«Здравствуй!

Извини, что задержала с ответом. Просто сдавала экзамен по математике. Тетрадь с лекциями потеряла и четыре дня жила у одной девчонки. Готовилась.

Не знаю, с чего начать. Как ты сам чувствуешь, я в письмах немногословная. Не могу просто чувства свои выражать на бумаге.

Мое чувство к тебе теперь не знаю какое. И на вопрос, люблю ли я, отвечу: не знаю. Ну, вот просто честное слово, не знаю. Не знаю, как ты к этому отнесешься, но, когда человек (а особенно парень) говорит часто, что он любит, это слово уже не имеет такого большого значения. Лучше бы ты меня меньше любил. Ты не обижайся и не думай, что все они такие. Я просто очень неопытная, и мне рано говорить “люблю”, я не знаю, может, люблю, а может, и нет.

Уж как я хотела ревновать тебя к Люде Крыловой, а не получалось. Почему?

Мне дороги наши встречи, хотя их и было мало. И прости, я не понимаю, что ты хочешь сказать тем, что “все это приснилось”. Если то, что было, забыть – никогда!

Ты, конечно, думаешь, как всегда, я “хитрая”. Я самая обыкновенная. Но как тебя увижу, становлюсь такой. Почему – не знаю.

Ты и любишь как-то необыкновенно. И сам ты какой-то необыкновенный. Я, наверное, слишком легкомысленная.

А может, тебе тоже все приснилось?

Не могу писать.

Галка».

Саша дочитал письмо. Постоял. У него было такое ощущение, будто его ни с того ни с сего ударили по голове. Прошел месяц, как они расстались. И вот на тебе. Как ушат холодной воды выливает она на него. Почему? За что? Ведь любовь так переполняла его, что он не мог не писать о ней. Конечно, его письма горячие, сумбурные. Все, как в огне. Но он был искренен! А оказывается, надо врать? Мир сузился до этого листочка бумаги. Ни о чем уже не думается. Душа еще сопротивляется. Она не хочет принимать смертельный удар.Подходит синий полупустой троллейбус.Взвизгивают, открываясь, двери.Он входит. Встает на задней площадке.Поехали.Мысли крутятся на месте: «Как жить дальше? Что делать?» Им овладевает отчаяние: «Да что же это такое? Вот так один человек. Одним письмом может порушить всю мою жизнь. Боже ж мой! За что? А была ли, действительно, с ее стороны любовь? Это я, наверное, в каком-то ослеплении нахожусь? За что мне такое проклятие? Нет, не проклятие – счастье. Я обыкновенный, простой человек. К чему мне этот дар любить тебя вечно? А может, у нее кто-то есть? Как там у Пушкина: “Те, кто сильнее всего любит, наиболее низко падают в грязь подозрений и ревности”? А какая сумятица в башке!»– Эй, там, на задней площадке! Почему не берешь билет?Все пассажиры оглядываются на Дубравина, потому что никого, кроме него, на задней площадке нет.Он тоже в недоумении осматривается вокруг по сторонам. «Почему это он кричит?»– Тебе говорю! – орет в микрофон водитель. – Почему не платишь? В милицию сдам! Не выпущу из салона!Только сейчас Дубравин понимает, что эти крики относятся к нему. Он достает из кармана проездной. Показывает всем выпялившимся на него пассажирам.

