– Мое почтение, Раечка! Это тебе! – восхищённо воскликнул доктор и протянул сетку и розы.
– Наум? Что за фокусы?
– Я не знаю, как вы живёте, а мы живём только так!
– Наум!.. Ну, спасибо большое!.. Ну, слишком шикарно!.. Ну, ты с ума сошёл!.. Ой, я в рубахе! Наум!..
– Это прелесть! Мм-чмок!
Поймав Раину руку, доктор припечатал звонкий поцелуй.
– Боже мой! – воскликнула Рая и убежала в комнаты.
– Лучше, конечно, без рубахи, – недовольно скривился Грандкевич.
– Тебе виднее, мучитель и самодур, – кольнул доктор и уже совсем весело пропел: – «А поутру она улыбалась пред окошком своим, как всегда!».
– Пошли! Пошли в кабинет… – буркнул Грандкевич и нахмурился.
Уже очень не первая, но, похоже, последняя муза-жена была значительно моложе самого творца, и это не позволяло расслабляться и окунаться в розовые иллюзии.
Кабинет представлял комнату, увешанную иконами, фресками, уникальными фотографиями, коллекциями орденов войны 1812 года, деталями военного обмундирования всех полков, участвовавших в той достопамятной заварухе, стеллажами редчайших букинистических наборов и стоящих прямо на полу в определенном эстетическом беспорядке колокольчиков и колоколов, обозначенных в воспоминаниях как «дар Валдая». Этих и подобных «даров», зачастую уже откровенно археологических, было столько, что можно было только посочувствовать тому, кто регулярно стирал с них пыль веков.
Письменный стол тоже был завален. Лишь в центре его чернела маленькая полынья, в которой, как бы случайно, алело удостоверение внештатного корреспондента «Вечерней Алма-Аты» и вызывающе белела стопка чистых листов. По правую сторону от удостоверения солидно возвышалась гора из библиографических редкостей, а по левую, прямо на полу, грозно застыл бронзово-медный эскорт индийских богов и богинь с совершенно мистическими улыбками, свирепостью и равнодушием на лицах.
– Николай, как твое здоровье в этой скобяной лавке? – невольно спросил доктор, когда был втиснут куда-то и между антикварным чем-то.
– Нормально! Тебе насрать, но хорошо! – резко ответил Грандкевич.
Встреча в прихожей и словосочетание «скобяная лавка» ощутимо ударили по его интеллигентности.
– Ну что ты врёшь? Почему насрать? – в тон хозяину удивился доктор.
– Ну а какое тебе дело?
– Окружающая среда когда здорова – и я здоров!
– Да!.. И ты здоров. Экология!
– Верно! К тому же и профессия у меня… Николай, что это приносит тебе лично? – доктор прочертил рукой круг. – «Мерседеса» у тебя нет, Рая бриллиантами не обсыпана, лето на Гавайских островах вы не проводите в ласках и неге…
– Что приносит? – сразу же привычно успокоился Николай Николаевич. – Ну, это не удовлетворяет моих крупных интересов. Это мой досуг.
Слукавил Грандкевич, слукавил. Так как крупные интересы, в основном, не состоялись или ушли в воспоминания, то уже давным-давно коллекция удовлетворяла все оставшиеся.
– Мне это интересно. Об этом я пишу, – прибавил веса Грандкевич.
– Это сегодняшняя польза. И довольно дохлая, – в противовес подколол доктор. – А вот в плане перспективы – что это?
– А какая может быть перспектива? – растерялся Грандкевич. – Не знаю… Ну, я умру – оставлю Кольке. Колька – Митьке. И так далее…
– И всё?
– А что ещё нужно?
– Ну, где-то это кончится? Где-то Митька кончит оставлять? И куда это всё пойдёт?
– Мне это… Ну, я об этом не думаю. Об этом даже нечего думать.
– А вот я думаю. И о твоей коллекции в том числе. В этом, во всех своих проявлениях, конечном мире во всём должен быть свой конечный смысл. Своя логическая развязка. Она же – результат, который и есть истина. Знаешь, как это в драматургии: экспозиция – завязка – наращивание действием напряжения – кульминация – развязка.
