I
В эпоху династии Тан жил в Китае монах. Толстяк по имени Будай. И хотя он был настоящим буддистом и кое-что смыслил в просветлении, а также читал наизусть все книги Сань Цзан, ему не хотелось быть учителем чань, собирая вокруг себя множество учеников. Он предпочитал ходить по улицам городов с большим холщовым мешком, куда складывал подарки для детей. Это были конфеты, фрукты, пирожки и разная прочая снедь. Встретив на улице ребятишек, Будай начинал играть с ними в разные игры. А потом раздавал свои подарки.
Везде, где он встречал последователей учения Будды, он подходил к ним, протягивал руку и говорил: «Дайте мне, пожалуйста, денежку!»
На эти деньги он и покупал подарки детям.
Иногда ему отвечали: «Будай, иди в храм! Учи людей дхарме!» Он не спорил. А только повторял: «Дайте мне денежку!»
Однажды, когда он был занят своим трудом — игрой с детьми, рядом проходил знаменитый учитель чань-буддизма. И спросил его:
— Будай, а ты знаешь, в чем значение чань?
В ответ Будай швырнул свой мешок на землю. И тем самым без слов ответил на вопрос.
— Тогда, — спросил его знаменитый учитель, — что такое осуществление чань?
Веселый Будай поднял холщовую сумку на плечо. И пошагал дальше.
II
Бескрайняя степь. Желто-серая. Такая же, как на ее родине. В Казахстане. И она летит, летит над нею. И силится подняться высоко в небо. Но это ей не удается. И потом она понимает, что вовсе не летит. А скачет. Несется на лошади. И от этого ее трясет и качает. В седле. А перед нею — голова и уши фыркающего коня.
«Ну что же. Что же? Еще мгновение. И в полет! — подгоняет, подбадривает она сама себя. — Вот-вот оторвусь от седла. И туда. Вверх!»
Но тут она чувствует, что в ее руках-крыльях что-то есть. Это две тяжелые сабли. И она поочередно взмахивает ими.
И бьет. Бьет кого-то в красном мундире. Все растворяется. Размывается… как это бывает только во сне…
— Чертовщина какая-то! — бормочет Людмила, открывая глаза и оглядываясь вокруг. — Приснится же такое…
В самолете полумрак. Огоньки. Мерно гудят двигатели. В одном ряду с нею сидят спутники. У прохода Серега — ее бессменный оператор. Этакий квадратный, с тяжелым подбородком парень. Глаза умные, насмешливые, и румянец на щеках. Добрый молодец из былины. Одет, как и полагается в его профессии, в репортерскую жилетку-разгрузку с многочисленными карманами. Под ногами у него (не дай бог повредить!) кофр с аппаратурой и батареями.
Рядом с Людмилой подруга дней ее суровых — Мария Бархатова. Такая как бы нестареющая пионервожатая. Лицо абсолютно круглое, молодое. Коротенькая стрижка. Голос звонкий. Глаза-бусинки. И сама она не идет, а летит. Одета, как всегда, в брюки и кофту — наряд на все случаи жизни. Но внешность обманчива. Мария — умница, кандидат наук. Работает в музее. В Питере. Сейчас смотрит на айпаде фильм об индийских храмах.
Людмилу всегда удивляет ее неуемная энергия и энтузиазм, с которым она берется за любое дело. Вот сейчас — подвернулась возможность поехать на этнографический фестиваль в Индию. И она собралась мгновенно. По принципу — встала и пошла. Ну а что ей? Ни мужа, ни детей. Занята только собой. И наукой. Это ей, Крыловой, пришлось долго высчитывать и выгадывать, чтобы Дуню со школой не упустить и Дубравина с его планами не обойти. Но в конце концов все утряслось.
И теперь они летят в Дели, чтобы оттуда поехать в Агру, Джайпур и другие прочие замечательные города этой древней страны.
«К чему бы этот сон? — спрашивает Людмила сама себя. — Рассказать о нем Маше или не надо? Что же это стучится из глубин моей души и пытается выйти наружу?»
Но мысли обрываются сразу, как только самолет начинает трясти в вихревом потоке. Загорается табло: «Пристегнуть привязные ремни». И крылатая машина начинает заходить на посадку.
Людка смотрит в иллюминатор. Вниз. Ей так легче. Потому что пока аэробус идет на посадку «вслепую», за облаками, ее не покидает какое-то тягостное ощущение затерянности и страха. А вдруг там нет земли? И они уже улетели куда-то в космос? А если внизу океан?
Но как только тяжелый самолет пробивает плотную пелену облаков и она видит внизу причудливую россыпь электрических огней, ей сразу становится намного легче. Все на своих местах. Земля там, где ей положено быть.
Теперь даже можно расслабиться. Подготовиться к посадке.
Она еще раз выглядывает в круглое окошко. Дело идет к закату. И последние, уже робкие лучи солнца отражаются розовыми бликами на крыле.
Высота полета падает настолько, что уже видны отдельные светлячки машин на дорогах, линии электропередачи, столбы высоковольтных проводов.
В салоне стук. Это выходят из фюзеляжа шасси.
Самолет, как готовящаяся к приземлению птица, вытягивает свои огромные ноги, расширяет, распускает металлическое оперение.
Внизу мелькает ограда аэропорта. Бегут навстречу огоньки взлетно-посадочной полосы. Тяжелая металлическая птица подпрыгивает пару раз на бетоне…
Здравствуй, Индия! Страна грез!
В зале прилета делийского аэропорта их группу встречают два индуса с табличкой, на которой без ошибок написаны по-русски их имена: «Госпожа Крылова, Госпожа Бархатова и Господин Дюков». Держит ее в руке современный моложавый смуглый человек — худощавый, стройный, волосы черные, как смола. На голове шапочка-пирожок. Одет во френч со стоячим воротником.
Людка отмечает про себя: «Лицо умное, тонкое. Глаза блестящие».
За ним — чуть позади — второй. Погрубее, кряжистее. С пузиком. Седой. Небольшая бородка. На голове тюрбан. Глаза глубоко запавшие.
Русские торопливо подходят. Индусы радостно, складывая руки в неповторимом жесте, улыбаются.
Раскланялись. Повесили каждому на шею по гирлянде из ярких, терпко пахнущих цветов. Представились. Молодой говорил на чистом русском:
— Меня зовут Ротан Маганлан Шах! А его — Рамеш Чатерджи. Я ваш гид. И буду сопровождать вас во все время вашего пребывания в нашей стране. Рамеш, — кивнул на пожилого, — наш водитель. Чтобы вы не запутались в наших сложных именах, зовите нас просто: Ротан и Рамеш.
— Рам и Рот, — пробормотал оператор.
Мария поклонилась.
Людка кланяться не стала. А по-европейски подала руку.
На лице Рамеша при рукопожатии отразилась не только обычная вежливая улыбка, но и восхищение, которое чувствует каждая женщина. Он пробормотал что-то вроде:
— Лакшми-баи!
Бархатова, которая все-таки заметила разницу в именах индусов, как истинная дочь женского племени спросила у молодого:
— А почему у вас имя тройное, а у него — только в два слова?
Ротан еще раз улыбнулся своей чуть грустноватой улыбкой и ответил, польщенный интересом гостьи:
— У нас на западе, откуда я родом, у людей три имени. Первое — мое собственное. Второе — имя отца. И третье — общее для рода.
— То есть фамилия! — заметила Бархатова, обмахиваясь газеткой от обволакивающей жары. — Как у нас в России!
— Да! — ответил гид. — А он родился на севере Индии. Там имя состоит из двух частей. Первая часть — собственное имя. Вторая — фамилия.
— А это как на западе! — вставила свое слово Крылова.
— Но на юге, — продолжил свой рассказ, обращаясь к Людмиле, Ротан, — люди имеют четыре имени. Сначала — просто буква, которая обозначает место, откуда родом этот человек, затем — имя его отца, потом — личное, а четвертое имя обозначает его касту.
— Сложненько будет! — нейтрально заметила Крылова.
А вот Бархатова, видимо, раздосадованная тем, что индус явно с первой минуты предпочел общение не с нею, задала бестактный вопрос:
— А вы, Ротан, из какой касты?
Индус слегка смутился, но ответил вежливо:
— Я брамин!
— О, так вы из самой высокой касты! — вздохнула Бархатова.
Людка, чтобы сгладить неловкость, заметила:
— Вы так замечательно говорите по-русски! Откуда?
— Я учился в Московском государственном университете, — уже более охотно продолжил диалог Ротан. — У меня жена русская. И мы дома говорим на трех языках: хинди, русском и английском.
Так, переговариваясь на ходу, они получили багаж. И прошли на стоянку, где уже ждал их белый микроавтобус.
Чемоданы отправляются в багажник, а сами путешественники дружно «утрамбовываются» на оказавшихся удивительно небольшими сиденьях.
Белый японский минивэн выскакивает за пределы аэропорта. И несется в сторону города. Ротан поясняет причину спешки:
— У нас днем из-за всеобщих пробок грузовикам ездить по кольцевой и заезжать в Дели категорически запрещено. Пускают только ночью… И нам бы хорошо до этого момента проскочить кольцевую дорогу. И выйти на трассу, ведущую в Агру!
