I

Развернулась борьба всех против всех. Богатых – с бедными. Детей – с родителями. Братьев – с сестрами. Революционеров – с реакционерами. Лириков – с физиками. Красных – с белыми. Голубых – с натуралами. Бородатых – с безбородыми. Человека – с природой. Горожан – с деревенщиной. Мужчин – с женщинами. Государства – с народом. Одних народов – с другими. Всё по Марксу: у верблюда два горба, потому что жизнь – борьба. Боролись, не понимая главного – что сражаемся сами с собой.

 

II

Раннее утро. На этаже фактически никого нет. Поэтому тишина. Дубравин любит приезжать на работу пораньше, чтобы неспешно, спокойно посидеть за столом. Обдумать предстоящие дела. Просто разобраться с корреспонденцией, которая накопилась за неделю. Днем все горит и несется. А сейчас можно не торопиться – не бежать.

Он берет с полированного стола, заваленного разного рода бумагами, папку, которую ему с вечера положила секретарша. И начинает неспешно разбирать ее. Вот давно ожидаемый договор на издание новой рекламной газеты в славном городе «Ч». А это, кажется, штатное расписание молодежки, подготовленное отделом кадров: «Надо посмотреть свои отделы. Не обидели ли их с зарплатой. А то инфляция такая, что не успеваешь следить. А это в конце штатного расписания что за отдел? Да это люди Чулева! Он просил взять их на работу. Надо же им где-то числиться».

А вот письмо с иностранным обратным адресом на узком, ненашенском конверте.

Дубравин неторопливо ножницами надрезает конверт. И застывает в недоумении:

– Ёлки-палки! Да это же Франк! Его ответ. Читаем!

«Многоуважаемый господин Дубравин!

Прошу извинить мою неорганизованность и халатность – хочу надеяться, что столь затянувшееся молчание не изменило Вашего отношения ко мне…

Ей-бо, только так, не иначе, начал бы письмо, если бы ты был ну, скажем, министром просвещения (какое министерство в России сейчас самое престижное?) или каким-нибудь там большим депутатом Думы. Однако, зная твой характер, на все 100 уверен, что ты не пойдешь в их шайку. И поэтому – к едреной матери официальные расшаркивания и извинения! Привет, дружище Александр!!! Жму с радостью могучую руку твою!

Когда это было? Давно, когда я сменил адрес, помнится, сразу же отписал тебе. Месяцами тремя-четырьмя позже пришел ответ от тебя, и я, как видишь, до сих пор все еще сочиняю новое послание. Но ты не подумай, я все это время помнил и корил себя: “Надо, надо написать Александру!” И вот – святое время! Отпуск! Шесть недель мичуринства, балконозаседания и пивопития. Времени – хоть удавись. Перебирал вчера свои бумаги (веришь, три года живу на новой квартире, а некоторые коробки с документами, адресами, какими-то записями до сих пор стоят в кладовке нераспечатанные!), и вдруг – глазам своим не верю! Твой конверт с адресом. А я грешным делом уже бабу свою начал долбить: “Это ты, старая, заныкала конверт с адресом, чтобы я не писал, все боишься чего-то…”

Ну вот. Теперь пишу. Гляди, Александр, сейчас спрашивать много буду. Как чукча, любопытный стал – все знать охота.

Но прежде совсем коротко о своем житье-бытье на Неметчине. Купил квартиру – это ты знаешь. Езжу на прежнем автомобиле – это неинтересно. Сменил работу, теперь уже дважды, попёр вроде бы в гору (директор школы). Жена работает в школе, преподает немецкий на курсах для переселенцев из Казахстана, довольна. Сын в школе. Для нормального бюргера – идеальный расклад.

Но все не то, не то. Неудовлетворенность какая-то, пустота. Скоро четыре года, как здесь, а привыкнуть все не могу. Будто срок отсиживаю, считаю месяцы до звонка. Почему так? Хрен его знает. Много уже думал, это как ребус, как шарада. Язык для меня не проблема, об этом нет речи. Знаю не только литературный, а диалекты – как Штирлиц. Это чтобы не раскололи. Колбаса? Тряпки? Это мне до фонаря. “Родина предков”, фатерлянд? Так тут в этом фатер… бляха-ляха, лянде, столько загорелых ребят из Кении, Таиланда, Марокко и Перу, что Казахстану с его “лабораторией дружбы народов” и “планетой ста языков” еще ой как долго надо принимать иностранцев, чтобы выйти на здешний уровень “замагометованности”. Порой задумываешься: где же он, фатерлянд-то?

Часто думаю о Казахстане. Чем бы я сейчас занимался на фоне крепнущей рыночной экономики? Здесь я как-то самому себе на удивление быстро сориентировался – перевожу с немецкого на русский и наоборот, веду курсы для чехов, поляков, англичан, между делом кувыркаюсь в школе. Да, конечно, сейчас интерес Запада к Ср. Азии, в том числе и к Казахстану, растет не по дням, а по часам. Можно было бы приткнуться куда-либо. Но опять же нет гарантий. А дела хорошего и большого – ой как хочется! Не денежного, нет, хотя дойчемарки никогда не помешают, хочется именно ДЕЛА!

Знаешь, пугает информация из Казахстана, Алма-Аты. Люди рассказывают жуткие истории – просто не лезет в башку. Поистине: не войти дважды в одну и ту же реку… Перед отъездом сюда я в 1991 году гостил пару дней в деревне у тетки, где учился до 8-го класса. Конечно, многое изменилось со времен моего октябрятско-комсомольского детства, но изменения-то пошли в лучшую сторону! А тут послушаешь, что творится в Казахстане сейчас, и волос дыбом. Ну да, мне, наверное, хорошо так вот бакланить – сидя за бугром, у компьютера, с кружкой холодного пива… Но куды все котится? Какой конец грядет?

Откровенно говоря, в последнее время не очень-то и много “контактов” с казахско-русской тематикой. Перевожу в основном сугубо научные материалы на заказ, информации из которых много не возьмешь, газет читаю мало, ибо то, что здесь в Хайльбронне предлагают, – барахло, “мадэ ин кружок умелые руки”, типа “Наша газета”, например. Выходит в Ганновере, делают ее ребята-эмигранты евреи. Примерно 50 процентов русскоязычной прессы – с их огорода. А серьезных газет не достать. Но, судя по той ерунде, которую они здесь гонят в своих буклетиках (“Наша газета”, “Мы в Берлине”, “Путь”, “Эмиграция” и пр. дребедень), у них есть что-то общее с казахами. Сначала были ОНИ, потом от них произошли обезьяны, а потом уже все остальное.

Ну да, так я отвлекся. Возвращаясь к теме. Мало информации из России и Казахстана. Информации действительно очень мало. По местному телевидению раз-два в неделю покажут Бориса Николаича с похмелки – всё. Или Лебедь даст “интырвью” с цигаркой в зубах, на этом конец. И потому здесь возникает много-много вопросов. Самых разных и неожиданных. Ученики, например, спрашивают: “Почему сейчас в России или Казахстане нет хороших фильмов, а прет одна дешевка? И где хорошие, знакомые актеры?” Я себя в последнее время тоже часто спрашиваю об этом. Потому как на немецком рынке предлагают на продажу такое видеодерьмо российской марки, что поневоле становится стыдно за русский кинематограф. А книги? Купил как-то раз так называемый “роман”, прочел половину, потом три дня рвало, как после ацетоновой водки.

В принципе с “русскоязычностью” здесь не расстаешься ни на день. Очень много сюда привалило переселенцев, слишком даже много. По последним данным около 1,5 млн. Процентов 85, конечно, от сохи, с заимок народ. Простой и категоричный. “Мы типер здеся, давай нам мирсэдис!” Многие живут месяцев по 6–8 в Германии, не понимая, где они, зачем, что с ними станет. Знаешь, смотришь иногда так, со стороны, и ужасаешься: что система может утворить с человеком!

Кроме “фольксдойче” сюда валом, и с большим притом удовольствием, валят представители как больших, так и малых, до недавнего времени крепко сплоченных вокруг руководящей роли и на незыблемом оплоте восседающих народов бывшего СССР. Армяне, хакасы, ингуши, шорцы, алеуты, туркмены, не говоря уже об украинцах и русских. Это доп. груз так называемых смешанных браков. Этот груз ни слова не понимает по-немецки и, что самое страшное, не хочет учиться понимать. Здоровые мужики просиживают до пролежней ляжки в своих приютах, пьют горькую, курят до одурения дешевые контрабандные вьетнамские сигареты из морской травы и помаленьку-потихоньку трогаются тем местом, где у нормальных людей рассудок.

Вот зачем им-то ехать сюда? Представь, Александр, тебя привезли в Индонезию. Язык непонятный, бабы закутаны в простыни, все жрут сырую рыбу и моются один раз в квартал. Сколько часов можно выдержать в этой хреновине?

Ан нет! Народ прет и прет, и часто бывает так, что одна старая бабка-немка, какая-нибудь там Берта Шмидт, везет в Германию целую обойму разного-всякого. Бабка эта, например, после войны, в ссылке, вышла замуж за крымского татарина, тоже ссыльного. Менять фамилии тогда ссыльным не разрешалось, бабка осталась Шмидтихой, а он – каким-нибудь там Юсуфом Хайруллиным. Родился у них сын. Назвали Аликом. Подумали-подумали и решили: черт с ним, пусть будет Шмидтом, как-то лучше в России Шмидты приживаются, чем Хайруллины. Алик, естественно, кроме фамилии, от бабки ничего другого не унаследовал. По-немецки говорить мог разве что одно слово: “Гут!” Паспорт ему в 16 лет выдали и по дурости влепили туда “немец” – “а как же, Отто Юльич немцем был, это факт!” Ну вот, Алик отмучился в школе, отслужил два положенных кирзовых, там дембель, домой пора, а дома девки, после двух годов тайн под одеялом, зараза, аж масло с них капает! Ну и женился Алик на Зухре: хоть и туркменка, а сиськи – во! Через полгода у них с Зухрой приключился Наиль, потом – Надя, потом – Рустамчик…

А тут как раз перестройка. М.С. границы открыл, и соседки бабке Шмидтихе нашептали: теперь можно “туды”! Сечёшь поляну? Бабка Берта, дед Юсуф, сын их Алик с невесткой Зухрой, Наиль со свежей женой Нюрой и доченькой Ирочкой, Рустам с Таней и с внучком Мироном – все в Германию. Потому как бабка Берта по немецким законам имеет право на въезд в ФРГ как пострадавшая от сталинских репрессий и высылок немка, сын ее – ясно, немец, дети его все это вычислили и переделали давным-давно свои паспорта на “немецкие”…

Какое у них будущее? А вообще – чего я о них забочусь? Какое у меня будущее? Кто это сказал: “Свобода нужна образованному, а тому, кто проще, нужна жратва…” Чего нужно было мне?

Сейчас, наверное, скажешь: во, понесло фраера! Это я с пива. На трезвую голову все больше молчу и размышляю. И если это мое письмо до тебя дойдет (не думаю, что КГБ надумает его вдруг расшифровывать), то не суди меня так строго, дружище Александр!

Ты случаем не встречался ли с Сергеем Подкабанским? Чем он сейчас занимается, вождь наш идейный? Был у меня в Алма-Ате знакомый такой – Владимир Алексеевич Аусман, немец, бывший комсомольский лидер из Кустаная, потом его вынесло в ЦК, завотделом межнациональных отношений. Во идейный был гусь! Он и спал, наверное, только с “Капиталом” под задницей. Интересно бы знать, как он сейчас себя чувствует в руинах лучезарного храма?

Хотя неделю назад мы с женой вернулись с Крита. Встречали там море русских нуворишей. Четко просматриваются две категории – бывшие хранители и ныне пользователи золота партии и их слуги. При Брежневе и Андропове эти слуги либо еще ползали под столом с соской во рту, либо подкармливались в солнечном Магадане. Сегодня они на Крите. И мы не хуже многих! А личики у них, не обезображенные интеллектом…

Вот такой расклад, Александр. Перечитал сейчас только бред свой сивокобыльный. Тебе трудно будет. Не пробиться сквозь это все. Но ты не сетуй, пожалуйста, будет время – дай знать о себе.

Пока все. Ну, да ладно. Привет – и пока. Пиши осторожно, вдруг моя благоверная первая вскроет письмо твое. А там, как в анекдоте про Чапаева, – про ружья написано…

Франк!»

«Коротко и ясно! – думает Дубравин. – Надо бы дать ему ответ». Но в дверях уже появляется Гюзель. Несет чай. Начинается суетной новый день!

 

III

Письмо Андрея не выходит у него из головы: «Вот как оно все повернулось! Несладко Андрюхе на своей исторической родине. Видно, не только хлеб с маслом нужен человеку, чтобы радоваться жизни. Мужику хочется еще и как-то реализовать себя. Куда-то двигаться…»

В этот момент его размышления резко прерывает вошедшая слегка бледная секретарша. Она как-то странно смотрит на Дубравина. И тихо говорит:

– К вам там пришли…

– А! – неопределенно мычит он в ответ. Мало ли кто заявляется к нему с утра.

А его черноглазая, черноволосая, свежая «конфетка» тихо, видно, для того, чтобы не слышно было в приемной, почти шепотом добавляет:

– Из налоговой полиции!

– Ого! Ну, зови! – говорит он. А у самого сердце в груди ёкает. И сжимается от страха. Каждый советский человек, его друзья, родственники – все общество за годы советской власти на собственной шкуре в течение семидесяти пяти лет познавало доброту и заботу государства трудящихся. И каждый из них на генном уровне боится и ненавидит власть. Дубравин не исключение. Тем более он работает в такой сфере, где все еще не установилось, правил нет, а, стало быть, у властей море возможностей для «импровизаций» над бизнесом.

Гюзель тихо выходит. И вслед за нею в кабинет прошмыгивает маленький, миниатюрный человечек в штатском. Его облик кажется Дубравину странно знакомым. И уже через минуту он вспоминает. Но не фамилию, а историю.

Было это в Алма-Ате. В те времена, когда он работал в автомобильном журнале. И заведующий техническим отделом некто Туманов попал в органы за спекуляцию книгами. Вот тогда и появился у них в редакции этот человечек. Следователь. «Как же все-таки его фамилия? Что-то связанное с камнем. Только у него тогда были длинные волосы до плеч».

– Константин Андреевич Кремень, – представляется человечек. И добавляет: – Начальник отдела налоговой полиции. – Потом он слегка шмыгает носом. Видимо, от простуды. И еще раз, оглядев маленький скромный кабинетик Дубравина, добавляет: – Однако скромно у вас!