– Ну, смысл в том, что это всё украшает мою жизнь. Это удовлетворяет мои интересы. Это мой мир. Моё увлечение. Вот и всё. Я сдохну – это мне до фонаря! – Николай Николаевич прищурился. – Я знаю, куда ты клонишь… Так вот, государству я не отдам даже кнопки.
– Почему?
– Потому что это не государство. Это – говно!
– Уже сцепились? – радостно вмешалась Рая, и вкатила на маленьком, тоже антикварном столике чашки с чаем, конфеты и лимон.
– Пока нет, но если ты позволишь, я его пощекочу, как встарь. У меня за десять лет… – загадочно подмигнул доктор.
– Накопилось! – усмехнулся хозяин, и Наум Аркадьевич неожиданно понял, на кого он так разительно похож – вылитый обозлённый французский киноактёр Фернандель.
– Только не перережьте друг друга! – улыбнулась Рая и вышла.
– Понимаешь… – раздражённо продолжил Грандкевич. – Когда в журнале «Родина» печатается в конце список – что белые эмигранты дарят, так сказать, из Парижа, из Нью-Йорка, я бы сказал: «Господа, какие же вы идиёты!». Я сказал бы, что этому государству кнопки дать нельзя, потому что оно всё разрушило, уничтожило, а теперь начинает вроде бы для престижа… Не нужно это ему! Это нужно Западу – «А, вот видите, как хорошо!». И какому-то контингенту русских людей. Контингент остался, которому дорога Россия. Который хочет, чтоб что-то осталось, который что-то собирает. Но не государству! Поэтому я даже кнопочки не дам. Оно меня обманывает всю жизнь!
– Государство?
– Да. Оно и тебя каждую секунду обманывает. Но ты идеалист! Поэтому этого не замечаешь, или не хочешь замечать, чтобы слишком не расстраиваться. Вот оно отняло у меня дом дедовский. Вот фотография, вот… – Николай Николаевич ткнул пальцем в современную цветную фотографию длиннющего старинного трёхэтажного особняка.
– Экспроприация, брат!
– Это не экспроприация! Это был бардак! Это было… Какая же это экспроприация? Грабёж чистой воды! Безнаказанность! Да!.. Да!.. Я их ненавижу!..
– Ну, ладно, – переключил внимание доктор. – А почему ты собираешь разные коллекции?
Николай Николаевич по инерции всосал сквозь стиснутые зубы воздух и расслабился.
– Ну, во-первых, это шире… Так сказать, диапазон знаний… диапазон интересов. Потом, если не идёт что-то одно – идёт что-то другое. Не идут ордена – идут книги. Каждая вещь, которая приходит в коллекцию, доставляет мне радость.
– Любая?
– Любая! Любая вещь в коллекции!
– Осколки разбитой культуры!
– Правильно. Разбитой культуры. Нет-нет, да что-то и поступает.
– Мда-а. Значит, в итоге это всё только для тебя. И в этом твой смысл жизни?
– Да, Наум, в этом. Прожить отдельно свою жизнь. Прожить её достойно самого себя. А для кого ещё жить? Для государства?
– Ну, зачем же так? Окружающие – это тоже я. Это тоже моё. Моя среда обитания и взаимоподпитка. Как ты правильно выразился, экология.
– А мне насрать на окружающих! – машинально ляпнул Грандкевич и, поняв, что этого-то не надо было говорить вслух, набычился.
Наум Аркадьевич же, наоборот, встрепенулся.
– Ну, а Рая! – воскликнул он.
– Рая – это моя семья! А моя семья – моя крепость.
– Значит, у тебя только малый круг внимания?
– Да, малый круг. Я не человек партии. Любой партии. Любой!
– Но вольно или невольно ты всё равно работаешь и на средний круг и на большой.
– Потому что у меня есть идея России.
– А это-то к чему? Что это за идея такая? Интересно…
– То, что у вас, у евреев, полностью отсутствует! – резанул Грандкевич.
– Может, ты и прав, – ничуть не смутился доктор.
– У нас, наверное, не было России. У нас вообще ничего не было, кроме мечты.