Но увы и ах! Его бы устами да мед пить. Они выскакивают на кольцевую как раз в тот момент, когда тысячи разукрашенных, разрисованных, обвешанных всякими талисманами и оклеенных картинками грузовиков, словно стада бешеных, фыркающих и рычащих буйволов, уже вырывались из своих стоянок и загонов на узкие индийские дороги.
Это ужас! Тысячи машин, пыля по обочинам, непрерывно сигналя и беспощадно соревнуясь друг с другом, ползут по трассам, заполняя все пространство. Несколько раз, когда гигантские разукрашенные грузовики чуть не влетают в их юркий беленький микроавтобус, Людка цепенеет от страха.
Бархатова — та вообще ложится на сиденье ничком и закрывается с головой черным палантином.
Но Рамеш, беспрерывно сигналя, продолжает лавировать между этими шайтан-арбами.
Так продолжается часа полтора. До тех пор, пока они наконец не соскакивают с кольцевой автодороги. И трогаются через бескрайние просторы индийской равнины в загадочную Агру.
Людка расслабляется и выдыхает. Бархатова очухивается и принимает вертикальное положение.
Едут всю ночь. На рассвете автобус останавливается у деревянных ворот какой-то гостиницы.
Людка входит в номер. Падает на деревянную, покрытую грубым покрывалом кровать. И отрубается.
* * *
День начинается жарищей. И назойливым пением птиц, голоса которых ей абсолютно незнакомы.
Поплескавшись под душем, Крылова заглядывает к Бархатовой. И вместе они спускаются в бар, где собираются позавтракать в лучших колониальных традициях.
В зале кроме них обретаются еще несколько важных полных индусов в белых пилотках и пиджаках полувоенного покроя. С ними женщины в традиционных сари, похожие одновременно на цыганок и райских птиц.
Еды много. Булки. Булочки. Пирожные. Тортики. Овощи, фрукты, арбузы, дыни, виноград. И еще какие-то незнакомые плоды. Но проголодавшаяся Крылова выбирает аппетитное, с желтой приправой мясо. Добавляет ослепительно-белого риса. И садится за стол, накрытый старенькой скатертью.
Ничто не предвещает беды. Людмила, набрав полную ложку, отправляет мясо по назначению. В рот.
То, что следует за этим, нельзя назвать даже шоком. Ей кажется, что она проглотила горящие угли.
Глаза ее вылезают из орбит. Лицо краснеет. Обильный пот заливает лоб. По щекам текут крупные слезы…
Людка бросается вон из зала. В туалете пытается прий ти в себя. Умывается, полощет рот.
Подходит Мария с бутылкой воды:
— Что ты! В Индии воду из-под крана нельзя употреблять внутрь ни в коем случае!
Подруги возвращаются наконец в зал. И там встречают Ротана. С опозданием, но все-таки он предупреждает, что в Индии традиционная кухня очень острая. Это связано с кишечными инфекциями. Так что иностранцам надо быть более чем осторожными в выборе блюд.
В общем, в итоге завтрак оказывается весьма скудным. Съедают по чашечке риса. И запивают его зеленым чаем.
С этого момента Индия то и дело потрясала их своими контрастами. Ведь русский человек, насмотревшись индийских фильмов с красивыми актерами, танцами, песнями, представляет жизнь в этой стране сплошным праздником, полным театральных страстей.
Но за порогом отеля их ждал другой мир. Мир чудовищной нищеты и грязи. Причем не привычной глазу европейской бедности, а азиатской нищеты: в лохмотьях, болячках, среди трущоб и помоек.
На улице их сразу обступил десяток чумазых полуголых ребятишек. Они протягивали худые руки и кричали на английском: «Дай рупию!»
Людка имела неосторожность протянуть им серо-бурую бумажку с изображением тощего лысого человека — Махатмы Ганди — со словами:
— Это на всех!
Схватив ее, самый шустрый черноглазый сорванец с плутоватой улыбкой на лице побежал прочь. А все остальные снова кинулись к ней.
Хватаясь за одежду, они протягивали к ней грязные ладошки и яростно вопили свое: «Дай рупию!»
Людка растерялась. И стала оглядываться по сторонам в поисках помощи. Выручил водитель Рамеш. Так гаркнул на нищих, что они отскочили. И притихли в сторонке.
Этого мгновения гостям хватило, чтобы заскочить в белый микроавтобус. И навсегда покинуть место своего первого ночлега.
Все участники поездки почувствовали себя чрезвычайно обогащенными новыми впечатлениями.
Теперь путь их лежал туда, где в знойном мареве виднелся, словно повисший в воздухе, силуэт белоснежного мавзолея. Это была визитная карточка страны. Тадж-Махал.
Ротан включил микрофон и начал рассказ об истории страны.
А за окном автобуса — чудовищное смешение людей, коров, машин, моторикш, мотороллеров, тук-туков и повозок. Все это куда-то двигалось, ехало, ползло, непрестанно мыча, сигналя, фырча и газуя.
На стоянке, где собралось небольшое стадо из автобусов, к ним подошел местный гид. Это был круглолицый юноша-индиец, одетый в цветастую рубашку, едва сходившуюся в области живота.
«Наверное, студент», — подумала Крылова. И судя по всему, не ошиблась. Похоже, что парень свой рассказ о мавзолее заучил наизусть по какому-то не очень грамотному справочнику или буклету.
— Мавзолей был построен при Шах-Джахане, — вещал он. — Где-то в начале семнадцатого века. Он был королем больше тридцати лет. И когда вступил на трон, то унаследовал одну из самых богатых империй мира с бесконечным богатством, рубинами и алмазами, включая известный алмаз Кох-и-Нур. Он одобрял и покровительствовал торговцам, ювелирам, ремесленникам, поэтам, музыкантам и артистам. Но его счастье не было долговременное, потому что в четвертом году царствования его любимая жена Мумтаз-Махал умерла. И он остался один на обломках и убитый горем…
Они дружно двинулись в сторону виднеющегося вдали беломраморного сооружения. Бодро шагали по присыпанным песочком дорожкам, мимо красивых дворцов, обсаженных деревьями, водоемов и фонтанов.
Людка, совершенно очарованная, смотрела на наплывающее из синего неба прекрасное творение рук человеческих.
Белый главный купол напоминал чашку. По бокам четыре белых минарета. Прекрасное здание отражалось в зеркале водоема.
Вокруг мавзолея суетились маленькие, как букашки, черные человечки, разнообразно одетые в индийские дхоти, яркие женские платья, европейские костюмы.
— И вот какой была его жена, — продолжил свой рассказ полный, влажный от пота, кучерявый гид и показал им миниатюрный портрет женщины, по которой так убивался правитель.
Людка глянула — круглолицая, похожая на звезду Болливуда женщина с маленьким ртом и черными бровями вразлет. Со слегка сплюснутым носом.
«Видимо, от смешения кровей — монгольской и индийской», — решила она. И таких вот любят!
— Шах-Джахан построил один из самых великих монументов любви в ее память — Тадж-Махал. Но строил он его очень долго. И в конце концов разорил этим строительством свою страну и казну. Так что для него это строительство кончилось печально. В конце жизни его сверг с престола его собственный сын — император Аурангзеб. И заточил его в Агре в форте. Во дворце. Там он и доживал свои дни, глядя из окна на свое творение. Мы сейчас осмотрим мавзолей. А потом проедем в форт Агры. И увидим то место, откуда безутешный Шах-Джахан обозревал Тадж-Махал.
Гид помолчал, обмахиваясь газеткой от липкой жары. И продолжил с восторгом:
— Он собирался построить на той стороне реки еще один такой же мавзолей. Но из черного мрамора. Этот для любимой жены. А вот тот уже для себя. Но это не удалось.
Но не все в их маленькой группе были восхищены подвигом бывшего хана. Сверкнув глазами-бусинками, Мария Бархатова брякнула себе под нос:
— Это надо же, ради мертвой бабы разорить страну! И все в восторге от этой глупости!
«Не понимает она, что такое сила любви!» — думала Крылова. Подумала, но ничего не сказала. Теперь она уже взрослая женщина. И лишнего не говорит. Никогда.
Вот они уже поднялись по ступенькам на платформу, на которой стояло белоснежное здание. Здесь толпились, кучковались сотни туристов. Щелкали фотоаппараты. Многие делали селфи, орудуя палками. И сразу выкладывали свое фото в интернет.
«Ярмарка тщеславия проникла и в эти древние стены», — отрешенно смотрела на все Крылова. В глубине души она ждала чего-то. Может быть, того, что ей сейчас откроется какая-то важная тайна, которую скрывает Тадж-Махал.
Вблизи оказалось, что мавзолей не просто белый. Стены, окна, двери — все было украшено изысканными яркими цветочными узорами, сделанными из полудрагоценных камней. Цвета переливались на белом фоне, переходя из одного в другой. Казалось, что эти цветки, листья, стебли — живые и дышащие.
Завидев русских, группа индийских черноглазых, черноволосых, густо-коричневых девчушек в одинаковой школьной синей форме подошла к ним. Они восхищенно смотрели и перешептывались: «Лакшми-баи! Лакшми-баи!»
От группы отделилась воспитательница — высокая очкастая индианка в сари. И на ломаном английском спросила:
— Можно с вами сфотографироваться?