Дубравин ничего не отвечает. Он, как и все люди, фактически работающие в бизнесе, в общем и целом представляет себе функции налоговых полицейских. И знает, что в этой организации оседают в основном силовики, ушедшие из других структур – МВД, КГБ, прокуратуры. То есть фактического сокращения таких подразделений почти нет. Кадры, так сказать, перетекают из одной службы в другую. Соответственно, с ними переходят и подходы, методы, менталитет. Советские. Так что от этих ждать чего-то нового не приходится. Все как было в ОБХСС. Поэтому он просто спрашивает:

– А что это вы и к нам? Чем обязаны? Вроде бы как наше агентство «Завтра» не самый крупный налогоплательщик в Москве? Есть фирмы в десятки раз крупнее…

– А у нас плановая проверка. Вы по графику попадаете! – заявляет на «голубом глазу», честно глядя Дубравину в лицо, новоявленный налоговый полицейский, перелицованный и перешитый из бывшего стража социалистической собственности.

– А у вас имеются какие-то документы, приказы на проверку? – все еще сомневается Дубравин, прекрасно знающий, чем сегодня промышляют пустившие новые корни силовики.

Кремень достает из коричневой папки аккуратно сшитые металлической скрепкой листы. Подает. Действительно, это постановление, подписанное начальником и предписывающее подполковнику Кремню и майору Шамшурину «произвести проверку» на предмет… И так далее и тому подобное… Возразить нечего. Тем более что в кабинете через несколько минут материализуется и второй – такой крепенький, спортивный, гладко выбритый до синевы на щеках мужичок. Глядя на него, Дубравин долго пытается разобраться в своих ощущениях. И вдруг его озаряет: «Да, это же гэбист! Как я сразу не догадался! Такие же ребята пасли нас в студенческой юности. Вот откуда ноги растут!»

Дубравин вызывает главбуха по телефону:

– Валентина Петровна! Зайдите ко мне!

Через минуту вплывает на порог, занимая оставшееся пространство, главный бухгалтер. В могучих руках у нее тоненькая папочка на подпись, а в смешливых глазах любопытство.

– Вот к нам! Из налоговой полиции! – торопливо представляет ей визитеров Дубравин. – Говорят, что у них плановая проверка. Товарищам надо предоставить бухгалтерские документы за прошлый и нынешний годы. А также найдите им рабочее место, – говорит он, а сам наблюдает за тем, как меняется выражение ее лица.

Когда неожиданные подполковник с майором уходят, Дубравин призадумывается. Что-то в этой проверке не так. Во-первых, никто никогда не слышал о плановых проверках налоговой полиции – этим занимаются налоговые инспекции. А во-вторых, «Завтра» не такая значительная фирма, чтобы их интересовать. Тут явно какой-то внутренний скрытый смысл, в котором надо бы разобраться. Кто может помочь ему? Ну, конечно, тот, кто связан со спецслужбами. Вращается внутри этого механизма и знает, как в нем работают пружины и шестеренки.

Тем и хороша большая газета, что в ней есть «мастера на все руки». Дубравин направился к ребятам, которые немало писали в последние годы о работе наших спецслужб. Поспрашивать у них, поискать, откуда дует ветер. К его счастью, Игорь Черняховский находится на месте. Когда-то они вместе заседали в общественной комиссии «по лучшим материалам». Определяли, кто достоин редакционной премии за лучшие заметки. Там и подружились. Игорь – черноволосый, черноглазый, немного медлительный, но основательный и надежный – встретил его приветливо и уважительно. Перед ним лежала верстка сегодняшнего номера, но он оторвался, чтобы поговорить.

Дубравин обрисовывает ему сложившуюся ситуацию:

– Понимаешь, ни с того, ни с сего является подполковник с майором в придачу. Заявляют, что у них плановая проверка. А какая она, к чертям собачьим, плановая, если мы о ней в первый раз слышим? Явно что-то не так. Темнят они, голубчики… – горячится Дубравин.

– А бумага у них есть? Ну, распоряжение какое? – задумчиво почесывая высокий лоб шариковой ручкой, спрашивает Черняховский.

– Да, есть, я смотрел!

– А кем подписана?

– Начальником налоговой полиции Северного административного округа столицы.

– Ну, давай, Саня, посмотрим, что да как! – флегматично замечает журналист.

* * *

Через пару дней Черняховский звонит Дубравину и озабоченно просит зайти. Сегодня он более оживлен. И разговор у них получается быстрый.

– Ну вот что удалось накопать через знакомых ребят из органов. Ниточка от налоговой тянется к Гусю, медиамагнату Гущинскому.

– А ему-то до нас какое дело? – удивляется Дубравин.

– Самое простое. Может раздолбать конкурентов! Во всяком случае, в его службе безопасности заправляет бывший начальник управления союзного КГБ Филипп Попков. Вот он и «нанял налоговую полицию», в которой тоже полно бывших, чтобы они пришли к нам с проверкой. Остальное – дело техники. А эти ребята – просто пешки. Им приказали. И они пришли. Сказали – копать. Они и копают. А с чем это связано, я не знаю! Вот такие, дружище, дела!

– Ну, спасибо тебе! Будем думать! Что-то делать…

На душе у Дубравина, однако, муторно и тревожно: «Да, такое время наступило. Были бы деньги – и можно нанять любую государственную структуру для своих целей. Потому как нету больше государства. Есть грязная, вонючая куча мусора. Остатки того, что раньше называли великим советским государством».

Он вернулся к себе. Посидел, подумал. Потом крутанулся в кресле, потянулся к телефону. Бросил трубку обратно. И вдруг! Ох, уж это «вдруг». Отчетливо вспомнил. Две недели назад в молодежной газете была опубликована статья, в которой рассказывалась одна очень темная история. Из нее следовало, что каким-то невероятным образом правительство дало частной конторе господина Гущинского огромный кредит в сотни миллионов долларов. Кредит ушел на закупку и запуск частного спутника для расширения вещания частной телекомпании. В статье делались и кое-какие намеки, объясняющие такую невиданную щедрость. Якобы глава правительства собрался на выборы. И ему нужен свой медийный ресурс. Такая новость, конечно, всполошила кремлевских небожителей…

Ну а дальше все ему более-менее понятно. Те, кто попал, решили заткнуть журналистам рот. Но как? Попробуй напусти своих псов на редакцию. Будет такой скандалище! Зажим свободы прессы. Наезд на крупнейшую газету. Вот, видимо, они и решили газету не трогать. А попытаться разрушить ее экономическую базу. А так как деньги для издания зарабатываются в группе «Завтра», сюда и пришли полицейские. Нарушения искать. Разорить ее штрафами. Запугать. Заставить журналистов заткнуться.

Это какое-то озарение. Но озарение, как говорится, к делу не подошьешь. Надо искать пути нейтрализации этого наезда налоговой полиции. Но как?

Дубравин решает: «Не буду выносить этот вопрос на совет. Пойду посоветуюсь к Протасову. Ну, не идти же с ним к Чулёву. Ведь я только пару месяцев назад заменил его на посту генерального директора группы “Завтра”. То-то он порадуется, что я попал в такую историю».

После яркой встречи с Протасовым он вернулся к себе. И позвонил Анатолию Казакову. Благо тот был в городе, а не в отъезде на задании. Встретились они достаточно быстро. Казаков особо не удивился тому, что поведал ему друг. Он тоже знает, что сейчас творится в органах.

– У меня есть один хороший человек, который может решить это дело. Он раньше у нас работал. Потом в охране у Гуся. А сейчас занялся как раз такими взаимоуслугами. Как говорится, стал «решалой». Вот его телефончик. Скажешь, что от Анатолия Николаевича. Он поможет, чем сможет. Да, я его предупрежу. Зовут его Алексей Пономарев. Действуй!

А действовать надо срочно. Потому что уже через три дня с утра к Дубравину в кабинет является счастливый майор. Он прямо-таки сияет и светится. Через пару минут выясняется причина его хорошего настроения. Он «накопал». Что-то куда-то бухгалтерия «Завтра» не туда «провела». Какой-то платеж. Или налог. И в результате они совместно с подполковником ухитрились насчитать многомиллионную сумму возврата и плюс возможность выжать штраф. Получается немало. Проще говоря, удар ниже пояса по всей экономике группы и через нее по молодежной газете. Так что Дубравин не зря переполошился и искал управу на купленных налоговиков.

Одно только смущает в этом деле. Необходимость давать взятки. Так уж он воспитан в советские времена. Непримиримо. Он все эти дни надеется, что все обойдется. И его минует чаша сия. Ан нет! Не получается! Государство препирает их к стенке. И выбор прост. Либо налоговики разорят до конца их компанию, либо надо отбиваться, используя все средства.

Долго идет внутренний раздрай. А время торопит. Делай выбор! Или – или!

Хорошо оставаться чистеньким, когда ты один. Можешь холить-лелеять свою хрустальную честность. Убаюкивать стонущую совесть. А когда за тобой дело, сотни людей. И им наплевать, как ты решаешь проблемы. Главное, чтобы решал.

В общем, пошел он к Протасову. Рассказал все как есть.

– Эх, Саня, – заметил тот. – То ли еще будет! Тебе что, индульгенцию выписать? Нет у нас права на отпущение грехов. Решай сам.

«Ну что ж, так тому и быть. С волками жить – по-волчьи выть. Возьму грех на душу. Отвечу за всех».

«Счастливый» полицейский, выполнив заказ Гущинского, тут же прекращает проверку и уезжает готовить акт. А Дубравин садится в синюю девятку «жигули» и едет по указанному Анатолием Казаковым адресу. Они долго плутают по восточной окраине Москвы, пока не находят это отдельно стоящее серое бетонное здание. Трудно сказать, что раньше при коммунистах располагалось здесь. Может, какое-нибудь учреждение или узел связи. Может, детский клуб или НИИ. Их было много в Москве. Теперь, судя по обилию вывесок, тут располагаются фирмы и фирмочки, приемные «решал», «Рога и копыта» отечественного криминала, а также «гопы» и «чопы» – расплодившиеся как грибы после дождя охранные предприятия. Внутри в фойе наличествуют деревянный барьер и «вертушка», возле которой маются два молодых здоровенных парня в камуфляже.

«Нынче мода такая пошла, – решает Дубравин, – мимикрировать под силовиков, под военных, чтоб выглядеть повнушительнее. Вот и наряжают хлопцев. А им бы где-нибудь землю на тракторах пахать или на заводе…»

Он спрашивает у ряженых вахтеров, как найти шестьсот двадцатый кабинет. Они долго бестолково машут руками – видно, сами тут недавно. Но наконец он понимает. Пара длинных уныло обшарпанных коридоров, по которым он плывет к цели. И наконец закрытая, хорошего качества дубовая дверь. Он постучал, и дверь открылась. В маленькой приемной сидит хорошо воспитанная черноволосая красивая девушка. Этакая Шамаханская царица. Чем-то похожая на Людку Крылову. Дубравин даже слегка заробел от такой красоты. Но вопрос все-таки задал. Девушка, пахнущая какими-то особыми восточно-пряными духами, оценивающе глянула на него из-под длинных ресниц томными глазами и сообщила нежным голоском, что начальника еще нет, будет с минуты на минуту.

Но дело свое она все-таки знает. Поэтому усаживает Дубравина на черный кожаный диванчик, предлагает чайку-кофейку и разноцветный журнальчик. Через минуту-другую входная дверь снова открывается. И в приемную залетает очень хорошо, даже слегка по-пижонски, одетый рыжий с кудрями и конопушками на лице, длинноногий товарищ в штатском. Это сам. Нужный человек. «Решала» и по совместительству друг Казакова Алексей Пономарев. Царь-девица как-то вся подбирается, розовеет, вибрирует. И Дубравин открывает для себя эту маленькую офисную тайну: «Вот она к кому неровно дышит».

Поздоровались. Пономарев пригласил его в кабинет за двойными деревянными дверями.

«Видно, весь пар у него ушел в свисток», – думает Александр, разглядывая незатейливое убранство самого кабинета и сравнивая его с обставленной с претензией на роскошь приемной. «Хотя, впрочем, все серьезные дела, на самом деле, и решаются в таких маленьких, однооконных офисах», – думает он, вспоминая и свою клетушку.

Присаживаются. Пономарев прибавляет звук уже работающему радиокомбайну.

Дубравин понимающе усмехается:

– Что, могут подслушивать?

Пономарев без тени улыбки отвечает:

– Еще как!

– Понятно! – и Дубравин начинает как можно добросовестнее излагать суть дела, немногословно описывая происшедшее.

Алексей лишних вопросов не задает. И Дубравин понимает, что в общих чертах с делом его ознакомил их общий друг.

– Понятненько! – выслушав рассказ, отмечает Пономарев. – Значит, группу «Завтра» атаковали московские налоговики, где у Попкова все схвачено, – начинает вслух рассуждать он. – И заходить надо в центральный аппарат. К Атласову надо заходить.

Дубравин понимающе-согласно кивает.

– Ну что ж, давайте так договариваться. Мне понадобится неделя, чтобы разобраться, посмотреть, кто из наших осел у Атласова. В общем, надо провентилировать, проработать этот вопрос. А через недельку вы мне звякните вот по этому телефончику.

«Чего уж так, неделя? – думает Александр, проходя через приемную мимо цветущей, улыбающейся секретарши. – Наверняка у него кто-нибудь из бывших сослуживцев трудится в поте лица у Попкова. И он сейчас ему звякнет. И через пару часов будет точно знать, что да как. И кто лично заказал наш бизнес. Потом звонок другому товарищу, который пристроился у Атласова. Поговорят о том, что можно сделать и сколько это будет стоить. Так и сойдутся концы с концами».

После встречи с Пономаревым Дубравин уже ни минуты не сомневается, что вопрос удастся решить. Для него сейчас самое важное – сколько они попросят за свои услуги.

* * *

К счастью, сумма оказалась довольно существенной, но подъемной. При следующей встрече Алексей на вопрос, «сколь дорого обойдется им такая услуга», ничего не сказал вслух, а просто написал на листке бумаги короткую цифру: «20». Что, судя по всему, означало двадцать тысяч долларов.

Это немало. Но и сумма, которую вместе со штрафами насчитали им «радостные» проверяющие, гигантская. И может, грубо говоря, похоронить их бизнес.

Деньги нужно было собрать во что бы то ни стало. А для этого требуется «налик». Точнее, «черный налик». Так что хочешь не хочешь, а совсем по-честному работать не получится.

Через две недели заходит к нему тот самый гладко выбритый майор и, криво усмехнувшись, говорит со смыслом:

– Ну, мы не знали, что у вас есть люди на самом верху! Поэтому штраф мы вам выпишем самый минимальный.

Дубравин, старательно изобразив ответную улыбку, широко разводит руками: мол, рады бы вам помочь, но нечем!

Очень хочется ему сказать пару ласковых слов. Но в конце концов он все-таки сдерживается. Предприниматель в нем самом берет верх над журналистом.

