и страшной, пугающей тишины. Холодное февральское солнце дарило призрачную иллюзию тепла, но стоило ему сесть, как дом заполнился тьмой, тихим шебуршанием из углов и звуками, которых в действительности не было.

Дом был тем же, но… не тем.

Лежа на кровати, Алексей всхлипывал, икал и баюкал разбитую в кровь руку, думая, что надо подняться и включить телевизор или радио, чтобы прогнать призраков, а еще, что пора к чертям бежать из этого пустого дома куда угодно. Однако он не мог заставить себя сделать даже шаг и все прислушивался к тишине, пока не забылся тяжелым сном, а проснувшись, резко поднял голову, потому что вроде бы услышал топот маленьких ножек. Это ощущение было настолько сильным, что он даже улыбнулся, обрадовавшись, что все хорошо закончилось, и, бессмысленно хлопая глазами, хотел повернуться к жене, рассказать, какие ужасы приснились ему ночью. А потом в израненной, распухшей руке вспыхнула боль, Алексей сообразил, что лежит, скрючившись, в кроватке мертвого сына, и тогда отчаяние вновь ударило беспощадной кувалдой под дых.

Ему было очень плохо. Содрогаясь в бесполезных рыданиях, Алексей жаждал помощи и утешения, но рядом не оказалось никого. Ольга вернулась в больницу и не могла разделить этот ужас вместе с ним. Впрочем, после всего, что она сказала ему, вряд ли можно было рассчитывать на утешение супруги.

Он и не рассчитывал.

Всхлипнув, Алексей лег на живот, свесив непомещающиеся ноги на пол, и, уткнувшись лицом в подушку, сунул под нее руку. Пальцы нащупали что-то небольшое и твердое. Вытянув находку на свет, Алексей увидел фигурку пластмассового льва, от которой еще пахло жареной картошкой. Вспомнив, как радовался Ванька новым игрушкам, Алексей стиснул зубы и зажмурился, пытаясь держать себя в руках, но в голове все вертелись яркие пятна мультяшных героев и фигурка маленького мальчика, танцующего под незамысловатую мелодию. Рывком подняв себя с кровати, Алексей неуклюже прошагал через комнату, вышел в коридор и, спустившись на кухню, вытащил из холодильника початую бутылку водки, не глядя схватил из шкафа посудину, оказавшуюся керамической бульонницей, и, налив ее почти до краев, сделал торопливый, шумный глоток.

Водка обожгла горло. Не обращая на это внимания, Алексей хлебнул еще, а потом еще, жмурясь и отворачиваясь от открытых дверей в гостиную, где мерещился силуэт, танцующий под забойный хит.

«Ай лайк ту мувит-мувит! Ай лайк ту мувит-мувит!..»

Как он жил в то кошмарное время, Алексей не помнил.

Оглушая себя спиртным, он тем не менее каждое утро, помятый, невыспавшийся, с воспаленными глазами, жутким перегаром, ехал на работу, лазал по недостроенным этажам высотки с удвоенным рвением, загоняя себя до полусмерти, чтобы, вернувшись, упасть на диван и забыться каменным сном. Но усталость не помогала, потому что, стоило закрыть глаза, перед ним вставали лица: Ваньки, Ольги и даже этой сволочи, Ларисы Константиновны, гореть ей в аду, твари… Когда лица начинали наступать, упрекающие, защищающиеся, он нехотя нащупывал припасенную бутылку виски и пил из горлышка, жадно, захлебываясь, проливая спиртное на подушку, а потом спал в этой кислой вони.

Все лучше, чем видеть кошмары.

Алексей жил на пределе, совсем один, потому что жена не хотела его видеть, а остальных не хотел видеть он, ел на автомате, так же автоматически подавал руку для приветствия и даже вполне связно разговаривал. Подчиненные в страхе разбегались по углам, стараясь не попадаться на глаза грозному шефу, еще более невыносимому, чем прежде.

— Лех, нельзя так, — бубнил Зуев. — Ты людей загонишь и себя угробишь. Успокойся.

— Может, скажешь как? — однажды хмуро спросил Алексей. — Как, Витюша? Есть рецепт? Я, честное слово, все сделаю как скажешь. Распиши по пунктам, что сделать?

— Может, отдохнешь? — робко предложил Виктор. — Съезди куда-нибудь, а? Солнышко, море, пальмы, девочки… Лех, ну правда, для мужика шлюхи — лучшее лекарство от всего. Шлюхи и бухло. Езжай в Таиланд, тамошние девочки чудеса творят…

— Документы готовь, — хмуро прервал Алексей. — Будем филиал открывать. А потом головной туда переведем. Хватит, наигрался я тут… И еще… Возьмешь бухгалтера за задницу и подготовишь документы для тендера. Больницу начнем строить. Я сегодня в мэрии был и договорился. Результаты нам подтасуют. В общем, наш будет объект…

— Представляю, в какую сумму влетела мэрова благосклонность, — скупо усмехнулся Виктор, но Алексей его тона не поддержал, посмотрел исподлобья и мотнул подбородком на дверь подсобки, где временно пришлось оборудовать их общий кабинет.

— Иди работай. К утру документы должны быть готовы, а то вылетим, и тогда кранты всем договоренностям.

— Лех, побойся бога-то… Полпятого вечера.

— Иди, говорю.

Тот закатил глаза, демонстративно вздохнул и искоса поглядел на начальника: не передумает ли, но тот сидел, уткнувшись в документы.

— Лех, — позвал Виктор от дверей.

Алексей поднял глаза и скорчил недовольную гримасу.

— Ну?

— Лех, о чем ты думаешь?

Посмотрев на Виктора, Алексей помолчал, а потом отчетливо сказал:

— Я думаю о том, как убью эту тварь.

Он и в самом деле постоянно думал об убийстве, примерно с того момента, как стал соображать, а еще когда Ольга вдруг выплюнула ему в лицо страшное признание, которое не могло быть правдой, но это случилось уже позже, после всего…

Иногда, надравшись как свинья, Алексей позволял себе делать вид, что ничего не произошло. Не было того горячечного вечера с хорошенькой бухгалтершей, давно положившей на него глаз, не было катастрофического опоздания домой и самое главное — не было коньяка в баре, дорогой бутылки с проколотой иглой пробкой.

Алексей уже неоднократно замечал, что в последнее время алкоголь даже в закрытых бутылках стал странным на вкус, словно разбавленным, а после новогодних праздников обнаружил, что на нескольких пробки как будто проколоты. Каждый раз, обнаружив очередную вскрытую бутылку, он хотел поговорить об этом с женой. Все-таки пить в ее состоянии было опасно. Однако, укладываясь с ней в постель и целуя жену на ночь, он не чувствовал запаха. Ну не пахло от Ольги спиртным, а это было совсем странным. К тому же она вряд ли стала бы таиться. Зачем? Он все равно не считал бутылок. Жена могла выпить сколько хотела, если не дома, так в ресторане. Он все равно возвращался поздно и не мог ее контролировать.

Больше подозревать было некого. Лариса Константиновна весь день занималась с Ванькой, а потом уезжала домой, лихо водя свой крохотный «Дэу матис». Кроме нее, в доме бывала лишь приходящая домработница Вера Васильевна, дама лет пятидесяти, дородная, румяная, хозяйственная, которая, по ее же словам, капли в рот не брала.

— Все беды от нее, проклятущей, — жаловалась она Ольге. — Муж у меня через это дело сгинул, а потом и сын по кривой дорожке пошел.

— А что с ним случилось? — сердечно интересовалась Ольга, которой, в общем-то, было абсолютно все равно, в какие проблемы вляпался сын домработницы.

— Слава Богу, пока ничего, — отмахивалась Вера Васильевна. — Да только надолго ли? Он же, Оленька, каждый день пьет, всю душу вымотал. А ведь такие надежды подавал, в медицинском учился…

— Что же он, не работает?

Вера Васильева мотала головой и отворачивалась, не желая продолжать эту тему, а Ольга не настаивала. Первые месяцы беременности проходили плохо. Ее постоянно рвало от всего: запахов, вкусов и даже резких мельтешений в телевизоре. На кухню она теперь заходила, странно задирая подбородок, отчего складывалось впечатление, что Ольга старается как можно позже внести голову в фейерверк кулинарных ароматов.

— Ты как сапер с миноискателем, — сказал ей как-то Алексей. — Шаг влево, шаг вправо — взрыв.

— Не умничай, а? — жалобно попросила Ольга. — Вы, мужики, понятия не имеете, каково нам приходится.

Разговор на тему разбавленного алкоголя у них состоялся в конце января, когда до кошмара осталось не больше двух недель. Алексей в шутливой форме посоветовал жене пить умеренно, Ольга недоуменно отбивалась, а потом, внезапно обозлившись, ушла на улицу «подышать», или, если быть точнее, выпустить пар. Сквозь окно он видел, что жена раздраженно носится вокруг кривой елки, поглядывает наверх, наверняка прикидывая, как выкорчевать этот кошмар. Ванька сидел за столом и пил чай, пичкая конфетами игрушечного лемура. На столе стояло еще несколько маленьких автомобильчиков из сувенирной коллекции. У старенького «форда» была отломана одна дверь, и Алексей мысленно сделал зарубку: приклеить ее на место, ведь давно обещал.

Лариса Константиновна, напудренная, как японская гейша, сидела тут же. Она тактично кашлянула, а потом произнесла:

— Не мое, конечно, это дело, но, думаю, вы должны знать…

— Что такое? — нахмурился Алексей.

Нянька, делающая свое дело, тем не менее продолжала его раздражать, и подсознательно он хотел избавиться от нее, в то же время понимая, что сыну от этого драконовского воспитания только польза. Даже глядеть на неестественно белое лицо с нарисованными красной помадой губами было неприятно. Алексей всегда смотрел куда-то в сторону: на ухо, между глаз, в середину лба — лишь бы не встречаться с Ларисой Константиновной взглядом, и, кажется, той даже нравилось, что она его раздражает. Мелькала на этом обезвоженном лице тень гадючьей усмешки.

…Шла бы ты, тетенька, со своими откровениями лесом…

Сын локтем спихнул машинки со стола, и они посыпались с пластмассовым грохотом. Лариса Константиновна поджала свои и без того тонкие губы, поглядела на Ваньку, а потом как бы нехотя сказала:

— Алексей Петрович, вы здесь хозяин, потому должны, по крайней мере, контролировать ситуацию, ну или быть в курсе. А вы, судя по всему, ничего не знаете.

Он почему-то решил, что эта воинствующая пуританка сообщит, что в его отсутствие к Ольге ходят мужики, и заранее подобрался, чтобы сказать няньке грубость, хотя внутри уже шевелилось гаденькое предчувствие беды. Еще Алексей подумал, что ей доставляет удовольствие говорить мерзости. Нянька никогда не упускала возможности сообщить ему или Ольге, что Ванька чего-то там не сообразил или не сумел сделать, заставляя чувствовать себя родителями неполноценного. И когда Лариса Константиновна огорошила Алексея новостью, он оказался к ней готов.

— Алексей Петрович, в ваше отсутствие в доме бывает посторонний мужчина.

— Неужели? — любезно поинтересовался он. — А вам, уважаемая, не померещилось? Откуда тут посторонние?

— Я сама видела его два раза, — спокойно ответила Лариса Константиновна, а потом презрительно усмехнулась. — Хотя он очень старался уйти незамеченным.

Ванька допил чай, собрал в кучу игрушечных друзей и потопал в детскую, волоча плюшевого лемура за длинную лапу. Со своего места Алексей видел, как голова игрушки бьется о ступеньки с мягким «пум-пум-пум». Дождавшись, пока сын поднимется, он повернулся к няньке, сверкая глазами.

— Вы в своем уме? — зло прошипел Алексей. — Вы хотите сказать, что моя беременная жена принимает в постели чужого мужика? Да вы ненормальная, милочка.

— Я вам не милочка. И потом, разве я что-то сказала про Ольгу Анатольевну?

— А что вы тогда имеете в виду?

— О господи, — деланно рассмеялась Лариса Константиновна, взяла чашку с чаем и отпила. Алексею показалось, что нянька специально выдерживает паузу, как скверная актриса, и он сжал кулаки, сдерживаясь от желания ударить ее. — Я имела в виду Веру Васильевну. Мужчина приходит к ней.

Алексей немного помолчал, а потом расхохотался.

— То есть моя домработница — тайная эротоманка? А здесь у нее любовное гнездышко?

— Напрасно вы ерничаете, Алексей Петрович, — неодобрительно произнесла Лариса Константиновна. — Дело серьезное. В доме появляется посторонний, причем явно пьющий мужчина, а это для всех — проблема.

— Пьющий мужчина?

— У вас же спиртное пропадает, верно?

— И его крадет хахаль Веры Васильевны?

— Я не говорила, что он, как вы изволили заметить, хахаль.

— А кто тогда, черт бы вас побрал? — заорал Алексей. — Водопроводчик? Сантехник? Трубочист? Или кто там сейчас в тренде в порнофильмах?

— Я не знаю, кто в тренде, Алексей Петрович. Судя по некоему семейному сходству, этот мужчина — сын Веры Васильевны.

Алексей нахмурился.

— Как — сын?

— Ну, утверждать я не берусь. — Лариса Константиновна вновь многозначительно помолчала, а потом, отхлебнув остывший чай, добавила: — Но, если зрелая женщина выходит к воротам встречать молодого мужчину, провожает его в дом и даже украдкой прикармливает с хозяйского стола, между ними явно есть какая-то связь, и вряд ли любовная. Вам решать, конечно, но я бы с Верой Васильевной поговорила. Какой пример для Ивана? А если ребенок увидит, как в его доме выпивает чужой мужчина?

— Я поговорю, — пообещал Алексей.

— Да уж будьте любезны, — ядовито произнесла Лариса Константиновна и, убрав чашку в посудомойку, вышла с презрительной улыбкой, неизвестно кому адресованной.

Алексей покачал головой. Увидев, что стоящая на улице жена смотрит прямо на него, помахал рукой, мол, возвращайся.

Рассказ мужа ввел Ольгу в ступор. Она долго молчала, ахала и прижимала руку к губам, а потом сказала с неожиданной злостью:

— Леш, ну как она могла? Господи, мы ей мало платим или что? Он вечно голодный, или больной какой, что его надо кормить по часам?

— Алкаш он, — безжалостно констатировал Алексей. — А Вера Васильевна — его мать. Жаль ей его, вот и нянчится как с младенцем, а он, ублюдок, этим пользуется. Ты что, думаешь, он пожрать к нам ходит? У нас бухла немеряно. Чего она там про него говорила? Врачом мог стать?

Ольга обреченно кивнула, а Алексей зловеще ухмыльнулся:

— Вот потому он коньячок из бутылок и высасывает шприцем, а потом хренью всякой бодяжит. Старые привычки.

— Гадость какая, — передернула плечами Ольга. — Прямо увидела, как он ходит по дому, валяется на диване и жрет из моей посуды… Я с Верой Васильевной поговорю завтра. Сын есть сын, но… это все-таки наш дом.

— Я сам поговорю, — пообещал Алексей.

Разговор, тяжелый и неприятный, состоялся на следующий день. Вера Васильевна тихо плакала, умоляла простить и ее, и ее непутевого сына, обещая, что больше никогда-никогда… А на следующий день просто не пришла на работу, прислав СМС без пробелов и знаков препинания, что работать у Тарасовых не будет. Больше Алексей не нашел ни одной бутылки с проколотой пробкой.

А потом Ольга попала в больницу, и он остался на хозяйстве один. Тогда все и случилось.

— Ты прямо как Черный Плащ, — мурлыкнула Алена. — Ужас, летящий на крыльях ночи. Или Бэтмэн. Таинственно исчезаешь во тьме. Я под тобой просто сознание теряла. Может, все-таки останешься?

— Поздно уже, — буркнул Алексей, стараясь не смотреть на нее.

Собираться впотьмах было неудобно, а зажечь свет он стеснялся, совершенно обалдев от своей первой супружеской измены.

В голове шумело от выпитого алкоголя. Нафига, спрашивается, было так надираться?

— Да-да, — удовлетворенно сказала Алена. — Дети по лавкам, жена у порога, щи стынут. Скучный вы человек, Алексей Петрович, после того как все заканчивается. Никакой романтики.

Алексей не стал отвечать, шарил в темноте по полу, разыскивая штаны, но под руки почему-то попадалась только ее одежда: юбка, блузка и невесомые колготки, с которыми он намучился, снимая их час назад с этих бесконечных женских ног и путаясь. Чужая квартира, чужая постель, чужой интерьер в поисках отнюдь не помогали, как, впрочем, и та насмешница, что валялась на кровати, похихикивая над его метаниями.

Поднимая и отшвыривая одежду любовницы, Алексей сопел от злости, потом с внезапным удовлетворением подумал, что завтра уволит Алену к чертям. А что? Возьмет и уволит без всяких там объяснений. Все лучше, чем ежедневно сталкиваться с ней на стройке, смотреть в бесстыжие глаза и думать: что будет, если Ольга узнает?

Алена Романцова появилась в его конторе пару месяцев назад, и как-то сразу стало понятно, кого красивая, нахальная девица наметила себе в жертвы. Она так настойчиво преследовала шефа, что довольно скоро это заметили и начали перемигиваться и посмеиваться.

