Конечно, каждый думает о себе гораздо лучше, чем он есть, и ничего в этом нет плохого и криминального, так как голая правда несёт за собой столько сложностей и самокопаний, что можно и в дурдом загреметь. А можете вы себе представить всё человечество в дурдоме?

Видимо, многогранник человеческих устремлений будет без конца стремиться к кругу и так никогда его не достигнет. А если и достигнет, то есть вероятность, что всё обратится в ноль, который и есть та самая конечная и изначальная истина, расколовшаяся сначала на две единицы, которые, в свою очередь, ещё на две, и так далее, и так далее. И начнётся всё опять сначала. И опять ноль расколется в одночасье на мириады частиц, и будут пытаться эти мириады упорядочиться в изначальную моногармонию, и опять ничего не будет получаться, а будут получаться всё новые и новые довольно забавные калейдоскопические комбинации. Потому как ноль хоть и абсолютная гармония, но на сегодняшний день, как накопление стимула для движения и творчества, – пройденный этап и для Бога, и для нас. Тем более, что само движение и творчество уже давным-давно пошло-поехало…

Впрочем, может быть и не так…

Но в том, что никакой из талантов не пропадает зря и не зарывается в землю, как считают многие, автор абсолютно уверен. И признание тут не имеет особого значения, ибо, как всепроникающий флюид, таланты пронизывают эфир и всё, что попадается на их пути и во время их физической жизни, и, как подсказывает интуиция, после неё. Все гении современности и выдающиеся личности, известные и неизвестные, являются, лишь трансформаторными узлами, аккумуляторами и ретрансляторами собирающихся в них и около бесчисленных идей и озарений. Потому-то и радуемся мы и гордимся, когда приводится лично пожать руку гению. Инстинктивно каждый чувствует, что встречается со своим самым лучшим, которое он, сам того не ведая, подарил человечеству. Жаль, что этого никак не хотят понять многие из «ретрансляторов» и «аккумуляторов». Они так гудят о своих личных заслугах, что, в конце концов, превращаются в унитазы, с соответствующей утечкой и беспощадной исторической оценкой. Преклоним же колено перед мудростью жизни и её безвестными глашатаями! Их гораздо больше, чем известных, и к звёздам им приходится продираться сквозь сплошные тернии и безысходность. С одним из них мы сейчас и познакомимся ещё ближе, чем раньше, но уже в более приемлемой для его возраста ипостаси.

Вот он – Наум Аркадьевич!

А что вы удивляетесь? Сейчас он предстанет перед вами не только как врач от Бога и борец за интересную нормальную жизнь, но и как просто дедушка. Дедушка Наум!

Чёрная полоса неудач и странного стечения обстоятельств продолжала преследовать доктора. Впечатление было такое, что судьба задалась целью добить его до конца. А когда за дело берётся такая матрона, то сами понимаете… Очередной удар был коварно-банальный, а, главное, неожиданно результативный. Наума Аркадьевича уже в который раз, но почему-то слишком обидно, обозвали старой жидовской мордой и так толкнули, что можно сказать избили. И к его заводской деятельности это не имело никакого отношения. Просто доктор, где-то в очереди, как всегда при всех, назвал подлеца – подлецом, вора – вором и подонка – подонком, и это так не понравилось названным, что они тут же поспешили подтвердить диагноз эскулапа. Подводя черту под предыдущим эпизодом и этим, так некстати, (а может быть, и кстати!) подвернувшимся, случаем, тут можно сказать только одно:

И где только и за что только не расплачивался доктор реализуя свой шумный характер, но вот и он сник. Человек он был, а у людей (как, впрочем и у всего остального!) всё имеет свой предел. Тем более что и возраст был далеко не юношеский. Под восемьдесят было нашему доктору, граждане, под восемьдесят! Да и визит к Градкевичу сказался… Вот по всему поэтому и лежал он теперь целыми днями в своём гамаке и безучастно смотрел на хрустевшие на ветру прошлогодние стебли хмеля.

Федя и Аполлон в очередь не отходили от своего любимца.

Но больше всех всполошился Абрам Моисеевич. Он тут же оформил отпуск и, словно нянька, сидел у изголовья друга, делая вид, что испытывает величайшее наслаждение от возможности зачитывать ему вслух всякие заграничные и отечественные сенсации. Он даже принёс транзисторный цветной телевизор, но тщетно! Наум Аркадьевич лишь жалко улыбался и просил только одного – не вызывать врачей.

– Нюма, я ещё не скоро уеду. Я решил! – говорил Абрам Моисеевич.

– Ну и что с того? – совершенно не удивлялся доктор. – Что изменится?

– Да плюнь ты на всё это… На то, что произошло с тобой…

– При чём здесь «это»? Я просто устал… – вяло отвечал Наум Аркадьевич и умолкал.

Так прошла неделя.

Доктор угасал…

Наконец Абрам Моисеевич не выдержал. Во-первых, достойно проводить близких до могилы – святое дело каждого, считал он. Иначе любое общество рушится. А во-вторых, благотворное влияние родных и любимых способно творить чудеса. Поэтому, ничего не сказав другу, он побежал на переговорный телефонный пункт и уже через три дня вместе с Федей и Аполлоном встречал в аэропорту сына Наума Аркадьевича с его женой и внуком.

Гениальность прозрения вчерашнего претендента на эмигранта действительно оказалась так же эффективна, как и проста. Ещё через три дня Наум Аркадьевич снова улыбался, сидел на веранде, пил чай и показывал внуку, как надо рисовать воду в стакане, чтобы она была «как живая». Сын же доктора был в полной растерянности. Забирать к себе отца было опасно. Он так сросся со своим саманным домиком, беседкой, заводом и друзьями, что это мог быть конец. Переезжать же к нему тоже было непросто. И условия далеко не лучшие, и работу по специальности найти не так легко, и те же друзья все не здесь, и вообще – что, вы не знаете сами эти наши жуткие и почти неразрешимые проблемы с престарелыми родителями, жильём и всем остальным?

Теперь о Феде и Аполлоне.

Ясно, что после приезда сына Федя сразу же временно (ох уж это необозримое временное!) перешёл жить к Аполлону. И вообще, колесо судеб сделало резкий поворот. Он, правда, ещё не был особенно ощутим, но он был. И хотя машина всё так же стояла в палисаднике Наума Аркадьевича, но герои вместе с Абрамом Моисеевичем всё чаще сидели в беседке или в саду. Неподалёку, но всё же в стороне от счастливого деда с внуком, хлопочущей очаровательной невестки Леночки и сына.

Доктор же ничего не замечал и полностью впал в совершенно отличную от своего боевого ритма повествовательно-воспоминательную эйфорию, и речь его была насколько раскрепощена, настолько и неотредактирована. Впрочем, шибко ли мы сами себя редактируем, когда просто живём? Так давайте же наберёмся терпения, подойдём поближе и окунёмся в жизнь в её совершенно реальном времени, виде и ритме!

 

Луна и море

(сказка первая)

– Ну, стакан у нас получился что надо! – удовлетворённо сказал дед и карандашиком прибавил несколько завершающих штрихов.

– Ага… – отозвался внук и начал рисовать на другом листе что-то, пока мало понятное.

– Луна! – сразу догадался дед.

– Ага, – не удивился внук.

– А как мы туда полетим? – озадачился дед, и внук сразу же принял условие начинающейся игры:

– На ракете!

– Правильно! Но не на простой ракете, а на такой, которую можно, как змей воздушный, запускать. Один конец верёвки к кораблю привяжем, а другой чтоб болтался на земле, – сказал дед и набросал контур ракеты, который внук начал тщательно обводить. – Канат откручивают, а ракета крутится, крутится и всё выше, выше, выше, выше… А потом, как невесомость пошла, так начинает её Луна притягивать к себе. Тянет, тянет, тянет… Ну а там, в землю, конечно, якорь, и, смотришь, какой-нибудь пацан потихоньку, пока мама на базар пошла, привязался к якорю… Верхом сидит. «Хо-хо!" говорит. "Счас я тоже на Луну пойду!".

Оба рассмеялись.

– Ну, знаешь, как весело! – смахнул слезу дед. – Это мне самому интересно. Я бы сам полетел.

– Это по канату – раз! Вдох не успеешь сделать – уже на Луне, – сказал внук и нарисовал человечка, бегущего по канату, как пуля.

– А радиоприёмник с собой возьмем? Чтоб весело было! – предложил дед и покосился на «Сельгу» чуть ли не первого выпуска, бог знает когда подаренную ему сослуживцами.

– Конечно! – не задумываясь ответил внук и добавил: – И скафандры надо. Или вот этот… Как его?.. Ну, противогаз этот… Как его?.. Ну, аквалангу! Акваланг!

– С ластами? – обрадовался дед.

Он долгое время работал в причерноморских санаториях, и всё, что касалось воды, радовало и волновало его чрезвычайно.

– Нет, ласт не надо. Акваланг просто взять – и всё, – отрезал внук.

– А когда окунуться? – удивился дед.

– Не обязательно – окунуться, – заявил внук.

– Как не обязательно? Там же вода, наверное, есть? На Луне! – возмутился дед и лукаво сощурился.

– Да ты что? – изумился неграмотности деда внук.

– Море Спокойствия!.. Море Бурь!.. – начал перечислять дед, но был прерван безапелляционным заявлением внука:

– Ничего там нету, кроме ям и кратеров!

– А зачем тогда ехать туда? Нечего ехать, – искренне сокрушился дед.

– Там грунт берут!

– А зачем он нужен?

– Для исследований!

– Уу-у, это скучно! Давай лучше, знаешь что?.. Давай лучше в Крым поедем! Там, по крайней мере, в море покупаемся. На солнышке полежим. Рыбу половим… А то, что ехать туда – на Луну? Только ямы да… да… эти самые… рытвины, да ухабы, да песок какой-то. Зачем она нам нужна? Там песок один!

– Не-а! Там грунт! – упрямо повторил внук.

– А деревья всё равно там не растут, – беспощадно доказывал своё дед.

– Там дождя нету! Выше облаков ведь в сто раз! – отчаянно тянул свою нить внук.

– Фи-и! Дождя нет! Да мы можем туда шланг пустить!.. Поливать!.. – охотно подкинул новую идею дед. – Прямо с земли… По канату! Сразу водичка будет. Искусственное орошение. Смотришь, через год там и яблоки выросли, и апельсины…

– Нет, ничего не будет. Там холодно… – в раздумье проговорил внук.

– Клубника… – по инерции продолжил дед и тут же предложил: – А холодно будет – электрические обогреватели поставим. Отражатели солнечные поставим. Много-много! И растения будут согреваться и расти. Смотришь, клубничка выросла… Потом черешенка…

Такое предложение показалось внуку очень реальным. Но разбуженная к действию его инженерная мысль требовала завершённости.