– А вот это ты брось! – возмутился Николай Николаевич. – Не прибедняйся. Как это ничего не было? Вы жили в СССР?
– Так причём здесь Россия? СССР и Россия – это разные понятия.
– Ну да. Тут ты прав. Для меня СССР тоже отсутствует.
– Ну, так что же такое Россия? Объясни это мне – неразумному!
– Россия – это Родина! Это великая страна! Это дух! Это национальный дух! Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!
– Национальный? Пахнет? Чем? Духами, что ли? Или чем покрепче? – ещё больше изумился доктор.
– Что это такое? Непонятно…
Николай Николаевич удовлетворённо развёл руками:
– Непонятно, потому что у тебя нет понятия Родины.
– Ну, как же! Родина – понятие психологическое. Психологически-политическое…
– Ничего подобного! Это – духовное понятие!
– Так же, как и нация – чисто психологическое понятие, – закончил доктор.
– Ну, нет! Духовное! – замотал головой Грандкевич.
– Ну, как духовное? Что такое духовное? – начал горячиться доктор. – Духовное – это и есть психологическое. Комплекс привычек и привязанностей, наконец!
– А-а! Привычек! – взвился Николай Николаевич. – Не-ет! Так говорить не могут… так настоящий человек… полноценный… с идеалами…
– Расизмом! Расизмом попахивает, а не Россией! Что это такое – человек полноценный?
– Ну! Так мы будем с тобой говорить до вечера, – махнул рукой хозяин и потянулся к уже остывшему чаю.
Однако больше глотка он сделать не смог.
– Как это можно не иметь чувства Родины? – возмущённо забасил он. – Это только подонок может не иметь чувства Родины! И это он будет везде болтаться… И у него будет везде Родина… И он будет везде продавать… Кого угодно и где угодно.
– Что продавать? Нечего продавать! – удивился доктор. – Всё духовное принадлежит всем. Хочешь ты или не хочешь этого. Рано или поздно, но обязательно.
– Вот поэтому и нечего тебе продавать, что у тебя Родины нету, – беспардонно тут же развернулся в нужную ему сторону Грандкевич. – У тебя нету ничего. Ты это правильно сказал. Это потому, что ты – бездуховный человек. Ну, ты не русский!
От возмущения и возбуждения Грандкевич начал терять контроль над собой. Провокации доктора всё чаще достигали цели и, похоже, вели к непредсказуемым реакциям. Впрочем, так ли уж непредсказуемым? Из ничего ничего и не возникает.
– У меня Родина – Земля! А может быть, и Вселенная! – жёстко сказал Наум Аркадьевич.
– Ну, ты себя не чувствуешь русским. Правильно! Жид не может чувствовать себя русским.
– Картину «Над вечным покоем» нарисовал истинно русский. Хотя фамилия у него была – Левитан. И потом, я не жид!
– Ну, ты испанец, допустим, – отмахнулся, как от мухи, Грандкевич, не обратив никакого внимания на русского Исаака. – Потому тебе и насрать на Россию. Чем ей хуже будет, тем тебе лучше. Потому что все… Вся жидовня прёт отсюда. С радостью прёт, чтобы насрать этой стране, всё из неё выкачав.
– Да ну? Не всё и не все!
– Не надо! Слушай, жида-дворника ты не найдёшь!
– А что, дворник – идеал совершенства и верх достижений?
– Брось! Брось! Выкачано всё! Всё, что смогли! С кожаных комиссарских курток, мать их пере. б (употребив)! Вот я жидов бы сейчас не выпускал бы. Я бы их выводил на помойку и расстреливал бы…
– Экстремист! Если не сказать больше.
– Да! Я экстремист!
– Но почему? Почему?
– Потому, что это было то самое говно, которое сгубило Россию. Комиссарское!
– Комиссарское, но не еврейское. Евреи были угнетённой нацией в угнетённых.
– Ох, етит вашу мать!..
– Поэтому, когда представилась возможность заявить о себе как о свободных личностях, то пружина сильнее всего и развернулась среди них.
– О!.. О!.. – всё выше и громче зазвучал бас Грандкевича. – До чего же угнетённая!