Алексей тоже посмеивался. Стремление Алены казаться роковой женщиной выглядело нелепо, но это не значило, что ему не хотелось с ней переспать. Естественно, он, как настоящий самец, реагировал на блузки с глубоким вырезом, юбки, едва прикрывающие попу, бесконечные, идеальные по форме ноги и пухлые губы, накрашенные вызывающе алой помадой. После того как кокетка появлялась с ворохом бумаг на подпись, Алексей бурно фантазировал, что бы он сделал с ней и каким образом, далеко не всегда успевая погасить голодный огонь во взоре.

Алена эти взгляды замечала и загадочно улыбалась.

Изменять Ольге Алексей не собирался. У них был стабильный брак, отличный дом, обожаемый сын, и, что самое главное, они любили друг друга, но после стольких лет чувства не то чтобы притупились… Они стали привычными и обыденными, как яичница по утрам: вкусно, быстро, надежно — однако это не значит, что на завтрак не хочется, скажем, сладенького, вроде тортика с шоколадной крошкой, насквозь вредного, но невероятно вкусного. То, что Алена настойчиво предлагала себя на десерт, было понятно без слов. Мотивы ее действий тоже оказались весьма прозрачны. Любовница шефа, да еще и бухгалтер, имела все шансы продвинуться по службе в довольно короткие сроки. Тем более что намечалось открытие филиала.

Не попади Ольга в больницу и не случись на работе грандиозной попойки в честь юбилея главного бухгалтера, скорее всего, ничего бы не произошло. Алена продолжала бы маячить перед ним вечным соблазном, но на активные действия Алексей не решился бы. Однако стихийное чествование переросло в ресторанный банкет, на котором Алексей пил, и довольно много, а потом даже горланил в караоке «Рюмку водки на столе» и отплясывал под Сердючку.

Он никогда себя так не вел при подчиненных, старался держать лицо, но в тот день, наверное, звезды сошлись иначе. Нервы, издерганные и болезнью жены, и спешной сдачей объекта, над которым, по большому счету, следовало поработать еще месяц, лопались точно струны, и эта внезапная пьянка оказалась как нельзя кстати. Водка лилась на израненную душу бальзамом.

Потом настойчивые женские руки уволокли его с вечеринки. В такси он хихикал и мял податливое тело, а после шел следом по неудобной темной лестнице, как баран на веревочке, слишком возбужденный и одурманенный спиртным, чтобы соображать. Женские ножки, торопливо поднимающиеся по ступенькам, казались ему знакомыми, и тогда Алексей почему-то подумал, что это Ольга, что они возвращаются домой, на старую квартиру, где жили в период бедности.

Квартира была чужой. Женщина тоже. Но он осознал это уже потом, лежа сверху и входя в нее, постепенно трезвея. Чужое лицо закатывало глаза в сладкой истоме, чужие руки впивались ногтями в спину, совсем не так, как он привык и любил, и Алексей, злясь на себя, ускорял темп, чтобы все завершилось как можно скорее.

Кровать поскрипывала. Женщина постанывала и покрикивала в притворной страсти. Или Алексею казалось, что ее страсть притворна?

Надевая штаны, он присел на кровать, и Алена тут же этим воспользовалась, прижавшись обнаженной грудью к его спине, обвивая руками, как повилика.

— Я так мечтала о тебе, — прошептала любовница.

— Ален, давай не будем? — неприязненно сказал он, но та не слушала, терлась щекой о его кожу, словно кошка, и бормотала какую-то чушь о внезапно вспыхнувшей страсти и о том, что она ни на что не претендует, лишь бы быть рядом…

— Какой тут адрес? — спросил Алексей. — Такси надо вызвать.

— Ульянова, семнадцать, — с неожиданной злобой сказала Алена и тут же, сменив тон, промурлыкала: — Лешенька, ну куда ты поедешь? Почти пять утра.

Лешенька?!

Алексей оторвал вцепившиеся в него руки, поднялся с кровати и, торопливо подняв с пола валяющуюся дубленку, направился к выходу. Обувшись, он жахнул дверью так, что затрясся весь дом.

Вот тебе за Лешеньку! Внезапно эта девушка, с ее липкими ручками и сладковатыми духами, такая желанная еще утром, стала Алексею омерзительна. Нет, нет, домой, домой.

Он даже успел мельком подумать, что ни за какие коврижки не признается Ольге в измене, не столько боясь ее реакции, сколько потому, что мог согрешить с такой вот… Но додумать эту мысль Алексей не успел. Подкатило такси, он нырнул в его прокуренное нутро и развалился на заднем сиденье.

В автомобиле его разморило, и Алексей почти сразу заснул, отчего водителю даже пришлось будить позднего пассажира. Выйдя из машины, он споткнулся и упал на живот. Водитель наблюдал за ним, но не сделал попытки помочь подняться. Побарахтавшись, Алексей встал, нащупал в кармане ключи и, помахав шоферу, пошел к дому на подгибающихся ногах.

Ложиться спать не имело смысла. Как на грех, сегодня ему было необходимо присутствовать на открытии кардиологического центра, построенного по госзаказу. Ожидался даже приезд президента или, на худой конец, премьера, что, в принципе, означало одно и то же. Накануне губернатор долго тряс усами в припадочной истерии, оббегав все этажи новостройки: а вдруг есть недоделки, которые углядит соколиный глаз первого лица? Открытие назначили на десять утра, но на объект требовалось приехать заблаговременно, дабы лично проверить, насколько все хорошо.

Отпирая двери, Алексей подумал, что в его состоянии он вряд ли способен лично обшарить каждый угол, однако поручить дело кому-то еще было невозможно. Знакомство с первым (или вторым) лицом — это новые подряды, и тогда конкуренты утрутся от зависти. Все тендеры станут его и ничьи больше! Человек, на объекте которого побывали президент или премьер (а в этой стране обе величины равнозначны!), автоматически взмывал вверх сразу на несколько ступеней.

В доме было тихо и темно. Алексей снял дубленку и бросил ее на пуфик в прихожей. Откуда-то из глубины дома доносился тяжелый, громогласный храп: это спала нянька, вынужденная остаться на ночь. Припомнив, сколько раз Лариса Константиновна звонила, а он сбрасывал звонок, Алексей поморщился. Ему было неприятно думать, что придется объясняться с прислугой.

Храп сменился причмокиванием, невнятным бормотанием, а потом Лариса Константиновна снова захрапела.

Остановившись в нерешительности, Алексей посмотрел на темную лестницу, и в его голову пришла идея. Если спать все равно некогда, надо взбодриться, выбить из головы хмель. Решив так, он направился в бассейн.

Вода с виду вызвала озноб, и при мысли, что сейчас он плюхнется в этот подсвеченный синим холод, по коже пробежали мурашки. Скинув одежду, Алексей поежился, однако, набравшись смелости, ухнул вниз, подняв кучу брызг. Сердце бешено подпрыгнуло в груди, но вода лишь с виду была ледяной, оказавшись на деле едва ли не комнатной температуры. Преодолев бассейн в несколько решительных гребков, Алексей кувыркнулся, оттолкнулся от бортика и поплыл обратно, невероятно довольный. Вода колыхалась, дробя блики фонарей. Оттолкнув в сторону надувной плотик, Алексей снова поплыл к противоположному бортику и уже там, отдышавшись, откинул назад мокрые волосы, бултыхаясь на одном месте. Хмель почти выветрился из головы, зрение вновь стало сфокусированным, и тут Алексей увидел в углу что-то странное.

Плотик наполовину скрывал невероятно знакомый силуэт. Алексей вдруг почувствовал, как у него свело желудок. Оттолкнувшись от кафеля, он отчаянно замолотил руками, забывая закрывать рот, искаженный в судороге, хлебая мерзкую тепловатую воду. Подплыв к бортику, он яростно оттолкнул рукой плотик, еще надеясь, что ошибается, но уже спустя мгновение Алексей дико закричал, вытаскивая из воды своего мертвого сына.

Мысли об убийстве не оставляли его очень долго. Ярость, боль и отчаяние клокотали в душе, словно вулкан, и если что-то Алексея и останавливало, то это сознание, что он виновен не меньше. Он думал об убийстве, когда комья земли сыпались на крохотный гробик, когда врач сообщил, что у Ольги случился выкидыш, и только один раз в этом мареве кошмарных дней ему хотелось не убить, а умереть.

Алексею не хватило духу сообщить жене, что в тот момент, когда Ванька захлебывался в бассейне, он трахал молоденькую бухгалтершу. Ольга об этом и не узнала, но ей хватило вестей, что сын погиб в тот момент, когда его отец развлекался на корпоративе, и это знание породило бурю.

— Выкидыш? — рассмеялась она ему в лицо перекошенным от ярости ртом. — Тарасов, да ты лох! Никакого выкидыша не было. Я сделала аборт.

Если бы Алексей не знал, что у Ольги нет привычки так шутить, он бы подумал, что это какой-то нелепый, жестокий розыгрыш. Но в тот момент он, уронив ненужные апельсины, которые приволок в дырявом пакете из супермаркета, едва не рухнул на пол, а жена, продолжая добивать, с садистской радостью продолжала вываливать на него дикие подробности, захлебываясь в истерике.

Когда она крикнула, что убила их нерожденного ребенка в отместку, он не выдержал и ударил ее по лицу, а потом убежал, пиная апельсины ногами.

Алексею было так же плохо, как и Ольге, бьющейся в истерике там, за дверьми больничной палаты. Ее, как могли, поддерживали друзья, родные. Алексея не поддерживал никто, хотя он точно так же нуждался в понимании и сочувствии. Оставшись в одиночестве в пустом доме, он пил и думал о единственном, что еще грело его душу.

Об убийстве.

Тогда, в самый страшный день его жизни, он стащил с дивана храпящую няньку, схватив за горло. Вытаращив глаза, Лариса Константиновна замахала руками и стала беззвучно разевать рот в отчаянной попытке вдохнуть воздух. Ее ногти впивались в его лицо, в кисти рук, но Алексей, ослепленный яростью, продолжал душить женщину, встряхивая, как тряпичную куклу. Он колотил няньку затылком об пол, пока та не захрипела, закатив глаза, а потом, отшвырнув прочь, снова бросился к Ваньке, рыдая и размазывая по лицу кровь и слезы.

Лариса Константиновна была пьяна.

Элитный алкоголь в баре хозяев манил ее, как огонь мотылька, и в очередной раз, оставшись в доме практически одна — не учитывать же ничего не понимающего Ваньку, — она не удержалась от соблазна. Сын домработницы стал отличным алиби. Обвинив в краже неразумное чадо Веры Васильевны, Лариса Константиновна чувствовала себя в безопасности. И если раньше она выкачивала спиртное при помощи шприца, доливая дешевую сивуху, а то и просто воду, то теперь, когда Алексей заметил раскуроченные пробки, Лариса Константиновна стала пить из початых, устраивая себе настоящие коктейльные вечеринки.

Как в этот вечер. Как накануне. Хозяев нет, ребенок предоставлен сам себе, дверь в бассейн приоткрыта, но разве это проблема? Ребенок почти умеет плавать, и он не настолько глуп, чтобы пойти туда в одиночку…

Скорая увезла ее в больницу вместе с телом Ваньки. Лежа на носилках с разбитой головой, Лариса Константиновна медленно трезвела, старательно охала, стараясь не смотреть вправо, на синий пластик с очертанием маленького тельца. Впервые в жизни ей стало страшно, стыдно, но она быстро подавила лишние чувства.

Что тут поделать? Ничего уже не исправишь. Ни-че-го.

Следствие по делу было формальным. Алексею сказали: несчастный случай. Что вы хотите? Да, нянька была пьяна, но вы сами легко отделались, когда избили ее. Если бы она написала заявление, пришлось бы отвечать по всей строгости закона…

Несколько недель Алексей поджидал няньку около дома, сидя в машине и вцепившись руками в руль. И каждый раз, стоило ей показаться поблизости, Алексей с трудом удерживал себя от желания нажать на педаль газа и впечатать эту тварь в стену дома. Представляя, как нянька будет биться в агонии, он растягивал губы в усмешке, чувствуя сладость под ложечкой.

А что вы хотели? Несчастный случай.

Лариса Константиновна заметила слежку ближе к лету, накануне возвращения Ольги домой. Долго провалявшись в больнице, жена уехала в соседний город, к двоюродной тетке, без всяких объяснений, и намеревалась приехать со дня на день. Алексею очень хотелось завершить все, что задумал, до ее возвращения. Ежедневно он уезжал с работы пораньше, наблюдая, как бывшая нянька сына прогуливается уже с другим малышом.

«Наверное, соблюдает свой гестаповский режим», — зло думал он, глядя, как Лариса Константиновна строго качает головой, оттаскивая ребенка — а это оказалась девочка в желтой кофточке с Винни Пухом, маленькая, смешно косолапившая, с яркими бантиками в жидких косичках, — от качелей. Ну как же, качели могут быть опасны!

Интересно, учит ли она эту малышку плавать? А если да, то где? Не в многоэтажке же, пусть даже элитной. Вряд ли здешние квартиры оборудованы бассейнами…

Алексей так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как нянька, боязливо поглядывая на него, вдруг решительно бросилась к машине и застучала в стекло. Алексей бросил на женщину деланно-равнодушный взгляд. Нянька была в бешенстве и, судя по всему, не понимала, зачем он тут.

— Послушайте, — свистящим от ярости шепотом сказала Лариса Константиновна, — прекратите меня преследовать, а иначе я обращусь куда следует.

— Обращайся, — равнодушно бросил Алексей.

— И обращусь! Вы что, думаете, на вас управы не найдется? Если вы сейчас же не уедете, я вызову милицию…

— Полицию, — поправил Алексей.

— А хоть и полицию. Знаете, как называется то, чем вы занимаетесь?

— Как?

— Это называется запугивание. И преследование. Без работы меня хотите оставить? Так вот: ничего у вас не выйдет, понятно? Вы… вы знаете кто?

— Кто?

— Вы — террорист. Да-да, точно. Вы самый настоящий террорист. Вот скажите, чего вы, собственно, добиваетесь? А? Чего вы хотите?

Где-то на краю сознания он поразился, что Лариса Константиновна явно не чувствует никакой вины, или, может быть, умело скрывает это. Распалившись, нянька повысила голос, уперла руки в бока и сжала свои бескровные губы так, что те превратились в тонкую линию.

— Я хочу, чтобы ты сдохла, — коротко сказал Алексей.

Только тут до нее дошло. Не сразу, после короткой паузы, во время которой бледность напудренных щек сделалась просто смертельной, с синеватым отливом. Она задохнулась и шагнула назад, схватившись рукой за горло.

— Что… что?

— Сдохла, — любезно повторил он. — Желательно в муках. Я хочу, чтобы ты страдала, как мой сын. Чтобы захлебнулась собственной кровью. Знаешь, зачем я здесь?

Она мотала головой, отступая назад и все еще держась за горло. Оставленная у песочницы девочка с любопытством смотрела на няньку, засунув грязный пальчик в рот. Алексей рывком открыл дверцу машины, вышел наружу и навис над Ларисой Константиновной.

— Знаешь? — почти ласково повторил он. Нянька не ответила, тараща на него наполненные ужасом и слезами глаза. Он усмехнулся и веско констатировал: — Знаешь, падаль. Я ведь тебя, суку, грохну прямо тут, у всех на глазах. Вколочу зубы в глотку, а потом сяду в машину и перееду, туда и сюда… И окна открою, чтобы слышать, как хрустят твои кости.

Она тихо пискнула и осела прямо на землю.

— И мне ничего за это не будет, — сообщил Алексей. — Моего сына в мерзлую землю положили, а тебя, суку, летом закопают. Хотя нет, не радуйся. Нечего будет закапывать, уж я постараюсь.

Впервые за несколько недель его ярость нашла выход. Руки ходили ходуном, и в глазах темнело. Нянька съежилась и даже руку подняла, ожидая первого удара.

— Вы не посмеете, — прошептала она. — Тут люди… Все смотрят…

— И что? — хохотнул он. — Кого это волнует? Скажи, а ты уже придумала, как умрет твоя новая воспитанница? Может быть, она с балкона упадет? Или пальцы в розетку сунет? Сколько ты получаешь за то, что убиваешь наших детей?..

Он уже орал, не сдерживаясь, не думая о том, что на них действительно смотрят. Алексей не замечал ничего, кроме кривившегося лица Ларисы Константиновны.

— Не на-а-а-адо!.. Не на-а-а-адо!.. Замолчи-и-ите-е-е!..

Она уже выла, отползая от него на четвереньках, как краб, размазывая по лицу грязь, и все тянула вперед руку, словно защищаясь или умоляя. Алексей с отстраненным любопытством, будто его это не касалось, посмотрел, не обмочилась ли женщина от страха, но так и не понял. Пятясь, нянька заползла в лужу и, миновав ее, уперлась спиной в дерево, оставляя за собой грязный след. Одна туфля соскочила с ее ноги. Люди во дворе наблюдали эту странную картину, но никто не отважился вмешаться. Потом из окна первого этажа высунулась какая-то старуха и пронзительно закричала:

— Эй! Ты чего это делаешь? А ну, иди отседова, пока я милицию не вызвала!

Напуганная окриком девочка в желтой кофточке вдруг заревела. Взгляд Ларисы Константиновны метнулся к ребенку, но она не отважилась подняться, трясясь от ужаса.

— Иди, — приказал Алексей. — Иди и бойся. Не планируй ничего на будущее. Нет его у тебя.

