I

Приготовлено было три креста. Средний — для Иисуса Христа. Крайние — для разбойников. С осужденных сняли одежды. Распростерли им руки. И стали прибивать их гвоздями. Кровь из ран лилась на землю. Но никто не слышал ни стона, ни вздоха. Только голос Христа, который молился за Своих мучителей: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают!»

К Кресту над головой Его прибили табличку. Надпись на трех языках гласила: «Это Царь Иудейский».

По окончании работы воины стали делить одежду Иисуса. Верхнюю разодрали на четыре части. А на нижнюю бросили жребий, чтобы узнать, кому достанется хитон.

Народ стоял и смотрел. Некоторые насмехались и говорили: «Других спасал. А Себя Самого спасти не можешь?»

Даже один из распятых разбойников начал злословить: «Если Ты Христос, спаси Себя и нас!»

Второй же унимал своего дерзкого товарища: «Или ты не боишься Бога, если издеваешься над страданием невинного? Мы-то осуждены справедливо, а он ведь никому ничего худого не сделал!» И добавил, обращаясь к Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда придешь в Царство Твое!»

Христос сказал в ответ: «Истинно говорю тебе — ныне же будешь со Мной в раю!»

К Кресту подошли близкие женщины. Пресвятая Дева Мария, Мария Магдалина, Мария Клеопова. И апостол Иоанн.

Иисус обратился к Иоанну и поручил его заботам Свою Мать.

Все это время за поведением распятого Христа внимательно наблюдал один из воинов. Звали его Гай Кассий.

На Иерусалим спустилась тьма. И Иисус вскричал громким голосом: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Так как по-арамейски слово «Боже» звучит как «элои», некоторые подумали, что Он зовет Илию-пророка. И стали говорить: посмотрим, спасет ли Его Илия.

Тот воин, что наблюдал внимательно и взволнованно, взял губку, наполнил ее питьем и поднес к Его устам.

И когда Иисус выпил, то сказал:

«Свершилось! Отче! В руки Твои предаю дух Мой!»

И преклонив главу, ушел.

Ударил гром. Сверкнула молния. Земля сотряслась. И камни разошлись.

Воин же и те, которые стерегли Иисуса, увидев такие катаклизмы, испугались и говорили друг другу: «Воистину, Он был Сын Божий!»

Народ тоже смутился, видя все эти знамения.

По просьбе иудейских начальников Пилат велел добить распятых и снять их с крестов.

Но пришедшие к Иисусу увидели, что Он уже умер. Чтобы удостовериться окончательно, так ли это, римский легионер пронзил своим копьем Ему ребра. И тотчас истекли по острию кровь и вода Христа.

С этого момента и до наших дней судьбы мира во многом зависят от этого куска железа, которое теперь зовется Копьем судьбы.

 

II

День не заладился с самого утра. На «разводе», где назначают на послушание, игумен сообщил ему весть:

— Отец Анатолий! А тебя вызывает владыка. Сегодня же отправляйся в епархию.

Вот новость. Как с горы камушком покатился. И в воду. Бултых!

А он собрался сегодня сходить в соседнее село.

Но приказ есть приказ. Монах — как солдат. Услышал. Встал. Отряхнулся. И пошел выполнять. На то и воля существует. Или Бога. Или архиерея. Что, в сущности, для него все равно. Надо — значит, надо!

Через пару часов на попутной машине прибыл он к резиденции митрополита.

Сегодня его никто не томил в приемной. Грозный владыка принял его милостиво и сразу. Старое не вспоминал. Как они поговорили тогда о том, кому что положено.

Тоже ведь живой человек. И есть у него своя история, которую нет-нет да и вспомнит кто-нибудь из давно монашествующих. Тот же дедушка Лука. Он-то и поведал когда-то Анатолию, как попал отец Никон в монастырь:

«Был молодой парень. Полюбил всей душой девушку. И пошел служить в армию. И пока он тянул лямку, девица закрутила роман с другим. Да и вышла замуж. Он вернулся. А она опять к нему. А Никон уже тогда был шибко верующим. И твердо заявил, что так делать — большой грех. Отказал ей во взаимности. И девка стала мстить. По-бабски. Заговорами. Колдовством. Начал он находить то иголки заговоренные, то еще какую нечисть. И от этого бесовства начал сильно болеть и чахнуть. Но к ней не вернулся. А нашел спасение в монастыре. Где со временем и стал монахом. И суровым архиереем».

За долгие годы в монастырях иеромонах Анатолий услышал немало таких историй. И сделал вывод: редко попадают сюда счастливые люди. Чаще идут от неустроенности, чтобы врачевать какие-то душевные раны. А еще он понял, что в замкнутой атмо сфере мужских коллективов всегда складывается свой особый мир. Полный преданий, легенд, мифов, несбывшихся надежд, неизвестных миру героев, чародеев, ясновидящих и святых.

Владыка напоил его чаем, задал ему пару вопросов и повелел:

— Поедешь в Н-скую лавру. Там в музее похитили одну важную вещь. Можно сказать, реликвию. Поступишь в распоряжение архимандрита Михаила. Он скажет, что надо делать!

Анатолий хотел было спросить: почему, мол, я? Но не успел. Архиерей насупил густые брови. И как будто прочел его мысли:

— Ты в свое время был следователем в КГБ. В этом деле кое-что понимаешь. А дело важное, секретное. Как сейчас говорят — резонансное дело! Внимание не привлекай. Ни с кем не обсуждай. Поезжай прямо сейчас!

Отряхнулся он. Быстро получил у казначея деньги на командировочные расходы. (Что, кстати говоря, сказало ему больше о важности дела, чем слова архиерея.) И не мешкая, отправился на вокзал.

Сидя у окошка в электричке и почитывая Житие святого Серафима Саровского, отец Анатолий по старой привычке внимательно наблюдал за окружающими. А посмотреть было на что. Бесспорно, за те долгие годы, что он провел в уединенном монастыре, люди разительно изменились. Одеты намного качественнее, чем раньше — в девяностые. Почти у всех в руках какие-то особенные телефоны с огромными экранами.

Исчезли многочисленные попрошайки. И сама электричка другая. Быстрая, удобная, с отдельными местами.

И еще он заметил, что и сам он вызывает неподдельный интерес окружающих. Так как ловит на себе любопытные, удивленные, сочувствующие, скептические взгляды.

«Что они думают, когда видят монаха? — спрашивает отец Анатолий себя. — Наверное, им кажется, что я не такой, как они? Особый. Может, думают: мы грешные, а вот монах, он человек святой! Ох, ошибаются же они! Все мы грешные. Все, кто на земле. А святые, они на небесах».

Но вывод из этих мыслей сделал практический. Сейчас разрешено в миру священникам одеваться в обычное платье. Вот все и пользуются этим. «Надо и мне испросить благословение, чтобы для поездок завести что-то. Коли дело секретное, то лучше так-то не светиться!»

Через широкие ворота мимо белостенных башен по мощенной камнем и политой свежим дождичком мостовой вошел он вечерком в этот знаменитый и богатый монастырь.

По-хорошему ему бы надо зайти в соборы, помолиться да приложиться к мощам, но время торопит. А его уже ждут.

Это молодой монашек со скучным прыщавым лицом и жалким подобием бороды. Встретил и сразу повел к настоятелю.

У настоятеля широченные плечи под рясой. И рыжая борода лопатой. Но все равно видно, что он моложавый. И грустный — по глазам под очками. И еще, судя по голосу, простуженный.

Благословились. Поздоровались. Через несколько секунд, к своему удивлению, отец Анатолий обнаружил, что в такое позднее время в кабинете архимандрита находятся еще два человека.

В глубоком кресле сидела коротко стриженная женщина с бело-розовой кожей, что выдавало в ней уроженку северных областей России. Одета в джинсы и хорошего качества куртку.

«Видно, тоже с дороги», — отметил иеромонах.

А напротив нее — круглолицый мужчина. Этакий добродушный, усатый, с полуулыбкой — колобок. Один шар (голова) поставлен на второй (тело).

Увидев некоторое замешательство на лице Казакова, архимандрит поспешил представить гостей друг другу:

— Иеромонах Анатолий! В прошлом следователь Комитета государственной безопасности.

Анатолий не стал поправлять отца Михаила и объяснять, что в девяностые ему приходилось больше воевать, чем расследовать. Если архимандрит так сказал, значит, так надо. Он свое дело знает. На такое место абы кого не поставят.

— Мария Бархатова! — представил даму настоятель.

Соблюдая этикет, женщина привстала, подала ему крепкую ладонь. Ладонь была теплая и энергичная. И странное дело, после ее пожатия иеромонах успокоился. (До этого он слегка нервничал и все пытался представить, что его ждет в этой известной на весь мир обители.)

«Колобок» представился сам:

— Полковник милиции в отставке Евгений Юрков! Последнее место работы — начальник уголовного розыска города N.

— Ну вот и хорошо. Познакомились, — продолжил молодой рыжий настоятель. — Я введу вас в курс дела. А там вы уж сами. Да, забыл сказать, Мария — доктор исторических наук, работает в Музее истории религии в славном городе Санкт-Петербурге. Наш давний… — Он помолчал, видимо, выбирая подходящее слово для обозначения тех отношений, что сложились между церковью и музеем. — …Партнер! В какой-то степени коллега. В данном случае мы привлекли ее как эксперта…

Ну что ж, партнер так партнер. Отцу Анатолию все равно. Он присел к приставному столу. И молодой розовощекий отец Михаил, покручивая в руках хорошую, дорогостоящую ручку, начал объяснять суть дела. Грамотно и толково. (Не зря же в духовных академиях учат и ораторскому искусству — для общения с паствой.)

— В нашей обители есть достаточно большой и известный музей, в котором с давних времен хранятся разные имеющие историческую и, естественно, религиозную ценность предметы, — осипшим голосом гудел он. — Музей, скажем так, не для всех. Только для людей значимых, интересных, посвященных и сотрудничающих с церковью. В его запаснике хранился один раритет, которым церковь очень дорожит, но по определенным причинам не считает нужным выставлять его на всеобщее обозрение. Это так называемое копье Пересвета. Считается, что это то самое копье, которым инок Пересвет поразил на Куликовом поле татарского мурзу Челубея. После битвы, когда русские собрали с поля оружие, доспехи, копье Пересвета было доставлено в Москву. А потом возвращено в нашу обитель. Здесь оно хранилось по настоящее время. Эта драгоценная реликвия, повествующая о подвиге наших предков, находилась…

Пока молодой архимандрит рассказывал, в голове Анатолия уже появилось с десяток вопросов, касающихся как истории копья, так и обстоятельств его хранения и похищения.

— Мы не стали обращаться с вопросом о хищении в официальные органы власти, точнее говоря, в полицию, в Следственный комитет. Дело это щепетильное и может иметь большой резонанс. Поэтому пригласили вас как опытных специалистов для того, чтобы разобраться. И найти вещь, которая является для нас очень важной.

Настоятель помолчал, шмыгнул носом и повторил:

— Думаю, что церковные власти очень заинтересованы в том, чтобы дело не получало большой огласки. Всю остальную дополнительную информацию вы получите от моего помощника. — Он старомодно позвонил в колокольчик. И в кабинет вошел давешний постный монашек, которому отец Михаил дал команду разместить гостей в лаврской гостинице на постой и ночлег. И принести всем горячего чаю.

Что и было незамедлительно сделано.

* * *

В шесть утра дежурный разбудил иеромонаха Анатолия призывом на молитву. Но тому, к сожалению, постоять вместе со всей братией в соборе не удалось. Прямо после умывания его уже перехватил все тот же «добрый молодец» с красивым именем Егорий. И едва Анатолий оделся, повел его запутанными коридорами к месту происшествия.

С глубокими вздохами шагал он мимо величественных храмов и маленьких притворов. Как славно было бы зайти в эту крипту! Постоять в подземелье у могил двух великих патриархов. Помолиться от души.

Но ему было некогда. И он торопливым шагом в развевающейся на ходу рясе прошел мимо.

«Куда торопимся?» — сетовал в душе отец Анатолий.

Но через пару минут, когда впереди показалось длинное здание духовной академии, находившейся на территории лавры, наконец прозрел: «Церковное начальство не хочет огласки. А приди мы сюда, когда начнутся занятия да придут работники, возникнут у них вопросы. Разговоры. Кто? Да что? Да зачем? Поэтому и решили осматривать место происшествия с утра пораньше, когда в корпусе никого нет. Что ж, логично!»

