Дубравин возвращался домой после смены как побитая собака. Все наперекосяк. Сосущая тоска придавила плечи, терзала грудь, тупила мысли, не давая им простора. Его мечта заветная – стать офицером – второй год подряд накрывалась медным тазом.

Он чувствовал себя усталым. Усталым от всего. В училище все дорогу перекрыли. Любви нет. Какая все-таки бессмыслица – эта жизнь!

Ему казалось, что он загнан в тупик, из которого нет выхода. А раз так, гори оно все синим пламенем!

Улицы Алма-Аты в этот час были пусты и чисты. Только изредка проедет поливальная машина, обдаст асфальт водой, да проскочит, мигая зеленым огоньком, такси. Ни одного прохожего. Ни одного горящего огонька в окнах. Тьма египетская. Тишина. Покой.

Потихоньку открыл дверь. Заглянул в комнату. Дети спят. Зашел на кухню. Поставил чайник.

Скрипнула дверь. Сестра Зойка, заспанная, растрепанная, в халате. Заглянула:

– Чего не спишь?

– Да тошно. Я медкомиссию не прошел.

Он думал, что Зойка расстроится. Начнет утешать его. А она вроде как обрадовалась даже:

– Ерунда это все. Я тебе давно хотела сказать. Что хорошего в этой офицерской жизни? Вон у Анатолия отец военный. Всю жизнь мотался по стране из одного конца в другой. С квартиры на квартиру. Дети – из школы в школу. Жене работать негде. И так двадцать пять лет. И кому это надо? Ну, ты ж меня не слушаешь. Ты ж у нас упертый. Как сказал, так и сделаешь!

Дубравин не спорил. Он молча тянул чай с намешанным в него вареньем и уныло думал о своем. В открытое окно ему был виден сад с отцветающими яблонями. При малейшем дуновении ветерка там начинал сыпаться белый цвет. Лепестки кружились в воздухе и ровно, словно снег, покрывали землю вокруг деревьев. Круглая луна мертвила этот сад ровным рентгеновским светом.

Ему не хотелось спорить. Не хотелось волноваться. Он чувствовал себя старым-старым. «Забыться бы и заснуть. Все забыть. Не нужны мне ваши радости. Не нужны и печали. Все глупо. Нет любви. Нет мечты. Куда идти? Зачем?»

«Теперь, когда она узнает, что я опять не поступил, наверное, махнет на меня рукой. Ничтожество…»

– Готовься к экзаменам. Поступишь в любой алма-атинский вуз. Останешься здесь. Получишь высшее образование! – Зойка вдохновенно рисовала ему открывшиеся перспективы. – Найдешь хорошую работу. На фиг она тебе нужна, эта армия…

А он все о своем: «Дни летят за днями. Светлые и не очень. А я каждый день, каждый час помню о ней. Вижу ее. Чувствую на губах ее последний поцелуй. О моя весна! Где твоя солнечная улыбка? Эх, опять вспомнил. Опять эта борьба внутри. Это вечное раздвоение. Врагу не пожелаешь. Может, я заболел? Может, у меня что-то не так с психикой? Как бы мне победить это наваждение? Неужели я обречен мучиться так всю молодость? Разум мой против. А душа стонет. Нет, я забуду ее. Забуду! Забуду! Забуду! Все равно забуду! Ох, проклятое сердце. Что бы ни случилось, сразу отзывается тоской по ней. Ненавижу! Ненавижу себя самого! Что ж за беда? Не хочу любить. Не хочу мучиться!»

Гордый, независимый характер его бунтовал. А сердце ныло: «Ну что, так и буду мотаться туда-сюда? Раньше хоть письма писали. А теперь и писать некому».

Зойка устало зевнула:

– Завтра еще поговорим о твоих делах. Пойду-ка я спать. Да и ты ложись.

И, уже закрывая двери кухни, добавила:

– Кстати, тебе письмо. Лежит на холодильнике.

«Неужели от нее?! Вот радость-то какая!» Дрожащими руками схватил конверт. Вскрыл.

Письмо было от Людки Крыловой:

«Саша, здравствуй! Сейчас идет урок по документации. Я, конечно, не слушаю. Вот пишу тебе письмо. Настроение невесеннее. Почему-то состояние, как осенью. Я, наверное, порядком надоела тебе со своим нытьем. Ну, выручай меня. Покрепче. Хорошо?Ах, все равно мне все надоели! Это, Саш, я о местных пишу. И вправду они мне до чертиков надоели. Всем чего-то нужно, все чего-то хотят, все любят. Любят – смех один. А тебе не смешно разве? Почему? Какое-то твердое неверие в это слово, Сашка. А я как-нибудь любила? Разве смогу полюбить? Почему я не верю никому, кто мне говорит об этом?Да и вообще меня нельзя любить по-настоящему.Когда-нибудь я тебе обязательно скажу, почему. Хорошо, Сашенька?Сашка, я совсем тебя сейчас не стесняюсь. А в июле было не так. Мне было хорошо с тобой, но трудно. Я боялась, что ты видишь меня насквозь. А теперь скажу тебе, что совсем свободно и почти легко писать и говорить. Или, может, это оттого, что мы долго не виделись? Возможно, я снова не смогу тебе говорить всего того, что пишу, при встрече, когда увижу спокойный проницательный взгляд. Да, Сашенька, это, наверное, все же влияние оказало время.Как ты думаешь?Каким ты стал? Я думаю, Человеком с большой буквы.Я посещаю кружок альпинизма. Это меня немного отвлекает от тоски и жизни.15 и 16-го была в горах. Поднимались на безымянную вершину. Назвали ее пиком Ленинской пионерии. Высота – 3200 метров.Ну вот, Саня, заканчиваю.До свидания.Пиши, жду,Людка».

«Да, видно, не один я маюсь. Все мы ищем себя. Ищем свое место. И непросто, наверное, всем. Вот и Людка тоже на что-то надеется. Хотя старается удержаться в рамках. Но мне-то до лампочки! Ах, какая хорошая девчонка! Жаль только, что я ее не люблю. Сердцу-то не прикажешь».