Людка недоумевающее и беспомощно посмотрела на Ротана. Но тот только улыбнулся своей загадочной индийской улыбкой.
Тогда она согласно кивнула. А заодно и скомандовала оператору Сергею:
— Сними! Будет кадр.
Девушки облепили ее со всех сторон.
Воспитательница сделала несколько кадров. Серега тоже заснял сюжет. Пригодится.
Воспитательница что-то скомандовала. И девчушки, дружно построившись в два ряда, оглядываясь и улыбаясь ей, пошагали по своим делам.
Людка помахала им рукой.
Ну, теперь все. Они вошли в резные ворота мавзолея. Шаг. Еще шаг. Вот она, тайна. Открывается.
Но за кружевной оградой, к которой они приникли, нет ничего. Просто два каменных постамента в форме саркофагов, украшенных мозаикой.
«Неужели весь этот гигантский труд, вложенный в эти бесчисленные колонны, вся эта роскошь и красота скрывают только вот это? Два каменных ящика?»
Людмила была чудовищно разочарована. Налицо имелся колоссальный диссонанс между формой и содержанием мавзолея. «Вот это и есть символ Индии? — думала она. — Неужели?»
Она чувствовала себя ребенком, которому вместо конфетки дали пустой красивый фантик.
— Тонкий синтез индийской и мусульманской архитектуры в соответствии с канонами двух великих религий, — заметила ученая Бархатова.
Людка поделилась с Марией своим соображением:
— Очень похоже на Египет! Там было то же самое. Желание посмертной славы. И забота о мертвых больше, чем о живых.
— Да! — ответила ей подруга. — Индуизм — это древнейшая религия, которой много тысяч лет. Он живет, постоянно изменяясь и приспосабливаясь к каждому новому периоду времени. Возник индуизм вообще в незапамятные времена. Осталось несколько древнейших священных книг — главная из которых Ригведа (песня знания). А также другие священные тексты. Самаведа — объединяла молитвенные заклинания и обряды. Яджурведа — книга поклонения и Атхарваведа — книга песнопений и магических заклинаний. И все это при огромном количестве богов, которым служили жрецы-брахманы. Потом появились новые священные тексты — Упанишады. Что в переводе значит — восседания. То есть сидение учеников вокруг учителя с целью передачи знания. Вот примерно тогда, в древнейшие времена, и появились в Индии так называемые касты, которые более или менее сохраняются и сейчас. На самой высшей ступени в этой системе стоят брахманы-жрецы. Сейчас название чуть изменилось на «брамины». Ниже их кшатрии — воины и правители. Еще ниже вайшьи — ремесленники и торговцы, мелкие чиновники. Основу системы составляют шудры — неквалифицированные работники.
— И все? — спросила Людка.
— Нет, есть еще вообще парии. Люди вне касты. Неприкасаемые — «дети бога». Отбросы общества. Для них — самая грязная работа, — объяснила Бархатова.
— Вы, видимо, готовились, когда ехали к нам сюда? — спросил прислушивавшийся к их разговору Ротан.
— Нет, я специально не готовилась! — ответила Мария. — Я работаю в Музее истории религии в Санкт-Петербурге. Готовлю докторскую диссертацию по теме: «Взаимодействие и трансформация религий».
— О! — удивился Ротан. — Тогда вы здесь много почерпнете. Я покажу вам храм императора Акбара, который пытался создать новую синтетическую религию под названием Дин-и иллахи (Божественная вера).
— А где он? — заинтересовалась Мария.
— Да как раз там, куда мы с вами едем. Недалеко от Агры есть древний город.
Они уже сели в автобус, но разговор не прерывался. Бархатова продолжала расспрашивать гида о кастовой системе в том виде, в котором она существует сейчас. Существует, несмотря на запреты властей и попытки ликвидировать ее.
Ротан отвечал как-то уклончиво. Было видно, что ему не нравится этот разговор. И он бы хотел его прекратить. Но кандидат наук с железным упорством все два часа дороги возвращалась к щекотливой теме, стараясь вытащить из гида все, что ее интересовало.
— Вот вы по касте брахман…
— Брамин, — слегка поправил ее гид.
— Ну да, брамин! Хотя это одно и то же. А женаты на русской женщине. И к какой касте теперь относится она?
Ротан попытался пошутить:
— У нас каста определяется и по цвету кожи! Так что белая красивая женщина всегда на пьедестале. На высшем месте…
— Это я знаю. Люди с самой темной кожей — это неприкасаемые…
— У нас в основном кастовые различия соблюдают в деревнях, — словно извиняясь, говорил гид. — Там жизнь, устоявшаяся веками. Поэтому там строго за этим следят. А молодежь в городах не особо по этому поводу… — Ротан поискал подходящий глагол и щегольнул новым русским словцом: — Заморачивается.
— Но все равно — ведь и сейчас члены касты не должны вступать в браки вне своей касты. Так ведь?
Чтобы не врать, индиец только согласно кивнул головой.
— Я вот заметила, что, когда мы завтракали в отеле, вы сидели отдельно от других. И от своего водителя тоже. Помните, я вас тогда позвала подсесть к нам, но вы не рискнули. Сделали вид, что не поняли. Ведь вам нельзя принимать пищу с другими кастами. И вы это соблюдаете? Ведь правда?!
Людка увидела, как на щеках индуса проступила краска. Он даже слегка вспотел.
Ей активно не нравился этот разговор, вопросы подруги казались абсолютно бестактными. Она искала повод как-то прекратить эти расспросы. Но повод все не находился.
— Я читала, что переход из одной касты в другую практически невозможен, — продолжала наседать Мария. — И сейчас, в двадцать первом веке, тоже. И за этим специально следят особые люди.
Ротан тяжело вздохнул, признавая, что это так:
— В каждом селе или в городском квартале есть специальный комитет или совет — панчаят — в переводе значит «пятерка». Он состоит из самых старых и уважаемых представителей касты. Они следят за соблюдением порядка в касте, заботятся о ее членах и наказывают за нарушения и проступки. Таких нарушителей вызывают на суд панчаята. И решение его окончательное. Обжалованию не подлежит.
— И это сегодня? А ведь система была закреплена аж в пятом веке до нашей эры, — блистала знаниями Бархатова. — В древнеиндийском законодательстве — законах Ману…
Их белый микроавтобус несся по зеленой индийской равнине, где на полях то там, то здесь были видны работавшие люди. Потом опять пошли городские кварталы.
И пока у ученых людей шел диспут, Людмила размышляла: «Это как же — люди между собою не общаются, не вступают в браки, даже не встречаются за столом?.. Мало того, им нельзя сменить профессию, род занятий, место жительства. Да еще они говорят, что здесь у каждого свой бог. Или божок. В каждом городке, поселке, в каждом храме. И в каждом доме. Конечно, такое общество абсолютно раздробленное, рыхлое. И самое главное — медленно меняющееся. Может, от этого у них такая нищета, расслоение? И какую роль играет в этом индуизм? Отрицательную? Вот у нас. Православие. Один Бог. Одна страна. Один народ. Раньше был один царь. Может, еще и поэтому англичане тут так долго заправляли. Пользовались тем, что не было централизованной власти. И у каждого махараджи свой бог!»
Ее мысли прервал голос Ротана:
— Сейчас мы с вами находимся в центре Агры. У памятника самой знаменитой женщине в Индии. Давайте пройдем к нему!
Все вышли из прохлады кондиционированного автобуса на палящий зной площади. И остановились у статуи.
— Лакшми-баи! Женщина-княгиня, вступившая в борьбу с англичанами во время восстания сипаев в середине девятнадцатого века…
Серега, который не забывал свое основное ремесло, уже обошел с камерой на плече конную статую женщины с поднятой саб лей в руке. Он попросил Крылову как ведущую передачи встать рядом.
Он-то первым и заметил…
— Людмила! Ё-моё! Да ты прямо вылитая она! Такой же овал лица, фигура. Все точь-в-точь. Не зря они, — он имел в виду индусов, — так тебя разглядывали! И бормотали: Лакшми-баи, Лакшми-баи…
И действительно, теперь все участники «забега» увидели поразительное сходство между этой приехавшей с севера красивой белой женщиной и скульптурой, стоящей в центре древней индийской столицы.
Водитель Рамеш, ни слова не понимавший по-русски, так прямо и пялился на нее своими огненными глазищами. И что-то шептал про себя.
Когда они снова сели в автобус, он протянул ей купленные где-то в лавочке экзотические, пряно пахнущие цветы.
Бархатова по этому поводу даже саркастически заметила:
— Вот у тебя появился поклонник и здесь. Жаль, что он не брамин.
А Крыловой в эту минуту вспомнился странный сон в самолете. Сон, так похожий на явь.
Откуда это? Неужто ее жизнь какими-то невидимыми для современного человека, тайными нитями связана с этой женщиной, погибшей в бою с англичанами?!
Да, Индия озадачивала ее. Задавала все новые и новые вопросы. Удивительная страна, с удивительной историей и удивительной религией.
«Может, все это связано с их верой в перевоплощение человеческой души? В то, что называется колесом сансары?»