Лариса Константиновна поднялась, враскоряку, неуклюже, поглядывая на него исподлобья, взяла туфлю, сунула в нее ногу, а потом боязливо пошла прочь, ускоряя шаг, пока не побежала. И только у подъезда вдруг резко изменила траекторию, вспомнив об оставленном без присмотра ребенке. Подхватив девочку на руки, она влетела в подъезд, оглядываясь через плечо, все думая, что кто-то бежит следом. Но Алексей стоял на месте и курил, мрачно смотря на закрывшуюся дверь.

Надо же… Он думал, что ему станет легче. А вот не стало. Ярость сдулась, как воздушный шар, и в образовавшийся вакуум хлынули тоска и осознание собственной ненужности.

Никто тебя не любит теперь, дружок. Некому.

Больше Ларису Константиновну Алексей никогда не видел. Ему не составило труда узнать, что она продала квартиру и уехала из города. Возможно, Алексей попытался бы найти няньку, но в этот момент домой вернулась Ольга.

Несколько дней они прожили в слишком большом для обоих доме с пустым бассейном как чужие люди, не разговаривая и стараясь не попадаться друг другу на глаза. Его попытки поговорить разбивались о ледяную стену Ольгиной неприязни, словно не было лет, когда они так любили друг друга. Однажды утром, в выходной, Алексей услышал странный стук. Продирая глаза, он подошел к окну и увидел, как Ольга, неумело размахивая топором, с остервенением рубит косую ель во дворе. Дерево жалобно содрогалось, словно умоляя о пощаде.

А еще через месяц Ольга собрала вещи и уехала в соседний город, подписав доверенность на продажу дома.

***

Голод, постоянный, сосущий изнутри, гнал его вперед, не давая остановиться.

Осень выдалась тяжелой, и там, где он обычно жировал, все запасы уже были подъедены, потому приходилось забираться все дальше и дальше от знакомых троп. Даже белки, его привычные соседки, переселились в другое место, отыскивая новые дома, чтобы не остаться зимой голодными. Иногда он находил их припасы и беззастенчиво пожирал без малейших угрызений совести. А что такого? Раз нашел, значит, моё! И пусть только кто посмеет возразить!

Никто и не возражал.

Укладываться спать тоже пришлось позже срока. Местечко давно было облюбовано их семейством. Прямо тут мать когда-то родила его, в большой теплой пещерке, окруженной раскидистыми соснами. Здесь, будучи маленьким, он сосал лапу во сне, а позже, весной, учился познавать мир. В лесу росли орехи, съедобные коренья. Когда он немного подрос, мать повела его на чудное озеро, пахнущее рыбой и людьми. Идти пришлось очень долго, может даже два дня, и он капризничал, пока мать не дала ему затрещину, тогда он перестал хныкать. Дорога же оправдала все ожидания. Озеро было совершенно круглым, крохотным, окруженным постройками с опасным и притягательным запахом дыма и жареного мяса. Когда у озера не было людей, они забирались на мостки и начинали выуживать из прозрачной воды крупных, жирных карпов, которые сами бросались им в лапы. Даже ему, неуклюжему и неумелому, удавалось вытащить рыбу из пруда, что уж говорить о матери, мастерски швырявшей карпов на берег.

Потом он вырос, и мать прогнала его прочь. Но на тот момент он уже был достаточно взрослым, чтобы постоять за себя, умел добывать еду и время от времени наведывался на озерцо, чтобы поесть свежей рыбки. Несколько раз даже сталкивался с матерью и, загодя учуяв ее запах, терпеливо ждал, пока та уйдет, поскольку она была крупнее и сильнее и могла здорово задать жару.

Он не заметил, что мать перестала приходить. В конце концов, ему не было до нее никакого дела, но каким-то краешком сознания он отметил, что ее следы и запах заметно потускнели и стали выветриваться, словно она куда-то ушла или умерла. И поздно осенью, разыскивая место для зимовки, он вернулся в родную пещеру, давно пустующую, однако сохранившую знакомые запахи, от которых внезапно стало тоскливо и больно. Шумно вдыхая воздух широкими ноздрями, он ворочался, двигался из угла в угол и даже несколько раз выходил искать пропавшую родительницу, надеясь, что они вновь перезимуют вместе, грея друг друга теплыми боками. Однако мать не вернулась, и он перезимовал один.

С тех пор прошло несколько зим. Теперь он стал совсем взрослым. Иногда он встречал временных подруг, с которыми было хорошо, а как-то за одну, привлекательную и упитанную, пришлось даже драться с залетным соседом, решившим забраться на чужую территорию. У него даже рождались дети, но на них ему было наплевать. Каких-либо родственных чувств он к ним не испытывал.

Эту зиму он в очередной раз собирался переждать один, вот только осень, проклятущая, дождливая и голодная, действовала на нервы. Есть хотелось постоянно. Ягод и орехов, которыми он привык набивать брюхо перед зимовкой, было мало, а благословенное озерцо с карпами люди давно забросили, и оно превратилось в болото. Несколько раз он приходил и долго нюхал воду, макал в нее лапы, но ни одна рыба не попалась. Только лягушки издевательски квакали.

От расстройства, голодный и злой, он пошел дальше, к едва видневшейся на горизонте деревеньке, и там с наслаждением разломал человечьи ульи, полакомившись поздним медом. Это мародерство доставило ему невероятное удовольствие.

В деревню он наведывался не слишком часто, уж больно далеко она была от его угодий, но теперь его встречали ружьями и однажды угодили дробью прямо в толстую ляжку. Несмотря на то что боль была вполне терпимой, он трусливо сбежал и теперь разорял ульи только ночью. Человек с ружьем стал его злейшим врагом, пусть даже ружье стреляло дробью. Грохот выстрела пугал его, заставляя бежать со всех ног.

Так продолжалось еще пару лет. А потом деревенька захирела, ульи исчезли, и он перестал туда ходить, до той самой зимы, когда проснулся раньше положенного.

Есть было нечего. Он долго бродил по лесу, злой, голодный и агрессивный. Исходив свои владения и не найдя ничего стоящего, направился сперва на рыбный пруд, а затем, ведомый воспоминаниями, к деревне, пустой и заброшенной, где жизнь теплилась лишь в одном доме. Долго и безрезультатно пытаясь проникнуть внутрь, он удалился, затаив злобное желание поквитаться. К счастью, в этой одинокой избушке нашлось несколько чудных прозрачных штук, набитых сладкими сахарными ягодами. Расколотив прозрачные штуки об пол, он с наслаждением вылизал содержимое и, побродив по двору, решил вернуться позже, переждав надвигающуюся бурю, перед которой у него дыбом вставала шерсть. В доме кто-то возился, наверняка умирая от страха. Он чувствовал кислый запах человеческого испуга и радостно раздувал ноздри.

Порохом, ассоциировавшимся у него с болью в ляжке, из дома не пахло, а вот медом — да. Слабый аромат, почти незаметный, тем не менее ощущался и сводил его с ума.

Лес подождет. Все равно там нечего есть. Разве что кору ободрать, но разве та сравнится с медом?

Буря надвигалась слишком быстро, и он пошел обратно, решив переждать ее в одном из брошенных людьми убежищ, в которых, может быть, удастся разыскать еще немного этих сахарных ягод.

Возвращаясь, он неожиданно наткнулся на свежий след, пахнущий человеком и дымом. С помутившимся от голода и злости рассудком, он торопливо пошел следом, надеясь, что сегодня ему удастся не только поквитаться с человеком, но и сытно поесть.

***

На печи было тепло, однако не слишком комфортно. Нагретые кирпичи впивались в бока, даже подстеленное ватное одеяло не помогало. Крутясь с бока на бок под низким деревянным потолком, Алексей слушал, как кашляет Ольга, вдыхал кисловатый запах с примесью тлена, которым пропитались стены, и думал о своем. Ему хотелось встать и покурить, но он терпел, чтобы не тревожить жену.

Надо же, а ведь оба думали, что заснут сразу, как только лягут!

Они ворочались, аккуратно расправляя полы пальто и дубленки, которыми накрылись, чтобы не беспокоить друг друга, и каждый делал вид, что спит. Скосив глаза в сторону, Алексей долго пялился в темноту, на дощатые полати, на которых, судя по сырой вони, была навалена куча старого тряпья. Поленья потрескивали, ярко вспыхивали, разваливаясь. В поддувало сыпались красные угольки.

— Оль, — сказал Алексей. — Спишь?

Она вздохнула и, еще немного повозившись, повернулась к нему лицом.

— Нет. Ноги гудят, и в голове шум, но это от спирта. Господи, я думала, что никогда не согреюсь…

Голос у нее был вполне человеческий, и Алексей, не выдержав, спросил:

— Как ты жила все эти годы? Я ведь никогда не спрашивал.

Ольга улыбнулась с горечью, закрыла глаза, а потом ответила будничным тоном, насквозь знакомым по прежним временам:

— Так и жила, Леш. Ела, пила, работала, и все думала: чего же я не сдохла до сих пор? Пока с теткой жила, еще держалась, а как она умерла, так мне совсем поплохело. Не поверишь, дышать было больно. Помнишь тетю Юлю?

Он кивнул. Ольгину тетку Юлию, давно и прочно переименованную в Тютюлю, он видел редко, но встречал, если та выбиралась навестить родню, всегда радушно. Мировая старушка не стеснялась хлопнуть рюмашку, шутила, пела матерные частушки и была насквозь своей. На свадьбе он, молодой, пьяный, даже подсел к ней, приобнял за худенькое плечико и протянул рюмку:

— Ну что, Тютюля, вздрогнем?

— Я тебя дам Тютюлю! — притворно рассердилась старушка и принялась лупить его по затылку. Он прикрывался локтями и хохотал.

А потом случилось это, вырвав из жизни сына, жену и даже любимую Тютюлю.

Из всей родни у Ольги оставалась только Юлия, к которой она и уехала после смерти Ваньки, бросив родной дом. Потом умерла и тетка. Алексей на похороны не ходил и долго злился на Ольгу, не сообщившую ему о смерти родственницы. Он все хотел заказать памятник или оградку, не столько чтобы помочь жене, сколько для собственного успокоения, но как раз в тот момент в его жизнь триумфально ворвалась Лика. Молодая пассия застала Алексея врасплох, и он, оглушенный свалившимся на голову сокровищем, на какое-то время поверил, что у него наконец началась иная жизнь.

А оказалось — ничего подобного. Вот она — старая, а где новая, черт его знает.

— Словом, жила я будто по инерции, — задумчиво произнесла Ольга. — Даже не знаю… Просто жила. А потом… Как-то выкарабкалась. Знаешь, я вот сейчас пытаюсь вспомнить, что же у меня было за три года, и не могу. Точно ничего и не происходило.

Он почесал нос, в котором внезапно солоно закололо, и заботливо поправил на ней сползающее пальто.

— А ты, Леш?

— Что — я?

— Ты как жил? Я ведь тоже не спрашивала.

Алексей ответил не сразу. В печи трещали догорающие дрова, а над головой, на чердаке, скрипел и выл ветер. В темноте на стенах плясали красноватые блики, выбивающиеся из-под печной заслонки.

— Не знаю, — нехотя сказал он, а потом буркнул: — Так же. Работал, по вечерам напивался, потом опять на работу с больной головой. И все время думал, как ты там?

— Чего же не пришел, Леш? — спросила Ольга.

— Как? И куда? Я ведь знал, как ты меня ненавидишь.

— Глупости.

— Вовсе нет. А почему ты ко мне не пришла?

— Потому что в Багдаде уже возвестили, что сын визиря Мубарак и принцесса Будур больше не муж и жена, — усмехнулась Ольга, и эту ее усмешку он не увидел, но почувствовал. — Если честно, сначала я не могла прийти. Тогда — да, тогда я тебя ненавидела, пока соображать не начала. А потом ты завел себе новую пассию, красотку Анжелику Метелкину, и я поняла, что слишком затянула с разговором по душам и опоздала. Так что разведемся без шума и пыли.

— Разведемся? — тупо повторил он.

— Ну да.

— С чего бы?

— Здрасьте! Ты же сам вчера сказал, что хочешь развестись.

— Мало ли что я сказал! — возмутился он и даже голос повысил, хотя до того оба разговаривали почти шепотом. — Я, в конце концов, хозяин своего слова: слово дал, слово обратно взял. Ты с ума сошла, что ли? Разводиться после всего, что мы пережили?

Ольга приподняла голову и оперла ее о локоть.

— Тарасов, ты сбрендил?

— Чего это?

— Ты же вчера полдня талдычил, как тебе необходимо развестись. Опомнись, тебя молодуха дома ждет!

— Да молодуха там без меня не скучает! — заорал он, подскочил на месте и сел, едва не стукнувшись о низкий потолок. — Ей же не конкретно за меня замуж хочется, а за… кого-нибудь, главное — за богатея. Чтобы статус и все такое. Пока я тут задницу себе морозил, Лика с Филькой в койке кувыркалась.

Нашарив в кармане дубленки сигареты, Алексей прикурил, а потом улегся обратно, зло сопя и пуская дым в потолок. Спустя мгновение, спохватившись, спросил:

— Тебе не мешает?

— Ты давно узнал? — спросила Ольга тусклым голосом.

— Недавно. А если быть точнее — вчера и узнал.

— Как?

— Так. Недаром я не люблю разные гаджеты-хренаджеты, фото в Инстаграме, твиттеры, «аськи» и все такое. Эта дура даже в сортир без телефона не ходит, не говоря уже о койке. Пока мы с тобой в кафе сидели, она с Филькой трахалась, и, наверное, мобильный рядом валялся.

— И что?

— Да ничего. Видать, нажала случайно, ну и позвонила мне. А я слушал. Минут пять, пока ты в туалет ходила…

— А, вот, значит, почему ты такой злой был и домой спешил? — невесело усмехнулась Ольга. — А я-то гадала, чего это ты как с цепи сорвался, гаишникам нахамил… Бедная девочка. Ведь выгнал бы на улицу, еще пинка дал… М-да, не предполагала, что они так долго будут шифроваться…

Последнее Ольга произнесла весело, без всякой жалости к «бедной девочке». Алексей помолчал, а потом подозрительно спросил:

— Ты что — знала?

Ольга кивнула и неохотно ответила:

— Давно. С полгода уже, наверное. Даже больше.

— Откуда?

— Да случайно все вышло. Филька же — мой бывший студент и периодически консультируется по разным вопросам. А где-то в мае… да, точно в мае, он попросил организовать семинар для маркетологов и пиар-директоров. Сидели мы в кафешке, Филька помахал кому-то рукой и говорит: сейчас моя девушка подойдет. Ну… Лика и подошла.

— И что? — поинтересовался Алексей придушенным от ярости голосом.

— Ничего. Она сделала вид, что не узнала меня, я — что ее. Филипп чмокнул Лику в щечку, она пыталась отстраниться. Потом я ушла, а она долго ему что-то выговаривала. Филя все руками разводил.

— Чего же он так затупил?

— Бывает. Он ведь не знал, что у меня двойная фамилия, а на кафедре я всегда пользовалась одной половинкой.

Алексей хмыкнул. Выйдя замуж, Ольга присовокупила его фамилию к своей, став Тарасовой-Берген, а уже после разрыва целых три года игнорировала фамилию супруга. Преподавая, она представлялась студентам как Ольга Берген. Так что наставивший рога начальнику Филипп действительно не подозревал, что она — та самая Тарасова. Лика этих тонкостей тоже не знала. Она вообще мало интересовалась прошлым Алексея, предпочитая жить в настоящем.

— Не могла мне сказать? — спросил он.

Ольга фыркнула.

— И как бы я при этом выглядела?

— А я как выглядел, когда жил с шалавой?

— Сам выбирал, — устало ответила Ольга. — Значит, такую и хотел. Дай мне сигарету…

Он снова нащупал в кармане мятую пачку, зажигалку и сунул Ольге не глядя, в последний момент сжав ее теплую ладошку.

Держать бы так и не отпускать никогда-никогда…

Она курила, лихорадочно затягиваясь, молчание становилось напряженным и тягостным, но прервать его Алексей решился не сразу, хотя, казалось бы, чего проще? Возьми и произнеси давно выстраданные слова…

— Я в своей жизни только одну женщину хотел, — сказал он с внезапной горечью. — И любил всегда одну. С семнадцати лет. И сейчас люблю, хотя думал, что все кончилось. Дурак я, да? Скажи, дурак?

— Почему дурак? — жалобно прошептала она.

— Потому что надеюсь…

— Тарасов, — назидательно произнесла она деланно-бодрым голосом, насквозь фальшивым, — что у тебя в голове? Это же все стресс, внештатная ситуация, борьба за выживание. Завтра нас спасут, и мы снова разбежимся по своим углам…

Оттого, что она озвучила его собственные трусливые мысли, Алексей вдруг рассвирепел.

— Это не я дурак, а ты дура, если думаешь, что я еще раз тебя брошу!

— Леша, — прошептала она и потянулась к его щеке. — Лешенька…

От ее губ пахло спиртом, медом. Не в силах больше сдерживаться, Алексей едва ли не с рычанием набросился на Ольгу, тиская тело, незнакомое и привычное одновременно, отвечающее на каждое прикосновение с забытой нежностью и страстью. И в голове, гудевшей, как трансформатор, от переизбытка информации и переживаний, вдруг стало восхитительно пусто и легко. Сорвав с Ольги одежду, он торопливо взгромоздился сверху, не давая ей опомниться, и теперь чувствовал ее всю, как раньше, словно не было трех лет одиночества.