На том и расстаются.

 

IV

«В тёмно-синем лесу, где трепещут осины, где с дубов-колдунов опадает листва, зайцы в полночь траву на поляне косили и при этом напевали странные слова: а нам…» «Надо закрыть периметр до наступления зимы», – отгоняя назойливую мелодию, которая с раннего утра достает, звучит у него в голове, думает Володька Озеров и шагает по бурелому туда, где раздается совсем нелесной звук вгрызающейся в дерево пилы, шум тракторных двигателей, треск падающих стволов.

Он идет по просеке вдоль неуклонно растущего в чаще высоченного бетонного забора с колючей проволокой наверху. И наконец выходит по этой свежевырубленной полосе к месту работы машин. Выходит как раз в тот момент, когда могучая красавица сосна в два обхвата толщиною прощально вздрагивает верхушкой зеленой кроны в синих небесах и неожиданно падает вниз, приминая зеленую поросль. Володьке жалко дерево. Но он гонит от себя несвоевременные мысли и утешается простым рассуждением: «Лес рубят – щепки летят! Зато какое тут будет великолепие через годик-другой!» Его новая мечта о сафари-парке реализуется прямо на глазах.

Дело в том, что их охотничий кооператив, созданный некоторое время назад и организованный под покровительством «неандертальца» Виктора Федоровича Шекунова, никак не вписывается в размеренную и абсолютно мирную жизнь заповедника. Во время охот зверь постоянно пересекает границы их участка, уходит в глубь леса. Они вынуждены его догонять, заворачивать. И эти нарушения выливаются в постоянные разборки с охраной заповедника. Так что иногда дело доходит до скандалов, а в последний раз дошло и до рукоприкладства.

Выход предложил он – Володя Озеров. Идею позаимствовал в одном из западных охотничьих журналов. Создать сафари-парк. Огородить участок забором. И уже внутри начать хозяйствовать по-новому. Разводить разнообразных зверушек. Водить экскурсии к ним…

С этой идеей пошел к начальнику кооператива Аксёнтову. Тот ухватился за нее обеими руками. И, можно сказать, убедил в ее жизнеспособности самого «неандертальца». Тот выделил «инвестиции». И вот теперь шаг за шагом движется, окольцовывает лес бетонный забор.

А внутри него ревущие бульдозеры копают водоем. Уже заказан в Финляндии роскошный охотничий домик. И даже не «домик» в российском понимании, а целый отель со всеми удобствами: финской сауной, небольшим бассейном и четырьмя номерами, отделанными в разных стилях. По местным понятиям даже роскошно. Скоро «домик» начнут собирать на берегу вырываемого пруда.

Озеров даже сочинил, как положено в таких случаях, бизнес-легенду для этого хозяйства. Якобы в этих местах когда-то, лет двести тому назад, жил помещиком отставной штабс-капитан Дурново. И отсюда пошло название местечка. И был этот Дурново знатнейшим охотником. А в данном лесу водилась огромная стая особенных волков. И вот однажды на лесной дороге волки погнались за санями, на которых ехала с кучером то ли жена, то ли любовница самого бравого помещика…

В общем, история получается очень даже душераздирающая и складная. Так что, когда придет время рассказывать ее доверчивым туристам, она сыграет свою роль в создании нужного имиджа хозяйства.

Это новое слово «имидж» Володька тоже почерпнул из иностранного охотничьего журнала. Оттуда он выцепил и основные принципы ведения охотничьего хозяйства, в котором будет налажен полный цикл, включающий процесс воспроизводства звериного стада, охоты, а самое главное, просветительской деятельности среди российского народа. Привития ему любви и бережного отношения к флоре и фауне.

«Здесь моим друзьям будет действительно хорошо. Мы создадим кормовую базу. Огородим участок, где они будут кормиться и смогут спокойно выводить потомство. И может быть, духи леса вернутся в эти места. Поселятся на берегах озера, русалки освоят здешние воды, а домовой найдет себе пристанище в финском кукольном домике…»

Так он мечтает. И пока он прикидывает, каких зверюшек надо здесь поселить, чтобы создать мир, аналогичный настоящему, живому лесу, Сергей Аксёнтов давным-давно все подсчитал. И решил, что здесь будут обитать только те виды, которые могут дать кооперативу серьезный доход.

Впрочем, это не уменьшает энтузиазма, с которым они все дружно взялись за дело.

– Не так ставишь! – у подъемного крана, опускающего очередную бетонную секцию забора, ругается с крановщиком сам Серега. – Левее опускай, тебе говорю! Левее, ах, твою мать! И что делать с этим народом?

Он оборачивает к подходящему Володьке свою лобастую голову с курносым носом и смешными «гитлеровскими» усиками:

– Здорово! С чем пожаловал? – смотрит испытующе буравчиками глаз.

– Нашел хозяйство, где можно закупить по сходной цене пятнистых оленей! – долго не рассусоливая, сразу переходит к сути дела Озеров. – Понимаешь, сто лет назад одна немецкая принцесса завезла сюда, в наши леса, этих самых оленей. И они прижились здесь. Значит, им тут климатит. Вот и нам бы их завезти в наш сафари-парк… Смотри какие они красивые!

И Озеров показывает своему товарищу цветное фото.

– А сколько они там стоят? – не отрываясь взглядом от работающего крана, отрывисто-резко спрашивает Володьку Сергей.

– Ну, тысяч по десять можно купить, если сразу несколько штук, – отвечает Володька, любуясь статными животными.

– А продать?

– Ну, кому как. Я думаю, тысяч по двадцать пять можно.

– Тогда надо брать! Ты сделай записку на мое имя. Я схожу к Шекунову. Думаю, он разрешит. Если такой навар светит…

Володьку слегка даже коробит такой вот прагматичный подход товарища к его предложению. Но ничего не поделаешь. «Назвался груздем – полезай в кузов». Такой уж он человек – Аксёнтов. Грубоватый, конечно. Упертый. Но зато надежный и крепкий.

Он отправляется писать записку, по пути размышляя о странностях судьбы и сложностях жизни в лесу, наполненном таинственными духами и чудесами.

 

V

– Глядите! Глядите! Пирамиды! – закричал кто-то в автобусе у правого окна.

– Где?

– Да вот же!

– Это?!

В голосах людей слышалось неподдельное изумление и даже некоторая доля священного, давно забытого страха.

Людка очнулась от дремы и повернула голову к окну, ожидая увидеть в нем знакомые еще по школьным учебникам очертания пирамид. Но ничего подобного. Справа возвышалось нечто невероятное, никак не вписывающееся в привычные представления о мире, сюрреалистически-циклопическое… Рукотворная, серая, каменная гора. Склон горы.

Все ее нынешнее путешествие – это открытие мира. Абсолютно нового, ни на что не похожего мира.

А все началось с Герыча. Со швейцара, который когда-то привел ее в кабинет к Владику – старшему менеджеру ночного клуба. Каждый вечер, когда она приходила на работу, он встречал ее ласковой, смешной, заискивающей улыбкой на толстом лице. А несколько недель тому назад неожиданно взял у входа под локоток и зашептал тихо:

– Я тебе, девушка, добра хочу. Дело предлагаю. Тут один мужик богатый-пребогатый ищет себе спутницу в заграничную поездку. Мужик хороший, интеллигентный, – заметив ее недоумевающий взгляд, торопливо добавил он. – Тебе понравится! Что скажешь?

– Георгий! За кого вы меня принимаете? – искренне решила «поломаться» Крылова. – Обратитесь к девчонкам молоденьким. Они с радостью поедут…

– Нет, нет! – оглядываясь, жарко зашептал Герыч. – Это серьезный человек, директор телерадиокомпании. Возраст у него уже. Ему с девчонками, пигалицами неинтересно. Он умный! Вы бы ему подошли. А там, кто знает, – многозначительно глянул он на нее глазами-пуговками, – может, что и сладится…

Ох, уж эта надежда. Всегда она загорается в девичьей душе не вовремя.

В общем, она согласилась. Посмотреть на него.

Вечером, уже после выступления, Герыч в ливрее скользнул за ней по коридору и предложил:

– Он здесь, в клубе. В вип-ложе сидит. Давай познакомлю, а?

И она как в омут с головой. Махнула рукой:

– Давай!

Мужчина и правда оказался интересный. Лет под сорок пять. Первое, что бросилось ей в глаза, – абсолютно лысая голова с маленькими аккуратными раковинами ушей. Вздымающийся куполом высоченный лоб. Мохнатые брови над внимательными, глубоко посаженными серыми или карими (не поймешь) глазами. Сам широкоплечий, подтянутый, но уже выпирает такой плотный тугой живот. Одет просто, в черную, испещренную «золотыми» узорами иностранную майку и голубые джинсики.

Увидев его, Людка почувствовала странное обаяние этого человека. С одной стороны, от него веет каким-то спокойствием, силой, уверенностью в себе. С другой – она интуитивно чувствует, что человек он непростой, непримитивный, живой и, судя по всему, любящий жизнь.

Герыч вышел вперед, представил ее посетителю:

– Наша «звезда»! Людмила Крылова!

– Рад познакомиться! – встал во весь свой довольно высокий рост клиент:

– Вилен Соловьев! – увидев удивление на ее лице, расшифровался: – «Вилен» – значит сокращенно «Владимир Ильич Ленин». Матушка моя была из революционной семьи.

– Ну, я покину вас? – согнулся вопросительным знаком Герыч.

– Да-да! Спасибо! – вежливо отпустил его Вилен. А ей предложил:

– Может, присядем?

Говорили они недолго. А уже через две недели она, сжимая в правой руке только что полученный вишневый заграничный паспорт с визой, вошла под сотовые своды здания аэропорта Шереметьево-2.

И вот тут-то что-то у них не сошлось, не состыковалось, не склеилось.

Честно говоря, Людка еще в процессе подготовки к этой поездке нервничала и злилась. На себя. На него. На весь белый свет. Ела ее, язвила женская гордость. Как же так, она… и поедет вместе с женатым мужиком на две недели за границу. А уже в аэропорту, увидев его и двух его спутников, с камерами, штативами, кофрами и другим оборудованием, представила, что они думают о ней, психанула, заистерила и повела себя абсолютно неестественно, по-дурацки:

– Мальчики! – манерно, с претензией заявила она. – Что же вы не поможете даме?! – и указала на свой чемодан на колесиках.

Они, конечно, помогли, несмотря на то что сами были загружены, как верблюды. Однако между собой насмешливо переглянулись. Эти длинноволосые, бородатые, похожие друг на друга тридцатилетние «мальчики» – оператор и корреспондент, сопровождавшие Вилена на Ближний Восток. Дальше – больше. Она могла бы запросто вписаться в эту небольшую съемочную группу. Стать своей. Чего она и хотела. Но не получилось. Еще несколько ее брюзгливых замечаний по поводу самолета, кресел, напитков, еды – и между нею и этими троими в общем-то хорошими ребятами образовалась тонкая стеклянная стена. Преодолеть которую оказалось труднее, чем Великую китайскую.

Весь перелет она мучилась мыслями о том, что ей придется ночевать в одном номере с едва знакомым мужчиной. И ей казалось, что все в салоне самолета знают о том, что она занимается сейчас эскорт-услугами. И от этой мысли кровь бросалась ей в лицо. Хотелось встать и вцепиться ногтями в физиономию чернявого турка, то и дело оглядывавшегося на нее с соседнего ряда.

Но до Каирского аэропорта долетели благополучно. И тут все куда-то улетучилось. Потому, что она впервые в жизни оказалась за границей. И открыла для себя другой мир. Удивительный и своеобразный.

…Пирамиды – эти рукотворные каменные горы – даже сейчас, в двадцатом веке, продолжали оставаться чудом света. И на этом чуде местные жители – тощие, сморщенные человечки в длинных рубахах-галабеях, разноцветных чалмах, с верблюдами и без – делают свой копеечный бизнес.

«Смешные! – думает она, глядя на суетящихся арабов. – Не нашли ничего лучшего, как по мелочам обманывать доверчивых туристов. Посадят человека на верблюда. Возьмут деньги. Прокатят. И опять требуют заплатить. Теперь за то, чтобы снять туриста с животного».

Хорошо, что им попался толковый гид-переводчик, внятно говорящий по-русски, – выпускник Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Этот смуглый, толстый арабский дядечка сразу объяснил им эту нехитрую уловку своих соотечественников. И она обошла стороной мохнатые, тощие, разукрашенные всякими разноцветными погремушками «корабли пустыни».

Голова идет кругом. И она радуется, как ребенок, тому, что видит вокруг. А вокруг – новый ошеломляющий мир. Мир песков и пальм, богатства и потрясающей нищеты. Древний и одновременно современный. Чужой и знакомый до боли.

И в этом мире неизвестно откуда рождаются, приходят в ее неглупую красивую головку интересные мысли: «Надо же как устроились! Кто-то когда-то в древние времена построил все эти чудеса света. Пирамиды, сфинкс. А их потомки ухитрились жить за счет наследства, показывая и продавая талант, искусство и красоту древних». Так она думает, разглядывая потертую египетскую купюру достоинством в сто фунтов. На одной стороне изображен каменный сфинкс, а на другой – мечеть.

Кто бы мог подумать, глядя на эту белую, в соблазнительных шортиках и разноцветной маечке девушку из эскорта, что она обладает тонкой, ранимой, чуткой душой. И способна не только восхищаться красотой древних артефактов, но и рождать новые смыслы, обобщать увиденное.

А обобщать есть что.

Долго вечером на блокпосту собирали туристические автобусы в колонну. Оказывается, ездить по пустыням в одиночку здесь нельзя. Выскочат из-за барханов лихие люди на верблюдах и со страшными кремневыми ружьями. Остановят. И ограбят до нитки. А то еще и убьют.

Когда собралась колонна, подошли полицейские джипы. В кузовах стоят на станках крупнокалиберные пулеметы с черными воронеными стволами.

Наконец уже в сумерках караван трогается в сторону Долины Царей.

Людке интересно. Ее спутник, оказывается, не только большой телевизионный начальник. Этот лысый, с объемным пузиком «атлет-надомник», как она про себя прозвала его, еще и ведущий какой-то телепрограммы.

Вот они и торопятся, пыхтят, снимая все, что открылось бывшим советским людям за «железным занавесом».

Теперь она более-менее ясно представляет смысл их поездки. И с любопытством приглядывается к работе съемочной группы. Иногда, когда надо «оживить картинку», длинноволосый бородатый юноша-оператор просит и ее, нейтрально-вежливо:

– Людмила, постой вот тут. Пройдись перед камерой!

Что ж не пройтись, когда есть что показать?! Она всегда готова.

Но не ко всему.

Неопределенность статуса в этой поездке гнетет ее. От этого она нервничает и злится: «Небось они думают, что я проститутка, раз согласилась ехать с ним. Как им показать свое фе?»