– Не будет ничего! – решительно отрезал он. – Надо будет тогда эти… как его?.. Как его называют?.. Теплицы поставить! А в теплицах… там солнечный свет уже…

– Электрические нагреватели! – добавил дед.

– Да. Там батареи такие большие, – согласился внук. – Во! – обрадовался дед. – И будет всё согреваться.

И туда можно, когда холодно, залезть и погреться… и опять вылезти. Как в бане всё равно!

Внук рассмеялся.

– Да! – сказал он. – Только там пара нету!

– А пар можно легко сделать! – подбросил новую идею дед. – Прям воду кипятить, и пар получаться будет.

Спровоцированное воображение внука работало во всю:

– А потом там будет молния. Гром! Молния, гром и дождь. И гроза!

– Ага, – согласился дед. – И ребята там танцуют и поют, и говорят: «Гром гремит, Луна трясётся, поп на курице несётся!».

Оба опять рассмеялись.

– И воспитательница там будет, – добавил дед.

– Не-е, – сразу сморщился внук. – Она на Луне будет мёрзнуть.

– Как мёрзнуть? – удивился дед. – Ей холодно – она в теплицы залезет!

Вот это внуку почему-то совсем не понравилось.

– Она будет бегать по Луне. Разгонится и будет бежать, бежать… И ей станет жарко, – решил он.

В это время из сада вышел сын Наума Аркадьевича. Он нёс два ведра яблок. Был конец июля, и летними сортами яблок усеяло всю траву под деревьями. Урожайный выдался год! Единственное, что омрачало праздник природы, – так это черви. Их на каждое яблоко приходилось как минимум по штуке. Простим же нашим героям их бесхозяйственность. Не до борьбы с вредителями садов им было!

Увидев яблоки, дед сразу озаботился.

– Ты слушай… – сказал он сыну – Ты червей не кушай… Они знаешь… Они могут в желудке размножиться!

Внук внимательно слушал.

– Ты вон… возьми нож… Перерезай пополам! – закончил дед.

– Ты что хрипишь? – озабоченно спросил сын.

Голос у деда действительно изрядно просел.

– А потому, что я говорю! – объяснил дед.

– Прокашляться надо было!

– Кхе! Кхе! – прокашлялся дед и сделал пробу голоса: – «Гром гремит, земля трясётся, поп на курице несётся!».

– Ларингит, – безнадёжно махнул рукой сын. – Это потому, что вчера…

– Не-ет! – весело протянул дед и прижал к себе внука. – Это просто я не выкашлялся! Вот это, наоборот, даже хорошо. Хриплым голосом таким… баском… вроде как старый моряк. Они всегда говорят маленько с хрипотцой.

– Эй, – говорят, – сыграй налево! Право руля! Лево руля! Смотри вперед!.. Под борт! Лезь на мачту!

Один говорит:

– Есть – лезть на мачту!

И лезет на самую верхотуру.

– Ну, – спрашивают внизу, – Земля видна?

– Нет, – говорит. – Не видно ещё! Ни черта не видно! Одна вода кругом!

– Нету? – говорят ему. – Слезай!

Он слезает.

– Боцман! Боцман! – кричит.

– Бывает боцман, лоцман, а бывает просто Кацман!.. Вот какие люди бывают, Да-а… А капитан, знаешь… такой загорелый. «Морской волк!» – называют все его. Лицо у него, как у негра… Морда такая… бородка… усы… А сам ходит вот так… и смотрит по всем сторонам. " Эй! – кричит. – А-а!..» Его боятся все жутко! Как гаркнет, так прямо все залезают… прямо под стол от испуга!

– Ух, ты! – заворожено выдохнул внук и, перелистнув страницу, начал рисовать море, корабль и капитана.

– Вот капитаны какие бывают… – продолжал вдохновенно дед. – Так это капитан. А штурман? Ты знаешь, что такое штурман?

– Не-а! – весело и бодро подхватил внук.

– Должность штурмана не знаешь? Какой же ты моряк?

– У-у! – в восторге оттого, что его уже произвели в моряки, выдохнул внук.

– Штурман – это у нас который крутит руль! Который руль держит в руках. Баранку!

– А-а! – вспомнил внук. – А я думал, это боцман.

– Боцман – это другое дело… Боцман, лоцман – это… А штурман… Это у него баранка такая круглая, как у шофёра.

– Штурвал! – вспомнил внук.

– Штурвал, – согласился дед. – «Баранка» – называется по-нашему.

– Что с яблоками делать будем? – вмешался в разговор сын.

– А что с ними делать?.. Во! Сок из них будем гнать! – сразу отозвался дед. – Ты разрезай их и готовь к соковыжималке.

Сын кивнул, взял вёдра и ушёл в дом. Внук растерянно моргал, озадаченный таким прозаическим словом, как «баранка».

Наконец он нашёлся:

– Не-е, вот так… Не баранка! У штурвала вон такие вот палочки. Штурман берет на штурвале за палочки и крутит… А сам смотрит. А корабль идет или туда, или сюда…

Внук рассмеялся, представив, как это должно быть.

Дед – тоже.

– Это жуткое дело! – сказал он. – А если штурман напьется пьяный, а капитан заболел и встать не может, так он вот как делает…

Дед показал, как делает штурман, и внук это понял.

– Корабль становится пьяный! – сказал он. – Штурман стоит на одном месте, а корабль крутится во все стороны.

– Ну да, – согласился дед. – Во все стороны! Ха-ха-ха!..

Оба надолго рассмеялись, очень живо представив себе эту хореографическую картинку.

– А эти!.. – продолжал дед сквозь смех. – А все пассажиры: "Ой, батюшки, как он нас довезёт?". А помощник говорит: "Ничего. Не беспокойтесь. До утра он протрезвеет".

Оба опять весело захохотали.

– А тут к штурману подходит другой помощник… рулевой… – продолжал дед. – "Товарищ штурман, вы… вы… вы… не… не… пойдёте!..". Боится его страшно. "Отдохнуть ма… маленько. Я за вас штурвал ма… маленько по… подержу." Штурман говорит: "А-а? Доверять штурвал? Ни под каким видом!". Он ему не доверяет, а пароход вот что делает… Вот так вот едет…

Дед показал, что делает пароход, и продолжил:

– Пассажиры думают: "Ну, всё сейчас…". – "Ребята!" – говорит один.

– "На камешки налетим!" – вставил внук.

– Да, – согласился дед. – "Ребята!" – говорит, "Последний парад наступа-ает!"

Дед запел, и оба снова заливисто рассмеялись.

– "Всё равно…" – говорит. – "Ничего не сделаешь…" – сквозь смех выдавил дед. – "Давай хоть песню споем! Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг». Пощады никто-о не жела-ает!". Тогда другой помощник говорит: "Вы что? Бросьте дурака валять! Это он напился больше, чем нужно было. Он один выпил две бутылки водки. Виски", – говорит, – нажрался! Добрался до ящика, а я не успел закрыть, понимаешь, это… кладовую. И он натюкался и пошёл, схватился за руль". Тогда все пассажиры стали просить штурмана: "Дяденька, пойди отдохни! Пойди отдохни маленько! Мы подержим руль!". "Что-о?" – ревёт штурман.

– "Отдохнуть? Вы мне на мель корабль посадите!". А сам вот так вот качается. Вот так!.. А пассажиры… Э-э! Если б ты видел, что делается с пассажирами! Пароход-то то в эту сторону, то в эту…

– Ну и что? – завороженно спросил внук.

– Как что? То на один бок, то на другой! Все как яблоки катаются! О-ох!.. Это прямо жутко!.. – заплакал от смеха дед. – Весь состав пассажиров летит, как яблоки!.. Пассажирки молодые: "Ай! А-я-яй!" – кричат. А штурман: "Что вы айкаете? Кто на море не бывал, тот и горя не видал! Вы что думаете, переплыть море – это такой пустячок? Вот ещё часика два поплаваем – и всех ко дну пущу!". Помощник руками разводит: "Наверное, он зарёкся не довести до конца корабль…". Сам бледный… Подходит ещё раз к штурману и говорит ему так ласково-ласково: "Товарищ штурман, ну… ну прилягте маленько! Ну, выпейте… чашечку кофе!". А штурман смотрит на него, как зверь. Какой кофе тут тебе! "Ты мне", – кричит, – "преподнеси беленькой!..". Ему не хватило!..

Неизвестно, чем бы закончилась столь занятная импровизация, но в это время вошла Лена, невестка Наума Аркадьевича, с двумя полными сетками продуктов.

– Здравствуйте! – сказала она. – Ну, как вы тут?

Дед тут же засуетился:

– Принимай!.. Сын, принимай сетки!.. Что ж ты смотришь? Принимай у Лены!.. Принимай всё! Приёмку делай! Ой-ё-ёй! Смотри, какое количество на себе таскала!.. Я же говорил – надо было на машине ехать!..

– Вот, Олег, смотри! – сказала невестка и вытащила из одной сетки книгу о насекомых. – Вот муравьиная матка с крылышками…

– Ух, ты! – сразу же переключился внук, так как страшно увлекался в последнее время насекомыми.

Сын Наума Аркадьевича, приняв сетки, тоже с интересом смотрел в книгу.

– Да-а… – протянул дед, рассматривая фотографию. – Она, между прочим, не пьёт вот как тот штурман, про которого я рассказывал. О-о! "Жизнь насекомых»! Смотри, какие здесь картинки! Вон… личинки! Во-о, смотри – «насекомые-строители», «насекомые – учители».

– Ага! – хохотнул внук, приняв шутку.

– Все думали, что он учитель, а он был просто укротитель! – тоже рассмеялся дед, видимо, вспомнив «сталинский рай", и продолжил: – Видал, какие надписи? «Священный капр». Это интересная книжечка!.. Сын, что ж ты смотришь на Лену как баран на новые ворота? Разбирай продукты, разбирай!..

 

Чума и Ялта

(сказка вторая)

После обеда, в приготовлении которого принимали участие все герои, и особенно Аполлон, сокрушавшийся по поводу нерасторопности своего временного автосервиса, друзья вместе с Абрамом Моисеевичем уехали в клуб, а Наум Аркадьевич перебрался в беседку. Туда же переместилось и всё его семейство. Правда, внук тут же убежал, и причиной этого был визит соседской вольно гуляющей дворняги Майки. Майкой ее назвал сам доктор, так как впервые она прибежала к нему в мае. На самом же деле у дворняги было другое имя и другой хозяин. Впрочем, она с удовольствием отзывалась на оба, так как и там и тут её кормили и баловали.

В беседках хорошо беседуется! Не правда ли – оригинальная мысль? А главное, всегда свежая, неожиданная и верная! Наверное, поэтому, когда невестка с сыном начали резать яблоки, очищая их от сердцевины и червоточин, дед и перешёл к своим воспоминаниям и рассуждениям. И поскольку разговор до этого вился вокруг всевозможных инфекций и, в основном, болезней "грязных рук", то он начал повествование о королеве инфекций – о чуме.