— Лакшми-баи была очень интересная женщина! — поглядывая изредка на Людку, рассказывал по пути в Фатехпур-Сикри Ротан. — Отец ее был брамином. Родилась она в священном городе Бенарес. Теперь он называется Варанаси. На берегу священной реки Ганг. И вышла замуж за махараджу. Получила прекрасное образование и воспитание. А главное — воинское обучение. Умела ездить на лошади, управляя ею при помощи повода, зажатого в зубах. И сражалась с двумя саблями в руках. Рубила одинаково и с левой, и с правой руки. Когда муж умер, она осталась княгиней, по-нашему — рани. Опекуншей при его малолетнем сыне.
— И не взошла, как велит индуизм, на костер? Не сделала сати? — съязвила Бархатова. — Ведь образцовая жена должна сгореть вместе с умершим мужем?
Ротан ответил с досадой:
— Лакшми-баи была не такой женщиной. Сати не для нее. Она шла вразрез с нормами того времени.
Помолчали какое-то время. Но гид, которого, наверное, распирало что-то изнутри, вернее не что-то, а гордость за свою рани-героиню, продолжал:
— Муж умер. А она стала опекуном над приемным сыном. Но англичане захотели отнять у нее власть над княжеством. Тогда Индией фактически управляла Ост-Индская компания. Они захватили Джханси. В это время в стране вспыхнуло восстание против их владычества. И Лакшми-баи присоединилась к нему. Взяла в руки оружие. Стала защищать свою землю. И пала в бою под Гвалиором… Такая была женщина.
И тихо добавил от себя:
— Современная! Красивая! Королева!
* * *
Дорога запетляла среди зеленых полей, по краям которых возвышались стройные лохматые пальмы. И Ротан стал рассказывать о том, что в некоторых провинциях можно снимать по четыре урожая в год…
Километры до города-призрака пролетели быстро. И по обсаженной аллее они подъехали к возвышавшимся среди равнины, отлично сохранившимся зданиям из красного песчаника.
Вышли здесь из микроавтобуса. И направились в сторону этой древней жемчужины.
На зеленой равнине перед ними раскинулся большой благоустроенный город с высокими, красочно отделанными зданиями, крепостной стеной, башнями, дворцами неповторимой индийской архитектуры. Фатехпур. Город-призрак. Город-жемчужина. Город, история которого одновременно и печальна, и поучительна.
Из рассказа Ротана выяснилось, что Фатехпур-Сикри был построен недалеко от Агры императором Акбаром по совету своего мудреца-гуру.
После постройки император Акбар вместе со всеми придворными, чиновниками, охраной и приближенными переехал сюда на жительство.
Фатехпур стал новой столицей государства.
— Пройдемте! — сказал гид.
И они двинулись по улочкам этого чудом сохранившегося города.
Открытые всем ветрам здания из красного песчаника, сотни колонн, навесов, площадок рассчитаны на то, чтобы укрыть человека от палящих лучей солнца. Везде разбиты цветники, полные алых роз, калл, каких-то экзотических цветов.
И никого вокруг. Ни людей. Ни животных.
Поражало смешение построек. И отсутствие абсолютно закрытых пространств.
Вся жизнь на виду. На улице.
Они долго ходили по этому пустынному прекрасному городу.
Наконец Людмила, которую то и дело «выстраивал» для съемки оператор Серега, улучила момент и все-таки спросила о том, что вертелось у нее в голове:
— А почему люди отсюда ушли? Место ведь прекрасное.
— Ну, это отдельная история! — заметил Ротан. — Здесь, как видите, нет никаких рек. Нет и колодцев. Поэтому воду можно было собирать только в сезон дождей. Они и собирали ее. Но в открытые бассейны. Летом в жару эти водоемы зацветали. Вода портилась. Люди болели, умирали. И тогда было решено воду доставлять из Агры. Так и делали. Носили и возили воду оттуда сюда, в Фатехпур-Сикри. Это было неудобно, тяжело. И как только император Акбар умер, все население покинуло этот город. Через десять дней здесь не было ни одного человека.
«Говорят, что здешний народ от жары ленивый. А все эти гигантские постройки? А колоссальное строительство в горах? Сколько напрасного труда! Как похоже и на Египет, и на Россию, — думала Крылова. — Наши коммунистические вожди обожали бессмысленные гигантские проекты. Дороги, уходящие в никуда. Плотины. Как похожи друг на друга все эти цари, императоры, раджи, махараджи. Как беспечно и легко расточают они народные силы, таланты на ненужные вещи, призванные прославить их, тешить тщеславие и эгоизм».
— Устали, Лакшми-баи? — с полушутливым почтением в голосе спросила ее Бархатова.
— Устала! — откровенно призналась она, поднимаясь с каменной скамьи и стряхивая с шорт красную пыль.
— Сейчас я покажу вам нечто не совсем обычное. То, что вас точно заинтересует! — торжественно обратился к ним гид.
И повел их к не очень большой, но заметной каменной квадратной постройке — зданию с прекрасным куполом и четырьмя ажурными беседками по углам.
— Это храм всех религий. Император Акбар был не только великим правителем. Он пытался создать новую религию. Называл ее Божественная вера. И она объединяла в себе отдельные черты индуизма, джайнизма, учение Заратустры, ислама и отчасти христианства. Основой нового культа было поклонение солнцу, огню и свету светильника.
Они вошли под купол храма. И остановились, пораженные тем, что увидели. Из-под потолка свисали гигантские каменные бутоны лотосов. Все колонны внутри храма также были украшены этими цветами.
Поддерживали купол храма, сходясь к центру, гигантские каменные балки, разукрашенные тончайшей резьбой.
— О, как интересно! — наконец заговорила Мария Бархатова. — Я много слышала о том, что именно в Индии простой ткач Кабир начал создавать религию, которая пыталась взять лучшее из ислама и индуизма, отбрасывая различия, как несущественные. Но никогда не знала, что Акбар продолжил дело ткача.
Индиец довольно улыбался. Наконец он удивил и поразил эту белую русскую ученую женщину, которая так бесцеремонно разбирала достоинства и недостатки их религии и культуры.
Пока Мария снимала этот необычный храм, Людка любовалась открывшимся отсюда пейзажем.
Ротан о чем-то перешептывался со своим молчаливым водителем, а затем предложил им продолжить экскурсию. Загадочно улыбаясь, он провел их еще по нескольким залам. И наконец остановился посреди двора, окруженного прекрасными дворцовыми постройками:
— А знаете, где мы сейчас находимся?
— Нет! — в один голос ответили все трое.
— Это гарем императора. Видите вон тот балкон напротив? — указал Ротан на ажурный каменный балкон, с которого хорошо обозревался весь двор.
— Видим! И что? — слегка раздосадованно ответила ему Бархатова.
— Здесь, во дворе, каждый день выстраивались жены и наложницы императора. Сам он выходил на балкон. И смотрел на них. Выбирал себе подругу на ночь. Постояв несколько минут, они расходились по своим комнатам. А вечером или когда захочется император вот по этой дорожке, укрытой забором, проходил в комнату той женщины или девушки, которую он возжелал сегодня.
Людка — художественная натура — представила себе весь этот процесс любви и скорчила «козью мордочку».
Мария спросила:
— А зачем такой странный забор здесь стоит?
— Чтобы идущего не было видно. Видите, как сделано ограждение прохода? Все в дырочках — чтоб воздух проходил. Но под углом. Знаете почему?
— Почему?
— Потому, что император не хотел, чтобы другие жены видели, к кому он сегодня пошел. Женская зависть существовала всегда. И жены были соперницами. А с соперницами, бывает, женщины поступают очень жестоко, — тонко улыбнулся индиец, намекая на что-то, понятное только ему.
* * *
На обратном пути они обнаружили, что вокруг города уже вьются тучи народа.
Вообще-то Людку пугало и раздражало это огромное количество людей неопределенного рода занятий, которых она встречала в Индии повсюду. И потому она старалась отснять то, что им нужно, и побыстрее сесть в автобус.
На этот раз фокус до конца не удался. Сначала Серега попросил ее постоять рядом с укротителем змей, расположившимся прямо на дороге.
Крылова мужественно снялась рядом с гадами, которые шипели и бились в своих плетеных корзинках.
Затем их внимание привлекли две крошечные девочки, одетые, как цирковые артистки, в разноцветные трико, они прямо на горячем асфальте принялись работать. Исполнять номер.
Одна — черноглазая малышка лет четырех — била в маленький барабан. А вторая, вообще крошечная, не старше двух-трех лет, худенькая, смуглая, начала делать акробатические перевороты через голову.
Людка — не в силах сдержать эмоций — бросила им под ноги большую купюру в сто рупий и, всхлипнув, бросилась к автобусу.
По дороге в Джайпур они остановились у здания вполне современного, видимо, недавно отстроенного индийского храма. Ротан предложил посетить это сооружение, посвященное какой-то женской богине.
Перед входом надо было снять обувь. Мария Бархатова строптиво спросила Ротана:
— А зачем?
— Кожа на обуви может быть свиной. А свинья — нечистое животное. Поэтому у нас в храмах ходят босиком.
— А носки можно оставить? — спросила Людка, которая реально почувствовала прохладу еще не нагретого мрамора.
— Можно!
Они сняли обувь и пошли по площадке.
Бархатова тоже ощутила ледяной холод мрамора и недовольно прокомментировала ситуацию:
— Всё как у мусульман. Там тоже ходят в мечети босыми. Но там всё застилают коврами! Бр-р!