В первую же ночевку в большой, хорошей, четырехзвездочной гостинице она сама не знает, как себя вести. Все ждет, что вот сейчас он начнет приставать. Готовится к выяснению отношений.

Понятное дело, зачем он взял ее с собою. Чтобы насиловать каждую ночь. В конце концов, он здоровенный мужик. А она тоже не маленькая девочка – все понимает.

И она уже настраивается на то, чтобы дать ему понять: на любовь не рассчитывай.

«В крайнем случае сошлюсь на «женские дела», – решает она, укладываясь в ночной рубашке на одну из двух кроватей.

Но все пошло не по ее сценарию. Он умылся, переоделся, подошел, чмокнул ее, лежащую, в щеку и… завалился спать на другую кровать.

Не прошло и пяти минут, как он захрапел в унисон дребезжащему египетскому кондиционеру.

И это ее почему-то возмутило до глубины души: да как он может так себя вести? Пренебречь ею? Ее красотой, обаянием, шармом! Негодяй. Ну ладно же!

Что «ладно же», она додумать не успела. Уснула тяжелым тревожным сном.

Наутро ее ждала похожая мизансцена. Он проснулся. Умылся. Побрился. Чмокнул ее в щечку. И отправился завтракать.

«Может, он импотент?» – гадает Крылова, торопливо допивая чай в ресторане перед выездом.

Так вот и завязалась между ними какая-то невидимая миру интрига, незримая борьба характеров. Людка, привыкшая к мужскому поклонению, возмущена его безразличием. А он, судя по всему, и в ус не дует: «Я не я и лошадь не моя!»

«Ну, погоди же! – думает она, надевая новые шортики. – Я тебя достану!»

«А дорога пыльною лентою вьется…»

Храм царицы Хатшепсут встречает их зноем и испепеляющим солнцем.

Большой белый автобус, напоминающий слона, с длинными бивнями-зеркалами по сторонам, останавливается на ровной площадке, посреди стада таких же двухэтажных исполинов пустыни. Люди ступают на серый песок. И останавливаются в некотором недоумении. Вокруг барханы, в отдалении серо-рыжие горы. Ни деревца, ни травинки. Только горячий ветер, насыщенный острыми песчинками, рвет полы одежды, слегка кусает оголенные руки и ноги. В отдалении, в долине Дэйр-эль-Бахри, на фоне скалистых гор видно геометрически совершенное, длинное, чуть похожее на речную плотину с многочисленными шлюзами-колоннами каменное сооружение. Это сам знаменитый храм, посвященный уникальной женщине-фараону.

До него расстояние – километр-полтора. И идти к нему по обозначенной металлическими столбиками, так называемой песчаной царской дороге. Все туристы трогаются в путь, поминутно оглядываясь по сторонам. Гиды предупредили их, что в последнее время здесь совсем неспокойно и даже опасно из-за боевиков-исламистов.

От этого, несмотря на солнечный день, как-то становится зябко..

Храм впечатляет. Перед входами стоят бородатые каменные истуканы со сложенными крест-накрест руками. В руках – символы царской власти. Вокруг – загадочные существа-сфинксы.

А разбитной усатый гид, с интересом поглядывая на белых женщин, уже рассказывает им невеселую историю жизни фараонши:

– В Древнем Египте женщин в фараоны не пускали. Считалось, что они обычно влюбляются в жрецов. И от этого страна становится очень слабой. Поэтому сама Хатшепсут выходила к людям в мужской одежде с наклеенной бородой…

Людмила слушает и не слушает его торопливую речь. Это уже не первая история женской судьбы Древнего мира, которую она узнает здесь. Там, на берегу моря, в Александрии, ей поведали о трагической судьбе Клеопатры из рода Птолемеев. Прекрасная, как мечта, женщина-царица тоже из-за слабости окружающих мужчин (отец только и делал, что играл на флейте, братья вообще бездельники) была вынуждена занять трон. Взвалила на себя непосильную ношу управления государством. И погибла, поставив опять же, на недалекого мужчину…

«Ах, как сложно все в этом взбаламученном мире. Неужели и ее судьба так зависит от этих двуногих…»

– А когда ее сын пришел к власти, то он приказал все надписи о ее царствовании немедленно стереть, – продолжает свой рассказ кучерявый гид. – Только здесь, в пустыне, забыли…

«Вот она, мужская благодарность за все, что она сделала для него!»

Крылова ходит по плитам храма между узкими колоннами, заглядывает в каменные глаза истуканов и все пытается понять что-то важное, важное для нее. Для ее будущей жизни и судьбы. Эта поездка-путешествие в другой мир заставляет ее непрерывно удивляться, задумываться, сравнивать и анализировать.

Боги и богини Древнего мира. Сколько их здесь? Ведь в этих краях, понимает она, родились сразу три религии. Иудаизм, христианство и ислам. А до их появления на свет были еще и другие многочисленные культы. Голова пухнет и идет кругом от одного только перечисления богов.

Крыловой интересно все. Вот Иштар – нагая и прекрасная предшественница Афродиты. Богиня со стрелами и крыльями за спиной. Стоящая на львах и с львиными когтями на ногах. Считается покровительницей гетер, проституток…

А вот они уже у другого алтаря. Каменный мешок монастыря Святой Екатерины на Синае. А в нем все чудесно. Неопалимая купина – вечнозеленый куст, когда-то засиявший божественным огнем. Стеклянное хранилище черепов и костей нескольких поколений монахов. Почерневшая от времени икона, изображающая духовную судьбу человечества. Долгий, тяжкий путь вверх по лестнице совершенствования. И стремительное падение вниз, туда, где черти с кочергами ждут согрешившего.

Мощи святой. Череп и десница с желтоватой кожей в ларце под стеклом.

И легкомысленная песенка с вечной женской мечтой: «Святая Катерина, пошли мне дворянина…»

Чернобородый греческий монах с огненным взглядом, подошедший к ней прямо во внутреннем дворике храма, где все они как православные паломники получили серебряные кольца с надписью «Agia Aikaterina» (Святая Екатерина). Монах-художник, вглядываясь в ее лицо, шепчет: «Я напишу ваш портрет».

«С чего бы это?» – сначала подумала она, а потом поняла: запал на нее.

И все бы хорошо в этой поездке, если бы не ее спутник. Он ведет себя по-прежнему странно и непредсказуемо. Будто рядом с ним не прекрасная молодая женщина, а давно опостылевшая, смертельно надоевшая, а главное, абсолютно серая мышь. Он ею явно пренебрегает. И это ее бесит. Ей кажется, он глубоко презирает ее. И она уже сама себя презирает за то, что поехала с ним: «Как же я низко пала! С женатым мужиком! На две недели. Знала бы моя мама!»

Она даже не задумывается о том, что все девчонки из их клуба дико завидуют ей. И, собираясь вечером у стойки, перемывают ей косточки, вздыхая про себя: «Ах, кто бы меня пригласил в такой вояж!» Бедные, бедные девчонки! Им невдомек еще, что клуб «Распутин» – совсем не то место, где серьезные мужчины ищут себе спутниц как в короткое заграничное путешествие, так и в длинное путешествие под названием «Жизнь». И их красота вовсе не является пропуском в другую жизнь. Шансом – да! И что их умная, красивая подруга, которой они отчаянно по-женски завидуют, в эти минуты на другом континенте, можно сказать, даже в другом мире, сидит одна в гробнице у пустого саркофага в Долине Царей. И отчаянно просит неизвестную им богиню древнего народа шумеров о том, чтобы та наставила ее на истинный путь…

…Людка отстала от группы. Задержалась в гробнице на несколько минут, разглядывая красочные барельефы на стене, изображающие процессию жрецов. Присела на каменную тумбу. И вдруг почувствовала течение времени.

Мгновение за мгновением, секунда за секундой пронизывают все ее существо: «Тысячи лет стоит здесь этот каменный саркофаг. Боже мой, какая толща веков! И что такое человеческая жизнь даже рядом с этим? Миг. Секунда. И все одно и то же. Круг замыкается. Одни и те же вопросы. Куда идти? Зачем? Зачем все это? Почему я одна? За что наказана?»

Неожиданно для себя самой она достает белый листочек бумаги, на котором зачем-то позавчера записала перевод древней молитвы богине – покровительнице женщин Иштар.

«Почему я одна? – исступленно повторяет она, вспоминая все свои попытки наладить жизнь, вернуть в нее любовь и нежность. – Ответь мне! – обращается она и к богине, и одновременно ко всем тем женщинам, чьи судьбы прошли перед нею в этом путешествии. – Где вы? Хатшепсут, Катерина, Клеопатра! Вы тоже жили на этой земле. Тоже страдали. Наверное, также надеялись на счастье».

Движимая каким-то внутренним чувством, она начинает лихорадочно читать слова древней молитвы, дошедшей до нас из глубины тысячелетий:

Спустившийся за ней вниз в гробницу гид-переводчик в своей синей галабее не увидел ее слез. Отставшая и потерявшаяся в каменном склепе, прекрасная белая женщина шла ему навстречу с осанкой и величественностью, достойной дочери фараона.

* * *

Из аэропорта Шереметьево ребята-операторы поехали в Москву на такси. А ее Вилен взялся подвезти до квартиры. Всю дорогу в машине они сидели на заднем кожаном сиденье и молчали. Напряженно молчали. Не сложилось. Как встретились абсолютно чужими, так и расстаются. Людка по дороге вспоминает шумный Каир, отвратительную сцену у Каирского музея, где их остановила целая толпа нищих мелких торговцев, пытающихся всучить им свои сувениры – каменные статуэтки, пергаменты, пластмассовых скарабеев. Один тощий мужик в чалме и грязной длинной рубахе прицепился к ней. В руке черная каменная статуэтка бога Анубиса с головой шакала. Бежит следом, пытается хватать за рукав. А полицейский в черной с ног до головы форме и с палкой отгоняет его. Потому что приставать к туристам, кои являются в Египте «священными коровами», нельзя. Но бедному мужику, видно, надо что-то продать, потому что хочется есть. И он не отстает. Убегает от полицейского в сторону. А потом снова приближается к туристам с другой стороны.

Тогда страж порядка берет с земли камень и швыряет в бедолагу. Удар приходится в спину. И мужика-египтянина просто «разворачивает» от него. Он отскакивает, пытаясь нащупать, потереть место на спине между лопатками…

И от этого воспоминания жалость на какое-то мгновение проникает в душу, растапливает лед, которым покрылось ее сердце. И неконтролируемая, идущая откуда-то из глубин ее существа бабья жалость к людям, страдающим на этой земле, переливается через край и заставляет ее произнести своему спутнику:

– Ты извини меня! За все! Я не хотела! Все как-то так само собой получилось!

И эти несколько простых, человеческих слов что-то ломают в их отношениях. Краем глаза она видит, что в эти последние минуты он размягчается. Разжимаются сжатые челюсти.

– Да, ладно, Люд! Ты позвони мне завтра. Что-нибудь придумаем…

 

VI

«Опять лжет, как сивый мерин! За ним все время надо следить. Точно по поговорке, которую любит моя матушка: “Как дыхнет, так и брехнет”. И самое главное, он верит в то, что говорит. Лжет вдохновенно, с фантазией, перемешивая правду и вымысел.

И попробуй отдели одно от другого! Лжет всегда и везде, где-то чуть-чуть изменяя смыслы, а где-то прямо сочиняя целые истории.

Но как же я-то ошибся с этим гаденышем?! Где были мои глаза, когда я брал его на работу?! А потом куда я глядел? Ведь у него на роже написано, что он плут и мошенник. Или это мне только кажется? Теперь кажется!»

Дубравин откидывается в черном на колесиках кресле и снова вглядывается в лицо сидящего перед ним человека. Чем-то Володя Сигняк напоминает ему большого черного кота. Черные взъерошенные волосы, такие же усы, бакенбарды. На круглом лице большие, навыкате глаза. Засаленный черный костюм. Но главное – манеры. Убаюкивающие, мягкие движения. И говорит, «словно реченька журчит». Говорит то, что собеседнику хочется слышать:

– Деньги уже перечислены. И должны поступить в ближайшее время! Я сам лично звонил и проверил, – вдохновенно рассказывает финансовый директор историю до сих пор где-то зависшего платежа от крупного европейского рекламодателя…

Дубравин тяжело вздыхает. Он попросил вчера главного бухгалтера позвонить в представительство. И бухгалтерша выяснила, что платеж никуда не уходил. Но спорить и ругаться ему не хочется. Потому, что это повторяется из раза в раз. Он прокричится. А Сигняк тут же, не тушуясь, сочинит новую историю.

«Патологическая лживость! – думает Дубравин. – И главное, не от страха. Вот другие врут, потому что боятся нагоняя, неодобрения. А этот лжет, чтобы выгадать. Так вот он меня тогда и очаровал. В самом начале. Когда я только начинал директорствовать. После Чулева. И видишь, чем оно все заканчивается. Грандиозным скандалом на самом верху. И как-то он еще нам этот скандал “отрыгнется”? То-то и оно. От негодяя надо избавляться аккуратно. Без шума и пыли…»

* * *

Впрочем, эта история для Дубравина началась тоже со скандала, случившегося при выборах главного редактора.

Дело в том, что Протасов их проиграл. Проиграл, потому что команда его не выступила за него единым фронтом, а раскололась. И тот же Чулев предпочел не идти за ним, а договариваться с противной стороной.

В результате проигрыша Протасов обиделся на всех. И решил «хлопнуть дверью». Покинуть сакральное место – шестой этаж. Съехать.

И отбыл на новую точку вместе со своей красавицей секретаршей. А местоблюстителем решил оставить того же Чулева. Ну, то есть сделать его вместо себя генеральным директором не только группы «Завтра», но и собственно молодежной газеты.

Дубравин и Паратов, слегка ошеломленные такой перспективой, возражали ему. Уговаривали остаться. Но мужик – что бык. Втемяшится ему в башку такая блажь. Колом ее оттуда не вышибешь. Протасову втемяшилось, что он, сидя где-то на задворках, будет разрабатывать стратегии развития, общаться с народом, писать мемуары. А верный Петя станет трудиться на него.

Сказано – сделано. Съехал он в палаты, доставшиеся молодежной газете от почившего в бозе Центрального комитета комсомола. И стал там жить-поживать. А поначалу робкий и не очень уверенный в себе Петя стал обретать в коллективе аппаратный вес.

И вместе с этим аппаратным весом сосредоточивать в своих руках всю исполнительную власть. Дела решать единолично. Не советуясь с товарищами по партии. И даже постепенно оттесняя их.

Не прошло и полугода, как стали они чувствовать по разговорам в трудовом коллективе, по тому, как долго им приходится сидеть и ждать аудиенции в приемной, что Петра слегка заносит.