– Был я на чуме! Не простой, а настоящей! Такой чуме, где люди два дня – и умирали! Это было в калмыцкой степи. А я ещё был тогда студентом четвертого курса. У нас в Саратове, где я учился, был такой краевой институт микробиологии и эпидемиологии. Назывался «МИКРОБ». В общем, они набирали молодых людей в экспедицию… Желающих…

– Значит, это не обязательно было? – спросила невестка.

– Нет-нет, Леночка! По своему желанию! Нам, студентам, нужно было одеться, а деньги платили большие… Туда ехали вторым классом… пароходом… И обратно – вторым классом. Сначала в Астрахань… потом в Царицын. Это было при Советской власти… Это уже потом Царицын превратился в Сталинград, а теперь в Волгоград. Это был город… В зелени весь! Летом мы приехали! А от Царицына в ста километрах – вспышка чумы… В калмыцкой степи, среди калмыков. И мы туда ехали на простой деревенской арбе. Со всеми медикаментами и всякими снаряжениями. Целый поезд ехал… много таких повозок. И люди ехали… и врачи… А главный наш начальник всей экспедиции, Суворов, на легковой машине ехал. А рядышком с ним ехала санитарная машина. Суворов был такой опытный эпидемиолог, который уже и огонь и воду и медные трубы прошёл и все чумы пережил. Он тогда уже был лет пятидесяти-шестидесяти… По-нашему, это был человек уже зрелый… Приехали мы туда и начали там работать. Работа была военизированная. Никаких разговоров! Сказано – сделано! Один верхом, другой на арбе… куда пошлют, туда и едет. Где-то подозрительный случай по чуме… Подозрение только… пятнадцать-двадцать километров… Сразу же верхом едет туда человек… студент, фельдшер… и проверяет. Мы выискивали очаги и собирали всех заболевших в одно место. Там был уже карантин, и очень строгий. Государство затрачивало колоссальные деньги на то… что если в каком-нибудь посёлке, селе или хуторе один человек заболел чумой, то весь хутор окружали, как военизированный лагерь, и не выпускали никого в течение известного времени. Всё подвергалось дезинфекции, дезинсекции, всё сжигалось, что можно было сжигать. А люди, которые там жили… здоровые люди… Скажем, один случай, а сто человек страдает из-за этого… Та-ак… Им всем оплачивали деньгами специальные хозяйственники компенсацию за сожжённое. Чтоб не было бунта. Коров не разрешали ни впускать, ни выпускать, и сено им доставляли. А у нас, где мы жили, – в Заветном… село Заветное… такое было маленькое… там была развёрнута больница. И там было человек десять-пятнадцать больных с бубонной формой чумы…

– Но они же все умирали! – удивлённо воскликнула невестка.

Сын Наума Аркадьевича не раз всё это слышал и потому лишь довольно улыбался её наиву.

– Нет, Леночка, они помирали у нас не все, – ласково успокоил невестку дед. – Они помирали приблизительно восемьдесят процентов… Почти что все! Но кое-кто… Из десяти человек двое выздоравливали.

– Но это же остаётся иммунитет потом на всю жизнь, – уже спокойнее констатировала Лена, на что дед так же мягко, по-отечески возразил:

– Ан нет – на полгода только! Там у нас один был… переболел, выздоровел и у нас же сделался санитаром. Полгода он уже не боялся. Хозяйка, у которой мы жили, которая нас кормила… Как она заболела, мы не знаем, но факт тот, что она заболела у нас чумой и через два дня умерла. Ну, тут, конечно, сразу все всполошились… Всё-таки близко… рядом… Потому что когда мы заходили в барак, где лежали больные, то надевали такой костюм… Как скафандр!.. Как эти самые… космонавты! Это что-то невероятное! Жара! Лето! Это всё надеваешь на себя вкруговую и ходишь… Руки в перчатках…

– Резиновые? – изумлённо спросила невестка. – Резиновые, – подтвердил дед и продолжил: – Здесь это… очки! Здесь закрыто… Дышать почти что нечем! Два или три раза я заходил в этот барак. Там специально были при бараках люди… Но мне приходилось два-три раза… Так… Лёгочная форма – сто процентов смертности, бубонная вот так… Это, значит, желёзки начинают опухать и… Ну ладно… Сыворотку делали… Всё это…

Дед задумался и помрачнел.

– Там были жуткие случаи, – продолжил он через некоторое время. – В каком отношении? Я уже говорил, что Суворов был самый главный и ответственный начальник… Дисциплина была строжайшая!.. Даже, пожалуй, строже, чем на военной службе. И вот как-то однажды один человек погиб за два дня, а там скрыла какая-то сельская местность… А у нас узнали и пошли выяснять, в чём дело… Отчего погиб… Так этот самый Суворов подъехал на своей машине… за ним ехала санитарная машина… и при нём стали вскрывать могилу… В общем, вскрыли могилу, он оделся соответствующим образом, взял скальпель, сделал срезы и тут же пошёл делать анализ. В машинах всё было приготовлено… лаборатория и так далее… Суворов был самый ответственный и самый знающий! Когда он это сделал и выяснил, что чумы нет, то мы закопали труп обратно и уже собирались уезжать в штаб, как эти две машины окружили неграмотные люди… Они даже водки не видели… Они пили «арьку». Из молока гнали. Что-то вроде самогона. Так вот, эти самые люди… они на русском-то языке еле-еле говорили… стали говорить Суворову так: «Вы вскрыли могилу. Вот… А нам известно, что вы получаете очень большие деньги от государства. Зарплата у вас большая. И у всех сотрудников тоже. Вы заинтересованы в том, чтобы у нас была чума!». Вот как они повели дело! «И вот то, что вы тут вот это… опрыскиваете – это как раз чуму вы прыскаете. Вы нас обманываете!». Суворов, тоже через переводчика, стал им говорить, что это неправильно. Что это дезинфекция…

– Ой! – испуганно воскликнула невестка.

– Да, это было, – продолжил дед. – Дезинфицировали мы сулемой. Настоящей сулемой! И вот жители стали говорить: «Докажи, что это не чума, – выпей! Вот тогда мы поверим!». И под страхом смерти заставили его выпить…

– Кошмар! Это же яд! – в ужасе всплеснула руками невестка.

– Да – яд. Настоящий яд, Леночка, – спокойно продолжил дед. – И он выпил что-то полстакана или стакан… Иначе хотели убить его тут же на месте. Там это были разъярённые невозможно люди. Они считали, что определённо мы разбрызгиваем эту самую чуму… Он выпил и, когда они отошли, сел в машину, проехал метров сто – и сразу ему в другой машине стали эту сулему выкачивать… промывать… Его спасли. Он отделался только большим испугом и сравнительно всё обошлось… Но факт остаётся фактом! После этого случая, кроме нас, студентов, туда посылали людей в гражданском, вооружённых с ног до головы. Они всё там оцепляли и охраняли нас…

Дед сделал небольшую паузу и продолжил:

– Теперь другой случай. Приехал к нам один студент. Не саратовский. Саратовских нас было трое. Трое мы приехали – трое и уехали. Там выдержали… Это страшно вообще… Страшно!.. А один приехал с какого-то другого района. И он каждый день заболевал чумой. Психической! А значит, признаки чумы начинаются с чего? Боль вот здесь начинается… в горле… желёзки начинают болеть… температура… И каждый вечер или днём он ложился: «Температуру мерьте! У меня начинается!.. У меня начинается!.. У меня начинается!..». Неделю он промучился так и всех нас перемучил. Потому что стали измерять температуру каждые два часа. Он не даёт житья!.. Его смотали и отправили домой.

– Пока цел! – сочувственно сказала Лена.

– Да, пока цел, – согласился дед. – Но мы выдержали…

– Никто больше из санитаров не заболел? – спросила невестка.

– Нет, – успокоил дед. – Санитары были все переболевшие. И из врачей никто не заболел. А до нас один врач, который первый обнаружил чуму, – он заболел чумой и умер там же. И за ним ухаживала его жена… там тоже… Она тоже заболела чумой и тоже умерла. И там их и похоронили… Вот после этой вспышки мы туда и поехали… Мне, главным образом, приходилось заниматься разведкой. Верхом на лошадь – и пошёл… по карте туда, где кто-то заболел, чтобы взять мазок и всё прочее… Ехали в своей обычной одежде…

– Но это же риск? А вдруг там чума – и всё!.. – воскликнула Лена.

– Ну да, – согласился дед. – А как же! Риск всё время! А без риска ничего нельзя! Мы приезжаем как граждане, идём в сельсовет, узнаём – кто заболел. Меряем температуру… Смотрим: грипп – не грипп… Может быть, и грипп, а может быть, и нет… Иной раз… я не забуду никак… там кто-то заболел гриппом, и меня послали… Когда я приехал, тот, кто заболел, уже выздоровел. А уже вечер был. Ну, этот… как его называют… председатель сельсовета говорит: «Ну, доктор…». Он меня доктором называл, а я ещё был студентом. «Садитесь, покушайте! Потом поедете! Да переночуйте! Куда же вы на ночь глядя?». А я приехал на деревенской лошадке… с сумочкой… и дорогу плоховато знал… километров двадцать-двадцать пять… Там какие-то направо, налево, налево, направо… Так я и ничего не запомнил! Ну, думаю, надо послушать председателя сельсовета. Тем более – ничего срочного нет. Мы сели, и он начал меня угощать крутыми яйцами и «арькой». Ну, я выпил стакан… чувствую – не очень крепко… съел яичко… Выпил ещё стакан… думаю – что такое? Понимаешь ты – голова чистая, а встать не могу. Оно в ноги вдарило! Я говорю: «Слушайте, я ведь на работе. Я приехал обследовать. Хорошо – у вас тут ничего нет… но я должен возвращаться обратно». «Ну, останьтесь до утра! Что ж вы поедете?». «Нет-нет!». Я настоял на своём. С его помощью (он меня уже под ручки подвёл к лошади) я хотел на лошадь взобраться. Не могу! Ноги не поднимаются! А голова совершенно ясная. Он меня посадил на лошадь и говорит: «Вы лучше оставайтесь. Но, если вы так хотите ехать, езжайте, конечно. Лошадь местная – она довезёт». Ну, ладно… Я сел. Но-о! Поехал… Уже солнышко заходило… Темно… Куда я ехал, я уже не знаю. Эта «арька» – как пиво… только потом разбирает… В дороге разобрало! Ехал я, ехал, ехал я, ехал… но я тебе скажу, лошадь почти что не трогал. Только «Но-о-о!» покрикивал. И держался, чтоб не свалиться. Она сама меня часа в два ночи привезла в штаб. И вот тут-то я чуть было голову не потерял. Не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле. Там, когда въезжаешь в штаб, ворота и калитка. А сверху – деревяшка. И эта лошадь прямо, не останавливаясь, в калитку и вошла. А эта деревяшка – по горло мне… Хорошо, что от толчка я нагнулся и проехал. Лошадь, значит, быстро и бодро вошла, и меня встретили все из отряда: «Приехал! Приехал!». Дело в том, что когда кто-нибудь уезжал, то все смотрели, насколько он уехал – на всю жизнь или на день. Вот это случай был! Но вот тот случай со студентом – это невозможная вещь! Он с утра вставал и житья не давал ни начальнику, ни нам. «Уже начинается! Уже начинается у меня! Проверьте! Пощупайте пульс!». Тот щупает пульс… «Температуру! Градусник!..». Неделю с ним возились… Потом отправили как не выдержавшего…

Дед взял одну из очищенных яблочных долек, осмотрел её и, удовлетворённо хмыкнув, положил обратно.

