Вечером был диспут на тему «Свобода – право свободного выбора и личная ответственность!».

С большим трудом нашим героям удалось разрушить сразу заработавшую механику атмосферы собрания, но дальше этого дело не пошло. Практически у всех демократия была защёлкнута на мёртвые заржавелые предохранители. Одна молодёжь, по стечению обстоятельств немногочисленная, пыталась о чём-то кричать, но её забивали слишком зрелые безапелляционные голоса. Были даже такие, которые призывали к палочному счастью…

– Сильной руки на вас нет! – кричали они. – По струночке бы ходили!

– Ноль в ноль! – отвечала молодёжь.

Театр поэзии во главе с Ким тоже сидел в зале, но молчал всем своим составом.

– Эти только при шестидесяти процентах зашевелятся, – с досадой говорил Аполлон Феде, на что тот лишь лихорадочно отвечал:

– Но зато как!..

И как бы в подтверждение слов гения на сцену поднялся Розенцвайг.

– Подождите кричать, – сказал он в микрофон и поднял руку. – Уже бог знает когда умные люди на Востоке поняли, что всякое насилие противно природе. Так?

Театр поэзии согласно закивал.

– На каком Востоке? На среднем, дальнем или том, что поближе? – раздался из зала ядовитый выкрик доктора.

– Зря язвите, Наум Аркадьевич! – невозмутимо ответил Григорий Альфонсович. – На том самом, откуда всё пошло! Экс Ориэнто люкс! С Востока свет! Так вот, там же люди впервые и поняли, что на страхе счастья не построишь. А некоторые тут – Сталин, Сталин! Самая опасная эмоция для всего живого – это страх, страх и ещё раз страх. И тем более бесконечный и панический. Разве я не прав?

– Да прав-то прав, но при чём тут Восток? Тем более, что есть версия, что всё пошло из Африки, а не оттуда, – удивился доктор.

– Каждый сверчок должен знать свой шесток… – сдерживаясь, начал Григорий Альфонсович, но вдруг налился кровью и, давясь от распирающего возмущения, выкрикнул: – А вы, между прочим, уважаемый доктор, – Иуда Искариот! Вы продали свою нацию избранных мучеников и работаете на всякий безродный сброд! И этот ваш фашиствующий подонок… Он отщепенец, который морочит честным людям голову тем, что уедет, а сам наверняка является провокатором-кегебешником! Там, в лагерях, его и завербовали! Только такие и выживали там!

– Кто?.. Я?.. Меня?.. – взревел Абрам Моисеевич.

– Ты, продажная шкура! – вскочил Яков Шеевич. – Знаю я тебя! Сексот! Мне о тебе рассказывали!

– Ой, вей! Бей жидов – спасай евреев! – ещё громче взревел Абрам Моисеевич, и никто не успел и глазом моргнуть, как кандидат в эмигранты оказался около боксёра, где сразу же и получил…

Все вскочили.

– Вот она – ваша хвалёная демократия! – наперебой кричало большинство, пока меньшинство разнимало дерущихся. – Вот оно – право свободного выбора!..

И долго-долго продолжался этот позор, и Аполлон изумлялся той быстроте, с которой даже проблеск разума переливался из одного сосуда в другой и всё рушилось…

Уже поздно вечером, когда вся великолепная четвёрка села в самоделку и, бренча и поскрипывая, покатила к своим домам, горячее обсуждение неудавшегося диспута как-то незаметно перешло в разговор о вере.

– Лучше вера в Бога, чем вот такое уродство! – кричал распалённый Абрам Моисеевич и осторожно трогал распухшее веко.

– Ну, это самое лучшее и надёжное, что есть на этом свете. И если бы не было изначального вселенского смысла, цели и Бога, то мы должны бы были создать их. Чтобы было сознанию на что опереться, когда уже не на что больше. Да даже для того же простого интереса нужно было бы это сделать. Это же ужас как любопытно, а значит – вкусно. Многие так и делают. И спекулируют! Любой верой кто-нибудь да спекулирует. А уж навязывают сплошь и рядом. Ты сам, кстати, об этом говорил, – отвечал доктор.

– Ну и что? Что с того? Какое мне дело до того, какая рожа у врача? Лишь бы вылечил!