Протасов тоже понял, что дал маху. И стал срочно возвращаться на этаж. К месту, где на самом деле решаются проблемы.

Но не тут-то было. Чулев решил «замыливать» дело: «Нет подходящего кабинета для тебя! Да подожди – вот сделаем ремонт». А сам в это время лихорадочно договаривается с новой редакцией и младшими партнерами: «Изберите меня президентом общества с неограниченными полномочиями!»

В общем, налицо классическая ситуация, описанная Шекспиром в бессмертной трагедии «Король Лир».

Чашу терпения всей команды переполнила одна-единственная, но не последняя капля. В виде новенького синенького «мерседеса». Однажды утром Петя прибыл на нем на работу. И получился большой «Бенц». Потому что вся теплая компания, как это часто бывало в эпоху раннего капитализма, договорилась: зарплату будем получать поровну. Несмотря на разные доли и проценты в собственности предприятий. Ну, а так как у других на «мерседес» не накопилось, Протасов стал спрашивать у Чулева: «Откуда деньги, Петя? Ребята ездят на простеньких “жигулях”. Я сам – на подержанной “вольве”. Что за барские замашки?»

Чулев не очень внятно объяснился с коллективом: мол, в старые времена я персидскими коврами торговал. На них и шикую!

Но коллективный разум подсказал ребятам, что у Петра началось легкое головокружение от успехов. Больно высоко взлетела птичка. Как бы не обожгла крылья. И его надо слегка остудить и опустить на землю. В общем, собрались они в тихом месте. Провели собрание и порешили: «Ввиду большой занятости и загруженности в молодежной газете освободить товарища Чулева от должности генерального директора группы “Завтра”. И направить на эту работу господина Дубравина».

Так их дружная четверка потерпела внутренний раскол. Чулев затаил обиду. И при каждом удобном случае ставил когда шпильку, а когда и подножку Дубравину. И капал, капал на него, «точил ножи».

И вскоре Дубравин на собственной шкуре почувствовал правоту великого безбожника Карла Маркса, что «жизнь есть борьба». Теперь они боролись не только с агрессивной внешней средой, но и между собою. Вступая в зависимости от ситуации то в сотрудничество, то в конфронтацию в разных конфигурациях: три на одного, два на два или один на один.

Оказавшись в кресле генерального, Дубравин понял, что у него нет опыта в финансовых делах. И решил найти себе помощника по этой части. Так на свет божий появился мистер Сигняк.

«Вот это то, что мне надо! – думал тогда Дубравин. – Настоящий финансовый директор. Не то, что эти толстозадые бухгалтера. Что не скажешь им: надо сделать – все нельзя. По инструкции “низзя”. А нам на их инструкции, на их “не положено”, хочется положить… Черт бы побрал эти параграфы…»

Радовался он такому помощнику. И его готовности разгрести дела. Тем более что после Чулева грошей в группе «Завтра» было негусто.

Сигняк обещал найти деньги. Провести ревизии. Упорядочить финансы.

Однако начал он с того, что предложил Дубравину реализовать довольно-таки странный прожект:

– А давайте создадим «Банк молодежной газеты», – как-то на голубом глазу заявил он. – Народ газете доверяет. Понесет денежки. Мы можем очень неплохо заработать на этом деле. И вы лично тоже!

Слегка поразмыслив над чудным предложением, Дубравин ответствовал:

– Ну а если банк лопнет и «эффективные менеджеры» разбегутся с деньгами вкладчиков-подписчиков? Кто за это ответит? Скорее всего, сама молодежная газета. Она потеряет моральный капитал, наработанный десятилетиями. Люди от нее отвернутся. И газета умрет от такого скандала.

– Но деньги-то останутся у кого-то! – парировал его заявление непризнанный финансовый гений, облизывая слегка пухлые алые губы под усами.

Такие интересные заявления заставили Дубравина повнимательнее приглядеться к новому сотруднику. И выяснилась масса любопытного. Работники службы безопасности намекнули ему, что господин Сигняк, выезжая на места для проверок, любит выпить и погулять за счет региональных предприятий. А еще он занимает деньги у сотрудников. И не отдает. И занимает он практически у всех.

…У Дубравина Сигняк тоже занял немаленькую сумму. Пришел, расплакался: моей семье негде жить, надо купить квартиру! И попал точно в цель. Дубравин вспомнил свои студенческие мытарства по съемным комнатам. И дал из собственной зарплаты. Сколько мог.

Прошло несколько месяцев, в течение которых новый финансовый директор изображал бурную деятельность на ниве радения за благополучие холдинга «Завтра». Но никаких зримых плодов его усилия не принесли. Непостижимым образом все договоренности срывались. Как будто злая судьба, рок, фатум вмешивались в деятельность этого человека. Дубравин перестал возлагать на него какие бы то ни было надежды. И остался бы Сигняк в истории молодежной газеты простым болтуном, мелким авантюристом, новоявленным Хлестаковым, если бы не одно обстоятельство.

Вот Дубравин сейчас в разговоре и пытается выяснить, не «слил» ли Володя важную информацию, из-за которой в это время в самых верхах разгорается грандиозный скандал.

И скандал этот связан с репутацией российских приватизаторов.

Дело в том, что их контора «Завтра» тесно связана с экономическим блоком правительства. Она по договору продвигает в массы, а проще говоря, рекламирует на страницах своих газет деятельность Анатолия Борисовича Чибисова. Связи складываются тесные, доверительные. Деньги за продвижение выплачиваются немаленькие.

И вот как-то, по ходу дела, выясняется, что Максим, Дима, Аркаша, Саша, Альфред, Петя и другие мальчишки пожаловались Анатолию Борисовичу: пашем, пашем, а отдачи не чувствуем! Мол, зарплаты у людей, ворочающих сотнями миллиардов, мизерные. И хорошо было бы их труд поощрить.

Но как? Ведь за ребятами все следят. И аппарат, и хищники, жаждущие отхватить хорошие, жирные куски при приватизации.

А в то время с подачи Ельцина появился сравнительно новый способ заработка для чиновников. Издание книг. Заключаешь договор с заграничным издательством на мемуары и получаешь, сколько душенька пожелает, гонорара за целую книгу. Вот Чибисов и предложил через «Завтра» выплатить группе товарищей гонорар за книгу «Приватизация по-русски» в размере ста тысяч долларов. Невиданные в те времена деньги. И не беда, что о такой книге никто и слыхом не слыхивал. Главное, чтобы договор был составлен по всем правилам. Так и сделали. Но не учли одного обстоятельства. Того, что новый генеральный директор «Завтра» господин Дубравин решит проверить свое финансовое хозяйство. И пошлет Володю Сигняка разобраться с бумагами, подписанными его предшественником. В ходе проверки всплывет и этот платеж. Но Дубравин выяснит у Протасова и Чулёва подоплеку дела. И засунет акт в дальний ящик.

Вдруг через полгода история неожиданно всплывает в виде грандиозного скандала в прессе. И у Дубравина закрадывается подозрение. Не продал ли эту информацию проверяющий Сигняк заказчикам скандала. А среди таковых числятся и Борис Абрамович, и Владимир Александрович, и другие очень известные люди.

А пока жена Протасова срочно пишет бестселлер о приватизации, чтобы предъявить его мировой общественности и «россиянам», Дубравин с помощью ребят из службы безопасности копается в связях Сигняка, попутно выясняя, что Володя деньги занимает вовсе не на квартиру, а чтобы играть на бирже и что Сигняка часто ждет у офиса машина с оперативными номерами, принадлежащими Федеральной службе безопасности. И вообще он сукин сын, мелкий жулик и авантюрист. К тому же награжденный медалью правительства одной африканской страны за «особые заслуги».

«Да, накручено с ним немало. И очаровал он меня, похоже, не без помощи некоторых приемов нейролингвистического программирования, которым обучают специальных агентов. Видно, перед тем как внедрять его к нам, с ним поработали неплохие специалисты. Научили простым и эффективным вещам: повторять движения своего собеседника, говорить то, что он хочет услышать. Сбивать его с толку какой-нибудь неожиданной фразой. Втираться в доверие. Вот и получается, что он засланный казачок. И надо с ним расставаться «по-хорошему».

– Однако, товарищ Сигняк, – говорит Дубравин, кладя перед финансовым директором докладную записку. – На, почитай!

И пока Сигняк, ерзая на стуле, перечитывает свежую версию своей биографии, добавляет:

– А ведь ты не финансист!

Тот вскидывает на него пришибленный взгляд.

– Ты, Володя, шпион, к нам присланный. Вот только непонятно кем. Поэтому у тебя с финансами и нелады…

И, чувствуя, что он недалек от истины, Дубравин добавляет:

– А вот представь себе, что я расскажу о той проверке, которую ты проводил по моему приказу. И о твоей находке. Расскажу, кому надо. Да еще и деньги ты не возвращаешь. Ну, деньги ладно, я у тебя из зарплаты буду высчитывать… В крайнем случае продадим твою квартиру. Или ты ее не покупал? В общем, ты, Володя, хорошо подумай о перспективах, которые могут возникнуть у тебя в связи с открывшимися обстоятельствами…

* * *

Через три дня Сигняк исчез. Перестал ходить на работу. Растворился в гигантском мегаполисе. Поиски его с помощью наличных сил и средств результата не дали. Вместе с ним растаяли надежды трудящихся вернуть когда-нибудь одолженные средства. Но Дубравин не заморачивался. Взамен он приобретал нечто более ценное. Опыт жизни в новой стране, где все воюют против всех.

 

VII

Горы тут не скалистые и не снежные, а сглаженные и покрытые лесами. Их мягкие очертания уходят за горизонт.

Мощенная дорожка под названием «терренкур» то вьется по зеленым склонам, то, пересекая лужайки, снова спускается вниз в парковую зону. Каждый день Анатолий выходит на свою основную длинную прогулку и неторопливо, разглядывая диковинные деревья и подкармливая шустрых белок, бегающих в курортном парке, проходит намеченные врачами километры. Сегодня он, как всегда, остановился посередине маршрута у киоска «Союзпечати», чтобы прикупить свежие газеты. Из обычного набора в киоске только «Комсомольская правда» и «Труд». Поэтому капитан просит показать ему еще и лощеный глянцевый путеводитель-справочник с красочными фотографиями Кавказских Минеральных Вод.

Пролистывает его. И на пару минут вчитывается в описание Кисловодска: «Кислые воды, курорт с названием, созвучным Горячим водам, был основан в 1803 году возле источника нарзана… Оба курорта развивались под пристальным вниманием главнокомандующего на Кавказе князя Павла Цицианова и Императора Александра I…

…Главную роль в лечении сердечно-сосудистых заболеваний и болезней органов дыхания играет кисловодский курортный парк – самый большой в России (около 10 кв. км). Его история начиналась с небольшой рощицы…

…Погода в Кисловодске обычно малооблачная, солнечная, даже когда в других городах-курортах пасмурная…»

– Беру! – говорит Казаков и протягивает старой, морщинистой, но накрашенной и оштукатуренной бабульке-киоскеру мятую бумажку.

Она радостно подхватывает ее с прилавка «куриной лапкой» и подает ему газеты и справочник уже в цветном целлофановом пакетике.

– Анатолий! – кто-то игриво-зовуще окликает его сзади знакомым нежным голосом. Он резко оборачивается и видит свою соседку по столу – девушку лет тридцати.

– Вы тоже гуляете? – спрашивает она.

– Ну да! – смущается он, как будто застигнутый за чем-то неприличным. – Хожу вот. Врачи прописали.

– Так давайте гулять вместе! Давайте пройдем к собору, вон туда!

– Давайте! С удовольствием! – отвечает капитан и еще раз окидывает ее теплым взором. Соседка ему нравится. Какая-то она вся нежно-женственная, округло-воздушная. Небольшого росточка. Лицо овальное, чистое, глаза со смешинкой, носик-пуговка, губки сердечком. Только одевается не очень. Постоянно в брюках и наглухо застегнутых свитерах. Они у нее, судя по всему, на все случаи жизни.

– А где же ваша спутница? – чтобы поддержать разговор, задает дежурный вопрос Анатолий, памятуя, что обычно его соседка по санаторному столу гуляет с подругой. И подруга эта резко отличается от нее по всем параметрам. Лицо девичье, а подстрижена нарочно коротко «под мальчика». Одета тоже в джинсы и синюю куртку, но из таких грубых индийских тканей, без всяких женских признаков изящности, как будто нарочно. И манеры у этой девахи странные. Она все время курит. Пытается басить в разговоре. А на запястье у нее наблюдательный капитан заметил синюю татуировку. «Как у зэчки», – подумал он тогда.

Но сейчас подружки нет рядом. И Светлана, так зовут эту уже не юную девушку, ловко подхватывает Казакова под руку, чтобы чинно двинуться по обрамленной вечнозелеными кустарниками аллее к виднеющемуся на пригорке белому многокупольному храму. Свято-Никольскому собору.

– Хотите, расскажу анекдот? – щебечет она по дороге.

– Ну да! – подстраивается к ее игривому тону Казаков.

– «Знаешь, дорогой! – говорит невеста жениху, – жизнь так глупо устроена». – «Почему?» – спрашивает он. – «Все, что я люблю, либо безнравственно, либо от этого полнеют».

Анатолий на всякий случай усмехается. Но сути анекдота не понимает. Только догадывается, что смысл тут тонкий, недоступный его солдатскому интеллекту. И, наверное, действительно с намеком.

Но прогулка со Светланой удается. Она так заразительно смеется над его солеными солдатскими анекдотами с портянками и прапорщиками, так нежно прижимается к нему в пустом храме. От нее так пахнет пряными восточными духами, что он просто по-мужски, для себя, все решает сразу.

– А вечером, Анатолий, приходите в кафе! Посидим, выпьем! – на прощание приглашает она его. – Поболтаем о том, о сем.

* * *

«Курортный роман. Знамо дело. Дамочка вырвалась из домашней колеи. Вот и оттопыривается», – думает он, ожидая за столиком санаторного кафе и потягивая красное вино местного разлива.

Но приходит она почему-то не одна. А с той самой, косящей под мужичка, подругой. Ну, что ж делать. С подругой так с подругой.

Все равно весело. Девки прилично шутят. Рассказывают о столичной жизни. И так хорошо набираются красненьким, что он понимает: дело пахнет продолжением. Причем подружка, которую зовут Александрой, так панибратски чокается и трется об него, так заглядывает ему в глаза, что он даже задумывается: «Какую из них сегодня валить?» Но, приглядевшись повнимательней, замечает одну деталь. Обе они как будто во что-то играют. Что-то доказывают друг дружке. Я, мол, могу и вот так.

И в какой-то момент его осеняет, что мужеподобная Александра подбивает клинья не к нему, а к Светлане.