Однако «назвался груздем — полезай в кузов». Первый зал, в котором они оказались, содержал совсем не женских богинь. В украшенном колоннами святилище за бархатными занавесками на постаменте стояла статуя бога со слоновьей головой.
— Ганеша, сын Шивы! — пояснил Ротан. — Бог удачи, мудрости, благоразумия и устранения препятствий. У него, как видите, четыре руки. И он держит в них жезл погонщика слонов, сломанный бивень, аркан и лепешку. Сейчас он считается в основном покровителем деловых людей.
Экскурсанты внимательно осмотрели и подношения, которые оставили богу люди. В корзинках стояли фрукты, цветы, какая-то пища.
Бархатова не преминула заметить подруге:
— Помнишь легенду о минотавре? Там тоже был человек, сын царя Миноса, с головой быка. Все религии прошли через этот этап. Богов — полулюдей-полуживотных. И пошли дальше. А эти задержались во времени и пространстве.
Людка, кое-что вспомнив, добавила:
— Да! А египетский сфинкс? Лев с человеческим лицом…
— Точно заметила!
И подруги, довольные собой, поднялись вверх по ступенькам. В комнату святилища. И оказались в довольно большом зале, уставленном разноцветными статуями различных божеств: бога Вишну, его жены Лакшми и других. Рядом стояла статуя-мурти орла.
— Это Гаруда! — пояснил Ротан. — На нем Вишну путешествует.
С потолка свисали колокольчики.
— А это зачем? — поинтересовалась Людмила.
— Верующие звонят в колокольчики, когда входят в храм. Предупреждают хозяев-богов о своем визите.
Позвонили. И прошли к основному алтарю, сделанному в форме храма со шпилем.
Эта площадка была полностью покрыта ковром.
На ней, собственно, и располагалась главная богиня.
Людка удивленно смотрела на статую многорукой женщины с красивым, но тревожным лицом, сидящей верхом на тигре.
«Сколько же здесь скрыто смыслов, — думала она. — Вот она, непостижимая таинственность индуизма!»
И обойдя алтарь, благоговейно останавливается у него.
Менее впечатлительная Мария принялась расспрашивать гида:
— Что значит такое количество рук у богини?
— Чтобы женщина могла делать то огромное количество дел, которое ей выпадает в жизни! — просто ответил тот.
— А почему она на тигре сидит?
Людка прислушалась к их разговору.
— Да потому, что жизнь в большой семье, где есть свекровь, золовки, сестры мужа, другие родственники, не всегда настроенные благожелательно, подобна езде на свирепом тигре. И требуется много искусства и терпения, чтобы всем угодить. Это и символизирует тигр.
И тут словно что-то щелкнуло у Крыловой в голове. Словно какой-то занавес, полупрозрачный занавес, поднялся перед ее взором.
До этой минуты все в индуизме было для нее тайной, магией. Пронизано духом восточной мистики и чарующей древности.
Но в эту минуту что-то рухнуло. И она поняла: за всеми этими ритуалами, песнопениями, картинами, знаками и символами скрывается простая религиозная система, давно застывшая в своем развитии.
«Как любим мы где-то вдали от родины искать скрытые смыслы и тайны. Все-то нам кажется в чужих краях полным магии. Но стоит приблизиться — и сразу становится понятным, что ничего особенного нет и здесь».
Видимо, нечто подобное испытывала и Бархатова. Но как ученый она выразила свои мысли определеннее. Когда они шли к выходу, сказала, ехидно усмехнувшись и подмигнув Людке:
— У чужого мужа всегда толще… — но быстро спохватилась и перешла на ученый тон: — Народ наш вымер бы с такой философией. Проповедуй мы индуизм, мы все давно бы померли с голоду. У нас, при нашем климате, сидеть в нирване невозможно. Надо работать изо всех сил. А для индусов в самый раз. У них тут четыре урожая в год собирают. И жара за пятьдесят. Делать ничего не хочется. Можно жить так. Родился. Взял тряпку. Обвязался ею. Порылся в мусорке. Добыл еду. И никто не ощущает себя бедным. Все всем довольны.
— А скрасить эту скуку, — заметил шагающий позади них Серега, — помогает Болливуд. С его яркими фильмами. И неземными страстями. Пора нам уже ехать на фестиваль! — И затянул себе под нос: — Инчари! Инчари! Ари-ари-инчари!
III
— Делаем волнолом! — кричит Дубравин. И они втроем берутся за руки. Выстраиваются в цепочку. Поворачиваются спиной к крутой океанской волне. Дубравин оглядывается. Видит набегающий зеленый вал с пенящимся гребнем. И подает следующую команду: — Нагнулись!
Вся троица выставляет зады навстречу бушующему потоку.
Еще секунда. И теплая волна Индийского океана с разбегу бьет в их выставленные попы. Тащит к пляжу с мягким песочком.
Потом она с шумом налетает на берег. И уже оттуда начинает стекать обратно. Навстречу следующему океанскому валу.
Здесь, на самом южном краю изумрудно-зеленого острова Шри-Ланка, на высоком берегу, стоит белоснежный отель-дворец с башнями. Здесь они отдыхают всей своей маленькой семьей от трудов праведных. Пару дней назад прилетели из России, где снегом замело дороги. И пурга засыпала деревни.
Эту забаву — бороться с набегающими океанскими волнами — придумал сам Дубравин. Когда он не занят своими важными многотрудными делами, то может вот так по-ребячески плескаться в волнах Индийского океана.
Последние несколько лет они с Людкой и дочкой Дуняшей отправляются на зимние каникулы в дальние страны.
Выбором места обычно занимается Крылова. А ее почему-то тянет чаще всего в Юго-Восточную Азию.
Впрочем, не одна она такая. Массы русских туристов устремляются зимою в южные страны, где, рискуя иммунитетом, отдыхают на побережье теплых морей.
Пока есть здоровье, отдыхать там просто удовольствие.
После долгой борьбы с океанскими валами так хорошо лежится на теплом песке. И безумно приятно смотреть на плывущие по небу облака.
Но наступает обеденный час, и в отеле звонит колокол.
Вся троица, возглавляемая Дубравиным, начинает восхождение с пляжа к «кормовой базе».
Наученные большим опытом путешествий, Дубравин и его семейство весьма аккуратно относятся к питанию в таких экзотических странах.
Ресторан отеля большой. Белые столики стоят даже на зеленой лужайке, где растут кусты тропических цветов. И одно время они устраивались прямо у прудика. Под деревом бодхи. Но позавчера они увидели, как огромная ящерица — больше метра длиной — медленно шествует по траве, поводя в разные стороны длинным хвостом и обнюхивая воздух раздвоенным змеиным языком.
Так что вся троица теперь обедает только на белой веранде. В большом зале.
Перед едой полагается «дезинфекция». Как опытные путешественники, они теперь берут с собою литровую бутыль коньяка. И перед каждым приемом пищи неукоснительно употребляют его. По рюмке. Вот и сейчас предварительно поднялись на блестящем стальном лифте с разноцветными кнопочками в номер. Где Дубравин и причастился духовитым янтарным напитком. Людка тоже приняла. Но долго морщилась и кашляла. Только Дуне коньяк не полагается. Ей рекомендовано чаще мыть руки.
Слегка захмелев, они спускаются в ресторан. И принимаются «кусочничать», набирая на большие плоские тарелки то, что бог послал. На этот раз ланкийские боги послали много морепродуктов, рыбы, моллюсков, риса и курицы.
Все хорошо. Однако сегодня «дезинфекция» не помогла. Через пару часов, ближе к вечеру, у Дубравина поднимается температура. И начинается диарея.
Почти всю ночь он мечется от кровати к унитазу, одетый в меховую шапку и коричневую дубленку на голое тело.
К утру, наевшись таблеток, обессиленный Александр засыпает беспокойным тревожным сном.
Проспал завтрак. И к тому часу, когда надо было собираться на экскурсию в древний город Канди, где есть монастырь Будды с бесценной реликвией, Дубравин заявил, что общая слабость живота не позволяет ему покидать сию скромную обитель с ее удобствами.
Затем он принялся рассказывать Крыловой о каком-то странном сне, который нынче снова посетил его:
— Знаешь, Люд, как будто я плыву на пароходе. Пароход называется «Русь». И он медленно идет по большой реке. Вся наша семья на палубе. Разглядывает большое село на берегу. А посередине села, как гусь среди уток, стоит большой деревянный дом. И матушка мне говорит: «В этом доме жил наш друг». «Какой наш друг?» — спрашиваю я. «Разве ты его не помнишь?» И тут я вспоминаю черные глаза, бороду. И тепло от рук. И такой меня охватывает покой. Такая радость! И я хочу, чтоб так было всегда. Но корабль поворачивает. И село исчезает. А с ним и это ощущение…
— Так! Ты мне зубы не заговаривай! — прервала его излияния Крылова. — Ты поедешь на экскурсию?
— Честное слово. Не могу!
— Но мы уже заплатили деньги! — резонно ответила на его стенания Крылова. — И никто их нам не вернет.
После короткой дискуссии было решено. Дубравин и Дуня, которая тоже не горела желанием куда-то катить по такой жаре, останутся «в номерах». А Крылова все-таки съездит в Канди. Снимет все, что можно и нельзя. А потом на досуге расскажет семейству, а заодно и миру о своих впечатлениях.