Приехав в Алма-Ату, Дубравин первое время не находил себе места. Ситуация, конечно, сложилась аховая. Вместо военно-морского училища он оказался совсем в другом месте. Без цели, без смысла существования. Как рыба на мели. Где-то далеко его друзья поступали в институты, училища. Чьи-то мечты исполнялись, чьи-то – нет. Но у большинства была понятная, ясная перспектива в жизни. Его же то побоище с чеченцами выбило из колеи. Где-то через неделю отец отписал ему, что к ним приходили из милиции, спрашивали его. Но они сказали, что он уехал поступать в военно-морское училище: «Там и ищите».Еще через неделю отца вызывал к себе следователь. Поговорили. И следователь сказал, что дело заводить не будет, так как ни свидетелей, ни потерпевших найти невозможно. Потерпевшие отработали и уехали домой, а свидетели разъехались – кто учиться, кто работать.Гроза миновала. Но и время было упущено. Экзамены в институтах прошли.– На будущий год будешь поступать куда захочешь! – сказал ему Зойкин муж, Анатолий. – Наработаться тоже успеешь. Давай-ка устрою я тебя к нам. У нас на Алма-Атинском домостроительном комбинате новое профтехучилище открыли. Будут готовить рабочих для себя. Тебе, пожалуй, лучше всего идти монтажником. Монтажник на стройке – профессия самая что ни на есть аристократическая. Маляры, плотники, бетонщики – те, бедняги, всю жизнь в каторжном труде. Плотники, к примеру, двери, окна таскают по этажам, как ненормальные. Аж глаза на лоб лезут. А монтажник, он на свежем воздухе всегда, и заработок у них приличный. Так что учись, а там посмотрим!Дубравину было абсолютно все равно. Он не хотел и не думал становиться ни плотником, ни монтажником. Но не домой же возвращаться!Сам Анатолий работал на домостроительном комбинате инженером по технике безопасности. И работа ему страшно нравилась, хотя попал он на нее тоже случайно.Лет пятнадцать тому назад, когда по воле партии, а еще точнее, по воле Никиты Хрущева люди со всей страны еще стремились в казахские степи, у серо-красного одноэтажного городского вокзала Алма-Аты остановился необычный эшелон. Из его вагонов высыпали на перрон три тысячи одетых в черные бушлаты, клеши и бескозырки матросов. Вместе с ними приехала светловолосая, маленького роста молоденькая женщина с завернутым в голубое одеяло ребенком на руках. Рядом с нею, неся чемоданчик и мешок с вещами, шагал такого же небольшого росточка матросик. Правда, идти им было некуда. И поэтому разместились они на вокзальной скамейке. Где и жили два дня.Как-то раз на вокзал пришла встречать свою сестру одна женщина. Звали ее тетя Полина. Там она и увидела эту странную картину. Среди матросских вещей на подстеленной шинели сидит молодая белокурая женщина, почти девочка. И кормит ребенка из бутылочки.Разговорились. Узнала, что муж у Зои матрос. Поженились они всего полтора года назад, когда было-то им по восемнадцать лет. Вместе работали по комсомольской путевке на строительстве Волгоградской ГЭС. Потом он четыре года служил на флоте в городе Николаеве. Она, естественно, поехала за ним. Зойка устроилась на работу в часть вольнонаемной. Жила у хозяйки на квартире. Родился ребенок. Она написала министру обороны письмо с просьбой демобилизовать мужа, так как она сама работать не может, а помочь им некому. Пришел ответ в часть, что демобилизовать его, прослужившего всего год, они не могут – закона такого нет. А вот направить на освоение целинных земель в Казахстан вместе с сокращаемой частью можно.Так они и оказались в эшелоне, шедшем в Казахстан. А что делать дальше, еще не знают. «Толик ездит в город, ищет работу с общежитием. Но пока не нашел!»Тетя Полина поговорила, послушала, посочувствовала им, а потом сказала, качая головой:– Это, ребята, не дело – жить с ребеночком на вокзале. Пойдемте ко мне!Так на окраине города, среди яблоневых садов, в маленьком домике, где жила одинокая женщина, поселилась и эта молодая семья с малышом.На другой день морячок нашел работу на стройке. Бригадир, узнав, что он демобилизованный и семейный, сказал: «Зайди ко мне после смены».Вечером из дома бригадира Анатолий вышел, неся панцирную сетку от кровати. Так и шел через весь город с этой сеткой над головой. Вечером установил ее на четыре кирпича.Через год дали им однокомнатную квартиру. А еще через несколько лет – двухкомнатную, прямо возле входа на казахскую выставку достижений народного хозяйства……Шурку они приняли радушно. Понимали, как ему непросто было сменить фактически все.