Повествование продолжилось:

– Мы уезжали тогда, когда кончилась вспышка. Вот всё меньше и меньше… Уже новых случаев нет… Осталось уже человек шесть, восемь… И вот тут тоже интересный момент был, который тоже нужно рассказать, потому что он ярко запечатлелся. Суворов был удивительно требовательный. Это – начальников начальник! Строгий до невозможности! Во время работы никаких разговоров! И у него была военная дисциплина. А как же иначе! Он и сам каждую минуту мог заболеть чумой. Когда же кончилась чума и больные выздоравливали и их просто подкармливали, и мы уже сворачивали снаряжение и собирались домой, тут Суворов показал настоящее свое лицо. Он послал двух или трех шофёров на какую-то там речушку за раками, поставил на стол спирт и устроил пир. Мы, как следует быть, сварили раков, развели спирт и пировали вместе с ним до утра. Я только там таких вкусных раков и ел. «Вот теперь вы знаете – насколько я строг был в работе, настолько теперь давайте отдыхать!» сказал он. И вот мы там пили и ели… А во время работы никто из нас ни разу не выпил ни грамма спирта, поскольку такая напряжённая работа, что не до этого. Напряжённое состояние! Когда идёшь домой и думаешь: «Вот-вот тебя чума прихватит!». Так тут не выпьешь, понимаешь ли…

Дед сделал небольшую передышку и, видя, что все с большим интересом внимают его речам, продолжил:

– Интересно в Ялте тоже… Нет, там не было чумы! Я работал там на «скорой помощи». Дежурил днем и ночью, а в свободное время купался в море. Иногда даже ходил в гостиницу «Интурист». Тогда можно было… Там были прекрасные ванны! И вот эти ванны меня страшно прельщали своею белизною и комфортом. В этой ванне можно было находиться сколько угодно. Время неограничено! Плата была повышенная, но меня это не интересовало, хотя то, что на мне было, – это и было всё моё имущество. Меня интересовал отдых! После этой ванны… После того, как я отдохну… После того, как позавтракаю, я иду на пляж, как курортник. Отдыхаю, купаюсь и чувствую себя курортником именно благодаря этой ванне! А на другой день опять суточное дежурство… Вот во время этой работы… создалась такая ситуация… Дело было незадолго до войны… Уже было напряжённое состояние… Уже в Ялте были люди подозрительного типа… Уже встречались такие люди, которые подходили и говорили: «Вы знаете, это всё временно!..». В общем, какие-то странные типы там были. И вот нам месяца три не платили зарплату…

– А на что вы жили? – спросила невестка.

– Вот! – отметил дед. – У меня была какая-то серебряная ложка… Так я, работая врачом на «скорой помощи», постоянно ходил на базар продавать её… и ещё там какую-то мелочь. А куда было деваться? Все работали, а денег в банке не было. И каждый жил на те сбережения, которые у него оставались. В основном, продавали на базаре. И всё худее и худее, хуже и хуже становилось, так что приходилось почти что… Ну, голодать! И вот я прихожу к директору поликлиники и говорю: «Послушайте, три месяца мы зарплату не получаем, а я человек приезжий – плачу здесь за всё наличными деньгами. Живу в гостинице. Ну, какой-то хоть аванс можно мне выдать, чтоб я не ходил продавать последние тряпки, которые у меня есть. У меня, говорю, уже и тряпок-то этих нет". Директор говорит: «Знаете что, я вам вполне сочувствую. Мы все в таком положении. Хоть и местные, но живём тоже не очень… Напишите заявление с просьбой выдать вам хоть какой-нибудь аванс в счёт зарплаты, а я напишу в бухгалтерию: "Выдать!». Я уже не пишу количество, а пишу, как просьбу… Он пишет: «Выдать!», и я иду в бухгалтерию. Главный бухгалтер посмотрел-посмотрел – и вернул мне записку. «Директор для меня в этих вопросах не начальник» – говорит. – У меня есть финансовые органы, финансовая дисциплина. Мы зарплаты не получаем, а из других статей я денег вам платить не могу». Я говорю: «Да, но всё-таки такое критическое положение… Знаете… больше не к кому обращаться. Я человек здесь посторонний, приезжий…». «Нет-нет-нет-нет!». Ну, «нет» – я повернулся и ушёл. Ушёл и продолжаю работать, потому что больше делать-то нечего. Это, как я говорил, было перед войной… Очень напряжённое состояние… Вы знаете, как это было… уже масло было в очереди по сто грамм… и очередь крутилась – по сто грамм набирала раз по десять… В общем, так…

Дед вздохнул.

– А я дежурю по «скорой помощи» ночью и днём… Как-то ночью вызывают к человеку – лёгочное кровотечение. Ну, приезжаю… Два часа ночи… смотрю – человек лежит на диване, изо рта у него кровь льётся, и вокруг обильное количество вылитой крови. Он лежит уже с почти бессмысленным выражением. У нас там было это… В Ялте было большое количество туберкулёзных, и вот эти каверны иногда вызывают кровотечения. Довольно часто там бывало это, и мы уже знали, как их лечить. Мы им вводили три-пять кубиков камфорного масла и ждали некоторое время. Кровь останавливалась. Я, значит, беру шприц, делаю укол, смотрю… а это тот самый бухгалтер, который мне отказал. Он на меня смотрит… уже приходит в себя… «Доктор… помните, я это… Это я… помните?..». Я говорю: «Что теперь помнить? Помнить нечего!». Ну, в общем, я там у него около часа был, пока кровотечение не остановилось окончательно. Он два-три дня дома полежал и потом опять вышел на работу… Я тебе, Леночка, просто хочу сказать, что этот бухгалтер был такой педантист… такой аккуратист!.. Он со своей стороны был прав, но практически, в жизни, как человек, он был неправ, потому что я в тот день какую-то вещь буквально за копейку продал, чтоб покушать. Через какое-то время нам выдали какую-то часть зарплаты, и, конечно, мы как-то выходили из положения, но, встречаясь со мной, он чувствовал себя виноватым. Теперь, спрашивается: так вот, закон законом, а как кровь горлом пошла, так тут уж всякие законы потеряли смысл. Когда я у него дома сидел, он говорил: «Доктор… вы меня простите!..». Вот такие случаи бывают… У Суворова закон был человеческий, а у этого бухгалтера – бумажный! Вот так!..

 

Детство золотое и сегодняшний день

(сказка третья)

– Ну-у, что-то вы приуныли, братцы! – воскликнул дед. – Вон Лена даже яблоки перестала чистить. Какой же мы сок сегодня пить будем? Нагнал я на вас жуткостей…

Не успел дед сокрушиться как следует, как в беседку вбежал внук. За ним, восторженно дрыгая хвостиком, влетела Майка.

– Во! – обрадовался дед. – Лучше я расскажу про моё детство! Про то, как я был вот такой, как Олежка… Майка! Маечка!..

Дворняга запрыгала под рукой деда, норовя лизнуть его в лицо.

– У нас семья была не то, что теперь. Шесть человек! Отец работал учителем в гимназии, а мы с Надей (моей сестрой) всё время играли вместе. Я был самый младший в семье, часто болел, и меня постоянно пичкали всякими калориями… что-то вроде шоколада и так далее… Я их терпеть не мог, а всё съедала обычно Надя. О, она любила покушать!.. Так вот… Как-то ей купили куклу. Да не простую куклу, а роскошную! Ты слышишь, Олежек?

– Слышу, слышу! – прокричал внук и выбежал вслед за Майкой из беседки.

– А, ладно! – махнул рукой дед. – Это, я думаю, и вам будет интересно послушать. Надя катала эту куклу в колясочке по улице… ходила с ней… все смотрят… Кукла сидит, как настоящая большая девочка в колясочке. И Надя сзади ходит, а кукла едет, музыка играет из неё, и головку она так сюда… и направо и налево… Всем кланяется! И Надя ходит так гордо, и все ходят вокруг и смотрят… И, конечно, девочки все ей завидуют: «Ах, какая кукла! Как настоящая!». Так вот, я её подначивал: «Давай посмотрим, почему она головкой машет то направо, то налево? Что за механика там внутри такая?». Недели две Надя не позволяла, но потом не выдержала – ей надоело: «Ну, давай!». И вот мы с ней сидим… она немножечко старше меня была… и разбираем куклу. Интересно – жуть! Возраст семь лет! Вот, вроде как у Олежки. И только мы, понимаешь, раскрыли… и всё! И музыка перестала играть, и головка перестала крутиться. Всё! А потом уже – «О-о!.. Уже не интересно-о!..». Мы и колесо поломали одно, и кончилось дело это… Вот так…