Эта женщина снова принадлежала ему без остатка, до самых кончиков волос.

Было жарко, словно колючая вьюга наконец-то смилостивилась и отступила прочь, не выдержав любовного натиска. Перекатившись на спину, он уложил Ольгу сверху, продолжая целовать, мять и тискать. Ее кожа казалась обжигающе горячей, и от прикосновения к ней Алексей покрылся гусиной кожей.

В печи еще горел огонь, и в том, чтобы заниматься любовью на вулкане, была какая-то пикантность. Они так спешили, словно мир готовился вот-вот рухнуть, провалиться в тартарары, и действительно, покачнувшийся мир вдруг стал невыносимо душным. Дышать было все труднее и труднее, вырывающиеся из их ртов звуки походили то ли на стон, то ли на хрип. И на самом пике наслаждения, когда Вселенная подалась навстречу, со всеми несущимися вниз звездами, в сенях что-то загремело, а потом дверь открылась, впуская холод и запорошенного снегом человека с автоматом.

Ноги выше колен уже почти одеревенели, и переставлять их было тяжело. Ванька подумал, что если бы он сбежал в кирзачах, то точно бы остался инвалидом. Слава богу, кто-то много лет назад придумал валенки. Механически передвигая ноги, Ванька жмурился от колючих снежинок, уткнувшись носом в воротник подстежки.

Призрачный огонек, манивший к себе, вдруг погас. Паника моментально накрыла Ваньку тяжелой плитой. Он задохнулся от страха и, не соображая, что делает, помчался вперед. Споткнувшись, упал носом в снег, но, не обращая внимания на боль, поднялся и снова побежал.

— Мамочка, мамочка, — причитал он. — Не надо, пожалуйста!..

В ужасе он обернулся, надеясь увидеть позади горящую скирду, но путь, проделанный им, шел под уклон. Если скирда еще горела, снизу этого не было видно. Вьюга торопливо заметала его следы, словно издеваясь.

Ванька заметался на одном месте, не зная, что делать дальше.

Вперед? Назад? Зачем он вообще вылез из спасительного сена? Зачем ушел с дороги?

Поправка. Зачем вообще сбежал? Из-за Аньки и Димки? Они сейчас лежат в теплой постельке, строят планы, а он замерзает тут, в глуши.

Вперед? Назад? Бегая с места на место, он окончательно потерял ориентир и разрыдался от страха. Нагнувшись, Ванька почти елозил носом по снегу, стараясь разглядеть хоть какой-то след.

Господи, да откуда же он пришел?

Не разбирая дороги, парень побежал, как ему показалось, в обратном направлении, но очень скоро понял, что не поднимается, а спускается, значит, спешит прочь от спасения. Сообразив это, Ванька остановился было, однако тут же споткнулся и брякнулся в снег. Автомат, болтавшийся на спине, больно ударил его между лопаток. Матерно выругавшись, Ванька поднялся и уже было повернул назад, как вдруг впереди увидел нечто непонятное, остроугольное, более темное, чем все вокруг.

Крыша! Это же крыша! Добрался! Добрался!

Спустя несколько минут его радость поутихла. С автоматом наперевес он медленно шел по пустой деревне, озираясь по сторонам. Разбитые, разграбленные дома встречали его пустыми окнами. Уже совсем отчаявшись, он вдруг увидел, как из трубы ближайшего дома вылетел сноп крохотных красных искр.

Ванька не стал стучать. Крадучись, он прошел по двору, поднялся на высокое крыльцо и шагнул в незапертые сени. А потом, сняв автомат с предохранителя непослушными пальцами, рванул на себя дверь.

Тепло.

Это было первым, что Ванька почувствовал. В нос ударил кислый запах старого дома, сырых тряпок, дыма, а еще чего-то съестного, с жирным мясным привкусом, отчего во рту сразу стала скапливаться слюна. Он вспомнил, что ничего не ел с того момента, как выбрался из машины, непроизвольно сделал шаг вперед, но тут же замер, прислушиваясь.

Разглядеть что-то в темноте дома было тяжеловато, однако Ванька сразу понял, что не один. Нечто живое находилось рядом. Оно дышало и пахло человеческим потом. Он покрутил головой, а потом услышал шорох сверху и с перепугу нажал на курок.

Короткая очередь показалась оглушительным громом. Пули ударили в широкие доски деревянных полатей, выбив щепки, а на печи взвизгнули женским голосом.

— А ну, слезайте! — скомандовал Ванька срывающимся на писк голосом. — Слезайте, пока я вам новых дырок в башках не наделал! Ну? Я не шучу!

— Ладно, ладно, сейчас, — ответил мужской голос. — Слезаю.

— Давай.

— Погоди секунду…

— Я сказал — слезай!

— Да погоди ты, я без штанов, — ответил мужчина, и в его голосе не было страха.

— Без штанов даже лучше, — запальчиво возразил Ванька. — А то, может, у тебя там нож.

В темноте, сквозь вонючий пороховой дым, он разглядел две босые ноги, свесившиеся вниз. Через секунду на пол спустился мужчина: высокий, сухокостный и действительно голый, если зрение не обманывало. На всякий случай Ванька отошел в угол, к холодильнику, торчавшему у закрытых темных дверей.

— Где здесь свет включается? — спросил он.

— Нет здесь света. Пустая деревня, мертвая. Вон, керосинка на столе и свечка где-то там же… Ты бы пукалку свою опустил, а?

— Зажги, — велел Ванька, как ему показалось, решительно, не сводя с мужчины ствола. — И руки подними. Не вздумай прыгнуть, я тебя в полете продырявлю.

— Слушай, парень, не психуй, а? — спокойно сказал мужчина, но страх в его голосе Ванька все же почувствовал и приободрился. Было по-мальчишески приятно запугивать большого взрослого дядьку. В детстве они с пацанами залезали на старый сарай, заросший кленом, и орали дурными голосами, стоило кому-то пройти мимо. Однажды ребята напугали местного сторожа, и тот очень потешно хватался за сердце, оседая наземь. Он потом нажаловался матери, которая долго таскала озорника-сына за ухо, заставляя унижаться. И теперь этот голый человек в чужом доме напомнил Ваньке сторожа, словно дав возможность сравнять счет.

— Мужик, ты меня не понял или у тебя линия жизни по локоть? Я сказал: иди и свет зажги, чтоб я знал, куда лучше целиться.

Мужчина поднял руки и осторожно, боком, прошел ближе к печи, пошарил на столе и чиркнул зажигалкой. Огонек высветил его худое лицо с резкими скулами, тонким носом и плотно сжатыми губами. Он ткнул зажигалкой в огарок свечи. На кончике фитиля затеплился слабый огонек, отодвигая темноту к стенам. Ванька увидел на столе керосинку и махнул в ее сторону стволом.

— Ее тоже зажги.

На этот раз возражений не последовало. В какой-то момент мужчина взвесил лампу в руке, словно прикидывая, не швырнуть ли ее Ваньке в лицо, но тот снова поднял автомат, и мужчина сделал вид, что ни о чем подобном даже не думал.

Керосинка ярко осветила кухню. На миг Ванька зажмурился, но мужчина не воспользовался этим. Зато на печи мелькнула белая смазанная тень, и вроде бы даже на миг появился вытаращенный в страхе глаз, окруженный темными волосами.

— Она пусть тоже спускается, — сказал Ванька. — Эй, кто там? Спускайся вниз.

— Парень, успокойся, — миролюбиво произнес мужчина, но в его голосе наконец послышались злость и страх, что заставило Ваньку приободриться. Он навел ствол на печь и скомандовал:

— Считаю до трех. Раз! Два!..

— Хорошо, я спускаюсь, только не стреляйте, — ответила женщина.

— Можешь тоже не одеваться, — хохотнул Ванька, хотя ему на самом деле вовсе не было весело, наоборот, было страшно. Так страшно, что руки ходили ходуном при мысли, что ему придется сделать, если эти двое набросятся на него и попытаются отобрать оружие.

Он начнет стрелять, и тогда пути назад уже не будет.

Разумная часть мозга, скукожившаяся от стужи, начала оттаивать и подавать робкие сигналы, мол, еще ничего не потеряно, он не сделал ничего такого. Ну, сбежал, ну, захватил машину с водителем, ну, выстрелил из автомата и сжег скирду. Да, будет трибунал, но при хорошем адвокате он сможет выкрутиться, да и, вообще, скорее всего, получит условное наказание. Вон у них в части, пьяный прапор взял из комнаты хранения оружия АКС и поехал пугать тещу, так ему ничего не сделали. Подумаешь, посидел немного в вокзальном приемнике да получил потом по мордасам. И все. Ему даже на пользу пошло, потому что он пить бросил аж на месяц, ходил смирный и тихий. Потом, правда, опять сорвался, но автоматов больше не брал.

«Так то прапор, — хихикнул злобный голосок в голове, прежде чем Ванька опустил автомат. — Своих все одно отмажут. А ты — никто. Мясо. До срочников никому нет дела. Так что влепят тебе на полную катушку».

Мамка будет плакать. При мысли о рыдающей на суде матери Ваньке поплохело.

Женщина тем временем стала спускаться. Она успела нацепить на себя темный свитер, скрывавший голую попку, но от увиденного у Ваньки все равно приятно заныло внизу живота. Эти голые, молочно-белые ноги, нащупывающие точку опоры, хотелось трогать, гладить, а еще больше забросить себе на плечи, творя с их хозяйкой всякие непотребства, которые ему хотелось делать с Анькой, Анькиной сестрой, а иногда даже с их мамашей, которая на удивление хорошо сохранилась.

С Анькой они долго целовались, терлись друг о друга, он мял рукой ее маленькие груди, но по-настоящему она дала ему всего раз, напившись в хлам на собственный день рождения, и Ваньке это так понравилось, что он долго просил еще, скуля, как щенок. Однако она не осчастливила его даже перед уходом в армию, хотя он просил долго и даже обиделся насмерть, услышав отказ.

— Я тебя ждать буду, — сказала Анька тогда, но Ванька отмахнулся. Что толку от ее обещаний получить все потом, если хотелось в тот самый миг?

И внезапно сейчас, в этом доме с кислым запахом, Ваньку охватила такая невероятная злость на всех двуличных шлюшек, сулящих вечную любовь и верность, а в итоге кидающих честных и благородных парней, что он едва не нажал на курок, всадив длинную очередь в спину женщины.

Та повернулась, боязливо глядя на него.

Женщина была красива. Глядя на нее, он почему-то подумал про Анькину мамашу: те же длинные темные волосы, огромные оленьи глаза мультяшного Бэмби, трясущиеся от страха пухлые губы под аккуратным носиком. Не девочка, конечно, но хороша. Тонкий мужской свитер не скрывал ее фигуру с тонкой девчоночьей талией и довольно большой для такой худенькой женщины грудью, при взгляде на которую в горле моментально пересохло.

Красотища! И чего она голой не спустилась?

Ванька подумал, что, имея на руках полный боекомплект, он может заставить эту женщину делать что угодно, прямо на глазах мужика, глядевшего на него исподлобья. «Так рискни!» — хихикнул голос в голове.

«Не будь козлом!» — устало посоветовал другой.

От печи несло жаром, и намерзшийся Ванька почувствовал, что смертельно устал и ему больше всего хочется не стоять вот тут с автоматом, а забраться на теплую печь и уснуть. Но перед этим, конечно, пожрать. Как бы там ни было, автомат он слегка опустил.

Женщина вдруг сделала резкое движение и бросила на пол какой-то ком. Ванька тут же вскинул оружие.

— Эй! Я что, разрешил двигаться?

— Это просто джинсы, — быстро сказала женщина и перевела взгляд на мужика. — Пожалуйста. Он же голый стоит.

— Постоит, — грубо ответил Ванька, осторожно подвинул к себе тряпичный ком, опустился на корточки и пощупал.

Действительно, джинсы. Обычные.

Он торопливо обшарил карманы одной рукой, выудил кошелек, мобильный и брякнувшие железом ключи на кожаном брелоке. Бумажник Ванька тут же открыл, вытряхнул из него деньги, кредитки и торопливо сунул их себе в карман, вынув мобильный из чехла, нажал на кнопку. Экран остался темным. Ванька нажал еще несколько раз, но телефон, похоже, умер. Женщина наблюдала за этим безучастно, на лице мужчины появилась едва заметная презрительная усмешка.

— Похихикай мне тут, — пригрозил Ванька и потряс ключами. — Машина где?

Улыбка мужчины стала просто издевательской.

— На дороге.

— В смысле?

— В прямом. На дороге. Заглохла.

— Да ну? — недоверчиво осклабился Ванька и покрутил стволом на уровне пупка мужчины. — А если я найду?

— Ищи, — равнодушно ответил тот. — До нее километров… пять, семь… Можешь начинать искать прямо сейчас.

— Нет, мужик, ты, правда, нарываешься, — прищурился Ванька и даже подумал, не прострелить ли ему коленку? А что? Пусть бы поорал тут…

— Здесь нет машины, — быстро сказала женщина. — Она действительно где-то там, на дороге. Можете ее забрать, если хотите, только не стреляйте.

— Я и так могу забрать все, что хочу, — похвастался Ванька.

— Я поняла, — ответила она, как показалось, вполне серьезно, не то что этот высокомерный козел. — Но машины здесь нет. Я даже объяснить не могу, в каком месте мы ее бросили. Где-то далеко…

Ванька задумался, что удалось с невероятным трудом, поскольку от тепла ноги выше колен начало покалывать, а ступни в валенках и подавно горели жаром. Ему смертельно хотелось разуться, но упускать инициативу было нельзя. Наконец невнятный клубок мыслей сформировался в одну четкую линию, и Ванька недоверчиво произнес:

— Так вы что, тут не живете?

— Чудеса дедуктивного метода. Браво. Нет, не живем мы тут, — усмехнулся мужчина. — Штаны можно надеть?

— Я тебе сейчас точно промеж глаз влеплю, сука, — прошипел Ванька.

— Леш, не надо, — быстро сказала женщина.

«Ага, — подумал Ванька, — значит, его Алексеем зовут. Интересно, как зовут женщину?»

Ваньке очень хотелось узнать ее имя, но вместо этого он спросил:

— И как вы тут оказались?

— Пришли, — пожала плечами женщина. — От дороги, там еще указатель был. Думали, недалеко, а тут вот что… Деревня пустая, нет никого…

— На машине можно уехать?

— Вряд ли. Да и найти ее надо… Можно он оденется?

Ванька пнул джинсы, и те подлетели к ногам Алексея. Неторопливо подняв брюки с пола, мужчина натянул их на себя и сказал:

— Парень, мы тут в такой же заднице, как и ты. Так что опусти автомат, давай спокойно поговорим.

— Ты меня с собой не равняй, — зло проговорил Ванька. — За тобой охоту не ведут.

Фраза прозвучала по-киношному глупо, но на короткий момент Ванька представил себя Джоном Рэмбо, заброшенным в тыл к вьетконговцам. Ему вдруг стало себя до ужаса жалко, потому что это была такая глупость. Бросив взгляд в сторону закрытых дверей, он мотнул головой и спросил:

— Там что?

— Ничего, — ответила женщина. — Комната. Мы ее закрыли, чтобы тепло не расходовать.

— Точно ничего?

Она отрицательно помотала головой, при этом на лице не дрогнул ни один мускул. Все еще не доверяя, Ванька рванул дверь, откуда повеяло холодом, и торопливо заглянул внутрь. Квадратная комната казалась необитаемой, в ней было гораздо холоднее и пахло дымом. Вьюга колотила в окна, но ее рев вроде бы стихал, а может, это только мерещилось. Поежившись, Ванька торопливо закрыл дверь, потом, чувствуя, что вот-вот упадет, опустился на приставленную к столу лавочку и вяло спросил:

— Есть что пожрать?

Аня Терехина совсем не обрадовалась визиту полицейского, достаточно бесцеремонно ввалившегося в квартиру. К счастью, родителей не было. Кроме нее, дома был только Димка, с настороженным вниманием прислушивающийся к беседе и нервничавший гораздо больше Ани.

— Так, значит, Лыткин вам звонил? — уточнил полицейский и что-то черкнул в своем блокноте. — Когда?

Аня вздохнула.

Полицейский был довольно молодым, с худым асимметричным лицом юного Ганнибала Лектера, каким его представил в фильме француз Гаспар Ульель, разве что в более потасканном или, как говорила мама, «побитом молью» варианте, с уставной прической, плохо выбритый и довольно усталый. Казалось, его покрасневшие глаза все никак не могут сфокусироваться на ее лице, сползая взглядом к голым коленкам. Так что в целом этот мент со злой обветренной физиономией Ане почти понравился. Она даже ногу на ногу закинула и привычно стрельнула глазами, не смущаясь присутствием будущего мужа.

— А как вас зовут? — спросила она томным голосом.

Димка кашлянул, но Аня не обратила внимания.

— Меня зовут сержант Макаров, — сурово ответил мент и, помявшись, добавил: — Артем Андреевич.

Макаров! Смотрите-ка! И фамилия в тему. Аня весело подумала, что все правильные менты непременно должны носить какие-то соответствующие фамилии. Макаров, например. Или Тульский-Токарев, как в сериале. Или вообще — Смирнов.