Он, как парень неискушенный во всех этих хитросплетениях столичных штучек, сначала удивляется. А потом его после очередного бокала заклинивает. «Чего эта не мужик, не баба тут сидит? Мешает мне!»

Тем более что в кафе уже никого нет. Все разбрелись кто куда. Остался только их столик. И официантка в белом переднике, похожая на Гурченко, уже не раз недовольно поглядывает на часы.

И он решительно начинает намекать этой второй, что ей пора бы отчалить. А то, мол, я туго соображаю, что к чему, после контузии и еще хуже владею собой после выпитого. Ну, в конце концов, «полумальчик» понимает. Пару раз сигнализирует глазами подвыпившей подруге. И когда та не отвечает, видимо, обидевшись до глубины души, отчаливает в сторону санаторного корпуса.

Тут Казаков проявляет военную инициативу. И как Светлана ни отнекивается, все-таки напрашивается «на кофеек».

Там с шутками, прибаутками Казаков, здоровенный детина, по дороге от лифта подхватывает Светлану в охапку и доносит по длинному, покрытому красной дорожкой коридору до одноместного номера, где она обитает. И, конечно, кофейком все не заканчивается.

Они, лежа одетыми, целуются, сплетаясь языками. И взрослая девушка уже начинает испытывать его терпение, ломаясь неприлично долго. Так что ему приходится применять всевозможные мужские хитрости, так и сяк катая ее по покрывалу. Пока, наконец, не удается расстегнуть ее грубую вязаную кофточку и «взять в работу» оказавшиеся удивительно упругими смуглые, округлые, с возбужденно-торчащими сосками груди. И только он начинает нежно-нежно мусолить их языком, как она тут же обмякает на его руках.

Ну а дальше дело техники. Он ударно трудится. В пьяной голове звучит ритмичная песня: «Я уже давно не молод, но еще могуч мой молот. Наковальня стонет звонко…»

Вместе они дружно набирают темп…

И тут… В двери номера кто-то начинает скрестись. Тихонько так.

И их едва наладившийся дуэт сразу распадается. Светлана, как пантера, выскальзывает из-под него и подбегает к двери. Казаков в некотором недоумении остается лежать на кровати.

А через дверь идет активный диалог:

– Ты зачем пришла? Потом разберемся! Я сейчас не могу! Уходи!

Снаружи укоризненно-умоляющей скороговоркой:

– Кто у тебя? Он у тебя?

Казаков полежал-полежал. И тоже поинтересовался:

– Это кто к нам пришел? Может, ошиблись номером?

– Да, это так! – возвращаясь к нему, отвечает девушка. И, увидев косой шрам на его боку, меняет тему разговора: – Что это у тебя?

Но он не хочет откровенничать:

– Да, это так! След жизни на земле. Когда долго живешь, на теле остаются следы, – говорит нехотя он. А сам все анализирует происходящее: «Черт возьми, знакомый голос там, за дверью. Где же я его слышал?» И вдруг соображает: «Вот оно что! Это же та, ряженая под мальчика подружка. Та, что сидела с нами до последнего в кафе. А чего ей надо-то?»

Затем вся эта вечерняя мозаика складывается в его головушке: «Эван, оно что! Кофточки и брючки. Девочки, как мальчики. Э… Так, похоже, у них любовь однополая», – думает Казаков. И решает: «Теперь уж я точно отсюда не уйду, пока не закончу дело!»

А Света укладывается в кроватку. И ему снова приходится браться за нее. Возни много. А любви ну никак не получается. Теперь она все оглядывается на двери. Нервирует его. Так что проходит немало времени, пока все налаживается…

Стонет она сладко под ним. И он кончает с большим удовольствием.

Обычно, в таком удачном случае, девушка срочно эвакуируется в ванную. Но счастливая Светлана никуда не торопится. Поэтому он на всякий случай с солдатской прямотой спрашивает:

– А ты не боишься того, залететь?

На что она счастливо-понятливо смеется и спохватывается:

– Ох, и правда! Отвыкла уже! – и уходит в ванную. Плескаться.

А он лежит и думает горделиво: «Вот так вот! Супротив настоящего мужика с “инструментом” какой “обмылок” устоит. Суррогат, он и есть суррогат. Тоже мне Александр, недоделанный мужичок». А на следующий день ему приходится наблюдать в парке сцену дикой ревности в этой паре. Светлана пытается все-таки «наладить отношения» и «замолить грех». А партнерша устраивает ей обструкцию. С истериками и слезами.

К вечеру они, кажется, мирятся.

А он коротает этот вечер в бильярдной у зеленого стола. С такими же «холостыми» мужиками. А потом, засыпая, думает о своей судьбинушке.

 

VIII

Протяжный крик муэдзина на минарете раздается как раз в тот момент, когда Амантай досматривает свой самый сладкий утренний сон.

«Наверняка этот призыв записан у него на пленку и пущен через громкоговоритель», – раздраженно думает помощник президента о неизвестном ему служителе культа, который, судя по всему, не утруждает себя подъемом на минарет пять раз в день, а просто использует доступные технические средства.

Амантай встает с широкой кровати. В трусах подходит к окну. Отодвигает тяжелую штору. И долго вглядывается в панораму просыпающегося Стамбула. Внизу, на улице еще пусто. Ни людей, ни машин. Только светофоры вдоль трассы продолжают неутомимо играть разноцветными огнями, включая поочередно красный, желтый, зеленый.

Через дорогу в рассветной темноте высится громадой купола большая, окруженная четырьмя минаретами мечеть. На каждом минарете символ – звезда, притаившаяся в объятиях полумесяца. Амантай уже кое-что знает об этих османских символах богатства и верховной власти.

– Аллаху акбар! Аллаху акбар! Аллаху акбар, Аллаху акбар! Ашхаду ан ля иляха илля Аллаху… (Аллах велик! Свидетельствую, нет бога, кроме Аллаха…)

Но сердце его не откликается на призыв к молитве. Потому, что разум его сейчас занят делами сугубо земными.

Он проходит к холодильнику, наливает стакан воды из бутылки. Садится у стола. Все равно теперь не уснуть. А вот готовым ко всему надо быть. Ведь он не просто высокопоставленный чиновник, а лицо приближенное. Ничего что номер у него в отеле простенький. По статусу помощнику президента роскошь не полагается. Спасибо, что есть хоть ковер на полу…

…Тогда он правильно определился. Отчалил от Кажегельдина, когда тот стал неудобен самому. Раскритиковал его в передаче на телевидении. Особенно его книгу «Оппозиция Средневековью». В ней бывший премьер-министр обвинил президента не только в авторитаризме, но и в скатывании в клановость, в привычку управлять страною с помощью друзей и родственников.

Выступление Амантая сразу было замечено и той, и другой стороной. Друзья – он условно назвал их «демократы» – заговорили о предательстве. Да только он так не считает. Долгая жизнь в «аппарате» уже научила его некоторым правилам. И он их хорошо знает. Первое – смотри в зад вышестоящему и клади в рот нижестоящему – к нему не относится. Второе – донеси начальству первым – он тоже игнорирует. А вот третье – падающего вниз подтолкни – соблюл. Ну, а сейчас он проверяет на себе четвертое. Важно, не какую должность ты занимаешь, а как близок к телу «хозяина». И, похоже, так оно и есть. Вроде бы, по официальной табели о рангах, пост министра в правительстве был выше его нынешней должности – помощника президента. А вот по возможностям влиять на ход дел – не сравнить.

Акежан все эти правила игнорировал – вот и слетел. Теперь его преследуют с тем же жаром и пылом, с каким совсем недавно пресмыкались. И, главное, одни и те же люди.

Он, Амантай Турекулов, имеет возможность совсем близко видеть их. Тех, кто составляет ближний круг. И они по ходу дела уже обучают его пятому правилу чиновничьей жизни. «Чем бы ты ни занимался, ищи выгоду для себя». Особенно отличаются в этом деле представители старой, еще «коммунистической гвардии». Видимо, они так долго сдерживали свой аппетит, что теперь буквально «кусками заглатывают» все, что недавно принадлежало государству. Наверное, самый доверенный это Сыздык Атишев – главный казначей «папы». Именно он управляет через западных юристов частными фондами, куда стекаются денежки от приватизации. Его «правая рука» – Булат Утегуратов. У него богатая чиновничья карьера – множество важных государственных постов. И он ни одного дня не работал в частном бизнесе. Но уже умудрился стать миллиардером.

Или Бауржан Мухамекжанов – министр юстиции. А по совместительству крупный инвестор в недвижимость эмирата Дубай. Является лучшей иллюстрацией бессмертной цитаты из «Золотого теленка»: «Представители милиции могут быть приравнены к детям!»

Есть среди ближнего круга партийцев и не казахи. Но все равно очень влиятельные люди. Это управляющий делами президента скромный и незаметный Владимир Витальевич Ни. Отличился тем, что обширнейшее хозяйство бывшей коммунистической партии – партийные школы, резиденции и виллы, гаражи и санатории, рыболовецкие хозяйства и охотничьи угодья – приватизировал в пользу никому не известной алма-атинской фирмочки с копеечным капиталом под названием «Хозу».

Разумеется, и люди президента, и сам удачливый приватизатор оказались в числе учредителей этой внезапно разбогатевшей компании.

Вторая часть близких к телу людей – это родственники президента. И не только семья.

У казахов, понятное дело, и дальний родственник тоже родственник. А посему постоянно надо учитывать в делах кто кому кем приходится. Чья троюродная сестра за чьим дядей или племянником замужем.

Каждый казах знает свою родословную до седьмого колена. Это необходимость. Иначе не выжить. Но сейчас началось такое. Повальные поиски среди своих предков великих ханов, батыров, каких-то выдающихся акынов…

А покопайся в их родословной, и найдешь у тела нашего демократа немало людей из рода Шапрашты.

Ну и третий круг – это молодняк. Ребята чуть за тридцать. Назарбаев, ничего нельзя сказать против, мудро поднял и поставил во главе крупных банков и корпораций образованную молодежь. Приблизил к себе, справедливо полагая, что человек, который стремительно поднялся по социальной лестнице под его покровительством, должен быть по гроб жизни благодарен и лоялен.

К ним принадлежит и Амантай.

С ними ему проще общаться, чем с теми, кто уже в советское время был у руля власти и кто по сей день пытается мериться с «ноль первым» своей родословной и кичится своими заслугами перед «оккупантами». Амантай тоже их знает. Эту старую, еще советскую казахстанскую аристократию. Академики, министры, директора, писатели, их дети, внуки, правнуки – сколько же хлопот они доставляют президенту! Каждый считает нужным прийти к нему на прием. Встретиться, поговорить. А самое главное – дать совет, как управлять республикой. Хотя реально вся полнота власти и вся ответственность лежат только на одном человеке – на самом президенте.

Близость к первому лицу заставляет адаптироваться. С Кажегельдином нужно было показывать свой ум, квалификацию, умение решать проблемы. На новой должности акценты расставляются по-иному. Амантай знает свои недостатки. В частности, вспыльчивость, когда он может накричать на человека, дать волю эмоциям. Идет она от обидчивости. А та опирается на личную гордость. Но здесь он учится скрывать эту гордыню, понимая, что одна такая вспышка может ему очень дорого стоить. Более того, он старается изо всех сил вписаться в местные нравы. На праздниках и вечеринках Нурсултан Абишевич очень даже приятный и демократичный человек. Может взять в руки баян и с удовольствием исполнить что-нибудь из своего репертуара. Особенно удаются ему советские песни: «Подмосковные вечера», «Самара-городок»…

В прошлый раз блеснул своим искусством и Амантай. Он принес с собою на такой праздник любимую гитару. И сыграл. Да как сыграл! Не зря первые уроки игры на инструменте давал ему сам Лёля – любимец жемчужненских девчонок. А потом он неустанно совершенствовался в этом искусстве – и в университете, и в комсомоле.

«Ах, какая женщина!» – звучало призывно и маняще в зале центрального ресторана Алма-Аты.

Он и домру не забыл. Взял. И спел. На казахском. Чем привел в восторг даже своих недоброжелателей.

Нет, он не учит для шефа какие-то специальные песни, чтобы ублажать его слух. Он ощущает реальное созвучие душ. Реальную тягу к прекрасному, в чем бы оно ни выражалось.

Через это прекрасное – будь то музыка, песня, картина, автомобиль – он, Амантай Турекулов, сын правоверного коммуниста, внук «степного разбойника» – барымтача, идет навстречу будущему, чувствует пульс новой жизни.

И, конечно, на фоне всей этой серой массы чиновников, окружающих президента, его таланты выделяются особым блеском.

И, может быть, есть еще нечто, за что президент отметил и приблизил его к себе. За веру, которая еще не угасла. Амантай, несмотря ни на что, верит в свою страну. В то, что казахский народ способен создать государство. Понимает, что впервые, может быть, за тысячу лет у людей есть такая перспектива, такой шанс – жить самим по себе. И этот шанс они должны использовать по полной, только он дает им возможность стать субъектом мировой истории.

От такой перспективы захватывает дух. Они, можно сказать, не только присутствуют, но и сами участвуют в творческом акте. Создании нового государства.

А пока Амантай собирает, пакует вещи перед отлетом у себя в скромном номере. И грезит наяву великими делами, охватывая, словно орлиным взором, просторы страны.

Однако в этот утренний час, в момент его творческого взлета и таких вдохновляющих размышлений он вдруг слышит слабый, но требовательный звонок телефона. Как молния, бросается помощник к аппарату. А из трубки уже доносится раздраженный голос самого:

– Зайди ко мне!

Он спешит по зеленым ковровым дорожкам бесконечных коридоров отеля. Мягко щелкнув, бесшумный лифт с зеркалами внутри доставляет его на нужный этаж. К дверям президентского люкса.

Амантай выдыхает воздух и проскальзывает внутрь мимо стоящих рядом «бодигардов» в черных костюмах.

Пересекает прихожую. И попадает в роскошно отделанную синим бархатом, с вычурной, эксклюзивной белой мебелью гостиную. Посередине стоит полностью одетый в прекрасно сшитый синий костюм, в белой рубашке, при галстуке сам. Всё в порядке. Кроме одного. Президент стоит на ковре… босой.

– Где носки? – спрашивает он помощника.

В груди у Амантая вспыхивает раздражение: «Я, что ли, отвечаю за ваши носки?» Но он гасит его, понимая, что дела плохи. Носки, видимо, вместе с остальным багажом уже уехали на борт самолета. И кто в этом виноват, президент разбираться не будет.

Как стая ворон, поднимаются черные мысли: «Конец всему! Конец карьере!»

Но через секунду спасительное решение приходит откуда-то сверху: «У меня же есть свои носки!»

– Нурсултан Абишевич! По-моему, они у меня в номере!