Они проводили жену и маму до микроавтобуса, который уже стоял у входа в отель, и вернулись к себе. К телевизору.
А Людка храбро втиснулась на переднее сиденье маленького японского «Сузуки» и оказалась в компании еще с несколькими незадачливыми паломниками.
Сев, она незамедлительно сообщила гиду, что больше людей не будет.
— Вот, кажется, теперь все собрались! — пересчитав после ее слов доверившихся ему туристов, сказал маленький черный-пречерный усатый гид. — Меня зовут Раджниш, — представился он разношерстной публике, разместившейся в крошечном салоне.
«Индус или ланкиец?» — думала Людка, внимательно глядя на этого маленького и такого тощенького — «руки, как спички, а ноги, как руки» — человечка. Одет он был, однако, по-европейски. В крошечные шортики и рубашечку с короткими рукавами. «Наверное, йог и аскет!» — решила она. (Как и большинство русских людей, она видела в необычных представителях восточных народов святых и йогов, не желая признать их такой вид следствием жаркого климата и растительного питания.)
Водитель, хмурый дядечка в белой чалме, сразу показался ей сикхом — представителем индусской секты, давно, в древние времена, отколовшейся от индуизма.
«Турысты» — наши. Два семейства с пузатыми круглолицыми парнишами во главе. И две задастые тетки в распертых филеями джинсах. Все с бутылками воды.
Еще один дядечка в очках, с профессорской бороденкой. И московская тургеневская девушка с большой косой, заплетенной по бабушкиной методе. Рядом с нею худощавый, обросший на ногах и груди густыми черными волосами молодой человек.
«Полукровка!» — молча определила Крылова.
Тронулись. И покатили мимо рощ и зеленых полей. Навстречу восходящему солнцу и неизвестности.
Где-то километров через тридцать автобус покинул широкое шоссе и свернул на узкую асфальтированную дорогу, которая повела их в сторону гор и холмов. Впрочем, двигаясь по дороге, которая петляет среди плантаций и лесов, не очень разберешься, куда она действительно ведет. Ясно одно. Куда-то вглубь острова. На север.
Ехали долго. С остановками. Первая была в пальмовой роще. Там, где растут гевеи. Раджниш показал им, как добывают каучук. Надрезают ствол. Подставляют банку. И собирают в нее сок. Из застывшего сока впоследствии делают резину для всего — машин, презервативов, галош.
Народ восторгался, умилялся: «Как у нас березовый сок добывают! Похоже».
— К сожалению, теперь, когда научились производить искусственный каучук, наши плантации оказались не нужны, — грустно констатировал гид. И пригласил всех снова в микроавтобус.
Несколько раз на узкой дороге им встречались такие же транспортные средства. Людмила с ужасом закрывала глаза, когда они начинали расходиться со встречным и правым колесом сползали на обочину.
Но обходилось. Хотя не для всех. Через некоторое время на пути они увидели на обочине перевернутый грузовичок. Не сумел разъехаться.
Вторая остановка была на чайной фабрике. Тут им показали, как собирают и сушат настоящий цейлонский чай. Тот, что «со слонами». Людмила с удивлением узнала, что ее любимый «Липтон» в пакетиках — это отходы производства, остающиеся после того, как упакуют настоящий чай из листочков, свернутых в трубочки.
Здесь им, как водится, продали «без наценки» настоящего цейлонского чая.
Дорога казалась ей бесконечной. И в конце концов Людмила стала бояться, что они либо заблудились в этих бесконечных джунглях, либо…
Дело в том, что она много слышала по телевизору и читала в газетах, что на севере Шри-Ланки идет гражданская война. Какие-то тамилы подняли восстание против властей. И чего-то там требуют.
А они как раз едут на север.
И по мере того, как они двигались, ее начали мучить страхи: «А вдруг этот наш экскурсовод и водитель тамилы? И завезут нас к своим? А те возьмут туристов за милую душу в заложники!»
И Крылова начала приглядываться к обоим индусам. Прислушиваться к их интонациям, когда они о чем-то говорили на своем звучном, но непонятном туристам языке.
«То-то будет приключение на нашу голову. И чего я не отказалась от этой поездки? Надо что-то делать!» — наконец решила она. И пытаясь развеять свои подозрения и страхи, принялась задавать разные вопросы. «А вдруг проговорятся о чем-нибудь?»
— А сколько еще километров осталось до Канди?
— Ну, точно я не знаю! — беспечно и вежливо отвечал тощий маленький человечек. — Сейчас спрошу у Девадатты.
Спросил. Водитель что-то буркнул.
— Километров сто пятьдесят осталось!
Людка принялась считать в уме: «А нам говорили, что туда значительно ближе! Может, врет? Или нет?»
Снова вопрос:
— А чем знаменит этот храм в Канди?
— Это буддийский храм, в котором хранится великая реликвия — зуб Будды. Когда Будду кремировали после смерти, из огня выскочил его зуб мудрости. Жрецы подобрали его и положили в специальную коробку. Он долго странствовал. Пока не осел здесь. Так что Канди — это священный город.
А Крыловой все неймется. Она осторожно проверяет Раджниша на предмет его религиозных воззрений. А вдруг он не тот, за кого себя выдает?
— А у вас же здесь строгая религия. Буддизм малого круга?
— Да, у нас тхеравада. Мы строго придерживаемся древнего канона, который дал нам сам Будда!
Она уже многое знала, эта красивая зрелая русская женщина с «белыми волосами». Не зря каждый год зимою отправлялась в свои «экспедиции».
Была в Таиланде. Индии. Видела вереницы молодых буддийских монахов, идущих по утрам за подаянием с кастрюльками.
Клала монетки к ногам статуи самого большого в мире лежащего Будды.
Снимала передачу в Китае, поражаясь размерам Запретного города и бесконечности Великой китайской стены.
Она даже ухитрилась вылететь на Бали с первым российским самолетом. И снимала передачу там.
Но ни индуистское неисчислимое множество самых разно образных богов, ни сложнейшие церемониалы конфуцианства, ни домашние алтари приветливых жителей индонезийского острова, ни пышные процессии Таиланда, идущие мимо вывесок публичных домов, где посетителей развлекают трансвеститы, не влили в ее душу желанный покой. В каждой стране и в каждой религии, с которой она знакомилась, не было чего-то главного. Того, что дает душе гармонию и радость.
Ее неизбывная подруга Маша Бархатова, образованнейший человек, кандидат наук, уже не надеялась помочь подруге.
* * *
Ехали, ехали. И наконец приехали. Автобусик выкатил на высокое место.
— Канди, — торжественно сказал гид.
И они увидели небольшой ланкийский городок, раскинувшийся вокруг священного (а как иначе!) озера.
Городок был расположен в горах. И утопал в зелени. Из которой были видны крыши храмов, часовен и дач.
Весьма приветливое место, над которым плыли кучерявые, белые облака.
Одно слово — идиллия.
Автобус остановился на стоянке у ограды большого храма.
Храм был похож и на индийские мандиры, и на китайские пагоды. Узорчатые колокола висели перед входом в эту обитель Будды.
Туристы по длинной тропинке двинулись к резным деревянным дверям.
Поднялись по ступенькам.
Людка обратила особое внимание на бронзовый колокол, сделанный в форме цветка лотоса. Пригляделась. У основания прикреплена голова медитирующего Будды, а вокруг нее отлито изображение мифического дракона, хватающего самого себя за хвост. На юбке колокола — рельефы четырех медитирующих будд. А между ними, сверху вниз, какие-то иероглифы. Видимо, что-то из священного писания. К языку-шару колокола прикреплено колесико, похожее на штурвал с восемью ручками.
«Оно символизирует восьмеричный путь!» — догадалась Крылова. И дернула за красный хвостик колокола. Раздался тонкий, дрожащий звук.
«Как и в Индии — бога надо предупредить, что ты пришел в гости».
Увы и ах! Войти им не дали. Появился старый-престарый тощий монах в желто-оранжевом одеянии. И жестом остановил группу. Потом произнес несколько слов. Все подумали — что-то важное. Маленький гид перевел:
— Он сказал, что в шортах сюда заходить нельзя! Голые ноги оскорбляют бога!
«Ну надо же! Точь-в-точь как у нас!»
— Сейчас он принесет куски ткани. Мы наденем их поверх шорт. И тогда войдем в святилище.
Когда на всех оказались белые юбки, они наконец, сложив ладони перед грудью, вошли в двери.
В храме все было достаточно просто.
При входе на стенах — нарисованные картины из жизни Будды. Как он жил до просветления. Как медитировал под деревом бодхи. Что делал потом.
Вдоль стен по кругу — стеллаж, на котором разложены белые лотосы.
Людка все искала: где же, собственно, находится зуб Будды. Но так и не увидела. Кругом черные красивые лакированные деревянные панели.
Они прошли в главное святилище, где на постаменте, украшенном, как и колокол, бронзовыми литыми картинами, сидит в позе лотоса Будда. Вернее, его позолоченная статуя.
На колоннах, окружающих ее, торчит множество слоновьих бивней. Вокруг — вазы с букетами роскошных цветов. Вся комната застелена коврами.