А вот ещё одно интересное явление в нашем раннем детстве! Мы с Надей играли ещё в песочке. Она, может быть, забыла, а может быть, и помнит. Это было на Военной улице в Екатеринославле. Теперешний Днепропетровск. И там мы, значит, во дворе играли. Я с Надей играл, а к нам приходил Женька-мальчишка и его сестричка Валя… Осторожно! Жми так, чтоб руки не переломать! – обратился дед к сыну, который начал крутить соковыжималку. – И вот он приходит со своей сестричкой, а я, значит, со своей… Вот… – продолжил дед. – И мы играли в песок… Вот играем, играем, играем, играем, строим домики всякие там… перегородочки… башни там строим… Ну, и как это обыкновенно, – крепости. Из песка. Сидим себе… прямо как в раю находимся! Они себе строят, а мы себе. Какие лучше получатся. Строим мы, строим, и вот по какому-то поводу… кому-то чего-то не понравилось, и он говорит: «Моя лучше!». А другой: «Нет, моя!». В общем, на этой почве мы начинали спорить до тех пор, пока не ссорились. Тогда Женька брал свою сестричку за руку, выходил с ней со двора и по улице ходил мимо забора и доходил до ворот. Пока они ходили до ворот, то у них уже вся злоба пропадала, и он, значит, своей сестричке говорил: «Пойдём опять играть?». – «Пойдём!». Они заворачивали в ворота и заходили обратно. А мы с Надей сидим, и нам скучно тоже. Я говорю ей: «Зачем мы поссорились? Так играли хорошо!». А она отвечает: «Ты не беспокойся! Вот они сейчас опять придут!». И действительно, смотрим – через несколько минут они в ворота входят. Входят во двор, подходят к нам и так непринуждённо говорят: "Ну что, давайте опять играть? Мы уже не ссоримся». – «А, не ссоритесь? Ну, ладно!..». И мы опять мирились и снова начинали играть. Так мы играли во дворе с Женькой и Валей… Давай, я тебе помогу! – предложил дед, на что сын лишь отмахнулся. – Ну, ладно… Вообще, Надя была ещё с детства очень толковая… Практичная! Так как она была немножко старше меня, то она часто не просто играла, а в свою пользу! В этом же дворе жили… сейчас вспомню… этот самый… Варшавский! У него были деньги, и, как теперь я понимаю, он капитал вложил в дело. Тогда это было новшество – «Завод искусственных газированных вод». К улице он сделал красивый магазин… застеклённый! В середине входишь – это вроде как кафе. И колб было!.. Десять, пятнадцать колб, наполненных всевозможными видами натурального сиропа! Клубничный сироп, малиновый, апельсиновый, свежее сено… Появлялся шоколадный, сливочный, ром с шоколадом… Даже появлялись такие… Новые придумывали способы, чтобы заманивать людей газированную воду пить. Так придумывали новые сиропы: сироп «Двести тысяч!». Это тогда был выигрыш по лотерее. И мы приходили туда. Продавали искусственную газированную воду не так, как у нас теперь, – баллонами… А там, за этим залом, стояла машина, которая работала: «Жук-чук, жук-чук, жук-чук…». Она всё время вырабатывала газированную воду. А тут стояла хорошенькая продавщица… красиво одетая… И тут у неё фужеры… тонкие такие бокалы… И газированная вода с натуральным сиропом за четыре копейки. Или за пять копеек «шоколад с…» – можно было смесь делать. "Дайте сироп «шоколад со сливками»!». Или «лимон со сливками»! Всевозможные придумывали смеси. И она давала любую, какую тебе нужно было… А колбы были наполнены сиропами всех различных цветов радуги. Красный, жёлтый, зелёный, оранжевый… Это прелесть!.. И ты сидишь… там столики были… и ты пил… Так это считалось… когда мы четыре копейки имели, – большие деньги! Мы собирали, собирали. Выпрашивали у папы, у мамы… Наберём восемь копеек и идём пить. Газировку! Но обычно у нас не бывало столько денег… по копейке было… Тоже в фужер наливали… без сиропа… И вот, значит, открыли завод искусственных газированных вод, и народ стал ходить валом. Варшавский зарабатывал, конечно, на этом деле… Но у него были двое детишек маленьких… Нашего возраста. И Надя всегда играла с ними в завод газированных вод. Отец у них – богатый человек… У него завод, а мы были – ну так… обыкновенные служащие. Для нас эта вода была – большая роскошь! А дети – есть дети!

Дед рассмеялся.

– Ну вот… Играем мы, играем и тут Надя начинает инициативу проявлять. «Ну, – говорит, – давайте играть в завод газированных вод!». А детям это нравилось, потому что у них настоящий завод был. И вот, значит, Надя вначале была продавец. Она вроде разливает в бокалы это самое… газированную воду. И говорит: «Хорошо, а что мы будем наливать? У нас ничего нету! А ну, – говорила она ребятам, – пойдите домой и возьмите несколько бутылок газированной воды!».

Дед опять рассмеялся.

– Те бежали сразу к этим самым… приказчикам… которые знали детей. Они им всегда давали воду. И как только воду приносили, Надя сразу не открывает, а всё ещё пока играет… «Вот, значит, мы открываем завод газированных вод! С сиропом стоит четыре копейки, без сиропа – по копейке!..». И мы уже… тут приносят дети стаканчики… ну, фужеров не давали, потому что мы их просто разбивали, а давали стаканчики маленькие… И вот Надя играет… Полчаса мы играем, пока она не говорит: «Ну, теперь давайте будем продавать газированную воду!». А дети маленькие, знаешь, как взрослые. «Ну, – говорит Надя, – теперь ты продавец, а я – покупатель!». Кто-то из детей Варшавского становится продавцом, а Надя даёт ему что-то вроде пуговицы или что-нибудь другое, и тот открывает бутылки и наливает… Настоящую газированную воду! И мы пьём… Так мы играем, играем – не хватает! Надя объявляет: «Всё распродано! Идите, ещё берите! Потому что, скажете, очень много посетителей было!». Дети бегут сломя голову! Приносят ещё бутылку… В общем, напивались мы столько, сколько хотели. И тут же одновременно из песка и прилавок лепили… всё это… Теперь, когда мы уже напились, наигрались, они идут домой, а Надя мне говорит: «Ну, вот видишь – мы играли-играли и водички напились!». Ха-ха-ха-ха!.. – залился смехом дед, да так залился, что прямо до слёз. – А денег, чтоб покупать, не было! Вот когда-нибудь вы Наде можете рассказать это… Она вспомнит, потому что она была старше, чем я… Неужели она забыла?.. Она же хозяйничала – играла в завод искусственных газированных вод! Ха-ха-ха-ха!.. А денег у нас не было… А если копейка была, то бежим и без сиропа просим. А сами смотрим на сироп и думаем: «А! Как люди некоторые с сиропом пьют? Какие они счастливые!..». Но у нас, я тебе скажу, сейчас люди все пьют с сиропом. Я удивляюсь: кто пить хочет, кто не хочет – всё равно с сиропом. Стандарт! Люди превратились в обезьян. Они потому пьют с сиропом, потому что все пьют с сиропом! Ни одному человеку, который хочет по-настоящему пить, с сиропом не нужно. Ему надо воду! Но редко-редко, когда кто-нибудь скажет: «Дайте мне без сиропа!». Копейка стоит. И сегодня – копейка! А продавщица на тебя вылупливает глаза… Думает, что ты с ума сошёл… Все пьют с сиропом, а тебе без сиропа наливай… Ну вот… А в старое время… Недоброе!.. Недоброе старое время – большинство людей, когда хотели пить, пили без сиропа. А с сиропом пили… Как тебе сказать… люди, которым делать нечего! Они хотят полакомиться…

«Дайте мне стакан «ром с шоколадом!» или: «Дайте мне сливки с лимоном!». Лимонный сироп и со сливками… Очень вкусное!.. Замечательное!.. И знаешь… Бокалы не такие, как сейчас, а тоненькие и, конечно, побольше. И когда наливали, так они бурлили!.. Прямо игра была там!.. Три, пять минут она там бурлила… Вода газированная… Била прямо в нос! Газировка!.. А сейчас? Сейчас просто тебе наливают всякую дрянь, и люди пьют. И рады, что хоть это есть… И довольны… Ширпотреб! Потом некоторые удивляются: «Вот, старым людям всё кажется – не то!». И дождик не такой, как раньше был, и солнце раньше светило, так действительно – светило! Если светит, так жарко! А если дождь пойдёт, так несколько минут, но проливной дождь! А потом смотришь – опять солнышко вышло! Опять сухо! Опять белые костюмчики надевали и ходили, и радовались… А сейчас… Не то дождь, не то снег, не то туман, не то солнышко… Не разберёшь – нет! Тоже похоже на солнце, но нет – не то!" Так вот, теперь удивляются некоторые: «Это старики всегда выдумывают! Всегда ворчат!». А я вот подумал… хоть я и человек пожилой, но подумал, что что-то есть тут… какая-то правда! В чём тут правда? А в том, что солнце, конечно, было, как раньше, так и сейчас, и дожди, как раньше, так и сейчас были, но сейчас вся жизнь сделалась такая… не совсем яркая! Если ты ешь мороженое, так оно недостаточно сладкое, если хотите знать. Раньше, я помню, мы, когда покупаем порцию мороженого у мороженщика, так мы потом бежим водичкой запивать. Оно такое сладкое – как мед! Если мы пьём газированную воду с сиропом, так она сладкая! Это лакомство! А сейчас мороженое кушаешь одну порцию… взял вторую порцию – всё равно! Ешь, ешь, а во рту пусто. Так я думаю – почему старики такие ворчливые? А потому, что сейчас очень много искусственного ущемления. То есть если мы берём мороженое, так там сливок недостаточно. Оно не пышное! Раньше мороженое пышное было, а сейчас… спрессованное! Какое-то… ну… чего-то добавляют, чтобы оно, что ли, не так быстро растаивало… Но оно уже не такое! Раньше если сто грамм, так оно почти стакан занимало. А сейчас маленькое. Кушаешь, а во рту и вкуса никакого нет! Именно поэтому… Это, конечно, мелочь – мороженое! Но целый ряд других вещей есть… Масло возьмите… Возьмите молоко!.. Так молоко уже под влиянием культуры есть белковое, обезжиренное, диетическое, и всевозможные напридумывали такие вещи… Это культура! Это верно! Но всё уж слишком специализировано! Я считаю, что у нас есть много специализированной глупости! Что значит – специализированной? Это значит – вы покупаете ботинки, а шнурки в другом магазине надо покупать, потому что шнурки – это другая специальность! Так вы не можете там же, в этом магазине, где продают ботинки, шнурков купить! Нету там! «Мы, – говорят, – шнурками не торгуем!»

– Нет, есть! – возразил сын Наума Аркадьевича.

– Иногда есть, а иногда такая дрянь, что невозможно… Вот глупости много есть! Культура – есть культура, но надо же иметь голову на плечах! Вот… Вы идёте, предположим, в киоск, покупаете газету… А, это сейчас появилось! Там уже и конверты продавать стали. А то ведь одно время вы газету покупаете и хотите купить конверт… «Нет, конверты мы не продаём!». А если конверт продаётся, так без марок. А марки… должны ходить… бегать бегать куда-то на почту… И так далее, и тому подобное…

– Наклеек нету!.. Переводных картинок! – вставил внук, который, пропустив детскую часть повествования, уже с минуту завороженно внимал взрослой части.

– Во! – обрадовался дед поддержке внука. – Наклеек нету! В общем, всё время приходится людям тратить время… превращаться в каких-то охотников. Когда молодой человек ищет… ему нужна гаечка… так он идёт и ищет-ищет-ищет… Он найдет её, но он должен обежать весь город, и потом, в конце концов, он находит… Он пырхается из-за этой гайки, и потом вся эта машина, которую он приобрел… она теряет для него особенную… Если он молодой, он ещё катается, а который постарше, он думает: «Ну её, понимаешь ли! Буду я из-за этой мелочи возиться!..». Вот возьмите, например, такую развлекательную область, как рыбная ловля. Казалось бы – хорошо! Я когда-то любил заниматься рыбной ловлей. Но в какой-то период времени стали появляться всевозможные препятствия: "рыбу ловить с такого-то времени по такое-то! В таком-то месте по такое-то! Если не зарегистрируешься, так вас могут оштрафовать!».

– Так нет рыбы! – заметил сын Наума Аркадьевича.