– Государства не было, силы военной не было, все отовсюду гнали, вот они и вынуждены были утверждаться знаниями, талантом и золотом, – закончил свою мысль доктор.
– О!.. О!.. Все эти ваши Троцкие, все эти ваши ё….е (употреблённые) Наханкинсы-Свердловы-Бухарины – жидовня! Сталин делал добрые дела… Когда пришибли, понимаешь ты, этого самого… Троцкого – это было доброе дело, потому что это был подонок. Подонок величайшего класса. Потому что это был человек, который ненавидел Россию. Он ненавидел Россию! Он ненавидел!.. Эта сволочь жидовская!.. Он истреблял физически казачество. Ты, наверное, ничего этого не знаешь?
– Знаю.
– А! Так за это ему памятник ставить, что ли? Ему и этому Наханкинсу, который распорядился расстрелять царскую семью?
– Так то же самое и Гитлер делал. Это геноцид! Неприемлемое следствие любого партийного или религиозного монархизма.
– Да мне наплевать на Гитлера!
– А мне не наплевать. Это следствия одного и того же явления. Даже в семье, если кто-то считает себя всегда правым и требует тотального беспрекословного подчинения, то непременно наступает геноцид. Вот у тебя в семье ощущается это, ощущается…
– Ладно, ладно… – поморщился Грандкевич и тут же снова побагровел. – Русские люди – это очень много дурацкого бараньего всепрощения… Вот это надо прекращать. Надо в себе воспитывать чувство ненависти и чувство непрощения…
– Ну, ты… Библии коллекционируешь… иконы… Ненависть – это дорога в никуда. Ненависть не созидательна!
– Ещё как созидательна! – распаляясь всё больше и больше, выкрикнул Грандкевич. – Я ненавижу партию – значит, я должен её разрушить и вместе со всеми строить это новое светлое здание. Я ненавижу коммунизм! Я ненавижу ЦК с этой… С блямбой на лбу!
– Ну, это верно – ничего особенно хорошего они не сделали.
– Абсолютно! – обрадовался Грандкевич. – Дело в том, что за шестьдесят с хвостиком лет они вообще ничего хорошего не сделали. Они угробили десятки миллионов людей…
– Ну, это всем ясно.
– Да! Всем ясно, и все молчат. А я ненавижу! В открытую! Ненавижу активно! Если завтра начнется гражданская война и у меня будут силы, то я пойду и буду расстреливать коммунистов. На первой помойке…
– Нельзя делать добро, творя зло.
– Брось ты эту толстовщину! Сейчас не то время. Не та жизнь. Надо будет стоять на крайних позициях: либо – да, либо – нет.
– Так уж и так всё практически прогнило. Погибли лучшие идеи человечества, и труп смердит…
– Да вот беда-то в том, что мы даём ему ещё жить. Потворствуем, понимаешь ли, этому дыханию, – уже мягче и спокойнее продолжал Грандкевич.
– Вот видишь – кое в чём мы с тобой полностью сходимся. Если мозг дохлый, то кофеин уже не поможет, – тоже спокойнее продолжил доктор. – Но всё равно в твоей агрессивности я не вижу созидательности. От чего у тебя такая агрессивность? Кроме твоего потерянного дома, конечно…
– Почему «кроме»? Почему? Партия и система сгубили государство. Довели его до полной катастрофы. Большое, цветущее, прекрасно жившее государство. Хотя многие поймут это лишь тогда, когда жрать нечего будет. Не надо, понимаешь ли, делать страха из царской России. Это жила страна! Могучая! Культурная! Она первая была по культуре в Европе. И по широте и по духу национальному какому-то. Характером! Чертами характера национального. А сейчас? Сейчас народ стал зверем. Сейчас кругом хам. Новая интеллигенция – это не интеллигенция…
– Согласен. Вот тут я с тобой абсолютно согласен.
– Ну вот. Оттуда вот и идут все беды. Значит, говорить «спасибо» никак не приходится. Товарищи, кончайте! Уходите, так сказать, с арены! Куда вы лезете? Если бы меня попросили написать прокламацию, я бы следующее написал… вот тут у меня есть набросок…
СООТЕЧЕСТВЕННИКИ! ДАВАЙТЕ ПОДУМАЕМ…
64 года назад залп «Авроры» возвестил начало социального эксперимента над народами, проживающими на 1/6 части суши. Разгон Учредительного собрания, смещение Временного правительства завершили государственный переворот в России. Свершилось насилие.