Людка присела на такой ковер. Пристроилась кое-как (юбка мешает) в позу лотоса.
Сложив руки в намасте и чуть покачиваясь, она на пару минут словно отрешилась от этого мира. И принялась, как умела, молиться Будде.
Она просила его, чтобы он дал ей покой и радость. Чтобы был благосклонен к ее семье — дочери и мужу, которые остались в отеле. Чтобы на земле был мир. И люди перестали убивать друг друга.
* * *
Обратный путь был повеселее. Автобус, уже не останавливаясь нигде, бойко бежал по джунглям.
Тетки запаслись в местном магазине коньячком. И поднесли по граммульке всем туристам. Разговор стал оживленнее. Появилось много вопросов.
— Ну а женщины у вас есть монахини? — задает Крылова Раджнишу очередной вопрос.
— Да, у нас на Шри-Ланке учрежден орден монахинь. И женщины участвуют в празднествах. Ведь сегодняшняя женщина в следующей инкарнации может родиться мужчиной…
— А женщина может достичь состояния архата? — прямо в лоб спрашивает она. — Достигнуть освобождения?
— Вы знаете, — заюлил человечек, — это вряд ли возможно. В нашей традиции строгого буддизма их статус вообще-то невысок. И даже в чем-то спорен. У нас бывают западные женщины, которые идут в монастыри. Но их сразу предупреждают, что им никогда не достичь такого же состояния, как монахам мужского пола. И настоятелями в таких монастырях всегда являются мужчины-аскеты.
Пока они ведут свой философский диалог, попутчики-туристы смотрят на Крылову круглыми глазами. Откуда, мол, такое чудо-юдо? Они-то ездят развлечься, пофоткаться на фоне пагод и монастырей, постоять у алтаря какого-нибудь золотого Будды, чтобы потом рассказать об этом дома. А тут… Надо же — философ в юбке! С интересом к их диалогу прислушивается только дядечка в очках с профессорской бороденкой. Он тоже задает экскурсоводу неожиданный вопрос:
— Извините-с, что влезаю! Но почему, на ваш взгляд, сложилось такое отношение к женщине? Кстати говоря, у нас в России тоже монахини в церковных чинах не растут. Максимум, чего они могут достичь — это должности игуменьи, настоятельницы женского монастыря. С чем это связано? Ну, на ваш взгляд?
На это, подумав, помолчав с минуту, пожевав свои чувственные индийские губы, Раджниш честно ответил:
— Скорее всего, это оттого, что женщины ближе к земле, ближе к животным, чем мужчины.
— А вот на Западе так не считают! — торопливо вставляет свое замечание интеллигент. — Там в церкви есть уже женщины-епископы.
Людке не хочется спорить на эту тему. И она, откидываясь на кресло, молча прикрывает глаза. Диалог продолжается уже между очкастым дядечкой и Раджнишем. Она только слушает вполуха, как гид толкует нашему о восьмеричном пути и о трех великих ценностях буддизма.
— Если вы хотите стать буддистом, вам надо три раза повторить такие слова:
«Я иду в поисках прибежища к Будде.
Я иду в поисках прибежища к дхарме.
Я иду в поисках прибежища к сангхе».
— То есть идем к личности Будды, к его учению. И к монашеской общине? — полуутвердительно-полувопросительно повторяет наш человек.
— Вот-вот! — обрадованно кивает Раджниш на его слова. — Важно идти срединным путем, избегая крайностей. Срединный путь — вот что открыл Будда в тот момент, когда на него сошло просветление.
— Скорее это путь гармонии, чем срединный, — замечает мужичок, показывая знание учения Рерихов.
И пока они так разбираются в тонкостях восточного буддизма, Людка про себя «упрощает» эту их трескотню.
«Все наши беды и страдания от желаний. Уничтожь желания — уйдут страдания! Вот смысл их учения. А что же тогда будет?»
Мысли ее растягиваются, текут. Она только успевает заметить, что… И засыпает под гул двигателя.
Просыпается скоро. Слегка освеженная. И снова слышит все тот же нескончаемый разговор.
— Так главная цель, какая цель у вашего учения? — допытывается наш раскрасневшийся интеллигент.
— Цель тхеравады. Нирвана. Или, по-индийски, мокши. Освобождение от горя и страданий, уход из колеса перерождений в высшие сферы…
«Нирвана! — отстраненно думает Крылова. — Личная нирвана. Вечное блаженство. Уход в пустоту. Значит, те идиоты, которые оторвались от реальности, ничего не соображают, а только улыбаются, и есть достигшие нирваны? То есть не надо жить, не надо строить, преодолевать трудности. Надо просто превратиться в дебила или юродивого. И тогда будет вам счастье? А как же другие люди? Они пусть мучаются дальше? Странный этот подход. Но опять же. Даже если это путь, то сколько тут разного рода условностей, усложнений. Куча книг. Горы разного рода притч и мифов. Для человека, который не родился в этой культуре, очень трудно освоить весь этот массив, этот контент. Да и надо ли это делать? Что, Китай далеко продвинулся с помощью всех этих тысяч ритуалов, поклонов, басен? Пока они не взялись за дело по-западному, так и прозябали в нищете и безвестности. Здесь нужно что-то другое. Какой-то ключ, общий для всех, который бы двинул в духовном плане все человечество. Что-то эффективное. И одновременно простое. Но что? Вот вопрос, достойный своего решения».
Людка даже не хочет признаваться сама себе в том, что в ее подсознании сидит и дразнит, как обезьяна на крыше, мысль о том, что ей как женщине отведена в этом учении роль низшего существа. И что ей даже помыслить нельзя о том, чтобы сравниться с мужчинами.
«Они, значит, могут быть архатами. И боддисатвами, то есть просветленными, которые не уходят в нирвану, а остаются на земле, чтобы помочь другим. А мы не можем быть никем. Не нравится мне такой подход. И точка!»
IV
«Очищение белого слона» — называется эта танка. Крошечный рисунок с философским подтекстом подарил ей ученый лама, с которым она встретилась неделю назад. Ярко написанная в зелено-голубых тонах, она в аллегорической форме показывает все, что происходит с душой человека на пути успокоения и очищения ума. Перерождение ее. Бурятский художник позапрошлого века наглядно рассказал, как ведомый просвещенным ламой «слон», сначала сплошь черный, переходя через «речки» и «мосты», символизирующие определенные состояния духа, шаг за шагом белеет на этом пути. И в конце пути его ждет окончательное просветление. В виде парящего в воздухе Будды.
Тогда из Петербурга ей позвонила подруга Маша Бархатова. И таинственным полушепотом сообщила:
— Людмила! Я, кажется, встретила то, что ты ищешь.
— Что?
— К нам сюда, в Питер, приехал из Бурятии, из Иволгинского дацана ученый лама Дершиев. Очень интересный человек. Он учился в Тибете. Потом был при дворе далай-ламы в Индии. А сейчас из Монголии перебрался сюда, в Россию. Преподает. Лечит людей. Лама очень высокого ранга.
— А что он у вас-то потерял?
— Как что? — удивилась Бархатова. — У нас же тут тоже есть дацан! Храм и монастырь одновременно, — поправилась она.
— Где? — удивилась Людка. — Ты мне никогда не говорила!
— Ты не спрашивала! У нас в районе Старой Деревни с прошлого века стоит буддийский храм. При коммунистах его закрывали. Разрушали. Но он сохранился. И с начала девяностых снова функционирует. Там есть несколько монахов, живущих при храме. Идут службы. Жизнь кипит. Мы с ними тоже сотрудничаем. Они нам помогали при создании одного важного экспоната. В экспозиции, посвященной буддизму.
Людке стало интересно. Но она еще не понимала, нужно ли ей это. Ведь она столько путешествовала по миру, столько прочитала книг о духовном росте и совершенствовании! И честно говоря, сильно разочаровалась. Потому что в этой круговерти, связанной с индуизмом, конфуцианством, буддизмом, другими культами и технологиями, у нее голова идет кругом. А главное — не хватает чего-то. Какого-то ключа. Пути. Получается по пословице: «сколько ни говори “халва, халва” — слаще не становится». Сколько ни пой гимнов богам, ни приноси жертвоприношений, цветов, денег — душа не успокаивается.
В итоге она приехала. И на вокзале сошла с поезда под названием «Сапсан». Тут ее встретила дорогая подруга. И повезла на такси. Сразу в дацан.
По пути объяснила, что полное название храма — Гунзэчойнэй дацан, что в переводе значит «Источник святого учения Будды, сострадающего всем живым существам».
Храм и вправду оказался интересным. Стоял он на набережной. И сначала показался Людмиле похожим на большой комод с резьбой.
Бархатова объяснила ей архитектурные особенности.
— Само здание на берегу символизирует сидящего Будду. Колонны перед входом, — втолковывала она Крыловой, — это четыре благородные истины.
«Ну, истины так истины». Людка была настроена скептически.
Они покрутили маленькие барабаны у входа. И проскользнули через прихожую в главный зал. Его стены были расписаны разноцветными картинами. На возвышении в центре была статуя сидящего Будды, одетого в коричневое монашеское одеяние. Слева от нее еще одна, но стоячая статуя. Блестящая, как золото.
— Это изображен основатель учения тибетского ламаизма, — не замедлила сообщить Бархатова.