– Вот! – согласился дед и продолжил своё: – Так прежде, чем получить такое развлечение, вы превращаетесь в какого-то… как тебе сказать… В человека, который обязан всевозможные правила выполнять-выполнять-выполнять! Бегать-бегать!.. А сама рыба-то – её уже и нету! Ха-ха-ха-ха!.. Целый день сидит… ха-ха-ха-ха!.. А почему это происходит, я вам сейчас скажу… Есть целый ряд браконьеров, так они из этого делают наживу. Они с этого живут. Ну и пусть с ними борются! А настоящему любителю, так это гроб с музыкой! Он должен целыми днями ходить сначала в охотсоюз, потом зарегистрироваться… Потом принести два заявления… Потом – где родился… Одним словом, я всегда вспоминаю эти юмористические рассказы… они меня выручают! Если вам что-нибудь надо, подайте: «Два заявления, три отношения, четыре справки, пять анкет. Рекомендации администрации. И в заключенье – свой портрет!». Тарара-ра-ра, тарара-ра-ра!.. Так я лучше песенку на мотив «цыплёнка жареного» спою и остаюсь дома. А раньше я очень любил заниматься рыбной ловлей. Когда захотел, лежу… или сижу на пляже и занимаюсь… Никто меня не дёргает. А сейчас везде тебя проверят: «Паспорт есть? Прописан? Не прописан?.. А у тебя тавро есть на спине или где-то еще?..». Единственное, что не хватает, – так это чтоб каждому человеку на ягодицу приспичивали печатку. Тогда уже не нужно смотреть тебе в паспорт. Печатка есть, значит, уже прописанный. А то чёрт его знает!.. Паспорт ведь, знаешь, как бывает… У одного мордоворот меняется… Он на паспорте фотографировался с бородкой, а на самом деле снял бородку и ходит без бородки… Тот смотрит на паспорт – не похож! Ну… Ха-ха-ха-ха-ха!.. «Я не виноват!» – он говорит. «Ну не похож! Там борода, а тут у тебя бороды нет!". Ха-ха-ха-ха!.. "Да я сбрил!". "А какое мне дело? Тебе нужно было фотографироваться в том наружном виде, который у тебя есть!". Ха-ха-ха-ха!..

Наум Аркадьевич от души насмеялся и продолжил: – Вот я хочу сказать, что всё это происходит ввиду того, что люди друг другу не доверяют и каждый хочет, чтоб всё было нивилированно… Стандартно! Вот я в больнице как-то лежал… так там лежал рядом человек. Я с ним прекратил разговаривать. И видно – человек тяжелобольной, но ужасно видно, что когда он был здоровый, он был ужасный бюрократ. Ну, может быть, не бюрократ, но придерживался всё порядка и закона. Про такого примерно я уже рассказывал… про бухгалтера. Вот… Кто-то принёс цветы. Ну, цветы – как цветы! Я не выбрасывал… я в свободное время переливал водичку туда, чтоб цветы подольше были… И разговорились… «Вот, – говорит, – где покупали цветы?». Ему отвечают: «Да вот – на перекрёстке!». А он говорит: «Вот тоже безобразие мне! На каждом перекрёстке цветы продают! Цветы надо продавать в определённом месте! На базаре! На «Зелёном»! Там цветочный ряд! Иди туда и покупай!». Я в это время лежу, значит, на другой койке и говорю: «А знаете, я считаю, что где бы ни были, лишь бы там, где люди спрашивают, там цветы и должны быть. Чтоб людям было легко и свободно купить цветочек и принести. Человеку итак тяжело. Он продукты купил… то купил… то купил… а потом ещё пойдёт специально на базар два цветочка покупать? Он замучается!». Ну, мы с ним разошлись в этом вопросе… Он говорит, что всё должно быть в определённом месте. Отвели тебе место – там и сиди! А я считаю, что это неправильно. Там должно быть тоже место, но почему я должен, например, за виноградом, который частники продают, так обязательно на базар таскаться? А почему его нельзя в любом ларьке продавать? Почему там, на базаре, можно продавать частный виноград, а в городе в самом центре нельзя? И продавай! И зарабатывай!.. Не разрешают! Теперь, я иду в столовую или ресторан. У меня времени-то в обрез – час я могу покушать! Так если я с собой не взял дополнительных каких-нибудь продуктов, то я жру то, что есть в столовой. А в столовой, да и в ресторанах многих, почти всё стандартно. С базы берётся! А на базе – полугнилое. Так что получается? Если я хочу свежее что-нибудь иметь, так я должен с собой взять или помидорчик, или огурчик… или сметанку и маслице. Но для этого я должен ходить по базару. А почему нельзя, чтобы люди, которые на базаре продают, продавали в любом месте? Только чтоб гигиенично было! В соответствующих условиях, но разрешать! Пусть около ресторана!.. У нас должна быть государственная торговля, но её нет! А частнику не разрешают. Придёт частник – его сразу за шкирку и штраф-штраф!.. И вот я иду в ресторан и вынужден брать пиво. Или водку. Я не хочу его пить, но нельзя. Буфетчица будет смотреть на меня, как на инородное тело, случайно попавшее в ресторан. Людей приучили, в основном, пить там… Мне неудобно! А с чего эти рестораны живут? Они только и живут с того, что с одного человека сдирают за десятерых! С большим трудом я начинаю выбирать там, что кушать… Почему? Потому, что всё основано на худшей стороне старого времени. Понимаете, в чём дело? Никто ничем не интересуется, а уж людьми – тем более. Лишь бы выжать у них деньги!.. Тут остались в яблоке черви! – дед показал на подозрительное яблоко.

– Да нет! Нет червей! – успокоила его невестка. – А чёрт его знает!., может, это самое… как его называют… знаешь что?.. Я не знаю… Эти… не зернышки… как они… черви из чего выходят?..

– Из бабочек! – машинально ляпнула Лена.

– Вот!.. Бабочка может быть, – сказал дед и вместе со всеми рассмеялся. – Не бабочка – нет! Кружочек такой беленький…

– Червоточина! – гениально догадалась Лена. – Червь выходит из червоточины!

– Из червоточины, – согласился дед и сделал страшные глаза в сторону внука. – Я ужасно их боюсь!.. И, вы знаете, вот я иду, иду и думаю, что выход один – выдерживать характер и без пол-литра не разберёшь. Так я покупаю где-то пол-литра вина, перелью себе в это самое… в термос. Выпью стаканчик – и тогда иду, выдерживаю характер. Но туда – в ресторан – я ни копейки лишней не хочу дать. Принципиально! Если бы была возможность малейшая, я бы там написал большой плакат: «Граждане! Здесь вас обирают! Спаивают! Пользуются вашей глупостью! Тем, что ваши жёны работают в это время или не знают, что вы делаете. А вы здесь последние рубли получили и гоните их! А на что? На ерунду!». Водку продают – и сорок процентов надбавки… На кой чёрт это?.. Ну, вы давайте хоть кушать!.. Ничего подобного! Они… как это вам сказать… В старое время были эти… шинкари! Они тухлую селёдку продавали и водку. Человек выпивал… рабочий… и что ему дадут, тем он и закусывал. Он уже не разбирал… Вот и всё! Вот приблизительно это и делают теперь везде. А если скажешь им что-нибудь, так – «О, нет! Что вы?!». Они что делают? Обленились – невозможно! Лена, это такие… Их всех надо выгнать! Вот я вам говорю точно! Не потому, что я против них, а стиль работы такой, что они все попортились. Все сделались нехорошими людьми. Они смотрят только на карман! На деньги! И работать никто не хочет! Когда они начинают готовить пищу, так сразу готовят на три дня, а потом подогревают и подогретую вам дают. Какое-нибудь блюдо… яичницу, например, сделают, и она у них лежит холодная…

– Ну, уж яичницу они жарят тут же! – скорректировала Лена, но деда трудно было сбить, и волевой напор указывал на то, что всё, что он ни говорил, было им выстрадано.

– Раз нет требования, нет и спроса, – сказал он и остановил сына, который попытался что-то вставить: – Подожди минуточку! Когда что-нибудь нестандартное спрашиваешь, они говорят: «Нет, не можем!».

– Ну, потому что твой голос, как в пустыне! – всё-таки вставил сын.

– Ну да! – согласился дед. – Это как белая ворона я всё хожу… Все плюют на пол, а я ищу урну, куда плюнуть. Или все бросают окурки на пол, а я хожу и кладу в уголочек… складываю… Они смотрят – «Белая ворона пришла!». Вот. Это понятно… Надо вот этот сок, который вы из яблок делаете, процедить…

– Чего его цедить, чего? – удивилась Лена. – Мы сразу его выпьем. Мы не будем его на зиму хранить. Сейчас прямо вместо кваса и будем пить. Народу-то у вас вон сколько…

– О-ох! – вздохнул дед и позвал внука. – Олег!

– А! – с готовностью отозвался внук.

– Хочешь вишнёвый кисель? Натуральный!

– У вас что, есть ещё и вишни? – изумилась невестка.

– Есть! – гордо сказал дед. – Я их сам заготавливал!

– Я вишни не любил и не люблю! – категорично заявил внук.

– А ты попробуй! С сахаром, знаешь, какая вкуснятина! С блинчиком!..

– Может, лапшу куриную будешь, Олежек? – предложила невестка.

– Вот лапшу можно… Но не сейчас! – ответил внук и выбежал из беседки.

– Ну, пусть немного ещё погуляет… – сказал дед. – Так я что-то вам хотел сказать… Особенно, конечно, я злюсь оттого, что многое уже не могу делать сам. Вот это я злюсь больше всего. Единственное… Я вот с собакой Майкой разговоры здесь веду, когда все уматываются… Я говорю: «Нравится мне твоя поза унылая, грустно-задумчивый взгляд!». Она смотрит на меня – я на неё. Я беру последний кусочек батона и думаю: «Господи, что ж это я кормлю её не как следует быть!». А как-то я сварил себе и Феде молоко с дунганской лапшой и дал ей, так она была довольна!.. Она прямо напоминает мне… Я вот прямо тебе скажу… Когда один на один… Я теперь понимаю, почему за границей есть люди, которые даже памятники ставят собачкам. Держат их в комнате, ласкают. Потому что, когда один на один мы с ней остаёмся, я смотрю не неё, как на маленькую лялечку. У меня такое впечатление, что это ребёнок. И поведение её, хоть она и собачка, как у ребёнка. Она бегает вокруг да около и через минуту забывает, что я ей запрещаю в дом входить. Зайдёт, я посмотрю – она убегает. Но когда я ей кушать даю, так если б ты знала, с какой радостью она… Да-а… Так между прочим, питание является второй жизненной необходимостью.

– Первой! Питание – первая жизненная необходимость! – поправила Лена.

– Первое – это движение! – возразил дед.

– Нет, питание! Не поешь – не подвижешься! стояла на своём Лена.

– А-а… Пока не движешься, ничего и есть не хочется.