Здесь, у ажурных воротец, которые как бы отгораживают собственно зону монастыря от учебной, его уже ждали.

«Коллеги», как насмешливо определил он своих товарищей по этому делу, сиротливо жались у забора.

Поздоровались. Мглистое утро не располагало к особенной любезности. Так что Юрков разразился недовольной тирадой в адрес тех, кто их собрал:

— Они что, думают, что мы втроем раскроем это дело? Это только в романах о Шерлоке Холмсе да в современных детективах поиски преступника — загадка и головоломка, которую решают отдельные, особо одаренные граждане. Система должна действовать! И запускается она в работу с момента возбуждения уголовного дела. Проводится осмотр местности. Устанавливается круг лиц, возможно, причастных к преступлению. Каналы сбыта похищенного. Затем назначаются экспертизы: судебно-логическая, дактилоскопическая, баллистическая, трасологическая, физико-химическая, пищевая, пожарно-техническая. Организуется целевая следственно-оперативная группа. Подключаются к розыску, если надо, другие структуры. Система! — повторяет он. — Им бы надо сейчас снять отпечатки пальцев. Для начала. Собрать какой-никакой биоматериал. Пригласить кинолога с собакой. После хищения прошло бог весть сколько времени. Может, неделя, может, месяц. Хватились! И в группе у нас спецов — ты, да я, да мы с тобою! Не считать же специалистом ее! — Он кивнул в сторону закутанной в платок фигуры, шагающей впереди.

Отец Егорий открыл входную дверь своим ключом. И они вошли внутрь довольно темного помещения неясного назначения. Скорее всего, прихожую. Пересекли его. И вышли прямо на первый этаж учебного заведения, где обнаружили двери в обеденные палаты, или, проще говоря, столовые для студентов и преподавателей. Монах пояснил им:

— На нижнем этаже столовая и женское общежитие. Девушки учатся на регентов церковных хоров.

Поднялись по крутой лестнице на второй. Тут, судя по расписаниям занятий на стенах, располагались классы.

На третьем этаже, увешанном портретами людей в церковных облачениях, приемная начальства.

Теперь они через академическую церковь прошли на противоположную сторону здания. И попали наконец в музей.

— Эти покои или комнаты, в которых мы с вами находимся, — пояснил Егорий, — раньше назывались царскими. Потому что, когда сюда, в наш монастырь, приезжали императорские особы, они останавливались именно здесь.

Экспонатов много. Они дружно двинулись от стенда к стенду. Мимо разнообразных разноцветных облачений патриархов, драгоценных тиар, уникальных книг.

В другое время отец Анатолий с удовольствием постоял бы у необычного посоха с встроенными в набалдашник рукояти часами. Или почитал бы книги первопечатника Ивана Федорова в уникальных старинных переплетах. А может, помолился бы на древние иконы, написанные на заре христианства.

Но сейчас им было некогда. И они галопом по Европам двигались вперед.

Только притормозили и застыли на несколько минут у вещей, принадлежавших нашему самому главному святому, светлому человеку, который столько сделал для нашей истории и нашей церкви. У вещей Сергия Радонежского. Простенькая схима под стеклом. Кожаные самодельные тапочки-лапоточки. Металлическое долото, которым святой орудовал, как заправский плотник. Всё здесь. Всё на месте. А, почитай, семьсот лет уже прошло.

Так дошли они до того места, где лестница прямо из зала шла вниз. Спустились по скрипучим ступеням. И оказались перед закрытой дверью.

А у двери стояла миловидная девица. У нее было белое круглое курносое лицо, длинные ресницы и русая коса. На голове — синий платочек. Одета она была в короткую серую кофту-безрукавку. И длинную юбку в пол.

А очи у нее — голубые. Но тревожные. Как у испуганной лани.

Иеромонах Анатолий — глаз-алмаз — точно заметил, как дрожали тонкие девичьи пальцы, когда она доставала из сумочки ключи от прочной дубовой двери.

За дверью оказалась большая комната — запасник музея. Здесь стояли и лежали различные предметы. Увидев их, Мария Бархатова аж привздохнула. И Анатолий, отметив ее реакцию, спросил:

— Ну, как вам пещера Аладдина?

На что она полушутя ответила:

— Собака на сене. Такие вещи! И скрыты от людских глаз…

— И где же хранилось раритетное изделие? — спросил девицу Юрков.

Девушка молча открыла стоящий в углу этакий бабушкин сундук, окованный металлическими пластинами. Показала внутренности, где лежали аккуратно сложенные предметы культа: кадила, чаши, потиры, опахала.

— И кто первым заметил его отсутствие?

— Я заметила! — едва ли не шепотом ответила юная послушница.

— Когда?

— Несколько дней назад.

— Точнее! — продолжил свой опрос Юрков.

Анатолий начал записывать в блокнот свои наблюдения.

Бархатова поступила проще. Она достала свой телефон и быстро начала снимать внутренность кладовой. При этом она вздыхала и охала, удивляясь тому обилию предметов, которые могли бы составить гордость любого музея.

Дело спорилось. Но никуда не двигалось.

— Сюда бы сейчас вызвать экспертов да снять с этого сундука пальчики, — приговаривал Юрков, шустро отмечая все особенности места преступления.

— И собачку! — усмехнулся иеромонах. — И экспертизу органолептическую провести.

— Только не понравится все это хозяевам музея, — вторила им Бархатова, не отрываясь от камеры.

— Скажите! — сказала она молодому монашку, который с безучастным видом сидел на стульчике, пока эти звано-незваные гости рыскали по запаснику. — А нет ли описания или фотографии утраченного предмета?

Монашек по цепочке адресовал вопрос девушке. Та сначала смутилась, а потом нашлась.

— Должно быть! Несколько лет назад, кажется, делалось описание находящихся в музее экспонатов, — тихо сказала послушница. — Принести?

— Принесите! — напрямую к ней, минуя печального монашка с реденькой бороденкой, обратилась Бархатова.

— А я вот что вас попрошу, — попросил уже Егория иеромонах Анатолий. — Вы представьте мне, пожалуйста, список людей, которые знали о существовании этого копья. — И добавил: — Копья Пересвета.

Так каждый в силу своего разумения и начал работать по своей линии…

* * *

Они покинули место происшествия. А в здании уже кипела жизнь. Начались занятия. И в коридорах то и дело попадались слушатели, одетые в строгие черные кители со стоячими воротниками.

На выходе из музея уже сидел так же одетый дежурный и, уткнувшись в учебник, что-то бубнил про себя.

«Наверное, заучивает молитвы, — мельком глянув на семинариста, подумал отец Анатолий. — Да, охрана тут, как говорится, спаси господи…»

* * *

День прошел в суете. Получив описание и списки, Анатолий и Юрков начали их изучать. Патриарха и правящего архиерея они из числа опрашиваемых исключили. А вот остальных решили потревожить. Благо таких оказалось не так уж и много.

Разделили их на две неравные части.

Юркову предоставили ректора, самого наместника и двух архимандритов, имевших доступ в запасники. Ну а Анатолию как младшему по чину досталась разная прочая «мелочовка». В частности, начальник музея, пара экскурсоводов — гражданских лиц. В том числе и миловидная девушка, которая и выявила хищение.

Для отца Анатолия эти разговоры — длинные и зачастую необязательные — затянулись до самого позднего вечера. Начинал он их по старой привычке издалека. Как их учили в школе КГБ — сначала надо как-то расслабить человека, поговорить на близкие ему темы. Вызвать симпатию.

* * *

Первым в его списке был огромный гривастый монах неимоверной толщины, постоянно, судя по всему, потевший в рясе. Звали его Пафнутий. Он и заведовал всем музеем. И как выяснилось, на этой должности он был совсем недавно. Переведен сюда из московского монастыря, который является в церкви «местом силы».

От него иеромонах Анатолий узнал много интересного о церковной политике последнего времени, о делах, которые вызывали много пересудов. А вот о копье он ничего не узнал. Хотя Пафнутий считал, что его исчезновение — это заговор. Интрига, с помощью которой «враги» хотят скинуть его с должности смотрителя.

«Тоже вариант! — думал отец Анатолий. — Но маловероятный. Нашли бы что-нибудь попроще. Грехов-то у каждого немало. Тем более у такого могучего толстого аскета».

* * *

Большой интерес вызвал у отца Анатолия один из преподавателей. Он писал работу о Сергии Радонежском. И в связи с этим интересовался наследием великого старца как реформатора церкви.

Тут разговор зашел о более высоких понятиях. И Анатолий с большим интересом выслушал почти что лекцию, касающуюся современного положения церкви. И ее роли в жизни страны.

Сухощавый, интеллигентный, в круглых очках, профессор академии был одет в серый костюм. Анатолий знал, что в период гонений советской власти на церковь существовало такое понятие, как тайное монашество. Люди давали все обеты, полагающиеся монахам, но при этом вели обычную светскую жизнь. Таким наш следователь посчитал и профессора Кузнецова. Преподаватель был человек с юмором. И с парадоксальным мышлением. В ходе разговора высказал такие мысли, за которые черному монаху досталось бы на орехи.

— Знаете, на самом деле коммунисты спасли нашу церковь! — заявил он. — Ведь перед революцией ее авторитет был явно подорван. Особенно в кругах интеллигенции. Церковь тогда не смогла стать объединяющей силой, которая повела бы народ. Последующие репрессии очистили церковь. В ней остались только те, кто чувствовал в себе призвание нести слово Божие. Только самые стойкие и преданные. Церковь пала искупительной жертвой. И авторитет ее в народе вырос до невиданных доселе высот. Но, — профессор сделал многозначительную паузу, сложил губы в язвительную усмешку и пошел дальше, — но эффект оказался кратковременным. И сейчас по многим признакам я чувствую, что начался так называемый откат. Вы знаете, какой процент русских по-настоящему воцерковлен?

— Нет!

— Исследования показывают, что считают себя православными едва ли не все. А вот ходят в храм, причащаются, исповедуются процентов пять-шесть. Не более. Это ничтожно мало…

— Скажите, профессор! А в чем причина?

— Причин много. Все и не перечислить. Тут и три потерянных поколения. И общая мировая тенденция. Но главная, на мой взгляд, одна. Наша церковь начала отставать от жизни. Конечно, менять с ходу все нельзя. Это может развалить нашу церковь. Но менять придется.

— Опять обновленчество? Как в двадцатых-тридцатых годах?

— Современный человек живет сложно. В условиях острого дефицита времени. И, скажем, выстоять четыре часа обедни могут только те, кто по-настоящему воцерковлен. Остальные смотрят на обряды и ритуалы скорее как на театр…

— Опять же язык службы…

— Да, и язык тоже. В общем, все достаточно сложно. Посмотрите, что творится в Центральной России! Храмы строятся! А священников для них не хватает. И это громадная проблема. Нет пастырей добрых! А без них дело может угаснуть. Опять же состав верующих. Это в массе своей люди сельские по образованию и менталитету…

— Ну, я бы так не сказал, — возразил профессору иеромонах, вспомнив свою паству.

— Вы знаете, что в принципе церковь может быть как движущей, прогрессивной силой для народа, так и реакционной. Русская церковь, начиная от времен князя Владимира, всегда была для русского народа явлением прогрессивным, объединяющим. Православие позволило в тот момент объединить разрозненные племена в целостное государство, а из кривичей, полян, древлян создать народ. В период монголо-татарского ига, в борьбе с ним, наша церковь тоже сыграла свою роль. Не зря Сергий Радонежский отправил в поход на Мамая своих монахов-ратоборцев Пересвета и Ослябю. Этим он как бы освятил борьбу за независимость. Придал ей черты в какой-то степени крестового похода против басурман. Ну и дальше — создание общежительных монастырей с мощным хозяйством позволило продвигать государственные интересы России в самые отдаленные уголки Евразии…

Анатолию было чертовски интересно. Действительно, когда еще удастся поговорить с таким выдающимся человеком. Но «труба зовет». И он перешел к делам насущным:

— Иван Семенович! Вы использовали фотографии так называемого копья Пересвета в своей докторской диссертации наряду с другими артефактами, относящимися к эпохе Сергия Радонежского?