Какими бы благими пожеланиями ни руководствовались отцы эксперимента, это насилие как принцип коммунистической идеологии определило всю последующую историю страны.
Пирог, замешанный на крови, оказался несъедобным.
Неотвратимо и мучительно идёт переоценка ценностей. Миллионы жертв увёл за собой в царство мёртвых призрак, "бродивший по Европе». Неизмеримая дань выплачена народами фанатикам социальных экспериментов, всем тем, кто от имени обездоленных и угнетённых втискивал жизнь в прокрустово ложе марксистских планов переустройства общества.
До сих пор прах палачей собственного народа в почете покоится у стен Кремля, а живые душегубы, отмеченные наградами, получают иудины сребреники персональных пенсий. Так и не смогли выдавить из себя слова исторического покаяния современные большевики.
Да, Октябрь 1917 года подтолкнул мир к прогрессу, но только не саму страну, в которой он родился. Её отставание от развитых стран ещё больше увеличилось.
Страна стоит на краю пропасти, к которой её привела дорога Октября.
ДАВАЙТЕ ПОДУМАЕМ…
– Ну вот – сам видишь, что злом и разрушением невозможно творить добро и созидание. Непродуктивно!
– Что?.. Чего?..
– А, ладно! Истина в том, что подумать действительно стоит… Зря я эту кутерьму на заводе затеял…
– Опять?
– Ну, это будет порадикальней… Хотел не склеивать рану, не вырезать, а вытеснить живой клетчаткой, – омрачился доктор.
– Господь с тобой! Да что бы ты ни затеял благое, ни черта не получится, пока эту партийную раковую опухоль не выжгут калёным железом!
– И всё-таки я не выношу, когда формируются чисто национальные образования – неважно, Россия это, Казахстан или Израиль. Есть в этом что-то животноводческое.
– Это для тебя! – опять набычился Николай Николаевич. – А я до мозга костей русский. Мои предки были русские. Я горжусь Россией! Я болею за Россию! Вот я – русский! Всё!
– Ну, а если ты до мозга костей, то чего это у тебя фамилия – Грандкевич?
– Ну и что?
– А то, что все мы от Адама и Евы, а они, как тебе известно из писаний, были предками Авраама и Сарры, то есть если не мелочиться на племена, то евреи. Но это только в том случае, если еврей – библейский синоним слова «человек». А если нет, то никаких евреев, а только – ЛЮДИ! Что, конечно, истина, так как по этой же самой крови, то есть фундаментальной генетике, можно быть только или человеком, или не человеком. И никаких евреев, арабов, немцев, русских, казахов, американцев, ни кого-либо другого. А некоторым морочат голову тем, что если ты король, или еврей, или русский, то это тоже зафиксированная чуть ли не с сотворения мира генетика и это обязывает тебя почти на мистическом уровне выполнять определённые правила. Полная или чисто политическая чушь! А значит, понятие «национальность» – всегда понятие психологическое. Нация, так же как и религия, да и государство тоже, – это часть культуры. То есть того, что создано человеком, а не Богом.
– Да ничего подобного! Нечего мне тут сказки говорить!
– Значит, это кровь? Это биология и физиология или всё-таки психология? Ну? Американцы – это кровь?
– Тебе это трудно понять… – совсем смешался Грандкевич.
Он чувствовал, что мысль доктора, признавая его неправым, разрушает то, чем он дорожил больше истины. Поэтому он не понимал, а главное, не хотел понять того, о чём говорил доктор.
– Раз ты этого не хочешь… Раз тебе это неоткуда взять… Раз тебе это чуждо… – упрямо повторил он ещё раз и, как печать, пришлёпнул: – В тебе нет понятия России! Нет!
– Есть! Есть понятия и России, и Казахстана, и Родины. Как, впрочем, у любого живого существа. То есть Родина – это то, без чего я просто не могу быть на этом свете. Это – вода, земля, воздух, дом, одежда, тепло, пища и так далее. Ну и привычки и привязанности тоже, естественно. Но это уже вторично и, как национальность, психологично.