— Очень приятно, — произнесла вежливая Аня. — Знаете, а мы с вами, можно сказать, коллеги. Я вот на юридический поступила…

Димка недобро зыркнул глазом и кашлянул, что Аня поняла весьма недвусмысленно, поставила обе ноги на пол и даже глаза потупила, но тем не менее на правильного Макарова поглядывала искоса, улыбаясь уголком губ, чтобы на щеке показалась ямочка.

— Анна, это все очень серьезно, — устало проговорил Макаров. — Когда Лыткин вам звонил?

— Вечером, — подал голос Димка. — Довольно поздно, часов в одиннадцать.

— Да, да, — закивала Аня. — Мы уже ложиться собирались, и тут — бац… Я, дура, трубку взяла, хотя номер незнакомый был. Еще подумала: кто-то из друзей на свадьбу напрашиваться станет, а тут — Ванька…

— Что он сказал?

— Ничего, — фыркнула она. — Обзывался.

— Обзывался?

— Ну да.

— Как?

— Не хватало мне еще всякую фигню про себя тут повторять! — рассердилась она. — И вообще, какая разница?..

— Угрожал он, — вмешался Димка. — Сказал, чтоб мы боялись и что свадьба будет веселенькая. Что-то в этом духе. Еще про какие-то аргументы, я не разобрал, если честно. Я ему сказал, чтоб не лез к нам, а он…

Димка задумался, потом неуверенно произнес:

— Ванька вроде как убить нас хотел…

— Да что он может, лошара, — фыркнула Аня. — Сколько его помню, чего-то бубнил себе под нос, губошлеп фигов. Я и дружила-то с ним из жалости, и то никаких надежд не давала…

Вспомнив, что она однажды все-таки переспала с Ванькой, Аня смутилась и слегка покраснела, но потом с вызовом посмотрела на Макарова, и, придвинувшись к Димке поближе, положила голову ему на плечо. Вот, мол, какая у нас идиллия, любуйтесь.

Сержант Макаров любоваться не хотел и все что-то черкал в блокноте, а потом решительно потребовал назвать номер, с которого звонил Лыткин. Переписав его, торопливо попрощался.

— Визитку возьмите, — сказал он. — Если вдруг Иван опять позвонит… В общем, сразу наберете.

— Конечно, — кивнула Аня, хотя мент своим занудством ее разочаровал, и она совершенно не хотела ему звонить, даже если Ванька действительно объявится. Ничего в этом Макарове нет интересного. И на Гаспара Ульеля он совсем не похож, вот нисколечко. Подумаешь! Спасать он пришел, а у самого вид, словно вот-вот в голодный обморок свалится. И без него обойдемся.

Не скажешь, чтобы Ваньку ожесточенно искали, и майора особого отдела Андрея Волина это невероятно раздражало.

Для полиции Лыткин был всего-то дезертиром, пусть вооруженным, пусть потенциально опасным, но все-таки куда менее опасным и непредсказуемым, чем банда грабителей, мастерски обчищающая сейфы плохо охраняемых офисов. За грабителями гонялись куда как более рьяно, однако безрезультатно. На сбежавшего из воинской части Лыткина в полиции вообще махнули бы рукой: не их проблема. Пусть вон армейские отдуваются. И лишь автомат с боекомплектом, прихваченный дезертиром, заставлял относиться к девятнадцатилетнему парню с определенной долей внимания.

— Найдем, — отмахнулся заместитель начальника городского ОВД майор Карпухин. — Куда ему деться-то? Андрей… как тебя по батюшке?

— Борисович.

— Вот я и говорю, Борисыч, пойдем водочки тяпнем для сугреву? А?

— Вот тут он в последний раз выходил на связь, — словно не слыша, сказал злой Волин, показав подбородком на монитор, где пульсировала крохотная точка. — Похоже, Лыткин бежит прочь от дороги прямо через поле. А вот тут у нас Юдино, как вы говорите, мертвый поселок. Если он в такую погоду выйдет к нему, вероятно, заляжет там. Может, в этом Юдино есть где отсидеться.

На пылающего энергией особиста Карпухин посмотрел с неудовольствием, а присутствовавший при беседе поселковый участковый и подавно — с понятной любому тоской.

«Знаем мы таких энтузиастов, — думал участковый, — они зайца в поле загоняют, чего уж про меня говорить. От водочки отказался, цаца какая! Еще заставит в такую погоду по морозу бегать!»

Эта умная мысль сподвигла его вмешаться в диалог. Участковый кашлянул, но майор не оглянулся, и тогда он кашлянул громче, а потом робко сказал:

— Там почти все дома разобраны. Сами знаете, наверное, в деревнях ничего не пропадает просто так, тем более при теперешней дороговизне. Едва дом бросают, как его тут же разберут на дрова или еще на какие нужды. В кулацком хозяйстве и пулемет сгодится.

— Почти или все разобраны?

— Ну… Может, пара целых есть. Далековато это Юдино, чтобы туда за барахлом всяким ездить. Там и дороги никакущие, осенью не проехать. Летом разве что или как сейчас, зимой…

— Значит, будем надеяться, что он найдет где отсидеться, — обрубил Волин рассказ о дорогах. — Собирайте людей, утром поедем туда.

Участковый надулся и уставился в угол. Как пить дать зря скатаются, а потом на него, бедного, шишки посыплются, почему, дескать, не предупредил, что там пусто.

— Утром? — крякнул Карпухин.

— Ну да. Кого вы собрались искать в такую погоду? Никуда он от нас не денется, если не замерзнет, конечно, но тут уж как карта ляжет.

— Вот и я думаю, — обрадовался Карпухин. — Сегодня мы уже точно никого не найдем, а завтра с утреца двинем. Не парься, Борисыч, найдем. Давай я тебя в гостиницу отвезу. Или, может, все-таки водочки?

— Водочки… Водочки можно, — вздохнул Волин. — Устал я чего-то. Перенервничал.

Он действительно как-то осел, словно сдутый воздушный шар. До тех пор, пока решение не было принято, Волина поддерживал адреналин, а сейчас, когда самое важное оставили на завтра, энергия улетучилась, оставив место апатии. Захотелось упасть в кровать и заснуть. И водки… да, водки тоже захотелось, непременно с солеными огурцами. Волин даже хотел спросить, чего дадут на закуску, но постеснялся. Чего уж совсем борзеть, и так на него волком смотрят, а он тут, между прочим, не начальник.

Они уже собрались расходиться, когда на столе припадочно затрезвонил телефон. Дежурный сообщил, что в районе поселка Юдино застряла семья Тарасовых.

— Только этого нам и не хватало, — вздохнул Карпухин, бросив трубку.

В середине банки тушенка так и не прогрелась, но Ваньке было все равно. Положив автомат на колени, он жадно ел, выгребая содержимое вилкой с кривыми зубьями, не удосуживаясь нормально прожевывать. Скользкое мясо, холодное, в слое жира, было не особенно вкусным, но в тот момент Ваньке казалось, что ничего лучше он не ел.

Ольга и Алексей сидели в горнице на табуретах, сложив руки на коленях, как примерные школьники. Их обреченная покорность Ваньке невероятно нравилась. Был все-таки определенный кайф в том, чтобы заставлять людей плясать под свою дудку, пусть даже это не дудка, а ствол, и в магазине тридцать патронов калибра 5,45 миллиметра.

Вначале он отошел к дверям и велел Алексею войти в горницу, сесть на стул и не шевелиться. Затем по его приказу Ольга вскрыла две банки тушенки и поставила их греться на печь, рядом со старым чайником, а уже потом была точно так же сослана в горницу, прохладную, как Сибирь. Ваньке, тяпнувшему водочки из стоящей на столе бутылки, хотелось заставить Ольгу прислуживать за столом, но здравый смысл все же взял верх над дурной кровью, бурлившей в башке. Женщин нельзя недооценивать. Кто знает, что в голове этой… глазастой? Отвернешься, а она, как Сара Коннор, вырубит тебя ударом ребра ладони.

Ничего. Успеется.

Отрыгнув, Ванька отодвинул в сторону почти пустую консервную банку. Плеснув из бутылки в жестяную кружку немного водки, он выпил, подцепил вилкой из миски соленый груздь и смачно захрустел, морщась от удовольствия. В животе разгорался алкогольный пожар, слегка придушенный немудреной закусью, отчего по венам бежали приятные огоньки, покалывающие кончики пальцев.

Хорошо!

— Слушай, парень, давай поговорим? — негромко предложил Алексей.

— Тебе что, разрешили пасть разевать? — ответил Ванька, злясь, что голос прозвучал пискляво, как у девчонки. — По-моему, я ясно сказал: закрыли рты и не вякаем.

— Тебе не всё равно: говорим мы или молчим? Ночь длинная. Или ты торопишься куда?

— Никуда я не тороплюсь. Я, может, тишины хочу. И спокойствия. Ясно тебе?

— Ясно, — мягко ответил Алексей. — Чего тут неясного? Только…

— А раз ясно, заткнись.

Ваньке показалось, что последнюю фразу он произнес достаточно внушительно, и голос не дрожал, выдавая его нервозность, но мужик почему-то не заткнулся и вроде даже не испугался.

— Парень, послушай, я не знаю, какие у тебя причины были для побега, но просто поверь: нам тоже досталось. Мы устали, вымотались, почти весь день шли пешком и думали, что замерзнем, пока этот дом не отыскали. Так что мы тебя очень понимаем.

— Откуда ты знаешь, что я сбежал? — подозрительно спросил Ванька.

Алексей вздохнул:

— Я же не слепой. Я что, не вижу, как ты одет, какая у тебя стрижка? Я даже примерно представляю, откуда ты дал дёру, и нам на это наплевать. Делай, что хочешь, иди, куда шел, мешать не будем. Только стволом своим не размахивай, ладно?

— Дядя, ты бы мне не указывал, — проговорил Ванька и фальшиво рассмеялся. — Пушка у меня, так что я тут командую, ясно? И вы будете делать то, что скажу. Скажу — станете дорогу чистить до самой трассы, скажу…

Тут он бросил взгляд на грудь Ольги, съежившейся от этого взгляда, и запнулся.

— В общем, будете делать то, что я велю, ясно? — подытожил он и снова налил себе водки.

Закусив груздем, Ванька тряхнул головой, отгоняя наваливающийся сон. От медленно остывающей печки шло уютное тепло, от которого хотелось свернуться калачиком прямо на полу и заснуть. На мгновение Ванька подумал: в словах Алексея есть свой резон. Какое им, по сути, до него дело? Можно договориться и устроиться на боковую. Все равно раньше утра никто никуда не пойдет.

«Нет, — шепнул ему внутренний голос. — Как только ты уснешь, они отнимут оружие и убьют тебя. А не убьют, так сдадут ментам. И еще скажут, что угрожал. А это срок, и срок похлеще, чем за побег и нападение на беззащитного инженеришку».

Ванька вспомнил: по выходным им разрешалось смотреть в казарме телевизор хоть весь день. В будни — только вечером, с семи часов, согласно дурацким правилам, установленным неизвестно кем. А когда смотреть было совсем нечего, сержант запускал диск со старыми советскими комедиями: «Кавказской пленницей», «Полосатым рейсом», «Джентльменами удачи». В последнем фильме герой по кличке Косой пояснял другому, со смешным именем Василий Алибабаевич, сколько тот получит, если их повяжут.

«Год у него был. Три за побег, пять за детсад», — ухмылялся Косой. И сконфуженный Василий Алибабаевич снова садился на скамейку.

В активе Ваньки не было ограбления детсада. У него, помимо побега с оружием, имелись захват автомобиля и угрозы водителю, и теперь к этому «кое-чему» добавлялся новый эпизод. В голове закопошилась трусливая, паническая мысль: как было бы замечательно все бросить и помчаться домой, к маме, уткнуться ей в плечо и рассказать о своих бедах, а уж она-то нашла бы выход. Почувствовав, как скривились в плаксивой гримасе губы, Ванька нахмурился, протянул руку к бутылке и отхлебнул прямо из горлышка. Водка обожгла горло. Ванька выпучил глаза, закашлялся и торопливо стал запихивать в рот разломанные грибы. Отдышавшись, он поднялся, бросив на Алексея дурной взгляд.

— Эй, ты чего это хочешь делать? — всполошился тот.

Ванька глумливо усмехнулся.

— Очкуешь? Не боись, мужик, отлить мне надо.

— Туалет во дворе.

— Да ну? Может, мне вообще до ворот прогуляться, чтобы вы тут своими делами занялись, а? И обратно не торопиться? А может, лучше пойти и сдохнуть там, на улице?

— Как бы это было замечательно, — пробормотала Ольга тихо, но Ванька ее услышал и сделал в памяти зарубку непременно поквитаться за столь неосторожные слова. Покрутившись на кухне, заглянув под умывальник и обнаружив отсутствие помойного ведра, он, недолго думая, открыл подпол и, расстегнув штаны, вытащил свое хозяйство наружу.

— Пардон, мадам, — икнул он и рассмеялся.

Ольга отвернулась и скривилась от отвращения, когда тугая струя ударила в ступени деревянной лестницы и покатилась вниз с веселеньким журчанием. Все еще ухмыляясь, Ванька стряхнул последнюю каплю и стал застегивать штаны, чему ужасно мешал автомат. Положив его на стол, Ванька стал теребить непослушную, не подходящую по размеру пуговицу на форменных штанах, пришитую вместо давно оторванной.

В этот момент Алексей прыгнул.

Время, и без того притормаживающее, двигающее стрелки с пробуксовками, вовсе остановилось. Предметы и звуки застыли, словно мухи в янтаре. Вокруг воцарилась неподвижная, пугающая тишина, плотная, как пудинг.

С перекошенным от страха ртом Ванька смотрел, как на него летит Алексей, тяжелый и опасный, словно дикий буйвол. Смотрел и не мог пошевелиться, оглушенный паникой, с замершими у ширинки руками. И не было в его пустой голове никакой мысли, кроме той, что сейчас ему придет полная кабзда, и все потому, что он невовремя решил отлить. И родной «калашников» лежит в спасительной близости, только руку протяни, а руки, деревянные, непослушные, не тянутся. Ванька с шумом выдохнул, губы плаксиво скривились.

А потом Алексей споткнулся о разбросанный по полу хлам, врезался плечом в дверь, и замахал руками, пытаясь удержаться на ногах.

Время тут же вернулось в привычный ритм, разрывая скопившийся вакуум в клочья. Заорав, Ванька схватил со стола автомат и, не глядя, нажал на курок, отправив пули в полет смертельным веером по кривой дуге. Он еще успел подумать, что, вероятно, не загнал патрон в ствол, а может, и вовсе не снял автомат с предохранителя, но, когда смертельная машинка затарахтела в руках, понял, что сейчас произойдет что-то ужасное. И ему из этого кошмара не выбраться никогда.

Пум-пум-пум-пум…

Брызнуло осколками оконное стекло, и оттуда моментально повеяло холодом. Холодильник отозвался жестяными ударами, когда пули, высекая искры, пробили его насквозь. Алексей ахнул и тяжело упал на живот, а Ванька все давил на курок. Пули летели в потолок, перерубив бесполезный электрический провод, выбивая щепки из деревянных полатей, и звук был глухим, словно за досками начинался глубокий космос, в котором нет ничего, кроме пустоты и бессмысленных звезд.

Пум-пум-пум…

В горнице, зажимая уши руками, кричала Ольга. Этот вопль, придушенный и страшный, заставил Ваньку прекратить стрелять. Было страшно до такой степени, что парень едва не бросил автомат и не выбежал обратно в снег и холод, куда угодно, лишь бы подальше от этого дома и человека, которого он только что застрелил. Трясущимися руками Ванька отстегнул почти пустой магазин, выхватил из подсумка новый и, передернув затвор, осторожно шагнул вперед. Пороховой дым застилал кухню, бил в ноздри острой вонью, заставляя кашлять.

Если бы все вернуть назад! Он бы забыл про стерву Аньку, изменщицу, подлючку, и даже не подумал бежать ради нее из части. Сколько ему там служить-то осталось? Слезки, до следующей осени, в сентябре бы уже был дома, нашел другую и, может, даже женился бы назло этой проститутке. А теперь что? Теперь куда?

Дальше бежать некуда. Он только что застрелил человека. Он — убийца.

Но тут покойник вскрикнул от боли и перевернулся на бок, зажимая рукой плечо.

Ольга вдруг упала с табурета на пол и, воя, поползла на четвереньках к корчившемуся Алексею, шипевшему сквозь зубы матерные слова.

— Стоять! Стоять! — заорал Ванька, направляя автомат то на Ольгу, то на Алексея. — Лежать! Я что сказал?! Заткнулись оба! Пристрелю! А ну, стоять!

Не слушая, Ольга подползла к мужу и обхватила его, прикрывая руками, словно птица своих бескрылых детей.

— Не надо! Не стреляй, не стреляй! Что ты делаешь, сволочь! Что! Ты! Делаешь! Леша, Леша…

— Заткнись! Заткнись! — заорал Ванька, злой и перепуганный до полусмерти. Сейчас он уже был готов выпустить новую очередь в этих людей, случайно встретившихся ему на пути.

— Придурок больной, — прошипел Алексей и сплюнул. Между его пальцами, сжимающими простреленное плечо, бурлила кровавая река.

— Я придурок? Я?! — заорал Ванька. — А ты кто? Какого х… ты на меня бросился? Я же сказал, пристрелю.