– О-ох! Не знаю, не знаю… Иногда в парадоксах обнаруживается такая логика… Вполне возможно, что когда-нибудь науки и религии возьмут друг друга под ручки и начнут такие краковяки отплясывать… Если, конечно, каждая перестанет доказывать с пеной у рта, что только она – верная, а все остальные – неверные.

– Ну, правильно! – поддержал доктора Федя.

– Смотри-ка ты, что цитируют! Где это вы вычитали?

– Здравствуйте! Ты же сам нам этот шедевр у «Целинного» наяривал?

– Я? – удивился Наум Аркадьевич.

– Ну да! – нехорошо холодея, подтвердил Аполлон. – Это когда вы из Фрунзе через Алма-Ату транзитом в Москву летели.

– Чего ради! Зачем через Алма-Ату, когда у меня был билет на прямой рейс. Абрам что-то мне говорил, но я не обратил внимания…

Абрам Моисеевич только развёл руками.

– Да вы шутите! – догадался доктор.

– Мы? – в голос удивились друзья, и Наум Аркадьевич сразу вспомнил, что он врач, а ребята не совсем здоровы.

– Ну, ладно, пусть будет по-вашему, – психотерапевтически мягко и осторожно сказал он. – Тем более, что стихотворение есть такое. «Сакья-Муни» называется. Вообще-то этот перелёт был какой-то странный. Какой-то провал в памяти. То ли от стресса это, то ли от выпитого. Накачал меня коллега на радостях от встречи… Пил, пил – как сладкий сок. Просыпаюсь – а под крылом Москва. Вот что помню, так это точно! Он говорил, что у этого напитка великое будущее. Приготовлен по каким-то чуть ли не инопланетным древнейшим рецептам. Модные сказки, конечно, но кто его знает…

– Вот именно! – успокоился Федя. – Такие чудеса в последнее время случаются, что того и гляди, наступит великая эра прозрения и спасения. И окажется, что и тот свет есть, и ещё бесчисленное количество других, и все они являются началом и концом друг друга, и потому совсем не всё равно – разрушаешь ты или созидаешь. И эти тарелочки затем и летают, что пытаются хоть как-то скорректировать наши безобразия, которые всем мешают.

– А религиозные храмы и святыни станут телефонными будками вселенной, – уже тоже спокойно усмехнулся Абрам Моисеевич.

– Вполне возможно, – опять очень серьезно и так же растерянно сказал Наум Аркадьевич. – Вполне возможно, что и сейчас они являются таковыми. Только, скорее всего, каждый из нас и приёмник, и передатчик. Был провал в памяти. Был!.. Я вообще-то, действительно, обычно всегда в Москву из Алма-Аты летаю. И традиция у меня такая – в кино перед отлётом ходить. А во Фрунзе я вроде бы в кино не ходил…

– Ну вот! – уже совершенно обрадовался Федя. – В чудеса надо верить, несмотря ни на что! И если каждый из нас и приёмник и передатчик, то, значит, надо искать веру в себе, а не где-то снаружи. Да ещё, не дай бог, в толпе. Я тут подытожил на днях кое-какие наши шатания…

– Есть рассказ? – жадно спросил Аполлон, отгоняя последние тревожные мысли о том памятном дне, когда он и Федя встретили Наума Аркадьевича у Никольской церкви и кинотеатра.

– Ещё бы! Вот… – ответил гений и зашелестел бумажками.

– Читай! – приказал директор и включил освещение.

– Пожалуйста! «Всё началось с того, что администратор Вася вместо положенного мясного рациона показал льву Чандру одно место, за которое тот и укусил его», – начал Федя, и тут же в моторе что-то застучало.

Аполлон резко остановил машину, и двигатель умолк.

– Весёленькое начало! – сказал герой и полез поднимать капот. – Читай, читай! Мне слышно…

Наум Аркадьевич и Абрам Моисеевич глядели на Федю с любопытством. А так как, ввиду отсутствия документов на машину, маршрут к домику доктора пролегал по тишайшим периферийным улицам, то стало слышно даже весеннее бормотание приканавных лягушек.

– Тогда я ещё раз… сначала… – сказал Федя и пристроился поближе к лампочке.

– Да читай, читай! – раздалось из-под капота.

И Федя продолжил:

ЦИРК! ЦИРК! ЦИРК!