А ему действительно было очень непросто. Ни друзей, ни родителей, ни привычной обстановки. Даже на бытовом уровне город вызывает у него не самые лучшие чувства. Он никак не может принять многое из того, чем и как живут горожане. «Такое ощущение, что кто-то мудрый, хитрый так построил эту жизнь, чтобы человек только и думал, лишь бы что-то достать, добыть, выжить. Здесь каждое движение, каждое действие – это борьба за место, за бутылку пива, за то, чтобы уехать… Вот и сейчас уже надо идти на остановку трамвая. Некогда думать. Переживать».Пересадки приходится ждать долго. Скопилось порядочно народу. Наконец подходит, позванивая и гремя тормозами, коричнево-желтый трамвай. Истомившиеся люди кидаются, отпихивая друг друга локтями, к двери, крича, толкаясь и ругаясь, заполняют салон.Дубравин же отходит в сторону.И откуда он чего набрался? Но ему кажется, что такая посадка унижает его человеческое достоинство. «Сяду в следующий!» – решает он про себя.Но сесть ему удается только в третий трамвай.На занятия при таком раскладе он, как водится, опаздывает. Так как пара по электротехнике уже началась, решает отсидеться пока в общежитии у ребят.Общежитие, как и само училище, новенькое. Строили его быстро. К первому сентября. И естественно, сначала размахнулись по полной программе. Заложили спортзал, актовый зал и даже, невиданное дело, бассейн! Но, как обычно, то ли денег не хватило, то ли ума. Сделали только учебный корпус да общагу. Вместо бассейна оказался зарастающий травой-лебедой котлован с фундаментом из серого бетона с сиротливо торчащими ржавыми прутьями арматуры в руку толщиной. Не был достроен и производственный корпус.В общежитии пахнет краской и хлоркой. Оно новенькое, но порядки в нем, уж бог весть когда и каким образом, сложились старые. Так же орет комендантша, так же бдительно стоят на страже нравственности бабульки-вахтерши. Естественно, не работает буфет, не хватает мебели.В комнате, куда мимо вахтерши, бабушки – божьего одуванчика, проник Дубравин, уже двое опоздавших – Армен Мусаэлян и Витька Палахов. Сидя на кровати, они перебрасываются в картишки. Армен, плотный, густо заросший черной щетиной, с волосатыми руками и густыми бровями армянин, раздает. Витька Палахов, беленький, крепкий, как гриб боровичок, голубоглазый блондин, внимательно наблюдает за арменовскими манипуляциями с королями и тузами. Увидев Дубравина, Мусаэлян здоровается и говорит:– Садись с нами. Втроем веселей. Ты там на завуча не напоролся? Сегодня у них какой-то рейд по опозданиям. Вот мы и отсиживаемся.– Садись, братан! – добавляет и Витька.Дубравин равнодушен к картам. Считает это занятие бессмысленной тратой времени. «Но надо же как-то сходиться с людьми, – думает он сейчас. – Не будешь же вечно один. Тем более что Витька с Арменом не совсем такие, как другие. Более развитые, что ли».И он присаживается на стул напротив кровати.Мусаэлян сгребает колоду и заново раздает на троих. Играют по кругу.– Ты чего такой кислый и ходишь неправильно? – спрашивает его Палахов, внимательно разглядывая свои козыри. – Из-за опоздания, что ли?– Да нет! – отнекивается Дубравин. Ему ни с кем не хочется говорить о своей беде.– Может, его тошнит, как и нас, от всей этой бодяги, – бросая козырь волосатой рукой, вступает в разговор Мусаэлян. – Так ты не горюй. Одно слово – ГПТУ. Знаешь, как расшифровывается? Господь послал тупых учиться. Здесь собрались все, кто никуда поступить не может и ни на что не способен. И преподы – один слив. Кого отовсюду гонят, те идут в профтехучилища. Деревня, аулы забили все…Шурке неприятен этот разговор. Он ведь тоже из деревни. «А сами, если вы такие великие, что здесь делаете?»– Ты, я вижу, как и мы, тоже здесь не по призванию? – иронизирует Витька Палахов, заглядывая Дубравину в карты.– Мне, например, прописка алма-атинская нужна, – замечает Армен. – Без прописки на хорошую работу не берут. Вот пропишут в этой новой общаге, и можно бросить все к черту.– А мне надо до армии перекантоваться, а то менты наседают. Посадим, мол, за тунеядство. А тут я вроде как учусь. По тебе видно, что ты тоже птица другого полета.– Да, была история! – понимая, что этим разговором они его как бы приглашают в компанию и отказываться нет необходимости, соглашается Сашка. – Была драчка с чеченами. Пришлось ноги в руки и уносить сюда вместо военно-морского училища. Но уж на следующий год точно поступлю.С первого дня занятий все училище быстро разбилось на группы. Ребята из сел, постоянно жившие в общежитии, – одна стая. Городские – другая. А вот такие, как Сашка Дубравин, не подпадали ни под одну категорию. Разве что случайных. Или залетных. Их интересы были не здесь. Каждый переживал свое положение по-своему.– Пойду выгляну, – встает с кровати Мусаэлян. – Не кончился ли у этих придурков рейд по опозданиям?