Он почти рыдал, а голос срывался на предательский девчоночий визг, выдающий его окончательную и бесповоротную истерику, застилающую глаза. Тело сотрясала дрожь, палец на курке ходил ходуном. В глазах темнело от паники, а в животе образовалась сосущая черная дыра, втягивающая в себя остатки самообладания.

— Оль, успокойся, — шипел Алексей. — Не плачь. Там фигня, по касательной, наверное… Оль, нормально все, он промазал. Успокойся!

То, что он, оказывается, еще и промазал, взбесило Ваньку. Убедившись, что умирать Алексей не собирается, он отступил подальше, схватил со стола грязное полотенце и швырнул Ольге.

— Перевяжи его!

Она вытянула руку, пытаясь поймать старую тряпку, но та пролетела мимо, ударив ее прямо в лицо. Не сказав ни слова, Ольга трясущимися руками свернула коротковатое полотенце вчетверо и придавила к ране. Алексей приглушенно взвыл и вцепился в руку жены, не давая оторвать ее от окровавленного плеча. Под его кожей ходили тугие мускулы, как у готовящегося к прыжку зверя, а глаза горели такой ненавистью, что Ванька попятился. Уткнувшись спиной в буфет, он снова поднял автомат.

— А теперь, Бэтмен хренов, ты пойдешь вон туда.

Он мотнул подбородком в сторону открытого подпола. Глаза Алексея широко раскрылись, а потом сощурились, словно он собирался повторить свою попытку.

«И ведь прыгнет, сука, — с тоской подумал Ванька. — Что же делать? Добить?»

— Пожалуйста, не надо, — сказала Ольга торопливо, адресуя просьбу непонятно кому, а потом добавила умоляющим тоном: — Он же ранен. Там холодно.

— Ничего, ему полезно, — истерически хохотнул Ванька и угрожающе добавил: — Я непонятно сказал? Быстро залез в подпол.

— Пожалуйста… — повторила Ольга.

Алексей молчал, зло смотря Ваньке в глаза. Тот поднял автомат и, тщательно прицелившись, влепил пулю в верхнюю филенку двери, прямо над головой Ольги. Она сдавленно вскрикнула и зажмурилась.

— Следующая тебе в коленку, мужик, — предупредил Ванька, чувствуя себя скотиной.

От одиночного выстрела снова зазвенело в ушах, но противная слабость начала отступать, и даже колени трястись перестали.

— Ладно, — произнес Алексей. — Иду. Оль, отпусти меня. А ты, сука, если ее тронешь…

— То что? — хохотнул Ванька в припадке отчаянного сумасшедшего веселья. — Картошкой меня закидаешь?

— Только тронь, понял? — угрюмо ответил Алексей, но в его глазах плескалась лишь бессильная ярость.

— Тебе пинка дать для скорости, а?

— Оль, отпусти меня.

Но она все никак не могла сделать это. Вцепившись в мужа, Ольга до последнего держала его за руку, пока тот, повинуясь Ванькиному жесту, не оторвал от себя ее руки и не пошел к темному зеву подпола. Спускаясь по мокрым от мочи ступенькам, Алексей морщился от боли. Оказавшись внизу, он поднял голову и посмотрел Ваньке в глаза.

— Если ты ее пальцем тронешь, я тебя, суку, все равно урою, — предупредил Алексей. — Я тебя достану, и ты все равно сдохнешь.

— Угу, — фыркнул Ванька. — Но сначала — ты.

С этими словами он захлопнул крышку, оставляя пленника в темноте.

Вьюга вроде бы выла уже не так ожесточенно, да и ночь посерела, отступая к западу, если можно было верить слабенькому проблеску в заиндевевших окнах, а это означало, что сейчас девятый час утра и этот кошмар скоро должен закончиться, если повезет.

— Выпусти его, — тихо сказала Ольга. — Пожалуйста.

Она так и не поднялась с пола, сидя в углу у холодильника, поджав острые колени к подбородку. В полумраке в ее испуганных глазищах отражался мерцающий огонек свечи, придавая худому лицу потустороннюю мрачность. Ванька бегло глянул на нее, однако не только не открыл погреб, но даже вставил в скобу алюминиевую вилку. Со своего места Ольга видела, что крышка погреба едва заметно дрогнула, а потом, наткнувшись на преграду, легла на место.

— Послушай, ну что мы тебе сделали? — всхлипнула она. — Выпусти его. Мы вообще уйдем отсюда, если хочешь.

— Заткнись, — грубо сказал Ванька, уселся за стол, налил водки и выпил, морщась и кашляя. Грибов в миске не осталось, а вытаскивать их из початой банки было некогда. Чтобы заглушить водочный вкус, Ванька торопливо вытащил из банки прямо пальцами кусок холодной тушенки и засунул в рот.

На вкус она была как мыло, гадость страшная.

— Фаф фуфуф фифа? — спросил он с полным ртом.

Ольга неопределенно покрутила головой и нахмурила брови.

— Что?

— Вас будут искать? — спросил Ванька, глотая тушенку. Выпитая водка уже «забирала», приглаживая вздыбленные адреналином нервы.

Теперь она поняла и торопливо закивала, чему Ванька абсолютно не поверил и даже фыркнул.

— Кто это вас искать будет, если вы сюда пешком пришли, а машина фиг знает где?

— Мы СМС отправили, — пояснила она. Ванька недоверчиво покосился на мертвый мобильный, и Ольга быстро добавила: — Он еще работал. Мы тогда даже этот дом не нашли, торчали на улице, отправили сообщение, а потом телефон сдох.

— Кому отправили? — строго спросил Ванька, и даже мобильный в руки взял, надеясь, что она все-таки врет, телефон чудесным образом оживет, и в списке исходящих сообщений не будет ничего.

— Мы рассылку сделали, — ответила Ольга, как ему показалось, безжалостно. — Кто-нибудь все равно приедет. Машину найдут, и нас тоже.

— Не факт, — парировал Ванька и значительно погладил автомат. — Тут такое дело… Могут и не найти. А гостей я встречу.

Теперь он сам себе казался мужественным и крутым. А что? Мужика обезвредил в два счета и даже слегка подранил, а сейчас вон с его бабой разговоры ведет, хотя уже заранее понятно, чем это кончится. Баба расклеится, начнет нюни распускать, а он, весь из себя суперменистый, «снизойдет и пожалеет». Ванька такие вещи сто раз в кино видел. Скоро эта аппетитная бабенка с глазами олененка Бэмби будет умолять его о пощаде и сделает все, что он велит.

Подумав о том, что бы он хотел сотворить сейчас, Ванька почувствовал в штанах некое шевеление. Налив еще водки, он торопливо выпил, но даже закусывать не стал. Погладив автомат по цевью, Ванька вкрадчиво произнес:

— Тут, сладенькая, все от меня зависит: отыщут вас ваши дружбаны или меня найдут. А может, вообще никого. Еще от меня зависит, в каком состоянии вас найдут. Поняла?

Ольга не ответила, смотря на него немигающим взором, от которого в штанах не просто шевелилось — пульсировало и бухало набатом, но этот манящий взгляд одновременно и пугал. Ваньке до смерти хотелось, чтобы она, как в американских фильмах, сама поползла к нему навстречу и начала споро орудовать руками в районе ширинки, облизывая губы и постреливая снизу вверх блудливыми глазами.

Но в этом фильме героиня оказалась на удивление бестолковой. Сидя в своем углу, она даже не думала ничего предпринимать, словно не догадывалась, от кого сейчас зависит спасение ее жизни и жизни придурка-мужа, посаженного под замок, только глазами хлопала.

Тьфу, дура!

Ванька поднялся и сладко потянулся, расправляя плечи. Он подумал, что надо бы Ольге немного помочь определиться с выбором, и оттого многозначительно положил ладонь на выпирающий бугорок под ширинкой.

— Ну, так что скажешь? — глумливо осведомился он.

— Что я должна сказать?

— Сказать? Ничего.

— Чего ты от меня хочешь?

— А ты подумай. Я вообще-то в армии служил, баб давно не видел и уж тем более не щупал. Хочешь отсюда выбраться живой? Хочешь, а?

Ольга скупо кивнула, не сводя взгляд с его штанов.

— А мужика своего хочешь живым увидеть?

Тот же кивок, но теперь ее глаза вдруг сощурились и посмотрели ему в лицо, словно сквозь прицел, и не проглядывалось в них никакой киношной страсти, лишь презрение, страх и ненависть. Но Ваньке, подогретому водкой, было уже все равно.

— А раз хочешь, то должна постараться это заслужить. Будешь послушной девочкой? — спросил он, старательно копируя слова какого-то злодея из зарубежного триллера.

Пауза была осязаемой. От нее даже воздух застыл и высох, как в пустыне. Ванька ждал, что сейчас она наконец-то скажет то, что обычно говорят в таких случаях, и даже ухмыльнулся самодовольно. Но слов покорности не услышал. Вместо этого Ольга спросила будничным и совершенно не романтичным тоном:

— Как тебя зовут?

От неожиданности он икнул, а потом неуверенно ответил:

— Ваня. Иван то есть.

Она вдруг сжалась, словно от удара, словно он пригрозил ей расстрелом, и в мрачных темных глазищах мелькнула мука, чего Ванька понять не мог.

— Нашего сына тоже звали Иваном, — сказала Ольга. — Когда-то у нас была нормальная, счастливая семья. А потом наш сын умер.

Ванька сглотнул.

— Как это — умер? — недоверчиво спросил он.

— Утонул, — ответила Ольга, и в ее глазах блеснули слезы. — Давно уже. Три года прошло, сейчас бы в школу ходил, катался на лыжах, лепил снеговиков и… всякое такое, что делают дети зимой. Санки, горки, коньки… Все, что угодно. Я бы все ему разрешала, честное слово. А вместо этого мы уже третью зиму подряд ездим к нему на кладбище.

Ванька задышал ртом, словно ему вдруг ударили под дых. Эта неожиданная исповедь была совершенно не к месту и моментально сбила его с толку. Он открыл рот, чтобы пролепетать какую-нибудь глупость, вроде «очень жаль», но ему хватило ума промолчать, потому что нельзя высказать пусть даже дежурное сочувствие, а потом потащить женщину в постель, особенно если она его не хочет. А она не хотела, и это было понятно. Ванька моментально взбесился, но сказать не успел ничего. Ольга, похоже, не собиралась замолкать, выбрав его в собеседники. В ее хрипловатом грудном голосе слышалась тоска, смертельная, надрывная, как вой волчицы.

— Мы все ехали, ехали, ругались и вроде даже ненавидели друг друга. Потом машина сломалась, мы пошли пешком и еще больше ненавидели. Но вдруг поняли, что все это фигня. Знаешь, напускное, ненужное. Я часто слышала о людях, вынуждающих себя кого-то любить, но никогда не думала, что буду заставлять себя ненавидеть, когда совсем этого не чувствую. Понимаешь меня, Ваня?

Он помотал головой, слишком пьяный и злой, чтобы понять.

— Иногда в жизни должно что-то случиться. Хорошее. Или плохое. Такой перелом, понимаешь?

Он помотал головой, мол, нет, не понимаю, потом закивал, понимаю, а в голове мелькнула бледным призраком мысль: дурак ты, Ваня, теленок лопоухий. Но мысль была слишком слабой и, толком не сформировавшись, растворилась. А он все слушал и слушал, как бандерлог питона Каа, мало-помалу поддаваясь магии этого голоса.

— Не надо быть хуже, чем ты есть. Не нужно заставлять себя кого-то ненавидеть. Ты же хороший парень, Ваня, правда? Ты ведь не просто так тут оказался, да еще с оружием. У тебя что-то случилось. И потому ты такой злой, напуганный и несчастный. Но это все можно закончить, Ваня. Мы тебе поможем, правда. Только не делай ничего такого… что нельзя будет поправить, ладно?

Голос, хорошо поставленный, с округлыми согласными и бархатными интонациями, плыл к нему, убаюкивая и усыпляя. Пальцы, сжимавшие автомат, вдруг стали ватными и слабыми. Ванька сонно заморгал и уже готов был сесть на скамейку у теплой, уютной печки, как вдруг в его затуманенной голове мелькнула четкая, ясная мысль.

«Ах ты, сучка! Зубы мне заговариваешь!» — подумал он зло, и от этого сразу проснулся.

— Ты чего меня лечишь, а? — гаркнул Ванька. — Что тут впариваешь? Сыночек помер, ах, какая жалость! А ну, встань!

Он ткнул в ее сторону автоматом, и Ольга поднялась, боязливо отшатнувшись к дверям. В подполе завозился Алексей, дернул несколько раз крышку, а потом заорал что-то трудноразличимое.

— Значит так, подруга, — сказал Ванька с нарастающей яростью. — Сейчас мы с тобой пойдем в кроватку, поняла? И ты сделаешь все, что я велю. А если нет, тогда…

Он все тыкал и тыкал в ее сторону автоматом. Ольга пятилась к дверям, словно думала удрать в одном свитерке, с голыми ногами, и ее беспомощность Ваньке нравилась, ох как нравилась. Алексей в подполе вдруг отчаянно заколотился, отчего вилка согнулась почти пополам.

— Эй ты, а ну успокоился быстро, — крикнул Ванька, не оборачиваясь. Его больше занимало лицо Ольги, застывшей на полпути к дверям и явно понимающей, что у нее нет шансов уйти. Ее молочно-белые колени светились в темноте, сводя с ума, а набат в штанах забухал с удвоенной силой, подстегнутый дикой первобытной страстью насильника.

Ванька сделал шаг вперед и открыл рот, чтобы сказать пошлую фразочку, как вдруг Ольге на лицо упала темная капля. А затем еще одна.

Ольга моргнула и вытерла щеку тыльной стороной ладони, недоумевающе глядя на руку, вымазанную темно-красным. Она осторожно поднесла руку к лицу и понюхала, а потом посмотрела на потолок и с ужасом отскочила в сторону.

— Какого… — сказал Ванька и тоже глянул вверх.

На выкрашенных красно-коричневой краской досках полатей виднелось несколько пулевых отверстий. И теперь из неаккуратных дыр капала густая красная жидкость. Тяжелые капли отрывались от деревянной поверхности и с неохотой падали вниз, на круглый домотканый коврик, скрадывающий звуки.

Ванька отодвинул коврик ногой и увидел под ним темное пятно. Ольга бегло подумала: как плохо отстирывается кровь, теперь домотканый кошмарик точно придется выбросить, хотя он и без того никуда не годился, но, может, был дорог хозяевам как память. Сколько уже падали эти багровые капли?

Ванька явно о подобной ерунде не думал. Его колотило так, что даже с другого конца комнаты Ольга видела, как трясутся его колени.

— Что там? — шепотом спросил Ванька. Ольга, помотав головой, шагнула к дверям, и он повторил с истерическим всхлипом: — Что там такое?

— Откуда я знаю?

Ольга вдруг вспомнила, что дверь была забаррикадирована изнутри, однако хозяев они так и не увидели, и от этого ей стало еще страшнее.

«Мы пробыли здесь пять или шесть часов, — подумала она. — Может, даже больше. Если там, на этих проклятых досках, лежал человек, мы наверняка бы его увидели или услышали. Но не было ничего: ни звука, ни шороха… Какого черта он вообще туда забрался?»

Память подбросила ей картинку выстуженного дома, в котором печь не топили как минимум сутки…

«Нет, не сутки, больше, слишком долго пришлось согревать дом. Суток двое, может, трое. Неужели все это время там кто-то лежал? Почему не подал знак? Испугался? Чего можно так испугаться в деревне, где никого нет? Мародеров? Грабителей? Или…»

Она не успела додумать, как Ванька ткнул в ее сторону автоматом.

— Посмотри, что там.

— Сам посмотри, — еле слышно ответила Ольга.

— Ты меня что, не слышишь? Я сказал: быстро залезла и посмотрела!

Ольга упрямо помотала головой. Лезть наверх, в неизвестность, ей совершенно не хотелось. Ванька зло смотрел на нее, его рот снова плаксиво кривился, и губы тряслись. Парень поднял автомат и погрозил, но Ольга не сдвинулась с места, тогда, всхлипнув, он подошел к печи, влез на деревянную скамейку и встал на носки, чтобы заглянуть на полати.

Наверху было темно, и Ванька почти ничего не увидел. На полатях, вонявших сырым тряпьем, лежал какой-то темный узел, скрытый старым полушубком, торчал край закопченного чугунка, в углу, у стены, притулилась стопка газет, стянутых бечевкой. Но света керосинки, оставленной на столе, было слишком мало, чтобы рассеять тьму, а свечка, догоравшая на холодильнике, едва теплилась крохотным синеватым огоньком.

— Что там? — спросила Ольга.

— Не видно, — досадливо сказал Ванька, вытянул вперед автомат и ткнул полушубок стволом. Тот уперся во что-то твердое. Ванька потыкал полушубок еще несколько раз, но лежащее под ним не реагировало на толчки и было слишком плотным, тяжелым для кучи никчемного барахла и… неживым.

Господи! Господи!

Уже не думая, что Ольга может внезапно столкнуть его со скамейки, Ванька забросил автомат за спину, спихнул на пол чугунок, зазвеневший колокольным набатом, а потом схватился за край полушубка и потянул. Завернутый в него предмет не поддавался. Ванька заскрежетал зубами и стал ожесточенно дергать, не заметив, как Ольга скользнула к подполу. Но едва она попыталась вытолкнуть из скобы вилку, Ванька обернулся и заорал:

— А ну, не трогай!

