Господин Максвелл, – сказал министр туризма Хорватии, – мы не можем продать вам газету, но, может быть, вы купите у нас остров?

– Какой остров?

– Остров Тито.

За несколько недель до этого Максвелл позвонил мне в Будапешт и начал разговор в своей обычной манере – с середины, без предисловий.

– Я хочу, чтобы ты поехал в Сербию, – сказал он, – и купил мне там газету.

– Какую?

– Какую захочешь.

В аэропорту Белграда меня встретили представители правительства и отвезли в резиденцию президента Слободана Милошевича. Мы поднимались по мраморным ступеням, в воздухе кружился снег, мрачный Белград лежал перед нами темным пятном, в котором светились лишь редкие окна. Когда я был здесь последний раз, город горел от бомбежек, а я, десятилетний мальчик, бежал зигзагами между падающими телеграфными столбами.

Милошевич, грузный мужчина с высоким лбом и светлыми, тщательно зачесанными назад волосами, тепло встретил меня в своей до неприличия роскошной приемной и усадил в обитое темно-красным бархатом кресло напротив.

Десять лет спустя Милошевича будет судить в Гааге Международный трибунал по бывшей Югославии – за резню в Косово где тысячи албанцев были убийты или стали жертвами насилия, сто шестьдесят четыре тысячи стали беженцами. В октябре 2004 года, в возрасте шестидесяти пяти лет он был найден мертвым в своей камере, до окончания суда.

Но всему этому еще предстояло произойти. А тогда я получил удовольствие от живой беседы с разумным человеком, готовым делать бизнес. Сербы, пожалуй, единственный народ в Восточной Европе, которому не присущ антисемитизм как национальная традиция, так что мне не пришлось столкнуться с распространенным среди славян подозрением: «евреи покупают нас».

– Я не могу продать ни одной из наших больших газет, – сказал Милошевич, – потому что одна из них принадлежит партии, а другая – правительству. Но у нас есть еще одна газета, которая называется «Политика». Может, она вам больше подойдет.

– Я хорошо знаком с ней.

Милошевич удивился:

– Откуда?

– Мой отец читал ее по утрам.

Я купил «Политику» и вернулся в Израиль на свадьбу дочери.

Мерав решила выйти замуж (в первый раз) за свою первую школьную любовь. Наша младшая дочь, этот кучерявый комок энергии, давно уже отказалась от своей мечты стать актрисой и решила пойти по стопам покойной сестры – начала изучать психологию в Тель-Авивском университете. Я был рад ее решению, но не стал особо расспрашивать о мотивах. Пожалуй, понадобится изучить психологию, чтобы понять, почему она решила заняться психологией.

За шесть дней до того, 2 августа 1990 года, Ирак вторгся в Кувейт, ООН ввела санкции, в воздухе запахло войной. Максвелл, верный своей любви к драматизму, из солидарности прилетел в Израиль, и я пригласил его на свадьбу, которую устроили в банкетном саду в пятнадцати минутах езды от Тель-Авива. Вскоре после начала свадьбы появился лимузин Максвелла, оказавшийся пустым. Еще через десять минут раздался страшный шум, деревья и кусты пригнулись, подолы блестящих платьев взлетели кверху, обнажив прелестные ножки, и в самый разгар церемонии приземлился огромный вертолет, из которого вышел ужасно довольный собой Максвелл.

Доехать до аэропорта Дов, нанять вертолет, получить разрешение на взлет и посадку и прилететь на свадьбу заняло в два раза больше времени, чем если бы он просто приехал на своем лимузине, но таков был Максвелл. Он никогда не упускал возможности произвести впечатление.

В конце ноября Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 678, позволяющую ее членам использовать все необходимые средства для того, чтобы Ирак безоговорочно вывел свои войска из Кувейта, – это был военный ультиматум Ираку, и Максвелл снова прилетел в Израиль. Мы сидели в его люксе в отеле «Царь Давид» в Иерусалиме. Максвелл сказал:

– Томи, завтра мы летим в Хорватию покупать газету.

– Роберт, они не продадут тебе газету.

– Почему нет?

– Потому что Туджман не продаст газету еврею.