– Это космополитизм, который ничего не даёт.
– Даёт! Именно он и даёт! Ненасильственный, естественный космополитизм – это будущее. Он перспективен! Он созидателен! Иначе все друг друга в конце концов перережут и на этом проблемы, а с ними и сюжеты, закончатся.
– Ничего подобного!
– Ну, Коля, а ассимиляция? Как ты её можешь отрицать? Это же естественный процесс. Это индивидуальный процесс. Чисто личностный.
– Нет!.. Ну, нам с тобой на эту тему нельзя говорить, – попытался ускользнуть Грандкевич. – У тебя нет аргументов.
– Как? – вскричал доктор. – Объективный процесс – не аргумент?
– Какие у тебя могут быть аргументы? – торопливо и так же упрямо забасил Грандкевич. – У тебя не может быть никаких аргументов! Ассимиляция – это не аргумент. Это – оригинальничание. Какая ассимиляция? Где ассимиляция?
– По всей земле!
– Кого?.. Чего?..
– Да люди и их нации смешиваются!
– Да где они смешиваются? Что ты херню порешь?
– Да даже во мне их штук пять по меньшей мере из разных регионов.
– Ну, етит… Ты же не пуп земли!
– Да чем разнообразней смеси, тем хромосомный набор более перспективен. Народы крайнего севера с древнейших времён всех пришлых к своим жёнам, сёстрам и дочерям в постель затаскивали, чтобы не выродиться. Что они о генетике знали? Они знали жизнь и потому такой обычай и закон установили.
– Мораль сей басни такова: пчела беременна была и медвежонка родила! Вот поэтому тебе надо уезжать отсюда. И искать, где твоя Родина.
– Да не надо никого никуда заставлять уезжать! Пусть каждый живёт там, где ему лучше. А категоричная национальная дифференциация и блюдение национальной чистоты – это мёртвая система. Ограниченная!
– Нет, это вечно живая система! – почти с угрозой прогрохотал Грандкевич.
– Жёсткая, система, а потому ломкая и обречённая на быстрое вырождение! – тоже выходя из себя, выкрикнул доктор.
– Живая! Россия бессмертна! Она выдержала даже шестьдесят лет коммунизма!
– Чушь! Ничего нет бессмертного в этой системе координат. Всё конечно. Вымерли целые народы, целые цивилизации. Вернее, растворились друг в друге. Ассимилировались. Шумеры, например, или хазары.
– Это прошлое, ей-богу… Что ты о шумерах говоришь?
– Ну, вымерли же как чистый вид! Если они были таковыми, что весьма сомнительно.
– Ну, вымерли – и вымерли.
– Значит, всё-таки нет ничего бессмертного в земных сюжетах нашего измерения?
– Ой, хватит херню пороть, которая меня не волнует совершенно, – почти прорычал Грандкевич и дрожащими руками начал помешивать ложечкой в чашке.
– Я же не говорю, что ты порешь херню, поэтому не надо говорить, что я порю то же самое, – неожиданно очень мягко и спокойно сказал Наум Аркадьевич и тоже усиленно заинтересовался чаем.
В кабинете повисла тишина…
Первым нарушил молчание доктор:
– Замечательный у тебя вид с пятого этажа. Парк Панфиловцев, как Беловежская пуща, смотрится. А за ним как будто и города нет, а сразу горы. Какой вид прекрасный! Кстати, НЛО вон там появляются часто. Но ты, наверное, и не смотришь на горы никогда, поскольку они всё время под боком. А там появляются шары…
– Серьезно?
– Конечно. Так что ты зря не смотришь. А вот я… «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю!..».
– Ни разу не видел… Нет, я верю, что что-то должно быть, но чтобы вот так…
– Не может быть, чтоб не было!
– Согласен. Вот тут и я с тобой согласен. Я в это верю.
– Да-а… Смотрю я на горы и думаю: чего это ты оказался в Алма-Ате? Жил бы себе в России, – снова завёлся доктор.
– О, милый, это длинная история!