Когда он выходит, в комнате наступает тишина. Как-то не говорится и не играется. «Что же делать теперь?» – этот вопрос снова во всей своей мучительной простоте и ясности встает перед Дубравиным. Сколько миллионов человек задавали его себе и давали человечеству свои ответы! И вот надо же, коснись он каждого из нас лично, и ответ приходится искать самому. В сумерках и закоулках своей души. «Как вернуть ее?» Мысли медленно и мучительно проворачиваются в его душе: «Поехать к ней! Немедленно! Сказать! Показать! А что показать? Что сказать? Уже все много раз сказано. Что я могу ей предложить? Пожениться? Так это смешно!» Он аж скрипит зубами от душевной боли.Удар за ударом сыплются на него. Новая, взрослая жизнь началась совсем не так, как мечталось. Где оно, синее море? Где красивая форма, где кортик? Училище, правда, есть. Только форма в нем другая.Трудно. Но он мало обращает на бытовуху внимания. Главное – их любовь. Эти две недели. Он жадно вспоминал их перед сном, на занятиях, в троллейбусе. Жил ею. Дышал. И все ему было нипочем. Пока он надеялся и верил. И вот это письмо.«Как говорится, прямо под дых! Аж в зобу дыханье сперло!» – с усмешкой над самим собою хмыкает он.Палахов, молча разглядывая карты, замечает эту усмешку.– Че хмыкаешь?– Да так. Письмо девушка прислала. Так тошно. Прощались, целовались. Я думал, ну, все – жизнь… А теперь все не так… Люблю – не люблю…И Дубравин неожиданно для самого себя, да, наверное, и для Витьки, вдруг, ни с того ни с сего рассказывает свою историю этому совсем чужому для него белобрысому парню. Изливает всю накопившуюся тоску по дому, по друзьям, по любви…– Да, братан, не сахар! – Видно, что его рассказ задел у Палахова какую-то свою больную струну. И куда только девалась вся его крутизна и приблатненность? – Но главное, братан, все живы, здоровы, а это значит, что все продолжается, – дрогнувшим голосом добавляет он.Потом, сдвинув свои белесые брови, закуривает сигарету и исподлобья, блеснув голубыми, с зеленоватым оттенком глазами, начинает свой рассказ:– Я любил ее еще со школы. Ну, знаешь, как это бывает. Ходили вместе в школу и из школы. Она была красивая. Знаешь, как мы любили друг друга? Теперешняя – тоже ничего. Но эта… Она была лучше всех…Дубравин знает, что Витька любит прихвастнуть, соврать, и поэтому ждет, что он сейчас начнет рассказывать о своих победах, но, странное дело, неожиданно улавливает в голосе Палахова неподдельное волнение и искренность:– Да, было времечко. Однажды на улице встретили ее какие-то ребята. По-видимому, они хотели заставить ее сдаться. Но она царапалась, кусалась. Тогда они толкнули ее под проходящий трамвай. Ей отрезало ноги. Я ходил к ней в больницу. Просил ее сказать, кто это сделал. У меня тогда был вальтер. Я бы их перестрелял. Она, увидев меня, отворачивалась и просила врача, чтобы меня не пускали… Знаешь… Я стоял перед нею на коленях, она меня била своими ладонями и кричала: «Уйди, уйди!». А мне казалось, что она меня гладит. Так я ее любил. Потом ее выписали. И она уже дома отравилась… Целый месяц я ходил как помешанный. Но ее уже не вернешь.Сашка молча смотрит на Палахова и ошеломленно думает: «Врет, наверное, так не бывает. Чушь какая-то. Сочиняет».– Я б их всех, гадов, перестрелял, если бы знал тогда, кто это сделал, а потом бы сам застрелился. Но только через год я узнал одного из них. Его забрали в армию. Вот я жду, когда он вернется…«Чушь какая-то, – снова думает Сашка. – И зачем придумывает? Кричит с надрывом. Сам себя накручивает. Какие-то африканские страсти. Псих он, что ли?»Палахов резко замолкает. С минуту сидит, тупо смотрит в окно. Потом неожиданно, ни с того ни с сего говорит:– А тебе пистолет, случаем, не нужен?– Пистолет? – опешивает Дубравин. – Какой?– А вот такой. – Витька достает из сумки тяжелый, как кусок железа, самодельный наган. Все как положено. Барабан, ствол, курочек. Дубравин берет его в руки и чувствует, как удобно ложится в ладонь холодная рукоятка.– Видишь, сделан как здорово. Под мелкокалиберный патрон. Вещь! Могу продать за двадцатку.– А он стреляет? – опасливо спрашивает Саша.– А ты как думал! Сам лично ездил в горы. Опробовал. Бьет, как зверь!– Вещь хорошая, только денег нет, – отвечает Сашка.– Ну, пришлют же тебе родители…Пока на сцене не появился пистолет, Дубравин не особо верил Витьке. А тут… Может, у него и вальтер есть. Кто ж его знает… И вообще, чего только в этих городах ни бывает. Людка рассказывала, что к ней тоже приставали как-то. И острая тревога накатила в душу: «Господи, а как там Галка? Одна в городе. А может быть, у нее кто-то появился? Ведь у них там своя жизнь. Студенческая. Не чета тебе. Вот и прислала ответ. Правду ведь не скажешь сразу. Так, мол, и так. Полюбила другого…».