За год до того президент Хорватии Франьо Туджман опубликовал свою странную книгу «Пустоши исторической действительности», в которой, помимо прочего, утверждал, что во время Катастрофы погибло всего девятьсот тысяч евреев, что евреи управляли концентрационными лагерями в Хорватии и что «новый европейский порядок Гитлера был оправдан необходимостью потеснить евреев». Это было написано, надо заметить, не в сороковые годы, а в 1989 году главой демократического государства, который был избран на свободных выборах.

– Неважно, – сказал Максвелл, – все равно поедем.

На следующий день мы вылетели на его самолете в Загреб, столицу Хорватии. Когда самолет кружил над Загребом, диспетчер сообщил, что погодные условия не позволяют совершить посадку, и направил нас в Любляну, столицу Словении. Когда мы приземлились в Любляне, в аэропорту не было ни души. Какой-то грузовик убрал снег с одной из полос и исчез. Мы остались одни. Дворецкий Максвелла Фредди держал над ним большой черный зонт, в другой руке у него был костюм хозяина, и мы ждали сами не зная чего.

Минут через пятнадцать пришел заспанный таможенник.

– Добродошли, – сказал он, – паспорта, пожалуйста!

Он взглянул на наши паспорта, поставил печати и исчез. Мы вышли пешком из аэропорта и оказались на темной улице – Максвелл, я, дворецкий Фредди, блондинка-стюардесса и два пилота, а на горизонте ни одного такси.

В конце концов я нашел ночного сторожа, согласившегося за несколько долларов вызвать такси, которое отвезло нас в маленькую жалкую гостиницу под названием «Слон». Еще за несколько долларов усталый официант согласился открыть для нас кафе гостиницы. Я с опаской посмотрел на Максвелла. Он был фантастически нетерпелив, и я был уверен, что он вот-вот взорвется. Но случилось все наоборот: он сбросил ботинки и налил всем нам дешевой сливовицы.

– Я дома, – сообщил он нам, – я вырос точно в таком месте.

Он просидел с нами до трех утра, рассказывая всякие истории, развлекая нас, обмениваясь со мной неприличными анекдотами на ломаном венгерском, к изумлению стюардессы. На следующий день, когда я пришел будить его, она открыла мне дверь в коротеньком халатике и со смущенной улыбкой. Недюжинный аппетит босса, как оказалось, не ограничивался едой и газетами.

Мы снова полетели в Хорватию, где нас принял Туджман, косноязычный человек в очках, похожий на филина. Создавалось впечатление, что он возмущен тем, что Максвелл выше его на целую голову. С самого начала было ясно, что он не собирается продавать «свою» газету еврейскому миллиардеру. И тогда министр туризма, сидевший рядом с ним, предложил нам купить остров Тито.

– Ты же не собираешься и впрямь покупать остров, – шепнул я Максвеллу по-венгерски.

– Почему бы и нет? – прошептал он мне в ответ.

Через два часа мы снова были в самолете. Летели на базу хорватского флота. Там нас поджидал вертолет, на котором мы отправились вдоль искрящихся излучин реки Савы, до небольшого озера возле городка Блед, где приземлились на острове. И посреди серой и гнетущей Восточной Европы обнаружили, что находимся в стране Оз. Белые лебеди скользили по синей глади озера, утки ковыляли по большому ухоженному парку, напоминавшему сады Кью в Лондоне. По одну сторону парка располагался большой дворец, по другую – маленький. Среди деревьев ходили олени, а рыжие ирландские сеттеры возлежали у пылающего камина, все еще ожидая своего умершего хозяина. Мне стало тоскливо. Я уважал Тито за ту роль, которую он сыграл в войне, и был благодарен ему за то, что дал мне уехать в Израиль сорок два года тому назад, поэтому грустно было видеть, как испортила его власть на склоне лет.

– Господа, – обратился Максвелл к нашим сопровождающим, – я всерьез подумываю о покупке этого острова.