– Это вас сослали, наверное. Тогда многих или ссылали, или сажали, или расстреливали. Сталин-отец очень об этом заботился…
– Я приехал без всякого Сталина.
– А чего вдруг решил в эту… Ну, как ты иногда приговариваешь, – в Россию Казахстанскую? Почему сюда?
– Ну, это длинная история…
– Но это же всё-таки не Россия – Казахстан?
– Не Россия, – опять набычился Грандкевич.
– Ну, а что ж ты говоришь – Россия, Россия! Россия там где-то, а ты почему-то живёшь тут.
– Ну, это длинная история, почему так получилось… Ты тоже не в Израиле живешь?
– Правильно! У меня Родина – Земля! И так как здесь состоялась моя максимальная самореализация, то тут я и живу. Но ты-то! Ты-то со своими убеждениями!..
– Ребята, давайте жить дружно! – раздался знакомый голос, и с чайником в руке вошла Рая.
– Раечка! – вскричал Наум Аркадьевич. – Какой он русский – Грандкевич? Ну, какой он русский? Ну жидня! Жидня типичная!..
Этот удар бумеранга, да ещё и с апелляцией к Рае, вызвал в хозяине такой взрыв, что контроль над собой, а с ним и остатки интеллигентности улетучились, как пар.
– Ну, дело всё в том, что Россия тоже не всё прощает, и каждый плевочек в её лицо… – постепенно разгоняясь, начал он угрожающе.
– Что это за субстанция такая религиозно-надуманная – Россия? Брось ты, ради бога! – уже тоже не сдерживаясь, перебил доктор. "Меня тревожит вид твой грустный. Какой печалью ты томим? И человек сказал: я русский! И Бог заплакал вместе с ним."
– Не надо-о! – замотал головой Николай Николаевич и вдруг с бешеной яростью рявкнул: – Идите вы на хер!
– А потом всех обратно! Только уже на других условиях! С поклоном в пояс! – так же бешено выкрикнул Наум Аркадьевич.
– Кого?
– Тех, которые уехали и уедут!
– Не-ет! Я бы это говно никогда не пустил. Это – предатели!
– Ну, мара-азм! Ну, мара-азм! Какие предатели? Какие?..
– Вся эта жидовня! Жиды – это предатели! Что они уезжают – очень хорошо! Мы, наконец, избавляемся от потенциального говна у себя в стране.
– Мозги едут, мозги! Интеллектуальный потенциал!
– Да ну? Это говно! Это мразь, которая уезжает… Они… Потому что они поняли, что хер выкачаешь больше теперь!
Николай Николаевич вскочил и, вытеснив побледневшую Раю из комнаты, начал бегать по тому скудному пространству, которое струилось между антиквариатом.
– Блядово жидовское… Сгубили на х. й (мужской член) страну, а теперь… Сгубили Россию, суки! Мразь е…я (употребленная)! Ё…Я (употребленная) в рот, понимаешь ты!
– Не понимаю! Не понимаю я этого! По-моему, тут еще Маркс что-то напутал, или, скорее всего, с ним что-то напутали, но он был не наш еврей, а немецкий.
– Да иди ты к ё…й (употребленной) матери!
– Да я-то тут совсем не при чём! – развёл руками доктор.
– Ё…е (употребленные) в рот! Расстрелы все жидовские! Царскую семью!.. Какого х. я (мужского члена) руки поднялись у них на такое дело? Юровские, б…ь (гулящие задарма)! Мойши Юровские!
– Это идеология! Однопартийность!..
– Однопартийность?.. Да х. й (мужской член) вам в рот всем, чтоб голова не качалась!
– Хорошо-о! Приятная речь! – попробовал урезонить доктор, но Грандкевич катил, как танк.
– Брось ты мне тут качать – Россия! Х. й (мужской член) вы в России понимаете! И не х. я (мужского члена) вам там делать! Он распространяется – России нет, Россия – то! Переживём вас всех! И без жидов проживём! Дали вам по рукам! Дали по загривку, и они поняли, что х. й (мужской член) выкачаешь! Поехали, блядь!.. Ага-а! Блядово ё…е (употреблённое) в п…у (женский половой орган)! А идите вы на х. й (мужской член)! Жидовские морды! О, блядь, я показал бы вам Кузькину маму! О-о, я бы вашу жидовню привёл бы в порядок! Моя бы власть – я бы показал бы! Вы бы взвыли бы! Етит твою мать! Едут в свою жидовню и там по-русски говорят! Ах вы е. т (употребить) вашу мать!