Всё началось с того, что администратор Вася, вместо положенного мясного рациона показал льву Чандру одно место, за которое тот и укусил его. Решётка не позволила льву взяться за дело как следует, но и того, что было, оказалось достаточно – Вася стал верующим.

–  Тарелки! Летающие тарелки! – говорил он всем радостно. – Каждый шаг, каждый вздох контролируют. Какое счастье! И вообще, мы только звено во вселенской цепи. С шансом, конечно. Да ещё с каким! Не реализовал, не использовал шанс – опять рождайся, опять пробивайся. Использовал – тю-тю в надзвёздные края. Ах, как хорошо!..

–  Брось ты своих инопланетян приблудных! Вавочку лечи! – пробовал остудить Васю инспектор манежа по кличке Ионыч.

Вася только укоризненно хмыкал:

–  Библейское прозвище носишь, а тленом от тебя разит… Люди за веру на костры… на смерть… Хотя бы для блезиру во что-то поверил. Ох, не гореть тебе ни в аду, ни в раю. Ещё раз родишься инспектором.

– Что ты! – отшатывался Ионыч. – Изыдь!

И Вася шёл к вольнодумцу-профессионалу – клоуну Жоре.

– Под колпаком мы все! – сразу нападал он на клоуна.

– Знаю, – равнодушно соглашался тот. – Иной раз как ляпнешь, так три дня трясёшься. Потом думаешь – с чего бы? Сказал-то – тьфу!

– Да что твой колпак? На дурака!..

– И твой на дурака! Колпак под колпаком, под колпаком колпак! – смеялся Жора и тут же начинал сучить из ушей Васи свою дежурную бумажную лапшу.

– Приземлённые вы все какие-то… Тяглом затасканные… – обижался верующий.

И было бы так всегда, если бы в цирк не пришёл новый жонглёр Коля. Тот сразу же повёл верующего в церковь.

– Смотри! – сказал Коля и ткнул перстом в фреску. – Вот один из них. Вот он – пришелец!

Пролетарский вид распятого в конце концов Христа никогда не конкурировал с непролетарским видом всегда здравствующего Саваофа. Осунувшееся измождённое лицо мученика и шибко неприглядные на распятии мышцы внушали мирянам недостаточное доверие ещё в те стародавние времена. И теперь, даже после длительной и почти убедившей Васю лекции о его сверхъестественности, впечатление не улучшилось.

– Бедный Христос! – думал администратор. – И кой чёрт понёс его на землю, где с продовольственным вопросом всегда было туго. Энтузиаст! Он вкалывал на всю катушку! И что же? Распяли! И кто же? Свои!..

Последние фразы Вася машинально проговорил вслух.

– Какие свои? – подпрыгнул Коля. – Он же инопланетянин! Понимаешь? Совершенно чуждая нам, внедрённая в человеческую оболочку, сверхцивилизация! Он даже Лазаря воскресил по одной из своих методик. Образовал над его могилой гравитационный кокон, повернул в нём время вспять, подлечил Лазаря и потом выдернул его из кокона в настоящее. Смотри! Вот тут – в углу, прямо на земле, что изображено?

– Облако…

– Правильно! Правильно! При ясном небе, ярком солнце и в виде тарелки…

Вася обомлел.

Коля же схватил его и потащил…

А к вечеру представил апостолам.

– Еще один верующий, но не до конца, – сказал Коля и растворился в магической полутьме мерцающего от свечек помещения.

– Дитё! – рыкнул один из апостолов. – Да я лично от фары НЛО прикуривал!

– Извёстку надо есть! Известку! Тогда точно увидишь! – поддержала его девица с базедовыми глазками.

–  Круг! Магический кру-у-г! – тоненько проблеял кто-то.

Все сели в круг.

Вася – тоже.

– Все взялись за руки-и, – неожиданно замогильно низко заговорил ещё кто-то. – Закрыли глаза-а…

Администратор подчинился и… увидел небо в алмазах. А среди алмазов – алмаз из алмазов, режущий пространство долгожданный неопознанный объект.

– Ты где работаешь? Где? – донеслось из пространства и, открыв глаза, Вася разглядел какого-то хмыря с жадным взором. – Что у вас есть, а?

– Хищники!

– Почём?

– Пш-шёл!