Хорваты были вне себя от радости, в то время как мы уже успели обменяться ироничными взглядами. Нам было ясно: если бы Максвелл на самом деле обдумывал покупку острова, он бы уже рассказал им обо всех его недостатках и объяснил, что совершенно не заинтересован в покупке. Этому я тоже научился у него – тому, что нет никакой разницы между крупными сделками и мелкими. Торговаться, ссориться, мелочиться, лавировать, пускать пыль в глаза нужно одинаково рьяно при цене как в двадцать миллионов, так и в двадцать долларов.

6 декабря 1990 года поженились Яир и Лихи.

Свадьбу отмечали на террасе ресторана «Реле Джаффа» в Яффо. Церемония переросла в бурную вечеринку, длившуюся до тех пор, пока живший напротив журналист Адам Барух не позвонил в полицию с жалобой на шум. Тогда он еще не знал, что через год станет редактором Яира, а затем и моим тоже.

15 января Яир и Лихи вернулись из свадебного путешествия в абсолютно пустом самолете. В этот день закончился срок ультиматума ООН и было ясно, что война начнется в любой момент.

Через пару дней прилетели первые «Скады». Находясь дома в Тель-Авиве, я слышал отдаленные взрывы, в то время как армейское радио утверждало, что это гроза. Я надел свой противогаз. При всем уважении к армейской радиостанции у меня гораздо больше опыта, когда речь идет о бомбежках. Убедившись, что Шула тоже в противогазе (она возмущалась – он не давал ей курить), я позвонил детям. Сквозь противогаз оба звучали довольно странно. Происходящее их скорее удивляло, чем пугало. Есть некоторые преимущества у семей, которые прошли через самое страшное.

Через несколько дней мы сидели в отеле в «Дан Тель-Авив» с мэром Чичем Лахатом и его женой Зивой, дирижером Зубином Метой и американским комиком еврейского происхождения Джеки Мэйсоном. Мы ели и болтали, когда раздалась сирена. Это был тот редкий случай, когда у Мэйсона не нашлось готовой шутки, а я обратился к официантке: «Можно еще чашку кофе?» Она вытаращила глаза. «Бегите отсюда!» – испуганно сказала она и побежала в бомбоубежище. Продолжая смеяться, мы натянули противогазы и включили телевизор. В нем мы увидели неповторимое зрелище.

В тот вечер в Международном центре конгрессов в Иерусалиме должен был состояться концерт солидарности с Израилем с участием лучших музыкантов. Когда прозвучала сирена, многие оркестранты отреагировали, как наша официантка – исчезли со сцены. Публика же осталась на своих местах. Все надели противогазы. Когда камеры были направлены в зал, создалось впечатление, что это эпизод из научно-фантастического фильма: в зале сидели сотни элегантно одетых людей в черных резиновых масках. На сцену поднялся скрипач Айзек Штерн – со скрипкой в руках и без противогаза. Он встал перед публикой, маленький седой еврей уже за семьдесят, и исполнил соло для скрипки Баха. Я в жизни не слышал более одинокого и прекрасного соло.

Тридцать девять «Скадов» были выпущены по Израилю, но – непостижимым образом – погиб только один человек. Мы все сидели в бомбоубежищах и слушали пресс-секретаря Армии обороны Израиля Нахмана Шая, который раз за разом убеждал нас пить воду. Мне казалось, что это мало помогает при ракетных обстрелах, однако я пил воду и кофе и писал в «Маарив», что сдержанность правительства Шамира на этот раз пошла нам на пользу.

Война началась и закончилась, и я вернулся на свои американские горки под названием «Роберт Максвелл».

Я продолжал проводить половину своего времени в Венгрии, где сделал «Мадьяр Хирлап» первой цветной газетой, а из Будапешта разъезжал по поручению Максвелла (или вместе с ним) по странам Восточной Европы. Мы пытались купить то радиостанцию в Сербии, то газету в Восточной Германии, то телеканал в Болгарии. Однажды утром он позвонил со срочным делом.

– Томи, – сказал он, – купи мне права на распространение «Желтых страниц» во всей Европе.

– Зачем? – спросил я. – Ты собираешься их распространять?

– Нет, но я слышал, что «Желтые страницы» идут в Восточную Европу. Мы купим сейчас по дешевке и продадим через пару месяцев задорого.

Однажды вечером он отправил меня в Белград в своем самолете. Я полетел один, и в аэропорту, спустившись по трапу, обнаружил раскрасневшегося от мороза президента Милошевича со своей свитой.