– Ладно!.. – рассмеялась Лена. – Полежишь, всё равно есть захочешь.

– А вот когда ребёнок рождается, он прежде всего ручками, ножками болтает… пищи-ит! А потом уже кушать начинает. Так вот: движение, питание, а потом размножение.

– Нет, сначала – питание, – упрямо повторила Лена.

– Ну, ладно, – не стал дальше спорить дед. – Но вообще же говоря, жизнь – это есть движение! И движение вперёд! Или, может быть, назад… Это неважно. Для бессознательной жизни – безразлично. Одни говорят, что человек от обезьяны произошёл, другие утверждают, что обезьяна от человека произошла. Вот… Что был человек, а потом сделался обезьяной. И действительно, мы смотрим – очень часто люди, когда они вырастают, начинают подражать друг другу. Обезьянничают! Сначала они это делают бессознательно, а потом это входит в привычку, и они становятся… Но, конечно, то, что вчера и сегодня полезно оно и завтра и послезавтра тоже будет полезно. Это не вызывает никакого сомнения. Вот в чём дело. А остальное – это… Я хочу вам сказать Лена, милая моя, к сожалению, я пробовал десятки раз…

Вбежал внук и схватил яблоко, на что дед тут же сделал ему замечание:

– Так – не кушай! Как этот червяк будет у тебя в животе?

Внук только кивнул и выбежал из беседки.

Дед улыбнулся и продолжил:

– Леночка, милая моя, если бы Ленин бы сейчас бы вот здесь был бы!.. Вот с тобой бы… так ты бы сказала, что он против Советской власти. Сразу ему говорят: «Ага, ты инакомыслящий!». Почему? Потому, что, вы сами понимаете, когда выходит человек и на груди у него целый иконостас, то… Здесь он герой… здесь польский герой… здесь крест уже появился заграничный… Я совсем не против! Но нужно… Это называется… У нас значкисты были… Понимаете? Вот у нас, когда революция произошла, потом появились значкисты. Физкультурники! У него в голове пусто, но он прекрасно умеет на коне прыгать… Трапеции!.. Всё такое… Он получает первую категорию! И вот эти значкисты начали проникать в государство. И вот стали уже… Разве вы видели когда-нибудь, чтобы какой-нибудь ответственный человек за границей приехал со значком? Король какой-нибудь и то старается спрятать орден какой-нибудь, чтоб не видно было… Эти ордена как образовались? Орден дамской Подвязки в Англии есть… Причём очень симпатичный орден. Вы знаете происхождение его? Там одна дама во время танца… у нее подвязка сорвалась и упала. Молодые люди… пажи: «Хи-хи-хи-хи!». Засмеялись! Де, мол, такая интеллигентная, такая красивая, изящная дама – и вдруг из-под юбки вылетает подвязка. Король… он там при этом был… услышал, подошёл, поднял подвязочку, отдал даме, а этим пацанам (по-нашему!) сказал: «С завтрашнего дня вы будете домогаться этой подвязки, как высшего ордена королевства!».

– Орден королевской Подвязки! – поправила Лена.

– Ну да! – согласился дед. – Назвали «Орденкоролевской подвязки». Вот вам, понимаете, в чём дело… А какие-то пацаны смеялись… Ну, это понятно… Так я не против орденов, но… Я вам хочу сказать – я всё время учусь! Чтобы я ни делал, если вы мне скажете и я вижу, что лучше, – всё! Безоговорочно начинаю повторять, делать то, что вы… Слушайте, в Англии есть… я не знаю, может быть, это вранье, но я где-то читал, что там есть какой-то странный, своеобразный обычай. Не случайно в Англию съезжались революционеры. Там есть такой обычай: раз в году мэр города, лорд какой-то, подъезжает на легковой машине… кабриолете… и останавливается за сто метров от мусорного ящика в центре города. Раздевает свой фрак, надевает робу и вытаскивает мусор. Этим он показывает, что труд одинаковым образом присущ и простолюдину, и королю. К сожалению, мы этого не знаем. Нам не дают, понимаете ли, таких знаний!..

– Да показушничество! – попробовала поспорить Лена, но дед ей этого не позволил.

– Не показушничество! – категорично обрезал он. – Пётр Первый ходил вместе с этими… с ребятами, и работал, и кушал с ними. И они строили здорово, потому что, если бы сейчас кто-нибудь вроде какого-нибудь цекиста там… в центре… пошёл бы и стал с рабочими то в одном месте работать, то другом месте… Не разговаривал, а прямо приходил бы и работал… Нет этого! Никто в это не верит! Каждый морочит голову! А Пётр ходил и работал вместе с рабочими… с крестьянами… И кушал с ними вместе. И это не случайно. Он был убежден в этом, и он…

– Он работал с ними, но тем не менее им жилось при Петре хуже, чем до него, – опять вставила Лена.

– Да он строил! Строил! – взвился дед. – Больше он ничего не мог сделать! А у нас это всё разговоры пустые!.. А как доходит до дела, они все в кусты прячутся! Они все идут по домам и посылают заместителей своих…

– Ну что ж вы хотите, чтоб эти старики, которые едва дышат, ещё пошли мусорный ящик выгребать? – возмутилась Лена.

– Не в этом дело, – возразил дед. – А в том, что молодые смотрят за ними. Смотрят, что они делают… Пойди, посмотри, что творится? У нас такое разделение, расслоение общества, что, если ты читала немножко политическую экономию когда-то… Расслоение общества такое, что дальше некуда! Трещит всё по швам! В любом месте начальник – есть начальник, а подчинённый – подчинённый! Только, конечно, в самой глубинке… там, конечно, ещё рабочие выбирают бригадира…

– Вот это порядок, – удовлетворённо подчеркнула Лена. – Если каждый несёт свои функции. Если начальник – есть начальник, а подчинённый – подчинённый!

– Вот так и должно… – начал было дед, но теперь невестка прервала его и закончила свою мысль:

– А если всё это смешается вот так вот, – порядка не будет никакого.

– Правильно! Это всё правильно! – вскричал Наум Аркадьевич. – В семье то же самое есть! Каждый делает своё! Хозяйка – своё, хозяин – другое. Но тут совсем другое дело! Тут смотрят свысока! Де, мол, это низкий труд, а это высокий! «Я не для того училась и не для того учусь, чтоб, понимаешь ты, с официанткой пойти и принести тебе кушать!».

– О-о… – попыталась что-то сказать Лена, но дед ей этого не позволил.

Мирный разговор давно перерос в жаркую дискуссию, и сын Наума Аркадьевича довольно улыбался. Он любил деда такого – живущего на всю катушку!

– Да я тебе говорю! – метал гром и молнии дед. – Заведующая рестораном не ходит ни в коем случае! Она сидит, как пава!

– А чего это ей ходить? – удивилась Лена.

– А потому ходить, что народу много! Люди ждут по полчаса, а официантки бедные не успевают. А она сидит! Она смоется в крайнем случае! Завмагазином не пойдет вместе с продавцом работать! Нет! Она не работает продавцом – она завмаг! Расслоение получилось! Она – специалист!..

– Расслоение в том, что те, кто занимается привилегированным трудом, те и живут лучше! У них свои магазины, у них своё снабжение, у них свои склады!.. – скорректировала невестка.

– У кого? – недоуменно спросил дед, так как его сбили с мысли.

– У начальников! – пояснила Лена. – Я говорю, работать они должны каждый за себя – начальник должен заниматься руководящей работой, подчинённый должен заниматься своим делом…

– Обязательно… – согласился дед.

– Но жить… – продолжала Лена. – Возможности у них для житья должны быть одинаковые!

– Моральное состояние имеет большее значение, чем материальное!.. – закачал головой дед.

– Дело не в том… – попыталась закончить свою мысль Лена, но дед прервал ее:

– Я тебе кусок, понимаешь ты, котлетки дам и себе такую котлетку дам, а это ничего не значит…

– Нет-нет-нет! – вставила Лена. – Я не согласна, что именно завресторана должна…

– Не должна! – возмутился дед непонятливости невестки. – Вот именно – не должна! Вы меня не понимаете! Не понимаете одной вещи! У неё моральное состояние ненормальное! Она считает ниже своего достоинства это сделать! Вот в чём дело! Ей совсем и не нужно это делать, если официантки справляются. Но если они пыхтят, она будет что угодно делать, куда угодно ходить, прятаться… Завмаг – то же самое… но они не будут работать вместе с ними! Они не снизят своего… своего, понимаешь ты… своего эполета! Своей звёздочки! У нас нету нормального отношения к труду! Вот по этой-то причине санитарки, уборщицы ужасно плохо себя чувствуют… Они ругаются!.. Они ненавидят свой труд! Они помогают людям, но свой труд ненавидят! Считают низким этот труд, потому что ни сестра, ни врач, ни кто другой им не хочет помогать. Это, мол, грязная работа – выполняй ты! Вот в чём дело!.. Моральное состояние, Леночка, самое важное! Вот я у себя на работе чуть ли не матом про себя ругался: «Я вам покажу, что такое коммунистический!.. Бригада коммунистического труда!.. Покажу!..». Так чёрта с два! Меня сожрали коммунисты же, которые рядышком были. Почему? Я занимался своей деятельностью, санитарки – своей, сестра – своей, но зарплату я делил поровну. Так взъелись все остальные: «А-а, ты прожектёр! Ты делаешь то, что мы и без тебя знаем! Мы коммунисты! Коммунистическая партия!». В том-то и штука, что, когда доходит до самого главного, никто не хочет этого делать. И сразу все уходят. А потому, что материально невыгодно! Леночка, я тебе говорю не потому, что мне хочется. Это я испытал на своем опыте… К сожалению! Я рад был бы, чтобы я ничего этого не знал! Вот и всё!

– Ну, вы идеалист, Наум Аркадьевич! – покачала головой Лена. – Материальный стимул всегда был главным.

– Что-о? – переспросил дед.

– Недаром все сейчас говорят о материальном стимуле, – продолжила Лена. – Он был всегда главным!

– Так как же без материального стимула? – удивился дед. – Я же не говорю про это! Но я хочу сказать, что из одной крайности мы переходим в другую. Всё время! Какая же у нас крайность? Мы сейчас перешли в такую экономическую крайность, что у нас в ресторанах форменным образом спаивают народ Я про рестораны говорю, чтоб понятнее было. Туда ходят люди только затем, чтобы выбросить где-то заработанные трудовые… или нетрудовые деньги.

– Всегда так было, – продолжала увещевать Лена. – Как будто при капитализме так не было. Рестораны для этого предназначались…

– Так именно и было, но не везде, – отпарировал дед. – Я хочу сказать, что ресторан сейчас превратили исключительно в кабак! Там водку только дают! Знаете, как в публичных домах: когда человек приходит, сразу выходит красавица и показывает ему самые красивые места. Она этим привлекает его. Сразу… Грубо… понимаешь ли… А слушайте! При капитализме тоже была водка, но старались так: «Пейте нарзан!». В ресторане, где всё время водку пили, где тысячи рублей гоняли, – приглашали людей не пить, потому что почти всякий идёт в ресторан выпить немного, а приглашали: «Пейте нарзан! Пейте минеральную воду! Пейте чай! Крепкий! Заваристый!».