– Не имеют права говорить по-русски? – изумился доктор.
– Конечно! Говорите по-жидовски! Потому и едете, чтоб говорить по-жидовски! Какого х. я (мужского члена) вы там по-русски говорите? Русский язык позорите! Из России, понимаешь ли, дёрнули, а там по-русски говорят…
– Ископаемое… Ну, ты – ископаемое! Да пусть хоть на пальцах разговаривают! Язык – средство общения и передачи информации!
– Не-ет! – перебил Грандкевич. – Язык – национальная принадлежность!
– Если язык, как и нация, – самобытная часть общечеловеческой культуры, то – да, а если часть голоса крови, отличной от других людей, то – нет!
– Да брось ты! Что ты в этом понимаешь? Была бы какая-нибудь организация по возрождению России – я бы пошёл в её лидеры! Я показал бы Кузькину маму! И жидам, и коммунистам показал бы. Сгубили Россию! Сгубили, суки! Сгубили, сволочи!..
– Да система сгубила! Однопартийность! – отчаянно вскричал доктор. – Так же, как и монорелигии ведут к инквизиторскому геноциду! Точно так же, как и фашизм! И ведь у всех, вроде бы, благие пожелания! Даже Гитлер хотел, вроде бы, улучшить человечество, оставив только, якобы, качественнейшую его часть – здоровых арийцев, а остальных или уничтожить, или превратить в бессловесное рабочее быдло. Он и среди своих немцев провёл селекцию и истребил почти всех психически больных, горбатых, уродливых и сексуально нетрадиционно ориентированных. И что? Меньше их стало? Перестали с ума сходить? Или может быть сплошные гении стали рождаться? Где отряды новых Максов Планков, Лейбницев, Гёте, Шиллеров, Бетховенов, Гайднов, Моцартов? Где? Ну, при чём здесь немцы или русские, или евреи, если национал-социализм и псевдокоммунизм упали на них и подмяли разум? Хотя, конечно, если ты не баран, то стыдно…
– Тут жидам делать нечего, – выслушав всё и ничего не услышав, продолжил Грандкевич. – Надо ехать к себе в жидовню и говорить по-жидовски. Не надо-о!.. – снова заорал он, содрогаясь всем телом. – Россию не трогайте! Терпели говно всякое! Все комиссары были жиды – это ясно! Все это знали! Это мразь! Подонки! И иди ты на х. й (мужской член) со своими угнетенными нациями! Все, блядь, миллионеры в России были жиды! Что ты мне херню порешь!..
Науму Аркадьевичу стало дурно, и он, поспешно взглянув на часы, громко охнул:
– Я пошёл! Ребята, я пошёл!..
– Куда? – сразу же пришёл в себя Николай Николаевич. – Куда ты, перец?
– Вот, Коля, я так и знала, что этим кончится! отчаянно воскликнула сразу же вбежавшая Рая.
– Да нет, ребята, я просто крупно опаздываю! Спасибо вам за всё! – тяжело дыша и вовсю улыбаясь, сказал доктор.
– За что? – изумилась Рая.
– За откровенность и искренность твоего мучителя и за то, что ты, Раечка, всегда такая расчудесная. Приходите ко мне – в беседке посидим. Покалякаем на свежем воздухе. У вас тут душновато…
– Я надеюсь, ты не обиделся? – с сомнением спросил Грандкевич.
– Ну что ты! По-моему, это ты слишком уж обиделся! Пока, ребята, пока!..
На улице маска веселья и непринужденности слетела с доктора. Кроме страшной усталости, ощущение было такое, как будто бы он искупался в помоях.
– Ну и денёк! – прошептал Наум Аркадьевич и, в последний раз взглянув в сторону предполагаемого окна Грандкевича, добавил: – Бедная Рая!.. Бедная Раечка!..