— Нет. Этот артефакт никак не упоминался в моей работе. И его фотографии не размещались в ней.

— А позвольте полюбопытствовать, почему?

— Ну, как бы это сказать. Старшие товарищи посоветовали. Посчитали, что история происхождения его недостаточно ясна. Легенды, мифы, понимаете, — это одно. А достоверно установленные исторические факты — другое.

— Ну почему же? Шлиман раскопал Трою, руководствуясь гомеровской Илиадой! И это всеми признано.

— Да. Ну, знаете, если быть точным, высшее руководство было против того, чтобы разглашать факт присутствия копья Пересвета в нашей стране.

— Понятно! — сказал Анатолий. Хотя толком ничего не понял. «Это скорее к Бархатовой, — подумал он. — Она специалист. Надо будет ее и спросить. Тем более что она и копается сейчас, устанавливая значимость предмета и его историю».

* * *

Схимонах встретил их суровенько.

Редкобородый «чичероне» Егорий со словами «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас» постучал в дверь келейки. Из-за двери послышалось хмурое «аминь», и весьма негостеприимный глас произнес:

— С чего вздумали меня беспокоить? Я сейчас занят!

Дребезжащим голоском, похожим на блеяние, печальный монашек продолжил:

— Мы по благословению отца наместника!

— Наместника?! — Анатолию в этом восклицании послышалось даже какое-то разочарование. Словно там, за дверью, ждали посланцев как минимум от патриарха, а еще лучше — от самого Господа.

— Ну, заходите! Так уж и быть, — смилостивился голос.

И они вошли в келейку. Небольшая, бедно убранная комнатка. На стенах распятия и образа. Книги. Стол. Стул. Кровать.

На кровати сидел густобородый мужичок с ноготок. Весь в черном. И в нашитых на одежде крестах и молитвах.

Схимонах — высшая ступень в монашестве. Затвор. Молитва. Вериги. Духовные подвиги. Так что этот Мафусаил, шевеля пушистыми белыми бровями под глубоким куколем, сам начал задавать вопросы иеромонаху:

— Кто таков? Откуда? Кто направил? Зачем?

Анатолий, как мог, объяснил старцу цель визита и свои полномочия. В конце концов диалог какой-никакой, но наладился. Правда, весьма своеобразно. Старец вещал. А Анатолий периодически вставлял свои реплики в его монолог.

— Все наши проблемы от евреев, — чеканил, рубил свою «правду-матку», кивая густой бородой и зыркая глазами из-под куколя, схимонах. — Вы посмотрите, сколько в нашей церкви русских священников! Мало. А крещеных евреев полно. Они и ведут церковь на союз с еретиками. Они хотят объединения с нечестивцами. Хотят… — он запнулся, подыскивая нужное слово. Наконец вспомнил: —…Экуменизма. Объединения с разными сектами. Русский народ на это не пойдет. Нам надо вернуть все, как было до революции. Только тогда мы сможем противостоять сатане. Это они и унесли копье. Продали его, как Иуда Христа. За тридцать сребреников.

Анатолий уже был знаком с такими людьми. И они ему активно не нравились.

«Видимо, он считает, что сидение в затворе само по себе сделало его непогрешимым. И от этого его так распирает».

А старый схимник — явно русский националист — чеканил фразу за фразой дальше:

— Из лагеря социализма мы попали прямо в лагерь капитализма! В России в силу ее богатств не должно быть бедных! Надо спросить у власть имущих, каким образом русское богатство стало основой для развития Европы, других стран мира, а не для развития русского народа. Конец света пришел, но никто его и не заметил! Россия — опечаленная страна!

«Красиво говорит, — думал отец Анатолий, выходя на улицу. — А главное — убежденно. Видно, думки у него не о душе, а больше о делах мирских. Наш родной, классический националист. Только, к сожалению, это не высокий, утонченный, интеллектуальный, умеренный русский национализм, который многие сейчас проповедуют в верхах. Это национализм кухарок и шоферов, принимающий грубые и отталкивающие формы. С его простой и от этого массово привлекательной формулой: «Бей жидов — спасай Россию!» Дай им волю — они развалят страну своей непримиримостью. И упертостью. А ведь национализм в нормальной дозе способен двигать народ вперед. Да, все дело в мере. Ох и раззадорил меня старый! Спрятался в келье. И думает, что держит Бога за бороду. Гордыня! Вот я какой! Легко любить ближних, сидя где-то в стороне от жизни. А ты полюби их, когда они тут, рядом. Нет, в старые меха не налить новое вино. Впрочем, что это я взялся судить. Ведь сказано в Писании. А я не сдержался. Ох, грех, грех какой! Прости Господи!»

* * *

С некоторым запозданием пришла и девушка. Миловидное, московское такое круглое личико. Нежный овал. Грусть на лице.

Одета, как обычно. Скромница. Юбка в пол. Туфельки. Коса. Платок. Но грудь высокая. Созревшая.

Казаков, как и перед каждой встречей, каждым разговором, и анкету проштудировал, и все, что можно здесь узнать о человеке, узнал.

Девушка из порядочной, верующей семьи. Училась в университете. Знает три языка. В миру умница и отличница не нашла себя. Друзей особых не имеет. Подруг — тоже. Замкнутая. Свои обязанности выполняет тщательно и пунктуально.

Она и обнаружила пропажу копья. Сразу доложила смотрителю музея. Тому, волосатому. Поэтому с нею разговор без дальних околичностей. Все просто и понятно. Сначала под копирку:

— Год рождения. Адрес. Образование. Фамилия, имя, отчество?

Казалось бы, простые вопросы. И бояться ей нечего.

Однако что-то пошло не так. Она явно зажималась. И что-то — он чувствовал — в ней как-то внутри напряглось.

«Странно, — думал Анатолий. — С чего ей напрягаться? Хорошая русская девчонка. И что она так перебирает этот свой платок?»

— А когда вы впервые узнали о существовании копья?

— Ну, несколько лет назад, когда я пришла сюда на работу.

— Кто вам о нем рассказал?

— Да бывший руководитель нашего музея…

— Понятно! А вот вы лично как думаете? Кому оно могло понадобиться?

Отец Анатолий явно уловил вибрации страха, которые один человек всегда чувствует в другом, а он, монах и исповедник, подавно. Был солдафон. А вот в монастыре утончился.

— Я… я не знаю! Кому может понадобиться такая вещь. Старая…

— Старая или старинная?

— Н-не знаю!

— Ну ладно! А вот скажите, пожалуйста, у кого еще имеются ключи от этого сундука, где хранился раритет?

— Наверное, у директора. Да мало ли у кого! Туда многие заходили. Кто по науке, кто из любопытства.

— Многие — это кто? Конкретно.

— Ну, вот профессор Кузнецов. Он интересовался. Недавно появился студент духовной академии. Такой любопытный мальчик.

— А как фамилия этого студента, который интересовался?

— Я… я не знаю! Такой чистенький, прилизанный. Ходит с книжкой всегда!

— Вы мне его покажете?

— Ну конечно!

— А вот к вам экскурсии ходят разные. Их кто направляет? Или они идут через кассу?

— Нет, экскурсии у нас только для доверенных людей. Они договариваются с руководством. И приходят. Чаще всего их сопровождают экскурсоводы. Или кто-нибудь из наших людей. Ну, из лавры. Или из академии.

— Понятно! А вот кто-нибудь из экскурсоводов проявлял какой-то интерес к копью? Или из экскурсантов спрашивал? Просил показать?

— На моей памяти такого не было. Хотя, кажется, был один случай. Приезжал человек из Москвы. Его водили. Кажется, он писатель. Что-то искал у нас для своего романа. Он спрашивал. А что, мол, кроме того, что есть в музее в экспозиции, есть еще в запасниках?

— А как его фамилия? Этого писателя.

— То ли Климов, то ли Дубовин. Точно не помню!

Так говорил он с нею. На разные лады, в разных интерпретациях, как учили, задавал вопросы по теме.

Но зацепки — явной, как таковой — не было. И получалось, что дело не клеится.

 

III

Отработали свои задачи. Собрались на совет. Или, точнее, на рабочее совещание.

Евгений Юрков — кругленький, живой и позитивный человек с полуулыбкой на устах — начал его с простых и понятных слов:

— Ну что, ребята! Зацепиться практически не за что! Я опросил всех высших должностных лиц. Никто из них никакой ценной информации не предоставил. Да и вообще, для них это не событие. Ну, подумаешь, в музее потерялась какая-то вещица. Вот так вот. И мне вообще трудно понять, зачем и для чего нас собрали. И кому это понадобилось, раз никому это не нужно? Для галочки? Мы, мол, искали. Для отвода глаз? Или для чего-то другого? В общем, я стал подумывать о том, а не отказаться ли мне вообще от этого дела? Пусть передадут в полицию. И там, как хотят, так и воротят…

Видно было, что старый сыщик разочарован общим отношением к их миссии. А также настроем в церковной корпорации.

Он сел в кресло и откинулся на сиденье.

Пришла очередь иеромонаха. Его доклад был сух и краток:

— Зацепок нет. Подозреваемых тоже. Есть только какое-то странное ощущение: не все чисто у этой девушки, Веры Нерадовой.

— Это какой? — переспросил Юрков.

— Той, что нашла пропажу. И доложила вышестоящему руководству. Она тоже вроде бы ничего не знает. Но очень сильно, как-то неадекватно волнуется от каждого заданного вопроса.

— Мало ли отчего человек волнуется, — вступилась за девушку Бархатова. — Может, у нее нос не напудрен. Или маникюр не в порядке. Или вы ей очень понравились. Вот она и волнуется, — подколола она отца Анатолия. — Пришел такой вот импозантный мужчина. Позвал на свидание. И вместо комплиментов — давай вопросы задавать. Тут поневоле заволнуешься.

Все рассмеялись. Напряженность спала.

— И все-таки что-то с нею не так, — заметил иеромонах. — Странная какая-то девушка. Надо бы поближе поинтересоваться ее окружением. И в конце концов, я тоже считаю, что при наших невеликих возможностях без содействия системы не обойтись…

— Система, система. Нет у нас никакой системы, которая работала бы «без смазки», — заметил Юрков. — Отправишь ты запрос и будешь ждать год, пока тебе соблаговолят ответить. Мы не в СССР теперь живем. Все эти экспертизы, мероприятия, планы всяких перехватов сегодня вообще малоэффективны. Кругом расхлябанность, взятки. Не знаешь, на кого и положиться. Новые времена. Хотя, впрочем, не все так плохо. Сегодня техника развилась до такой степени, что каждый человек каждую минуту находится под колпаком. Позвонил по телефону, а разговор записан. Снял деньги с кредитки — опять оставил след. Написал сообщение — зафиксировал свои взгляды в интернете. Это надо использовать! А система умерла. Нету ее больше… А так, черт знает что! — вырвалось у него.

Анатолий в недоумении смотрел на товарища. Для него все это было в новинку. Он, сидя в отдаленном монастыре, где нет телевидения, компьютеров, новых систем связи, и представить себе не мог, как изменился мир. И в лучшую ли сторону изменился?

Прервала молчание Мария Бархатова.

— Мальчики! — тоном строгой тети сказала она. — Не ругайтесь. И не шалите. Мне кое-что удалось узнать.

Оба переключили внимание на нее.

— Моя задача была выяснить — что же на самом деле мы ищем? Потому что сведения, которые сообщили нам «заказчики», туманны и не до конца проясняют ситуацию. И потом вот это нежелание обращаться в официальные структуры. Странно все как-то. Если бы все было чисто, то что скрывать?

— Ну и что получилось? — прервал ее монолог теперь уже Юрков. — Конкретно?