– Понял…

Хмырь исчез, и Вася опять смежил веки и удивился, когда снова увидел алмаз из алмазов. Чудовищных размеров, переливающийся и всё время меняющий форму, он уже входил в атмосферу Земли…

– «Да будет цирк, да будет смех, да будет сто чудес для всех!..» – услышал администратор у своего уха и вынужден был снова открыть глаза, дабы увидеть Колю.

– Смотри! – сказал тот и показал в центр помещения. – Натурель! Сам проверял!

Какой-то бородатый, усатый и грязноватый усилием воли катал по полу сразу пять шариков от настольного тенниса. Как привязанные за ниточки, шарики выкомаривали такие кренделя, что Вася встрепенулся и его административный ум замаслился.

Однако Коля не замедлил плеснуть холодной водицы.

– По сотне в день загребает врачеванием! – сказал он и опять куда-то исчез.

Шарики прыгали, двое в углу расчерчивали «пулечку», девица с базедовыми глазками, воровато оглядываясь, выдавливала в рот что-то из тюбика – тайная вечеря была в самом разгаре.

Васе стало скучно. Он снова смежил веки и с облегчением вздохнул, когда опять увидел алмаз. Тот набухал и пучился и вдруг, вспыхнув зелёным, начал выплевывать из нутра свои микроскопические копии. Те стремительно разлетались в разные стороны, а одна ринулась прямо на Васю. Это было так ощутимо, что верующий облился холодным потом и вскочил.

Потолок треснул.

Свечи погасли.

В центре комнаты, разбухая прямо на глазах, крутилась шаровая молния.

– НЛО! НЛО! – заверещала «базедовая» и бросилась к шару.

– Дура! – взревел «который прикуривал». – Не двигаться!

Все замерли.

Шаровая молния запрыгала как мячик и… лопнула!

Все попадали на пол.

На месте молнии стоял Христос – вылитый фараон Эхнатон.

–  Ну, как? – спросил он администратора, который один остался стоять, потому что верил не до конца. – Как вы тут?

– Ничего… Боремся!.. – ответил Вася.

– Смотри-ка ты! Пять тысяч на исходе – и не надоело! – удивился подозрительный Бог. – Ну и кто кого?

– Похоже, что сами себя…

– Ох, детки вы, детки… – качнул нимбом и терновым венцом Христос-фараон и… растаял.

– Подожди, Господи! Помоги-и!.. – завопил Вася.

– Бог не нянька! – раздалось из трещины в потолке, и края её медленно сошлись.

Свечи вспыхнули.

В полном ужасе апостолы выползали из помещения.

– Контакт… Контакт… – бормотали они и, как тараканы, разбегались во все стороны.

В помещение вошёл Коля.

– Ну как? – сказал он. – Берёшь номер?

Вася сел.

Взор его потух.

Теперь, когда он поверил до конца, это было слишком.

– Кто тарелку на фреске намалевал? – спросил он хрипло.

– Федька-оформитель, – охотно ответил Коля. – Мастер! А как моя молния? Как моя шаровая молния?

– Натурель, – сухо сказал Вася. – Христа вот только трогать не стоило.

– Стоило, стоило! Главное – эффект! – сказал Коля и засучил из-за пазухи и карманов диодно-триодно-микросхемную лапшу…

– Похоже, похоже… Ещё экземпляры есть? – спросил Аполлон после секундной паузы.

Он уже сидел у руля и крутил на пальце ключи.

– А как же! – ответил гений.

– Давай! Присоединю к личной коллекции истинно литературного мирового фонда.

– На! – Федя протянул другу пять пожёванных листиков. – Неужели понравилось?

– Класс! – щёлкнул пальцами Абрам Моисеевич.

– Непонятно… Ребус какой-то… – откровенно признался доктор.

– И ничего удивительного. Возраст-то у тебя призывной! – не преминул съязвить оппонент.

– Ещё неизвестно, у кого призывной, а у кого нет, – огрызнулся доктор.

– Будущее всех рассудит, – предотвратил новую вспышку дискуссии Аполлон. – Я – за буксиром. Арена великолепна, но фокусов не предвидится.

– Подожди, я тоже пойду, – сказал Абрам Моисеевич и вылез из машины вслед за героем.

Лягушки заквакали ещё громче.

Весенние ветерки щедро разносили одуряющие запахи свежей зелени.

Декорация природы была изумительна…