Словно молодой джейран или олимпийский спринтер несется он к себе. Лихорадочно перерывает вещи в чемодане. Наконец находит то, что нужно для спасения. Пару совершенно новых, черных, хлопчатобумажных с примесью синтетики. И несется обратно, сжимая находку в кулаке.

По мере приближения к президентскому номеру Амантай чувствует, как носки, только что вынутые им из собственного чемодана, вдруг начинают наполняться какой-то значимостью. То были носки, как носки. Черные, гладкие, с полиэфирной нитью. А теперь это «президентские носки».

Он заходит в люкс, где Назарбаев нетерпеливо, как «барс в клетке», расхаживает по ковру, и в полупоклоне, на вытянутых руках подает ему кусочки ткани, окончательно приобретшие сакральный статус. И особую президентскую значительность…

* * *

«Вот так вот! – думает Амантай, сидя в салоне автомобиля, несущегося навстречу церемонии торжественных проводов, в аэропорт. – Казалось бы, какой пустяк! Всего-то навсего носки президента. Но вот от такого пустяка может зависеть судьба. И не только моя судьба. А может, и вся история республики пойдет другим путем. С другими людьми…

Да, в политике пустяков не бывает…»

 

IX

Служебный роман. Какая банальность!

Бытовали они и в советское время. Но настоящий расцвет, можно сказать, возрождение, ренессанс этого вида любовных отношений, конечно, пришелся на девяностые. Когда все смешалось, страсти кипели. И молодежь, живая, творческая часть ее, пошла в предприниматели.

Тогда еще не было понятия «офисный планктон». Еще не сформировались классы хозяев и наемных работников. И офисы представляли собой сообщество живых, творческих людей, готовое генерировать и воплощать в жизнь самые разнообразные, самые безумные и красивые идеи.

Они были молоды. Жизнь – яркой и насыщенной. Страсти кипели. Офисные романы проходили яростно и красиво. Семинары и совещания превращались в праздники. Душа горела и летела.

«Вот это жизнь! Вот это песня!» – часто восклицал Дубравин, наблюдая очередной всплеск или «фейерверк», выданный влюбленной парочкой.

Сам же он как-то сторонился этих отношений. Может быть, потому, что побаивался сам себя. Боялся растаять, так как мужское его естество, ненасытное и страстное, беспощадно требовало своего. Дубравин с юмором формулировал для себя сложившуюся ситуацию: «У каждого из нас есть слабое место. У кого-то Ахиллесова пята, а у кого-то Ахиллесов…»

А соблазнить его пытались дважды. Особенно запомнилась одна история.

Как-то на вечеринке ему приглянулась совсем молоденькая семнадцатилетняя девчонка. Поговорил он с ней. Такой московский ангелочек. Светленькая, беленькая блондинка с голубыми глазами. Тоненькая, с прозрачной кожей. Оказалось, что живет она с бабушкой. А родители умерли. Может быть, в разговоре в этом проявил он излишнее участие. Так что эта овечка-сиротка привязалась к нему. И началось! Узнала, что Дубравин приходит на работу рано. И явилась еще раньше. Более того, взяла ключ на вахте. Зашла в кабинет к нему. Расположилась на диванчике. Он заходит. И она, как любимая кошка, бросается ему на шею, целуя шефа прямо в губы.

К счастью, за дверями загремела ведрами и шваброй уборщица. И ему кое-как удалось отлепиться от этого нежного создания.

Но теперь у Дубравина другой случай. Некоторое время он мотается в командировку в Тулу. А потом соображает, что им гораздо проще было бы встречаться в Москве. И вот через пару дней он идет из дирекции по длинному коридору и говорит идущему следом исполнительному увальню Синдюкову:

– Синдюков! Хочешь получать на всех советах директоров поддержку своих инициатив и финансирование новых проектов?

Синдюков, конечно, хочет.

– Тогда, Синдюков, тебе задание от меня. Пригласи к себе на работу в службу Галину Шушункину из Тулы. Для начала заведующей отделом по сбору региональной рекламы. Девушка она исполнительная, ответственная.

Проходит месяц. И Шушункина перебирается в столицу. Вместе с мужем.

* * *

Собственное рекламное агентство – голубая мечта Саши Козявкина.

Что в таком случае делают нормальные люди? Собирают коллектив единомышленников. Снимают офис. И начинают работать. Но так как Козявкин из области, жителей которой до революции называли «живоглотами», а после нее «жлобами», то он решает рекламное агентство не создавать, а украсть, увести, «кинув», соответственно, молодежную газету, группу «Завтра» и ее руководство.

За последний год он немало сделал для этого. Выучился бизнесу за счет «Завтра» в ведущих рекламных школах. Прошел стажировку в известном во всем мире рекламном агентстве «Карат». Договорился с ведущими менеджерами по сбору рекламы, что они уйдут из агентства группы «Завтра» вместе с ним и уведут клиентуру. Украл базу данных.

Кажется, все предусмотрел. Не учел только одного. Того, что его непосредственный начальник, которого он считает простаком и растяпой, давным-давно просчитал планы Козявкина. И подготовил сильный ход.

В один прекрасный день Дубравин запрещает всем отделам агентства размещать рекламу и самостоятельно выходить на сторонние газеты, журналы, радио, телевидение. А сам создает по образцу, привезенному из славного города Лондона, единый отдел по размещению и закупкам газетных площадей и эфирного времени. Таким образом, он окончательно организационно оформляет структуру и тем самым не дает Козявкину возможности вывести своих людей из «Завтра» на вольные хлеба.

И афера Козявкина не удается. Но на то он и жлоб, чтобы не успокаиваться. И Козявкин начинает интригу против самого и Галины Шушункиной. Потому что это ее Дубравин поставил на новый отдел, который как кость в горле не дал ему развернуться.

Интрига начинается с попытки столкнуть лбами бывшего и нынешнего генеральных директоров.

Саша нашептывает Чулёву о том, что Дубравин дает некоторым крупным рекламодателям необоснованные скидки. И намекает, что делает он это «не за так». Петя засылает к Дубравину «казачка» под видом важного клиента. Но Дубравин не клюет.

Тогда Саша Козявкин решает зайти с другой стороны.

Весь офис, конечно, знает, что Шушункина попала на «рыбное место» с подачи шефа. Поэтому удар решено нанести по ней.

В один прекрасный день из отделов Козявкина, а затем и от него самого начинают поступать служебные записки о том, что служба размещения работает плохо.

Дубравин вызывает Шушункину к себе. И смотрит на нее другими глазами. Глазами начальника. Что же он видит? На службе девочка-одуванчик превратилась в строгую, деловую офисную даму. Особенно разительно меняющуюся в те дни, когда она одета в брючный костюм. Ее тонкая, девичья фигурка обрела определенные жесткие контуры. Она сильно изменилась и внутренне. Из плавной, неспешной провинциальной девушки стала этакой московской «щучкой». Торопливой, быстрой и, можно даже сказать, несколько суетливой. Видимо, состояние постоянного стресса, страх не успеть что-то сделать или сделать не так выработали в ней эту особенную нервность, которой страдают все, впервые попавшие в беличье колесо деловой жизни.

Сейчас Дубравин внимательно разглядывает дело рук своих. И даже слегка сожалеет о том, что перетащил ее сюда. На эту несахарную должность.

– Ну что, Галь, как у тебя дела в отделе?

Она отвечает оправдывающимся и одновременно возмущенным тоном:

– Да тот макет они сами сняли! Переделывали его целую неделю. А теперь пишут на моих девчонок докладную. Что мы его не там и не так разместили!

Дубравин прекрасно знает, что в ее отделе подобрались самые толковые, самые ответственные сотрудники. И стараются они на совесть. Но, как начальнику, ему надо реагировать на пачку докладных. Иначе Чулёв с подачи Козявкина уцепится за возможность насолить ему. Он и так постоянно бегает к Протасову, утверждает, что Дубравин управляет группой «Завтра» по-варварски.

Александр вздыхает. Берет со стола пачку докладных. Отдает:

– Галь! Держи их. Придется нам с тобою разобраться в каждом конкретном случае. И дать людям Козявкина отлуп. Иначе он не успокоится… Делай объяснительную.

Через пару дней она, как водится, положила ему на стол ответ с подробным перечнем – кто, что, когда.

Дубравин внимательно посмотрел на эти исписанные нервным, быстрым, «медицинским» слогом листы. Прочитал их. И решил позвать Козявкина, чтобы, как говорится, обозначить разбор полетов.

Через час «живоглот» является. Это небольшой юркий человек, очень смуглый, с живыми черными глазами и подвижным лицом, на котором давно застыло выражение непризнанного гения и недооцененного начальством крупного специалиста. Дубравин знает, что Саша Козявкин считает себя выдающимся знатоком рекламного дела. И старательно поддерживает у руководства свое реноме незаменимого. Для этого он постоянно оперирует разными красивыми терминами, как то: медиапланирование, риски, охват аудитории, ребрендинг. На Чулёва, который страстно жаждет «европейства», они производят неизгладимое впечатление.

Дубравин же, погруженный в этот мир, прекрасно знает, что на данном этапе развития рекламного рынка, а также в том состоянии, в котором находится вся медиаотрасль, никакие специалисты и умники не требуются. И в принципе ничего неспособны сделать. Рынок просто растет бешеными темпами сам по себе. И задача каждого рекламщика на данном этапе проста. Сесть возле этого бурлящего потока и успевать вырывать из него объемы и куски. И инструмент для этого есть только один. Не маниловские планы, графики и всякого рода высосанные из пальца рекламные кампании, а тираж, гигантская аудитория и авторитет газет. Такие же, как Козявкин, просто паразитируют на этом, присваивая себе заслуги тех, кто создал и поднял эти газеты.

И еще Дубравин понимает, что в душе Козявкина воплотились и укоренились самые худшие представления о рыночной экономике. Сам Саша, да и его подчиненные каждый чих оценивают в денежном эквиваленте. Жадный и упертый, как все недалекие люди, Козявкин верит только в силу «зеленых», «бабла» и «капусты». Поэтому мысли его вечно заняты расчетами и подсчетами на тему, сколько он заработал и сколько упустил выгоды.

Оттого диалог с Козявкиным у них достаточно своеобразный. Дубравин показывает ему объяснительные Галины Шушункиной, а тот, даже не читая их, принимается, повизгивая от нетерпения, рассказывать Дубравину, что якобы из-за нерасторопности отдела закупок они потеряли громадные деньги:

– Вот на этом региональном заказе, Александр Алексеевич, отдел потерял две тысячи долларов. А если посчитать мои личные потери, то, получается, по процентам я потерял в зарплате семьдесят пять долларов! – и Козявкин торжествующе тычет пальцем в докладную, сфабрикованную им самим.

Дубравин смотрит на Козявкина и думу думает: «Вот так служебные романы сплетаются в тугой узел с офисными интригами. И с этим ничего не поделаешь. Но как же быстро меняются сами люди! Вчера еще этот Саша робко, по-заячьи – лапки кверху, стоял перед начальником цеха у себя на заводе, вымаливая лишнюю тысчонку на зарплату. А сегодня, почувствовав вкус денег, уже готов схватить за глотку каждого, кто не дает ему вырвать свой кусок. Видно, заканчиваются времена, когда все жили некоей иллюзией, романтическими, а может быть, даже утопическими представлениями о рынке, который все сгладит, всех устроит. Ну что ж “жизнь – борьба”, как писал наш бородатый пророк. И если уж с волками жить, то будем и мы по-волчьи выть».

Дубравин понимает, что его позиция сейчас очень уязвима. В агентстве ни для кого не секрет их отношения с Галиной. И поэтому, будь он хоть сто раз прав, у Чулёва и Козявкина всегда наготове оговорка в дискуссии: «Это он свою бабу защищает. И поставил он ее на самое денежное и ответственное место вовсе не за деловые качества, а… понятное дело за что». И ты хоть лоб расшиби – обратного не докажешь. Но и он, честно говоря, сам себе признался в этом же: «Здесь не только интересы дела важны. Какой же я мужик, если ее не поддержу!»

Смуглый, вертлявый, пришибленный рынком, начальник службы ушел, так и не убедив Дубравина в своих чистых помыслах. А Дубравин срочно позвал к себе Фаиля Насреддинова – заместителя начальника отдела из службы безопасности.

Разговор у них получился простой и короткий. Бывший опер, такой зажатый, законченный сыщик, бросивший безнадежную и безденежную службу развалившемуся государству, понял задачу сразу. И немедленно «взял след». Тем более что по старой привычке он давно собирал информацию на всех, с кем общался. Дубравин, кстати говоря, не исключает и того, что у Фаиля лежит заветная папочка и на него самого. Но, видно, «черного кобеля не отмоешь добела». И из мента уже не сделаешь офисного шаркуна. Профессия въелась в душу.

* * *

Проходит неделя-другая. И торжествующий Фаиль приносит докладную, из неё открываются интересные подробности интриги, которая уже зашла достаточно далеко.

Во-первых, выяснились тонкости кадровой работы в службе господина К. «Живоглот» так отстроил систему, что работающая у него в отделах действительно грамотная, амбициозная, талантливая молодежь пашет на него не за страх, а за зависть.

Во-вторых, он в открытую претендует на высокие должности. Критикуя начальство.

«Экий Наполеончик у нас завелся! – думает Александр, читая дальше докладную службы безопасности. – Да. Наш пострел и здесь поспел».

Оказывается, Козявкин охмурил Катю, старую деву, секретаря совета директоров группы «Завтра». И через эту мымру вынюхивает все, что касается повестки дня совета, мнений, настроений его членов. Она даже копирует для него некоторые документы, выносимые на высокое собрание, и сообщает о решениях, принятых по ним.

Так что непрост брат Козявкин. Ох, непрост! Получить должность генерального, а потом вывести, можно сказать украсть, часть бизнеса у группы «Завтра» – такой вполне способен.

Но кто предупрежден, тот вооружен.

– Вы продолжайте собирать информацию! А я пока подумаю, что с ними делать! – предложил Дубравин службисту.

Но думать было особенно некогда. Потому что Козявкин форсирует события. И в открытую провоцирует конфликт с отделом Галины.

«Добрые люди» уже на следующий день рассказывают Дубравину, как Козявкин вчера хвастался, напыщенно рассказывая «соратникам» о своих провокациях.