— Я покопалась в литературе, поговорила со специалистами по истории религий, истории оружия. И сделала для себя какие-то выводы. Что это за копье такое? Которым дорожат, но о котором все говорят шепотом. Итак, первый факт. Копье было вручено нашему иноку Пересвету перед Куликовской битвой. А потом возвращено в обитель. Но откуда оно появилось в обители? И здесь мне помогли наши специалисты — историки. По тем фото, которые нам предоставил музей, они достаточно уверенно заявили, что такие копья в России не ковались. Форма не та. И что это копье очень похоже на римское. Копье римских легионеров. Причем знатоки, специалисты по древнему оружию, говорят, что это не копье римского пехотинца, так называемое хаста, и не копье кавалериста, так называемое пилум. Это копье типа лонхе, стоявшее на вооружении легионеров военных гарнизонов. Странно, правда? Сергий Радонежский вооружает своего инока копьем римских легионеров? Зачем? И вот тут есть интересная версия. Как известно, Московское княжество в тот период времени поддерживало тесные связи с Византией. В частности, митрополит Алексий, тот, который был воспитателем героя Куликовской битвы, великого князя Московского, тоже посетил Византию в тысяча триста пятьдесят четвертом году. Где и был поставлен митрополитом Киевским и всея Руси. Там много деталей. Из Константинополя в то же время был доставлен ряд артефактов, которые мы видим сегодня в музее. Это, в частности, крест-мощевик, которым Патриарх Константинопольский Филофей благословил преподобного Сергия. Интересно, правда?

— Любопытно! — заметил Юрков.

Анатолий тоже с нескрываемым интересом смотрел на Бархатову. До сих пор он не понимал даже, зачем ее привлекли к работе. Чем она может быть полезна? А сейчас она его, можно сказать, заинтриговала.

«Какая умная баба! — думал он, глядя на нее. — И симпатичная…»

— Так вот, — продолжала Мария. — А что если Алексий привез и это римское копье? Но тогда возникает вопрос: как оно попало к преподобному Сергию?

Здесь тоже есть версия. Перед смертью, зимой тысяча триста семьдесят восьмого года, митрополит Алексий встречался с преподобным Сергием. Он хотел, чтобы Сергий стал на его место. Был митрополитом. Но тот отказался. И митрополитом оказался архимандрит Михаил. Личность странная и, я думаю, не слишком симпатичная святителю Алексию. А что если при этой последней встрече двух великих деятелей церкви Алексий и отдал это копье, доставленное из Константинополя, Сергию Радонежскому?

— А зачем? — спросил глядевший на Марию как зачарованный иеромонах Анатолий.

— А вот этого я пока не знаю. Надо подумать, порыться в архивах.

— Зато, во всяком случае, мы теперь знаем, что ищем, — заметил Юрков. — Копье-лонхе легионеров римского периода. Будем искать. Будем искать это самое лонхе. Но сначала надо искать людей, которые таким оружием интересуются.

Они еще раз определились — кому куда. И разошлись.

 

IV

Позвонил Юрков:

— Слушай, товарищ! Давай подъезжай сюда!

За небольшое время совместной работы они уже успели перей ти на «ты».

— Куда сюда? — переспросил его Казаков. В этот момент он находится рядом со столицей нашей Родины. Приехал по делам своего маленького монастыря. А точнее говоря, был в Софрино на фабрике по производству богослужебных вещей.

— Тут такое накопалось! Не дай бог!

— Чего это ты о Боге заговорил? — удивился иеромонах, давно понявший, что полковник милиции в отставке — полный, окончательный и бескомпромиссный атеист.

— Заговоришь тут. Давай срочно сюда!

— Первой же электричкой!

Анатолий доехал быстро. Подвез отправлявшийся в ту же сторону московский монах из большой, хорошо устроенной обители, судя по всему, принадлежащий к тому новому монашеству, которое в тучные годы поднялось в столице, как на дрожжах. Ряса на нем тонкая, особого щегольского пошива. Подстрижен он, как видно, у очень хорошего парикмахера. Борода холеная, аккуратная. Очки фирменные — «Марк О’Поло». Руки чистые, ногти полированные. Сам видный. И автомобиль — BMW.

Столичное монашество резко отличается от них — лапотников расейских. Вращается оно среди светских людей. Исповедуют и банкиров, и чиновников, и звезд шоу-бизнеса. Всем нужно прощение немаленьких грехов. Все хотят попасть в райские кущи.

Пойдет такой высокий человек в церковь, где какой-нибудь заскорузлый священник в пропахшем потом, потрепанном облачении будет тебя пытать о грехах? Нет, конечно!

Для богатых московских людей как бы образовалась своя церковь. Красивая. В золоте. Богатые и жертвуют хорошо.

Так что Феогност соответствовал.

Встретились они в хорошем месте. В ресторане. У старого товарища Алексея Пономарева.

Алексей тоже не бедствовал Решал по-прежнему проблемы разных людей. Помогал. Такую он избрал стезю — бывший тело хранитель первого и последнего президента СССР.

По дороге завязался интересный разговор. О новом веянии в церковной жизни. Точнее, о разделении крупных епархий. И о соответствующих изменениях в кадрах.

— Понимаешь! — излагал свое видение щеголь Феогност. — При таком разделении в каждой области появляются два, а то и три епископа. Раньше как было? Один губернатор. Один митрополит. Они общались на равных. А как теперь строить диалог с властью? Какой из архиереев главный? С кем губернаторы будут решать вопросы? Если будет три представителя церкви?

— Я слышал, что это связано с нашими международными связями, — не преминул щегольнуть своим знанием дел церковных иеромонах. — В одной Греции имеется восемьдесят шесть архиереев церкви. В украинской церкви тоже их больше, чем у нас. А страна-то маленькая. Вот, стало быть, в случае Вселенского Собора получится, что мы не будем иметь преимуществ при голосовании…

Помолчали, глядя на дорогу.

— Может быть, он хочет, чтобы церковь была ближе к простому народу? — снова высказывает задумчиво свои предположения отец Анатолий.

— Да это все вилами по воде писано! — Отец Феогност разра зился целой тирадой. — Скорее всего, в церкви возникло напряжение. Появилось много молодых карьеристов, которые тоже хотят возвыситься. Сам Патриарх как-то выступал по этому поводу. Вот им и дают дорогу. И возможность себя показать!

— Может, он хочет отдалиться от власти? Боится, что эта власть долго не продержится? А когда рухнет, как в семнадцатом году, под руинами погребет и церковь?

— Кто его знает?! — философски заметил отец Феогност, сворачивая на кольцо.

* * *

Собрались все.

У Юркова лицо было радостное. Просто расплывалось в улыбке.

Бархатова немного приболела, ее знобило. Но она держалась молодцом.

Молодой архимандрит, которого до сих пор особо не посвящали в результаты поисков, тоже был тут.

А Юрков накопал нечто, с одной стороны, странное, а с другой — обнадеживающее. Впрочем, он не крутил, не вертел, а сразу, что называется, взял быка за рога:

— Конечно, мы могли бы достаточно долго и, может быть, успешно проводить розыски по классической методике, но я исходил из того, что всякий современный молодой человек, а уж тем более молодая девушка, не может отказаться от современных гаджетов и средств связи. А также тех возможностей, которые они предоставляют в сфере общения. — Видимо, Юрков долго готовился к произнесению этой речи и выучил ее наизусть. Поэтому преамбула показалась всем длинной. — Так вот. Исходя из этого постулата…

— Короче, Склифосовский! — не выдержав, подначил Казаков. — Что ты накопал?

Юрков сбился с тона. И уже обиженно, но просто произнес:

— Мы покопались в компьютере этой девушки, на которую ты обратил особое внимание. Поискали ее аккаунты в соцсетях. Почитали переписочку!

— Фи, как вы могли! Подсматривать, подглядывать… — в свою очередь съязвила Бархатова. — Как не стыдно! Переписку девушки читать…

— Посыпаю голову пеплом. Если бы не воля покойной матушки…

— Да хватит вам ерничать! — не выдержал Казаков. — Выкладывай, что ли!

— В общем, сухой остаток. Переписывается она с одним молодым человеком. Ну, значит, там, где знакомства. И в своей переписке он сильно интересуется местом, где она работает. То бишь музеем. Говорит, что тоже имеет интерес к истории. Даже учится на историка. Ну а она, дуреха, ему выкладывает все о своем музее. Хвастается раритетами. В том числе и этим самым копьем Пересвета. Короче, у них знакомство, переросшее сначала в роман по переписке. А потом уже в настоящий роман. На почве совместных интересов. Назначаются встречи. Несколько раз в Москве. И два раза он приезжал сюда. Последний — как раз за две недели до исчезновения копья.

— А что из этой переписки можно сказать о личности этого героя нашего романа? — спросил Казаков. — Кто? Что? Откуда?

— Ну, это было тоже делом техники.

— В тихом болоте! — удивился теперь уже и наместник, до сего момента спокойно сидевший в своем кресле.

— Его зовут Фарид Ниязов. Отец — татарин. Мать — узбечка. Вот такая взрывоопасная смесь, — продолжил Юрков. — Учится в Москве. В институте. Я нашел его сотовый телефон. И попросил распечатку переговоров. У этого парня очень обширные связи. И не только в России. В Киргизии, Казахстане. А главное, за последние полгода он много раз общался с турецкими товарищами. Но говорили они не по-русски.

— Так что же это получается? Девочка крутит роман. Невинная овечка хлопает глазками, когда мы ее спрашиваем о том, интересовался ли кто-то копьем. А она водит нас за нос! — заметил Казаков. — О-ля-ля!

— Да, водит за нос! — глубокомысленно повторила Бархатова.

— Водит или не водит — надо все выяснять! — отчеканил Юрков.

— Будем теперь уже допрашивать? — спросил Казаков.

— С пристрастием! — пошутила Бархатова.

Казаков уловил в ее тоне что-то игривое, женское, то, что предназначено только ему — иеромонаху Анатолию. Какой-то намек.

И он покраснел. Потому что сегодня ночью снилась ему она — Мария Бархатова. И снилась в таком виде! Ох, упаси Бог! Да и вообще, что-то между ними происходит. Чувствует он, как тянет его к ней. Тянет, ну просто сил нету. И хорошо ему тут с нею сидится. И хочется продлить общение.

* * *

Девушка Вера миловидная. Платье в пол. Когда увидела их грозную троицу, видно, что-то почувствовала. Стушевалась. Пошла красными пятнами. А когда Юрков, так сказать, принял грозный вид всезнающего следователя и напрямую задал вопрос:

— Что ж ты, Вера, так нас обманываешь? Правду про своего Фарида не говоришь? — тут она и раскололась.

Захлопала глазками. Слезки-то потекли по щечкам.

Бархатова дала ей платочек, чтобы вытирала.

А дело-то, оказалось, выеденного яйца не стоило.

Жила-была девушка Вера. Очень даже хорошая девушка из верующей семьи. Папа, мама, так сказать, интеллигенты в третьем поколении. Дочечку воспитывали в строгих правилах то ли советской, то ли уже российской действительности. Так что знала Вера аж три языка. А вот любви не знала. Сторонились ее, такой вот несовременной, мальчики.

А любви-то, понятное дело, ой как хочется. Да семью, да детей!

Ну, со временем родители тоже поняли, что дали маху. И решили все исправить. Определили на работу в музей при духовном учебном заведении. Может, найдет русская красавица себе парня среди молодых студентов.

Но объявился «красный молодец» откуда не ждали. Из интернета. И давай девке голову морочить. Комплиментами да лайками сыпать. Закружилась девичья головка. Наконец-то он пришел! Тот, кого она так долго ждала.

— Он попросил меня показать ему наш музей. Приезжал в лавру! — всхлипывая, рассказывала Вера о своей неудачной любви. — Мы разговаривали. И я даже сама не понимаю, как он уговорил меня показать это самое копье.

— А потом попросил тебя дать его на время? — подсказал Юрков.

— И я… дала! — снова залилась слезами девушка. — Он говорил, что хочет показать его знакомому специалисту в области холодного оружия. И как-то так он меня уговорил. Сказал, что вернет копье через три дня. Но… не вернул. Я ему звонила. Говорила. Он все обещал. А потом пропал. Перестал отвечать на звонки.

Казакову, как когда-то на заре его работы в органах, стало даже жалко ее — дурочку. Такую умную, грамотную, много знающую, но дурочку.

Он даже подумал про себя: «Времена меняются, а девчонки наши так и остаются верными сами себе. Ищут любовь. Этим и пользуются проходимцы всех мастей».

— А почему же вы не рассказали всей истории сразу? — задал сложный вопрос Юрков. — Надо было, раз уж так случилось, все и рассказать.

— Я думала, что он вернется. И вернет копье. А потом испугалась, что рано или поздно его хватятся. И решила: лучше сама открою пропажу. Тогда на меня и не подумают.