– Ну и что? Ну и пойдёте вы туда?.. – недоумевала Лена.

– И люди пили кофе, коньяк… И тут же и коньяк был… А у нас в одну сторону всё! – продолжал дед.

– Кто хочет, тот пьёт, а кто не хочет, тот не пьёт! – опять вставила Лена.

– Лена, вот что я вам скажу… – попробовал продолжить дед, но невестка перебила его:

– Оттого, что пьяница прочтёт «Пейте томатный сок!», от этого он водку пить не перестанет.

– Да не могу я!.. Не могу зайти туда! – отчаянно вскричал дед. – Мне стыдно заходить из-за того, что туда алкашники приходят только! С детьми – так вообще нельзя представить, чтоб кто-нибудь сидел! Они на меня смотрят… мол, что ты пришёл? Кушать нечего… Эти самые… обманывают… Они дают всякую чепуху просто под водку! Если ты водку не берёшь, они на тебя смотрят как эти… Официантки, которые там работают, – они просто испортились! Может быть, были хорошими, но превратились в ужасно нехороших людей! Они только смотрят… Для видимости, для внешности они говорят хорошо, а… Посмотрят, сколько ты водки выпил, сколько коньяка… сколько она на этом заработает… И, главное, в голове у них! В голове! Только самый низкий денежный расчет! Вот! Я вам говорю, Лена, вы не знаете! Вот вы походите среди людей, которые вот это вот… то в ресторан ходят, то в эту самую… в пивнушку! Мне пойти покушать негде!.. У нас есть хорошее! Есть! Должно быть!.. Если бы было всё плохое, давным-давно ничего бы не осталось от Советской власти! Но, к сожалению, у нас очень много дряни… Слишком много… И самое главное – вы ничего не можете сделать. Ничего не можете сделать!.. И люди едят такую дрянь, какая им попадётся. Человек должен со вчерашнего дня заранее подумать, что он завтра будет кушать. В общем, получается очень много отрицательных сторон… Слишком много… Для граждан! А, конечно, для милиции это очень удобно: оштрафанул – и чтоб тебя здесь не было! Чтоб тебя здесь не видел с твоими помидорами! Раз ты частник, так торгуй себе на базаре в отведённом для этого месте. Иди – там сиди! Вот!.. Так и кажется, что каждому хотят на ягодицу печать пришпандорить какую-нибудь, чтобы было уже точно ясно, что ты уже человек зафиксированный и прописанный по-настоящему. Тавро, как лошадям… Так вот этот паспорт!.. Раньше над этими паспортами настоящие люди всегда смеялись. До определённого времени у нас любой документ, подтверждающий личность, мог служить правом на жительство. А потом опять ввели старорежимные паспорта. Так ещё хуже, чем в старое время, теперь. Хуже! Потому что паспорт теперь – это батюшки мои! И в гостинице тебя не примут, и на самолёт билет тебе не дадут! Одним словом, ни черта ты без паспорта не стоишь!

Неожиданное возвращение деда к середине разговора было столь же естественно, как и весь он сам.

– Для контроля… – попыталась вставить Лена.

– А почему? – согласился дед. – Потому что все врут! Понимаешь ты, один житель острова Крит приехал и говорит, что все критяне врут. Ему говорят: "Раз так, значит, и ты врёшь, что все критяне врут. Значит, не все критяне врут? Некоторые правду говорят?». Тот говорит: «Может быть!» – «А раз может быть, то, может быть, и ты говоришь правду?» – «Может быть!» – говорит критянин. – «А раз ты говоришь правду, то все критяне врут?…». Ну и так далее, бесконечно… Сказка про белого бычка. Конца и края нет… Вдруг для контроля потребуется… Вот так люди и ходят… Потеряли всю жизнерадостность! Я знаю, что я говорю! Всё хорошо, когда это имеет какую-то меру среднюю. Но когда людей никто не видит, а видит только одни паспорта – это глупость! Вот и получается, как у лошадей: тавро есть – это хорошая лошадь! Тавра нет – плохая! Вот и всё! Глупость! ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН БЫТЬ СВОБОДНЫМ! И всякий документ, достаточно достоверный, подтверждающий его личность, должен приниматься. Можно и паспорт, в конце концов, подделать, и всё что угодно!.. Тут одна как-то, когда я был моложе, говорила: «У меня есть документ, что я разведена!». А я ей говорю: «Знаете, вы можете с любым человеком жить, а завтра переночуете с другим. Что, он вам соли насыплет на хвост? Не насыплет!». А для чего это всё государство делает? Для чего? Для чего этот Дворец бракосочетания? Кому оно нужно? Оно нужно определённым лицам, у которых кредо – «Разделяй и властвуй!». Когда больше всего зарегистрировано, тогда человеком легко командовать. Это понятно. Потому как ты знаешь, что жена твоя такая-то и ты с ней зарегистрирован. Попробуй с такой-то… и я тебя могу привлечь к ответственности за разврат. Уже я тебя могу привлечь к ответственности за разврат. Уже я тебя могу прижать. А настоящие люди без всяких паспортов жили, поживали и без всяких документов бракосочетания любили друг друга всю жизнь. Некоторые на эшафот шли рука об руку! Мужчины и женщины! В Сибирь ехали! И были, которые зарегистрированные, а были и те, у кого просто настоящее чувство было. ЛЮБОВЬ ДОЛЖНА ДЕРЖАТЬ! А у нас держит не любовь, а паспорт, дом, квартира. Сплошь да рядом мы видим, как муж уезжает в командировку и зовёт жену свою, а она говорит: «Нет, не поеду! Я могу потерять квартиру в Москве!». Он говорит: «Ну и потеряй! Я здесь имею хорошую квартиру!» – «Нет!» – говорит, – я из Москвы не уеду! До свиданья и до свиданья!..». Он прожил там два-три года, женился на другой, а первая ему и говорит: «Ну и счастливого пути! Для меня квартира важнее, чем он, потому что я здесь живу в Москве, а он – шиша!.. Сегодня его в Новосибирск послали, а завтра куда-нибудь ещё к чёрту на кулички!..». Вот до чего дошло! Никогда этого не было в таком количестве раньше! Тогда говорили: «Брак по расчёту!», но… Да раньше брак по расчету делали только люди богатые, а бедным не с чего было расчёт делать! А сейчас всякая шваль только и занимается тем, что только по расчёту. Любви-то нет! – И дед запел: – «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось! В этот час ты призналась, что нет любви!..». И так далее… Так вот, я вспоминаю эти гагровские песни… Они это пели почему? Потому, что всё равно ВЛАДЫКОЙ МИРА БУДЕТ – ЛЮБОВЬ! А не труд. А труд так же необходим, как воздух! Как вода! Никто не будет говорить, что владыкой мира будет воздух. Без воздуха нельзя жить! Без труда тоже нельзя. И тем более – без творческого. Но чтоб владыкой мира – труд, – это рабство! Вот и всё! ТОЛЬКО ЕЮ – ТОЛЬКО ЛЮБОВЬЮ ДВИЖЕТСЯ МИР! Так говорили раньше, и так понимают очень многие и сейчас. А некоторые, у которых любви не было, так они нажимают только на труд. У многих политических деятелей любви тоже не могло быть, потому что какая уж тут любовь, когда его гоняли как Сидорову козу! Сегодня он в Москве, а завтра где-то в другом месте прячется от властей. Прячется! Ему нужно скрываться – он подпольщик! Так какая там может быть любовь? Это не любовь – это просто беготня! Понимаешь ты… Так вот они-то провозгласили, что владыкой мира будет труд, потому что понятно, что всю жизнь он трудился… У него больше ничего не было, как только – труд. И так они и говорили: «Пошёл на дело! Пошёл на дело!». Только дело и понимали. А эта любовь – это чепуха! Это предвзятое обстоятельство, без которого нельзя де, мол, существовать…

– Так они и говорили вроде бы о любви к ближнему… – неуверенно вставила невестка.

– Кто? Они? Подожди!.. Подожди минуточку!.. остановил её дед. – Я не об этой любви! Я о нормальной! Так вот он где-то полюбил, где-то разошёлся, поел кусочек хлеба и ушёл-пришёл… Это не любовь! Эт – физиологическая потребность! Вот она-то сейчас превратилась в доминирующее состояние. Люди превратились в почти животных. Только физиологические потребности – и всё! А владыкой мира – труд! А труд… Опять же повторяю – без труда нельзя жить. Это то же, что сказать, что владыкой мира будет – тепло! Без тепла человек умирает? Умирает! А без любви вроде можно жить. Люди кастрируются и воздерживаются, и вообще… люди всю жизнь работали в подполье, и никакой любви там… Какая там любовь могла быть? Люди шли на смерть за какое-то дело, за какую-то идею… Так вот идея и слово «идиот» имеют один корень – «ид»! И если человек одержим какой-то идеей, он побеждает во многих случаях… А вот Гитлер потянул за собой в могилу десятки миллионов людей. Этот… тоже одержим идеей… Но они в конце концов обязательно ошибаются и где-то погибают. Со мной тоже так… Один от того погибает, другой от этого… Толстой тоже, понимаешь, убежал и воспаление лёгких схватил не там, где это нужно, и не вовремя… Это уже неважно… Но это потому, что идея им овладела. Как это марксисты говорят: "Когда идея овладевает массами, она приобретает материальную силу!». Это вполне понятно! Когда люди в горящем здании спасают свою жизнь, они становятся бешеными. В дверях образуются пробки, и большинство погибает. А никакого пожара, возможно, и не было. Кто-то крикнул: "Пожар!», бросил дымовуху – и всё. А почему так произошло? Потому что люди полностью попали под влияние идеи пожара и страха перед ним. Что это значит? Идея нужна обязательно! Без идеи никакое дело не делается! Даже когда человек кушает, так он вначале думает, что он будет кушать… и хочет ли он!.. Но превращать идею в самоцель нельзя так же, как превращать дело в самоцель. Ни в коем случае! Человек делает для того, чтобы жить! Человек работает для того, чтобы жить, а не живет для того, чтоб работать! И в этом всё дело. А некоторым людям морочат голову. Им говорят так: «Ты живешь для того, чтоб работать! Вот для чего ты живёшь! Вот цель твоей жизни! Работай!..». Это называется – рабство! Там какая-то литературная затычка написала: "Нам солнца не надо – нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай!". Вот так… Ух!.. Замучил я вас своими рассказами. Хватит! Сын, неси вишнёвый кисель и дай попробовать Лене! Пусть она оценит его как хозяйка! А я ваш сок попью…

Дед налил себе соку и с удовольствием выпил.

Жаркое июльское солнце клонилось к закату…