Девушек-снайперов отозвали на отдых; больше двух месяцев мы находились на передовой. В густом бору, меж соснами, стояли новенькие финские сборные дома. Тюфяки застланы белоснежными простынями, под головой настоящие подушки, к пушистому одеялу так и хочется прижаться щекой.
Чистоте, уюту, вкусной горячей пище, которую получали трижды в день, мы радовались, как дети. В первый вечер перед сном, дурачась, долго маршировали по спальне. Солдатские, не по росту, рубахи некоторым были по щиколотку, рукава свисали до колен.
С утра занялись боевым оружием. Придирчиво осматривали крепление винтов, выверяли оптический прицел, пристреливали винтовку в ближнем лесочке. Винтовка — первый друг солдата, за нею ухаживали бережно, гордились своим оружием, как гордятся любимым детищем.
Позже наш домик превратился в «ателье мод»: девушки подгоняли по фигуре гимнастерки и юбки, которые снова стали носить на отдыхе, подрубали носовые платочки и подворотнички. Почему-то все вдруг увлеклись вышиванием — просто поветрие пошло. Цветных ниток ни у кого не было, распускали худые чулки, старые трико.
На ночь наши завзятые модницы крутили волосы на бумажки и тряпочки, утром поражая подруг бараньими завитками. Если ожидались танцы или кино, в ход шла добытая в Военторге пудра и помада.
Кажется, впервые здесь нам показали фильм «Она защищает Родину». Многие девушки плакали, а я, как говорится, умылась слезами. Клавдия Прядко предпочитала не ходить на такие картины, слишком многое они ей напоминали.
На девичьих гимнастерках засверкали значки «Гвардия» и «Отличный снайпер», у некоторых появилась первая медаль «За боевые заслуги». Немало удовольствия доставил нам фотограф, присланный армейским политотделом. В тыл полетели письма с фотографиями, где мы были сняты при полном параде, со всеми своими еще жидкими регалиями.
«Как плохо быть неграмотной, дочка, — писала мне мама, вернее, соседка по дому под мамину диктовку. — Ждешь, ждешь весточку от тебя, получишь, наконец, и снова в ожидании проходят долгие часы, пока придет с работы соседка. А карточка и без слов о тебе все рассказала. Вижу, молодцом дочка глядит. Береги себя, не простудись!..»
За время отдыха случилось то, что нужно было ожидать: рассыпались искусственно, приказом сверху созданные пары. На войне приходит понимание: в смерти человек не волен, она может настигнуть тебя, где угодно. Но твоя жизнь зависит от тебя самого. А у снайперов — еще и от твоего напарника. Так кто же лучше, чем ты сам, выберет себе друга на жизнь и на смерть?
У нас с Зоей Бычковой настоящей дружбы не было. И Зоя перешла в пару к Нине Обуховской, а моей напарницей стала Клава Маринкина: мы давно мечтали быть вместе. Еще в нескольких снайперских парах произошли перемены. И сразу стало меньше недоразумений.
Зоя, вечная заводила и выдумщица, отличилась и на отдыхе. Нашей роте дали в командиры немолодого капитана. Крикливый, суматошный, он ни у кого не пользовался авторитетом.
Не то капитану не по душе была воинская форма на девушках, не то зависть к первым нашим боевым наградам (у него их не было) бередила сердце, только он всегда старался показать свою безграничную власть над нами. Построит роту, подаст команду «смирно» и ходит вдоль строя, поглядывая на часы. Кто-нибудь шевельнется — кричит истошно:
— Как стоите? Не уважаете меня, так уважайте хоть мой офицерский мундир!
Жалким выглядел в эти минуты капитан.
…Все были рады, когда двухнедельный отдых кончился и нас направили в дивизию, стоявшую под Новосокольниками. В батальоне, куда я попала, четыре женские снайперские пары. Свободной землянки не нашлось, пришлось самим рубить лес для стен и наката на крышу.
В девичьих руках топор — непривычное орудие, не у всех дело ладилось. А Сашенька Шляхова так ловко орудовала топором, будто всю жизнь занималась плотничьим ремеслом. Любо-дорого было смотреть, как из-под острия летит белая щепа, как чисто притесанные бревна ложатся одно к одному в сруб землянки.
— Вот так рубить! — приговаривала она, поддразнивая нас.
Лишь Полине Крестьянниковой удавалось тянуться за ней.
К вечеру землянка была готова. Усталые, с ноющими спинами, мы повалились на постель из сосновых веток.
Неугомонная Зоя куда-то исчезла. Через час вернулась.
— О счастье битвы! Мы отомщены, девочки!
Не знаю уж каким чудом Зое удалось выманить у крикуна капитана, командовавшего нами во время отдыха, фотокарточку. Может быть, он решил, что нравится ей? Превратив капитана с помощью чернил в злодея Мефистофеля, Зойка наложила на обороте фотографии ироническую резолюцию и отправила ее владельцу.
Проделку эту взвод встретил разно: одни от души хохотали, другие считали, что в этот раз Бычкова переборщила. Капитан есть капитан, и смеяться не следует. А что, если он перешлет сей портрет нашим командирам?
— Перешлет или не перешлет, не меняет сути! — Лицо Клавдии Прядко пошло пятнами. — А суть в том, что ефрейтор Бычкова забыла, где находится, забыла об армейской дисциплине, уважении к старшему по званию.
И она и Шляхова, предлагавшая вынести этот случай на ближайшее комсомольское собрание, были, как всегда, правы: Зоя часто срывается, бывает дерзка на язык, невоздержанна в поступках. Но в веселых выдумках нет ей равных — это тоже факт!