«А она, оказывается, не так и проста, как мне показалось. Да, видимо, не зря у нас сложилась поговорка, что в тихом болоте черти водятся. И вообще, даже здесь есть кое-что, что она скрывает. Видно, не только о любви он с ней говорил. Может, и о религии тоже».

— Ну а как вы думаете? — спросил Казаков. — Зачем ему это копье?

— Я не знаю! — ответила она. — Может, продать. Может, для себя. Но он очень им интересовался. Все спрашивал — как оно попало к нам. В музей. Почему так называется…

По ее тону, усталому и такому равнодушному, Казакову стало понятно, что она уже пережила эту историю. И начинает успокаиваться.

Они отпустили девочку. И она ушла, написав в своих показаниях на листке все, что им было нужно.

— Ну, теперь вроде ниточка есть, — заявил самонадеянно Юрков. — По телефону, компьютеру, машине мы его вычислим. Человек сегодня полностью просвечивается. Нет даже смысла следить за ним, гоняться по стране. Мы его найдем!

— Это если он такой одиночка-любитель раритетов, — неожиданно вступила в разговор Бархатова. — А я подозреваю, что здесь вовсе не простой интерес.

— А в чем дело? — поинтересовался Казаков, теперь уже открыто любуясь ею. Он в эти минуты думал о том же самом. Что встреча эта с Верочкой, история с копьем вовсе не случайность. Не шалость мальчишки. За ней прослеживается точный расчет. Но мысли эти он от себя отогнал. А она их высказала.

Ох и нравится ему эта умная баба из музея. Прямо с такой хоть в разведку. Хоть куда!

И он мысленно представил себе это «хоть куда»… И тут же стушевался. Что за хрень?! Он же монах, дал обет безбрачия, целибата! И столько лет его хранит!

Знал бы кто — как ему дался этот самый обет. И его сохранение. А тут…

«Вот он, бес, — подумал отец Анатолий. — Подстерег, зараза!»

Но, с другой стороны, ему почему-то было приятно это проявление, «шевеление» силы жизни, несмотря на столько отшельнических лет, сохранившееся в нем.

— Надо понять: зачем ему это копье? Да еще татарину. Нужно понять ход его мыслей, — снова заговорила Бархатова. — А ход его мыслей можно понять только тогда, когда мы до конца разберемся или хотя бы выстроим версию появления этого копья.

— Ну, вы выстраивайте версию! А я уж об этом мерзавце за неделю выясню все! Поговорю с нужными людьми. Попрошу собрать на него и электронное, и обычное досье. Так что за работу, товарищи! — Повторяя знаменитые слова Хрущева, Юрков покинул помещение. И забрал с собою показания Веры Нерадовой.

Ушел и отец наместник.

Казаков остался с Бархатовой один на один. И чтобы как-то прикрыть свои несвоевременные мысли, заговорил о нейтральном:

— Вот, Мария Федоровна… Вы работаете в Музее истории религии. И наверное, много знаете. Но все-таки — кто вы? Православная?

— Я православная буддистка, — со смехом ответила она.

— Это как? — удивился Казаков.

— Понимаете, Анатолий, — теперь уже серьезно заговорила она. — Я верю в то, что есть некая сила, которая действует по неведомым нам законам. И действует во все времена. Даже тогда, когда человека не было и в помине. А люди уже, исходя из уровня своего развития, персонифицируют эту силу в виде богов, ангелов, демонов. И так далее. В древнейшие времена они наделяли этой силой животных, гром, реки, деревья. Короче, от жуков-скарабеев в Древнем Египте эта сила персонифицируется до Богочеловека в христианстве. То есть, если говорить серьезно, то по мере изменения человека, его духовного роста, менялись и его представления о божествах. В древнейшие времена это были животные. Потом боги стали такими же, как люди. Возьмите хотя бы греческих олимпийских богов. Они так же любят, грешат, завидуют, вмешиваются в человеческие распри. Воюют на той или другой стороне. Потом из сонма богов выделяется главный. Приходит единобожие… Ну, в общем, что тут говорить? Когда знаешь, как зарождалась та или иная религия — понимаешь, что нет ничего вечного. Я, как ученый, в той или иной мере знакома с сотней — как минимум — культов. И ранее практиковавшихся. И ныне существующих. А когда видишь, откуда что растет, ко многим вещам относишься иначе. Иногда скептически.

— А христианство?! Православие? Это единственно правильное учение?!

— Если судить по известным нам фактам, то на первом этапе христианство было просто сектой, родившейся в лоне иудейской религии. Поэтому с ним и поступали так жестоко. И сейчас у нас с сектантами не церемонятся. А уж в те времена!..

Удивленный и даже слегка смущенный, Казаков замолчал. Ему нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.

— Есть много заимствованного! — понимая, что уязвила собеседника, но все равно стараясь уж выговориться до конца, продолжила Мария. — Сыны божии, кстати говоря, были и до христианства. Вспомните Геракла, который был сыном Зевса и земной женщины. А египетские фараоны, объявлявшие себя богами?

Мария уже ушла, а Казаков еще долго смотрел на дверь, закрывшуюся за этой интересной и знающей женщиной.

Неожиданно ему подумалось: «А ведь история святого Георгия, побеждающего змея, очень напоминает историю Персея, который уничтожает морское чудовище и выручает дочь царя Андромеду!»

 

V

Через неделю команда собралась в том же месте и в том же составе. Иеромонах и полковник застали Бархатову с толстенной, в тисненом золотом переплете книгой в руках. При виде своих товарищей по делу она отложила ее и воскликнула:

— Эврика!

Посидела какое-то время молча и, внимательно посмотрев на недоумевающих «ребят» из-под круглых очков, добавила жарку:

— Я, кажется, наконец могу построить, как вы говорите, версию!

Оба ее «подельника» с интересом воззрились на ученую даму. Только у Казакова вместе с интересом проглядывало восхищение и даже чуточку благоговение. А у Юркова проскальзывал скептицизм. Он словно бы говорил взглядом: «Ну-ну!»

А она начала импровизировать, отталкиваясь от тех скудных фактов, которые имела в наличии. И речь ее была весьма и весьма любопытна:

— Итак, копье появилось в наших исторических преданиях в тысяча триста восьмидесятом году. Перед битвой с монголо-татарами на Куликовом поле, как известно, преподобный Сергий Радонежский благословил князя Дмитрия Донского на поход. А чтобы придать этому походу характер священной войны против басурман, дал князю двух своих иноков — Александра Пересвета и Родиона Ослябю. И кроме того, возможно, дал Пересвету это копье. Но откуда оно у него было? И почему Сергий Радонежский абсолютно недвусмысленно сказал князю, что его ждет полная победа над Мамаем?! И вот тут мы вступаем в область догадок и предположений. А что если эта уверенность связана с копьем? И копье Пересвета — не просто старинный артефакт, а как-то связано с древними легендами и мифами, которые до сих пор волнуют воображение историков…

Известен факт, что митрополит Алексий посещал Константинополь. Прожил там почти год. И был поставлен на Киевскую митрополию. Известно также, что Константинопольский Патриарх Филофей благословил Сергия Радонежского крестом-мощевиком на новые подвиги во имя православной веры. Если учесть, что из Константинополя на Русь ехали и невесты для великих князей, то связи у Московского княжества и Византии были очень, я бы сказала, плотные.

Анатолий с восхищением смотрел на Марию и радостно улыбался. Юрков же разочарованно хмыкнул:

— Это мы уже слышали в прошлый раз!

— Что такое тысяча триста пятидесятые годы для Константинополя? Это уже не могучая империя, включающая в себя десятки народов. Это небольшое государство, которое со всех сторон теснят враги. И славяне, и их, условно говоря, идейные противники — крестоносцы. В таких условиях вполне возможно, что Константинопольский Патриарх и принял решение передать древнюю реликвию в Московское княжество, где началось формирование нового русского государства, впоследствии позиционировавшего себя как Третий Рим. Я думаю, копье это попало к Сергию именно таким путем. Или с Алексием. Или в качестве дара.

Могло быть такое? Вполне! Попала же в Москву легендарная библиотека Софьи Палеолог. Большая библиотека. А тут копье. Что же это может быть за реликвия? Копье. Мы уже установили его тип. И то, что им пользовались римские стражники. А что если это то самое? Знаменитое копье Лонгина, Копье судьбы… А? Первое упоминание этого копья содержится в Евангелии от Иоанна: «один из воинов пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода». Множество легенд рассказывают о судьбе этого копья, которое обрело чудесные свойства после распятия Христова. Якобы им владели по очереди Константин Великий, король готов Теодорих. Потом вождь гуннов Аларих, император Юстиниан, Карл Великий. И так далее и так далее…

Не буду вас утомлять этим длинным перечнем. Но вот письменные свидетельства о местонахождении этого копья могу вспомнить. Некто Антоний из Пьяченцы, паломник, совершивший поездку в Иерусалим, написал, что в храме Святого Сиона он видел терновый венец и копье, которым был пронзен Иисус. В шестьсот четырнадцатом году Иерусалим был захвачен персами. К ним якобы попали и все Страстные реликвии. Дальше вот что. Согласно пасхальной хронике, наконечник копья был отломан и в том же шестьсот четырнадцатом году оказался в Константинополе. Где с тех пор и хранился в храме Святой Софии. А позже в церкви Фаросской Богоматери вместе с другими святынями христианства.

Это факты. И якобы Копье судьбы находилось в Константинополе до тысяча четыреста девяносто второго года. То есть когда столицей Византии уже владели турки. И султан якобы подарил это копье папе Иннокентию Восьмому. Тот увез его в Рим. И поместил в соборе Святого Петра. Дальше копье как бы распадается на несколько артефактов. Жан Кальвин, известный французский богослов, в своем сочинении «Трактат о реликвиях» тысяча пятьсот сорок третьего года, посвященном подлинности христианских реликвий, сообщает об известных ему четырех копьях, находящихся в разных храмах. Одно — в Риме. Второе — в Париже. Третье — в аббатстве Теналь в Сентонже. Четвертое — в Бордо.

На сегодня мы имеем также несколько артефактов, претендующих на звание копья Лонгина. Одно из них — в Вене, второе — в Ватикане, третье — в Кракове. И есть еще одно — в Армении, в Эчмиадзине.

И каждое претендует на подлинность. Особенно много разговоров было о венском копье. Почему так? Да потому, что считается, что тот, кто владеет Копьем судьбы, тот будет вершить судьбы мира. Особенно верил в это Адольф Гитлер. Еще в молодости он посещал Венский музей истории искусств и часами стоял перед этим артефактом. А когда он присоединил Австрию, то вывез это копье в Мюнхен. И хранил у себя. Начиная мировую войну, он был уверен, что теперь поработит весь мир. Но дело кончилось крахом. А копье, после того как попало в плен к американцам, вернулось в Вену. И там находилось до две тысячи третьего года. Тогда был сделан всесторонний анализ копья. И выяснилось, что оно древнее, но не то самое. Скорее всего, это копье мученика-воина Маврикия…

Краковское копье отпадает само собой, так как оно только копия венского. Но в последние годы Армения утверждает, что владеет Копьем судьбы именно она. Так ли это? Сомнительно. Если армяне владеют таким сокровищем, то почему этот народ постигло такое бедствие, как геноцид в тысяча девятьсот пятнадцатом году? И нынешнее рассеяние по миру тоже не очень способствует такому повороту дел.

И вот, исходя из всего этого, я могу предположить, что настоящее Копье судьбы могло еще в XIV веке попасть из Константинополя в Россию. И находилось здесь все эти годы и века. И тогда понятно, почему Сергий Радонежский был так уверен в победе над Мамаем. И тогда понятно становится, почему Россия одолела мировое зло — фашизм и выросла до великой советской империи, управлявшей половиной мира. И сегодня снова вступает в борьбу с сатаною, который теперь уже не в силах одолеть нас в открытой битве, берется уничтожать нас, разлагая изнутри.

«Ребята» сидели ошеломленные. Но каждый по-своему. Наконец Евгений Юрков слегка присвистнул и скептически сказал:

— Красиво собрано! Мол, все воевали. Искали. А оно себе потихонечку лежало в России. И без шума и пыли делало свое дело. Но как-то все уж очень бездоказательно. Привезли. Скрыли. Знали только самые посвященные…

— Но само копье-то имеется в наличии! — возразил воодушевленно иеромонах Анатолий. — И кому-то оно понадобилось! И мы его ищем. Аж дух захватывает!