– Я уже чувствовал, что ситуация назрела. Революция назрела, – витийствовал он за обедом в соседнем кафе, потягивая горький кофе, дирижируя при этом сам себе чашкою. – И можно начинать настоящие боевые действия. Надо сделать так, чтобы она сама попала на крючок, выступила в роли зачинщика, разжигателя войны. А я, Александр Козявкин, казался бы всем потерпевшей стороной. И весь гнев начальства обрушился бы на нее. Но Шушункина по-прежнему избегала прямых конфликтов со мной. Что ж, я начал мелко провоцировать, полагая, что рано или поздно эмоции возобладают над разумом. Капля мысли камень сердца точит. И вот в присутствии подчиненных Шушункиной я ей говорю: «Галина, опять твоя служба не то объявление разместила в газете. Мой клиент в ярости». Или: «Галина, посмотри – вот мои подчиненные записку служебную написали. Из-за твоих горе-работников мы прибыль не смогли собрать до конца… Галина, твои люди перепутали дату размещения заказа… Я начальству сообщу…» Я доставал ее каждый день. И она не выдержала. Написала служебную записку на имя Дубравина. О незначительном промахе одного из вас. Дубравин вчера вызывал меня. Отдал эту записку и предложил разобраться с тем, что у нас творится. И теперь я вам говорю: она попалась. Можно теперь ее не бояться. Она беззащитна. Плохой мир лучше хорошей войны. Но уж если война, то война по-настоящему. Сегодня вопрос стоит так. Либо мы, либо Шушункина!

И, приняв гордую наполеоновскую позу, Козявкин добавил:

– Начинаем операцию «Цунами». Мы должны слить бюрократическим потоком цепляющуюся за Дубравина Шушункину. Смыть ее одну. Или обоих. Фиксируйте каждую задержку, неточность, ошибку в действиях отдела закупок и размещения…

Уже через пару дней работа забурлила. Записки полились рекой: Козявкину от Юрченко: «Прошу обратить внимание…», Козявкину от Мальцева: «Прошу воздействовать…», Козявкину от Турновой: «По вине отдела исполнения заказов…»

Козявкин, не зевая, отправлял эти записки Чулёву, сопровождая их соответствующими приписками: «Прошу обратить внимание… Прошу разобраться…»

Капля точно точит. Чулёв, конечно, образованно ухватился за возможность насолить Дубравину. И принялся таскать эти «письма счастья» Протасову.

А Козявкин не унимается. Распускает слухи. Подсаживается за обедом к Галине и с невинным видом спрашивает:

– А что, правда вашу службу ликвидируют?

– С чего ты взял? – возмущается она.

– Говорят! – жмет он плечами, глядя в тарелку с супом.

– Ерунда! – вспыхивает Шушункина.

Примерно такие же разговоры ведут Кудрявцев, Андрюшин, Зайновский с другими сотрудниками отдела исполнения заказов. Задача – создать такой миф, такой фон, такие трудности, чтобы отдел сам разбежался в разные стороны.

В конце концов забеспокоился и Протасов. Предложил рассмотреть вопрос о работе отдела заказов на дирекции группы «Завтра», что само по себе было уже неординарным событием. Учитывая непредсказуемый, взрывной характер Володи, можно было ожидать, что дирекция закончится чем угодно. Скандалом. Разборками. Уходом Галины…

Дубравин понял, что ситуация сама по себе не рассосется. Должности директора рекламного агентства «Завтра-центр» ему не жалко. Он и так занимает аналогичные еще в трех структурах. Жалко агентство. Он создал его с нуля. Подобрал людей. Выстроил. Это его труд, нервы, кровь. Можно сказать, символ какой-то новой жизни, стремления вперед, развития. А тут такое дело отдать своекорыстному, жадному интригану. Шалишь! В конце концов, Чулёв хоть и обижен на него за то, что он потеснил его в группе «Завтра», но он парень умный и должен понять, для чего Козявкин устраивает эту свару.

И Дубравин отправляется к Чулёву.

Кабинет Петра – в главной редакции молодежной газеты. В приемной кроме его секретаря – разбитной кучерявой Татьяны – сидит краснолицая мымра Катя. Секретарь совета директоров, у которой Козявкин «через постель» получает всю информацию.

«Ну и пусть она ему доложит, что я был у Чулёва, – думает Дубравин. – Пусть теперь повошкается, понервничает!»

И он прямиком шагает в кабинет к Петру.

– Привет, Петя!

– Привет, Саня! – Чулёв сидит за огромным столом, за которым его худенькая невысокая фигурка смотрится особенно комично. Дубравин никогда не придавал особенного значения внешним атрибутам власти. И от этого кажется простоватым, деревенским и, как шутит «острый на язык» Протасов, «похожим на председателя большого колхоза». Чулёв же всегда старался походить на европейских менеджеров. Костюмчик от Brioni, ну, может, и не от Brioni, но что надо. Очёчки Dior. Часы Longines. Мебель из Италии. Старательный английский новояз.

И всегда делает вид, что страшно занят.

«Но будем пробиваться», – думает Александр и начинает с ходу брать партнера «за рога»:

– Что ты думаешь о рекламном агентстве? – спрашивает он.

Петруша ерзает в своем вертящемся на все стороны кожаном кресле с поддувом, в котором вполне можно разместить еще пару таких же некрупных ребят. Но отвечать приходится.

– Думаю, – обтекаемо говорит он, стараясь не обострять, – в чем-то Козявкин прав. Где-то отдел Шушункиной недорабатывает. Не успевает за временем. А время сейчас, видишь, Саня, какое. Дорогое времечко. И летит… Летит…

Но Дубравин пришел не слушать легенды и были о времени и о себе. Поэтому он напористо и горячо, глотая даже окончания слов, принимается излагать свое видение проблемы:

– На вот, почитай записку от служб безопасности!

Терпеливо ждет, пока Чулёв знакомится с произведением сыщика.

– Знаешь, Сань! – вжимается в черную кожаную колыбель Пётр. – Службисты, они, чтобы оправдать свое существование, тебе каких хочешь историй насочиняют. Это их работа. Заговоры искать!

– Ну хорошо, все может быть. Давай я тебе покажу, как на самом деле построена структура рекламного агентства «Завтра-центр», – и Дубравин выкладывает на полированный стол заранее нарисованную схему.

– Вот в центре отдел закупок площадей и размещения рекламы. А вокруг работающие только через него отделы Козявкина, бизнес-контакт твоего родственника, столичной и региональной рекламы. Если Козявкин получает под себя закупки, то он становится хозяином положения. И может спокойно помахать нам ручкой, уведя базу и клиентов. А также большую часть наших людей. Проще говоря, украсть наш бизнес.

– Да, ну ты что? Я даже и не думал об этом!

– Он к этому и стремится. Для этого и затеял всю свару. Так что ты подумай еще раз. Надо ли давать Козявкину такой шанс поживиться за наш счет?!

* * *

К совету директоров противоборствующие стороны готовились основательно. Дубравин заручился поддержкой Андрея Паратова. Можно сказать, посеял сомнения в мыслях Чулёва. Сунулся было и к Протасову, но тот не хотел вмешиваться в эту терку. И как президент огромного холдинга только принял к сведению эту историю. Видимо, затем, чтобы в какой-то момент выступить неким арбитром.

Совет директоров начался как обычно. С длинного перечня вопросов, в котором свара в агентстве была далеко не самым главным. Когда приступили к ней, все основательно подустали.

Чулёв пригласил в кабинет противоборствующие стороны. Юркоглазого, приодетого по такому случаю в костюмчик-тройку Козявкина и смущенную высоким собранием и от этого зажатую донельзя, хрупкую, в деловом костюмчике Галинку. Она присела на краешек стула и сразу же уткнулась глазами в принесенные бумаги.

Козявкин же вольготно расположился в свободном кресле и насмешливо-победительно стал оглядывать высокое собрание.

Дубравин, рассматривая его самодовольную смуглую физиономию, еле сдерживается от хорошей реплики в духе «посади свинью за стол, она и ноги на стол».

Пётр Чулёв оглашает вопрос. В двух словах излагает суть проблемы: вот, мол, в нашем рекламном агентстве не все гладко. Служба Александра постоянно пишет разные записки по поводу работы службы Шушункиной. И нам надо сегодня разобраться, что и как. Принять какие-то решения.

– Слово предоставляется Александру! – неожиданно быстро заканчивает он вступление.

Козявкин, понимая, что Галина готовилась к отражению атаки по фактам, не приводит их в своей речи, а сразу же переходит к предложениям. С фактами, мол, и так все ясно.

– Прошу членов совета директоров разобраться в сложившемся положении и оказать Шушункиной помощь в профессиональном обучении. Или заменить ее на более подходящего работника. При необходимости готов взять ее отделы под свое руководство. В таком случае, – Козявкин не может сдержать торжествующей улыбки, – агентству не надо будет нанимать дополнительного специалиста. Будут сэкономлены определенные средства и одновременно повысится контроль за работой подразделения, а также улучшатся координация и взаимодействие, что неизбежно приведет к приостановлению тенденции понижения прибыли. Не сомневаюсь, что прибыль даже возрастет.

Козявкин прямо сияет и весь лучится, произнося это. Мурлыкает, как кот, собравшийся закусить аппетитной мышкой.

Дубравин смотрит на Галину. Она сидит бледная и подавленная.

Сумей она сейчас ответить, как надо, а он уж разовьет успех. Тут подоспеет и верный Андрюха Паратов. Вместе они заставят Козявкина проглотить язык.

Чулёв официально предоставляет ей слово. Видно, что он тоже слегка смущен беспардонностью заявления Козявкина:

– Ну что, Галина? Что ты можешь сказать по поводу прозвучавших здесь… – он слегка остановился, подыскивая слово, – аргументов?

Но она, по-видимому, никак не может совладать с волнением. Ступор. Просто какой-то ступор.

«Ну, давай же, давай! – мысленно сопереживает, подбадривает ее Дубравин. – Скажи хоть что-то!»

Но она только тихо мямлит:

– Но все совсем не так…

Теперь уже Чулёв подбадривает ее:

– Скажи тогда, как все обстоит на самом деле…

Галина мотает опущенной головой:

– Не сейчас. Я плохо себя чувствую…

– Но мы не можем обсуждать этот вопрос несколько раз! – наседает, нервничая, Петр. И… о, чудо! Видимо, понимая, что сейчас она заплачет, по-быстрому закрывает вопрос. – Так, ладно! Обсуждение работы отдела Шушункиной закончено. Дирекция обязательно примет необходимые меры. Переходим к следующему вопросу…

«Может, ее женская слабость и спасла ситуацию!» – думает Дубравин, получив на следующий день постановление совета, где черным по белому сказано: «Исправить высказанные замечания. Отчитаться через месяц о принятых мерах…»

«Ну, уж нет! Если нам удалось получить передышку, то я ею воспользуюсь, чтобы решить вопрос окончательно», – думает Дубравин, поднимая трубку.

– Гюзель! Вызови ко мне заместителя господина Козявкина, – ядовито нажимая на слово «господин», говорит он секретарю.

Через двадцать минут Кудрявцев появляется в дверях.

– Садись, Вадик! Говорить будем! – замечает, разглядывая зама, Дубравин. А сам думает: «Красивенький. Свеженький, с сахарными устами мальчик. А такой же гаденький, как и Саша. И как же они все подбираются один к одному! Прыщи. Но делать нечего. Будем выдавливать. Хотя бы с помощью этого карьериста».

– Вадим! Скажи мне, почему вот сколько раз я был у вас в офисе, а никогда там не видел Александра Ивановича. Он чем у вас занимается? Он что, на работу не ходит вообще?

– Да, что вы, Александр Алексеевич! – глядя в глаза, врет Кудрявцев. – Он каждый день с утра у нас проводит планерку!

– Кудрявцев, а не надоело тебе сочинять сказки-небылицы? Я же прекрасно знаю, кто на самом деле ведет всю работу. Конечно, не Козявкин. А ты сам! Так вот, у меня, как ни странно, возникает такая простая мысль. А зачем нам Козявкин? Почему человек, который, собственно говоря, и пашет, остается на бобах? И по должности, и по зарплате?

По изменившемуся выражению лица визави он чувствует, что попал в больное место.

И совершенно неожиданно тот откровенно заявляет ему:

– Да мы так договорились! Что Козявкин будет впереди. А я следом. Он займет новую должность. А я – его. Ну, и распределили роли. Я веду всю работу по отделу. А он как бы занимается политикой у вас тут, в дирекции. В верхах. И пишет книги по рекламе…

– Но должностей свободных пока нет! – замечает Дубравин.

– Ну, он рассчитывает занять место директора рекламного агентства.

– То есть мое место! – уточняет Дубравин. – Одну из моих должностей.

– Ну да! – опустил очи долу Вадим.

– Эх-хе-хе! Развел он вас, как, извините за выражение, лохов, – вздохнул Дубравин. – Небось он вам твердит: «Вот-вот съедим Шушункину, а тогда уйдет и Дубравин?»

– Ну да! – опять испытующе, исподлобья глянул на начальника Вадим. – Он займет вашу должность. А я его. И вот-вот это должно случиться. Не сегодня-завтра.

– Ну, и брехло же! – в сердцах восклицает Александр. – Запомни, Кудрявцев! Никто и никогда в дирекции не рассматривал Козявкина в качестве генерального. Для этого он слишком хитрожопый и жадный. Вот вас он развел, – еще раз повторил новое словечко Дубравин. – Заставил работать вместо себя.

– Да вы что? – Кудрявцев впялился глазами в Дубравина, пытаясь понять, не обманывает ли тот его. Но, глянув глаза в глаза, осознает, что тот не врет.

* * *

Вот проходит неделя-другая. Дубравин снова приглашает к себе Вадима. И видит, что не ошибся. Тот полон яда и ненависти к своему непосредственному шефу. Как выясняется из новой беседы, Козявкин для него уже не великий менеджер и не светоч рекламы. А просто жлоб и прохиндей.

И кроме всего прочего, Кудрявцев сообщает Дубравину потрясающую новость. Козявкин, не сумев подмять под себя службу по размещению, не выдержал и открыл на стороне рекламную фирму под названием «Кьюми». И похоже, что первая буква в этом названии взята от фамилии «великого комбинатора».

В холдинге молодежной газеты во избежание конфликта интересов строжайше запрещено топ-менеджерам участвовать в каких бы то ни было личных проектах.

Ну что ж, долг, как говорится, платежом красен. Дубравин с чистой совестью садится писать служебную записку в совет директоров «О неэтичном поведении некоторых топ-менеджеров».

* * *

Еще месяц в терках и разборках. И на этом «блистательная карьера» хитрована и интригана Саши Козявкина в холдинге молодежной газеты заканчивается.

Конечно, никакого нового агентства создать ему так и не удалось. Ведь такие люди творить не умеют. Они умеют только воровать, отнимать и утаскивать. Поэтому он нашел себя в другом – устроился преподавать основы рекламного дела в каком-то институте.

У нас ведь так – кто неспособен что-то делать сам, берется учить других.

Кудрявцев занимает место начальника. Специалист-то он неплохой.

Ну а Дубравина эта история заставила по-новому посмотреть на ситуацию. Он понимает, что его отчаянная любовь не может вечно быть заложницей людей и обстоятельств.