Неловко повернувшись, парень стал в панике дергать ремень своего АКС, оступился и едва не слетел со скамьи. Схватившись за край полатей, он больно ударился о них подбородком и, матерно выругавшись, неуклюже приземлился на пол, а потом с перекошенным от ярости лицом двинулся на перепуганную пятившуюся Ольгу. Что бы ни лежало там, наверху, оно могло подождать. Сперва надо разобраться с этой…

— Я же сказал: не рыпайся, — яростно прошипел Ванька. — Ты что, меня не…

Внезапный треск заставил его замолчать на полуслове, а потом Ванька заорал.

Простреленные, наполовину сгнившие доски полатей не выдержали находившейся на них тяжести и проломились. Вниз с грохотом полетели стеклянные банки, кастрюли, брызнули высыпавшиеся из какой-то тары гвозди и железные скобы, но самым страшным стал тяжелый удар рухнувшего тела. Зацепившийся за обломок доски полушубок больше не скрывал своего содержимого.

Алексей отчаянно долбился в крышку подпола, а вилка, служившая запором, после каждого удара сгибалась все сильнее и сильнее. Скобы трещали, готовые отлететь, но Ваньке было на это наплевать. Он орал, дико, с девчоночьим повизгиванием, на одной ноте. Его выпученные глаза смотрели в одну точку.

На полу, среди разбросанного хлама лежала мертвая старуха, скрюченная едва ли не колесом. Ее беззубый рот застыл в агонии, вокруг сморщенных губ засохла пена. Один глаз оказался закрыт, второй, закатившийся и страшный, был словно направлен внутрь мозга. Из-под темного платка выбивались седые волосы, а тонкие сморщенные пальцы сжались, словно птичьи лапы. Старуха походила на ведьму, страшную, опасную, и Ванька, оседая на пол, тихо завыл, подумав, что сейчас она вскочит на ноги, вытянет свои когтистые лапы и высосет всю его кровь, сверкая закатившимся вверх глазом.

Насмерть перепуганная Ольга молчала, хватая ртом холодный воздух, бьющий из простреленного окна. Как ни странно, но ей хватило нескольких секунд, чтобы прийти в себя. То ли ужасов прошедшей ночи хватило, то ли подсознательно она ожидала найти в каком-нибудь закутке хозяев дома, но шок от увиденного прошел быстро, чего нельзя было сказать о юном солдатике, отнюдь не стойком и к трагедиям не подготовленном.

Закатившийся глаз старухи стал последней каплей, сломавшей Ваньку. Он отшвырнул автомат в сторону и разрыдался, как маленький, выплескивая накопившиеся за эти кошмарные сутки отчаяние и страх. В тишине деревенского дома его клокочущие всхлипы звучали особенно громко, и Ольга, застывшая у дверей, поежилась, внезапно осознав, что бушевавшая за окном вьюга утихла.

Автомат все еще лежал в опасной близости от Ваньки, и Ольга не была уверена, что сумеет схватить его первой. Бросив торопливый взгляд на крышку подпола, она увидела, что торчащая в петлях вилка согнулась пополам. Вряд ли получится выдернуть ее одним движением. Алексей, бившийся в крышку, снова затаился, явно прислушиваясь к происходящему наверху.

Рыдающий мальчишка вдруг пробудил давно похороненные материнские чувства, и Ольге стало невероятно жаль эту заблудшую душу. Так жаль, что она сделала пару неуверенных шагов, присела рядом с ним на корточки и ласково погладила по стриженой почти наголо голове. Ванька вдруг бросился к ней, и Ольга отшатнулась, но он вовсе не собирался делать ничего плохого. Уткнувшись ей в плечо, мальчишка рыдал, обнимая ее за шею, как маленький.

Ольге в голову пришла сумасшедшая мысль, что рядом — ее сын, чудом спасшийся, выросший, живой и теплый. Пальцы на Ванькином затылке затряслись, и она на мгновение сжала их в кулак.

— Ну что ты, что ты, — ласково сказала Ольга, чувствуя, что сама вот-вот разрыдается. — Не плачь, Ванечка, не плачь, все будет хорошо.

— Я ее убил, да? — бормотал Ванька. — Убил ведь? Я не хотел, правда. Я ничего такого не хотел!

— Конечно, нет, — ответила Ольга и снова погладила его по затылку.

«Бедный, бедный, думала она, что же ты наделал и как тебя спасать? И как нам всем выбраться из этого дома?»

Дома, где жила всеми позабытая женщина, в которую попали беспорядочно выпущенные пули. Женщина была напугана до такой степени, что заложила хламом входную дверь, забралась на полати, и там, скорее всего, ей и стало настолько плохо, что она потеряла сознание.

Баюкая Ваньку, Ольга видела спину старухи, куда попало как минимум три или четыре пули. Кровь из этих страшных дыр капала неохотно, по капле.

«Все это время она лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки, а мы не поняли, — подумала Ольга, чувствуя внутри противный, склизкий ком вины. — Что нам стоило просто посветить на полати?»

«Ничего не стоило, — услужливо подсказал гаденький голос здравого смысла. — А если бы и посветили, как бы вы ей помогли?»

Никак, скорее всего.

Вьюга утихла, словно и не начиналась. И ночь, наполненная страхом, тоже должна была вот-вот закончиться. Замороженные окна заметно посветлели, став темно-синими. В доме было тихо, только бормотал плачущий Ванька да Алексей в подполе все приподнимал крышку, надеясь сорвать запор.

— Я домой хочу, — скулил парень. — Хочу, чтобы все кончилось, и вообще… чтобы ничего этого не было! Анька виновата, Анька, дура, шалава, тварь конченая! Из-за нее все!

— Тихо, тихо, — шептала Ольга, не зная, кто такая эта Анька и какое отношение она имеет к Ваньке, но, кроме бессмысленных слов, ей нечего было говорить, и она повторяла их снова и снова, как детскую колыбельную. — Успокойся, Ваня, ш-ш-ш… Все обойдется, все будет хорошо…

— Не будет, — пробулькал он. — Ничего уже не будет. Меня поймают и посадят в тюрьму за эту бабку-у-у, а я ее даже не ви-и-и-идел!

— Конечно, не видел!

— И из части я сбежал, и мужика на дороге останови-и-ил, угрожал ему-у-у, и тут еще это все… Но главное, я бабку убил! Какого хрена она туда залезла-а-а… Не хоте-е-ел я, не хоте-е-ел…

Он кашлял, захлебываясь рыданиями, вцепившись в Ольгу, как в спасательный круг, позабыв, что еще несколько минут назад хотел завалить ее в койку. А Ольга беззвучно плакала, жалея и его, и себя, и запертого в погребе мужа, и несчастную бабку, пытавшуюся спрятаться в пустом доме, за подпертой хламом дверью…

Дверью с ободранной обивкой… Точнее, с обивкой, разодранной в клочья.

Ольга вдруг сжалась, схватила Ваньку за затылок и с силой придавила к себе, заглушая его всхлипы. Мысль, мелькнувшая у нее недавно, наконец-то вспыхнула пожаром, застилая горизонт.

От кого могла прятаться одинокая женщина в старом доме брошенной деревни, если на двери отчетливо видны следы когтей?

Минута на обсуждение. Внимание, досрочный ответ…

И в этот самый миг, между судорожными всхлипами Ваньки, в полной тишине Ольга отчетливо услышала, как в сенях под чьей-то тяжелой лапой хрустнуло разбитое стекло.

Прижав к себе голову мальчишки, Ольга шепотом молила: «Молчи, молчи!», но с ее губ не срывалось ни звука. Она почти душила всхлипывающего солдатика, беспомощного и жалкого, потерявшего представление о реальности. Вспыхнувшая в сердце жалость к нему мгновенно исчезла. Теперь, слыша, как в сенях ворочается что-то большое, натыкаясь на громоздкую мебель, Ольга ненавидела Ваньку, привлекающего внимание своими причитаниями. Алексей в подполе не шевелился, вероятно, услышав незваного гостя. Странное дело, но Ольга словно воочию увидела мужа, сидящего на перекладине лестницы, упирающегося в крышку спиной и готового выскочить наружу, если позволят силы.

Подумав об Алексее, она вдруг вспомнила, что тот ранен, и испуганно завертела головой.

Так и есть. Кровь. Свежая, а еще та, что набежала из развороченной спины покойницы. Запах, который привлечет зверя.

Ольга ни минуты не сомневалась, что за дверьми — не человек.

Керосиновая лампа, до того светившая ровно и ярко, внезапно потускнела, а может, это произошло и раньше, кто разберет в дикой суматохе? Пока Ольга таращила глаза на дверь, огонек под стеклянной колбой захирел и погас. Кухня погрузилась в полумрак, рассеиваемый лишь крохотной точкой едва теплящегося язычка свечи и медленно светлеющим небом за окном, чернильно-синим, с легкими тонами желто-бело-розового. Ванька, испугавшись темноты, прижался к Ольге еще крепче.

В сенях послышалось легкое бренчание, словно неизвестный гость катал что-то жестяное и круглое по деревянному полу. Ольга сжала трясущиеся от страха губы и, найдя взглядом валяющийся на полу «калашников», попыталась оторвать от себя цепкие, как паучьи лапки, Ванькины руки, не дающие ей не только двигаться, но даже дышать. Высвободив одну руку, она потянулась к ремню автомата.

Оторвав голову от ее плеча, Ванька посмотрел на Ольгу, а потом скосил взгляд вбок. Увидев, что она тянется к оружию, парень с силой толкнул ее в грудь, да так, что она ударилась головой о холодильник.

— Ах ты, сука! — взвыл он и, путаясь в собственных ногах, полез через нее к автомату. Ольга схватила его за воротник, но Ванька вырвался, пиная ее ногами в плечи и один раз даже попав по голове.

Не обращая внимания на боль, Ольга прыгнула ему на спину. Подумаешь, взбесившийся мальчишка. За дверями, похоже, ждет кое-кто пострашнее!

— Да успокойся ты, придурок! — прошипела она ему в ухо. — Ты что, не слышишь?

Но Ванька то ли действительно не слышал, то ли был настолько ошеломлен предательством женщины, еще минуту назад успокаивавшей его, что уже не воспринимал реальность адекватно. Водка, притупившая чувства, взорвалась в голове набатом, толкая на дикие поступки. И сейчас на него накатывала волна фамильной агрессии, той самой, от которой в свое время сбежала мать, бросив пьянчужку-отца на произвол судьбы. Теперь Ваньке снова хотелось убить всех: сперва эту бабу, а затем и ее муженька, начавшего буянить в своей тюрьме.

Ванька дотянулся до автомата, но в этот момент Ольга схватила парня за редкий, дозволенный уставной прической чубчик и дернула назад. Взвизгнув от боли, Ванька вслепую двинул локтем, угодив во что-то мягкое, и выронил автомат на пол, содрогающийся от ударов снизу.

Алексей снова ударил в крышку подпола. Петли скрипнули от натуги, но удержали ее на месте, хотя было ясно — долго они не продержатся. Удар отозвался ослепляющей болью в раненом плече, такой сильной, что в глазах потемнело. Зажмурившись, Алексей выждал секунду, а затем ударил еще раз.

Петли с треском вылетели, согнутая пополам вилка, звякнув, впечаталась в стену. Откинув крышку, Алексей прыгнул, но сгнившая, расшатанная перекладина лестницы подломилась под его ногой, и он неуклюже упал на бок, хватаясь окровавленными пальцами за края лаза, дрыгая ногами, нащупывавшими точку опоры. Ольга с разбитым в кровь лицом, цеплялась за Ванькины руки. Ствол валявшегося на полу автомата был направлен прямо ему в лицо, а Ванька с безумными глазами все тянулся и тянулся к оружию.

В дверь вдруг тяжело ударили, и она отворилась с резким визгом несмазанных петель. Борьба в комнате тут же прекратилась. Застыв, Ольга, Ванька и Алексей уставились в темноту сеней, откуда повалили плотные клубы мгновенно нагревающегося воздуха. А потом из тьмы выступила лобастая башка с поблескивающими глазами. Чудовище втянуло в себя воздух и сделало первый шаг через порог.

В вездеходе было тепло. Настолько тепло, что Волин, старательно напивавшийся прошлым вечером, моментально отключился, откинувшись на спинку сиденья, и проснулся, только когда тяжелая машина резко остановилась.

Поначалу Волин не хотел пить, лелеял субординацию и вообще старательно задирал нос, но водка брала и не такие города. Ближе к ночи они с Карпухиным уже сидели в обнимку, красные, распаренные после сауны, в компании гурий, не обремененных одеждой, показывали друг другу семейные фото в мобильниках и, приняв на грудь «еще по чуть-чуть», плюхались в бассейн бомбочкой. После прыжка Волин несколько протрезвел и отверг настойчивые притязания одной из гурий, показавшейся не такой уж и красавицей, и пошел спать. В шесть утра его безжалостно растолкали, утрамбовали в вездеход вместе с бодрым Карпухиным и отправили на поиски. Разомлев в машине, Волин сразу же вырубился. Во сне его преследовали обнаженные гурии в полицейских фуражках, подпевающие Лепсу, воющему про рюмку водки на столе, да так складно, что Волин вроде бы даже во сне подпевал, вплоть до того момента, пока машина не остановилась.

Тюкнувшись лбом в переднее сидение, Волин продрал глаза и недовольно поморщился.

— Чего стоим? — спросил он. — Приехали?

— Чего-то там такое торчит в овраге, — пробурчал Карпухин. — Сейчас бойцам команду дам…

— Торчит? — уточнил Волин.

Карпухин пожал плечами, встал и вытянулся, как охотничий пес в стойке, вглядываясь сквозь лобовое стекло, разве что лапу не поднял.

Волин разозлился, запахнул бушлат и, сунув в рот сигарету, дернул дверь, вываливаясь наружу, в холод и снег. Темень была несусветная, а мороз после прокуренного тепла вездехода пробирал до костей. Буря улеглась, пряча дорогу, и водитель, судя по всему, ориентировался по высоким наметам с обеих сторон колеи.

Впереди действительно виднелась прореха в снежном намете, а за ней, в овраге, маячил высокий сугроб странно-правильной формы, сверкающий в свете фар мелкими бриллиантами снежинок. Подняв воротник, Волин прямо на заднице съехал к нему, чувствуя, как снег набивается под бушлат.

— Машина, что ли? — крикнул ему вслед Карпухин.

— Что ли, — буркнул Волин, прекрасно зная, что его не расслышат.

Судя по очертаниям, это был «BMW». Подойдя ближе, Волин смахнул снег с номера. Удостоверившись, что перед ним действительно машина пропавших Тарасовых, он обошел джип сбоку, проваливаясь в снег почти по колено.

Из второго вездехода спешила группа поддержки, вооруженная до зубов, следом торопливо шагал Карпухин, спотыкаясь и увязая в снегу. Мельком оглянувшись на полицейских, Волин дернул дверь.

— Заперта? — шепотом спросил подбежавший Карпухин.

Только сейчас Волин увидел, что все бойцы ощетинились автоматами, и даже у Карпухина в руке был пистолет. Сперва Волину это показалось смешным, но потом он подумал, что не представляет, что скрывается там, за темными стеклами впавшего в кому джипа. А вдруг Лыткин там? Вдруг он сейчас проснется и прошьет дверцу очередью?

«Супермен хренов», — обругал себя Волин.

Видимо, Карпухин пришел к тому же мнению, поскольку Волина моментально оттеснили. Лучи фонарей прорезали тьму салона сквозь стекла, обшаривая пустые сиденья, и лишь после этого бойцы опустили оружие. Карпухин на всякий случай подергал дверь, видимо, сомневаясь, открывать ли ее, а потом махнул рукой.

— Едем дальше. Они вроде в Юдино добрались, там поищем…

Проводив группу взглядом, Карпухин расстегнул штаны и, крякнув, оросил снег кривой от ветра струей. Волин поморщился и отошел дальше, чтобы на него не попало. В голове бушевала похмельная боль, перекатываясь от виска к виску, оседая в затылке чугунной чушкой.

— Борисыч, а чего это ты у нас такой смелый? — недовольно спросил Карпухин. — Без броника, без пистолета давай тут скакать, что твоя антилопа. А кабы в тебя шмальнули? Мне жмуры лишние не нужны, отписывайся за вас потом.

— Не шмальнули же, — отмахнулся Волин.

— Не шмальнули. Пока. А если шмальнут? Борисыч, у тебя ж вроде жена, дети и теща… Кто там еще есть? Собака, да?

— Кот у меня, — мрачно ответил Волин. — Суперкот породы донской сфинкс.

— Осиротеет он, если ты поперек батьки в пекло сигать будешь, — предрек Карпухин, стряхнул последние капли и, застегнув штаны, собрал с крыши автомобиля снег и вытер им руки.

— Не каркал бы.

— А ты умного меня слушай. Солдатик никуда не денется, если он в Юдино, конечно, а не склеил ласты где-то по дороге. Найдем. Больше так не делай. У нас ребята для чего?

— Который час? — спросил Волин, поежившись.

— Полдевятого. Скоро рассветет, — ответил Карпухин и хлопнул его по плечу. — Давай, Борисыч, поехали. Тут всего ничего осталось. Прочешем Юдино, и, если твоего бегунка там нет, хоть людей спасем.