— Это факт! — подтвердила Бархатова и с благодарностью взглянула на Казакова. — И копье, судя по описанию, римского периода. Такое, каким пользовались легионеры гарнизонов. Настоящее — у нас. А поддельные — на Западе.

— То оно или не то — это пусть определяет экспертиза, — заметил Юрков. — Я фантазировать не привык. А вот новые данные о похитителе удалось найти. И данные весьма интересные. Пришлось прочесать все возможные базы данных. Виртуальные и настоящие картотеки. В том числе и закрытые. И вот что у нас в сухом остатке об этом Ниязове. Тысяча девятьсот девяностого года рождения. Место рождения — Ферганская долина. После окончания исламского университета в Саудовской Аравии надолго исчез из поля зрения. Объявился пару лет назад в Санкт-Петербурге, где вступил в нелегальную ячейку экстремистского движения запрещенного в России «Хизб ут-Тахрир». Был замечен на собраниях этой организации. По взглядам ярый исламист. Сторонник ваххабитского течения в исламе. Вот фото. Вполне современный молодой человек. Не очень-то похож на экстремиста. Я попросил подключиться к его розыску моих товарищей!

Увидев удивленные лица Анатолия и Марии, добавил:

— Это чисто моя инициатива. Если что — валите на меня. Но о копье ничего не говорил.

— А вдруг он тоже узнал, что это может быть Копье судьбы? — задала мелькнувший у всех в головах вопрос Бархатова. — И решил им завладеть?

— Хорошо, если он сам решил. Для себя. Кое-какие данные показывают, что этот парень недавно ездил в Турцию!

— ???

— О-о!

Бархатова не выдержала:

— Откуда вы это знаете?

Юрков тоже не удержался:

— Девушка, все граждане, выезжающие за границы нашего отечества, имеют загранпаспорта. А на границе их предъявляют. И прежде чем их выпустить к самолету, паспорта сканируют на компьютере. Вам достаточно?! Или продолжить о базах данных?

— Господи, мы все под электронным колпаком, — пробормотала Мария.

— Так и есть! — любезно-язвительно ответил ей Юрков, которого, видимо, задело ее недоверие к его информации.

— И что теперь делать? — спросил Казаков.

— Ловить его надо, негодяя! Задерживать мерзавца. Пока он не вывез это копье!

— А почему вы думаете, что он его вывезет? — спросила Бархатова.

— А потому, что его сотовый телефон, который теперь находится в городе Н-ске, как сообщает сотовая компания, постоянно соединяется с Турцией. С маленьким городком на сирийской границе. И у меня есть подозрение, что это неспроста.

— Помилуй, Господи, нас, грешных! — пробормотал Анатолий.

А Бархатова встрепенулась:

— Тогда у меня есть версия — зачем оно ему понадобилось. Сейчас ведь набирает силу так называемое Исламское государство. Люди, которые собрались создавать всемирный халифат. И в руководстве этой организации есть настоящие знатоки не только ислама, но и истории других религий. В частности, я знала такого профессора Хаджи Адада. Потом он служил в иракской армии. После вторжения американцев и падения Саддама профессор-полковник долго бедствовал, так как его «зачистили». Недавно я случайно увидела в одном из западных изданий его портрет. И почитала интервью в интернете, где профессор — неглупый и грамотный человек — уверяет всех в непобедимости ИГИЛ, залогом которой считает Божественную волю.

— Так вы что думаете? — спросил Анатолий. — Это похищение как-то связано с этим профессором?

— Мы можем только предполагать, — задумчиво ответила Бархатова. — А располагает Господь Бог.

 

VI

Толкались на Московской кольцевой часа полтора. Безнадежно ругали того дурака, который строил эту дорогу с ее неудобными развязками в форме больших петель, или «бабочек». Чуть не попали в аварию, когда огромный грузовик начал неожиданно перестраиваться из ряда в ряд. И облегченно вздохнули, когда впереди замаячил синий дорожный указатель на Тулу.

— И сами не едут, и другим не дают! — проворчал сидевший за рулем своей «Лады-Калины» отставной полковник милиции Юрков.

Но бывший подполковник казахского спецназа, а ныне иеромонах не откликнулся. Он слушал вполуха и думал о женщинах, вернее об одной из них: «Хорошо, что мы строжайше запретили этой Вере, этой дурочке, общаться с ним! С этим парнем. И почему девчонки такие глупые? Первый встречный позвал. И на тебе. Она уже готова на край света бежать».

Он посидел молча. Поглядел в окошко: «А может, это хорошо, что девчонки такие глупые. Иначе как бы они влюблялись в нас, если бы были шибко умные? В таких дураков?»

Тут он вспомнил свою первую неудачную любовь, которая так обманула его юношескую преданность. И расстроившись, принялся ругать Лужкова, который не смог, имея «море денег», построить нормальную кольцевую.

Их поиски, можно сказать, вступили в завершающую фазу. Недавно позвонили Юркову товарищи из технического отдела. И сообщили о местонахождении этого Ниязова. В маленькой гостинице недалеко от Тулы.

Теперь они выехали туда. На место. Чтобы взять его в оборот. И выяснить, где находится артефакт. Простенькая комбинация. А все-таки приятно.

Выехали на мост через широко разлившуюся Оку.

Мост не блещет новизной. Полно незаделанных стыков. Водителю приходится внимательно следить за дорогой.

«Тула — интересное название у этого города оружейников, — думал отец Анатолий. — С чем оно связано? Вроде нерусское. Говорят, в этих краях были знаменитые броды, через которые ордынцы переправлялись во время походов на Русь. Переберется орда через реку, а потом рывком преодолевает оставшуюся сотню километров. И выходит к столице Московского княжества. А Тула откуда? Интересно!»

— Маша! А вот название Тула. Оно откуда пошло?

Тихо сидевшая на заднем сиденье Бархатова ответила быстро, будто думала о том же, о чем и он:

— Я об этом где-то читала. В Орде была такая ханша — мать нескольких ханов. Очень влиятельная женщина. Звали ее Тайдула. И поселение это было названо по ее имени. А потом стали сокращать. Была Тайдула — стала Тула.

— А это не та Тайдула, которая ослепла? И наш митрополит Алексий совершил чудо? Приехал в Орду и вылечил ее! — вспомнил историю Анатолий.

— Не знаю! Может, та. А может, и не та. Дальше от этих мест, за Рязанью, уже было Дикое поле, где обитали степняки.

Наконец трасса привела их к кольцевой дороге вокруг Тулы. Город с его зданиями начал оставаться слева в стороне. А они, завернув с главной дороги на перекрестке вправо, подъехали к раскрытым воротам, на которых виднелась горделивая надпись «Гостиница-спа». Странное такое строение. «Роскошный» придорожный спа-отель. Явление, возможное только в России.

Заехали во двор. Бархатова осталась в машине ждать. Казаков вооружился травматикой. Юрков взял с собой электрошокер и баллончик с перцовым газом.

Они рассчитывали на внезапность своего появления. Застукают. Задержат. Обыщут. И найдут где-нибудь в сумке под кроватью ценный экспонат.

Но человек предполагает, а судьба располагает. Оказавшись в чистеньком холле, они подошли к дежурному, стоявшему за стойкой под круглыми часами за спиной.

Анатолий, пока Юрков разговаривал, разглядывал часы. И удивлялся. Было чему. Они показывали разное время в разных городах мира. Тут было московское, парижское, лондонское, нью-йоркское и еще бог весть какое.

«Это понты. Чем мы хуже какого-нибудь Гранд-отеля в столице?!»

Порывшись в компьютере, прилизанный портье заявил им, что такой постоялец у них действительно ночевал, но уехал рано утром:

— Странный был. Приехал ночью. В два часа. Поспал чуть-чуть. А потом снялся. Как будто с цепи сорвался… И завтракать не стал. Хотя я ему предлагал…

Видно было, что портье даже расстроен таким небрежением гостя к их гостинице.

И хотя у них уже было фото, Юрков спросил на всякий случай:

— Как он выглядел?

— Да симпатичный такой парень. Современный. Что-то в нем есть такое восточное. Волосы длинные. До плеч. Зачесаны назад. Глаза миндалевидные. Бородка. И говорит так вкрадчиво. А одет обычно. Джинсы. Ветровка с капюшоном…

Облом.

Они вышли на крыльцо. Постояли на резиновом коврике. Юрков позвонил кому-то из своих. Анатолий знал, что отставники никогда не расстаются со своей агентурой. И она им помогает работать дальше.

На лице Евгения после того, как ему перезвонили, появилась гримаса разочарования.

— Сигнал пропал, — сказал он Казакову.

— Какой сигнал? — спросил иеромонах.

— Сигнал от телефона, по которому мы его вели. Доехал до трассы М-4. И пропал. На лукойловской заправке.

— Может, выключил телефон?

— Трубка, она и выключенная дает сигнал. Скорее всего, он понял. И изолировал ее. Скрылся, гад. Хотя мы его все равно достанем. Машина-то его не испарилась. А на трассе везде натыканы камеры. Номер и марку мы знаем. Так что никуда ты не денешься, голубчик от большого брата…

Но пошли они несолоно хлебавши.

Только они начали спускаться по ступенькам, как снова раздалась издевательская в данный момент мелодия юрковского сотового телефона «Гром победы, раздавайся».

Глядя на то, как меняется выражение круглого лица Юркова, Казаков понял, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Сказала? Она. Вера! Не может быть! Что же нам теперь делать? Ё-моё! — Уже открыв дверь в салон автомобиля, Евгений остановился.

— Что там приключилось? — нервно спросил отец Анатолий, которому не терпелось побыстрее добраться наконец до этого говнюка, доставившего им столько хлопот и оторвавшего его от устоявшейся привычной жизни в монастыре.

— Наместник звонит, — коротко отвечает, не отрываясь от трубки, Юрков. И лицо его снова принимает озабоченное выражение. — Ни фига себе! Как она могла?! Да ее за это надо привлечь! Любовь! Какая любовь?! Отодрать ее, как сидорову козу!!

Наконец разговор закончился на этой утверждающей ноте. Юрков зло схлопнул свою «раскладушку» и одновременно растерянно и резко сказал:

— Эх, Вера, Вера! Дура ты набитая! Наивная дура!

Потом пояснил Казакову:

— Отче, такое дело. Овечка наша призналась на исповеди архимандриту… Он сам ее исповедал… То есть допросил, по-нашему… Что после нашего допроса она долго думала, переживала, сомневалась, курва такая, и в конце концов позвонила, передала этому сраному ваххабиту, что его ищут! Мол, ему лучше самому прийти. С повинной. Такие дела…

— И давно это выяснилось? — спросил Казаков.

— Да вот сейчас, наместник мне сразу позвонил. Получается, что он теперь предупрежден!

— Ну да!..

* * *

Поехали в Тулу. Юрков покинул их на стоянке у управления.

Не было его долго. Но через пару часов он вышел обнадеженный. И показал с порога поднятый палец вверх:

— Тяжелые тут люди! — заметил он, усаживаясь за руль. — Но в конце концов капля камень точит. Нашелся знакомый. Вместе работали. — И добавил уже по делу: — Нужный нам «Рено Логан» исчез с трассы «Дон», свернув на старую дорогу на Богородицк. Там его засняла передвижная камера, выставленная по дороге на Епифань. Превысил скорость, засранец…

— В этом районе, кстати говоря, — замечает Бархатова, — расположен государственный природный музей-заповедник «Куликово поле».

Она достала свой модный телефон и настроила по нему карту дорог.

— Заповедник создан пятнадцать лет назад и включает в себя несколько музеев. В Туле, Епифани и селе Монастырщина. Обширная территория. Охранная зона — около двадцати тысяч гектаров. Куликово поле — первое ратное поле России.

Восхищенный и слегка озадаченный тем, как глубоко вошли технологии в жизнь людей, иеромонах Анатолий заметил:

— Значит, наш басурман побежал туда. Там его надо искать.

— Где нет камер видеонаблюдения. Не достает сотовый сигнал, — добавил Юрков. — Впрочем, он его уже скрыл.