Но Людка больше интересовалась самим действом, которое происходило у нее перед глазами.
Бритые монахи — молодые и старые, а один еще и в желтой шапке с гребнем на голове («Как каска у древнегреческого воина», — подумала Крылова) — держали перед собой свитки и дружно пели какой-то гимн. Время от времени один из них резко и как будто в диссонанс задушевному пению бил в литавры.
В храме было сумрачно. И таинственно. Пахло чем-то странно, мистически.
Прошло время. В какой-то момент солнце неожиданно показалось из-за туч. И засветило прямо в круглое окно дацана. Свет его попал на статую сидящего Будды с нимбом за головой. И статуя засияла, засверкала всеми яркими красками и цветами.
— Хороший знак! — заметила Бархатова.
Наконец служба закончилась. И ламы начали вставать со своих мест.
Люди-прихожане, которых, в сущности, было совсем немного, тоже потянулись к выходу.
Мария Бархатова — круглолицая, чем-то даже похожая своей короткой стрижкой на этих лам — с нетерпением поглядывала на сидящего в центре монаха. Но он продолжал свой отдельный молебен, что-то напевая в нос. Его круглое лицо с черными бровями при этом выражало какую-то странную умиленность.
— Знаешь, как ни странно, у нас в стране прижился самый что ни на есть, если говорить такими светскими словами, передовой буддизм, — пояснила Мария подруге. — Он к нам пришел из Тибета. Через Монголию. Тибетский ламаизм впитал в себя все лучшее, что было в тхераваде. И все лучшее, что есть в махаяне. И все лучшее, что есть в японском дзен-буддизме. Но главное, чем он отличается: ламы выстроили систему. Иерархию. И таким образом, сегодня тибетский далай-лама стоит во главе всемирной организации. Мировой религии.
Но Людке Крыловой, честно говоря, было неважно, что буддизм — мировая религия. И продолжает развиваться на Западе. Ее интересовали собственные проблемы, собственная жизнь. И собственная душа.
А дорогая подруга продолжала восторженно рассказывать:
— А главное — это то, что они признают: только просвещенный учитель-лама может дать ответ на все вопросы, которые могут возникнуть у ученика.
Людмила подумала: «Поживем — увидим!»
Наконец лама поднялся из позы лотоса. И двинулся на выход.
Тогда они и подошли к нему. Вблизи он показался ей тогда совсем не старым. Так, лет на пятьдесят. Хотя она знала, что ему шестьдесят восемь. Голова, как и у всех монахов-буддистов, абсолютно бритая. Нос слегка сплюснутый. А вот брови прямо-таки замечательные. Красивые. Двумя дугами. Как птица на лбу. И шевелятся.
Под ними — черные, блестящие молодые глаза с большими зрачками.
И вообще, от него веяло чем-то здоровым и добродушным.
Лама остановился. Приветливо улыбнулся. И Бархатова на правах старой знакомой представила ему Крылову:
— Моя подруга Людмила Крылова, достопочтенный лама. Я вам о ней рассказывала. — И Людке: — Это ученый лама Кирти Дершиев. Светоч знания. И опора религии.
Так они познакомились тогда. И с этого знакомства начался новый путь.
Лама предложил ей пожить в дацане. И для начала посидеть на диете, чтобы очистить организм и обдумать хорошенько свою жизнь.
Не зря же Людка смолоду была отчаянной девчонкой. Даже прыгала с парашютом. Согласилась.
Сейчас она смотрела на эту картину и ждала встречи с учителем. Так она про себя уже назвала Дершиева.
В дверь постучали. На пороге появился служка — молодой улыбчивый то ли калмык, то ли бурят. Сделал намасте:
— Вас приглашает к себе достопочтенный лама.
По лесенкам и переходам она спустились вниз. В маленькой комнате-келье сидел он. Глаза внимательные. И ласковые.
— Расскажи мне, что тебя беспокоит? — просто и в то же время душевно спросил Дершиев.
Она заговорила. И странное дело — этому, в сущности, чужому, неизвестному ей человеку она подробно и детально стала рассказывать о том, чем не делилась даже с Дубравиным. О том, что боится наступающей старости, боится потерять нынешнюю благополучную жизнь. Боится за ребенка.
— Иногда просыпаюсь по ночам. И думаю, думаю!
Он долго и внимательно, вглядываясь в ее лицо, слушал эту исповедь. И когда она наконец выговорилась, произнес:
— Я вижу, что ты много знаешь. Но проблема в том, что знание это не перешло в делание. Все наши страхи и так называемые проблемы суть от наших мыслей. Они работают так. Сначала — мысль. Эта мысль вызывает эмоцию. Эмоция рождает действие. И слово, которое в сущности является действием. Совокупность мыслей, слов, поступков создают карму. Карма рано или поздно реализуется… Значит, источник наших проблем — это мысли, страхи, тревоги, сомнения. Если этот источник закрыть, то и проблемы исчезнут вместе с ним.
— Как закрыть? — опешила Крылова. И посмотрела на ученого ламу округлившимися глазами.
— Прекратить думать! — просто ответил он. — Хотя бы на первом этапе.
— Это невозможно!
Лама хитро сощурился. А потом улыбнулся:
— Для этого и существует японский «дзен». Китайский «чань». Что, проще говоря, означает «пустота». Я знаю, как ее добиться. И удержать. Для этого нужно время. И усилие. Воля. Пустота — это ключ, который откроет новые горизонты…
Она задумалась: «Но как же это может быть?» Но решила: «Была не была!»
А лама, как будто прочитав ее мысли, продолжил говорить:
— Большинство людей считают, что мысли, которые появляются у них в голове, это продукт их мозговой деятельности. Но на самом деле это не так. Мозг ничего не производит. Он только улавливает те волны, которые идут извне. Из разных слоев космоса. И человек может сам решать, какие мысли допускать к себе. А какие — нет. Но для того, чтобы добиться этого, надо сделать первый шаг. Вообще очистить чашу от мусора мыслей, которые гнут и мучают нас. Для этого существует практика медитаций.
— Но как? Это немыслимо!
— Надо не говорить. А действовать. Человек, который достиг высокого уровня развития, должен пытаться в ходе медитации разделить свой ум на две части. Активную. И пассивную. Активная является фабрикой мысли. А вторая за нею наблюдает. Наблюдает за входящими мыслями. Садись вот здесь. А можешь и просто лечь. Потому что это значения не имеет. А человеку невосточному сидеть в позе лотоса трудно. Хочешь — смотри в одну точку. Хочешь — не смотри. Главное — всматривайся в свою голову. И увидишь, как в нее влетают мысли. Но ты не пускай их, отбрасывай в сторону. Отбрасывай до тех пор, пока разум не станет чистым. Подметай мусор. Как метлою!
Не сказать, чтоб ценный совет ей удалось выполнить сразу. Но она делала это настойчиво и упорно.
И вот шаг за шагом что-то стало получаться.
В первый момент был испуг. Как же так? Мысли исчезли. Остался только легкий шум в голове. Продолжалось это буквально несколько секунд. Но именно эти несколько секунд и решили все дело.
Именно тогда она уловила, как душу ее, сердце ее тут же залила радость. И покой.
Такие состояния были в ее жизни и раньше. Но они приходили очень редко. И главное — спонтанно.
А тут она поняла, что у нее теперь появился ключ, который дает ей возможность в любое время открыть дверь в комнату, где ждет ее тишина, радость, сила и покой.
* * *
И вот уже третий день практиковалась Крылова в этом опыте. Оставаясь в уединении в этой келье с узенькой кроватью, тумбочкой и ковриком на столе, она медитировала. Постепенно достигая нужного ей состояния безмолвия разума.
Длилось оно недолго. Проходило какое-то время, и мысли возвращались.
Это было очень похоже на бросание камней в болото. Бросишь — и зеленая ряска исчезает. Открывается чистая вода. Но проходит время, и чистое зеркало снова затягивается ряской.
Она снова бросает камень. Очищает. И так происходит раз за разом.
Но она теперь знает, что ищет. Ищет безмолвие.
А вместе с этим ключом открывается путь в неизведанное, но манящее будущее.
Иногда она отдыхала. Засыпала. Иногда позволяла себе думать: «Как же так было? Я объехала половину мира, чтобы найти этот ключ. А он оказывается здесь, под боком, в России. Более того, в Санкт-Петербурге. Здесь есть то, что я искала где-то на Бали, в Индонезии, Индии, Китае, на Шри-Ланке, в Таиланде».
Утром пятого дня она спустилась в общую столовую, где обедали монахи. Спросила дежурного молодого интеллигентного русского парня в очках и коричневой накидке:
— А лама Кирти Дершиев еще в дацане?
— Он срочно улетел сегодня ночью в Бурятию. Там что-то случилось, — ответил монашек. — Но он оставил вам свой телефон. И колокольчик. А также записку.
И он протянул Людке небольшой пакет, где лежали все эти вещи…
* * *
Тот же самый таксист на «Волге», что привез их с Бархатовой несколько дней тому назад сюда, в дацан, отвез ее на Московский вокзал.
На этот раз она не проронила по дороге ни слова. Притихшая ехала по просыпающемуся городу, боясь потерять, расплескать ту драгоценность, которую она везла с собой отсюда.