– Господин Максвелл послал меня только затем, чтобы сказать вам, что он не станет вести дела с хорватами, если это может оскорбить вас, – сказал я.

– Это очень благородно с его стороны, – ответил Милошевич.

Он пожал мне руку, я поднялся в самолет и улетел обратно в Будапешт.

Мировые вожди стремились к общению с Максвеллом (помогало и то, что он имел обыкновение публиковать их хвалебные биографии), и он наслаждался этим. Через несколько недель после моей встречи с Милошевичем мы отправились на Экономический форум в Давосе. Заместитель председателя правительства Венгрии ждал нас, а Максвелл застрял на встрече с премьер-министром Квебека, где покупал огромное количество древесины для изготовления бумаги.

– Задержи венгра, – сказал он мне.

Я сидел с заместителем премьер-министра, беседовал о том о сем, и тут в комнату вошла растерянная молодая женщина.

– Мой отец ожидает господина Максвелла уже двадцать минут, – сказала она.

– А кто ваш отец?

– Генерал Ярузельский.

Оказалось, Максвелл забыл, что договорился еще и с президентом Польши.

Темп был головокружительный, непостижимый и, как выяснилось позже, разрушительный.

В тот год Максвелл совершил три огромные сделки, и все три оказались крайне неудачными.

Он купил издательство «Макмиллан» за два миллиарда шестьсот миллионов долларов, «Официальный справочник авиакомпаний» (который интернет через несколько месяцев сделал бессмысленным) за семьсот пятьдесят миллионов долларов и основал «Юропиан» – общеевропейскую газету, которая безуспешно пыталась конкурировать с «Геральд трибьюн». Когда его инвестиции накрылись и ему были нужны деньги, он залез в пенсионные фонды своих служащих и из этих средств выплатил долги банкам.

Даже сегодня я склонен считать, что Максвелл был не мошенником, а страстным игроком. Ему принадлежали двести тридцать компаний, и всеми их счетами управлял его лихорадочный мозг. Он истово верил, что сможет выпутаться – как это случалось ранее неоднократно – и вернуть деньги так, что никто об этом и не узнает. Но слухи о его проблемах уже ходили на Флит-стрит, и британские власти начали энергичное расследование, в ходе которого выяснилось, что его долги достигли двух с половиной миллиардов долларов.

5 ноября 1991 года я вернулся из «Мадьяр Хирлап» в свой отель и встретил в вестибюле невысокого нервного человека, который когда-то был венгерским послом в Лондоне, а затем был принят Максвеллом на работу, содержание которой никто не понимал.

– Максвелл исчез, – сказал он мне.

– Что значит – исчез?

– Он был на своей яхте и исчез. Говорят, что он прыгнул за борт.

С тех пор меня тысячу раз спрашивали, считаю ли я, что Максвелл покончил с собой или что кто-то – «Моссад», его конкуренты, русские, палестинцы, итальянская мафия, бывшие агенты Штази (предположений так же много, как и спрашивающих) – толкнул его в темную воду. Я не знаю, но склонен предполагать, что он просто решил, что достоин более величественного финала, чем сырая камера в лондонской тюрьме Брикстон.

Я вернулся домой, чтобы участвовать в торжественной церемонии его похорон на Масличной горе, где премьер-министр Ицхак Шамир произнес некролог, в котором были такие слова: «Он сделал для Государства Израиль больше, чем мы можем сегодня рассказать» (чем, конечно, дал пищу любителям фантастических предположений). Затем по просьбе Кевина, младшего сына Максвелла, я поехал в Венгрию, чтобы продать газету. С семьей Максвелла я поддерживал связь до последнего дня, и каждый раз, когда Элизабет, его жена, приезжала в Израиль, мы обязательно принимали ее у себя дома. Максвеллы очень приятные и культурные люди, но в них нет ничего от пыла и страсти Роберта.

Я вернулся в «Маарив». Моя бурная и стремительная карьера международного бизнесмена закончилась. А следующая начнется в Иерусалиме – в небольшом кабинете, который когда-то был моим, но в котором я не бывал уже несколько лет.