— Ну что, поехали? — спросил Казаков.

— Сейчас позвоню кое-куда. Предупрежу. Если он выедет где-нибудь на трассу, чтоб нам сообщили. Ну а мы уже сами ножками, ножками. Места там шикарные. Но особо нигде не спрячешься. Села бедные. Народу немного. Чужак всегда на виду.

— А у меня там в храме служит старый товарищ. Отец Алипий. Заодно и повидаемся, — обрадовался отец Анатолий.

— Тогда тронулись!

И видавшие виды «Жигули» полковника в отставке выехали на дорогу.

— Вы знаете, какое у этого парня погоняло? — обратился к пассажирам Юрков.

— Какое?

— Челубей! Такой вот у него позывной.

— Н-да. Интересно.

— Я тоже так думаю.

«Лада» прошла по старой трассе, проскочила мимо остановки автобуса, сделанной в виде древнерусского шелома, и наконец свернула на Епифань. Тихий городишко, появившийся через несколько веков после Куликовской битвы.

Но Епифань они не удостоили своим вниманием, потому что на посту ДПС инспектор, которому Юрков показал свое удостоверение, сказал:

— Узбек ехал. Спрашивал дорогу до Монастырщины. Я его и запомнил потому, что ехал на иномарке. Вишь, гастарбайтеры уже начали у нас тут обживаться. Оседать. Лет пять тому назад приезжали — были голь перекатная. А теперь на иномарках разъезжают…

Но Юркову было неинтересно слушать дальнейшие сетования гаишника, который от скуки готов был распинаться еще час.

Он втиснулся обратно в свои «Жигули», и они погнали вперед. К Монастырщине.

По ходу дела прямо в салоне шло некое импровизированное совещание. Говорил Юрков:

— Понятно, что сейчас он съехал с дороги, с трассы «Дон», только потому, что ему надо уйти от наблюдения. Телефон выключил. Заизолировал его. Теперь ему надо спрятаться от камер. Но дальше — по проселочным дорогам — куда он уйдет? Он все равно выйдет на трассу. Значит, ему надо избавиться от машины. Чтобы уехать отсюда незаметно.

— А может, он поменяет номера? — предположил Казаков.

— Иномарка! «Логан!» Вычисляется элементарно. Так что вряд ли!

— Тогда надо понять, где конечная цель его дороги! Куда он устремляется. Судя по его звонкам и связям, он хочет свалить из страны. Куда?

— Скорее всего, туда, куда звонил. В Турцию. У нас с ними безвизовый режим. Самолеты летом летают из многих городов. Вот он возьмет или уже взял билет. Сдаст копье в багаж. И свалит! — предположил Юрков.

— Правильно рассуждаешь, товарищ! — сказала Бархатова, молчавшая до сих пор. — Очень интересная версия. Будем принимать ее за основную. Тогда он должен стремиться к аэропорту. Желательно к ближайшему, откуда чартеры летают в Стамбул или Анталью. Так легче затеряться среди народа. Отдыхающего.

— И есть еще одна немаловажная деталь, — продолжил мысль Юрков. — Насколько я знаю, в московских аэропортах багаж просвечивают. И стало быть, там могут обнаружить копье. А в таких провинциальных, как, скажем, в Липецке, Воронеже — можно проскочить. Вот мне кажется, он и едет в эту сторону.

— И что из этого вытекает? — спросил и сам себе ответил Казаков. — А из этого вытекает, что его надо ловить на месте. В аэропортах.

— Да, на трассу он может выехать где-то километров через сто пятьдесят. А там и Воронеж рядом! Заехал в аэропорт и тю-тю.

— Значит, нам надо выяснить, когда из Воронежа есть рейсы в Турцию. И ждать его там.

— А вдруг он на ближайший рейс не сядет. И будет ждать следующий?

— Надо разделиться! — предлагает Мария Бархатова. — Кто-то останется здесь, в Монастырщине, и будет искать его в этих местах. А кто-то должен ждать его в аэропорту.

— Ну, тогда сама жизнь решает, — отвечает Юрков. — Я в Воронеж. А вы можете остаться здесь. Проехать по селам. Будем поддерживать связь и координировать действия.

— Ну, ты же нас не высадишь посреди дороги? — с надеждой в голосе спросил иеромонах.

— Тебя, может быть, и высадил бы. А вот Марию — никогда! Кстати, Маша, вы можете ехать со мной. Он и один здесь справится, — лукаво поддразнил Евгений.

— Да я, пожалуй, останусь здесь, — серьезно, не уловив иронии, заметила Бархатова.

У Казакова в этот момент в душе вспыхнула прямо какая-то мальчишеская радость. И ликование. Глупое, давно забытое счастье, что эта интересная, умная и несомненно сильная женщина будет с ним рядом. И он сказал торопливо:

— Тогда давай к отцу Алипию. Надеюсь, он не откажется нас приютить.

* * *

Промелькнули названия придорожных сел: Вишневая, Милославщина. Дорога тянется через степи, балки и овраги.

Наконец проскочили через мост над речкой Непрядвой. Повернули по указателю «Монастырщина».

Завиднелся уже недалеко музейный комплекс. А рядом с ним и краснокирпичный храм на зеленом лугу.

Храм непростой. Зеленый купол похож на воинский шлем с православным крестом над ним.

А вокруг простор такой, что можно задохнуться.

Подъехали на стоянку, что возле музейной экспозиции. И минуя ее, сразу пошли к храму. А там — батюшки мои! На крыльце храма Рождества Богородицы стоит отец Алипий. Сухонький, сгорбленный, с трогательной косичкой на голове и седой интеллигентской бородкой. Только глаза молодые, живые, думающие. Всплеснул рукавами:

— Анатолий! Какими судьбами? Я слышал, ты живешь в обители! Иеромонах! Спасаешься!

— Все так! Все так! — Анатолий и сам, честно говоря, не знал, что так обрадуется старому знакомому.

— То-то матушка моя обрадуется! Я ей много о тебе рассказывал. О судьбе твоей. О жизни непростой. Надолго ли?

— На денек-другой!

— Зря! Зря, здесь у нас благодать. Душою отдохнул бы!

Зашли в храм. Прочитали молитву.

Даже атеист Юрков — и то обмахнулся на всякий случай щепотью.

Но прошло минут десять — и засобирался:

— Вы оставайтесь, а я попилил в Воронеж. Надо его перехватить.

— Да отобедайте хотя бы с нами! — попробовал удержать его Алипий.

Но тот ни в какую.

— Дела! Дела! Тороплюсь! — и колобком покатился к автомобилю.

— У него, правда, дело. Срочное. И сложное. У меня тоже. Потом расскажу, — объяснил Анатолий.

Юрков уехал. А они остались.

Отец Алипий со времен их последней встречи изменился. И перемены — и в образе жизни, и в образе мыслей — были видны налицо. Видимо, последние тучные годы как-то сказались и на сельских священниках. Разбогатели прихожане, община — легче стало жить и им. Так что подвез он их к своему дому на «Жигулях». Молочно-белая «пятерочка» — это, конечно, не иномарка, но в пространстве перемещалась бойко.

А в доме тепло, радушно встретила матушка. Умаявшаяся, полная, простая, но счастливая женщина. И четверо на лавках. Две девочки, два мальчика. Большая, дружная, ладная семья.

Взглянул на них Анатолий и вздохнул. Позавидовал. Глазенки сверкают. Возятся в своем углу. Строят что-то. Заводила — старший.

Посадили обедать. На обед — красный украинский борщ. Салат простой из мясистых помидоров и огурцов с постным маслом. На второе — картошка толченая. И по кусочку жареной рыбки. С Дона.

Отец Алипий пояснял:

— Все свое. Все свое. С огорода. Рыбку принес Колюшка. Вот святой человек. Простой деревенский паренек. А душа чистая, как родник. Когда к нему ни обратишься — всегда поможет.

Здесь она, Святая Русь. Притаилась в этих бескрайних степях. Задонщина.

Так слово за слово — разговорились. О жизни. Отец Алипий уже не жалуется на тяготы. У него теперь другие проблемы:

— Ужас какой-то настал. Шлют и шлют инструкции, указивки, требования. На все дай отчет. Сколько крестил. Сколько отпел. Сколько привел к вере. Бесконечные инструкции-разъяснения. Бюрократия такая, что десять лет назад и не снилась. Успевай только отписываться и отмахиваться. Дошло до того, что требуют отчет о том, сколько причастил. А мне кроме писания отчетов надо еще и мирскими заботами заниматься. Семейство дай бог! И ладно бы на пользу все эти отчеты шли, а то так. Соберут и отправят, что в корзину, что наверх. Бумажное время. Не продохнуть!

— Да, — вздыхает гость. — Церковь обюрокрачивается!

— Вот и говорю, милый ты мой человек! Все от недоверия. Наш архиерей Николай — тот прямо так и говорит: священникам доверять нельзя. У них семья, дети, внуки. Им жить надо! А я только Богу и церкви служу. Хотя кто знает, чья служба Богу нужнее — наша или монашеская?! — как-то так робко замечает Алипий.

— У кого сердце чистое! — примирительно говорит Анатолий. — Тот Богу лучше служит. Монахи тоже всякие бывают!

— Вот и я говорю. Что ж мы, второсортные, что ли? Я, например, как человек, преображаюсь, когда веду литургию. Такую радость Господь дает. Такую силу, что горы сдвинул бы!

— По вере твоей будет дано тебе!

— Да, точно, точно. Благодаря Господней милости и существуем! — заметил Алипий. Потом добавил о заветном: — И вот, когда идет причастие, чувствуешь в себе некое преображение. Нет между человеком и Богом никого. Прямо чувствуешь присутствие Господа!

Пауза. Посидели. Помолчали.

— Я так понимаю, — тихо так и проникновенно заговорил отец Алипий. — Основа церкви — приход. Корень ее. А приход никого не интересует. Что происходит? Как священник трудится? И эту корневую систему никто не обихаживает. Не ухаживает за нею. Она отсыхает. Уж как я стараюсь! Изо всех сил. Без подмоги. А число прихожан не растет. Остановилось. И это проблема. Умрет приход — не будет и церкви.

Что мог сказать в ответ этому мужичку, этому подвижнику он, иеромонах Анатолий? Чем утешить его печаль? Он только подумал: «Да, правду говорил схимник: опечаленная страна Россия».

Здесь, в отдаленной деревне, в голове его роились разные мысли, которые там, в монастыре, где он провел столько лет, были бы названы опасными: «А ведь белое духовенство, которое по своей природе ближе к жизни, ближе к народу, стоит в своем подвиге выше нас — монахов. У него забот полон рот. Он и семью кормит, и архиерея. И Богу служит. И народ на правильный путь наставляет. И все один.

Непросто душу свою сохранить в борьбе один на один с бесами. А здесь, в заботах дня, как он умудряется сохранить ее? И что в итоге? Ни званий церковных, ни должностей, ни наград он не получит.

Времена очень даже переменились. А порядки все те же. И неужели любовь, которую человек испытывает к женщине, к своей семье, — это какая-то не та любовь? Второсортная, мешающая ему духовно расти?! Ох, что-то не верится мне! Ведь Бог сказал людям: “Плодитесь и размножайтесь!” А монах, зажавшись в своей келье, всю жизнь сражается против этой Божьей заповеди. Получается, против Божьей воли?»

* * *

Но застолье застольем, а дело торопит. Анатолий в двух словах постарался, не вдаваясь в подробности, рассказать, по какому такому важному поводу попали они в эти края. И что ему надо от отца Алипия. Так что отдыхать после обеда не пришлось. Уговорились начать поиски прямо сейчас.

Женщины остались, а мужики сели на все ту же молочно-белую «пятерку» и поехали по окрестностям.

«Рено Логан» с московскими номерами — не иголка в стоге сена. В карман не спрячешь. Так что шансы есть.

Перво-наперво зашли, конечно, в музей. Пока Алипий разговаривал, Анатолий погрузился в атмосферу. Прошел по залам. Разглядывал экспонаты. Особенно его удивил полный конский доспех на втором этаже. Он полностью покрывал коня степняка и делал его «бронированным». А он-то считал, что такие были только у рыцарей. На Западе.