— Поехали, — вяло согласился Волин и побрел к вездеходу.

Он и сам понимал, что поддался эмоциям. По большому счету, действительно, никто не заставлял его, не дождавшись приказа, бросаться к машине, да еще без оружия и спецзащиты, однако желание покончить с этой безумной гонкой было слишком велико. Наверное, где-то на подсознании трепыхалась мыслишка, что в наполовину заметенной машине живых людей нет, потому он так отважно и помчался впереди всех, не думая о жене, сыне, теще и лысом коте, проводившем большую часть времени у батареи в их насквозь продуваемой угловой квартире. Внезапно Волину стало страшно, что всего этого может не быть. Ночей под толстым одеялом, когда супруга похрапывает в ухо, обнимая даже во сне, нытья сына, требующего похода в кино на новый мультфильм про добряка-злодея и его желтую армию прихлебателей, ворчания тещи про дикие цены, крохотную пенсию и очередь в кассе, ее ругани в адрес президента и правительства. Даже кот не залезет на грудь, топча ее бархатными лапами.

А что? Вполне возможно. Короткая вспышка прямо в лицо — и тебя нет. И кто потом позаботится о его семье?

В пень героизм! И Лыткина туда же! Волину внезапно захотелось домой, под теплое одеяло, и чтобы телевизор бормотал интимными голосами ведущих, и чтоб жена принесла чаю с толстым куском лимона, желтого, сочного, который можно потом съесть, морщась от кислого вкуса. И никаких страстей, никаких проблем на работе. Обыденность — это же хорошо, это стабильность.

Карпухин уже ждал у вездехода, приплясывая на месте. Хмуро кивнув ему, Волин открыл тяжелую дверь и уже занес ногу, чтобы забраться внутрь, но замер, услышав где-то вдалеке глухую очередь, отброшенную эхом от леса.

— Борисыч, — просипел Карпухин севшим голосом, — похоже, это твой парень балуется… Только в кого он стреляет?

Несколько мгновений в доме было тихо. Никто не шевелился и, кажется, даже не дышал — ни люди, ни зверь — в этой вязкой, наполненной страхом и адреналином тишине. Затем медведь шумно вздохнул, отчего его черный клеенчатый нос задергался, и осторожно шагнул вперед, вытягивая голову к лежащему на полу трупу старухи. Сделав еще один шажок, мягкий и совершенно беззвучный, зверь ткнулся носом в мертвое тело, а потом, презрительно фыркнув, ударил его лапой. Подняв голову, медведь оглядел людей маленькими злыми глазками, словно не зная, на кого первого напасть.

В этот момент Ольга отчаянно завизжала, а следом завизжал и Ванька, не менее отчаянно, совершенно по-бабьи, истерическим фальцетом. Стряхнув с себя Ольгу, он схватил автомат и навел ствол на гигантскую тушу.

Острая пороховая вонь медведю была хорошо знакома. Но вместо того чтобы убежать, зверь впал в ярость. Молниеносным, почти незаметным в полумраке ударом тяжелой лапы он выбил автомат из трясущейся Ванькиной руки, а затем прыгнул, подминая жертву под себя.

— Ольга, беги! — заорал Алексей.

Медведь на мгновение поднял голову, словно запоминая противника, с которым следует разобраться позже, а потом впился отчаянно верещавшему Ваньке в плечо острыми клыками.

Тот отбивался и орал, молотя по оскаленной морде кулаками. Вскочившая Ольга схватила со стола погасшую керосинку и швырнула в медведя, целясь в голову, но промахнулась. Однако острый химический запах на мгновение заставил зверя выпустить свою слабеющую жертву. Медведь, получив отпор, зарычал. Ольга шарахнулась в сторону, споткнулась о скамейку и упала на пол, но тут же поднялась и бросилась в горницу, захлопывая легкую двустворчатую дверь перед носом хищника. Автомат валялся у порога, однако впопыхах Ольга не подумала его схватить, а потом было уже слишком поздно: оружие осталось на кухне. Упираясь руками в хлипкие филенки, Ольга затравленно оглянулась в сторону окна.

Новая жертва показалась медведю более опасной, чем торчащая из подпола голова Алексея или беспомощный Ванька. Недолго думая, зверь бросился вперед и изо всех сил ударил лапами в филенки. Удерживающая их с той стороны Ольга была сбита с ног. Отлетев в сторону, она, не помня себя от ужаса, забилась в угол.

— Иди сюда, падла! — заорал Алексей. — Иди ко мне, сука!

Медведь не отреагировал, разве что ушами пошевелил. Раненый Ванька истекал кровью и даже не выл — слабо, с хриплым свистом стонал, дрыгал ногами, стараясь отползти подальше, но его ноги лишь скользили по залитому кровью полу. Плечо и шея потемнели от крови, а камуфляж на груди был разодран на ровные полоски когтями. На материи уже выступили черные кляксы, расползающиеся с невероятной быстротой.

Алексей, сделав отчаянное усилие, выбрался наружу. Схватив тяжелую чугунную заслонку, он швырнул ее в медведя, угодив в мохнатый бок, а потом сунул в печь руки, хватая тлеющие угли голыми руками.

Боль в обожженных ладонях была дикой. Алексей закричал. Мотнув головой, медведь зарычал и тут же получил в скалящуюся морду шипящие головешки.

Теперь в воздухе завоняло паленой шерстью. Головешка попала медведю в глаз, и на несколько мгновений он ослеп, что одновременно испугало и разозлило зверя. Ему захотелось выбраться наружу, удрать в родной лес, но стены людского жилища не пускали. С хриплым воем он заметался по кухоньке. Сбив Алексея с ног, медведь отскочил в сторону и с неожиданной злостью набросился на труп старухи, схватив его зубами и подбросив вверх. Взметнувшееся к потолку тело перелетело через всю комнату и упало на Алексея. Не удержавшись на ногах, он рухнул на пол, врезавшись головой в допотопную газовую плиту, свалив на пол кастрюлю и ковш. Медведь повернулся на грохот и остановился, а затем с ревом поднялся на задние лапы, готовясь напасть на добычу.

Чуткое ухо уловило движение за спиной, но зверь, опьяненный запахом крови, слишком злой, чтобы реагировать на что-то еще, не обернулся и потому не увидел, как женщина хватает воняющую порохом железяку. Издав долгий утробный рык, он ринулся в атаку.

Дотянувшись до автомата, Ольга схватила его и надавила на курок.

Оружие затряслось в ее руках, но отдача была не такой сильной, чтобы не удержать АКС в руках. Пули злыми осами впились в спину и бока медведя. Взвыв от боли, зверь замолотил передними лапами в воздухе, развернулся к новому врагу, пытаясь схватить Ольгу когтями. Клыки лязгнули, а из пасти донеслась удушливая животная вонь.

Почти не целясь, Ольга выпустила остаток рожка прямо в пасть медведя, брызнувшую темно-красным.

Захлебнувшись ревом и кровью, зверь грузно осел на пол, точно не желая падать, коротко, отчаянно всхлипнул два раза с невероятной болью. Его лапы конвульсивно дергались, а из горла доносился стихающий утробный рык, хриплый, злой моторчик, будто медведь еще боролся со смертью. Потом моторчик стих. Животное, не нашедшее покоя в зимней спячке, затихло навсегда, и только мертвый глаз с укором смотрел Ольге в лицо.

Опустив автомат, она села на пол и расплакалась. Алексей, бросив беглый взгляд на Ваньку, осторожно перешагнул через мертвого зверя и кинулся к ней. Отшвырнув оружие в сторону, Ольга вцепилась в мужа, обнимая его изо всех сил, а он в ответ обнимал ее, растопырив обожженные пальцы. Хотя ему было невероятно больно, он боялся разомкнуть объятия, чтобы жена не выскользнула из них вновь.

Ольга плакала, и Алексей плакал вместе с ней. Стекла, залитые предрассветной синевой, вдруг ярко осветились электрическими снопами, выбеливая морозные узоры. По-прежнему стонал Ванька, но, прижимаясь друг к другу телами, они даже не подумали о том, чтобы подойти и проверить, насколько тяжело он ранен. Все произошедшее с ними в эту ночь казалось чем-то невероятным, фантастическим и ужасным.

За окном шумели моторы тяжелых машин, что-то кричали люди, и со двора уже доносился топот. Только сейчас Ольга огляделась по сторонам, с сомнением посмотрела на стонущего Ваньку и даже хотела встать, узнать, что с ним, но ноги тряслись так, что она не смогла даже двинуться.

— Нас спасли, да? — спросила она.

— Спасли. Ты нас спасла, — прошептал Алексей. — Ты очень храбрая. Я так за тебя испугался.

— А я за тебя, — всхлипнула Ольга, прижимаясь мокрой щекой к его щеке. — И вообще — вовсе я не храбрая. Думала: всё, конец нам… Нет, я вообще ни о чем не думала. У меня вся жизнь перед глазами промелькнула…

Она шмыгнула носом и часто задышала, задирая лицо кверху. Слезинка потекла по ее щеке и зависла на подбородке. Он слизнул эту каплю, ощутив на языке соленую горечь.

— У меня тоже, — сказал Алексей. — Мы дураки с тобой, правда? Столько времени бегали, бегали, а зачем?

— Не знаю, — устало ответила Ольга. — Я вообще ничего не понимаю. Наверное, прошлое не имеет значения. Это лишь кажется, что имеет, а на самом деле все можно пережить, перетерпеть, перебороть. Чтобы понять, как дальше будет и будет ли вообще.

— Будет, — твердо проговорил Алексей. — Я ведь тебя так люблю. Я вообще не знаю, как без тебя жить!

— Это я тебя люблю, — возразила Ольга и подставила ему пересохшие, горячие губы.

Они самозабвенно целовались несколько секунд, до того момента, пока не открылась дверь и в дом не ввалились вооруженные мужчины в камуфляже. Вбежавший следом Волин застыл на месте, оглядывая последствия побоища на кухоньке: стонущего Ваньку, тушу мертвого медведя и труп старухи, а потом посмотрел на двух обнимающихся людей, сидящих в горнице прямо на полу.

— Здрасьте, — пробормотал он, смущенно кашлянув, и указал глазами на валяющийся автомат. — Вы бы не могли… того, оружие от себя отпихнуть?

Алексей дрыгнул ногой, и автомат откатился к порогу. Чтобы подобрать оружие, Волину пришлось перепрыгнуть через тушу мертвого шатуна. Взяв мокрый от крови АКС, Волин вздохнул.

— Ну, похоже, вам кое-что придется нам рассказать, — произнес он.

— Идите на хрен, — беззлобно поморщился Алексей. — Вы бы лучше врача привели.

Три дня спустя погода на дворе была почти весенней. Солнышко припекало так, что с крыши закапало, а воробьи, еще совсем недавно серьезные и нахохлившиеся, отважно расчирикались и затеяли под окном шумную драку, самоутверждаясь внутри своей мелкопичужной стаи.

— Может, все-таки стоило рассказать? — спросил Алексей. — Ну, как было?

— И что? — просипела Ольга. — Что это изменит? Тебе легче станет? Господи, Тарасов, он мальчишка еще с ватой в голове! А ты предлагаешь его в асфальт закатать за то, что у него крыша съехала из-за измены?

Алексей с трудом подавил улыбку. Ну вот, она сердится и снова называет его Тарасовым, как в старые добрые времена.

Оба находились в больнице. Алексею заштопали рану в плече, оказавшуюся неопасной. Обожженные ладони смазали на редкость вонючей мазью и туго забинтовали, пообещав, что скоро все пройдет. Простудившаяся Ольга маялась бронхитом, мучительно долго кашляла, до сухой рези в горле и боли в затылке, и разговаривала не своим голосом. Алексей даже сказал ей, что теперь она похожа не то на Сову из мультфильма о Винни Пухе, не то на мультяшных Товслу и Вивслу. Ванька лежал здесь же, под охраной, хотя в его состоянии он вряд ли мог куда-то сбежать. Медведь здорово порвал его, к тому же врачи опасались, что зверь мог болеть бешенством.

Волин заходил к ним с утра, чтобы взять показания, но Ольга не захотела топить несчастного Ваньку, вызвав у мужа бурю протеста.

— А если бы он нас пристрелил?

— Не пристрелил ведь!

— Оль, но мог же? Забыла, что он с тобой хотел сделать? Как ты могла его простить? Как вообще такое можно прощать?

Ольга горько усмехнулась, потом сползла со своего стула и забралась в постель к Алексею, стараясь не задеть его рук. Он ждал, пока жена, повозившись, устроится поудобнее.

— Леш, на самом деле, можно очень многое простить, если захотеть. Все от обстоятельств зависит. Неизвестно, как карта бы легла. Представь, Ваня не сбежал бы, не пришел в этот дом, а медведь, наоборот, явился? Ты же видел, он явно не первый раз приходил. Что бы мы делали без оружия?

— Люди такие скоты, — медленно сказал Алексей. — Бросили бабку одну в деревне, и никому до нее дела не было: ни ментам, ни врачам. Представляю, что ей пришлось пережить в последние дни. Никому не пришло в голову проверить. Знаешь, все считали, что деревня необитаема, а она там так и жила, совсем одна.

— Это ужасно, Леш.

— Жить одной?

— И жить. И умирать никому не нужной, забытой, без всякой надежды. Я себя ужасно чувствую, думаю, если бы мы ее увидели, то как-то помогли… Хотя бы на постель переложили. Ваньку обвинять легко, но ведь и мы ее не заметили, Леш! И это меня всю жизнь будет глодать. Не смогу я свидетельствовать, что Ванька хотел кого-то убить. Пусть уж все остается как есть, случайный выстрел, медведь и все такое, тем более что это правда, да и бабку не вернуть. Надо бы ее похоронить по-людски, хоть какая-то благодарность за дом, еду, защиту. И узнать нужно, как ее звали. Может, родственники есть, дети… Помнишь, портреты на стене?

Он помнил, но отвечать не стал, только засопел, сглатывая подступивший к горлу ком. Портреты из старого дома внезапно напомнили ему о собственной жизни, о друзьях, сыне, изменщице Лике, мерзавце Фильке, и Алексей с облегчением подумал, что у него еще не все так плохо.

Зуевы первыми подняли тревогу, узнав о беде, случившейся с друзьями. Именно Виктор и Алла примчались в больницу, едва стало известно, где находятся Тарасовы. Алла отпаивала Алексея и Ольгу куриным бульоном. Виктор, невзирая на протесты, выбил отдельную вип-палату, хотя в этом не было никакой необходимости, а сам умчался спасать брошенный в снегу автомобиль.

Потом в больницу приехала Лика, накрашенная, завитая, с тщательно отрепетированной тревогой в глазах и крохотным клатчем в наманикюренной ручке.

Увидев любовницу, Алексей изменился в лице и уволок ее подальше, в прокуренный закуток под лестницей, откуда уборщица гоняла злостных нарушителей режима, а они все равно там курили, стряхивая пепел в кадку с фикусом.

Разговора Алексея с Ликой Ольга не слышала, зато увидела, как та бежит по коридору, вскидывая тоненькие ножки, как антилопа. Мятые комья бахил на белых сапогах смотрелись потешно. Пробегая мимо Ольги, сидевшей на лавочке с безмятежным выражением лица, Лика притормозила, бросила на замотанное горло соперницы торопливый взгляд и злобно ухмыльнулась. Потом, фыркнув, задрала нос к небесам и продефилировала мимо независимой походкой, мол, видели бы мы вас всех в гробу, и ничего вы с нами не сделаете, молодыми, красивыми, роскошными…

После этой встречи на душе у Ольги было одновременно и гадко, и благостно, а еще появилась надежда, робкая, как первый цветок, что роковая прелестница ушла навсегда и больше в ее жизни не появится.

Вечером Алексей сходил на перевязку, а после обрадовал жену, что завтра его уже выпишут, но та, задумчиво катая по подоконнику апельсин, перебила:

— Знаешь, я тут о Ванечке думала.

Алексей понял, что она говорит не о дезертире, дремавшем на соседнем этаже, а о сыне, и настороженно насупился.

— В общем, я готова его отпустить. Я никогда Ванечку не забуду и еще очень долго буду выть от тоски, но траура с меня достаточно. Я устала жить одна в четырех стенах и думать о том, как мне плохо. Не хочу.

Он подошел ближе, сграбастал ее свободной от перевязи ручищей с перебинтованной кистью и прижал к себе.

— Оль, мы справимся.

— Мы? — уточнила она, вздернув брови, хотя прекрасно понимала, что он хочет сказать.

— Мы, конечно. Или ты думаешь, что я тебя куда-то отпущу?

— А я больше никуда и не уйду, — пообещала Ольга и прижалась к нему, вдыхая такой родной запах его тела, смешанный с резким запахом медикаментов. Прижимая Ольгу к себе, Алексей поцеловал ее в макушку, и зажмурился, чувствуя, как кончики пальцев наливаются жаром, отгоняющим грустные мысли.

Они думали об одном и том же, по-разному, по-своему, но об одном.

«Если вдруг тебя не станет, как мне дальше жить? И зачем?»

В приоткрытой створке окна появился грязный воробей. Он с интересом оглядел целующуюся парочку и, посчитав их неопасными, бодро запрыгал по подоконнику и несколько раз радостно чирикнул, подставляя бурые перья уже почти весеннему солнцу.