Анатолий, в котором заиграла казачья кровь, даже прикинул, как бы он сам гляделся в бехтерце, остроконечном шеломе и на таком «бронированном» коне? Он долго стоял и у картины, изображавшей героя Куликовской битвы Александра Пересвета. Думал: «Удивительная судьба! И как все повторяется! Сначала воин. А потом монах!» И неожиданно: «Как и я!»

Он даже прикоснулся к железной кольчуге под портретом.

Но его тут же остановил строгий голос дежурной:

— Товарищ! Экспонаты трогать руками нельзя!

Тем временем отец Алипий опросил этих невидимых свидетелей истории — экскурсоводов.

Но вспомнить они ничего такого не вспомнили. Много людей. Много машин. Все идут и идут. Был ли такой человек? Или не был? Бог его знает!

До самого вечера они с отцом Алипием перемещались в этом обширном пространстве. Ездили по окрестным деревням. Уже в сумерках, когда алая полоса солнца на западе начала таять за степью, вернулись домой.

Но отсутствие результата — это тоже результат.

Повечеряли чем Бог послал. И отец Алипий уже предложил им располагаться в детской комнате. А ребятишек забрать к себе. Но Анатолий, понимая, что неудобно ему, монаху, спать в одной комнате с женщиной, спросил потихоньку:

— А у тебя сеновал есть?

— Конечно! Без коровы как тут такую семью прокормить? Без кормилицы-то!

— Постели мне на сеновале!

— Ночью холодно будет!

— Да ладно! Я привычный, — ответил иеромонах.

— Ну, на сеновале так на сеновале.

* * *

И вот он лежит на душистом сене. В открытое окно сеновала Анатолию видно яркое звездное небо. Он ищет уже привыкшим к темноте взором знакомые созвездия. Но ничего толком вспомнить не может. Разве что Полярную звезду.

«Все забывается», — думает он, вглядываясь в мерцающий космос.

В ночной тишине слышен неумолчный шум сверчков, изредка перебиваемый лаем собак и шорохом крыльев летучих мышей. Где-то за стеной шуршит мышь. Иногда вздыхает в темноте буренка.

«Господи! Как прекрасен созданный Тобой мир! Эти звезды. Облака. Травы, которыми так пахнет из степи. Ведь рай! Рай — наша земля! И почему мы никак не можем жить в этом раю, в мире, красоте, любви и покое?! Почему, Господи?

И вот здесь, на этом поле, семьсот лет назад сошлись сотни тысяч людей. И убивали безо всякой пощады друг друга во имя своих богов и амбиций.

Сколько же здесь душ отлетело на небеса! Сколько народа полегло! И наших, и татар. Почему, Господи?!»

Он уснул, будто растворился в этом просторе, в этих ковыльных степях. Душа воина и монаха начала свое странствие в поднебесном мире.

«Пересвет! Пересвет!» — кто-то дергал и толкал его в плечо.

И он пробудился. Из того сна в этот сон, в котором он не иеро монах Анатолий, а схимонах Александр Пересвет. Открыл во сне глаза. И душа его заполнилась чем-то, что называется радостью и благодатью. И еще знанием. Того, что сегодня он умрет. И смерть эта будет не в постели. А на поле битвы.

И от этого знания ему еще радостней. Он стар. Жизнь его подходит к финалу. А что может быть лучше и прекрасней, чем умереть в бою за свой народ?! За веру православную! И оказаться на небесах. Жить в мире с Господом.

Наконец-то сбудется то, о чем он мечтал, творил молитву в храме. О чем он поведал великому старцу Сергию, который и послал его, смиренного инока, сюда, на поле брани.

И опять во сне чудятся голоса: «Пересвет! Пересвет!»

Он слышит гул. Топот копыт. И видит, что по земле там, вдалеке, движется черное облако. Как черный вихрь, оно наползает на травы Куликова поля.

А он уже на коне. И чувствует, как нервная дрожь пробегает по атласному боку гнедого…

И вдруг тревога пронзает сознание Пересвета-Анатолия: «Копье! Где мое копье?» — то, которое ему дал с пастырским благословением великий старец. И повелел беречь как зеницу ока.

Ах, вот оно! Висит на ремне. Блестит солнце на самом кончике его острия. Этим копьем он и сразит зло. Зло, которое воплощено теперь в этих всадниках, покрытых пылью с саадаками и колчанами стрел за спиной.

Пересвет окидывает взглядом наше войско. Лица все свои, родные, простые. За них ему предстоит сегодня умереть. За этих москвичей, суздальцев, новгородцев, владимирцев, которым еще только предстоит стать русскими, скрепив этот союз здесь кровью.

Вот он наконец увидел и того, с кем ему предстоит сразиться. Великан Челубей. Доспех сидит на нем как влитой. И сам он черной глыбою возвышается на коне. Но копье — копье Челубея — такое огромное. Оно метра на полтора длиннее, чем его собственное.

«Не достану! — думает Пересвет. — Не даст. С ходу этим копьем он вышибет меня из седла. И я даже не доскочу до него… Что делать?»

«Сними доспех! Останься в схиме!» — Голос прозвучал так явственно, что он оглянулся, чтобы увидеть того, кто это сказал.

Но вокруг никого не было.

«Ангел Господень, что ли?»

Он понял подсказку. Медленно слез с коня. Дал подержать его юному отроку, который был приставлен к нему.

— Ослябя! Помоги расстегнуть панцирь!

Ослябя, товарищ боевой юности, понял его без слов.

При столкновении на встречных курсах длинное острое копье Челубея не упрется в панцирь и не вышибет Пересвета из седла, а пройдет сквозь тело, как нож по маслу. И они сойдутся настолько близко, что Пересвет достанет его своим копьем, которым благословил его на бой игумен.

Обшитый бляхами панцирь Пересвет отдал отроку:

— Надень! Он спасет тебя в бою!

Перекрестил его. И уже в одной черной схиме с крестами и в куколе взгромоздился на коня.

Татары уже рядом. Как осиный рой жужжат, повизгивают, носятся перед мертво молчащими и твердо стоящими на земле рядами ратников.

Сто пятьдесят лет поражений и унижений, слез, крови, рабства уже на генном уровне породили страх перед степняками. И он знает, что только его подвиг может сейчас вдохнуть в них волю к победе, к жизни. Открыть великую дорогу для этого особенного, затерянного в лесах и снегах народа.

Мурза Челубей выехал из ряда своей сотни и, оглашая рыком степь, потрясая огромным копьем, стал звать на бой поединщика.

Пересвет осенил себя крестным знамением. И потихоньку тронул поводья.

Высокий седой ковыль стелется под ноги его коня. Бежит навстречу так, что ветер в ушах, степь.

Удара в грудь он даже не чувствует! Ощущает только сильный толчок, отдающий в руку и плечо, от своего копья. Мелькают круг лые от удивления глаза басурманина. И еще он успевает краем глаза увидеть, как заваливается назад богатырская туша мурзы. Выскакивает из стремени его пыльный рыжий кожаный сапог…

Анатолий просыпается в темноте. Так же светят, сверкают над головой звезды! Только созвездия над ним уже другие. И луна серпиком взошла над спящим селом.

И чудится ему, что где-то там, за рекою, в темноте, и поныне горят огни татарских костров. Ржут степные кони. А теплый ветерок доносит до него из глубины веков голос павших на этом поле предков. И степной седой ковыль будто шепчет, повторяя за ними: «Пересвет! Пересвет! Пересвет!»

Так и лежит он до утра, пока лучи восходящего солнца не стирают картину звездного неба. И новый день открывает, распахивает ему свои объятия.

* * *

После завтрака, с утра пораньше они снова выехали на по иски. И как ни странно, сегодня им сразу повезло. Какой-то «дед-салопет», выгонявший из ворот своего дома коз на пастбище, после приветствия с ходу подкинул им идею. Чуть шамкая беззубым ртом, он объяснил:

— Машину я такую не видел. Но вам пошоветую съездить к туристам. У них там палатошный городок.

— Где? — уточнил Алипий.

— Та где Дон с Непрядвой шливается. Там, почитай, кажный год туристы стоят. Лагерь у их там. И много разного народа наезжает. Бывает, десятка три-четыре машин стоит на стоянке.

Через четверть часа они были уже у лагеря. И правда, стояло тут полтора десятка разномастных автомобилей. И среди них «Логан». Но с другими номерами.

«Похоже, этот парень сообразительный. Понял, что не только по трубке его можно запросто отследить».

В общем, по всем приметам машина та. А вот номер.

«Надо подождать, понаблюдать за нею. Ну а когда хозяин появится — поговорить!»

Так и решили сделать. Поставили «пятерку» в ряд. И стали ждать.

Утреннее солнце уже начало припекать, а владелец все не появлялся. В общем, истомились они с Алипием. И через пару часов такого бесплодного ожидания решили разделиться.

Отец Алипий как местный житель, да еще и священник, должен пойти в стоящий рядом палаточный лагерь. Поговорить с администрацией, посмотреть на месте, что да как. Поискать хозяина машины там.

А Казаков будет продолжать свою вахту.

Так и сделали.

Анатолий, приоткрыв дверцу, наблюдал за тем, как священник подошел к штабной палатке. И заговорил с поварихой — местной женщиной необъятных размеров и высокого роста. Этакой богатырь-бабой.

Та внимательно слушала его. Кивала. Потом ответила, показывая рукой в сторону виднеющейся полоски воды.

«О чем они там говорят? — тревожился Казаков. — Что она ему показывает?»

И в этот миг он наконец заметил. Тонкий белотелый юноша с черной бородкой и нежными чертами свежего личика. Только слегка раскосые, миндалевидные глаза указывают на смешение кровей. Парень бочком, бочком уходил от дальней палатки и, забросив за плечи на ходу рюкзачок, устремился к стоянке.

«Он!» — понял Анатолий. И бросился наперерез.

Казаков, конечно, изучал рукопашный бой, знал по роду своей деятельности немало приемов. Но большой боевой и жизненный опыт привел его к тому, что он, как и американские полицейские, выработал простые правила: «Если нарушитель прет на тебя с голыми руками — возьми дубинку. Если у него в руках нож — достань пистолет. А если он вооружен пистолетом — то вытащи из багажника винтовку или дробовик…»

Анатолий не стал изменять принципу. И рванул наперерез с резиновой битой в руках. Но финальная схватка не состоялась. Ниязов увидел бегущего наперерез человека и рванул от машины в сторону.

Напрасно погнался за ним Казаков. Возраст не тот. Огрузнел бывший спецназовец. И не смог догнать быстроногого сукиного сына.

Тот оторвался от него. И скрылся в густых кустах, росших на берегу Непрядвы.

А там попробуй его найди!

Он, правда, попробовал. Но черта с два!

Хитрый узбек как в воду канул.

Вернулся отец Анатолий к Алипию, который уже ждал его у машин.

— Упустили? — разочарованно спросил священник.

— А! — махнул рукой Казаков. — Не догнал. Где они, мои годы молодые?

— Что делать будем?

— Подождем!

— Он не придет! Пуганый заяц. Не вернется.

— Давай вскроем машину! Осмотрим. Снимем с двигателя карбюратор. Чтоб не уехал ненароком.

Вскрыть автомобиль для специалиста — минутное дело. Осмот рели машину. Ничего не нашли.

«Что он, дурак, — оставлять вещи?»

Предупредили администратора и дежурного по лагерю. Чуть что — звоните!

Позвонили Юркову. Рассказали, как было дело. Тот посетовал. Но обнадежил их: «Я тут всех на ноги поднял! Негласно. Не уйдет!»

Дай-то Бог!

* * *

В доме у Алипия застали лубочную картинку. Пахнет тестом и яблоками. Окруженная детишками — «круглолица, бела, словно тополь стройна» — Мария Бархатова печет пироги и плюшки к обеду. И по всему видно, что все счастливы, веселы и довольны от этой общей возни на кухне.

Видно, что и раскрасневшаяся, разрумянившаяся от огня Мария, как рыба в воде, в этой атмосфере любви и обожания. Ей даже весело. Так весело, что огорченный неудачей Казаков поддается общему настроению. И на душе у него светлеет. Глядя на ее испачканную мукой щеку, он думает: «Среди этих галдящих, суетящихся детей и есть истинное дыхание Божественной радости жизни. И я бы мог так. Жить в любви».

Она оглянулась. И по ее глазам он понял, что они думают об одном и том же.